Ну, вот и последняя глава… Заключительная глава нашей книги, последняя глава жизни Виктора Александровича Лягина — Героя Советского Союза, капитана госбезопасности. Впрочем, 9 февраля 1943 года, в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР «О званиях начальствующего состава органов НКВД и милиции», он был переименован в подполковника государственной безопасности, что теперь соответствовало одноименному армейскому званию, но Лягин об этом уже не узнал…

К своему завершению поистине страшный для нашей страны 1942 год вновь коренным образом изменил положение дел на советско-германском фронте. Хотя год этот начинался под победную канонаду Московской битвы, рождавшую уверенность в скорой победе над ненавистным врагом, однако потом были катастрофы весны и лета, в результате которых немецкие войска оказались на Волге и на Кавказе. Но 19 ноября в районе Сталинграда на гитлеровцев, совершенно для них неожиданно, обрушился всесокрушающий артиллерийский удар небывалой силы. (Недаром же в этот день отмечают свой профессиональный праздник наши артиллеристы и ракетчики.) Вот как оно было:

«Еще до рассвета 19 ноября 1942 г. части и соединения Юго-Западного и Донского фронтов заняли исходное положение. На аэродромах готовые к вылету экипажи ожидали команды, чтобы обрушить на врага свой смертоносный груз. Однако природа внесла существенные коррективы в использование авиации и артиллерии. Густой туман и снегопад сплошной пеленой окутали весь район предстоявших боевых действий. Видимость не превышала 200 м. Из-за нелетной погоды авиация действовала лишь мелкими группами. Артиллерия могла вести только ненаблюдаемый огонь по целям…

Несмотря на исключительно неблагоприятные метеорологические условия, в 7 часов 30 минут, как и было предусмотрено, залпом реактивной артиллерии началась 80-минутная артиллерийская подготовка. Затем огонь был перенесен в глубину вражеской обороны. Следуя за разрывами своих снарядов и мин, к позициям противника устремились атакующие пехота и танки 5-й танковой, 21-й армий ЮгоЗападного и ударной группировки 65-й армии Донского фронтов. В первые два часа наступления советские войска на участках прорыва вклинились во вражескую оборону на 2–3 км. Попытки противника оказать сопротивление огнем и контратаками срывались массированными огневыми ударами советской артиллерии и искусными действиями наступающих стрелковых и танковых частей».

Уже 23 ноября фашистская группировка в Сталинграде — точнее, в междуречье Волги и Дона — была взята в стальное кольцо советского окружения. До общегерманского трехдневного траура по войскам 6-й армии вермахта (кстати, в 1940 году именно она входила в Париж, а в 1941-м — в Киев) было, по масштабам войны, еще довольно далеко — но гитлеровцы на оккупированной территории уже просто озверели. Вот что сообщало Совинформбюро утром 2 декабря 1942 года:

«Получено сообщение о зверствах немецко-фашистских мерзавцев в гор. Николаеве, Украинской СССР. За время оккупации гитлеровские бандиты замучили и расстреляли тысячи мирных жителей. Более половины населения города немцы насильно отправили на каторгу в Германию. Оставшихся жителей гоняют на принудительные работы. Неявка на работу рассматривается как саботаж и влечет за собой суровое наказание вплоть до расстрела.

В конце октября фашистские палачи расстреляли в городе 167 больных и нетрудоспособных женщин только за то, что они не вышли на работу. Жизнь в Николаеве замерла. Все попытки оккупантов восстановить и пустить в ход предприятия наталкиваются на упорное сопротивление советских патриотов. В связи с этим немцы начали вывозить остатки оборудования в Германию».

…Вспоминается, что некоторое время тому назад громко и торжественно «отмечался» очередной юбилей «падения» известной Берлинской стены, отделявшей Восточный Берлин от Западного. Западногерманский канцлер Вилли Брандт когда-то нарек ее «Позорной стеной», и это определение в те дни звучало достаточно часто. Вот только чей же это был позор? По подтвержденным данным правительства ГДР, за 38 лет существования стены при попытке перебраться через нее было убито 125 немцев. Как мы только что сказали, в одном лишь городе Николаеве и только в конце октября 1942 года немецкими оккупантами было расстреляно «167 больных и нетрудоспособных женщин». Оценивать человеческие жизни с математических позиций (больше-меньше) нельзя, но в нашем сравнении нет никакой математики. С одной стороны — чьи-то матери, жены, невесты, продолжательницы рода человеческого, ни в чем не повинные; с другой стороны — люди, сознательно рисковавшие своей жизнью для того, чтобы очутиться в «капиталистическом раю», не только диссиденты, но и беглые уголовники. Ну и кого же следовало поставить к «позорной стене» — строителей Берлинской стены или устроителей нацистских лагерей смерти? К сожалению, сегодня мы слишком часто пытаемся выдать следствие за причину и о многом почему-то стараемся не говорить. Вот поэтому нам и приходится делать в своем рассказе такое совсем не лирическое отступление…

* * *

18 декабря 1942 года в Николаев возвратился Петр Луценко — выходец с того света в полном смысле слова…

Как же ему это удалось? В ночь на 27 мая 1942 года безлошадные остатки бойцов 137-го кавалерийского полка, в котором Петр оказался после перехода линии фронта, внезапно открыли огонь по противнику и попытались прорвать кольцо окружения, работая штыками и шашками. «Фрицы» бежали, но затем начинали стрелять издалека. Потери были ужасающие, но те, кто мог идти вперед, — шли, а те, кто не мог, — падали на землю только мертвыми. Под утро остатки полка, сколько-то десятков человек, каковых и на полуэскадрон не хватит, израсходовав все патроны, оказались прижатыми к земле автоматно-пулеметным огнем, и так лежали около часа, не имея возможности поднять головы… А после такого часа сделать что-то было уже невозможно. Немцы стали сгонять оставшихся бойцов в жалкую кучку и сразу же отделили от них Петра, который, на свою беду, был в штатской одежде — они решили, что это проводник из местных, какими-то тайными тропами выводивший красноармейцев из окружения. Его тут же основательно побили — сначала для острастки, потом требуя, чтобы он показал эти самые дороги… Луценко упорно стоял на своем, косноязычно и тупо твердя, что он простой беженец и совершенно случайно оказался вместе с бойцами, мол, с ними идти не так боязно было, да и харч в наличии оставался… В конце концов на него плюнули и вместе со всеми отправили в спешно сооруженный лагерь для военнопленных.

Заключенных из лагеря водили на работу, и однажды он сумел бежать. Несколько дней прятался по лесам, однако вскоре напоролся на немецких солдат, был возвращен за колючую проволоку, жестоко избит и фактически угасал…

Но вот что рассказал автору книги «Право на бессмертие» сам Петр Платонович Луценко:

«Я потерял счет дням, стал опухать от голода, большей частью лежал неподвижно в странной, тяжелой дремоте. Никогда потом я не мог вспомнить, что случилось в те дни. Однажды я особенно долго лежал в забытьи и, очнувшись, вдруг увидел себя в какой-то сырой, темной каморке. Слышу женский голос, говорящий мне ласковые слова. Потом я узнал — возле меня сидели Ефросинья Иосифовна Лю-барцева и Софья Ивановна Нартова. До конца дней не забуду своих спасителей! Они дежурили по очереди и кормили меня с ложечки. Когда я немного окреп, мне рассказали, что произошло. Ужас сковал душу: оказывается, я был расстрелян и сброшен в ров у лагеря вместе с другими убитыми. Женщины ходили ко рву искать своих расстрелянных мужей и вдруг услышали стон… У меня была пробита пулей кисть руки. Значит, гитлеровцы стреляли по умирающим не целясь…

Ефросинья Иосифовна Любарцева отправила меня в село, к подруге — Галине Нерубацкой. Там я совсем окреп и уже видел мысленно, как встречусь снова с Батей, со всеми моими друзьями — николаевскими подпольщиками. Но война распорядилась по-своему: в село нагрянули немецкие автоматчики с овчарками. Опять тюрьма и концлагерь на Лозовой».

Потом немцы зачем-то расформировали этот лагерь, и был этап — через Артемовск, Лисичанск, Ростов-на-Дону, Ставрополь, Минеральные Воды, Георгиевск… И снова — побег, совершенный этим воистину железным человеком. Теперь — удачный, хотя затем Петру пришлось преодолевать еще тысячу километров пути… Но все-таки, как мы сказали, 18 декабря Петр Луценко был в Николаеве, а через четыре дня встретился с Батей — Виктором Лягиным.

Вновь обратимся к известной нам «Выписке из протокола допроса Луценко»:

«Числа 22 декабря 1942 года я встретился в Николаеве с “КОРНЕВЫМ”, который, выслушав мой доклад, предложил мне выехать из Николаева, т. к. группа оказалась в тяжелом положении, а именно: СИДОРЧУК при выполнении диверсионного акта подорвался на самодельной мине при уничтожении нефтебазы в порту. Кроме того, был неудачный выход подпольщиков в Знаменские леса для организации партизанских отрядов.

26 декабря 1942 года из Николаева я ушел в Киев и здесь проживал у ОДАРИЧ Татьяны Андреевны, которую знал до войны. В Киеве я проживал до его освобождения Советскими войсками».

Ну что ж, так получилось, что Виктор Лягин сохранил жизнь Петру Луценко — этому столь многое пережившему и уже единожды умиравшему человеку.

Прочитав про все это, какие-нибудь уж слишком строгие моралисты, знающие войну лишь по телесериалам, могут прийти к выводу, что весь оставшийся период оккупации Петр Луценко просто «отсиживался» в Киеве у вышеназванной Татьяны Андреевны. И мы согласимся — да, совершенно точно, именно что отсиживался. Но тут же задаем вопрос — а что ему, бедолаге, следовало делать? Оставаться в Николаеве для него не было никакой возможности — он давно уже исчез со своей макаронной фабрики, его явно искали, а затем, как говорится, поставили на нем крест… Ну и как теперь легализовываться по-новому? Какую «легенду» предлагать гитлеровским контрразведчикам, «стоявшим на ушах» после всего произошедшего в городе? К тому же, как нам известно, он выглядел совершенно изможденным, постаревшим — гестаповцы определенно бы догадались, что за его плечами были какие-то большие приключения… Так что хотя у «Маршрутников» на счету был каждый «штык», но все же Петру Луценко следовало как можно быстрее исчезнуть из города, пока его здесь кто-нибудь не узнал, или пока он не наткнулся на очередную облаву, — и он успешно это сделал.

Вряд ли кто скажет, что ему следовало пробираться не в Киев, но к войскам Красной армии — то есть вновь через линию фронта, за многие сотни верст. В конце концов, как у металла наступает «усталость» — есть такой технический термин, — так и у «железных людей» есть предел возможного…

Подвиг Петра Луценко был отмечен боевым орденом Красной Звезды.

* * *

События, происходившие в то время в николаевском подполье, приходится воистину реконструировать по обрывкам информации и, к сожалению, версиям, по большей части ничем не подтвержденным. К примеру, один из авторов живописует, как в новогоднюю ночь наступающего 1943 года на квартиру Лягина, в которой собрались на праздничный ужин чиновники и офицеры рейха, заявились чуть ли не все руководители Николаевского центра (вот это конспирация!), чтобы сообщить, что гитлеровцы «накрыли» радиопередатчик и что радист Борис Молчанов взорвал связкой противотанковых гранат и немцев, и себя, и рацию, и дом, в котором он жил, так что весь дом сгорел… Между тем тот самый Молчанов — если верить официальному документу, который мы приведем ниже, — был расстрелян 17 февраля.

Значит, не было этого «новогоднего визита» подпольной «верхушки» и предшествующего ему события? Не знаем, подтверждения тому не найти…

И вообще, обо всем том, что произошло дальше — то есть о гибели Николаевского центра, — существуют совершенно разные варианты, ибо каждый из немногих уцелевших свидетелей и участников тех событий рассказывал о том по-своему…

Вот, например, как мы помним, предательница Любченко утверждала на допросе, что Корнев у нее просил «Выдать справку о плохом состоянии здоровья одному молодому человеку, подчиненному ему по подпольной деятельности (фамилии не помню)», и было это, по ее словам, где-то в ноябре. Доверия к ее откровениям у нас нет, но все-таки вполне возможно, что речь идет о том же эпизоде, который мы излагаем далее — теперь уже со слов Эмилии Иосифовны Дукарт:

«Вдруг он (Виктор Лягин. — А. Б.) однажды приходит с работы домой и говорит: “Вы знаете, у меня очень большие неприятности”. Я говорю: какие? Он говорит: “Моего связного Гришу Григоренко забирают в Германию. А без него работать не могу, без Гриши. Гриша — это моя правая рука”. Магдочка говорит: “Что ты думаешь делать?”».

Но тут мы обрываем цитату. Несмотря на все наше огромное уважение к памяти Эмилии Иосифовны и Магдалины Ивановны, мы в очередной раз восклицаем: «Не верю!» Да, не верим, и хоть ты тут тресни!

О том, что «Гришу забирают в Германию», рассказать в «своей семье» было можно. Но стал бы профессиональный разведчик с немалым опытом оперативной работы рассказывать, что Гриша — его связной, его «правая рука»? Да и фамилия Григоренко — равно как и другие фамилии сотрудников нелегальной резидентуры — вряд ли когда звучала в этом доме. И вообще, если Эмилия Иосифовна и Магда кого и знали, то только в качестве достаточно обезличенных знакомых «Корнева» — Петя, Саша, Гриша или еще как, без какой-либо информации, кто там «правая рука», а кто — «левая», и кто имеет какое-то отношение к подпольной организации, а кто — нет. А тут такой «военный совет» с двумя дамами, словно бы без них Лягин ни в чем не мог разобраться!

Ладно, продолжаем цитату из воспоминаний Эмилии Дукарт:

«Он говорит: “Я думаю обратиться к Любченко, потому что она партийный человек, и она часто говорила мне, что я, мол, могу вам помочь”. Он знал, что Любченко оставлена Николаевским обкомом партии как подпольный работник».

И опять делаем остановку. Любченко была оставлена не обкомом, а Сталинским райкомом, Лягин это знал, но… откуда могла про то знать Эмилия Дукарт? Ей что, в областном управлении НКВД про это сказали, или Виктор так разоткровенничался, или сама коварная Мария Семеновна расчетливо открыла подруге душу? Разумеется, ни один вариант не проходит — разве что последний, с определенной натяжкой! Но многим ведь хочется казаться более осведомленными и значительными, чем на самом деле. Особенно когда есть информация, полученная уже задним числом… Последующий рассказ Эмилии Иосифовны также вызывает некоторые сомнения:

«Я ему говорю: “Нет, к Любченко не ходи. Пусть Гриша едет, он сможет бежать оттуда”. Магдочка тоже была против того, чтобы Виктор шел к Любченко. Он ответил: “Ладно, не пойду”».

Вот как оно получается — в доме своем они эту Любченко принимали, сами к ней в гости ходили, но верить ей не верили… А на каком основании? И почему тогда не постарались аккуратно и побыстрее с ней раззнакомиться?

Автор документальной книги «Право на бессмертие» Геннадий Лисов предлагает вариант, близкий к вышеизложенному. Не в смысле, что мать и дочь Дукарт всё знали и понимали, а в плане развития событий. Мол, Григорий Гавриленко работал шофером-механиком в городской пожарной полиции, и вот однажды в гараж ворвались эсэсовцы, проводившие облаву. И почему-то Григорий, официально здесь работавший и имевший «железные» документы, поспешил, увидев немецких солдат, незаметно выскользнуть через заднюю дверь. Почему?!

Вот как объясняет произошедшее Геннадий Петрович:

«Сдали нервы у подпольщика? Вполне возможно. Так или иначе, но в момент облавы Гавриленко отсутствовал на рабочем месте, и этому требовалось найти правдоподобное объяснение. Батя, конечно, видел вину своего связного, но вряд ли укорял его. Этим делу не поможешь. Оставалось одно: Гриша должен был исчезнуть из города. Но тогда “майор Кент” лишился бы связи с подпольем, а готовить нового связного не было ни времени, ни возможности. Оставался еще один выход: попытаться заполучить справку о болезни. Она вполне удовлетворила бы начальство пожарной полиции, а Лягин сохранил бы свою единственную в тот момент возможность продолжать руководство подпольем».

Ну вот, опять запинаемся и останавливаемся! Уж снова как-то слишком «по-советски» рассуждает автор — это ведь в те блаженные социалистические времена у нас можно было довольно легко «прикрыть» прогул медицинской справкой, полученной, что называется, «постфактум», то есть, говоря по-русски, задним числом. А вот в армии, например, всегда существовало такое железное правило: если ты заболел, то прежде всего обратись к врачу, получи справку, представь ее командиру — и иди себе преспокойно болеть. Если, конечно, командир это разрешит.

Думается, что и у немцев все было построено именно таким образом: предъявил справку — и болей себе на здоровье. Отнюдь не наоборот! Золотое немецкое правило: «Ordnung muss sein» — должен быть порядок.

Ладно, проследим дальнейшую логику автора:

«К кому обратиться за справкой? Времени на раздумье, повторяю, не было. Справку требовалось предъявить на следующее утро. И Виктор Александрович вспомнил об оставленной для работы в городском подполье враче-фтизиатре местной больницы, немолодой уже женщине Марии Любченко. Он никогда раньше не имел с ней дела, хотя поводы к этому бывали. Старался обходиться другими возможностями. Интуиция разведчика? Очевидно. А почему же сейчас он изменил своей обычной осторожности? Просто не было других вариантов».

Вот то, о чем мы говорили, — не только сама Любченко, которой мы не верим, что называется, «по определению», но и мать, и дочь Дукарт утверждали, что Мария Семеновна и «Корнев» были знакомы достаточно хорошо. А тут четко сказано: «никогда не имел с ней дела». Значит, тут либо кто-то что-то врет, либо кто-то чего-то путает… Однако заканчиваем с эпизодом из книги Геннадия Лисова:

«Любченко охотно согласилась помочь Виктору Александровичу и просила прислать Гришу Гавриленко на следующее утро к семи часам. Тот явился вовремя, но по странной, никому не понятной причине, допустил второй просчет — явился с оружием. Когда он раздевался в кабинете Любченко, из кармана пальто выпал пистолет, громко стукнув о пол. Мгновенно в кабинет ворвались сидевшие в засаде гестаповцы и схватили Гришу. Через час у проходной Южной верфи был арестован инженер Корнев. Это случилось 5 февраля 1943 года».

И тут напрашивается наивный вопрос: а что, если бы не было этого злополучного пистолета (если таковой вообще был), то гестаповцы так бы и сидели в засаде до самого ухода Григория после получения им справки от врача Любченко? Нелепая какая-то ситуация, на наш взгляд, получилась, намеренно обостренная: гестапо всяко бы арестовало Гавриленко, даже приди он в больницу с демонстративно вывернутыми карманами или же наоборот, таща на плече трофейный MG. Ведь гитлеровцы-то ждали именно его!

Однако если следовать версии автора книги, то получается, что всему виной — череда оплошностей «Бывалого». Но так ли это? Увы, сейчас уже со всей уверенностью не скажешь, тем более что даже документы и свидетельства основательно противоречат друг другу. Например, как мы помним, Любченко утверждала, что справку «о плохом состоянии здоровья» нужно было выдать еще в ноябре. А тут у нас все происходит в начале февраля.

Вновь обращаемся к «Докладной записке» — пожалуй, наиболее реальному документу из всего, что имеется. Хотя и к ней у нас есть некоторые претензии, о которых будет сказано чуть ниже.

«В конце января 1942 года и начале февраля 1943 года немцы начали прочесывать город в поисках рабочей силы для направления в Германию и на оборонные работы в район Днепропетровска.

Под мобилизацию попал ГАВРИЛЕНКО, работавший в то время шофером-механиком при городской пожарной полиции. Во время облавы ему удалось бежать и скрыться на консквартире. Он принял решение заручиться официальным документом, который дал бы ему возможность освободиться от отправки в Германию.

С этой целью он 2 февраля 1943 года обратился за справкой к врачу-туберкулезнику ЛЮБЧЕНКО Марии Семеновне, выдававшую себя за пострадавшую от немцев участницу патриотического подполья гор. Николаева. Она действительно была арестована в 1942 году гестапо совместно с рядом врачей и представителей интеллигенции города, которые впоследствии были осуждены и расстреляны, а ЛЮБЧЕНКО освобождена.

Любченко пообещала ГАВРИЛЕНКО выдать справку о непригодности к физическому труду и попросила зайти 5 февраля. Придя к ней на квартиру в назначенное время ГАВРИЛЕНКО был схвачен засадой гестаповцев, а вечером того же дня на заводе был арестован ЛЯГИН В. А.».

Как видим, ни облавы в пожарном депо (облава действительно могла быть где-то на улице, но не в полиции!), ни пистолета, как в плохом детективе, с грохотом выпада — ющего из кармана… Даже про рекомендацию Лягина обратиться к Любченко, «которой он не доверял», тут нет ни слова… Все выглядит гораздо прозаичнее — «прохлопали», что называется. Знали, что есть такая, но никто ею не интересовался, никто ее не проверял — ну и решили при наступившем крайнем случае воспользоваться возможностью. А ведь если бы раньше проявили к Любченко оперативный интерес и проверили ее, то вполне возможно, что всё пошло бы по-другому. Но ведь Лягин-то с ней давно уже общался — вроде бы…

В общем, каким точно путем — нам неизвестно, но Гриша Гавриленко попал в западню. Мария Семеновна Любченко говорила по этому поводу на допросе с какой-то воистину иудиной гордостью:

«На основании представленных мною материалов КОРНЕВ в январе месяце 1943 года был арестован органами “СД”. Что касается молодого человека, которому я должна была выдать справку на предмет освобождения его от работы и поездки в Днепропетровск, мною было предложено КОРНЕВУ направить его ко мне в поликлинику, что и было исполнено, а при появлении в поликлинике он был арестован по моему указанию специально ожидавшими сотрудниками “СД”».

Хотя не будем обижать библейского Иуду, который отнюдь не гордился своим предательством, а потому самостоятельно свел счеты с постылой жизнью. Любченко же своим предательством бравировала… Кстати, интересно: про Днепропетровск она сама придумала? Ведь даже если бы Лягин ей безусловно доверял, то все равно бы не входил ни в какие излишние подробности: мол, надо — и всё тут. Зачем лишняя информация?

Ну да ладно, тут не раскопаешь — кто оправдывается, кто на себя наговаривает, а кто, извините, уходит в «литературщину». Вспомним уже в очередной раз слова генерала Судоплатова про отсутствие «опыта контрразведывательной работы» и поймем, что все роковые ошибки исходят именно отсюда.

Точно так же непросто определить, как именно и когда был арестован Виктор Лягин. Мы уже увидели, по одним утверждениям он был задержан буквально через час, по другим — вечером того же дня… Эмилия Иосифовна Дукарт вообще излагает все совершенно по-своему:

«Вечером приходит домой, а на нем лица нет. Такой страшный, бледный вид у него был. (Речь явно идет о 5 февраля, когда был арестован Григорий Гавриленко. — А. Б.) А еще в этот день у нас все время под окнами ходили и во двор заходили и все рассматривали шпики…

Когда вечером Виктор пришел, он сказал, что был у Любченко. Магдочка расстроилась, была в ужасно убитом настроении.

Он больше ничего не сказал и говорит: “Давайте обедать”. После обеда он сказал: “А теперь идите, сядем и серьезно поговорим, что нам делать”. Мы сели на диванчик. Он и говорит: “Первым долгом, что мы должны сделать, это убрать приемники”. У нас было два приемника: один стоял в его рабочем кабинете, а другой в столовой. Виктор предложил запрятать приемники в соседнюю квартиру немцу в диван. Так мы и сделали.

“Теперь нужно пересмотреть письменный стол”. Он пересмотрел письменный стол и говорит: “Ничего у меня нет, всё в порядке”.

Потом мы сели опять, и он говорит: “У меня есть одна просьба: я прошу найти мою семью — мою дочь, мать и сестру. Магдочка, если ты их найдешь, то можешь и у них пожить в Ленинграде.

И второе. Если со мной что-нибудь случится, добивайтесь, чтобы попасть в Москву, если наши займут <Николаев>. Там в Москве обратитесь к Меркулову — начальнику НКВД. Там вас очень хорошо знают и помогут вам”».

И вновь мы запинаемся на всех этих строках, снова появляются «неудобные» вопросы, без которых, однако, не обойтись…

Как мы понимаем, повторим, что речь идет о 5 февраля, иначе с чего Виктору приходить таким страшным и бледным? И с чего тогда во дворе Дукартов в большом количестве «паслись шпики», как их назвала Эмилия Иосифовна? То есть Гавриленко был уже взят, но Лягин, получается, еще целый день остается на свободе, хотя и под наблюдением, и преспокойно может уничтожить «компромат». Почему же его не арестовали? Некоторые авторы считают, что гестапо предпочитало не ссориться с влиятельным адмиралом фон Бодеккером — но тут они явно недооценивают гестапо: наоборот, это адмиралы предпочитали не ссориться со зловещим IV управлением РСХА…

Как-то уж очень по-детективному выглядит прятание радиоприемников, не имеющее никакого реального смысла. Определенно, что радиоприемники в кабинете и уж особенно в столовой стояли открыто — иначе они бы находились не там, а были скрыты где-нибудь в кладовке. Корнева часто навещали знакомые немцы, а значит — видели у него аппаратуру. Неужели бы не сказали о том на последующих допросах или просто беседах в гестапо? И то, что приемники исчезли, сразу бы усилило подозрения… Вряд ли также Виктор мог хранить в своем письменном столе хоть какие-то компрометирующие его бумаги.

А почему Лягин велел Магде обращаться в случае нужды именно к Всеволоду Николаевичу Меркулову? Его непосредственным начальником в ту пору был комиссар госбезопасности 3-го ранга Павел Анатольевич Судоплатов, начальник Четвертого управления НКВД (так называемого «Партизанского»); его начальником и другом был комиссар госбезопасности 3-го ранга Павел Михайлович Фитин, возглавлявший Первое управление НКВД СССР — внешнюю разведку; наркомом его, соответственно, был генеральный комиссар госбезопасности Лаврентий Павлович Берия. Меркулов же возглавлял НКГБ в первой половине 1941 года, но в июле Наркомат госбезопасности опять вошел в состав НКВД СССР, и Виктор не мог этого не знать.

Но самое странное из всего вышеизложенного это то, что Лягин якобы побывал у Любченко где-то ближе к вечеру. Тут, честно говорим, нам вообще ничего не понятно! Что Виктору было делать у этой, скажем так, «пожилой докторши»? Тем более зачем он к ней пошел, если он Любченко, как неоднократно повторялось, не доверял, и она уже «сдала» Гавриленко? А почему Эмилия Иосифовна пишет, что, узнав об этом визите, «Магдочка расстроилась, была в ужасно убитом настроении»? Да, знать бы нам, как выглядела эта самая зловещая Мария Семеновна!

При внимательном анализе рассказа Эмилии Дукарт можно прийти к выводу, что либо она все перепутала или вообще придумала, либо же то, о чем шла речь, в действительности происходило 4 февраля, то есть еще до ареста Гавриленко. Значит, случилось такое, о чем мы не имеем ни малейшего представления — может быть, и нечто личного плана… Не исключено, что именно это произошедшее и сыграло какую-то роковую роль в судьбе Виктора Лягина.

А вообще, если так сгустились тучи, что даже во двор заглядывала «наружка», то чего же ждал наш герой? Его ведь ничего не держало в городе, своим исчезновением он бы никого не подвел, кроме разве что адмирала фон Бодеккера, «прохлопавшего» вражеского агента у себя под носом. В той ситуации он должен был не прятать радиоприемники, но незамедлительно исчезнуть! И такая возможность у него определенно была.

Однако на следующий день, по утверждению тещи «Корнева», Виктор утром преспокойно ушел на работу, откуда больше уже не вернулся… Зато вскоре, в 11 часов, к ним на квартиру в доме 5 по улице Черноморской пришел с обыском старший следователь Роллинг — разумеется, в компании вооруженных автоматами крепких парней в черной эсэсовской форме.

Кстати, есть еще и такая версия, что Лягина подвело то самое кожаное пальто полярного летчика Глеба Косухина, которое перед отъездом в Николаев отдала ему сестра Софья. Мол, кто-то как-то откуда-то прознал, что руководитель подполья ходил в кожаном пальто. Чуть ли не какая-то бабка, пытаясь спасти своего внука, попавшего в заложники, заявила про неких людей «в кожухах и с пистолями». (Однако весьма сомневаемся, что добропорядочный «инженер Корнев» ходил с парабеллумом за поясом — а иначе как случайная старуха могла разглядеть у него пистолет?) Но так как оказалось, что внука уже не спасти — повесили парня фашисты, то бабка-бедолага в исступлении бросилась на немецкого офицера, чтобы расцарапать ему холеную морду, и ее тогда застрелили, не вникая в сказанное ранее. Однако, как говорится, «осадочек-то остался». Слово «кожух» запало в память все тому же весьма проницательному следователю Роллингу, и он узнал у переводчика, что «кожух» означает либо шубу, либо дубленку, либо кожаное пальто. Тут же была дана команда обратить внимание на всех николаевцев — а в городе, между прочим, местного населения проживало свыше ста тысяч, — обладателей подобной теплой одежды. Любченко также получила данную «ориентировку», что еще более усилило ее небеспочвенные подозрения по отношению к Лягину… В общем, то самое шикарное коричнево-желтое кожаное пальто якобы также сыграло свою роковую роль. Но может, и это — из числа «украшательств» детективного плана.

Так что без всякого сомнения можно утверждать лишь одно: Виктор был арестован; по всей видимости, это случилось 5 февраля. Все-таки, думаем, для него это было совершенно неожиданно. В тот же самый день, разумеется, его квартиру обыскали гестаповцы. Эмилия Дукарт вспоминает:

«К нам в 11 часов пришел Роллинг с переводчиком, сделать обыск в нашем доме. Он говорит: “Где комната герр Виктора?” Я говорю: вот его комната. А в спальне отдыхает жена. В это время Магдочка вылетела из комнаты и говорит: “Кто это к нам пришел?” Роллинг представился и говорит: “Я следователь, ваш муж арестован”. Магда говорит: “На каком основании?” Роллинг ответил: “Ваш муж большой преступник”. Магда говорит: “Это ошибка, мой муж работает инженером на заводе, он честный человек и преступником быть не может”.

Роллинг ответил: “Ваш муж большой подпольщик. Он вас, наверное, обманул”. Магда ответила: “Я знаю одно: мой муж никогда никуда не ходил по вечерам и всегда был дома, а работал он инженером у адмирала Бодеккера на заводе”.

Он у нас ничего не нашел, извинился и ушел.

(Уточним также, что во время этого разговора следователь Роллинг предупредил Магду Дукарт о том, чтобы она сообщала в гестапо обо всех людях, приходящих к Корневу по их адресу. — А. Б.)

Через день приходит военный и говорит: “Вас вызывают в гестапо на свидание с Корневым”.

Мы на следующий день пошли на свидание. Когда мы пришли, Роллинг попросил нас сесть. Мы сели. Он послал за Виктором Александровичем. Когда он появился в дверях, Магдочка вскочила и побежала навстречу ему и крикнула. У Виктора Александровича был весь глаз синий. Магда закричала: “Кто тебя ударил? Что случилось?”

Роллинг сказал: “Фрау Магда, вы не забывайте, где вы находитесь”.

Виктор сказал: “Магдочка, ничего нет страшного. Это я упал”.

Магда сказала: “Нет, этого не может быть, тебя били”».

Однако в знакомом уже нам письме наркому госбезопасности Меркулову, написанном 4 июня 1945 года, сама Магдалина Дукарт излагает события совершенно по-иному:

«Корнев был арестован 5 февраля 1943 г.

Все мои старания и усилия доказать невиновность моего мужа не увенчались успехом.

На 6-й день, после ареста т. Корнева, нам удалось по обоюдным хлопотам получить свидание, при котором т. Корнев мне вкратце рассказал о постыдном предательстве Любченко и жутких побоях, которые были явно видны на его лице.

При любых условиях мне удавалось передавать т. Корневу до последних дней жизни его съестные передачи».

Можно понять, что речь идет об одном и том же свидании (второе было гораздо позже), но уже не совсем ясно, когда именно оно происходило, через два дня после ареста, как утверждает мать, или же на шестой день, как говорит дочь. Не совсем также понятно, как Виктор в присутствии немецкого следователя и еще нескольких человек сумел рассказать «о постыдном предательстве Любченко» — такой рассказ гестаповец оборвал бы сразу, однако как-то это получилось…

Ну и еще один загадочный момент — опять-таки из воспоминаний Эмилии Иосифовны:

«К нам однажды (достаточно скоро после ареста Лягина. — А. Б.) пришла Любченко. Она говорит: “Мне с вами хотелось бы поговорить”. Магда услышала и спрашивает: “Мама, кто здесь есть?” Я сказала. Тогда Магдочка подошла и сказала: “Нам с вами не о чем разговаривать”, — и перед самой Любченко хлопнула дверью. Та ушла».

О чем же Мария Семеновна хотела разговаривать? Предательница, агент гестапо, которая «сдала» и Гавриленко, и Лягина, — не оправдываться же она пришла, мол, я этого не хотела, ничего личного, так случайно получилось, и вообще, «в этой проклятой гестапе меня не так поняли»! Значит, были какие-то иные темы, что-то совсем другое, о чем она хотела поговорить. Знать бы о чем!

Сама Мария Семеновна на допросе в НКВД так подвела итог своим отношениям и контактам с Виктором Лягиным:

«Последняя встреча с КОРНЕВЫМ у меня состоялась в январе месяце 1943 года в здании “СД”, куда я была вызвана для изобличения его на очной ставке по всем известным мне в отношении его вышеизложенным материалам. Должна заявить следствию, что КОРНЕВ на очной ставке со мной ни в чем не признал себя виновным, а на мое предложение рассказать все так, как было, с презрением посмотрел мне в глаза и отказался разговаривать. О дальнейшей судьбе КОРНЕВА мне ничего не известно».

Опять-таки, знать бы, что означает это «рассказать, как было»! Но…

Закрывая эту тему — все равно нам в ней не разобраться, — мы констатируем, что были, значит, все-таки какие-то личные моменты, связывавшие Марию Любченко как с семьей Дукарт, так и непосредственно с Виктором Лягиным, но мы о том вряд ли уже узнаем. (К сожалению, ее следственное дело ныне покоится в недостижимом для нас зарубежном — украинском — архиве, да и что в этом деле есть реально — большой вопрос.)

Ну что ж, тогда обратимся к трагической судьбе Григория Гавриленко, с которой — и опять-таки, к сожалению! — тоже понятно далеко не всё. Но для начала вспомним человеконенавистнический приказ начальника штаба ОКХ, подписанный фельдмаршалом Кейтелем: «Следует учитывать, что на указанных территориях человеческая жизнь ничего не стоит, и устрашающее воздействие может быть достигнуто только необычайной жестокостью».

Можно сказать, что несчастный Гавриленко попал под этот приказ.

Свидетельства людей, видевших его в тюрьме, приведены в книге Геннадия Лисова:

«Когда я увидела Гришу в следующий раз, ужаснулась: это уже был не человек. Лицо зеленое, фиолетовое, желтое. Вся грудь черная. А вместо рук торчат бесформенные кости. Они ему все суставы размозжили. Мясо на ногах спекшееся — электроплиткой палили», — рассказывала учительница Зинаида Кузьминична Дзюрилова, хозяйка конспиративной квартиры.

«Они Гришу фактически убили на третий день пыток, — вспоминала Галина Келем. — В камеру приволакивали бездыханный труп и швыряли его на цементный пол. Мороз доходил до двадцати градусов, и от холода эта бесформенная масса начинала оживать, корчиться, как горящая бумага. Кровавая щель на месте рта растворялась и слышался хрип».

Есть еще показания квартирной хозяйки Гавриленко Елены Васильевны Листровой: «У Григория была снята кожа с рук, на спине и груди были вырезаны звезды. Глаз выбит. Лицо распухло. Он не мог стоять…»

Согласитесь, подобного кошмара не придумать — по крайней мере нормальному человеку, а не какому-нибудь автору лихих современных триллеров. Но здесь у нас, повторяем, задокументированные рассказы очевидцев, людей совершенно адекватных и вряд ли склонных к творческим фантазиям.

Однако еще страшнее оказалась «посмертная судьба» Григория Гавриленко. Обратимся все к той же «Докладной записке» — к тому ее фрагменту, что, как мы говорили, вызывает у нас сомнение. Вот к какому выводу пришел следователь НКГБ в 1944 году:

«Будучи арестованным, Гавриленко не выдержал примененных к нему пыток, рассказал о деятельности резидентуры и выдал остальных товарищей. В результате 11 февраля 1943 года были арестованы Плохова Е., Молчанов Б., Пономаренко В. (радисты), 13 февраля Соколов, Улезько, Коваленко и Соломин, а 13 мая 1943 года Дзюрилова (содержательница явочной квартиры). Из состава резидентуры <не> были арестованы Николаев А., который скрывался в это время в Херсоне, Луценко, который был направлен через линию фронта в 1942 году для установления связи с Центром, и Свидерский, направленный Лягиным В. А. в помощь подпольной организации в совхоз Шевченко. Активный участник резидентуры Сидорчук А. П. погиб при выполнении задания по взрыву в торговом порту в ноябре 1942 года».

На какие документы опирался в данном случае следователь, мы не знаем. Вполне возможно, вывод был сделан скоропалительно и без достаточных на то оснований, так как требовалось поскорее «найти виновного» — а тут как раз человек, взятый первым и при достаточно туманных обстоятельствах. Отсюда и следовал более или менее логичный вывод, что раз он оказался первым, то, значит, всех остальных выдавал он.

В «Докладной записке» описан даже следующий эпизод:

«Не добившись показаний от ЛЯГИНА В. А., гестаповцы устроили ему очную ставку с Гавриленко, который указал на ЛЯГИНА В. А. как на руководителя всего Николаевского подполья. ЛЯГИН В. А. в присутствии следователей гестапо ударил ГАВРИЛЕНКО, назвав его провокатором, но не сознался».

Впечатляет? Еще как! Психологический поединок: мужественный герой и жалкий, растерявшийся предатель.

Но тут возникает вопрос: откуда следователь НКГБ получил эту информацию? Протоколов очной ставки нет, ее участники — скажем, заглядывая вперед, — расстреляны вместе. Кому-то рассказал Лягин? Возможно. Но — кому, кто смог бы вынести эту информацию за пределы тюрьмы?

В общем, версия начинает разваливаться, а если еще раз перечитать вышеприведенные описания того, во что гитлеровские садисты превратили Гришу Гавриленко, так она и вообще рассыплется в прах. Ибо если человек встал на путь предательства, то так изуверски его никто избивать не будет — ну, могут всыпать десяток-другой «горяченьких», чтобы «освежить память», если он вдруг почувствует угрызения совести и начнет запираться. А так — зачем портить информатору настроение и тратить собственные силы? Нелогично!

Да, не исключено, что фашисты изувечили Григория настолько, что он мог потерять над собой контроль и, уже ничего не соображая, что-то говорить в бреду — ведь человеческие силы и возможности не бесконечны, в отличие от изощренной фантазии палачей. Кстати, этот вариант не отрицается и специалистами… Но даже если все было именно так, то разве смог бы Виктор ударить ту «бесформенную массу», в которую превратили его боевого товарища гитлеровцы, по распухшему «зеленому, фиолетовому, желтому» лицу?! Конечно же нет! Лягин ведь был благородным человеком. Более того, доподлинно известно, что он сумел передать на волю информацию: «Гавриленко — не предатель! Предатель — Любченко!»

Ну и последнее. Как известно, ценой предательства люди покупали себе жизнь. В данном вопросе немцы не обманывали, таковы были «правила игры» — иначе следующих предателей стало бы найти гораздо сложнее. Гавриленко, как мы только что сказали, был расстрелян вместе с Лягиным. Вывод отсюда может быть только один — именно тот самый, который сделал Виктор Александрович: «Гавриленко — не предатель!».

Известно, что в конце концов справедливость восторжествовала, и Григорий Тарасович Гавриленко был реабилитирован:

«Спустя 15 лет тщательное расследование показало, как героически вел себя Григорий Тарасович Гавриленко. Он был награжден орденом Отечественной войны II степени и медалью “Партизану Отечественной войны”».

К сожалению, подтверждающих это документов у нас нет, однако имеются многочисленные ссылки на факт реабилитации.

С самим «Корневым», несмотря на ранее занимаемое им высокое положение и обширные связи, в гестапо также особо церемониться не стали.

«Добиваясь показания от Лягина В. А., палачи из гестапо систематически подвергали его пыткам и издевательствам. Подпольщик Пульканов И. Г., сидевший в одной камере с Лягиным В. А., показал, что Лягин В. А. возвращался в камеру с допросов весь окровавленный, еле держась на ногах, но все же не терял духа. Его жестоко избивали нагайками, запускали иголки под ногти рук, ставили на горячую плиту, выкручивали цепями руки, кололи шилом в бедра, вырывали щипцами волосы на голове. Тело от шеи до пяток было покрыто коркой запекшейся крови, кожа полопалась, повреждено сухожилие левой ноги».

Описание жуткое! Однако можно понять, что с Гавриленко поступали еще страшнее, вследствие чего, наверное, и удалось вырвать у него какие-то бредовые признания, и потому Виктор сказал однозначно, что «Гавриленко — не предатель!». Повторяем это снова и снова, чтобы запомнилось.

А сам Лягин ни в чем не признавался и ничего не признавал. Гитлеровцы пытались узнать у него хотя бы самую малость: является ли он тем «Кентом» или «КЭНом», резидентом, который подписывал радиограммы, — но Виктор не доставил им и такого удовольствия, не сказав ни «да», ни «нет».

А ведь мучения были нечеловеческие… В «Докладной записке» указано:

«Чувствуя, что палачи до конца не оставят его в покое, Лягин В. А. в марте 1943 года решил кончить жизнь самоубийством. Он ночью перерезал себе вену на левой руке кусочком безопасной бритвы, бывшим у него в козырьке фуражки. Рано утром надзиратель увидел на полу камеры лужу крови, поднял тревогу. В бессознательном состоянии Лягина В. А. вынесли из камеры и перевели в тюремную больницу, где к его кровати поставили двух часовых. Через 8 дней он еще больной вернулся обратно в камеру. Вторичная попытка Лягина В. А. кончить жизнь самоубийством не удалась, так как в результате повторного обыска все острые и режущие предметы были из камеры изъяты».

Не знаем, для чего, но опять-таки некоторые авторы предлагают совершенно иную, более эффектную версию неудачной попытки самоубийства. Мол, дело происходило в бараке, Лягин располагался на верхнем ярусе койки, так что, когда он перерезал себе вены, струя крови облила лицо спящего внизу уголовника, который перепугался спросонья, решив, что его не то режут, не то топят, и поднял крик…

По нашему мнению, драматизма в подлинных событиях хватает и без надуманных версий или какого-то «оживляжа».

О том, как к Виктору попала бритва, мы не знаем. Магдалина Дукарт в своих показаниях, данных ею на допросе 26 марта 1946 года, рассказывала:

«19 марта 1943 года, в очередную годовщину дня моего рождения, РОЛИНГ по просьбе КОРНЕВА, как и в первый раз, устроил мне вторично свидание с КОРНЕВЫМ также в присутствии РОЛИНГА и другого переводчика, фамилии которого я не знаю. На этом свидании также присутствовала моя мать… Во время данного свидания КОРНЕВ просил меня, чтобы я принесла термос с кофе и вложила в него лезвие от бритвы, но я этого не сделала из-за боязни. В этот раз КОРНЕВ предупредил меня, чтобы я не опасалась за его жизнь, и он выразил уверенность в том, что я с ним смогу еще увидеться. Одновременно он просил меня, чтобы я передала привет его матери.

Больше я КОРНЕВА не видела, и на свиданиях, кроме указанных выше двух, с ним не бывала».

В общем, бритву Виктору передал кто-то другой…

А в их квартиру по улице Черноморской заглядывали — это известно по последующим показаниям Магды Дукарт — какие-то неизвестные женщины, спрашивавшие Корнева; 14 февраля там появился «участник организации некто Саша», который об аресте Виктора Александровича не знал.

Ровно через два месяца после первого раза тот же самый Саша появился на квартире Дукартов вновь, и вот что Магда рассказала об этом визите и его последствиях следователю НКГБ:

«14 апреля 1943 года к нам на квартиру снова пришел участник подпольной организации КОРНЕВА указанный выше САША и в подвале нашего дома взял оружие КОРНЕВА, которое там хранилось. В этот раз САША сообщил моей матери о том, что он нелегально был на свидании с КОРНЕВЫМ. После его ухода я вместе с матерью в тот же день отправилась к следователю “СД” РОЛИНГУ, но не застав его, обратилась к сотруднику “СД” — ЦИММЕР, который после ареста КОРНЕВА посещал нашу квартиру. Я сообщила ему, что к нам на квартиру приходил какой-то водопроводчик, имея в виду САШУ, но не указала о том, что это был именно указанный выше САША. ЦИММЕР попросил нас рассказать о его приметах, на что я ответила, что он был в рабочем костюме, других примет я не заметила.

Тогда ЦИММЕР тут же показал нам фотокарточку САШИ, на которой был сфотографирован вместе с ним и неизвестный для нас товарищ и спросил у нас, показывая на САШУ, — может быть этот был у вас? на что мы дали отрицательный ответ, заявив, что это<т> на него не похож. И насколько мне помнится, мы просили ЦИММЕРА об этом сообщить следователю “СД” РОЛЛИНГУ.

Данное наше обращение к ЦИММЕРУ было вызвано тем, что САША в этот раз пришел к нам на квартиру днем, а не вечером, как это было 14 февраля 1943 года. Тогда мы о нем в “СД” ничего не сообщили, а в этот раз его видели соседи, и об этом приходе могли сообщить в “СД”, между тем, были ли они связаны с “СД”, мне об этом ничего неизвестно».

Очевидно, Саша — это «Наумов» он же «Саша Черный» — лейтенант госбезопасности Александр Николаев, отвечавший у «Маршрутников» за связь с «Николаевским центром». В «Докладной записке» о его судьбе сказано:

«Большую работу проделал лейтенант госбезопасности НИКОЛАЕВ А., поддерживая по заданию ЛЯГИНА В. А. связь с “Николаевским центром”, патриотическими организациями гор. Херсона, проводя работу по распространению советских листовок и прокламаций. После ареста ЛЯГИНА В. А. и остальных участников резидентуры, принимал деятельное участие в организации им побега. Погиб во время облавы 17 мая 1943 года при побеге от гестаповцев».

Вот ведь как бывает! Старался спасти товарищей от неминуемой казни — однако сам погиб раньше, чем они…

К слову сказать, Николаевский центр проводил очень серьезную работу по — как это официально называется — «выпуску печатной продукции». Известно, что со времени начала оккупации и по апрель 1943 года подпольщиками было отпечатано и распространено до 16 тысяч экземпляров листовок и прокламаций. Таким образом слова правды из Москвы доходили до жителей оккупированного Николаева, рождая в их сердцах надежду, смущали гитлеровцев и их российских прихвостней. Придя в Николаев, новые власти старались убедить горожан, что они пришли навсегда — однако бойцы Николаевского центра всеми доступными им способами доказывали обратное…

Тем временем жизнь арестованных шла своим чередом. Все в той же «Докладной записке», составленной по горячим следам произошедшего, о ней говорится так:

«Еще 17 февраля 1943 года были расстреляны гестаповцами, как заболевшие тифом, радисты резидентуры Молчанов Б. и Пономаренко В. Остальные по окончании следствия 1 марта 1943 года были переведены в тюрьму, где их выводили под охраной на земляные работы на берег р. Ингул.

Оставшиеся на свободе Николаев, при помощи членов “Николаевского центра” Бондаренко В., Воробьева Б. и жен арестованных товарищей — Г. Келем, Николаиди, Свиридовой Е., готовили организацию побега с работы Лягину В. А. и его товарищам. Побег был дважды подготовлен, но в связи с тем, что все арестованные участники резидентуры одновременно бежать не могли, в частности Улезько, который был болен, Лягин В. А. от побега отказался, заявив, что не хочет подвергать новым репрессиям остающихся товарищей и что бежать необходимо всем вместе».

Вариант относительно неудавшегося побега подтверждает и генерал Судоплатов: «Виктор Лягин, заброшенный в тыл врага, был схвачен немцами и расстрелян: никого не выдав, он отказался бежать, так как ему пришлось бы бросить своего раненого радиста».

В той же «Докладной записке» рассказывается и о второй попытке побега:

«Во время работ на берегу Ингула ЛЯГИН В. А. имел возможность общаться с внешним миром через жен арестованных товарищей НИКОЛАИДИ, СВИРИДОВУ и КЕЛЕМ, которые приносили им пищу, а однажды СВИРИДОВА даже передала два нагана. НИКОЛАИДИ, посещая арестованных, делала неоднократно перевязку руки ЛЯГИНА В. А. и устроила ему свидание с НИКОЛАЕВЫМ, который явился в форме полицейского и договорился о дне побега на 17 апреля 1943 года.

К назначенному времени все было подготовлено — явочные квартиры, одежда и машины для того, чтобы выехать из города. Побег должны были совершить после обеда. Однако перед обедом сбежал работавший вместе с ними уголовник, гестапо немедленно возвратило всех в тюрьму и больше на работу из группы ЛЯГИНА никого не выпускали, а 19 мая все были снова переведены в гестапо».

В общем, уголовники существенно отравляют нашу жизнь.

* * *

Наверное, все-таки отрабатывался и третий вариант. На нем мы остановимся немного подробнее…

Нам уже немножко знакомо имя летчика лейтенанта Михаила Антоновича Комкова, которое значится в «Списке руководителей подпольных групп Николаевского Центра», хранящемся в областном музее. Осенью его самолет был сбит в воздушном бою, и пилот при приземлении с парашютом повредил ногу, после чего был помещен в Николаевский военно-морской госпиталь — немецкие военные порой оказывали должное уважение своим храбрым противникам, почему Михаил и оказался на госпитальной койке, а не на лагерных нарах. В госпитале Комков познакомился с политруком Кузьмой Яковлевичем Понкратьевым, который, находясь там на излечении, сумел создать подпольную группу. Можно понять, что группа эта представляла собой реальную силу, имевшую определенные возможности: 12 января Комков получил от Понкратьева подложные документы, по которым сумел беспрепятственно покинуть госпиталь.

В справке, что была 27 июля 1967 года направлена из Николаевского областного управления КГБ при СМ УССР первому секретарю обкома партии, рассказывалось о дальнейшей подпольной деятельности отважного летчика:

«Оказавшись на свободе, он стал создавать в гор. Николаеве организованное патриотическое подполье для борьбы с оккупантами.

24 января 1942 года через НИКУЛОЧКИНУ Н. С., КУ-БРАК А. К. и других патриотов, работавших в госпитале, КОМКОВ организовал побег из госпиталя командиру авиаэскадрильи КРУГЛИКОВУ А. Г., старшему политруку ХРАМЧЕНКО Н. Г., а в ночь на 7 февраля 1942 года капитану НОВОСЕЛЬЦЕВУ и старшему лейтенанту БЫКОВУ, сбитым в сентябре 1941 года под гор. Каховкой.

В этом же месяце КОМКОВ организовал побег из лагеря военнопленным лейтенантам авиации — УКРАИНЦЕВУ Виктору, ИЛЬИНУ Леониду, майору МИХАЙЛОВУ Константину, СОРОКИНУ Якову и многим другим военнопленным. Большинство из них затем ушли через линию фронта.

Собрав группу патриотов во главе с КУБРАКОМ Александром, КОМКОВ поручил ей распространять среди населения сводки Сов. информбюро, приобретать оружие и взрывчатку».

А еще Михаил Комков создал несколько подпольных групп — женскую, комсомольскую в поселке Соляные, группы на ремонтно-тракторном заводе и заводе 61-го коммунара.

В начале июня 1942 года он познакомился с уже известным нам Анатолием Палагнюком, он же лейтенант госбезопасности Владимир Андреев, и стал действовать под его руководством…

Доподлинно известно, что в конце 1942 года гестапо напало на след подпольщиков — в том числе из-за предательства провокатора Круглова. Видя, как ухудшается обстановка, лейтенант Комков вывел из-под удара нескольких своих товарищей, переправив их в Херсон, а сам остался в Николаеве. В ночь на 5 декабря, в преддверии Дня Конституции, гитлеровцы попытались арестовать Михаила, устроив засаду на конспиративной квартире, где он должен был встретиться с руководительницей женской подпольной организации Анной Симанович, но получили достойный отпор: лейтенант застрелил одного гестаповца и ранил двоих (есть вариант, что наоборот — двоих убил и одного ранил; что интересно, в каждом варианте указываются конкретные имена личностей, им ликвидированных), как говорится, «ознаменовав праздник новыми боевыми успехами». Разумеется, задерживаться, чтобы принять поздравления с «днем торжества советской демократии», он не стал и вообще предпочел сменить место жительства.

В «Справке о подпольной организации “Николаевский центр”», хранящейся в Николаевском областном музее (к сожалению, на ней, как и на ряде других документов, в свое время поступивших в музей из «компетентных органов», нет ни даты, ни каких-либо уточняющих данных, кроме подписи-закорючки, без расшифровки принадлежности), написано:

«Оставшийся на свободе член руководящего центра Комков Михаил переехал в Херсон, где организовал печатание листовок, продолжавших выходить за подписью “Центра”, и наладил доставку их в Николаев для распространения».

В мае лейтенант Комков принял решение отправить в Николаев группу бойцов для того, чтобы они, во-первых, организовали переправку к партизанам уцелевших подпольщиков, а во вторых, — и это было самым главным — обеспечили побег из тюрьмы Виктора Лягина и его товарищей. То есть можно понять, что план был очень серьезный, и это не сами подпольщики, измученные долгим уже заключением и не раз избитые немецкими палачами, должны будут, пользуясь двумя своим револьверами, уничтожить охрану и бежать, но их освободит группа хорошо вооруженных боевиков.

Можно было надеяться, что человек с подобным подпольно-боевым опытом, не раз освобождавший военнопленных из гитлеровского лагеря, сумеет выполнить принятую на себя задачу, однако и ему ничего не удалось сделать… Не будем забывать, что все спецслужбы гитлеровцев — а в оккупированном городе это были не только гестапо и абвер, но еще и тайная полевая полиция (ГФП), по своим функциям осуществлявшая карательные функции в прифронтовой полосе, и даже румынская контрразведка, — трудились в это время с полным напряжением сил. Врагу удалось получить информацию об этих планах, в чем поспособствовали немцам некие сестры-предательницы Людмила и Тамара Кравченко, о которых нам, кроме их имен и того, что в послевоенное время они были объявлены в розыск, ничего не известно… Зато известен результат предательства. В той же вышеупомянутой справке сказано:

«Группа участников, обсуждавшая на своем совещании вопросы отправки людей в лес, была обнаружена гестаповцами. В завязавшейся борьбе были убиты: один из активнейших подпольщиков группы Корнева Наумов Николай Александрович, Плечев (в том же тексте написано также «Плечов». — А. Б.) Григорий и Слушаев Александр». «Наумов» — это оперативный псевдоним Александра Николаева, он же — «Саша Черный». (Александр Николаева посмертно был награжден орденом Отечественной войны 2-й степени.)

Из этой информации можно понять, что данная «Справка» готовилась если не в конце войны, то сразу же по окончании оной, когда ничего еще не было открыто и хоть сколько-то рассекречено.

Вот так, из-за предательства, рухнул еще один план спасения «инженера Корнева» и его сподвижников. Неудивительно, что 19 мая — через день после той облавы — все заключенные были переведены из тюрьмы обратно в гестапо.

Михаил Комков вскоре также разделит судьбу Виктора Лягина.

«После этого (провала в Николаеве. — А. Б.) Комков с группой товарищей из Херсонской подпольной организации ушли в Знаменские леса, Кировоградской области, но в пути все они были пойманы. Комков был доставлен в Николаев, а остальные расстреляны на месте», — указывалось в «Справке о подпольной организации “Николаевский центр”».

То, что подпольщики напоролись на немецкую засаду в районе села Александровка, также было результатом предательства.

Михаил Комков ненадолго пережил своих товарищей, убитых на месте, — его вскоре расстреляли в николаевском гестапо. Перед этим его пытали, но никакой информации гитлеровцы получить не смогли.

* * *

Известно также, что и Лягина в гестапо вновь подвергали пыткам, но он упорно продолжал молчать…

По счастью, гестаповцы так и не узнали, кто именно скрывался под псевдонимом «инженер Корнев», ибо Виктор Лягин являлся просто кладезем ценнейшей информации — не столько по отдельной нелегальной резидентуре, уже в общем-то разгромленной, сколько в отношении гораздо более широкого круга вопросов, касающихся деятельности всей советской внешней разведки. Узнай гитлеровцы об этом, они бы мучили Виктора не меньше, нежели Григория Гавриленко… Или, напротив, сделали бы все возможное, чтобы его перевербовать и в целости и сохранности возвратить на Лубянку — как «чудом сумевшего вырваться из лап гестапо». Разные могли быть варианты.

Но Виктор молчал — и это был его самый последний бой, который он все-таки сумел выиграть.

Разведчиков называют «людьми молчаливого подвига». Имеется в виду, что их подвиги и успехи в подавляющем своем большинстве остаются неизвестны, скрыты грифом секретности. Но в данном случае подвиг Виктора Лягина состоял именно в его молчании. Его спрашивали, как говорится, по-хорошему, его били, его пытали — но он упорно продолжал молчать. Молчал, при этом прекрасно зная, что достаточно сказать всего-то одну фразу: «Сообщите в Берлин, что я — Виктор Лягин, шеф научно-технической разведки НКВД», — и тут же незамедлительно прекратятся все мучения, а сам он в международном купе скорого поезда (в том самом, с бархатными полками, застланными накрахмаленным бельем, и свежезаваренным чаем в хрустальных стаканах, в каком он ехал из Владивостока) отправится в столицу рейха, навстречу «новой жизни».

Не будем забывать, что это было начало 1943 года. Да, 6-я немецкая армия капитулировала в Сталинграде — но это была только одна армия из всей неисчислимой германской армады, и впереди была летняя кампания 1943 года, к которой гитлеровская армия усиленно готовилась. И вообще, летние кампании традиционно — так произошло и в 1941-м, и в 1942-м — заканчивались убедительной победой вермахта. Так что на рейх вполне можно было ставить, ибо тогда еще было совершенно непонятно, кто же все-таки победит в этой войне, которая неизвестно сколько продлится.

И ведь никто бы ничего не узнал! В Москву бы пришло сообщение о гибели героя-подпольщика — мол, Лягин расстрелян и закопан в общей яме вместе с сотней-другой казненных местных жителей. Всё! Концы в воду, не опровергнуть…

Но Виктор молчал, упорно оставаясь «инженером Корневым», по какой-то совершенно нелепой ошибке арестованным гестапо, — и это в полном смысле слова был его «молчаливый подвиг».

Павел Анатольевич Судоплатов подводит такой итог:

«Наш противник в течение всей войны и ее кануна, несмотря на захват наших агентов и даже руководящего <сотрудника> Центрального аппарата разведки Виктора Лягина в Николаеве, не имел никаких источников внутри Центрального аппарата советских органов безопасности».

Гитлеровцы скрупулезно подвели итог деятельности «Маршрутников»: нанесенный убыток (Ингульский аэродром, склад в парке Петровского, потопление плавучего крана, склад с обмундированием и пр.) был оценен не то в 45, не то даже в 50 миллионов марок. (Такой счет — по различным источникам — выставили в гестапо экономные «фрицы» «инженеру Корневу».) Впрочем, вместо этих абстрактных цифр можно было выразить и конкретную, вполне понятную для всех претензию: из-за действий подпольщиков гитлеровцам не удалось наладить работу по судоремонту на Черном море, а уж тем более — какое-то судостроение. Мощнейшие предприятия города Николаева просто-напросто простаивали, несмотря на все капитальные вложения и проводимую там работу, — то есть на выходе, реально, ничего не было. Однако думается, что подсчитывать ущерб, нанесенный германской казне из-за провала программы по судостроению и судоремонту, специалисты «на месте», то есть в Николаеве, не стали — это грозило бы немалыми неприятностями для многих, особенно в местных подразделениях спецслужб, а потому ограничились подсчетами стоимости сожженного обмундирования и взорванных самолетов…

Хотя один весьма серьезный специалист нам уточнил, что спецотряды НКВД, действовавшие за линией фронта — такие как «Победители» Дмитрия Николаевича Медведева или «Местные» Станислава Алексеевича Ваупшасова, — нанесли оккупантам гораздо более серьезный урон, нежели любая из нелегальных резидентур. Очевидно, что это так. Но вдумаемся: те же «Маршрутники» работали бок о бок с представителями оккупационной администрации, пользовались их доверием — точно так же, как сотни и тысячи искренних коллаборационистов или людей, по тем или иным причинам вынужденных добросовестно служить гитлеровцам.

Но после каждой диверсии у захватчиков нарастала подозрительность, возникало чувство, что почва уходит у них из-под ног, и неизбежно падало доверие ко всем их окружавшим людям. Партизаны, действовавшие на железнодорожных магистралях, в лесных массивах или на проселках, — это неизбежная реальность пребывания на оккупированной территории, к этим встречам захватчики в общем-то морально готовы, они их подсознательно ждут. Однако когда посреди города, про который говорится, что немецкие солдаты чувствуют себя здесь как на курорте, когда этот город «вычищен», запуган и пребывает под круглосуточным надзором, внезапно сгорает тщательнейшим образом охраняемый склад — от этого становится страшно. И угадай теперь, где и что загорится в следующий раз, в кого полетят из-за угла пули или гранаты — никто и ничто не были застрахованы… А ведь любой человек нуждается в отдыхе, жить 24 часа в постоянном напряжении невозможно — но именно так заставляли существовать гитлеровцев (жизнью это уже и не назовешь!) сотрудники нелегальных резидентур.

Впрочем, им самим приходилось жить точно так же, потому как рядом постоянно был враг, потому что они сами существовали под чужими личинами, в чужих шкурах. Успешно выполнив очередное задание, они, в отличие от партизан, не могли посидеть у костра в кругу товарищей, которым можно доверять на все сто процентов, выпить с ними водки, вспомнить о тех, кто ждет тебя дома, позлословить насчет дураков-«фрицев», дружным хором спеть про то, что «Красная армия всех сильней…» или в одиночку, протяжно и жалостливо, что «…нельзя рябине к дубу перебраться» — в общем, расслабиться самым простым, человеческим образом.

У подпольщиков, для того чтобы расслабиться, условий не было.

Подвиги нельзя сравнивать — их можно только оценивать, причем в совершенно индивидуальном порядке…

Вот, наверное, и всё. Известно, что когда Виктору Лягину было объявлено, что он будет расстрелян, он попросил его не расстреливать, а повесить — как вешали гитлеровцы большинство арестованных ими подпольщиков. Традиционным местом казни в Николаеве была, насколько мы помним, Базарная площадь. В просьбе этой ему отказали: немцы боялись, что оставшиеся на свободе подпольщики попытаются отбить своего руководителя или же вообще в городе могут начаться волнения… От той самоуверенности, что отличала их осенью 1941 года, теперь уже не оставалось и следа.

…Однако какие сюрпризы преподносит порой история, какие параллели проводит, какие случаются совпадения!

Мы помним, что последним ленинградским адресом Виктора Лягина был дом 7 по улице, носившей имя полковника Павла Ивановича Пестеля, руководителя тайного Южного общества, героя Отечественной войны 1812 года.

Когда 13 июля 1826 года пятерых декабристов, приговоренных к казни через повешение, вывели на кронверк Петропавловской крепости, Пестель сказал: «Ужели мы не заслужили лучшей смерти? Кажется, мы никогда не отворачивали чела своего ни от пуль, ни от ядер. Можно было нас и расстрелять».

Повешение считалось позорной смертью — военных полагалось расстреливать.

Но вот как-то так у них все пересеклось и перевернулось…

* * *

Не будем гадать, как происходил расстрел, говорил ли Виктор Лягин что-нибудь перед смертью. «Реконструировать события» — не наша задача. Мы знаем только одно — он умер честно, и более нам ничего не известно.

Если же обратиться к документам, то из них можно узнать нижеследующее.

В «Справке о подпольной организации “Николаевский центр”» сказано так:

«Всего было арестовано в разное время 97 человек участников “Николаевского центра”, из них 46 человек были расстреляны или повешены, в том числе: Корнев В. А., Зашук П. Я., Воробьев Ф. А., Комков П. Ф. (явная опечатка. — А. Б.) и другие. 29 подпольщиков были вывезены в концентрационные лагеря в Германию».

Эту информацию пополняет «Докладная записка»:

«29 мая 1943 года гестаповцами был расстрелян СОКОЛОВ А. Участники резидентуры УЛЕЗЬКО, ПОЛОХОВА, КОВАЛЕНКО и СОЛОМИН были направлены в Грейговский концлагерь… ПОЛОХОВА осуждена к году каторжных работ, ДЗЮРИЛОВА к 6 месяцам, остальные на разные сроки. 27 сентября 1943 года КОВАЛЕНКО, УЛЕЗЬКО и СОЛОМИН этапом из лагеря были отправлены в Веймарский концлагерь (Германия). ДЗЮРИЛОВОЙ удалось из лагеря во время работы в поле бежать, и она до прихода Красной Армии скрывалась в городе. ПОЛОХОВА находилась в последнее время в тюремной больнице на излечении и была освобождена с приходом Красной Армии».

Справка «Подпольно-партизанское движение в Николаевской области» расширяет эту информацию еще более:

«17 июля 1943 года расстреляны Корнев Виктор Александрович и Гавриленко Георгий Тарасович.

Большое число подпольщиков были вывезены в концентрационные лагеря Германии.

После расстрела Корнева и ареста активной части “Николаевского центра” подпольное движение в городе почти заглохло. Диверсионная работа с врагом ослабла. Оставшиеся на свободе члены п/п организации “Центр” проявляли слабую активность, а часть из них совсем отошла от борьбы с немецкими оккупантами, спряталась и заняла выжидательную позицию».

…Ну что, неужели мы так и закончим наш рассказ на этой минорной ноте?

По счастью, нет! Ведь в той же самой справке о «Подпольно-партизанском движении» далее говорится так:

«В июле месяце 1943 г. прибывшие в Николаев десантники Украинского штаба партизанского движения Кирильченко Ф. М. и Тристан В. Н. (бывший военнослужащий, попавший в окружение) развернули работу по созданию п/п групп из бывших участников подпольного центра…»

А значит, дело Виктора Лягина и его боевых товарищей было продолжено.

Но это уже совсем другая история…