Ну, вот оно и случилось — то самое ужасное, чего ожидали, к чему так готовились, очень надеясь в глубине души, что все-таки оно не произойдет, что Бог милует. Однако не помиловал…

«17 августа 1941 года немецкая орда на автомашинах и мотоциклах ворвалась в Николаев. Город встретил оккупантов хмуро, еще черные дома дымились от пожаров. В уцелевших домах люди прятаясь, с трепетом прислушивались к топоту немецких сапог. Но они не ошиблись, это была ужасная действительность, снова, как в 1918 году, немецкий сапог с шипа<ми> топтал нашу землю, но люди знали, что это будет недолго.

Первыми в город в”ехали СС и сейчас же стали врываться в квартиры. В поисках оружия они грабили у населения самые ценные вещи. Вслед за СС двигались регулярные войска, также входили в дома и тоже грабили. Не стесняясь женщин и детей, немцы заходили в квартиры, раздевались догола, мылись, брились, вычищались. “Победители” ложились отдыхать в мягкие постели, как правило, хозяев выгоняли с квартиры, а кто оказывал сопротивление, с теми беспощадно расправлялись.

С первых дней оккупации начались обыски и аресты. Искали оружие, коммунистов, партизан и красноармейцев. Вовсю заработало гестапо. Расстрелы и виселицы стали обычным явлением. Особым репрессиям и пыткам подвергались коммунисты. В городе установилась власть военного коменданта, затем управа из тех же немцев и марионеток — украинских националистов». Этот текст взят из справки «Подпольно-партизанское движение в Николаевской области в 1941–1944 гг. в дни Отечественной войны», хранящейся в музее «Подпольно-партизанское движение на Николаевщине в годы Великой Отечественной войны. 1941–1944 гг.».

Известно, что Николаев был оккупирован войсками 11-й немецкой армии, состоявшей из восьми дивизий, немецким 48-м моторизованным и венгерским (номера не знаем) корпусами.

А вот как рассказывала о произошедшем Эмилия Иосифовна Дукарт:

«Помню, утром 16 августа в город ворвались передовые части одиннадцатой немецкой армии. Несколько часов по улицам громыхали танки, они двигались через Буг в сторону Одессы. А потом все стихло, лишь по мостовым шуршали легковые автомобили с офицерами. Было страшно, что же дальше? И вдруг Виктор Александрович сказал: “Откройте все окна. Магда, садитесь за рояль. Играйте что-нибудь классическое, Баха, Бетховена, а лучше Вагнера — ‘Кольцо Нибелунгов’. И как можно громче, главное громче”».

Музыка Рихарда Вагнера в данном случае звучала почти как пароль, но реально — как манящая мелодия дудочника из Гаммельна… Помните старинную немецкую легенду про музыканта, который, играя на дудочке, увел из города всех крыс? Так и теперь музыкой Вагнера — любимого композитора германского фюрера — следовало завлечь коричневых нацистских крыс, чтобы потом напрочь избавить от них город Николаев. (Сказка, насколько мы знаем, завершалась печально: обманутый местной администрацией колдун-дудочник безвозвратно увел из Гаммельна, вслед за крысами, и всех детей… Сюжет нашей истории развивался на советской земле, а потому всё непременно должно было закончиться оптимистично, в духе, так сказать, соцреализма — всё должно было завершиться изгнанием из города нацистских крыс.)

И ведь действительно — крыса клюнула! К тому же это оказалась одна из самых жирных нацистских крыс, что набежали тогда в оставленный советскими войсками город: не то генерал, не то полковник Гофман, только что назначенный немецкий комендант Николаева.

Как известно, улица Шевченко (бывшая Таврическая) расположена в самом центре Николаева, между основными городскими магистралями — улицей 25 Октября (в прежние и нынешние времена — Большой Морской) и Первомайской улицей (ранее — улицей Херсонской, а ныне — Центральным проспектом); впрочем, от этих магистралей улица Шевченко отделялась улицей имени польского коммуниста Мархлевского (она же — бывшая Католическая, название это было определено тем, что на ней располагался католический костел) и Плехановской (ранее Потемкинской) улицей.

…В знаменитом советском фильме «Чапаев» некий мужик рассуждал примерно следующим образом: «Белые придут — грабят, красные придут — грабят…» Так добро было бы, если бы только грабили! Все, кто когда-либо у нас приходил к власти, тут же еще и улицы начинали переименовывать! Что в Ленинграде-Петрограде-Петербурге, что в Николаеве. Но не о том сейчас речь…

Итак, дом, где проживало семейство Дукарт, находился в центре Николаева и был расположен, как можно понять, в достаточно тихом и по-своему уютном месте, определенно представившем интерес для гитлеровцев, самочинно определявшихся на постой в оккупированном ими городе. Сотрудники Николаевского УНКВД не просто так поселили своего «московского гостя» в квартире на улице Шевченко. Но и далее все было разыграно как по нотам — известно, что по-настоящему удачный экспромт должен быть как следует подготовлен, а если этот экспромт лежит в основе спецоперации — то и подавно.

Как бы совершенно случайно возле дома, из окон которого вырывались мощные аккорды вагнеровской музыки, оказался Григорий Гавриленко — связной руководителя резидентуры, имевший многозначительный оперативный псевдоним «Бывалый», к тому времени уже легализовавшийся в городе. Расчет тут был тончайший: а вдруг «фрицы» (хотя это наименование для гитлеровских вояк вошло в обиход несколько позже), которые неминуемо должны появиться на тихой улице Шевченко, окажутся абсолютно равнодушны к музыке? Вагнера не узнать они не смогут — уж если это любимый композитор «первого лица», то его музыку обязаны знать и любить в рейхе абсолютно все! — но, так сказать, «примут к сведению» и поедут себе дальше… Однако в то самое время по пустынной, притихшей улице идет некто — и вдруг этот некто заметит, что кто-то проигнорировал любимую музыку обожаемого фюрера! А мало ли кем может оказаться этот некто, почему-то оказавшийся на улице в то время, когда все прячутся…

Открытый длиннющий «мерседес» или «хорьх», или что там еще, сияющий начальственным черным лаком, хотя и несколько запыленный, плавно притормозил возле дома. «Хэй, мужитчок! Halt!» — примерно так окликнули из машины прохожего. «Dass?» — преспокойно отозвался тот по-немецки, словно бы встреча произошла где-нибудь в Нюрнберге, и пассажиры машины поняли, что, остановившись, они поступили совершенно правильно. Сидящий в авто генерал (или полковник?) с подчеркнутым интересом спросил по-немецки, кто это так хорошо играет, и получил ответ на своем родном языке, что, мол, «здесь живут русские немцы». После чего «мужитчок» вежливо попрощался и преспокойно ушел…

Тогда, выйдя из машины, люди в мундирах серого крысиного цвета, вслед за своим начальником, вереницей стали подниматься по лестнице на второй этаж, к дверям, из-за которых была слышна дудочка… То есть, конечно, не дудочка, а пианино, на котором Магда Дукарт играла музыку Вагнера. Дверь в квартиру предусмотрительно оказалась незапертой — разве кто запирает дверцу у мышеловки?

Произошедшее далее Эмилия Иосифовна описывала так:

«С грохотом распахнулась дверь… и сразу шестеро вваливаются в комнату. “Кто такие?” — спрашивает один из вошедших, видно, самый главный. Виктор совершенно спокойно рассматривает фашистов: “Я — инженер Корнев, с Балтийского завода из Ленинграда. Прибыл сюда в командировку, да не успел выехать”. — “О! Вы говорите по-немецки?” — “Да, мне приходилось бывать в Германии по делам службы. А это мои родственники — потомки немецких колонистов. Мать и дочь”. — “Какая приятная неожиданность! Здесь, в Николаеве, — наши соплеменники! Это замечательно. А вы не жалейте, что не успели уехать. Вы нам нравитесь. И эта милая фрейлейн тоже — ха-ха! Мы, немцы, ценим деловых людей. Хотите быть бургомистром? Впрочем, об этом позже… Мы остаемся у вас!”».

И тут — по словам все той же Эмилии Иосифовны — уже такое началось! Женщины незамедлительно накрыли на стол, после чего Виктор твердо взял управление в свои руки: «Гостеприимный хозяин непрерывно доливал рюмки, рассказывал анекдоты, от которых “гости” под стол лезли от смеха, декламировал стихи и даже напевал что-то». В итоге, по свидетельству той же Дукарт-старшей, генерал изрядно «накушался» и Лягин буквально на себе утащил его в одну из комнат и уложил спать. Затем — благо остальные «гости» уехали — он провел маленькое оперативное совещание с семейством Дукарт, на котором сообщил, во-первых, что представил генералу Магду в роли своей жены, а во-вторых, что Гофман пообещал ему порекомендовать его супругу секретарем к шефу всего судостроения в Причерноморье адмиралу фон Бодеккеру.

Рассказ этот вызывает противоречивые чувства и некоторое, причем немалое, сомнение.

С одной стороны, что для нас более чем интересно — открывается кое-что о предвоенной работе Виктора Лягина, тщательно засекреченное. Насколько мы знаем, до поездки в Соединенные Штаты Лягин несколько раз «выезжал в краткосрочные командировки» в какие-то зарубежные страны. В какие — нигде не говорится, но теперь из воспоминаний Эмилии Иосифовны не составляет труда понять, что одной из этих стран была Германия. Виктор сказал об этом немцам — и тут уж соврать он никак не мог: явно ведь, что его собеседники не ограничились одобрительным «Gut!» с похлопыванием по плечу, но задали хотя бы несколько вопросов — даже и не для проверки, а просто из вежливости — мол, в каких городах побывал, какие предприятия посетил, где жил и что больше всего понравилось… В общем, какое впечатление произвел на русского гостя «тысячелетний рейх»? А для проверки, это уже чуть позже, в случае необходимости, можно было и соответствующий запрос на указанное предприятие послать: мол, приезжал ли к вам в такое-то время некий инженер Komeff из Санкт-Петербурга (название «Ленинград» немцы не переносили органически) и что вы об этом любезном инженере можете рассказать? При хваленом немецком порядке выяснить это было бы совсем несложно — и в Центре, при составлении лягинской «легенды», вероятность такой проверки прекрасно понимали.

С другой стороны, далее уже начинаются «легенды» не то рассказчицы, не то автора книги, цитату из которой мы привели выше.

Во-первых, согласно известным нам показаниям Магды Дукарт, она перед приходом в Николаев гитлеровцев официально вышла замуж за Виктора Лягина — и это явно было зафиксировано в документах, хотя бы для надежности. (Третий брак двадцатилетней дочери вряд ли вызывал горячее мамино одобрение — даже если в этот брак дочка вступила исключительно из патриотических соображений, а потому, думается, Эмилия Иосифовна несколько исказила события.) Во-вторых, более чем сомнительной представляется вся сцена застолья, в результате которого упился в хлам комендант только что завоеванного города. Нужно все-таки понимать: в город входят войска, причем в очень большом количестве — впоследствии гарнизон Николаева составил порядка шестидесяти тысяч человек; всю эту ораву следует соответствующим образом разместить, позаботиться об их снабжении, организовать внутреннюю службу в гарнизоне, наладить охранение — в общем, задач выше крыши, и все, у кого возникают какие-то вопросы, представители всех оказавшихся в Николаеве частей и соединений, обращаются именно к коменданту. Но где комендант-то? Да пьянствует где-то! За такое можно и погон лишиться, даже генеральских…

То есть очень ненадолго заглянуть в квартиру, где исполняют музыку Вагнера, немецкий генерал вполне мог — так же как мог и предложить первому встречному, буквально с порога, стать бургомистром Николаева. Требовалось срочно налаживать быт в городе, здешних людей никто еще не знал — и тут вдруг появляется человек, определенно вызывающий симпатию! Однако заманчивое это предложение так и повисло в воздухе — вполне возможно, нашелся некто более подходящий, а вот обещания со стороны Гофмана рекомендовать Магду Дукарт на работу секретарем к весьма ответственному лицу, скорее всего, в тот раз вообще не было. Хотя такое назначение и произошло, но оно, так сказать, было результатом уже более поздних наработок…

(Впрочем, в 1942 году в Николаеве был уже новый комендант — генерал-лейтенант Герман Винклер, которого 17 января 1946 года, по приговору советского военного трибунала, повесили в столь знакомом ему черноморском городе на прекрасно известной ему — а почему, мы скажем несколько позже — Базарной площади. И ведь было за что! Под руководством Винклера гитлеровцы замучили и уничтожили на территории Николаевской области порядка 105 тысяч мирных советских граждан. Вполне возможно, Гофману очень повезло, что его на комендантском посту заменили.)

Известно, конечно, что у нас бытовала традиция изображать гитлеровских захватчиков эдакими насквозь аморальными типами, к тому же — изрядными тупицами. Возможно, потому-то комендант Гофман и предстает перед читателем в виде опустившегося алкаша. Хотя известно, что в гостеприимном доме Дукартов он действительно прожил несколько первых дней оккупации. Однако никаких следов герра Гофмана мы впоследствии не нашли — может, он и взаправду оказался «алкашом» и его быстро сняли с ответственной работы?

Но вообще, всё происходившее тогда было совсем не столь забавно, как это может показаться из рассказанного выше.

«17 августа 1941 года советские войска оставили Николаев. Гитлеровцы установили в городе жестокий оккупационный режим, в первые дни оккупации они расстреляли около 4 тысяч советских патриотов, близ Николаева создали концлагерь, угнали на работы в Германию около 5 тысяч человек».

Так вели себя нацистские крысы в занятом ими городе… Понятно, что подобное «поведение» не было чем-то исключительным — оно определялось указаниями «сверху», из Берлина, а немцы — народ исполнительный.

И вот — документ тому в подтверждение:

«Из указания штаба ОКХ командующим войсками тыла групп армий “Север”, “Центр” и “Юг” об обращении с гражданским населением и военнопленными на оккупированной территории.

25 июля 1941 г.

Большое расширение оперативного пространства на Востоке, коварство и своеобразие большевистского противника, особенно на чисто русских территориях, уже с самого начала требуют обширных и эффективных мер, чтобы управлять занятой территорией и использовать ее.

Стало известно, что не везде еще действуют с нужной строгостью…

Поэтому главнокомандующий <сухопутными войсками > распорядился со всей решимостью указать на соображения следующего порядка:

При любых действиях и при всех предпринимаемых мерах следует руководствоваться мыслью об обязательной безопасности немецкого солдата.

1. Обращение с гражданскими лицами.

…Необходимое быстрое умиротворение страны возможно достичь только в том случае, если всякая угроза со стороны враждебно настроенного гражданского населения будет беспощадно пресечена. Любая снисходительность и нерешительность — это слабость, представляющая собою опасность…

Нападения и насилия всякого рода против лиц и имущества, как и любые попытки к этому, должны быть беспощадно пресечены оружием, вплоть до уничтожения противника.

Там, где возникает пассивное сопротивление или же где при завалах дорог, стрельбе, нападениях и прочих актах саботажа сразу обнаружить виновных и указанным образом покарать их не удается, следует незамедлительно прибегать к коллективным насильственным мерам на основании приказа офицера, занимающего служебное положение командира батальона и выше. Категорически указывается на то, что предварительный арест заложников для предотвращения возможных незаконностей не требуется. Население отвечает за спокойствие на своей территории без особых предупреждений и арестов.

Нападения и злодеяния, направленные против назначенных нами на работу (например, на строительство дорог, в сельском хозяйстве, на промышленные предприятия, фабрики) лиц из местного населения или на надзирающий персонал, рассматриваются как выступления против оккупационных властей и должны соответственно караться…

Всякая поддержка или помощь со стороны гражданского населения партизанам, бродячим солдатам и т. д. точно также карается, как партизанщина.

Подозрительные элементы, которые не уличены в тяжелых преступлениях, но по своим убеждениям и поведению представляются опасными, должны быть переданы оперативным группам, то есть отрядам полиции безопасности (или СД). Передвижение гражданских лиц без соответствующих пропусков следует прекратить.

Спокойствие и умиротворение наступит в районе скорее и вернее всего в тех случаях, когда гражданское население будет привлечено к работе. Потому следует, исчерпывая все возможности, всемерно поддерживать любые мероприятия в этом направлении. <…>»

Ну что ж, все тут предельно ясно: «слабость — это опасность», любые попытки к сопротивлению нужно «беспощадно пресекать оружием», в ответ на «пассивное сопротивление» — предпринимать «коллективные насильственные меры», «подозрительные элементы» передавать в СД, а всех остальных заставить работать, ибо, как испокон веку известно любому русскому человеку, «праздность — мать всех пороков». Если же по-немецки, то это звучит как «Arbeit macht frei» — кстати, такая памятная надпись «украшала» ворота Освенцима, Заксенхаузена и целого ряда других гитлеровских лагерей смерти.

Однако прошло почти два месяца, но, судя по всему, жесткие эти меры желаемого результата не принесли, а потому в очередном приказе начальника штаба ОКХ — приказ этот, озаглавленный «О подавлении коммунистического повстанческого движения», был подписан фельдмаршалом Кейтелем 16 сентября 1941 года — уже явственно зазвучали истерические нотки:

«…2. Принимавшиеся до сего времени мероприятия, направленные против [79]Здесь и далее — курсив в тексте.
этого всеобщего коммунистического повстанческого движения, оказались недостаточными. Фюрер распорядился, чтобы повсюду пустить в ход самые крутые меры для подавления в кратчайший срок этого движения. Только таким способом, который, как свидетельствует история, с успехом применялся великими народами при завоеваниях, может быть восстановлено спокойствие.

3. При этом в своих действиях следует руководствоваться следующими положениями:

а) каждый случай сопротивления немецким оккупационным властям, независимо от обстоятельств, следует расценивать как проявление коммунистических происков;

б) чтобы в зародыше подавить эти происки, следует по первому поводу немедленно принять самые суровые меры для утверждения авторитета оккупационных властей и предотвращения дальнейшего расширения движения.

При этом следует учитывать, что на указанных территориях человеческая жизнь ничего не стоит и устрашающее воздействие может быть достигнуто только необычайной жестокостью. В качестве искупления за жизнь одного немецкого солдата в этих случаях, как правило, должна считаться смертная казнь для 50—100 коммунистов. Способ приведения приговора в исполнение должен еще более усилить устрашающее воздействие.

Обратный образ действий — сначала ограничиться сравнительно мягкими приговорами и угрозой более строгих мер — не соответствует этим положениям и его следует избегать; <…>

д) если в порядке исключения потребуется проводить военно-полевые суды над участниками коммунистических восстаний и прочих действий против немецких оккупационных властей, то следует применять самые строгие меры наказания. Действенным средством запугивания при этом может быть только смертная казнь. Особенно следует карать смертью шпионские действия, акты саботажа и попытки поступить на службу в наши вооруженные силы. В случае неразрешенного хранения оружия следует, как правило, выносить смертный приговор».

Ну вот, теперь все предельно конкретно: 50—100 советских патриотов за одного уничтоженного «фрица», незваным явившегося на нашу землю.

А ведь, казалось бы, чего им, гитлеровским крысам, беситься — как раз в те самые дни, в ночь на 19 сентября, немецкие войска вошли в город Киев, столицу Советской Украины. Героическая и очень кровавая оборонительная операция, начатая 7 июля, завершилась. Наступление германских войск продолжалось, хотя совсем не в таком стремительном темпе, как на то надеялись в Берлине.

У нас сегодня порой рассказывают, что немцы — то есть германские нацисты — на советской территории не зверствовали; это, мол, всякие-разные венгры и румыны старались, а «истинные арийцы» были гуманными и цивилизованными людьми. Впрочем, и массовый коллаборационизм, проявившийся у ряда национальностей, населяющих российскую территорию, сегодня замалчивается чуть ли не на официальном уровне, а сами эти народы почему-то стыдливо именуются «репрессированными» или «депортированными», тогда как их выселение являлось не просто наказанием, но было обусловлено необходимостью обеспечения безопасности тыла сражающейся Красной армии. Но это несколько иная история, которая происходила уже в период победоносного наступления Красной армии…

Оккупанты начинали зверствовать, считая, что любого человека можно запугать. Реакция местного населения оказалась обратной: «На южном участке советско-германского фронта в тылу группы армий “Юг” летом и осенью 1941 г. действовало 883 партизанских отряда и 1700 небольших групп общей численностью около 35 тыс. человек. Из них с войсками Юго-Западного и Южного фронтов взаимодействовали 165 отрядов».

Разумеется, «Маршрутники» оказались далеко не единственной подпольной группой, действовавшей в оккупированном Николаеве. Нам передали копию документа, хранящегося в музее «Подпольно-партизанское движение на Николаевщине в годы Великой Отечественной войны. 1941–1944 гг.» — «Список руководителей подпольных групп Николаевского Центра». В списке этом указаны фамилии, имена и отчества, года рождения, национальности, уровень образования и профессии руководителей групп, а также — графа «Состав группы и где находилась». Уже авторучкой дописано, по какой причине данный человек оказался в оккупированном Николаеве.

Наш герой, открывающий список под номером один, значится в нем как «Корнев Виктор Александрович»; в графе «Профессия» указано: «Работник НКГБ» и дописано: «оставлен со спецзаданием»; его группа значится как «Спецгруппа работников НКГБ».

Далее в списке перечислены (разбивать всё по графам мы не будем): «…2. Бондаренко Всеволод Владимирович, 1913 г.р.; военнослужащий, лейтенант, попал в окружение»; его группа — «сборные, из бывших рабочих заводов». «3. Комков Михаил Антонович, 1918 г.р.; военнослужащий, лейтенант, летчик, самолет которого был сбит»; группа — «сборная, из местных жителей». «4. Зашук Павел Яковлевич, 1908 г.р.; политработник, попал в окружение»; группа — «сборная, из местных жителей и военнослужащих». «5. Воробьев Леонид Иванович, 1908 г.р.; мастер, не эвакуировался; завод А. Марти, с XII — 1941 г., 12 человек». «6. Пульканов Иван Григорьевич, 1914 г.р.; техник судостроения, не эвакуирован; Торговый порт с VII — 1942 г., 9 человек». «7. Нено Николай Елиферович, 1909 г.р.; работник отдела снабжения завода им. 61 коммунара, не эвакуировался; Торговый порт, грузчики». В списке указано также и то, какая судьба постигла каждого из руководителей групп — кто погиб, кто остался жив, но о том мы будем говорить в свое время.

Однако известно, что это далеко не все действовавшие в оккупированном городе подпольные группы и, соответственно, не все руководители таковых. Например, в постановлении бюро Николаевского обкома КП(б) Украины о деятельности подпольной патриотической организации «Николаевский центр» (в томе 4, книга 1 сборника документов «Органы государственной безопасности СССР в годы Великой Отечественной войны» это постановление ошибочно датировано 17 апреля 1943 года — на самом деле документ был принят 17 апреля 1946 года) указаны также «Соколов Василий Иванович, 1910 года рождения, член ВКП(б), работал до войны механиком на судостроительном заводе, в период оккупации — механиком на Николаевском сантехзаводе, где он руководил подпольной группой»; «Воробьев Федор Алексеевич, 1903 года рождения, член ВКП(б), работал до войны директором пригородного хозяйства. В период оккупации работал экспедитором потребсоюза Белозерского района и руководил подпольной группой в г. Херсоне». Далее в документе говорится: «Проверкой установлено, что в “Николаевский центр” в разное время входило свыше 25 подпольно-диверсионных групп, в деятельности которых принимало участие несколько сот советских патриотов».

Отметим, что «Николаевский центр», одним из организаторов и руководителей которого считается герой нашей книги, оформился не сразу, а примерно через год — к сентябрю 1942-го. Ну а пока что каждая из групп, а то и каждый отдельно существующий, ни в какие организации не входивший советский патриот поступали по своему собственному разумению. Немцы хотели, чтобы все работали? Пожалуйста! Но уж русский человек — так же как, разумеется, и украинец — научен создавать видимость работы, притом абсолютно ничегошеньки не делая. Кто не знает весьма актуальной пословицы: «Они делают вид, что нам платят, а мы делаем вид, что работаем»?

«С актами саботажа немецкие оккупационные власти сталкивались почти повсеместно. В октябре 1941 г. начальник диверсионной службы вермахта на южном участке советско-германского фронта Т. Оберлендер доносил в Берлин: “Гораздо большей опасностью, чем активное сопротивление партизан, здесь является пассивное сопротивление — трудовой саботаж, в преодолении которого мы имеем еще меньшие шансы на успех”».

Кстати, в данном случае не можем не выразить уважения гражданам Чехословакии, которые проявляли свой протест против гитлеровской оккупации гораздо более откровенно, нежели наши соотечественники. Есть сведения, что на ряде военных заводов они демонстративно приходили на работу в черных траурных костюмах и… добросовестно изготовляли боевую технику для вермахта. Это считалось протестом!

А вот один из лягинских «бойцов» Петр Луценко, работавший на макаронной фабрике, никакого черного костюма, за неимением оного в собственном гардеробе, не надевал. Зато он пару раз запустил в тесто изрядную порцию битого стекла — и макаронные изделия, вместо того чтобы быть направленными «доблестным солдатам вермахта», отправились прямиком на свалку. Конечно, осуществлять подобные «непищевые добавки» можно было бы и почаще, но ведь спецподготовку Петр проходил для куда более серьезных мероприятий, а потому излишне рисковать по мелочам не следовало. Тем более он понимал, что его примеру (разумеется, не зная, чей это именно пример) последуют и другие рабочие…

Впрочем, в городе Николаеве происходили и более «громкие» — в прямом и переносном смысле — события. Об одном из них даже сообщалось в сводке Совинформбюро:

«Героически действуют партизаны в городах, оккупированных немецко-фашистскими полчищами. На окраинах гор. Николаева каждое утро находят убитых немецких и румынских солдат и офицеров. В начале октября в окно ресторана, где шел кутеж офицеров, была брошена бомба необычайно разрушительной силы. Взрывом бомбы убито восемь офицеров».

Что ж, есть такая присказка: «Получи, фашист, гранату!» Получили… Правда, от кого именно, нам в данном случае сказать затруднительно. Ведь сотрудники резидентуры «Маршрутники» в основном пока еще легализовывались и выжидали, что называется — врастали в обстановку. Как мы сказали, Луценко, а с ним и Николай Улезько с виду добросовестно трудились вальцовщиками теста на макаронной фабрике, Александр Соколов устроился старшим кондуктором на железной дороге, туда же, в паровозное и вагонное депо, поступил слесарем Иван Коваленко, а Демьян Свидерский работал в совхозе имени Шевченко…

К тому же молодые, обаятельные и предприимчивые (в условиях подпольной работы без подобного качества не обойтись) сотрудники умудрялись даже и в обстановке постоянной смертельной опасности налаживать свою личную жизнь. Хотя, как нам известно, первым это сделал сам руководитель группы, официально оформивший свои отношения с Магдой Дукарт.

Доброму его примеру последовал Александр Сидор-чук, который был размещен на квартире Адельхейд Келем, как и Магда, происходившей из «русских немцев». Галина, как все ее называли, осталась в оккупированном городе по заданию управления НКВД и вскоре смогла устроиться на «хлебную должность» — официанткой в офицерскую столовую 4-го воздушного флота люфтваффе, германских ВВС. Сидорчук также превратился в «русского немца» — определенно, немецкий язык у него был, а тут явно еще и жена его «пообтесала», и вскоре он, как истинный «фольксдойче», был принят на работу на Ингульский военный аэродром слесарем.

Николай Улезько, имевший официальное и надежное прикрытие «рабочего человека», на звание «фольксдойче» не претендовал и женился на местной жительнице из русских — Елене Свиридовой. Семейное счастье обрел и «железнодорожник» (по совместительству — подрывник) Александр Соколов, также познакомившийся с местной жительницей Зинаидой Николаиди. Пожениться они решили уже после прихода в город гитлеровцев, и тут, совершенно неожиданно, Лягин предложил им сыграть свадьбу с демонстративно широким, как это называлось на Руси — купеческим — размахом…

Многие считают, что разведчик должен быть внешне неприметным и незапоминающимся, сидеть тихо-тихо — серая мышка, так сказать… Ерунда все это! Чем более естественно человек себя ведет, чем более он открыт и интересен для окружающих — тем сильнее он привлекает к себе людей, что ему профессионально необходимо, и тем меньше каких-либо подозрений он вызывает. «Тихушни-ки» нередко настораживают — недаром же в нашем народе сложилась пословица, что «в тихом омуте черти водятся». А вот если у человека, как говорится, «душа нараспашку», скрывать ему совершенно нечего — в чем тогда его подозревать?

Потому и закатили боевые товарищи для своего «Васильева» шумную свадьбу, на которой некоторые ребята из группы «легализировались», так сказать, в роли друзей Александра. Что ж, старший кондуктор — хоть и небольшой, но начальник, а немцы начальников уважают, и этот маленький начальник своим поведением, в свою очередь, как бы оказал уважение новому режиму. Даже можно сказать, «расписался в верности», ибо свадьбу в испуганно притихшем городе сыграли в соответствии со всеми правилами, по православному, с позабытыми «при большевиках» традициями — а не просто сходили в загс и расписались в присутствии друзей и родственников. Во-первых, нашли священника, который и обвенчал молодых. Во-вторых, от церкви до дома добирались праздничным кортежем, чтобы всем видно было — свадьба! Мол, нам скрывать нечего, мы счастливы и всё нас устраивает.

«Свадьба получилась действительно громкой, и ее в городе запомнили надолго. Изумленные николаевцы видели, как по центральной улице промчался свадебный поезд из нескольких бричек, с иконами, “боярами” и “дружками”, как у порога своей квартиры молодые, преклонив колени, целовали руки посаженым отцам, клялись в верности друг другу…»

В общем, чтобы «легализоваться», надежно скрыться среди чужих, совсем не обязательно забираться в самую глубокую щель или «притворяться упавшим листом в осеннем лесу»…

Вот и Виктор Лягин, который сразу же изящно «подставил» себя гитлеровцам, тем самым сумел приобрести очень хорошие позиции — и не только для дальнейшей своей деятельности.

Немцы умеют позаботиться о «своих» людях, а семья Дукартов-Корневых казалась им именно «своей». К тому же Эмилия Иосифовна представила городскому руководству документы, которые свидетельствовали, что она состоит в родственных связях — не очень близких, но все-таки — с именитым германским родом фон Шардт. Это еще более добавило к ней уважения — ну и, учитывая все подробности, «новые власти» постарались решить для своих «друзей», имеющих хорошие связи в рейхе, пресловутый «жилищный вопрос». Виктору было предложено осмотреть несколько пустующих особняков, и он остановил свой выбор на просторной квартире в доме 5 по улице Черноморской. Точнее, до войны эта улица называлась по имени немецкого коммуниста Карла Либкнехта, но оккупанты поспешили это название убрать, переименовав улицу по-своему, вместо того чтобы возвратить ей исконное название — Рождественская. (В настоящее время это улица Лягина; в доме 5 расположен музей «Подпольно-партизанское движение на Николаевщине в годы Великой Отечественной войны. 1941–1944 гг.».)

Новая квартира Виктора находилась недалеко от прежнего его места жительства на улице Шевченко — между улицами Первомайской и Мархлевского (по тем временам уже, очевидно, вновь Херсонской и Католической) и была воистину огромной, шестикомнатной. Однако Виктор решил, что им на троих с женой и тещей вполне будет достаточно четырех комнат — причем одна стала его кабинетом, а еще две комнаты, имевшие отдельный вход, вполне можно сдавать. Разумеется не абы кому, тем более не своим товарищам-подпольщикам, но надежным коммерсантам, приехавшим в Николаев из Германии. Именно такого человека — директора какой-то мануфактуры, разворачивавшей работу в оккупированном городе, Виктору и порекомендовали его немецкие «друзья», на оперативном языке именуемые «контактами». Вскоре уже солидный коммерсант поселился в двух свободных комнатах… Конечно, деньги, получаемые за сдачу квартиры в аренду, лишними не были — скорее даже не для семьи, но для решаемых задач. Но главное, что Виктор еще более врастал в немецкую среду, обрастал связями, производил впечатление солидного и надежного человека прогерманской ориентации.

Определенно, что именно на улицу Либкнехта (назовем ее именно так, назло оккупантам!) Лягин перебрался по той причине, что здесь же поселились комендант Гофман и кто-то из его заместителей, другие немецкие генералы и офицеры, многочисленные оккупационные чиновники, а также разного рода шушера, которая обыкновенно крутится вокруг руководства и всех тех, кто имеет отношение к распределению жизненных благ… В общем, то самое «избранное» общество, в котором ему теперь приходилось постоянно вращаться. И действительно, представители этого общества вскоре стали частыми гостями в доме 5 на улице Черноморской. Здесь их всегда ждал накрытый и прекрасно сервированный стол, Магда играла на рояле, а Виктор был замечательным и очень остроумным собеседником. Все это напоминало гитлеровским воякам далекую Германию.

Несколько позже новые власти представили Дукартам и прислугу — домработницу и кучера, а также повозку с двумя лошадьми.

Вполне возможно, что на дверях его дома была прикреплена следующая троязычная — на немецком, румынском и украинском языках — табличка (текст подлинный):

«В цьому домi живутъ нiмiц. Хто провиниться чим небудь супроти них або нарушить ix власнiсць — добро, буде разстрiляний.

Головно Командуючий Нiмецьких Вiйск».

Вообще, гитлеровские захватчики старались проявлять заботу о своих соотечественниках-«фольксдойче», каковых, согласно данным проведенной оккупационными властями в конце сентября 1941 года переписи, в городе насчитывалось 1228 человек. Однако гитлеровцы, фанатичные приверженцы дисциплины и порядка во всем, умудрились даже «фольксдойче» разделить на четыре категории или сорта. На первом месте стояли те, у кого родители были немцами, а сами они сохраняли не только родной язык, но и «немецкий образ жизни». Подобные же лица, женившиеся или вышедшие замуж за представителей других национальностей, автоматически переходили во вторую категорию, но зато и переводили в нее своих супругов, при том, правда, условии, что те еще в советские времена «испытывали тягу к немецкому образу жизни». Хотя супруги — представители еврейской или цыганской национальностей — в данном случае не только сами не попадали ни в какие «разряды», но и, скажем так, крепко подводили своих «фольксдойче». Однако основное число николаевских «русских немцев» было не только женато отнюдь не на своих компатриотах, но и изрядно позабыло язык предков и растеряло добрые традиции далекого «фатерлянда», а потому было зачислено в третий разряд. К четвертому же разряду относились все те этнические немцы, которые хотя и ассимилировались с местным населением, однако поддерживали новые власти и процесс «германизации» славянских земель…

Так вот, для «фольксдойче» — вне зависимости от той категории, к которой они принадлежали, — в оккупированном городе не только выходила немецкоязычная газета «Deutsche Bug-Zeitung», но и в украиноязычной газете «Украшська думка» печатались на языке новых «хозяев» информационные сообщения и объявления. Уже в ноябре 1941 года вновь начала работать городская библиотека — и в ней был открыт специальный отдел для «земляков», куда в обилии поступала из Германии научная и художественная литература. А в начале 1942 года в городе открылись бесплатные курсы изучения немецкого языка и «арийского образа жизни», занятия на которых проводились три раза в неделю… Оккупанты даже попытались возродить в Николаеве театральную жизнь, хотя все ранее существовавшие в городе театры ушли с отступавшими советскими войсками. Тогда на базе какой-то колхозной труппы был создан «Новый театр», который уже 26 октября 1941 года поставил свой первый спектакль — известную оперетту «Наталка Полтавка», — с треском провалившийся. Затем, с ненамного большим успехом, вышли сценический вариант «Тараса Бульбы» и пьеса «Невольник» по поэме Тараса Шевченко. Но жители областного города привыкли к более высокому искусству, нежели предлагал «коллаборационный» театральный коллектив, а потому аншлагов не было.

Кстати, «спустя год после установления немецко-фашистского порядка на николаевской земле театральная жизнь города вышла на еще один “новый” уровень. Городская управа объединила разрозненные театральные и художественные коллективы областного центра в единый театр драмы и комедии. В состав труппы вошли: украинский драмтеатр, театр миниатюр, цирковые и эстрадные артисты, а также музыканты духового и джазового оркестров. На сборный коллектив была возложена обязанность организации всей культурно-просветительской работы в городе. В городском Луна-парке установили цирковое шапито, а в Спасском урочище построили летнюю площадку для выступлений артистов всех жанров…».

Такая вот интересная информация.

Только не нужно думать, что гитлеровцы действительно старались «окультурить» завоеванные ими земли. Во время оккупации в Николаеве были взорваны прекрасные здания новых школ — 8, 10, 13-й и еще четырех, уничтожена детская библиотека, насчитывающая в своем собрании порядка двадцати тысяч книг. В других уцелевших школах — так же как и в клубах, техникумах и даже в музеях — оборудовались солдатские казармы. Разумеется, все имущество, ранее находившееся в этих помещениях, расхищалось, уничтожалось или просто выбрасывалось.

Вообще, гитлеровские захватчики старались уничтожать абсолютно всё, что им попадалось под руку, словно полчище крыс, оказавшихся в кладовой.

Вот сводка политуправления Южного фронта, представленная Главному политическому управлению РККА от 5 ноября 1941 года:

«О положении оккупированного фашистами города лучше всего свидетельствует состояние гор. Николаева. Вот как выглядел гор. Николаев в прошлом месяце…

…Весь железнодорожный узел взорван. На строительство и восстановление его немцы мобилизуют рабочих евреев…

На <судостроительный> завод приехали немецкие инженеры, у завода выставлена военная охрана. Немцы предполагали пустить в ход завод, но оборудования там не оказалось, оно вывезено, а то, что осталось, приведено в негодность. Завод сельхозмашин и “ Дормашина” также выведены из строя. В Николаеве работал только один хлебозавод, выпекающий хлеб для армии. Подгоревшие кусочки хлеба выбрасывались через окна для населения. Толпы женщин и детей ловят кусочки хлеба. Часто эти картины фотографируют немецкие офицеры.

Николаев сейчас — мертвый город, хлеба нет, базары закрыты. В город впускают только по пропускам. Магазины закрыты… Воды в городе нет, водопровод взорван, люди ходят за водой в яхт-клуб. Электростанция не работает…»

Интересную информацию на ту же тему можно почерпнуть и из справки «Подпольно-партизанское движение в Николаевской области в 1941–1944 гг. в дни Отечественной войны»:

«В националистической газете “Украинська думка” можно было встретить об”явление следующего характера: “Каждый собственник коровы имеет право оставлять себе только пол-литра молока, остальное молоко должен сдавать на ближайший молочный пункт, кто молоко вовремя не сдаст, коровы будут конфискованы”. “Весь хлеб и различные масленичные культуры, находящиеся в колхозах и совхозах, конфискуются для Германии”. Под угрозой расстрела запрещалось резать скот и птицу, запрещалось иметь собак, голубей и велосипеды».

Что ж, думается, что не от хорошей жизни давали немцы подобные объявления…

Но вот такой интересный момент: месяцем ранее, 3 октября, в Кремль — Сталину, Молотову и Берии — было передано сообщение за подписью начальника внешней разведки Павла Фитина:

«Сообщаем выдержки из разведывательной сводки английского военного министерства за время с 14 по 25 сентября с.г. <…>

Один связник в Москве, японец, от своих друзей в народном комиссариате выяснил следующее:

1. 50–60 процентов зерна на Украине к западу от линии Одесса — Полтава было собрано, обмолочено и в значительной части вывезено до прихода немцев. Точной информации о судьбе оставленного зерна нет.

2. Основная часть урожая сахарной свеклы в этом районе осталась на месте, однако большинство сахарных заводов было повреждено.

3. Лен и конопля не были убраны или уничтожены.

4. Хлебные склады в Николаеве уничтожены не были, а поспешные попытки сжечь собранное зерно успехом не увенчались».

Интересно, куда же девалось зерно с тех самых николаевских хлебных складов, раз в городе уже через месяц было нечего есть? Быть может, немцы все подчистую сразу же вывезли в Германию, надеясь, что им удастся разжиться зерном где-нибудь еще? Или выискались какие-то оборотистые коммерсанты, в погонах или без таковых, которые нашли применение оставленным продуктам? Ответить на эти вопросы мы не можем…

Вот почему Луценко и Улезько, добросовестно работая на макаронной фабрике днем, вечером, к концу смены незаметно набивали тестом свои внутренние карманы и голенища сапог, даже опоясывались полосами этого теста — и несли его товарищам, своим квартирным хозяевам. Вообще-то за это могли и расстрелять — но что поделаешь, когда всем кушать хочется? Приходилось рисковать.

* * *

Тем временем у «Бати», как называла группа своего командира, дела обстояли очень даже неплохо — процесс «легализации» успешно продолжался, и всё, кажется, получалось именно так, как было задумано в Центре…

Уже в сентябре 1941 года Магдалина Дукарт-Корнева была принята на работу на Николаевский судостроительный завод им. Андре Марти — при немцах он именовался «Южными верфями» — в качестве личного переводчика контр-адмирала Карла фон Бодеккера, являвшегося «шефом судостроительных заводов Причерноморья».

Уточним, что «после захвата немцами Николаева все промышленные предприятия были реквизированы. Черноморский судостроительный завод был переименован в “Южную верфь”, судостроительный завод им. 61 коммунара — в “Северную верфь”, судоремонтный завод — в “Малую верфь”.

На базе “Южной верфи” гитлеровцы создали штаб, который руководил строительством военных кораблей и подводных лодок. Руководителем всеми корабельными заводами Николаева и Одессы был назначен адмирал фон Бодеккер. Техническим экспертом при нем утвержден капитан Хас-сельман.

По их требованию в Николаеве, в районе поселка Тем-вод, рядом с “Северной верфью”, был создан лагерь для советских военнопленных “Шталаг-364”, в котором находилось около 30 тысяч узников. Они должны были стать основной рабочей силой в осуществлении намеченной гитлеровцами программы строительства военных кораблей».

Руководство рейха очень рассчитывало на то, что в скором времени удастся ввести в строй весь комплекс судостроительных и судоремонтных заводов Причерноморья, а для этого требовались надежные и подготовленные местные кадры. Невозможно ведь было укомплектовать все предприятия работниками, командированными из Германии, — получилось бы слишком расточительно во всех смыслах, а потому никто этого и не пытался делать. Напротив, из Николаева на работу в рейх было (по различным данным) вывезено от пятидесяти до шестидесяти тысяч человек, в том числе порядка трех тысяч квалифицированных рабочих…

Ну что ж, теперь дорога для окончательной «легализации» Лягина была открыта.

«В ноябре 1941 года по просьбе КОРНЕВА я познакомила его с фон-БОДЕККЕРОМ. Последний предложил моему мужу работу инженера на заводе им. Марти, он согласился и работал там до 5 февраля 1943 года» — так говорится в известном нам допросе Магдалины Ивановны Дукарт, хранящемся в Центральном архиве ФСБ России.

Разумеется, на самом деле все было несколько (или гораздо) сложнее. Рекомендация очаровательной супруги — это, конечно, хорошо, но, прежде чем принять окончательное решение, адмирал фон Бодеккер устроил для кандидата самый настоящий экзамен по судостроению. С Виктором достаточно пристрастно беседовали дотошные немецкие специалисты по строительству и ремонту кораблей. Как мы можем понять, высокий уровень базового образования, полученного им в стенах Ленинградского политехнического института, плюс опыт, приобретенный во время работы в Соединенных Штатах Америки по линии научно-технической разведки, да еще и подготовка, которую он прошел перед отправкой в немецкий тыл, превратили Виктора Лягина в квалифицированного специалиста-судостроителя. С такой аттестацией он и вошел в ближайшее окружение адмирала — в качестве наблюдающего за ремонтом боевых кораблей.

И тут мы делаем паузу, чтобы поставить под сомнение всю вышеизложенную официальную версию…

В сборнике «Виктор Александрович Лягин (1908–1943): к 100-летию со дня рождения», выпущенном, как мы помним, издательством Политехнического университета, представлены два документа — удостоверения, выданные Лягину 4-м (экономическим) отделом полевой комендатуры № 193.

В первом из них указано:

«Предъявитель настоящего удостоверения Виктор КОРНЕВ, паспорт № 735642, занят ремонтом автомашин полевой комендатуры № 193. Просьба не отбирать у него какие-либо запасные части».

Удостоверение, снабженное печатью подразделения «полевая почта 17773», подписано каким-то майором с неразборчивой подписью.

Второе удостоверение:

«Предъявитель настоящего удостоверения Виктор КОРНЕВ работает в своей мастерской в г. Николаеве, Штефаника (улица Шевченко) 61 для немецких вооруженных сил. Я прошу снабжать его током для освещения и рабочих нужд».

Те же печать и подпись; в обоих удостоверениях дата выдачи не указана.

Копии оригиналов этих документов — на немецком, разумеется, языке — хранятся в архиве Управления ФСБ России по Санкт-Петербургу и Ленинградской области. Вполне возможно, что рассекретили их не так давно, и именно по этой причине они оказались неизвестны для тех, кто ранее писал про Виктора Лягина…

А может, причина тут несколько иная. Мы любим «героизировать» своих героев — порой даже «прощаем» им какие-то ошибки, что-то чуть-чуть «ретушируем» или «исправляем». Вот и в данном случае у всех авторов получалась этакая романтически-красочная картина, нечто типа: «пришел — его увидели — победил». Так сказать, завлекли германских крысюков в квартиру на улице Шевченко, очаровали их — и вот уже Магда становится «секретарем шефа всего судостроения в Причерноморье», а через некоторое время и Виктор занимает достойное место в «аппарате» того же адмирала фон Бодеккера. Весь такой представительный, в кожаном пальто… (Лучше бы этого пальто не было! Однако читатель поймет это несколько позже.)

Да нет, не всё, к сожалению, получилось так легко и просто! На основании этих двух представленных удостоверений мы можем сделать вывод, что поначалу Виктору пришлось организовать небольшую частную авторемонтную мастерскую, что для него, как специалиста-автомобилиста, было делом вполне посильным. Однако — малоприятным, потому как в данном случае он оказался в «сфере обслуги», то есть для немцев определенно человеком второго сорта (впрочем, как русский, он для них автоматически был таковым). Так что ему надо было заискивать перед «хозяевами», демонстрировать полную к ним лояльность и даже, очевидно, бегом и с улыбкой выполнять любые распоряжения и приказания… А это ведь совершенно не вяжется с образом того героического разведчика, который вскоре возглавит все николаевское подполье и заставит оккупантов бояться собственной тени! Вот и остается этот эпизод незамеченным, хотя соответствующие документы, как мы видим, лежат, в полном смысле, на поверхности.

Все дело в том, что разведка — работа не только тяжелейшая, труднейшая и опаснейшая, но порой и достаточно неприятная. Особенно непростым во всех отношениях бывает процесс легализации, когда разведчику-нелегалу, позабыв про свое офицерское звание, высшее образование и имеющиеся заслуги, приходится работать слесарем в гараже или приемщиком белья в прачечной, а то и служить рядовым солдатом в какой-нибудь иностранной армии… Это ведь только в романах XIX века обыденным явлением считалось возникновение из ниоткуда какого-то обаятельнейшего красавца-богача — типа графа Монте-Кристо или Родольфа, принца Герольштейнского («Парижские тайны», Эжен Сю), прикрывающегося весьма хлипкой и даже сомнительной «легендой», но сразу же вызывающего всеобщую симпатию и доверие. В жизни и тем более в разведке все должно быть объяснимо или тем более «легендировано» весьма тщательным образом. Вот и приходится начинать с самых низов, с черновой работы…

К тому же — тут нам приходится открыть читателю одну очень серьезную тайну — разведчику совсем не обязательно выходить на какие-то ключевые посты, устраиваться на работу на суперзакрытые объекты, становиться большим начальником. Нужно понимать, что людей, занимающих серьезные посты, проверяют особенно тщательно, а это во много раз повышает опасность провала, да и карьерный рост зачастую требует немалого времени. Поэтому гораздо перспективнее и безопаснее искать подходы к этим объектам через людей, там работающих, и устанавливать с ними доверительные, так сказать, отношения. То есть, говоря общепонятным языком, вербовать агентуру.

Впрочем, разведчики, которые рассказали нам о таких своих первых шагах — солдатом или приемщиком белья, — впоследствии сделали очень неплохие карьеры в странах пребывания. Ну и в разведке, разумеется, тоже.

Вот так и Виктору Лягину пришлось для начала «пошестерить» самым старательным образом, собственными руками приводя в порядок автомобили захватчиков, вплоть до протирания стекол, чтобы затем, делом доказав лояльность оккупационному режиму и преданность «новым хозяевам», а заодно и свое мастерство инженера, двинуться вверх по карьерной лестнице. Но это будет несколько позже…

* * *

Мы оставили в стороне один очень важный момент в жизни оккупированного Николаева. Не стоит забывать, что в городе очень серьезно работали нацистские спецслужбы — гестапо, абвер и др. Одно дело, что военные патрули, каратели и полицаи хватали на улицах и правого, и виноватого, что любого человека могли бросить в тюрьму или даже расстрелять без суда и следствия, но совсем другое, что гитлеровские спецслужбы целенаправленно выискивали тех, кто вел против оккупантов тайную войну, представляя для новых властей реальную опасность.

Как мы говорили ранее, в первую очередь внимание спецслужб было обращено на оставшихся в городе коммунистов — членов КП(б)У. Так как немцы народ рациональный и расчетливый, то для начала они дали соответствующее объявление — чтобы, не затрачивая лишних усилий, сразу же выявить всех слабонервных.

«Объявление

Военного командования

Все члены и кандидаты коммунистической партии, которые в 3-х дневный срок со дня опубликования этого объявления добровольно явятся в районные префектуры полиции, будут рассматриваться, как люди, заблуждавшиеся в своих политических воззрениях и разочаровавшиеся в идеях коммунизма.

Им гарантируется жизнь и свобода.

Члены и кандидаты коммунистической партии, уклонившиеся от явки согласно этого объявления, будут считаться ВРАГАМИ и, при их обнаружении, будут арестованы и преданы военно-полевому суду.

Та же мера наказания угрожает тем квартирохозяевам, управляющим домами и дворникам, которые укрывают у себя неявившихся по сему объявлению коммунистов.

Военное командование

ГУЛЯНКА [86]Можно понять, что это какой-то чин оккупационной администрации из украинских коллаборационистов.

7 ноября 1941 года».

Специально, что ли, дали германские крысы такое объявление в праздничный день?

Кто-то пришел сразу — и их действительно поначалу не тронули. Что с этими людьми было потом, мы не знаем и нас это не слишком интересует, но думается, что судьба их впоследствии все равно была печальной. Других гитлеровцам пришлось искать — подчас довольно долго…

Врач-фтизиатр Мария Семеновна Любченко на этот призыв «новых властей» не откликнулась, хотя тут же по приходе немцев — как и было рекомендовано на инструктаже в райкоме — явилась в комендатуру, прошла соответствующую регистрацию как врач и по-тихому продолжала работать в своей поликлинике. По поводу своего «коммунистического прошлого» она затаилась в наивной надежде, что пронесет, что беда пройдет стороной, что о ней просто-напросто не вспомнят.

Да нет, вспомнили, разумеется, — но это произошло гораздо позже, когда Мария Семеновна уже полностью успокоилась, решив, что действительно пронесло…

* * *

Бытует версия, что 19 августа все того же 1941 года в только что оккупированный Николаев прилетал с краткосрочным визитом «фюрер германской нации» Адольф Гитлер.

В частности, в своей книге Людмила Борисовна Ташлай пишет:

«Оккупанты возлагали большие надежды на быстрое возобновление судоремонтной промышленности в Николаеве, как могучего средства господства на Черном море и проведения военных операций по овладению Кавказом. Поэтому еще в августе 1941 года кратковременную остановку в Николаеве сделал сам Гитлер».

Но мы в этот вариант не очень верим — на этот счет нет не только никаких подтверждающих документов или газетных сообщений, но и никто из близких к фюреру людей подобный вояж в своих мемуарах не описывает. (Есть лишь несколько расплывчатых кадров кинохроники, запечатлевших Адольфа Алоисовича у борта какого-то самолета, а закадровый дикторский голос утверждает, что это он прибыл в Николаев.) А ведь если бы фюрер побывал почти что на передовой, то это же должна была быть безумно выигрышная тема для геббельсовской пропаганды! Так не бывает, чтобы сервильная пресса не постаралась расписать геройские подвиги своего вождя. Однако пропаганда об этом молчала…

Что ж, как известно, «первые лица» более всего пекутся о своей личной безопасности, и если нет стопроцентной гарантии ее обеспечения, то никуда они не поедут. В России для Гитлера такой гарантии не было — могли и прибить, как обнаглевшую крысу.

Так что об этой версии мы вспоминаем лишь для того, чтобы никто из просвещенных читателей не мог нас упрекнуть, что мы, мол, замалчиваем столь значительное событие. Не замалчиваем! Просто считаем, что ничего подобного в действительности не было. Не надо переоценивать фюрера — хотя признаем, что в Первую мировую войну он был хорошим и храбрым солдатом, о чем свидетельствуют его чин ефрейтора, а также боевые награды — Железные кресты I и II степени и Крест с мечами за боевые заслуги III степени. В общем, в свое время главный германский крысюк был весьма заслуженной личностью…