Повторим те самые слова, которыми закончили предыдущую главу, — Виктор Лягин очень любил своих детей, свою семью. И очень по ним скучал. Вот почему, наверное, добравшись в конце концов до Киева 19 июля, он уже на следующий день уселся за длинное, подробное и обстоятельное письмо. Письмо большое, но его стоит привести целиком:
«Здравствуйте, дорогие: сыночка, Зиночка и Матильда Андреевна!
Надеюсь, что вы уже получили мое первое письмо и знаете о моем отъезде. Кое-как добрался до Киева. Ехали мы на автомашине через мои родные края. (Вполне возможно, что поездом Лягин ехал не дальше Калуги, где его встретили товарищи из областного УНКГБ. — А. Б.) Всё изменилось до неузнаваемости. Никто из наших, конечно, не в состоянии был узнать старых селений и городов.
Будешь писать маме, напиши, что я был в Жуковке, Ржанице, Бежице и Брянске. Все эти места стали центром промышленности и все без исключения по несколько раз в день бомбятся немцами, особенно Алсуфьевка.
За четыре дня своего путешествия несколько раз был свидетелем бомбежек. За день пребывания в Брянске было две бомбежки. Не скажу, чтобы было очень страшно. Немцы бомбить не умеют. Так, например, из 30 бомб, сброшенных под Брянском, только 4 попали в цель, убив 4-х человек. Остальные бомбы легли далеко от цели. От всех этих бомбардировок много больше паники, чем действительного урона.
То же самое и в Киеве. Киев бомбили несколько раз. С хитростью и без хитрости, с упрямым желанием разрушить мосты, соединяющие Киев с левым берегом, и просто так попугать жителей. В результате же всех бомбежек разрушено три дома и один цех одного завода…
Я живу в Киеве второй день, и я абсолютно не вижу каких-либо видимых изменений, вызванных войной. Правда, на улицах большое количество военных, многие из них крепко “вооружены”. Нашлись молодчики, навесившие на себя по паре, тройке пистолетов разных систем и калибров, через плечо ленты, набитые патронами, и на поясе — по паре гранат. Недалеко от Киева имеется большая группа противника, но не главные силы, главные силы далеко от Киева, и их с успехом сдерживают наши войска.
Был я также в Рославле и под Смоленском, там дело обстоит серьезнее. Но и там успех решается не столько силой противника, сколько еще недостаточной организованностью с нашей стороны. Некоторые объяснения этому обстоятельству могут быть найдены в нашей еще неопытности ведения войны по сравнению с системой, которая проверена и исправлена в опыте 2-х летней войны.
Проезжая через населенные пункты, мы останавливались кушать. Встречаясь с местным населением, беседовали на военную тему. Во время этих бесед у меня часто наворачивались слезы — любовь и преданность к Советской родине и глубокая ненависть к врагу проявлялась в этих беседах. Одна какая-то старушка во мне нашла большое сходство с ее сынком Федей. С плачем она пожимала мне руку…
Посмотрел на наши поля и нивы. Видел брянские, орловские, белорусские, украинские. До чего богатый урожай! Душа кровью обливается, когда вспоминаешь, что большая часть этого добра должна погибнуть. Народ идет на жертвы сознательно, с жалостью, с чувством полного понимания обстановки, жгут свои хаты, уничтожают скот. Конечно, это стоит больших усилий и переживаний, чтобы уничтожить свое добро, создаваемое их прадедами, дедами или ими самими. Все в один голос заявляют: “Ну, это ничего, наживем новое — лишь бы Гитлера разбить”.
Наверное, сегодня уезжаю дальше. С места своего назначения рассчитываю еще написать Вам пару строк.
О здоровье и жизни Вашей на новых местах спрашивал в письме, буду надеяться, что все обстоит благополучно. Наладила ли связь с мамой и Аней, а также с Соней? Напиши мне письмо через наркомат в адрес Упр. НКГБ гор. Николаева (Украина). Напиши о Витьке, о себе и обо всех наших.
Крепко Вас целую
Ваш (подпись)».
Судя по подписи, письмо это — как и ряд последующих — отпечатано на машинке. В данное время оно хранится в Николаевском музее, и потому мы обращаемся к тексту в книге, написанной его заведующей.
Нет, видимо, смысла объяснять, что это послание было отправлено не обыкновенной почтой, а по линии «конторы» — это гарантировало быструю и надежную его доставку, а также и то, что письмо не будут читать те, кому это не надо. Разумеется, соответствующую цензуру оно проходило — война есть война, — но читали свои люди, знавшие, что автор может написать несколько больше, нежели обыкновенный «корреспондент», как тогда называли отправителей и получателей почтовой корреспонденции.
Ведь в этом письме сказано очень много — не только о том, что происходило вокруг Виктора Лягина, но и о нем самом, видно, как открывается здесь его душа — истинного патриота и человека из народа, готовящегося принести себя в жертву во имя этого народа, во имя своей Родины. Ведь Лягин, в отличие от романтически настроенных комсомольцев, только что оставивших школьную парту и стремившихся отправиться во вражеский тыл со специальным заданием (а таких было немало, и самый яркий пример — Зоя Космодемьянская, служившая в военной разведке), прекрасно сознавал, что его ждет. Профессиональный разведчик, он, думается, имел достаточное представление об абвере и гестапо, об их эффективности и методах работы — не только по поиску вражеских для них агентов, но и по организации допросов, получению информации… И здесь, в отличие от Америки, не будет никакого дипломатического прикрытия, и в консульство за помощью не побежишь, а в качестве многоопытного резидента, который всегда поможет найти выход из трудной ситуации, — только ты сам.
…Несмотря на свой, так скажем, лощеный вид — а он явно не стремился сменить заграничный имидж, ему нельзя было, как это говорилось в XIX столетии, «опроститься», — Виктор без всяких проблем находил общий язык с простыми людьми. Недаром же какая-то старушка нашла в нем сходство с сынком Федей, которого ей вряд ли когда уже доведется увидеть: сынок где-то воюет, отступает, а она остается «под немцем»… Отметим, что в письме своем Лягин так и пишет «сынок» — явно ведь, что материнская боль царапнула и его сердце. Конечно, это профессиональный навык — разведчик должен уметь находить общий язык с любым человеком. Однако в тот «особый период» сделать это было гораздо сложнее, нежели в мирное время…
Но вот интересно, как смотрели на Лягина те самые обмотанные пулеметными лентами и обвешанные пистолетами «молодчики» на улицах Киева. Они-то вроде бы готовились пролить кровь за Отечество — и действительно проливали, потому как это явно был какой-то «молодняк», пороху еще не нюхавший, ибо после первых выстрелов желание пофорсить у подавляющего большинства исчезало напрочь, — а он явно выглядел как какой-то тыловой пижон, в дорогом импортном костюме, в кожаном пальто, по неизвестным причинам избежавший призыва в действующую армию… Впрочем, думается, что чужие оценки Виктора волновали меньше всего. Он сознавал, что чем меньше он сейчас нравится соотечественникам, тем более придется ко двору «немецким товарищам», тем меньше подозрений у них вызовет.
Война между тем подходила к столице Советской Украины все ближе и ближе.
«Поскольку группа армий “Юг” в начальный период войны не достигла ближайшей стратегической задачи на южном крыле советско-германского фронта, перед ней стояли прежние задачи: овладеть Киевом, захватить плацдармы на восточном берегу Днепра и одновременно левым крылом (1 — я танковая группа и 6-я армия) совершить глубокий охватывающий маневр через Белую Церковь в юго-восточном направлении, а затем всеми своими силами окружить, расчленить и уничтожить советские войска на Правобережной Украине. <…>
Во второй половине июля — первой половине августа решающие события развернулись на киевском направлении в полосе Юго-Западного фронта. Командование группы армий “Юг” вначале считало, что для наступления на Киев и захвата плацдарма на левом берегу Днепра достаточно будет 3-го моторизованного корпуса, что главные силы 1-й танковой группы после прорыва обороны советских войск в районе Бердичева осуществят глубокий охватывающий маневр через Белую Церковь, западнее Днепра в общем направлении на Кировоград, а 6-я и 17-я армии, наступая от Бердичева в юго-восточном направлении, соединятся с 11 — й армией и замкнут кольцо окружения вокруг советских войск.
Советское командование приняло срочные меры для устранения угрозы, нависшей над столицей Украины: были усилены войска Киевского укрепленного района; активизировала действия 5-я армия, наносившая удары с севера во фланг 6-й немецкой армии и 1-й танковой группе; началось наступление 26-й армии Юго-Западного фронта против этой же танковой группы с юга. В результате к середине июля серьезная попытка противника использовать разрыв между 5-й и 6-й армиями Юго-Западного фронта для захвата Киева с ходу была сорвана. 11 июля войска Киевского укрепленного района остановили передовые части мотопехоты и танков 3-го корпуса противника на реке Ирпень.
Так началась оборона Киева».
Как мы понимаем, столица Украины была для Виктора Лягина — как и для бойцов его группы, о которых мы расскажем чуть позже, — всего лишь одним из «остановочных пунктов». Возможно — и сборным пунктом, где все они наконец-то встретились. Уже буквально на следующий день после написания своего подробного письма жене Виктор отправлялся далее по выработанному в Центре маршруту — на юг, в город у Черного моря Николаев.
О том, как он туда добирался, Лягин написал в еще более подробном, нежели предыдущее, письме. Переписка — и то уже односторонняя — оставалась той единственной ниточкой, а может быть даже и тончайшей паутинкой, что пока еще связывала Виктора с семьей, со всей той прежней, невозвратной, довоенной жизнью. Конечно, он надеялся, что ответ еще успеет прийти, — но он даже не знал, где в это время находится Зинаида с сыном и когда до них дойдут его послания. Зато было понятно, что совсем скоро переписка оборвется полностью — из немецкого тыла вряд ли чего уже напишешь, разве что сделаешь приписку к зашифрованной радиограмме: «Передайте родным — жив и здоров». Да и вообще, твердой гарантии, что всё сложится именно так, как запланировано в Центре, ни у кого не было: а вот не захотят гитлеровцы привлекать к работе русских специалистов — и всё! Или засадят их всех на какое-нибудь тюремно-казарменное положение, с автоматчиками у порога и минимальным продовольственным пайком — что тогда делать? Но даже в идеальном случае, если всё получится именно так, как задумано, не стоит надеяться, что «командировка» во вражеский тыл окажется краткосрочной… О том же, что он может погибнуть, Виктор, очевидно, старался не думать — такими мыслями только себя запугаешь, но делу никак не поможешь.
Вот и стремился Лягин написать как можно больше, рассказать о себе всё, что можно — а потом, видимо, когда была возможность, думал о том, как это письмо будет читать Зинаида, как передаст его маме и Ане и что они тогда скажут, как будут его обсуждать, сидя вечером на кухне, под оранжевым абажуром…
Письмо, которое мы здесь помещаем, было написано 29 июля, уже из Николаева, и хранится ныне в Николаевском музее. Воспроизводим его полностью, письмо очень интересное по своему содержанию и написано хорошим русским языком, так что, думаем, читатель на нас за это в обиде не будет:
«Дорогая Зиночка!
Исключительно мучительно и трудно оставаться в неведении о своей семье. Ведь я же совершенно не знаю, как вы устроились. Ничего не знаю о Татке и всех ленинградцах. Несколько дней назад говорил по телефону с Павлом Михайловичем <Фитиным>. Он говорит, что все добрались, все благополучно, но никаких подробностей о вас, конечно, рассказать не мог.
Как сын? Наверное, еще больше стал смеяться и мучить свою бабушку попрыгушками.
Получила ли ты мои первые два письма? Помнишь ли мою просьбу целовать Витьку от моего имени каждый день с прибавлением: “Это папка тебя целует”. Очень прошу тебя, не забывай этого делать.
Зинуша, дорогая, пиши чаще. Учти, что почта идет очень плохо и долго. Бери пример с меня, видишь, я пишу уже третье письмо.
Восстановила ли ты связь с Таткой и ленинградцами? Если они недалеко, проси их писать через тебя, а если далеко, то тоже через тебя.
Это письмо пишу с места моего нового назначения. Пришлось перепробовать все виды транспорта: авто, конный, речной и железнодорожный. Каждый из видов транспорта имел свои трудности и воспоминания, связанные с некоторыми приключениями.
Как я уже писал, до Киева наша группа добиралась грузовой машиной. Ехал и вспоминал наши путешествия по Америке, нашего Бьюика и Плимут-7, вспоминал американские дороги и с большой обидой признавался, что нам за такой короткий срок существования Советской власти было, конечно, не под силу одолеть российское бездорожье…»
И тут мы, уважаемый читатель, сделаем остановку и вспомним «Одноэтажную Америку» Ильфа и Петрова:
«Когда закрываешь глаза и пытаешься воскресить в памяти страну… представляешь себе не Вашингтон… не Нью-Йорк… не Сан-Франциско… а скрещение двух дорог и газолиновую станцию на фоне проводов и рекламных плакатов».
Между прочим, ни Петрову, ни Ильфу — так же как и Виктору Лягину — возвратиться в Америку было не суждено. Фронтовой корреспондент газеты «Красная звезда» Евгений Петров погибнет меньше чем через год, 2 июля 1942-го, возвращаясь из командировки в осажденный гитлеровцами Новороссийск, — транспортный самолет, на котором он летел, будет сбит немецким истребителем. А Илья Ильф к тому времени давно уже умер — во время поездок по прекрасным американским дорогам у него открылся застарелый туберкулез, и он скончался в злосчастном 1937 году.
Вернемся, однако, к письму Виктора Лягина и к нашим советским (российским) реалиям:
«…Правда, мне все же повезло. Как второй водитель, я получил место в кабине вместе с шофером, остальные же товарищи ехали в кузове. Ехали под палящими лучами солнца, ехали часами в клубах бесконечной пыли, ехали в дождь, ехали ночью, жутко мерзли…
Поездка на пароходе превратилась в хорошую прогулку по Днепру. Три дня мы плыли по великим водам Днепра. Грязен и мутен Днепр! Взбудоражилось дно, верховья мертвецами полны. Кто-то из киевлян рассказывал, что в одном местечке немцам удалось прорваться к мосту через Днепр. Лавиной бросилась фашистская свора на наш берег. Мост был переполнен немцами. Казалось, немцы были у цели, как вдруг грянула наша артиллерия, несколько удачных попаданий, мост — взлетает, и через несколько секунд все падает вниз на дно и образует новую переправу через обмелевшую реку. Немцы бросились на нашу сторону по трупам своих товарищей. Стон тяжело раненных, просьба о помощи, хватание за ноги бегущих не останавливали стервятников. Нашей артиллерии пришлось бить по трупам и разрушать эту новую переправу.
Так можешь себе представить, что представляет собою сейчас Днепр и его воды?!
Иногда немцы по своему радио передают “письма” от солдат с фронта своим родным. Содержание этих писем вкратце следующее: живем на Украине, кушаем белый хлеб с салом и купаемся в Днепре…
Как они живут в действительности и как они грабят население, чтобы, хоть чуть-чуть, утолить свой голод, ты хорошо знаешь из газет…
Жаль реки. Какие чудные места, какая красота! Реки уже испохаблены. Спокон веков местные жители пользовались днепровской водой. А сейчас уже категорически запрещено пить сырую воду из Днепра, Десны.
Последний этап моего маршрута я прокладывал поездом. В этих местах передвижение любым видом транспорта связано с известным риском: вражеские самолеты обстреливают все, что можно обстрелять, а особенно мирные, незащищенные объекты. Что же может быть безопасным, как обстрелять санитарный поезд, движущийся по шоссе автомобиль или маленький гражданский пароходик. Правда, даже эти налеты кончаются смертью для многих немецких летчиков. Если ты еще не устала, я опишу тебе один эпизод, произошедший пару дней тому назад.
Немецкий самолет возвращался на свой аэродром после неудачной бомбежки. Ему, по-видимому, было дано задание — разрушить промышленные пункты, железнодорожные мосты, военные объекты. Летчик принял задание, подлетел к одному объекту — зенитка, опасно для жизни, он подлетел к другому — наши “ястребки” идут навстречу, еще опаснее, чем зенитка. Остается одно — удирать, удирать и еще раз удирать, пока не поздно, пока “ястребки” не набрали высоту.
Летчик бросился обратно. Летя вдоль берега, он бросил одну бомбу в стадо, другую в пастухов-мальчишек, стрелял из пулеметов. Вдруг вдали он заметил два мирных, незащищенных маленьких пароходика. Герой воспрял духом и направился к одному из пароходов. Бросает одну, другую, третью, четвертую бомбу, но некоторые из них не разрываются, некоторые ложатся по сторонам от парохода. Бомбы глушат рыбу… Река покрывается большой белопузой рыбой.
Озлобленный летчик бросается на второй пароход. Снижается до минимальной высоты и дает пулеметную очередь, но очередь что-то коротка, моментально последовал какой-то треск, содрогание пароходика, а затем на глазах всех пассажиров немецкий самолет рухнул в воду. “ Герой ”-летчик успел выбраться из самолета и с плачем просил о помощи.
Оказывается, в своем наглом стремлении расстрелять мирных людей “герой” не рассчитал высоты и зацепил корабельные мачты.
Значительно чаще немецкие летчики находят себе смерть от пуль нашей авиации…
Работаю здесь, не считаясь со временем. Работы очень много. Приходится нести две нагрузки: совсем как в Америке. Надо к приходу немцев легализовать себя. Многое сделано к их встрече, но еще больше надо сделать. Надеюсь, что если придут, найдут хороший прием, а не придут — жалеть, что труд пропал зря, не буду. Это, пожалуй, первая моя работа, на которую убиваешь много сил и средств, и не буду жалеть, если не придется посмотреть на результаты своих трудов.
Вот, кажется, и всё. Пиши, моя дорогая, пока есть возможность.
Крепко целую тебя, сына и Матильду Андреевну.
Страшно хочется написать несколько строк Татке, Ане и маме, но повторять письмо лень.
Пожалуйста, передай это письмо и адресуй им.
Еще раз крепко, крепко целую.
Ваш: Папа
Витя (подпись)
Зять
Письмо пиши: Николаев, Одесской обл., УНКГБ. Мне (фамилия моя). Пишу через Управление».
Такое вот послание. Неудивительно, что адресовать ответ нужно было не на Корнева — фамилию, под которой Виктор легализовался в Николаеве, а на Лягина. Ведь вдруг по какой-то причине письмо попадет в руки гестаповцам или их «соседям» из абвера — и конец «легенде» инженера Корнева. А Лягин… ну, пусть ищут этого Лягина, которого в Николаеве никто не знает! По той же причине письма писались на пишущей машинке — это, конечно, быстрее, нежели выводить буквы от руки, так называемым «вечным пером», определенно привезенным из Америки, тогда как простые советские граждане долго еще писали ручками-«вставочками», постоянно обмакивая перышко в чернильницу-«непроливайку», — но главное, никто не сможет предъявить все тому же «Корневу» письмо, прошедшее тщательную графологическую экспертизу, и с усмешкой заявить: «Это ваш почерк, герр Корнев… или товарищ Лягин!»
Ведь гитлеровцы были близко и обстановка делалась все сложнее.
«К середине июля 1941 г. германский вермахт с помощью армий союзников нанес советским армиям первого стратегического эшелона громадный урон. 28 дивизий было потеряно, а 70 лишились половины своего состава в людях и боевой технике.
Исход приграничных сражений для СССР был крайне неблагоприятным. Немецкие войска продвинулись в северо-западном направлении на 400–450 км, в западном — на 450–600 км, юго-западном — на 300–350 км. Они захватили Латвию, Литву, почти всю Белоруссию, значительную часть Эстонии, Украины, Молдавии, создали угрозу Ленинграду, Смоленску и Киеву. Над СССР нависла огромная опасность. Немецкое военно-политическое руководство уже предвкушало победоносное завершение войны. Гальдер 3 июля в своем дневнике писал: “…кампания против России выиграна в течение 14 дней… Когда мы форсируем Западную Двину и Днепр, то речь пойдет не столько о разгроме вооруженных сил противника, сколько о том, чтобы забрать у противника его промышленные районы и не дать ему возможности, используя гигантскую мощь своей индустрии и неисчерпаемые людские резервы, создать новые вооруженные силы”».
Ну что ж, вспомним грибоедовское: «Блажен, кто верует, тепло ему на свете!»
Однако время шло, но не только «выигранная кампания» не завершалась, а гитлеровцам даже не удавалось форсировать Днепр.
19 июля Гитлер подписал директиву ОКБ, Верховного командования вооруженных сил, под номером 33, «О дальнейшем ведении войны на Востоке». В ней, в частности, говорилось:
«Активные действия и свобода маневрирования северного фланга группы армий “Юг” скованы укреплениями города Киева и действиями в нашем тылу войск 5-й советской армии.
2. Цель дальнейших операций должна заключаться в том, чтобы не допустить отхода крупных частей противника в глубину русской территории и уничтожить их. Для этого провести следующие мероприятия.
а) Юго-Восточный фронт.
Важнейшая задача — концентрическим наступлением западнее Днепра уничтожить 12-ю и 6-ю армии противника, не допуская их отхода за реку.
Главным румынским силам обеспечить прикрытие этой операции с юга.
Полный разгром 5-й армии противника может быть быстрее всего осуществлен посредством наступления в тесном взаимодействии войск южного фланга группы армий “Центр” и северного фланга группы армий “Юг”.
Одновременно с поворотом пехотных дивизий группы армий “Центр” на юг в сражение вступят новые, прежде всего подвижные силы… Эти силы будут иметь задачей не допустить дальнейшего отхода на восток русских частей, переправившихся на восточный берег р. Днепр, и уничтожить их».
Всё по-немецки четко, всё предельно ясно — да только 23 июля, теперь уже фельдмаршалу Кейтелю, пришлось дописывать к директиве № 33 дополнения. Мол, фюрер еще приказал:
«1. Южный участок Восточного фронта.
Противник, все еще находящийся западнее Днепра, должен быть окончательно разгромлен и полностью ликвидирован. Как только позволит оперативное и материально-техническое положение, следует объединить 1-ю и 2-ю танковые группы под руководством командующего 4-й танковой армией и совместно с идущими за ними пехотными и горнострелковыми дивизиями после овладения Харьковским промышленным районом предпринять наступление через Дон на Кавказ. Первоочередной задачей основной массы пехотных дивизий является овладение Украиной, Крымом и территорией Российской Федерации до Дона. При этом оккупационная служба в областях к юго-западу от Буга возлагается на румынские войска».
В общем, хотя и жутко было — но все ж таки не смертельно. Не удавалось гитлеровцам сокрушить советскую военную машину — что бы ни приказывали из Берлина, каких бы стараний ни прикладывали на фронте.
Тут даже и генерал Гальдер — месяц и неделю спустя после вышеприведенной записи в дневнике от 11 августа — запел по-иному:
«Во всей обстановке в целом становится все очевиднее, что колосс Россия, который сознательно готовился к войне, при всей безудержности, присущей тоталитарным государствам, был нами недооценен. Эта констатация относится как к организационным, так и к экономическим силам, а в особенности к чисто военному потенциалу. Начиная войну, мы рассчитывали иметь против себя примерно 200 вражеских дивизий. Но теперь мы насчитываем их уже 360. Эти дивизии, конечно, не вооружены и не оснащены в нашем понимании этого слова, и командование ими в тактическом отношении во многом неудовлетворительно. Но они есть. И если дюжина их разбита, русский выставляет новую дюжину».
Серьезные потери несли и гитлеровцы, что подтверждается материалами, полученными внешней разведкой:
«В первую неделю августа в Стокгольме было получено следующее сообщение шведского военного атташе в Берлине:
1) В германском Генштабе усиливается озабоченность в связи с непредполагавшимся советским сопротивлением. Германский план быстрого уничтожения Красной армии сорван.
2) По его подсчетам, к 20 июля уничтожено 6 бронетанковых и 20 пехотных германских дивизий полностью. Потери военных материалов, особенно танков, колоссальны.
Немцы вынуждены сейчас использовать танки старой модели К2.
3) Немцы испытывают исключительно большие трудности в обеспечении своих войск снабжением.
4) Советские танки оказались первоклассными, а их броня значительно лучше, чем немцы предполагали.
5) Задержка кампании дала русским время для полной мобилизации, которая должна быть закончена к 15-му августа».
Текст этого спецсообщения, направленного в Государственный Комитет Обороны СССР, подписал начальник Первого управления НКВД СССР Фитин.
Красноармейцы отважно и беззаветно сражались на фронте и в кольцах вражеского окружения на временно оккупированной территории; рабочие налаживали выпуск оборонной продукции на эвакуированных вглубь России предприятиях, а чекисты — те, кому выпал такой жребий, — готовились к своим тайным боям на той земле, которая пока еще оставалась советской и где царила та обманчивая тишина, которая обычно обрывается внезапным и оглушительным раскатом грома… Виктор Лягин приехал в Николаев под «легендой» инженера-судостроителя Корнева, командированного из Ленинграда, с прославленного Балтийского завода, а потому, как это и положено командировочному, первым делом отправился на место назначения — предприятие, именовавшееся «Николаевские объединенные государственные заводы им. Андре Марти» или же «завод № 198».
(Нет смысла объяснять, что к зданию НКВД, расположенному на улице Декабристов, бывшей Глазенаповской, а ранее — Молдавской, Лягин не подходил как минимум на пистолетный выстрел. Мало ли кто мог приметить командированного из Ленинграда инженера, почему-то запросто заходящего в здание «конторы»?)
Завод, на который был командирован Виктор Лягин, считался крупнейшим судостроительным предприятием на Черном море. Открыт он был еще в 1897 году, именовался тогда заводом «Наваль» и должен был выпускать машины и котлы для кораблей, строившихся в Николаеве для Черноморского флота. Одним из первых заказов был выпуск главных паровых машин, котлов и артиллерийских башен для строившегося в Николаеве печально известного броненосца «Князь Потемкин-Таврический». Затем подобные заказы выполнялись для броненосцев «Иоанн Златоуст», «Евстафий» и крейсера «Кагул». Уже в 1901 году «Наваль» как бы перешел в «автономное плавание» — здесь был заложен эскадренный миноносец «Заветный», сданный Черноморскому флоту в 1903 году. То есть завод уже сам стал строить боевые корабли. Вслед за «Заветным» последовали эсминцы «Завидный», «Задорный», «Звонкий» и «Зоркий». Потом на заводе были построены минные крейсера «Лейтенант Шестаков», «Капитан-лейтенант Баранов», «Лейтенант Запаренный», «Лейтенант Пущин» и первый в мире подводный минный заградитель «Краб», а в 1915 году Черноморскому флоту был передан линейный корабль «Императрица Екатерина Великая»…
При советской власти завод был довольно быстро восстановлен, и на нем вскорости были построены крейсера «Червона Украина» и «Красный Кавказ», а также несколько подводных лодок типа «Декабрист»; с 1935 года здесь было начато строительство крейсеров, эскадренных миноносцев, ледоколов и подводных лодок для Тихоокеанского и Черноморского флотов и для Северного морского пути.
В 1941 году, сразу же после начала войны — то есть когда в Николаев приехал Виктор Лягин, — на заводе в срочном порядке было организовано производство авиабомб, переправочных понтонов, а также ускорено строительство кораблей, находившихся на стапеле и на плаву. Пройдет немного времени, и из города начнут эвакуировать недостроенные суда, которые уже могли держаться на воде — в том числе крейсера «Фрунзе» и «Куйбышев», — уникальное технологическое оборудование, инструменты, ценные материалы и высококвалифицированных рабочих и инженерно-технических работников. Людей и оборудование вывозили на недостроенных боевых кораблях и даже на подводных лодках.
Понятно, что для немецких захватчиков это судостроительное предприятие должно было представлять огромнейший интерес. Приезд на завод в начале войны командированного инженера из Ленинграда удивления не вызвал: при нашей традиционной неорганизованности подобное было в порядке вещей. Чем Лягин тогда официально занимался, сказать трудно, хотя понятно, что на заводе ему нужно было как следует примелькаться и войти в курс всех тамошних дел.
Зато хорошо известно, что «Корнев… немедленно приступил к подготовке работы в нелегальных условиях, и прежде всего к организации надежного прикрытия. Кроме того, Лягиным были заложены тайники со взрывчаткой, оружием и шрифтом для типографии, а также установлена связь с местными подпольщиками». Не нужно понимать буквально — оборудованием тайников занимался не непосредственно Виктор, но сотрудники его группы и областного управления НКВД. Тайники с большими «порциями» оружия и взрывчатки были обустроены в центре города — во дворах 17-го дома по улице Свердлова, 16-го — по Большой Морской, дома 9 по Московской улице, ну и еще в нескольких иных дворах и подвалах и даже в склепе на одном из городских кладбищ…
Сохранилось описание тайника, находившегося на улице Свердлова, которая при немцах именовалась Спасской:
«Аккуратно выкопали яму глубиной метра полтора, прямо у глинобитной стены, за которой был двор соседнего дома — по Большой Морской улице, 16 (улицы Спасская и Большая Морская проходят параллельно. — А. Б.). Яму внутри обшили досками с трех сторон. От четвертой, обращенной к глинобитной стене, прокопали лаз. Так что добраться до тайника можно было легко: сделать подкоп под стеной из соседнего двора. В ту же ночь загрузили яму минами, пистолетами, капсюлями, ящиками с патронами, толом и другими боеприпасами. Сверху яму закрыли досками, засыпали землей и — кому-то из чекистов пришла блестящая мысль — соорудили над тайником живописную клумбу».
Тайник был оборудован за две недели до прихода в город гитлеровцев, так что за это время к клумбе, неизвестно каким образом вдруг появившейся посреди двора, жильцы дома уже успели привыкнуть…
* * *
Примерно одновременно с Лягиным прибыла и его группа, которая официально называлась «нелегальная резидентура "Маршрутники"». Группа в основном состояла из выпускников Ленинградской школы НКВД, впервые оказавшихся в Николаеве и потому совершенно незнакомых с местной спецификой. Хотя Виктор Лягин также ранее никогда не бывал на берегах Черного моря, но ему «по легенде» этого как раз и не требовалось.
Итак, в состав резидентуры вошли следующие сотрудники, считавшиеся прибывшими в распоряжение УНКВД по Николаевской области:
лейтенант госбезопасности Григорий Тарасович Гавриленко, 32 лет, уроженец хутора Андреева, села Петро-звановка Чутовского района Полтавской области. Его жена, Александра Давыдова, проживала в Ленинграде, в Мучном переулке — это неподалеку от Невского проспекта, между Садовой улицей и каналом Грибоедова. Очевидно, там же до войны жил и сам Григорий Тарасович. Его оперативный псевдоним — «Бывалый». Гавриленко должен был исполнять обязанности связного руководителя резидентуры;
старший лейтенант госбезопасности Александр Петрович Сидорчук, 27 лет, житель Киева, столицы Украины. Впрочем, таковым он писался лишь в официальных документах, потому как там прошло его детство и жила семья, — кстати, отец у него, как и у Виктора Лягина, был железнодорожником. А сам Александр, отслужив срочную службу на Тихоокеанском флоте, вернулся на Украину и стал ходить по Черному морю на рыболовецких судах — неудивительно, что псевдоним ему был присвоен «Моряк». Хотя знаменитые черноморские кефаль, скумбрию и барабульку Сидорчук ловил не так уж долго: вскоре недавнего краснофлотца пригласили в Ленинградскую школу НКВД, после чего он, скорее всего, служил в каком-то из подразделений Ленинградского управления. Можно понять, что для группы это был самый ценный кадр;
старший лейтенант госбезопасности Александр Васильевич Соколов, 32 лет, оперативный псевдоним «Васильев». Известно, что он был из города Вологды и хорошо разбирался в подрывном деле;
старший лейтенант госбезопасности Петр Платонович Луценко, киевлянин — также подрывник и минер;
лейтенант госбезопасности Иван Коваленко, 32 лет, уроженец села Табурищи Кременчугского района;
лейтенант госбезопасности Александр Николаев, ранее житель города Горького, бывшего Нижнего Новгорода; в родном городе Александр работал на знаменитом автозаводе. Оперативных псевдонимов у него было целых два, «Наумов» и «Саша Черный», и на него, кстати, были возложены функции поддержания связи с николаевским городским подпольем;
лейтенант госбезопасности Демьян Андреевич Свидер-ский, 30 лет, он же «А. Ф. Демьянов» — ранее служил в пограничных войсках;
лейтенант госбезопасности Николай Васильевич Улезь-ко, житель города Россошь Воронежской области, оперативный псевдоним «Николай Васильев».
Перед отправлением в тыл противника все эти сотрудники прошли соответствующую, весьма интенсивную специальную подготовку.
В состав резидентуры входили также две «содержательницы консквартир» — то есть конспиративных квартир — Елена Васильевна Полохова, ранее работавшая в Николаевском областном УНКВД (она также и «содержательница продбазы» — имеется в виду законспирированный склад с продовольствием), и Зинаида Кузьминична Дзюрилова, 1913 года рождения, учительница одной из городских школ. Был еще и радист — Борис Иванович Молчанов, 20 лет.
Эти сведения получены из официального документа — «Докладной записки о результатах проверки работы резидентуры “КЭН”а и розыска ее участников», — копия которого была передана нам из Управления ФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области. К этому документу мы не раз еще обратимся, но сейчас уточним, что, во-первых, документ не имеем датировки — подпись исполнителя и дата подготовки текста просто отрезаны по неведомым нам соображениям; во-вторых, «КЭН» (или же «Кент») — это также оперативный псевдоним Лягина. Ну и в-третьих, это подтверждает ранее сказанное: в этом официальном документе Виктор Александрович именуется подполковником госбезопасности — то есть новым, установленным в 1943 году званием, соответствовавшим прежнему капитану госбезопасности…
Говоря о составе нелегальной резидентуры, следует добавить — это уже информация из других источников, — что перед самым приходом гитлеровцев в город к группе Лягина были также прикомандированы сотрудники областного управления НКВД Иван Егорович Соломин и Петр Андреевич Шаповал, что, понятно, значительно усилило резидентуру.
Но ранее, сразу же по прибытии спецгруппы в Николаев, произошел серьезный прокол «на местном уровне». Нет, очевидно, смысла уточнять, что с давнего времени за областными управлениями НКВД были зарезервированы вполне приличные номера в тамошних наиболее комфортабельных гостиницах — чтобы при необходимости не было проблем с поиском таковых. Когда же из Москвы в Николаев поступила команда на размещение прибывающих сотрудников, то явно, что запредельно занятое руководство «управы» без объяснений и подробностей спустило ее исполнение на какого-то хозяйственника, который без всякой задней мысли поступил по шаблону: позвонил в гостиницу и попросил разместить «наших товарищей».
Кажется, одну ночь «маршрутники» в своих комфортабельных номерах все-таки провели. Узнав об этом, Виктор пришел в ужас: группа изначально оказалась «засвечена». Можно, конечно, было даже предположить, что за гостиницей вела наблюдение вражеская агентура, но гораздо вернее, что вновь прибывшие «попали на язычок» местным кумушкам — дежурным, коридорным, горничным, которые вполне могли рассказать каким-то своим подругам и родственницам, что, мол, приехали тут такие молодые и симпатичные, поселились в тех самых номерах… Ну и всё — пиши пропало, можно собирать чемоданы и отправляться восвояси! Где гарантия, что эта информация впоследствии не дойдет до гестапо, которое организует поиск тех самых «молодых и симпатичных» в оккупированном городе?
Однако задание надо было выполнять, а потому Виктор приказал своим товарищам немедленно покинуть гостиницу, рассредоточиться, расселившись по «частному сектору», легализоваться — и не высовываться в течение как минимум пары месяцев после прихода оккупантов. Никакой активной деятельности!
Затеряться в городе, в котором перед войной жило порядка 190 тысяч человек, для подготовленных чекистов не составило особого труда. Со своими товарищами Виктор Лягин встречался только в индивидуальном порядке, с каждым по отдельности, назначая встречи через своего связного Григория Гавриленко.
Свою же легализацию Виктор осуществлял в соответствии с «легендой», тщательно продуманной и всесторонне разработанной заранее.
* * *
Чтобы не смутить читателя, предупреждаем заранее: допрос, фрагмент из протокола которого мы приводим ниже, проводился нашими, как это называется, «компетентными органами» в послевоенное время. Неудивительно: нужно было выяснить все обстоятельства гибели оперативной группы и отыскать предателя. А потому и беседовали со всеми, кто выжил, кто уцелел.
Материалы эти в настоящее время хранятся в Центральном архиве ФСБ России.
«Выписка из протокола допроса ДУКАРТ Магдалины Ивановны, 1920 г. р….
…Дочь врача. Мой отец ДУКАРТ Иван Яковлевич, 1883 г.р., немец, врач-невропатолог водолечебницы г. Николаева, умер в 1933 году. Моя мать — ДУКАРТ Эмилия Иосифовна, 1888 г.р., немка, после смерти отца работала сестрой-хозяйкой туберкулезного санатория в гор. Николаеве. <…>
…Мои родители по своему родословному исчислению относятся к немцам-колонистам так называемого екатерининского времени, проживали на территории России с момента своего рождения. Отец мой окончил гимназию в г. Николаеве, в 1904—05 г. выехал в Германию для получения университетского образования. Он окончил университет в Мюнхене и проживал там вместе с матерью до 1914 года. В 1914 году они прибыли в Россию и с того времени проживали в Одессе и в Николаеве. За это время находились и в ссылке в Сибири».
На этом «ужастике» по теме «царская Россия — тюрьма народов» прерываем цитату и приводим фрагмент из допроса теперь уже Эмилии Иосифовны Дукарт, непосредственно подвергавшейся, так сказать, «депортации»:
«В связи с объявлением войны /1914 г./ нас, как принадлежащих к немецкой национальности, по указанию царского правительства переселили из гор. Николаева в гор. Челябинск, где мой муж работал в качестве военного врача эвакопункта».
Можно понять, что «царское правительство» поступило вполне гуманно — уральский промышленный город Челябинск это вам не сибирская глухомань, да и работать военным врачом — не с кайлом на шахте трудиться… Ладно, продолжаем читать показания Магды Дукарт.
«В 1936 году, будучи 16-летней, я поступила в музыкальное училище гор. Николаева, где окончила первых два курса, затем в 1938 году перевелась в Ленинград на 3 курс Музыкально-педагогического училища, которое окончила в 1940 году. По окончании музыкального училища в г. Ленинграде я поступила на работу в 262 среднюю школу Дзержинского района Ленинграда, где была преподавателем музыки.
В 1941 году я выехала из Ленинграда к своей матери в г. Николаев на каникулы, где меня и застала война.
В 1937 году я вышла замуж за ШАХОВА Ивана Алексеевича, 1913 г.р., уроженца Курской области, ст. лейтенанта военно-морской службы на корабле “Безупречный”. Постоянное место его службы было в г. Севастополе. В связи с этим фактически мне с ним жить не пришлось и я в 1941 году в апреле месяце вторично вышла замуж за МАКАРЕНКО Игоря Борисовича, 1911 г. р., уроженца Севастополя. С ним я познакомилась в бытность его в Ленинграде в командировке и там же вышла за него замуж, но так как после женитьбы он все время находился в Севастополе, то я с ним разошлась ив 1941 году 14–16 августа вышла третий раз замуж за КОРНЕВА Виктора Александровича, 1909 г. р., уроженца Брянска. Под этой фамилией он находился и в подполье во время немецкой оккупации г. Николаева».
Можно понять, что к приходу гитлеровцев Виктор Лягин сумел легализоваться самым основательным образом. Что тут скажешь? Да, умел все-таки Виктор Александрович находить общий язык с женщинами — и, очевидно, кружить им головы! Но, как видим, это не всегда шло во вред его службе, равно как и ему самому. Однако обо всем по порядку, а потому возвращаемся к началу этой истории…
Эмилия Иосифовна Дукарт проживала в городе Николаеве, в доме 61 по улице Шевченко, квартира 4. С началом войны она, как истинная советская патриотка (таковых, кстати, в нашей стране в тот период было большинство), обратилась к руководству местного эвакогоспиталя, чтобы ее взяли туда на работу медсестрой. Так как сестринский опыт она имела очень богатый, то и вопросов не было — что называется, оторвали с руками. Но не успела еще Эмилия Иосифовна освоиться на новом месте, как к ней пришел симпатичный молодой человек и любезно пригласил ее прийти в управление НКВД, к майору Соколову.
Майор также оказался очень любезным и приветливым человеком, который отнесся к Дукарт с большим уважением и как-то сразу ей приглянулся. Он поздоровался и, как вспоминала потом Эмилия Иосифовна, сказал:
«Уважаемая Эмилия Иосифовна, у меня к вам большое, серьезное дело. Ваше семейство знают и уважают в городе, положение у вас прочное и спокойное. И вы не раз в трудные годы оказывали важные услуги Советской власти. Вот и сейчас хочу просить вас… Это очень нужно… От имени всей Советской власти буду просить: не уезжайте из города, останьтесь, если придут немцы. И примите в свою семью одного человека. Для вас и окружающих он — инженер-кораблестроитель Виктор Александрович Корнев. Полюбите его, как сына. А дочь приедет — убедите и ее остаться. Я уверен, Корнев вам понравится…»
Уточним, чтобы было немножко понятнее, что это обращение к Эмилии Иосифовне было совсем не случайным:
«Дукарты пользовались покровительством николаевских чекистов еще со времен Гражданской войны, когда глава семьи — известный в городе врач-невропатолог И. Я. Дукарт — укрывал в своем доме красных подпольщиков».
Кстати, насколько известно, Магдалина Ивановна приехала в Николаев уже 23 июня, на второй день после начала войны и, думается, еще до вышеизложенного разговора. По официальной версии, Магда достаточно долго ничего не знала и потому была очень удивлена, когда Эмилия Иосифовна воспротивилась ее предложению поскорее уехать из города…
И опять — воспоминания Эмилии Иосифовны Дукарт:
«Однажды под вечер раздался звонок в дверь. Открываю. На пороге — высокий, интересный мужчина лет тридцати пяти, в прекрасном темно-синем костюме с иголочки. Прямо иностранец из кинофильма! В одной руке огромный чемодан, в другой — коричнево-желтое кожаное пальто. “Здравствуйте! Я — Корнев, Виктор Александрович. Вам майор Соколов говорил обо мне”. Входит. Лицо открытое, приятное. Улыбается. “Буду вашим квартирантом, вы не возражаете?” И тут Магда влетает в комнату! Не здороваясь и даже не глядя на гостя, начинает метаться, что-то ищет, хватает, бросает, а сама выкрикивает: “Какие квартиранты? Нашли время для устройства квартирных дел! С ума посходили, что ли! Мама, скажи ты ему!” Я обомлела: “Магда, ты что меня позоришь? Или я тебя никогда не учила вежливости?” Тут гость вмешался: “Не обращайте на нее внимания, Эмилия Иосифовна. Война не для чувствительных дамских нервов!” Ну, Магда и взорвалась: “Ах, у меня дамские нервы? Да как вы смеете? Кто вы такой, чтобы меня учить? Я сама знаю, что мне делать!” Выскочила из комнаты и затихла…»
Вот так произошло их первое знакомство.
На следующий, что ли, день «квартирант» предложил Магде пойти прогуляться по городу. Предложение это восторга не вызвало, однако она пошла. Кстати, прямые и широкие улицы Николаева, аккуратно расчерченные по строгому градостроительному плану XVIII столетия, напоминали им обоим далекий Ленинград…
Снова обращаемся к рассказу Эмилии Иосифовны, но теперь уже взятому из другого источника:
«Вернулись примерно часа через три. Я не узнала дочь. Спокойная и даже чуточку гордая. Попросила у меня прощения и стала прибирать в квартире. К Виктору Александровичу обращалась только по имени-отчеству и явно с уважением. Что он ей говорил во время прогулки — не знаю. Но у Лягина, я потом это сама почувствовала, была удивительная способность убеждать людей. Вроде ничего особенного и не говорит, но ему веришь. И сразу хочется сделать так, как он просит».
Неудивительно, что когда Магда обо всем узнала, то она охотно согласилась принимать участие в операции — из того немногого, что мы про нее уже знаем, человеком она была достаточно авантюристичным… Впрочем, так же как и сам герой нашей книги.
Ну и вот, для полноты картины, фрагмент из письма, которое 4 июня 1945 года Магда Дукарт, находившаяся тогда в немецком городе Хемнице, написала наркому госбезопасности Меркулову (в письме она ошибочно именует его наркомом внутренних дел):
«При отступлении советских войск из Николаева я категорически заявляла было т. КОРНЕВУ о своем желании эвакуироваться со своим братом, который добровольно пошел в Красную Армию и отступил с войсками вглубь Советского Союза, но тов. КОРНЕВ упорно настаивал на моем пребывании в г. Николаеве для участия в подпольной организации вместе с матерью.
Наша совместная подпольная работа, которая была связана с большим риском и жизненной опасностью, спаяла меня с т. Корневым не только чисто служебным положением, но и в душевном, на основании чего мы решили нашу жизнь связать официальным браком. Этот шаг был также чрезвычайно полезен для нашей подпольной работы, так как мне удалось доказать свое немецкое происхождение, этим самым получить для своего мужа и себя все немецкие привилегии и документы».
А теперь — немного о другом…
В разведке нельзя думать по шаблону, но при том необходимо строжайшим образом соблюдать установленные правила.
Так, повествуя о работе Виктора в Америке, генерал Судоплатов, в частности, отметил: «Чтобы не вызывать подозрений, Лягин воздерживался от любых контактов с американскими прокоммунистическими кругами».
Это, что называется, азбука. Советским разведчикам категорически запрещалось вербовать себе помощников среди коммунистов страны пребывания — во-первых, они могли быть под подозрением из-за своей причастности к компартии; во-вторых, чтобы в случае провала не компрометировать компартию слишком тесными связями с Советским Союзом, Коминтерном и т. д.
Нет смысла также напоминать, что гитлеровцы на временно оккупированной ими территории в первую очередь выявляли чекистов и коммунистов, а от евреев требовали проходить регистрацию.
Известно также, что многие в нашей стране свято верили, что коммунисты, члены ВКП(б), действительно являются самыми лучшими, самыми надежными, самыми преданными из советских людей. Мол, если человек коммунист — значит, на него можно положиться в любом деле и ему, без всяких сомнений, можно доверять по любому вопросу.
К сожалению, людей для подпольной работы на временно оккупированной врагом территории оставляли не только органы госбезопасности и внутренних дел, военная разведка, но также партийные и комсомольские комитеты — не говоря уже о всякого рода «патриотической самодеятельности». Так получилось, что среди тех, кто по заданию одного из парткомов был оставлен в Николаеве, куда вскоре должны были прийти немецкие войска, оказалась и врач-фтизиатр поликлиники № 2 Мария Семеновна Любченко, член КП(б)У. Женщина немолодая, недавно перешагнула за пятьдесят, вроде бы хороший специалист. Вот только, насколько известно, желания заниматься подпольной работой у нее не было, как не было для этого никакой подготовки, однако секретарь Сталинского райкома партии города Николаева твердо сказал, что это ответственное партийное поручение, от которого она, как коммунист, не имеет права отказаться… Ну, она и не отказалась.
Но в данный момент Любченко нас пока еще не интересует. Хотя уточним, что Мария Семеновна была достаточно близко знакома с матерью и дочерью Дукарт — Эмилией Иосифовной и Магдалиной.
* * *
Машинописный текст на пожелтевшей бумаге, переданный нам из Николаевского музея:
«Дорогая Зиночка и сына!
Наступает момент нашего разрыва в почтовой связи. Друзья уже на машинах, и мне остается несколько минут, чтобы написать Вам пару строк.
Люблю Вас бесконечно! Всегда только с Вами. Сына береги и обязательно вырасти преданным и верным сыном партии. Зиночка, дорогая, прости за многое, — в моей любви ты не сомневалась, а за грубости прости.
Жди меня 2ва года, не вернусь значит…
Крепко тебя целую. Целуй Витьку, Татку и всех наших.
Твой и Ваш Виктор.
Зинуша! В случае чего, сообщи свой адрес ленинградцам.
Целую много много раз Виктор».
Внизу от руки чернилами написано «Получила» и рядом машинописное — «Октябрь 1941 года». Как долго шло это письмо — последнее письмо, написанное «КЭНом» домой…
А дальше уже была та жизнь, которая являлась подвигом с первого и до последнего ее дня, которая в своем итоге обессмертила имя Виктора Александровича Лягина…
«Война на территорию Николаевской области пришла с севера в конце июля 1941 г. Стойко и мужественно защищали этот край войска 18-й и 9-й армий Южного фронта под командованием генералов А. К. Смирнова и Я. Т. Черевиченко. Но силы были неравными. Армии были окружены с трех сторон немецкими механизированными частями танковой группы генерала фон Клейста. Командование Южного фронта осуществило прорыв в двух направлениях, ожесточенные бои развернулись на подступах к Николаеву».
17 августа 1941 года в город вошли гитлеровские войска.