Возвращение на Балтику

Если перелистать страницы истории, то можно заметить, что каждое столетие начиналось для России громким военным поражением. 1905 год — Порт-Артур и Цусима, 1805 год — Аустерлиц, а 1700 году была Нарва… Впрочем, обо всем по порядку.

Чем больше проходит времени, тем однозначнее, что ли, становятся в нашем представлении исторические персонажи. За толщей веков стираются случайные, отдельные черты, забываются благие намерения и совершенные ошибки, но остается самое главное — реальная польза, принесенная Отечеству.

Сложнейшая и противоречивая личность первого российского императора Петра Алексеевича сегодня получает положительную оценку — именно при нем Россия приобрела выход к Балтийскому морю, возвратила ранее утраченные земли, при нем создавались основы промышленности его стараниями возникли регулярные армия и военно-морской флот… А потому мало кто сейчас вспоминает, какую цену пришлось заплатить за это нашему народу — империя, в полном смысле слова, была выстроена на человеческих костях.

«В продолжение всей своей истории Россия стремилась к свободному морю, как лишенное света растение стремится к солнцу. Русь родилась на волнах — в варяжской ладье, ее политика не могла не быть политикой в первую очередь морской, — писал А. А. Керсновский. — “Морская традиция” была оставлена в упадочную пору русской государственности… Петр понимал, что лишь выходом к морю можно вернуть России ее великодержавность».

Из двух некогда принадлежавших России морей Черное закрывалось проливами, принадлежавшими туркам, и обеспечивало связь с латинскими странами, с которыми русский царь не желал устанавливать особенно тесных отношений. Более перспективным представлялось Балтийское — «окно в Европу», торговые пути к Англии, Франции, Голландии, Скандинавским государства. Однако немцы и шведы начали вытеснять русских с берегов Финского залива еще в конце X — начале XI века, а в середине XVII столетия здесь утвердилась шведская гегемония. Разумеется, такого современного понятия, как «страны Балтии» не было тогда и в помине… По количеству населения Швеция превосходила Россию.

Вступая в войну, царь Петр Алексеевич заручился союзниками — Данией и Польско-Саксонским королевством. Датский король Фридрих IV мечтал о возвращении шведской Голштинии, польский Август II Л Лифляндии. К сожалению, России изначально не везло на союзников, которые в худшем случае нам изменяли, а в менее худшем — просто оказывались биты. Достаточно вспомнить Альпийский поход войск Суворова, события, предшествовавшие Аустерлицу, предательство союзников в 1814 году, жертвы, понесенные Русской армией для Франции ровно его лет спустя…

Так получилось и в Северной войне. В марте 1700 года датчане дерзко вторглись на Голштинские земли, на что Карл XII тут же ответил сокрушительным ударом, высадив десант прямо у стен Копенгагена. В результате Дания бесславно вышла из войны за день до того, как Россия в нее вступила.

Не лучше обстояло дело и с Польшей. Король Август II храбро осадил столицу Лифляндии Ригу, но вскоре был весьма «смущен» достойным отпором гарнизона, равно как и известием о том, что приближается шведская армия… И поляки с саксонцами также спешно отступили.

Россия осталась с грозным противником один на один…

Споры о том, когда официально считать дату рождении Русской армии, идут не только между историками. Бытует мнение, что «царь-преобразователь» не был по своей сущности оригинален, а просто продолжил и развил преобразования, начатые его отцом, государем Алексеем Михайловичем. Н о вот что писал про реформы «Тишайшего» известный историк В. О. Ключевский: «…поназывали несколько тысяч иноземцев, офицеров, солдат и мастеров, с их помощью кое-как поставили значительную часть своей рати на регулярную ногу, и то плохую… и построили несколько фабрик и оружейных заводов». Военная реформа в XVII веке откровенно буксовала, о чем свидетельствовал и А. А. Керсновский: «Страна погрузилась в глубокий и полный маразм, раздираемая религиозными настроениями, внутренними смутами, придворными интригами и военными бунтами. Военное бессилие России было полным…»

Весной и в начале лета 1700 года Великим Петром было сформировано двадцать девять пехотных и три драгунских полка, однако реальную боевую силу составляли только четыре полка, существовавших ранее, — гвардейские Преображенский и Семеновский и «выборные», т. е. отборные по своему составу, Первомосковский полк Франца Лефорта и Бутырский Патрика Гордона.

А остальное была просто масса шестьдесят тысяч плохо обученных, слабо вооруженных солдат. К тому же, Петр I основательно укомплектовал свою новорожденную армию «военспецами» — иноземными офицерами. В большинстве это были истинные кондотьеры, не знающие ни языка, ни нравов, ни обычаев русского народа. Они не вызывали у подчиненных не только любви и уважения, но даже доверия… Зато Швеция имела могущественную современную армию и мощный флот — 42 линейных корабля и 12 фрегатов при тринадцати тысячах моряков, тогда как Российский флот почти весь состоял из гребных судов.

Начинать войну в таких условиях было безумием, но и не начинать было нельзя. Чтобы вернуть былую великодержавность, России следовало возвратить утраченные земли, овладеть морем, пробиться к торговым путям… Русский царь решил овладеть Ингерманландией, тем самым разъединив шведские владения — Финляндию с одной стороны, Эстляндию и Лифляндию — с другой. Крепость Нарва считалась ключом к Ингрии, оттуда открывался путь на Ревель и Ригу. Вот и двинулись туда наобум — без реальной подготовки и продуманных планов.

… 19 августа 1700 года, обезопасив свой тыл со стороны Турции — мир с ней был подписан днем ранее — Россия объявила Швеции войну. Царь Петр Алексеевич сообщал шведскому королю; «…к новгородскому воеводе указ послали, дабы, как наискорее объявя войну, вступить в неприятельскую землю и удобные места занять, такожде и прочим войскам немедленно идтить повелим, где при оных в конце сего месяца и мы там обретаться будем».

Послание это звучит весьма самонадеянно.

Русская армия — двадцать пять пехотных и два кавалерийских полка почти со всей артиллерией двинулась к шведской крепости Нарве.

«Петр решился идти прямо к Нарве, — сказано в «Истории Петра Великого» А. С. Чистякова. — Известий о Карле XII не было, а между тем со всех сторон говорили, что Нарва плохо укреплена, и взять ее нетрудно».

Судя по этому описанию, не позаботились даже о разведке…

Сорок тысяч русских войск под командованием герцога Карла-Евгения де Круа при 145 орудиях подошли к крепости и обложили ее со всех сторон. Силы были значительные, однако воевать следовало не числом, а умением. Осада затянулась, гарнизон сдаваться не собирался, припасов в Нарве оказалось с избытком, зато осаждающая армия изрядно оголодала, и Петр I поспешил в Новгород, чтобы организовать доставку продовольствия и встретиться с саксонским королем Августом…

Вот тут-то под Нарву и подоспел Карл XII с отрядом в восемь тысяч человек при 37 орудиях. Шведский король разведкой не пренебрег и действовал по точному расчету. Русский укрепленный лагерь он атаковал внезапно — ночью, в тот самый момент, когда начавшаяся метель переметала все вокруг. Удар был очень силен, но его смогли отразить, де Круа даже успел перестроить войска, организовать оборону лагеря. При этом все свои силы он растянул в тонкую цепочку вокруг лагеря — и солдаты, разделенные снежной круговертью, потеряли друг друга! Каждый вдруг почувствовал себя покинутым, брошенным на произвол судьбы. Для большинства из них это был первый бой, а не дай Бог оказаться в первом бою в одиночестве! Петровское войско было тогда еще не армией, но скопищем вооруженных людей, потому как армию определяют не внешние атрибуты, а воинский дух. Ведь настоящий русский солдат и в одиночестве чувствует себя частицей несокрушимой силы, но туг и сообща люди себя таковой не чувствовали… Вот и зашелестело по рядам, пошло криком: «Немцы изменили!» В этот критический момент испуганные солдаты сразу списали все на иноземных командиров и принялись их избивать. Спасаясь от собственных солдат, офицеры стали сдаваться в плен шведам.

…Трагичной оказалась судьба герцога де Круа, плененного неприятелем. Пребывая в плену, фельдмаршал наделал предостаточно долгов, так что когда же он вдруг умер, заимодавцы арестовали его… труп, который потом более ста лет пролежал непогребенным в церкви святого Николая в Ревеле!..

Разгромленная русская армия бежала, иноземные офицеры сдавались, а посреди этой вакханалии несокрушимо стояли каре Преображенского и Семеновского полков, уже прошедших школу Кожуховского и Азовского походов, закаленных в боях, ставших подлинной основой новой армии. Огороженные повозками и рогатками, они вели огонь по врагу и с наел и честь русского оружия, обеспечив отступление наших войск за реку Нарову…

«Нет никакого удовольствия биться с русскими, — заявил тогда восемнадцати летний король Карл XII, — потому что они не сопротивляются, как другие, а бегут». Шведы даже выбили медаль с изображением бегущего царя Петра в слезах, бросившего шпагу, потерявшего шапку…

Самое опасное на войне — презирать неприятеля и слишком рано праздновать победу. Хотя шведам казалось, что до нее остается всего лишь несколько шагов. «Ужас и смятение охватило Россию при известии о нарвском погроме. Армия лишилась начальников, задержанных в свейской неволе, — лишилась и всего своего “снаряда”. Дух войск, даже и не бывших в деле, был подорван, в продолжении войны отчаивались», — свидетельствовал Керсновский.

Сложно сказать, как бы происходило дальше формирование нашей армии и развивалась история Государства Российского, если бы многотысячное петровское войско взяло Нарву в результате первого приступа. Скорее всего, царь уверовал бы в свои силы, и далее русские воевали бы тем же манером — не умением, а числом, давя массой, ибо па Руси народу много.

Но тут стало ясно, что многолюдство на войне — не самое главное. Главное — это обученная, закаленная армия, это истинный воинский дух, способный творить чудеса. Царь Петр понял это со всей очевидностью.

«По глухим просекам дремучих ингерманландских и новгородских лесов шли, погибая от голода и стужи, толпами и поодиночке, остатки разоруженного шведами сермяжного воинства — первой регулярной русской армии… Тысячи из погибли в ту памятную зиму — из уцелевших же вышли полтавские победители», — писал А. А. Керсновский. Недаром же великий Суворов говаривал, что «за одного битого двух небитых дают».

Первым делом государь распорядился привести в порядок отходящие от Нарвы полки. Спешно укреплялись приграничные города Новгород, Псков, Печерский монастырь… В течение зимы 1700 1701 годов была полностью реорганизована вся армия: сформировано десять драгунских полков — по тысяче человек в каждом, из старых пушек и церковных колоколов отлито 270 орудий — вдвое больше, чем потеряли под Нарвой, был укреплен командный состав армии, тщательно продуманы планы и принципы ее боевых действий…

Работы по укреплению границ контролировались самым жестким образом. Вот свидетельство С. М. Соловьева: «Пришедши в Печерский монастырь, Петр при себе велел заложить первый раскат у святых ворот и назначил быть на работе полуполковнику Шеншину. Пришедши потом на работу и не заставши там Шеншина, он велел бить его плетьми нещадно у раската и послать в Смоленск в солдаты. В Москве… повешен Леонтий Кокошкин за то, что был он у приема подвод в Твери и взял пять рублей денег; в Новгороде повешен Елисей Поскочин за то, что брал деньги за подводы».

Такими радикальными методами боролся государь с коррупцией и недобросовестным отношением должностных лиц к служебным обязанностям. Зато и армию реформировали, и границы укрепили, и войну в конце концов, выиграл и. Да и великую империю сумели создать. Сохранилось, кстати, письмо капитана бомбардирской роты Яна Гуммерта, бежавшего после Нарвы к шведам, а потом раскаявшегося в своем предательстве: «Сила вашего величества неописана и так велика, что с тремя или четырьмя неприятелями вместе можно вести войну с пользою; люди сами по себе так хороши, что во всем свете нельзя найти лучше; но нет главного — прямого порядка и учения. Никто не хочет делать должного; думают только наполнить свое чрево и мешок, а там хоть все пропади».

Между прочим, словно бы вчера написано.

Царь Петр умел делать выводы… Этот мудрый государь не жалел сил и средств для укрепления армии, видя в ней главную опору возрождающегося, выходящего на европейскую и мировую арену государства. Петр сказал тогда провидческую фразу: «Ученики выучатся и отблагодарят своих учителей».

Волей государя «Нарвская конфузия», как нарекли современники это поражение, оказалась отнюдь не роковым генеральным сражением, но прологом длившейся два десятилетия Северной войны. Так что шведам следовало бы не возноситься после своей победы, а крепко призадуматься о том, что станут делать русские, которые не собирались складывать оружия. Но, к своему несчастью, Карл XII успел возомнить себя непобедимым полководцем. Если перед Нарвой хорошо работала шведская разведка, и «король Карлус» был прекрасно осведомлен о нашем войске, то после «конфузии» противник словно бы потерял к нам интерес. Последующие события просто не укладываются в логику предыдущего военного поражения. Казалось бы, «великому полководцу» Карлу XII самая пора навестить своего «царственного брата» т его территории. Например, стремительным маршем дойти до Москвы. Но нет — все летние бои происходили на шведской территории.

Русский царь навязывал свою инициативу. Было решено вторгнуться в шведские пределы, но далеко не углубляться, а в бой вступать только при значительном численном превосходстве, действовать осторожно и осмотрительно… Таким образом, армия приучалась к войне, получала боевую закалку, переходя от выполнения менее сложных задач к более трудным.

Исключение было всего лишь одно: 12 (23) июня эскадра адмирала Шеблата попыталась подойти к Архангельску. Семь шведских кораблей шли к русским берегам под английскими и голландскими флагами, но были вовремя обнаружены и опознаны. В результате боя противник бежал, потеряв два судна, севших на мель. «Зело чудесно!» — отозвался по этому поводу наш государь.

Итак, в кампании 1701 года тактической инициативой владели русские. Перехват стратегической инициативы был еще впереди. «Решено было двинуться в шведские пределы, но далеко не зарываться, — писал Керсновский. — В бой вступать лишь при наличии подавляющего численного превосходства и, действуя осторожно и осмотрительно, постепенно приучать войска к полевой войне, закаливая их переходом от более легких к более трудным задачам».

Не стоит забывать, что в ту нору Швеция считалась первостепенным государством и обладала лучшим в Европе, а, следовательно, и в мире, воинством. Это Карл XII доказал самым убедительным образом, когда 9 июля 1701 года наголову разгромил под Ригой сильную саксонскую армию.

Однако, как сказано в «Истории Северной войны» Б. С. Тельпуховского, «Петр I настоятельно требовал от Шереметева посылки отдельных отрядов в пределы Лифляндии для уничтожения мелких отрядов Шлиппенбаха. В этих набегах прошел весь 1701 год».

Генерал-фельдмаршал Борис Петрович Шереметев — один из лучших русских полководцев того времени. Под Нарвой он командовал иррегулярной конницей и, по свидетельству Д. Н. Бантыша-Каменского, «советовал главнокомандовавшему обложить город малою только частию войска, а с остальною идти на встречу Карла XII, ожидать его на выгодном месте и дать сражение, в котором вся армия могла бы действовать против шведов соединенными силами, но герцог Крои отвергнул мнение опытного вождя…».

Царь Петр согласился тогда с правотой Бориса Петровича, но, к сожалению, уже постфактум… «Нарвская конфузил» оставила заметный след в душе генерала. Несколько медлительный, он стал еще и предельно осторожным, так что государю порой приходилось его буквально понукать.

Так произошло и в конце декабря 1701 года, когда отряд Шереметева, дойдя почти до Дерпта — Тарту, старинного русского города Юрьева, — обнаружил стоявший там восьмитысячный отряд генерала барона Шлиппенбаха, командовавшего шведскими войсками в Лифляндии. Шереметев превосходил противника по численности: у него было 4 тысячи драгун при трех конных орудиях, 6 тысяч иррегулярной — «нестройной» — конницы и 8 тысяч пехоты при 16 орудиях, однако все это было необстрелянное, неопытное войско. Генерал-аншеф доложил о своем открытии государю, Петр потребовал атаковать, Борис Петрович долго колебался — и решился!

Сражение началось буквально анекдотом. Шереметев послал на разведку «нестройную» конницу, которую противник… проигнорировал, приняв за мародеров. После этого в наступление перешел весь русский отряд.

28 декабря (8 января) передовой отряд нашей кавалерии столкнулся со шведской партией в триста человек и взял ее в плен! Это показалось чудом. От пленных стало известно, что барон II 1липпенбах уже оповещен о приближении русских, а потому Шереметеву ничего не оставалось, как поспешить.

В морозный день 29 декабря, когда «нестройная» кавалерия уже схватилась со шведской конницей, Шереметев с драгунами подошел по глубокому снегу к мызе Эрестфер, спешился и развернул свои силы к атаке на крутой горе. Противник осыпал его пулями, атаковал и вскоре окружил. Казалось, поражение неминуемо, но русские стояли насмерть, ожидая подхода основных сил пехоты и артиллерии. Как сказано в «Русском биографическом словаре», «с большим трудом удалось Шереметеву удержаться до подхода артиллерии Чамберса (генерал-майор Иван Иванович Чамберс, первый командир гвардейского Семеновского полка), освободившей его тыл; почти все снаряды были уже расстреляны — оставалось по выстрелу на орудие и по два заряда на ружье».

Но тут, получив подкрепление, русские всей силой навалились на Шлиппенбаха, сбили его с позиции, обратили вспять и прогнали по глубокому снегу за три версты за Эрестфер.

Первая русская победа в Северной войне оказалась весьма убедительной: противник потерял до 3 тысяч человек убитыми, 400 — пленными, 8 знамен и 4 орудия. У Керсновского, впрочем, названо 16 знамен и 8 орудий, а в «Истории Петра Великого» А. С. Чистякова — 6 полевых орудий. Наши потери простирались до тысячи человек.

Обратимся вновь к «Истории Петра Великого»:

«Петр невыразимо обрадовался этой крупной победе над шведами; он воскликнул:

— Слава Богу, мы можем, наконец, бить шведов!

Шереметева возвел в генерал-фельдмаршалы и послал ему орден Андрея Первозванного и свой портрет, осыпанный брильянтами; всем офицерам дал следующий чин и денежную награду на солдат, по одному рублю».

Что ж, русский мужик долго запрягает, да быстро едет. «Конфузии» помогали, хотя и очень дорогой ценой, ускорить «запряжку» — подготовку армии к грядущим победоносным походам. Неудачный штурм Нарвы вообще сыграл исключительную роль, потому как ему Россия обязана созданием современной по тем временам регулярной армии. Недаром же обер-офицеры лейб-гвардии Преображенского и Семеновского полков до февраля 1917 года носили нагрудные знаки с датой «19 ноября 1700 года». Это, кстати, не мешало бы знать сторонникам определения начала «летоисчисления»

Русской армии по какой-нибудь громкой победе. Петр Великий начал свой отсчет с поражения…

Через девять лет после «Нарвской конфузим» последовала Полтавская победа — а через девять лет после Аустерлица русские войска вошли в Париж. И если бы не «известные события», то Первая мировая война могла закончиться полным разгромом кайзеровской Германии, к чему все уже шло…

Царь Петр самодержавно правил с 1689 по 1725 год. Война со Швецией, нареченная Северной, продолжалась с 1700 по 1721 год — большую половину его царствования. Начинавшаяся «Нарвской конфузией», она завершилась сокрушением шведской армии и вытеснением Шведского королевства на европейские задворки. В общем, «ученики выучились и отблагодарили своего учителя». А через два месяца после завершения войны русский царь принял титул Всероссийского императора. Россия вошла в число первостепенных европейских держав.

 

«Мятеж никогда не кончался удачей»

В 5 часов 15 минут пополуночи 28 января (есть версия — 29-го) 1725 года скончался Петр Великий, и в России началась «эпоха дворцовых переворотов».

В этих строках, написанных Кондратием Рылеевым и Александром Бестужевым, — вся история XVIII века, когда российские государи и государыни сменялись исключительно насильственным путем, и царская кровь лилась рекой.

Подобный порядок вещей, сам того не желая, предопределил царь Петр, утвердив в 1722 году «Устав о наследии престола», признавший за государем право назначать себе наследника и тем нарушивший естественное развитие событий, когда трон оставался старшему сыну почившего монарха… Впрочем, сам Петр воспользоваться «Уставом» не сумел. Лишившись дара речи за 36 (а может — за 16) часов до смерти, он написал на аспидной доске: «Отдайте все…», и рука его бессильно упала. Хотя, возможно, что последнюю волю монарха стер кто-то из ближайших к государю людей… Но — кому отдать-то было?

В царевиче Алексее, сыне от первой своей жены Евдокии Лопухиной, заточенной в монастырь, император увидел угрозу реформам, и законный престолонаследник был тайком умерщвлен в Петропавловской крепости…

От второй жены, Екатерины, у Петра было три дочери. В 1725 году Анне Петровне исполнилось 16, Елизавете — 15, а Наталье — 8 лет. Еще оставались дети царевича Алексея — малолетние Петр и Наталья.

Ребенок на тропе ширма для стоящих у его подножия. Управлять буде т регент или кто-то еще… К тому же, женское правление для России было тогда нехарактерно. Да и могла ли стать самодержицей безграмотная вдова шведского драбанта Марта Скавронская, красивая разбит- нал бабенка, доставшаяся в качестве военного трофея генералу Шереметеву, от пего перешедшая к Меншикову, а от того — к царю? К тому же, хотя 7 мая 1724 года Екатерина была коронована как императрица, ибо. по словам Петра, «в наших трудах наша любезнейшая супруга государыня императрица Екатерина великой помощницею была», но через полгода, когда вскрылась ее любовная связь с камергером Вилимом Монсом, она оказалась в опале… Рога и корона мало сочетаемы: обвиненный в «лихоимстве» камергер был обезглавлен, а над «любезнейшей супругой» нависла угроза монастырского заточения.

Кому тогда — «отдайте все»? Быть может, одному из «птенцов гнезда Петрова» — помните, у Пушкина: «Шереметев благородный, и Брюс, и Боур, и Репнин…» Но, во-первых, не привело бы «назначение царя» к смуте, подобной той, что была в начале XVII века, когда на трон поднимались Борис Годунов и Василий Шуйский? Ведь первый из Романовых, Михаил Федорович, был избран царем на Великом Земском Соборе — так сказать, легитимно… Во-вторых, кого «назначить»? Вот характеристика историка: «Ментиков — вор. Головкин — круглый нуль. Толстому уже за семьдесят. Ягужинский — пьяница и фанфарон. Макаров — взяточник…» Таков оказался петровский подбор «руководящих кадров».

Было понятно, что если победит партия петровских «новых людей», то Россия продолжит ориентироваться на Запад. В ином случае происходит откат от реформ, возвращение к исторической самобытности. Так как победили петровцы, то считается, что был избран единственно верный путь. «Мятеж никогда не кончался удачей, иначе бы он назывался иначе», — писал Редьярд Киплинг.

Лишь только Петр I умер, как в комнату дворца, где совещались сторонники малолетнего Петра II — представители старинного дворянства князья Голицыны, Долгорукие, Репнин и другие, ворвались предводительствуемые Меншиковым гвардейцы, а на Дворцовой площади загремели барабаны Преображенского и Семеновского полков… Так, имея весьма призрачные права, на престол вступила Екатерина. Фактическим правителем России стал петровский фаворит светлейший князь Ментиков, давно путавший казну с собственными средствами.

Почему гвардия поддержала «партию светлейшего»? Не только потому, разумеется, что людям сразу выплатили жалованье, задерживавшееся шестнадцать месяцев. Главное, что в полках в подавляющем большинстве служили «новые люди». В петровское время открылась дорога наверх для представителей не только неродовитого дворянства, но и низших сословий. В России начала XVIII века, как позже в наполеоновской Франции, каждый солдат носил в ранце маршальский жезл. Отважные солдаты штыком добывали себе офицерский чин и дворянское достоинство, обходя представителей аристократии.

Правление Екатерины было недолгим и бесславным. После ее смерти в 1727 году Меншиков возвел на трои сына им же погубленного царевича Алексея. Посадить на престол одну из дочерей Петра Великого он считал для себя более опасным: девица могла завести собственного фаворита…

В день восшествия нового императора Меншиков сделал себя генералиссимусом; он намеревался вскоре женить Петра II на своей дочери Марии. Возникла реальная возможность появления «Меншиковской династии».

Однако уж слишком вознесся Данилыч, возгордился и незаметил, как «аристократическая партия» возмутила против него Петра. Вскоре он лишился всего и был сослан. В результате этого дворцового переворота юным императором стал руководить опытный интриган князь Алексей Григорьевич Долгоруков, который поспешил увезти Петра II в Москву и, в свою очередь, собрался женить его па собственной дочери княжне Екатерине…

Но и «династия Долгоруких» не сбылась, хотя к ней Россия оказалась очень близка. Когда в январе 1730 года 14-й летний император скончался от оспы, то несбывшийся тесть предложил возвести на престол его обрученную невесту. Однако тут возразили даже ближайшие родственники князя…

Со смертью Петра II пресеклась мужская линия рода Романовых. Когда же в 1761 году скончается Елизавета Петровна, фамилия исчезнет вообще. 300-летняя «история дома Романовых» на самом деле была раза в два короче.

Собравшийся после смерти Петра II Верховный тайный совет, составленный из представителей аристократии, решил вопрос престолонаследия по-келейному, предложив занять трон вдовствующей Курляндской герцогине Анне Иоанновне, племяннице Петра I — дочери его брата и соправителя Иоанна V, умершего в 1696 году. Она, в отличие от петровых дочерей, происходила не от гулящей чухонской женки, а от русской матери — Марии Милославской. «Верховники», как их нарекли, предложили Анне подписать «кондиции» — условия, весьма ограничивавшие самодержавие. В соответствии с ними императрица не могла начинать войну и заключать мир, раздаривать вотчины и села, «употреблять в расход» государственные доходы и даже производить в генеральские и придворные чины… «Кондиции» заканчивались обязательством: «буде чего по этому обещанию не исполню, то лишена буду короны Российской».

Россия, подобно Англии, могла стать страной с ограниченным монархическим правлением. У этой идеи, однако, нашлись и противники, одни из которых видел и свою выгоду в близости ко двору, а другие не желали жить под властью аристократии. Гвардия также не поддержала «верховников».

Пока Анна Иоанновна добиралась от Митавы до Москвы, нашлись люди, сумевшие ее соответствующим образом настроить. В подмосковном селе Всесвятском государыню встречали батальон преображенцев и рота кавалергардов, к которым императрица отнеслась весьма милостиво и вопреки «кондициям» приняла на себя — подобно Петру I — чины полковника Преображенского полка и капитана Кавалергардии.

Дальше произошло то, что и должно было произойти: 25 февраля 1730 года гвардейцы потребовали от Анны Иоанновны стать полновластной самодержицей, что она и сделала, «изорвав» пресловутые «кондиции». Английский образец России не подошел… Герцогиня Курляндская притащила вслед за собой фаворита Бирона и огромное количество немцев, которые, подобно тараканам, заполонили все щели — хотя уже с петровских времен на Руси этих самых иноземцев было, хоть отбавляй. Хотя десятилетнее правление Анны и осталось в исторической памяти как «бироновщина», но между тем именно эта императрица стала реальным продолжателем Петровских дел и реформ… Анна Иоанновна первой же ввела в дело и петровский «Устав», назначив своим преемником сына племянницы Анны Леопольдовны и принца Антона Брауншвейгского — младенца Иоанна. Правительницей считалась мать императора, но вся власть отошла к герцогу Бирону, регенту.

А ведь в Петербурге жила цесаревна Елизавета, с именем которой многие связывали надежды на возвращение идеализируемых петровских времен — но без Петровых или, как потом, Аннинских строгостей. «Дщерь Петрова» постоянно поддерживала свой имидж — бывала в гвардейских казармах, запросто общалась с солдатами и их женами, охотно крестила солдатских детей… Однако прошло более года регентства, прежде чем Елизавета взошла на отеческий престол.

В 2 часа пополуночи 25 ноября 1741 года Елизавета в сопровождении близких лиц явилась в казарму гренадерской роты Преображенского полка, и гвардейцы на руках внесли ее в императорский дворец, а затем арестовали Бирона, Брауншвейгскую фамилию и прочих деятелей закончившегося царствования. Вскоре регент Бирон, канцлер Остерман и фельдмаршал Миних отправились в ссылку, а царственные особы — в заточение…

Это был последний дворцовый переворот, совершившийся без пролития крови… Л ведь в начале «осьмнадцатого» века нравы в обществе были гораздо грубее, нежели во второй, «просвещенной», «галантной» его половине.

28 июня 1762 года, свергнув с престола своего мужа — императора Петра III Федоровича, сына старшей дочери Петра I Анны Петровны и герцога Голштинского, — на русский престол взошла Екатерина II, поддержанная худородными гвардейскими офицерами. Через десять дней после переворота низложенный император был убит в Ропше, а еще через два года, в Шлиссельбурге, убили и злосчастного Иоанна Антоновича… Таким кровавым путем Екатерина удерживала власть, законного права на которую не имела.

Эта «леди Макбет» на российском престоле, дружившая с Вольтером и Дидро, желала отделаться и от законного наследника трона — цесаревича Павла Петровича, собственного сына. Правда, точно неизвестно, кто являлся его отцом, ибо Екатерина была весьма любвеобильная… Сына она убивать не стала, но всячески его третировала и хотела в обход его назначить наследником старшего внука — Александра Павловича. Не получилось.

Зато то, чего не сделала бабушка, сделал внучек. 11 марта 1801 года, с молчаливого согласия своего сына, император Павел был убит в Михайловском замке. Александр I взошел на трон, обагренный отцовской кровью, и первые слова, с которыми он обратился к гвардии, были: «Все будет, как при бабушке!» Молодой царь сознательно лгал, прекрасно понимая, что невозможно дать дворянству прежнюю безграничную свободу, а крестьянство закабалять беспредельно, что время фаворитов, беззастенчиво наживавшихся за счет казны, миновало, что в государстве должен быть порядок…

Император Павел, которого, как и его отца, «верноподданные» историки безосновательно изображали идиотом, принял немало дельных законов — в том числе отменил пресловутый петровский «Устав». Отныне трон переходил к старшему сыну усопшего государя, что и происходило без всяких осложнений на протяжении XIX века, за исключением восшествия на престол императора Николая I но здесь были свои особенности. Таким образом, на грани XIX столетия «эпоха дворцовых переворотов» завершилась более, чем на сто лет, потому как последним переворотом можно считать события февраля 1917 года, когда люди из ближайшего окружения государя, имевшие свои корыстные интересы, заставили отречься от престола Николая II. Это уже потом заговор перерос в революцию.

Кстати, нелишне вспомнить, что первым из членов императорской фамилии изменил престолу великий князь Кирилл Владимирович, который привел Гвардейский экипаж к Государственной думе и заявил о своей преданности делу революции. «Прибытие члена императорского дома с красным бантом на груди во главе вверенной его командованию части войск, — писал председатель Думы Михаил Владимирович Родзянко, — знаменовало собою явное нарушение присяги государю императору и означало полное разложение идеи существующего государственного строя…»

А ведь ныне потомки этого «красного адмирала» считают себя законными наследниками Российского престола. Уж такова природа тех, кто именуются Романовыми, — история показала, что они готовы взойти на трон и через родную кровь, и через предательство.

 

Все решали солдаты…

«Имея шестьдесят тысяч штыков в кармане, можно говорить смело», — так в декабре 1825 года заявил генерал от инфантерии граф Михаил Андреевич Милорадович. Санкт-Петербургский военный генерал-губернатор и популярнейший военачальник, он был уверен, что гвардия выполнит любой его приказ. Однако на Сенатской площади всё в общем-то решали ротные командиры. Этот исторический экскурс лучше всего иллюстрирует ошибочную уверенность далеких уже от нас правителей Российской империи в том, что армия — суть единое целое и, осыпая милостями нескольких любимцев, можно обеспечить послушание войска. «Эпоха дворцовых переворотов» доказала обратное: даже самые популярные на полях сражений фельдмаршалы оказывались совершенно беспомощными в минуты политических катаклизмов.

Обратимся к 1730-м годам. Перелистав записки князя Петра Владимировича Долгорукова — историка- диссидента, скандально известного в царствование Николая I, выберем несколько цитат, характеризующих эпоху:

«В то время, как вся Россия стонала в ужасных муках, придворные думали только о том, как бы набить себе карманы и блеснуть роскошью, которая стала обязанностью при дворе».

«Роскошь двора была особенно возмутительна наряду с всеобщими бедствиями и нищетой».

«При Бироне несколько немецких фамилий играли большую роль при дворе. Кроме Левенвольде, Бирон оказывал покровительство еще Менденам, Кейзерлингам, Корфам, Ливенам и Бевернам».

«Страдания, перенесенные русским народом, не поддаются описанию: на человеческом языке нет подходящих слов в, соответствующих выражений, чтобы передать весь их ужас, все их разнообразие…»

Императрица Анна Иоанновна — племянница Петра I, дочь его брата и соправителя, вдова герцога Курляндского — умерла 17 октября 1740 года «после десятилетнего славного царствования, в продолжение которого все ее предприятия, как внешние, так и внутренние, имели желанный успех». Утверждение эго принадлежит генералу Христофору-Герману фон Манштейну, автору «Записок о России», с честью павшему на поле брани. Действительно, при Анне Иоанновне было сделано немало хорошего; возрожден преданный забвению прямыми наследниками Петра I Санкт-Петербург, возрождался флот, были основаны кадетские корпуса, одержаны блистательные победы над турками, подвергнуто разорению Крымское ханство. Однако и сама Анна, и ее фаворит герцог Бирон, и прочие господа с иноземными фамилиями были настолько чужды русскому народу, что их добрые дела оказались напрочь позабыты потомками!

Анна Иоанновна избрала преемника — сына племянницы принцессы Анны Леопольдовны Мекленбургской, дочери своей сестры Екатерины Иоанновны, и принца Антона-Ульриха Брауншвейгского. В момент вступления на престол Иоанну VI было два месяца, так что до его 17-летия регентом был назначен герцог Бирон и трон Российской империи фактически отошел к захудалому курляндскому дворянину, которого молва именовала бывшим конюхом. Хотя сама Анна Иоанновна очень этого не хотела — понимала, что Бирону на троне не усидеть.

«Оскорбительное регентство Бирона толкало к действию, — свидетельствует В. О. Ключевский. — Гвардия зашумела; офицеры, сходясь на улицах и солдатами, громко плакались им на то, что регентство дали Бирону мимо родителей императора, а солдаты бранили офицеров, зачем не зачинают».

Между тем, если обратиться к биографии Бирона в энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, то можно узнать, что «мысль о его регентстве была выдвинута не немцами, а русскими вельможами (кабинет-министр князь Черкасский, генерал-прокурор князь Трубецкой, князь Куракин, граф Головин, граф М. Головкин и в особенности Бестужев-Рюмин)». Это еще раз свидетельствует о том, что лизоблюды, во все времена плотно окружавшие российский престол, вненациональны и что интересы русского народа и государства их волнуют меньше всего.

Императрица как в воду глядела: в ночь на 9 ноября 1740 года Бирон был арестован по приказу фельдмаршала Миниха, а принцесса Анна Леопольдовна объявила себя великой княгиней и правительницей империи на время малолетства сына. Понятно, что русскому народу от такого переворота радости было мало и что коренных перемен в государстве не произошло. «Ах, эти русские свиньи!» — как-то воскликнула великая княжна Анна Леопольдовна посреди приемной залы. Уж ей-то, мекленбургской голодранке, следовало быть повежливее по отношению к великой нации. Хотя известно, что люди, внезапно поднявшиеся па вершины власти, нередко теряют ощущение реальности.

Между тем вокруг трона заплеталась крутая интрига, в которую были вовлечены граф М. Л. Воронцов, братья Шуваловы, хирург Лесток, французский посол маркиз де ла II 1етарди и даже шведский двор — в ту пору Россия со Швецией воевала. «Шведский главнокомандующий граф Левенгаупт, — писал Керсновский, по совету хитроумных версальских политиков опубликовал манифест, в котором уговаривал “достохвальную российскую нацию” не сопротивляться шведам, идущим освобождать Россию от ига иноземных временщиков». Шведы за свою помощь хотели получить обратно Выборг, присоединенный к России в 1710 году, а французы желали корректировки русской внешней политики. Отметим, что ни те, ни другие желаемого не дождались.

Целью заговора было возведение на престол дочери Петра Великого Елизаветы, обладавшей на то гораздо большим правом, нежели пребывающий в младенчестве правнук Петровского брата-соправителя по женской линии. Впрочем, это понимали наиболее умные люди в придворном кругу, а потому строили разнообразные планы относительно будущности императорской дочери — от монастырского заточения до замужества за рубеж. Вокруг нес старались создать вакуум, не дать ей опереться на какие-то реальные силы.

Особенное опасение вызывал граф Бурхард-Христофор Миних, явно обиженный правительницей, им же возведенной на престол. Фельдмаршал рассчитывал быть пожалованным в генералиссимусы, однако Анна Леопольдовна удостоила этой милости своего супруга. Граф был самолюбив и мог отомстить.

Но «Миних не сблизился с Елисаветою, — отмечал С. М. Соловьев. — Он понимал, что вступление на престол Елисаветы будет иметь следствием торжество национального дела, что при ней иностранцу не удастся играть первенствующей роли». Нужно еще учесть, что, по словам князя Долгорукова, «Миних был невероятно жесток к солдатам и к подчиненным ему офицерам».

В результате все и решила гренадерская рота Преображенского полка. Откроем страницы полковой истории — описание событий 25 ноября 1741 года:

«Окончив молитву и несколько успокоившись, Елисавета Петровна около двух часов пополуночи надела под платье латы и, взяв в руки большой серебряный крест, села в сани и отправилась в съезжую избу гренадерской роты… Когда рота собралась вокруг цесаревны, то Елисавета обратилась к гренадерам со следующими сильно прочувствованными словами:

— Знаете ли, ребята, кто я и чья дочь? Родители мои трудились, заводили регулярство, нажили великое сокровище многими трудами, а ныне все это растащено, сверх же того еще и моего живота ищут, но не столько мне себя жаль, как Отечество, управляемое чужими головами. Оно напрасно разоряется и людей столько неведомо за кого пропадает. Кому же хотите верно служить?.. Готовы ли вы идти за мною?

Рота закричала:

— Готовы, наша матушка! Да здравствует Лизавета Петровна!

И громкое Преображснское “ура” в несмолкаемых перекатах грянуло по фронту и своею могучею силою огласило темные и закопченные стены казарм питомцев Петра I… После… Елисавета села в сани и, окруженная гренадерами в составе 300 человек, отправилась в Зимний дворец».

Чтобы обойтись без лишнего шума, сани остановились, не доезжая дворца. Цесаревна пошла пешком, но преображенцы подхватили ее на руки.

«Войдя в комнату правительницы, которая спала вместе с фрейлиною Менгден, — пишет Соловьев, — Елисавета сказала ей: “Сестрица, пора вставать!…” Увидавши за Елисаветою гренадер, Анна Леопольдовна догадалась, в чем дело».

Тут же были арестованы и приверженцы низложенной Брауншвейгской фамилии — в том числе фельдмаршал Миних, которого, кстати, солдаты изрядно поколотили. Дальнейшая его судьба — равно как и судьбы Иоанна VI, его родителей и прочих упомянутых здесь персонажей — пас больше не интересуют.

Императрица Елизавета наградила гренадер по- царски. 13 последний день 1741 года состоялся именной указ государыни: «Понеже во время вступления Нашего на всероссийской родительский Наш престол полки Нашей лейб-гвардии, а особливо гренадерская рота Преображенского полка, Нам ревностную свою верность так показали, что, не можем остаться, не показав особливой Нашей императорской милости к ним». Рота получила странное наименование «лейб-кампании» или «лейб-компании» — точно сказать невозможно, твердые правила правописания еще не существовали. Ее капитаном стала сама Елизавета Петровна, в состав роты капитан-поручиком был введен генерал-фельдцейхмейстер при и ц Гессен-Гомбургский, поручиками — в чине генерал-лейтенантов — действительные камергеры А. Г. Разумовский и М. Л. Воронцов, подпоручиками в чине генерал-майоров — действительные камергеры братья Шуваловы. Чин прапорщика лейб-кампании был сравнен с чином полковника, сержанта — подполковника, капрала — капитана. Все унтер-офицеры, капралы и рядовые были возведены в потомственное дворянство — на их гербах было начертано: «За ревность и верность». 258 рядовых получили в свое владение по деревне и по двадцати девяти крепостных душ. Начальники — гораздо больше.

Но дальше, к сожалей и ю, ничего хорошего не получилось. Есть такая поговорка: «Из грязи, да в князи» — история знает множество нечаянных возвышений, которые потом весьма печально оборачивались. В качестве яркого примера приводим маленький очерк про одного из наиболее известных лейб-кампанцев — Грюнштейна. Интересно, что этот человек принадлежал не к низам российского общества, а был сыном крещеного саксонского еврея. Он прибыл в Россию торговать, разорился и стал солдатом. Очерк этот вошел в книгу Георга фон Гельбига «Русские избранники», выпущенную в Тюбингене в 1809 году:

«Грюнштейн… трудился в своей роте вместе с Шварцем в пользу Елизаветы. По восшествии ее на престол Грюнштейн был назначен адъютантом с чином бригадира при вновь учрежденной лейб-кампании. Он получил большие поместья (927 душ крепостных) и скоро стал генерал — майором. У Грюнштейна не было ума и еще менее нравственности, чтобы вести себя сообразно своему положению. Он доказывал ежедневно, что рожден быть солдатом, которого может сдержать лишь строгая военная дисциплина. Наконец, он даже в публичных местах стал неприлично выражаться об императрице и се возлюбленном. Он был арестован, наказан кнутом и сослан в Великий Устюг.

В 1762 году он был возвращен и отправился в дарованные ему некогда имения. Дальнейшая его судьба нам неизвестна».

Что ж тут говорить о выходцах из «российской глубинки», недавних крепостных мужиках? «История л. — гв. Преображенского полка» свидетельствует:

«Новое правительство, обязанное усердию и привязанности к императрице гвардейских солдат, первоначально дало страшную волю этим солдатам, которая дошла до того, что… солдаты, дотоле приученные к палке и кошкам — плети об нескольких концах, или хвостах, а теперь за свои услуги освобожденные от этих неприятностей, совершенно вышли из повиновения, особенно гренадерская рота Преображенского полка, или лейб-кампанцы, не хотевшие знать начальников, толпами врывались в дома именитейших сановников с угрозами, требовали у них денег, без церемонии брали в богатых домах все, что им нравилось.

Пьянство, разврат, драки, грабительства гвардейских солдат день ото дня принимали все большие размеры… Жители Петербурга были в большом страхе, многие оставили свои дома, и все ворота были заперты.

Лейб-кампанцы и гвардейцы, конечно, уже не знали истории московских стрельцов времен Софьи, но удачно подражали их буйствам… Правительство, помня их недавнюю услугу, не решалось принять надлежащих мер земской строгости; императрица как бы в наказание только перевела офицерами в другие полки некоторых лейб-кампанских солдат».

Впрочем, дело было не только в благодарности за «услугу». В «Истории Кавалергардского полка» сказано более откровенно: «Лейб-кампания была учреждена государыней с целью иметь всегда около себя отряд решительных и преданных ей лиц. Лучшего выбора она не могла сделать: Преображенские гренадеры доказали на деле, что вполне обладают и тем, и другим. Понятно, что команду над этими телохранителями Елизавета Петровна должна была поручить людям, безусловно ей преданным; но, к сожалению, все участники 25 ноября были люди, не только не имевшие никаких военных дарований, но и не имевшие понятия о воинской дисциплине…».

Лейб-кампания просуществовала два десятилетия, имея своей «прямой и единственной обязанностью» охрану государыни. Лейб-кампанцы ежедневно занимали внутренний караул в Петербурге, а также повсюду сопровождали императрицу. Впрочем, многие из них постарались выйти в отставку по состоянию здоровья и, «рассеявшись по деревням, им пожалованным, были самым неугомонным народом, особенно в дальних уездах, буйствовали над своими крестьянами и соседними помещиками, и во все царствование Елизаветы Петровны над ними не было ни суда, ни управы; одно имя лейб-кампанца приводило в трепет небогатых соседей-помещиков, да и богатые, но незнатные их побаивались; иные из лейб-кампанцев держали целые шайки головорезов, так что наводили ужас на целые уезды».

Петр III, вполне легитимным путем вступивший на престол после своей тетки, лейб-кампанию расформировал. А ведь если бы он имел при себе такое же «особое подразделение», то его судьба сложилась бы по-иному…

Кстати, пребывание Елизаветы Петровны «на отеческом престоле» принесло совсем не такие радикальные перемены, на которые надеялась патриотическая часть российского общества. В России всегда ждали «доброго царя», не понимая, что нее государи происходили из одной семьи, а потому во многом были схожи друге другом. «Гвардейские офицеры потребовали у новой императрицы, чтобы она избавила Россию от немецкого ига, — писал Ключевский. — Она дала отставку некоторым немцам. Гвардия осталась недовольна, требуя поголовного изгнания всех немцев за границу. В финляндском походе в лагере под Выборгом против немцев поднялся открытый бунт гвардии, усмиренный только благодаря энергии генерала Кейта…».

Кейт, Лесток, Грюнштейн, принц Гессен-Гомбургский и множество иных — это деятели нового, Елизаветинского царствования. По счастью, в то же царствование возрастали фельдмаршалы граф Петр Семенович Салтыков, граф Петр Александрович Румянцев и генералиссимус князь Александр Васильевич Суворов, которые, говоря словами последнего, «прусских завсегда бивали».

 

«Паденье третьего Петра» (Театральные размышления)

Мы изучаем историю по документам и книгам. Но чтобы почувствовать минувшее, этого порой недостаточно. И тогда нужно побывать в тех местах, где история разворачивалась — например, на руинах Ропшинского дворца или в музейных ныне залах Михайловского замка. А можно прийти в театр, где на сцене разворачивается действо, позволяющее прикоснуться к прошлому, как бы увидеть его изнутри. Таких театров маю, такие спектакли — редкость, но они есть… Наш следующий рассказ посвящен именно такому театральному событию, в первую очередь интересующему нас не с точки зрения драматургии, режиссуры и актерского мастерства, но как возможность понять Историю.

Черные кулисы, черный задник… Между уходящими в глубину сцены колоннами безмолвно стоят рослые Преображенские солдаты, огромная хрустальная люстра качается подобно маятнику Фуко и наползает дым. В истовой молитве обращается к Богу Екатерина Алексеевна, супруга русского императора — но тут внезапно появляется Петр III и заставляет ее петь немецкую песенку. Так начинается спектакль «Хроника дворцового переворота» в филиале Академического Малого театра.

Вскоре зрителям, хорошо знакомым с отечественной историей, становится скучно. Восшествие на престол императрицы Екатерины II, впоследствии нареченной «Великой», события, предшествовавшие перевороту 28 июня 1762 года, расписаны в мемуарах и романах, известны до мельчайших подробностей. Действие пьесы определенно шло по накатанной колее — царица, «русская душою, сама не зная почему», униженная и оскорбленная мужем, презирающим и ее, и русский народ, и страну, которой он правит, ищет и находит опору и помощь в окружающих ее благородных людях.

Но вдруг зазвучала скрипка. Чистая, печальная мелодия заставила замереть не только наивную княгиню Дашкову, но и, кажется, весь зал. Одна лишь Екатерина не поддалась очарованию — документально известно, что она не любила любую музыку — и раздраженно сказала, что это пиликает на скрипке ев супруг. Пожалуй, именно с этого момента действие спектакля стало развиваться совершенно неожиданным образом…

Что знаем мы о правителях прошлого? Фактически лишь то, что захотели рассказать нам их последователи. Например, Елизавета Петровна, Екатерина II и Николай I говорили, что Петр I — великий преобразователь России, и все, что он делал, было хорошо, а потому они стремятся идти его путем — и все в это верили. Приспешники Александра I утверждали, что его венценосный папенька Павел Петрович был сумасшедшим, поэтому его просто следовало убить — и все в это тоже верили. Самое удивительное, что эти характеристики монархов сохранились и при последующей смене общественной формации — так что даже сегодня некоторые наши соотечественники воспринимают критику в адрес Петра I или Екатерины II как личную для себя обиду. Что ж, так называемый «черный пиар» не сейчас выдумали. Он, не имея такого названия, действовал во все века, обеспечивая самодостаточное функционирование государственной машины.

Так получилось, что в истории остался портрет императора Петра III, написанный окровавленными руками его убийц. Мол, это был идиот, погубитель России, сметенный с трона народным гневом. Примером тому может служить фрагмент из знаменитых лекций В. О. Ключевского: «Елизавета приходила в отчаяние от характера и поведения племянника и не могла провести с ним четверти часа без огорчения, гнева и даже отвращения. У себя в комнате, когда заходила о нем речь, императрица заливалась слезами и жаловалась, что Бог дал ей такого наследника…», писал историк об отношении императрицы Елизаветы Петровны к великому князю 11етру Федоровичу. Добавив три строки «негатива», Ключевский вдруг словно бы перечеркивает все единственной фразой: «Так рассказывает Екатерина в своих записках».

Конечно, великая княгиня знала немало тайн русского двора, но даже само отношение к ней Елизаветы Петровны было далеко не столь доверительно, как может показаться из этого рассказа. Несколько дальше у Ключевского следует такое замечание: «Настоящей тиранкой Екатерины была “дорогая тетушка”. Елизавета держала ее, как дикую птицу в клетке…». Где уж тут доверительные рыдания на тему престолонаследия! Просто, нужно думать, Екатерине Алексеевне был выгоден именно такой рассказ — она ведь очень заботилась о том, что говорят о ней современники и что будут говорить потомки.

А вот, кстати, что в своих не предназначавшихся для печати «Некоторых исторических замечаниях» писал о Екатерине II Александр Сергеевич Пушкин: «Возведенная на престол заговором нескольких мятежников, она обогатила их на счет народа и унизила беспокойное наше дворянство…»

Повторим: «заговор нескольких мятежников». Не всенародное

восстание в поддержку бывшей Ангальт-Цербстской принцессы, внезапно возлюбившей русский народ, но заговор дворянской фронды. Пушкин, еще заставший в живых участников и свидетелей переворота, это знал. К тому же события 1762 года косвенно коснулись и его самого. Раскроем стихотворение «Моя биография»:

Однако пересматривать, переоценивать исторические события — даже на основании документов и авторитетных свидетельств современников — дело неблагодарное. При ограниченных тиражах нынешней литературы переворот в историческом сознании нации не совершишь. «Ящик», предлагающий «жвачку для глаз», у мыслящего большинства нации доверием не пользуется. Зато театр, собирающий в своем зале людей далеко не самых бестолковых, может заставить зрителя не только смотреть и сопереживать, но и задумываться. Впечатление от хорошего спектакля остается надолго.

Петр III в спектакле совсем не похож на того истеричного идиота, каковым предстает он, например, в голливудском фильме «Молодая Екатерина». Нет, это великодушный, благородный, сдержанный по характеру, мягкий человек — слишком мягкий и совестливый для правителя великой державы.

Сценическая версия, режиссерская фантазия? Нет. В спектакле есть такая сцена, когда к уже свергнутому, но еще не арестованному Петру Федоровичу приходит только что возвратившийся из 22-летней ссылки герцог Бирон, фаворит императрицы Анны Иоанновны. Теперь это пуганый старик, в котором никак не признать прежнего тирана: даже самые грозные правители впоследствии быстро превращаются в добрых дедушек. Сцена придумана — герцог был возвращен из ссылки еще до переворота, но в ней звучат подлинные бироновские слова: «Если бы Петр III вешая, рубил головы и колесовал, он остался бы императором».

Действительно, Петр III не казнил. Более того, он упразднил пыточную «Тайную розыскных дел канцелярию», сразу же, кстати, возрожденную Екатериной II под названием «Чайной экспедиции».

И если внимательно почитать работы историков, документы, косвенные свидетельства мемуаристов, то возникает несколько иное, отличное от устоявшегося, впечатление о драматических событиях 1762 года. Именно этот внимательный взгляд и лег в основу пьесы.

Три часа напряженного действия. Два главных героя — две сюжетные линии. Благородный Петр, никак не решающийся разорвать узы, связавшие его с развратной, лживой, властолюбивой женой, но зато отважно решающий сложнейшие государственные проблемы. Каждое его решение должно оказать великую пользу России, хотя при этом оно оказывается во вред очередной влиятельной общественной силе: гвардии, высшему духовенству, промышленникам… Во вред людям, развращенным предыдущими «женскими правлениями» Екатерины I, Анны Иоанновны, Елизаветы Петровны.

Как известно, за свое недолгое царствование император Петр III принял ряд очень важных законов, в том числе знаменитый Указ о вольности дворянства, повелел прекратить преследование раскольников и учредил Государственный банк. Екатерина впоследствии приписала большинство его Указов себе…

Император трагически одинок. Рядом с ним лишь генерал-адъютанты — верный Гудович и коварный Измайлов и графиня Елизавета Воронцова — фаворитка, родная сестра княгини Дашковой.

Пожалуй, Елизавете Романовне Воронцовой в нашей истории повезло еще меньше, чем Петру III. Ее портрет нарисован даже не черными красками, но грязью. Между тем, вся вина графини состояла в том, что она была… русской. Заточив неверную Екатерину в монастырь, Петр женился бы на Воронцовой, что могло возродить на Российском престоле национальную династию. Не решился — это очень хорошо показано в спектакле, не успел… В итоге же после немки Екатерины русским царем стал ее сын Павел, имевший ровно 1/8 часть русской крови. Подсчет последующей «русскости» наших государей произвести несложно.

Воронцова в спектакле Малого театра никак не похожа па тот трафаретный образ, что сохранился в литературе — мягкая, женственная, совестливая, она не желает принимать троп ценой несчастья другой женщины и даже пытается примирить супругов. Когда же приходит роковой час, она вдруг проявляет железный воронцовский характер и остается с низверженным государем.

Что было дальше — известно даже из официальной истории. Правда, в «Хронике дворцового переворота» события оказались несколько уплотнены, и Екатерина, уже императрица, фактически сразу избавилась от своих недавних соратников, Орловых и прочих, возведших ее на трон. На самом деле на это ушло несколько больше времени — хотя сам факт так и остался фактом.

«А что народ?» — прозвучал вопрос в заключительной сцене. «Народ еще не понял, за что он пьет!» — последовал четкий ответ. Вот вам и «всенародное ликование по поводу свержения деспотического режима». Как знакомо!

…Качается хрустальная люстра, снова укутывает сцену дым. Только уже нет на престоле Петра III, а есть Екатерина II, и, значит, Россия вступила в новую полосу своей истории.

 

Русский Гамлет, или Легенда о безумном государе

Император Павел I остался в истории в роли сумасшедшего тирана, а царствование его помнится скверным анекдотом. Мол, пытался перекроить русскую жизнь на прусский манер, ввел вахтпарады, заставлял всех снимать шапки перед Зимним дворцом, возвысил Аракчеева и унизил Суворова, какой-то полк целиком сослал в Сибирь, а казаков отправил завоевывать Индию. В общем, слава Богу, что его убили! Эту версию цареубийц и их потомков подхватила и развила советская историография, у которой вообще цари были не в почете…

Действительно, анекдоты — так назывались в те времена примечательные истории, имевшие под собой реальную основу, — были. Например, такой…

Как-то гусарский эскадрон остановился в местечке близ западной границы. Солдаты расположились по избам, а офицеры были приглашены в усадьбу помещика.

Ужин, вино, карты… И надо же случиться, что в тот самый момент, когда эскадронный командир метал банк, к нему с докладом прибыл вахмистр: мол, корчмарь требует за сено немыслимые деньги. «Сено — забрать! Корчмаря — повесить!», — бросил через плечо поглощенный игрой ротмистр. Через час вахмистр доложил, что приказание исполнено: сено взяли, а корчмарь висит.

Вот тут-то ротмистр протрезвел. В мирное время вешать российских подданных не полагалось. Пришлось докладывать полковому командиру, тот доложил далее, а в результате все дошло до самого государя.

Император Павел Петрович издал примерно такой указ: «1. Ротмистра NN за отдачу дурацких приказаний разжаловать в рядовые; 2. Рядового NN за то, что навел в своем эскадроне такой образцовый порядок, что даже самые дурацкие его приказания исполняются неукоснительно, произвести в полковники».

На наш взгляд — умнейший приказ человека, понимающего, что военная служба коренным образом отличается от гражданской жизни и что штатскому никогда не следует провоцировать военного, исполняющего свои обязанности!

«Посмертная реабилитация» оклеветанного государя началась с вышедшей в 1982 году книги Натана Эйдельмана «Грань веков», читатели которой вдруг поняли, что Павел совсем не был безмозглым дураком, а время его правления — отнюдь не самый мрачный этап нашей истории. Пресловутые «павловские чудачества» в большинстве своем оказались либо легендами, либо результатами трудов бездарных исполнителей, во все времена окружавших российский престол плотными толпами. Ведь, кстати, А. С. Пушкин был официально «освобожден» от негласного полицейского надзора только в… 1875 году — при Александре II. Подумать только: почти сорок лет посмертно числился в списках неблагонадежных лиц не кто-то, а прославленный поэт, к тому же имевший придворный чин камер-юнкера! Куда уж тут «подпоручику К и же».

Вот, кстати, еще одна ситуация. Из целого ряда источников можно узнать, что павловский фаворит граф Аракчеев назвал боевые знамена одного гренадерского полка «екатерининскими юбками». Иные историк приписывают эти слова и самому Павлу. Но разве он не понимал важность и силу воинских традиций, не ценил былых подвигов? Понимал — и даже лучше, чем кто-либо другой. Откроем «Историю Русской армии» и прочитаем: «Император Павел поднял значение знамен (до той поры считавшихся амуничной принадлежностью). Он указал знаменам служить бессрочно (до того служили 5 лет)». То есть знамена-«юбки» превратились в ту святыню, за которую умирали в бою.

Это, кстати, только одно из мероприятий военной реформы Павла, о которой у нас практически ничего неизвестно, хотя она была очень своевременной. Вот характеристика конца Екатерининского царствования из «Истории л. — гв. Преображенского полка»: «За этот период приходится отметить некоторый упадок дисциплины и распущенность при исполнении служебных обязанностей. При полном равнодушии к подобному печальному состоянию со стороны начальствующих лиц неудивительно, что с каждым днем распущенность эта возрастала. Дело дошло до того, что нередко караульных офицеров можно было встречать на улице, свободно разгуливающих по- домашнему, в халатах, а их жен — надевавших мундир и исполнявших обязанности мужа. Кутежи и дебоши гвардейской молодежи начали принимать колоссальные размеры».

В армии было еще хуже. В биографическом очерке графа А. А. Аракчеева сказано: «В издержках на содержание войск не было надлежащей отчетности; не имелось верного счета наличному числу людей под ружьем; тысячи солдат, в особенности знавших ремесло, прямо с поступления на службу определялись по поместьям своих начальников; полки не имели однообразного устройства, обучение, содержание и даже обмундирование людей зависели от произвола полковых командиров».

Понимая, что армия — главная опора престола, Павел принялся искоренять этот разврат. За образец он взял прусскую армию — немцы всегда были храбрыми и очень дисциплинированными солдатами. Но, к сожалению, вместе с полезным было взято и вредное: стала возвращаться фактически изжитая в России «линейная тактика», излишне много внимания уделялось строевой муштре и внешней, парадной стороне военного дела. «Фрунтовая зараза», заведенная Павлом и заботливо культивируемая обоими Павловичами — Александром I и Николаем I, пустила в России очень глубокие корни — до конца XX столетия…

Была введена новая форма одежды, на прусский манер, и ее, как известно, всегда ругали — мол, неудобна, тяжела. По вот участники военноисторических клубов, побывавшие в Швейцарии на праздновании 200-летия Суворовского похода, признали, что «павловская» форма» в которой они разыгрывали там баталию, гораздо комфортнее, чем обмундирование 1812 года.

Вообще император Павел выказал немало заботы о солдате — начиная от строительства казарм, тогда как раньше войска располагались «постоем» на обывательских квартирах, и до введения первого знака отличия для нижних чинов. Это была Аннинская медаль, жалуемая за 20-летнюю беспорочную службу солдатам и унтер-офицерам. Награжденные ею не только получали прибавку к жалованью, но и освобождались от телесных наказаний.

В результате реформ существенно изменилась структура армии — вместо 10 егерских корпусов был и созданы 20 полков, увеличено количество кирасир, упразднены легкоконные, конно-егерские и карабинерные полки, восстановлены гусарские. Серьезно улучшена была артиллерия, и не только в плане ее организации — «не было ни одного вида орудия, который не был бы по крайней мере в полтора раза легче соответствующей иностранной системы».

Военная реформа проводилась уже два с половиной года, когда началась наша первая война с Францией — на итальянской земле. Четыре месяца боев поставили противника, державшего в страхе всю Европу, на грань катастрофы, что можно считать лучшим доказательством эффективности павловских преобразований. Да, армию вел Суворов, но после иных реформ, которые позже познало российское воинство, даже и Суворов оказался бы бессильным.

Нет сомнения, что Россия могла бы благоденствовать под твердой павловской рукой, если бы не известные свойства его характера. Свойства эти роковым образом были привиты Павлу Петровичу его матерью Л императрицей Екатериной II.

В Европе великого князя Павла по прямой аналогии нарекли «русским Гамлетом». Восшествие Екатерины на престол — тема особая и большая. Свергнув и убив императора Петра III руками своего любовника, бывшая Ангальт-Цербстская принцесса захватила трон при двух законных наследниках. Одним был Павел, другим — Иоанн Антонович, уже 20 лет содержавшийся в Шлиссельбургской крепости. Через два года Иоанн VI был убит во время так называемого бунта поручика Мировича. В 1775 году погибла обманом вывезенная в Россию по приказанию Екатерины II «княжна Тараканова» — претендентка на русский трон, самозваная — очевидно — дочь Елизаветы Петровны, не оставившая истории своего подлинного имени.

Конечно, императрица не убивала сама, но была причастна ко всем смертям. Прямо леди Макбет какая-то…

Кстати, известный очерк Н. С. Лескова поначалу назывался «Леди Макбет нашего уезда», потом — Мценского уезда, хотя это сделало название менее выразительным. Почему? Наша версия такова: Мценский очень созвучно с Цербстский. Лесковскую злодейку звали Екатерина Измайлова — первым из гвардейских полков, куда примчалась свергнувшая мужа Екатерина, был лейб-гвардии Измайловский. Похоже, Лесков сделал намек, этакую литературную шалость, чего почему-то не заметил ни один из литературоведов.

Нелишне будет вспомнить и слова А. С. Пушкина: «История оценит влияние ее царствования на нравы, откроет жестокую деятельность ее деспотизма под личиной кротости и терпимости, народ, угнетенный наместниками, казну, расхищаемую любовниками, покажет важные ошибки ее в политической экономии, ничтожность в законодательстве, отвратительное фиглярство в сношениях с философами ее столетия — и тогда голос обольщенного Вольтера не избавит ее славной памяти от проклятия России». Вот такая была государыня…

Павел, родной сын, был ей ненавистен, и одна из причин крылась в том, что он был законным наследником незаконно занятого ею трона. Н. К. Шильдер, автор книги «Император Павел I», писал, что перед переворотом 1762 года камергер граф Н. И. Панин «высказывал убеждение, что по устранении Петра III все права на русский престол должны перейти прямо к цесаревичу Павлу Петровичу, а Екатерина, как его мать, может быть признана только правительницей до совершеннолетия сына».

Но Панина оттеснили новые фавориты. Перед совершеннолетием цесаревича уже другие вельможи заговорили о передаче ему престола — и опять напрасно. Екатерина не собиралась терять свою власть. Она бы и Павла отправила вслед за Петром III и прочими, но не имела такой возможности: лишившись сына, она перестала бы быть матерью наследника и превратилась бы в худородную немецкую принцессу, незаконно занявшую русский престол. Тогда бы ее уже не потерпели. Поэтому ей приходилось терпеть сына. Вот точка зрения французских историков Лависса и Рамбо, авторов «Истории XIX века»: «Павел I был, без сомнения, человеком неуравновешенным. Быть может, утрата Павлом душевного покоя объясняется всем тем, что он мог знать или угадывать о событиях 1762 г., связанных с восшествием на престол его матери. Многое объясняется также продолжавшейся тридцать четыре года узурпацией трона, которую Екатерина осуществила в ущерб наследнику престола, взаимной антипатией и недоверием между матерью и сыном и господством фаворитов, дерзких и надменных но отношению к Павлу».

Особенно гнусен был последний из них — Платон Зубов, в 22 года ставший любовником 60-летней государыни. Этот корыстный и наглый молодой человек не только сумел полностью оттеснить от трона выдающегося государственного мужа Г. А. Потемкина, но и получить от императрицы почти все титулы, чины и посты, которыми тот обладал. Он тоже стал светлейшим князем, Таврическим генерал-губернатором — вот только в фельдмаршалы выйти не успел, остановился на генерале от инфантерии.

Великий князь Павел был старше его на тринадцать лет, он был наследником престола. Однако юный хам считал себя выше цесаревича. Как-то на балу, выслушав зубовские рассуждения, Павел заметил: «Я тоже так думаю». Фаворит обернулся на окружавших его царедворцев и воскликнул; «Развел сказал какую-нибудь глупость?»

Вслед за Платоном стремительно возвысилась его семья. Отец, отставной вице-губернатор из провинции, стал обер-прокурором Сенатского департамента, а затем и генерал-прокурором. «Умный человек, но злой и бесчестный, — говорится в «Русском биографическом словаре», — он прославился взяточничеством и лихоимством…

Будучи сенатором, он скупал или вынуждал уступать старые тяжебные дела, добиваясь затем решения их в свою пользу». Но аппетиты, очевидно, превысили возможности: граф А. II. Зубов вдруг скончался в 1795 году.

«Гигант, обладавший большой физической силой, — указано в том же издании о старшем из братьев Зубовых, Николае, — он был пигмеем по своим нравственным качествам. В обращении был груб и высокомерен, охотно пускал в дело кулаки. Один раз на пути из Москвы он приказал высечь кнутьями видных чиновников Сената за то, что они не хотели уступить ранее занятого ими места ночлега». Николай вскоре стал обер-шталмейстером двора.

Даже Дмитрий, «из всех братьев наименее способный, он не проявил себя ни в какой отрасли правительственной деятельности», дослужился к 30 годам до чина генерал- майора и «стоял во главе комиссии о государственных долгах».

Самым толковым из братьев был Валериан, к которому Платон, кстати, ревновал государыню. Он оказался храбрым командиром, отличился в боях с турками и поляками, так что в 25 лет стал генерал-аншефом. Отмечу, что А. В. Суворов стал генерал-майором к 40 годам, а генерал-аншефом — в 56 лет.

В судьбе Павла I эта семья сыграла роковую роль.

В стремлении реформировать Россию, изрядно разоренную женским правлением XVIII века — Екатерина I, Анна Иоанновна, Елизавета Петровна, Екатерина II, — Павел Петрович взял за образец Петра Великого. Но если прадед стремился переустроить все по-новому, то правнуку следовало навести в державе должный порядок. Сложно сказать, что труднее.

У Петра были его «новые люди» — иностранцы, представители незнатных и небогатых дворянских родов, выходцы из низов. Их царь противопоставлял старинной аристократии, стрелецкому воинству и откровенно им благоволил, прощая и казнокрадство, и злоупотребления. Тот же светлейший князь Меншиков столько воровал — и ничего, разве что дубиной по бокам получал.

У Павла своих «новых людей» фактически не было. Он не стал приглашать «кондотьеров» из-за рубежа, а верных «гатчинцев» — офицеров, числившихся в Гатчинском гарнизоне в бытность его великим князем, было совсем немного. Да и путных-то из них раз-два и обчелся — Аракчеев, Ростопчин…

Но к своим любимцам государь предъявлял столь же строгие требования, как и ко всем прочим. Попытался, например, граф Аракчеев покрыть своего брата-генерала, подчиненные которого проштрафились в карауле, — и получил в 1799 году отставку. Ростопчин же попал в немилость в феврале 1801 года.

Как писали Лависс и Рамбо, Павел «был исполнен презрения к людям, по крайней мере к тем, которые его окружали; изменчив в своей милости, часто жесток, с легкостью подвергал опале. Однако ему нельзя отказать ни в благородных рыцарских чувствах, ни в искреннем желании облегчить участь низов — крестьян, солдат. Особенную суровость он проявлял по отношению к знати — к придворным, к любимцам Екатерины, к губернаторам, которые угнетали вверенные им области».

Известие о смерти императрицы Екатерины в Гатчину привез граф Николай Зубов, униженно повалившийся Павлу в ноги. Вскоре в ноги императору валился и светлейший князь Платон Зубов, которого Павел Петрович благодарил за верную службу своей покойной матушке и сделал генерал-адъютантом. Впрочем, через год, когда последствия этой «верной службы», принесшей России миллионные убытки, стали очевидны, семья Зубовых была удалена от двора.

Реформаторская деятельность Павла позабыта историками. А ведь государь не знал покоя, возрождая армию и флот, определяя приоритеты во внешней политике (что выгоднее для России — война или союз с Францией?), стремясь наладить государственное управление, искоренить воровство и злоупотребления, улучшить положение основного существовавшего тогда класса — земледельцев. Так, работа на барщине была ограничена тремя днями, и недаром аристократы презрительно называли Павла «мужицкий царь».

Но как мешали делу взрывной, экспрессивный характер государя, его максимализм и… рыцарское благородство его натуры. Павел Петрович не признавал полутонов: если виновен — то сразу с глаз долой, если честен — государево доверие во всем. К тому же император был строг, но отходчив. Его немилость обычно оказывалась недолгой. Всем этим умело пользовались опытные интриганы, всегда окружающие трон.

Вновь обратимся к «Истории XIX века»: «В заговор вошли сыновья тех, кто был в заговоре против его отца (среди них, как и в 1762 г., Панин и Талызин), фавориты его матери (три брата Зубовы), лифляндский барон Пален и ганноверец генерал Беннигсен». Этой фразой дана полная характеристика всем «антипавловским» силам. Вернее, почти всем, ибо в заговор был посвящен и наследник престола цесаревич Александр.

А еще была Ольга Жеребцова, урожденная Зубова, сестра фаворита, которая, по справке «Русского биографического словаря», «принимала видное участие в организации заговора… благодаря влиянию лорда Витворда (английского посланника), с которым была в очень близких отношениях» (по другому свидетельству, «Жеребцова была действительно более чем легкого поведения, но не имела никакой любовной интриги с Витвордом»). Именно через нее поступали английские деньги на убийство русского царя, который своей независимой политикой угрожал интересам далекого островного государства.

Главное же, чем были до смерти напуганы в туманном Альбионе — это возможностью похода на Индию. Лависс и Рамбо писали: «Так как у обоих властелинов [Наполеона и Павла I] был один и тот же непримиримый враг, то, естественно, напрашивалась мысль о более тесном сближении между ними ради совместной борьбы с этим врагом, чтобы окончательно сокрушить индийскую державу Англии — главный источник ее богатства и мощи. Так возник тот великий план, первая мысль о котором, без сомнения, принадлежала Бонапарту, а средства к исполнению были изучены и предложены царем».

Значит план Индийского похода принадлежал гениальному полководцу Бонапарту? Откроем «Очерки истории Франции»: «19 мая 1798 года армия под командованием Бонапарта (300 кораблей, 10 тыс. человек и 35-тысячный экспедиционный корпус) покинула Тулон… и 30 июня начала высадку в Александрии». На вопрос, что именно было нужно французам в Египте, далее говорится: «После распада первой (антифранцузской) коалиции войну против Франции продолжала одна Англия. Директория намеревалась организовать высадку войск на Британских островах, но от этого пришлось отказаться из-за отсутствия необходимых сил и средств. Тогда появился план нанести удар по коммуникациям, связывающим Англию с Индией, план захвата Египта». Кстати, в первоначальном своем варианте идея французского десанта в Египет принадлежала еще герцогу Шуазелю, министру иностранных дел короля Людовика XV, правившего до 1774 года.

Таким образом начинает выстраиваться логическая цепь «наполеоновских» — в прямом и переносном смысле — планов: сначала перерезать коммуникации, потом двинуть войска этими дорогами к «жемчужине Английской короны», как издавна именовали Индию. Об этих планах пишет и Дмитрий Мережковский в романе- биографии «Наполеон»: «Через Египет на Индию, чтобы там нанести смертельный удар мировому владычеству Англии, — таков исполинский план Бонапарта, «безумная химера, вышедшая из больного мозга».

Подтверждая эту версию, современный французский историк Жан Тюлар, автор книги «Наполеон, или Миф о “Спасителе”, гораздо менее экспрессивен: «Оккупация Египта позволяла решить сразу три стратегические задачи: захватить Суэцкий перешеек, блокировав тем самым один из путей, связывавший Индию с Англией, заполучить новую колонию… завладеть важным плацдармом, открывающим доступ к основному источнику процветания Англии — Индии, где Типпо-Сахиб вел освободительную войну с британскими колонизаторами».

Итак, план вторжения в Индию представляется объективной реальностью. Нужно ли это было России?

Война в Европе продолжалась добрый десяток лет и показывала примерное равенство сторон — Франции и Англии. Это противоборство с переменных успехом могло продолжаться еще довольно долго, если бы на континенте не существовало третье великое государство — наше Отечество. А русский царь понимал, что, во-первых, с победителем нужно дружить и, во-вторых, что победителя должна определить именно Россия.

Известный советский ученый А. 3. Манфред так оценивал ситуацию: «Россия в то время экономически и политически значительно отставала от Англии и Франции. Но она намного превосходила их огромной территорией, населением, военной мощью. Сила России основывалась на ее военном могуществе».

Добавим, что так было до 1990-х годов, и потому с нашей державой всегда считались. Но вернемся к книге Манфреда «Наполеон»: «В 1799–1800 годах решающая роль России на сцене европейской политики была показана с полной наглядностью. Разве Итальянский поход Суворова за три месяца не перечеркнул все победы и завоевания прославленных французских полководцев? Разве он не поставил Францию на край поражения? И затем, когда Россия вышла из коалиции, разве чаша весов не склонилась снова в пользу Франции?»

Не так сложно понять, почему русский царь предпочел возрождающуюся французскую монархию своекорыстной Англии, во всяком деле стремящейся достичь своей выгоды в ущерб другим. Можно вспомнить и про то, что тесные русско-французские отношения существовали в определенные периоды царствований и Елизаветы Петровны, и Екатерины II.

Однако ошибаются те, кто считает, что Индийский поход был начат исключительно в угоду новым французским друзьям. «Чуть позже пойдут разговоры об умопомрачении Павла, отправившего казаков в поход на Индию, — пишет в книге «Александр I» А. Н. Архангельский*— О том же, что план разрабатывался совместно с Наполеоном, равно как о давних планах Екатерины воевать берега Ганга и Персидском походе Петра как-то забывалось».

Так значит, вести россиян походом на Индию русские цари придумали еще задолго до Павла? Убедиться в этом несложно — автор «Кавказской войны» генерал-лейтенант В. А. Потто свидетельствует на первых же страницах своего многотомного труда: «Петр перенес свои любимые помыслы на Каспийское побережье и решился предпринять исследование восточных берегов этого моря, откуда предположил искать торговый путь в Индию. Исполнителем этой могучей мысли был избран им князь Бекович-Черкасский. В 1716 году Бекович отплыл из Астрахани и начал сосредоточивать сильный отряд близ самого устья Яика. С Кавказа назначены были в этот поход конный пятисотенный полк гребенских и часть терских казаков…» По, как известно, отряд князя Черкасского погиб в боях с хивинцами, а с командира его — живого — сняли кожу, из которой сделали чучело. И все равно русские торили путь на юго-восток…

Чем же вызваны резко отрицательные оценки большинством русских, а вслед за ними и советских историков «Индийского плана» Павла Петровича?

Вот, например, что пишет знаменитый русский историк Н. К. Шильдер, автор книг об императорах Павле I, Александре I и Николае I: «Павел не обошелся без обычных фантастических увлечений: был задуман поход в Индию. Хотя о совместном действии русских войск с французскими в этом направлении мечтал также и первый консул, замышляя окончательное поражение Англии, и с этой целью разработал проект похода в Индию, но император Павел вознамерился решить эту трудную задачу самостоятельно, при посредстве одних казаков».

Тяжела роль «придворного историка», ибо ему следует не только заглядывать в прошлое, но и постоянно оглядываться на настоящее. Писать об императоре, убитом с молчаливого согласия сына, можно только в строжайшем соответствии с высочайше утвержденной версией. А оная гласит: «безумец, губивший Россию». И нет нужды, что наследник — отцеубийца заключал потом с тем же Наполеоном позорный для России Тильзитский мир, а другой сын убиенного императора позорно проиграл Восточную войну союзу французов и англичан.

Интересно, на какую ступень вознеслась бы Россия в союзе с наполеоновской Францией, и какое место досталось бы в том разделенном на две сферы влияния мире Англии, если бы не цареубийство?

Попробуем восстановить события. Итак, 12 (24) января 1801 года император Павел отправил атаману войска Донского генералу от кавалерии В. П. Орлову 1-му несколько рескриптов, поручая ему двигаться «прямо через Бухарию и Хиву на реку Индус и на заведения английские, по ней лежащие».

Казаки — 22 507 сабель при 12 единорогах и стольких же пушках, сорок один полк и две конные роты, — пошли, преодолевая в день по 30–40 верст. Их путь оказался весьма нелегким из-за недостаточной подготовки, дурных дорог и погодных условий — в том числе непредвиденно раннего вскрытия рек. «Если… отряду пришлось преодолевать неимоверные трудности при движении по собственной земле, то легко себе представить плачевную участь донцов при дальнейшем движении их, в особенности за Оренбургом!» — буквально восклицает в своей книге генерал Шильдер.

Если верить ему и другим «традиционным» историкам, то из похода получилась неимоверная глупость и ничего более. Однако в упомянутой уже книге «Грань веков» можно узнать о существовании следующего плана: «35 тысяч французской пехоты с артиллерией во главе с одним из лучших французских генералов, Массена, должны двинуться по Дунаю, через Черное море, Таганрог, Царицын, Астрахань… В устье Волги французы должны соединиться с 35-тысячной русской армией (понятно, не считая того казачьего войска, которое «своим путем» идет через Бухарию). Объединенный русско-французский корпус затем пересечет Каспийское море и высадится в Астрабаде».

Можно смеяться над попыткой захватить Индию двадцатитысячной казачьей ордой, но если к ней прибавить 70 Тысяч регулярной русской и французской пехоты, представлявших две лучшие армии мира — тут уже и улыбаться не захочется. А ведь в Египте еще оставались силы той армии, которую в 1798 году привел к пирамидам Наполеон! А с Камчатки в Индийский океан должны были подойти три русских фрегата, которые могли составить достойную конкуренцию находящимся там английским кораблям.

Кстати, с пресловутым казачьим походом дело тоже обстоит далеко не так просто. Ведь на Дону тогда было очень даже неспокойно. Одно только то, что осенью 1800 года в Черкасске были казнены «за мятежные замыслы» полковник лейб-гвардии Казачьего полка Евграф Грузинов — из бывших гатчинцев, и брат его Петр, отставной подполковник свидетельствует о многом. Император не раз высказывал желание «встряхнуть казачков» — вот и отправил их «своим путем», в целях «воинского воспитания». Не случайно, значит, возвратились к своим полкам генерал Платов и иные офицеры, выпущенные перед походом из крепости…

Верно, неуютно стало тогда на Британских островах — и пошли в Россию по тайным каналам деньги для братьев Зубовых и иже с ними…

Да, но откуда вновь появилась зубовская семейка? Так это государь их простил и вновь к себе приблизил, не понимая, что фавориты прошлого царствования, утратившие былое значение, всегда представляют потенциальную опасность. Вот и Зубовы оказались в числе цареубийц. Платон первым ворвался в цареву спальню, Николай первым ударил государя в висок золотой табакеркой, а Валериан приехал в Михайловский замок последним, когда все было кончено. Он попытался поздравить караульных солдат с новым государем, но «приветствие его было встречено гак враждебно, что граф поспешил удалиться».

Так оборвалась жизнь «русского Гамлета», всю жизнь ожидавшего, что его убьют. Думал, что мать. Оказалось сын…

Зато царь Александр I все прекрасно понимал. Он быстро избавился от тех, кто помог ему занять престол, обагренный кровью отца, а затем и от деятелей Екатерининской эпохи, хотя первой его фразой как царя было: «Все будет, как при бабушке!» Фавориты и деятели прежних царствований помаячили у подножия трона и разъехались по своим поместьям. Остался один Аракчеев — честный, умный, жестокий. На его гербе справедливо значилось «Без лести предан».

Рассказ об этой трагедии уместно закончить словами из «Истории Русской армии»: «Император Павел, несмотря на всю свою строгость и вспыльчивость, любил солдата, и тот чувствовал это и платил царю тем же. Безмолвные шеренги плачущих гренадеров, молча колеблющиеся линии штыков в роковое утро 12 марта 1801 года являются одной из самых сильных по своему трагизму картин в истории Русской армии».

К сожалению, летопись Павловского царствования оказалась настолько скрыта или искажена, что к ней в таком виде просто привыкли. Между тем эти времена ждут еще своих исследователей, которые должны не только воскресить позабытые события прошлого, но и понять, как и для чего создаются легенды, кому выгодно подменять ими подлинные страницы нашей отечественной истории.

 

Год 1812-й — славный и… таинственный

Участники разговора за «круглым столом», проведенного в правлении Центрального совета Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры (ВООПИК) — писатель Алла Бегунова, председатель Военноисторической секции Центрального совета ВООПИК и руководитель военноисторического клуба (здесь и далее — ВИК) «Лейб-гвардии Гродненский гусарский полк»; кандидат исторических наук Александр Беспалов, руководитель ВИК «Флигель-рота»; Алексей Васильев, научный редактор издательства «Изографус»; Александр Гапенко, руководитель ВИК «Лейб-гренадерский полк»; Пантелеймон Грюнберг, член Пушкинской комиссии Института мировой литературы РАН; доктор военных наук генерал армии Владимир Лобов; председатель Центрального совета ВООПИК Галина Маланичева; кандидат исторических наук Юрий Никифоров, научный сотрудник Института всеобщей истории РАН; кандидат исторических наук Александр Орлов, доцент Московского государственного открытого педагогического университета имени М. А. Шолохова и его студент Владимир Монаенков; Александр Петров, член редколлегий журналов «Император» и «Армии и битвы», член ВИК «Флигель-рота»; Владимир Петров, член ВИК «Павлоградский гусар»; Александр Шуринов, член Общества потомков участников Отечественной войны 1812 года.

— Казалось бы, Война 1812 года является одним из краеугольных камней нашего исторического знания. Между тем, наши реальные знания о ней весьма скудны, и даже то, что известно, рождает множество домыслов, предположений и загадок. И вот вопрос: могла ли она вообще не начаться? Ведь совсем еще недавно в Тильзите императоры говорили о нерушимой дружбе…

ВАСИЛЬЕВ: Но уже после Эрфуртского свидания, наступивших в 1808 гаду охлаждений Александр I был решительным противником какого-либо мира с Наполеоном. В 1810 году Россия разработала план вторжения в Герцогство Варшавское л то есть однозначно был взят курс на антифранцузскую войну. Наполеон был властолюбивый император, и он не доверял России. Эти взаимные шаги и привели к событиям 1812 года.

БЕСПАЛОВ: Помимо всего, здесь была и неприязнь, замешанная на личных взаимоотношениях. Наполеон Бонапарт публично, па всю Европу, оскорбил русского императора, напомнив тому о его участии в убийстве собственного отца.

— 1804 год — расстрел французами герцога Энгиенского, нота Александра I и ответ Наполеона о том, что если бы нынешний царь знал о намерениях англичан убить Павла, неужели бы он не попытался захватить злоумышленников? По мнению академика Тарле, «более ясно назвать публично и официально Александра Павловича отцеубийцей было невозможно».

ЛОБОВ: Можно сказать, что столкнулись два рода: французский наполеоновский род, который по сути дела овладел Европой, и представители русской династии Романовых, кровными узами связанные со многими правящими дворами. Наполеоновский род я бы вообще назвал авантюристическим — еще на Корсике вся его семья была связана с борьбой за власть: мать, отец, два брата — все. Когда Наполеон объявил себя консулом, он своих родственников везде расставил: в Нидерландах — брата Людовика, в Испании — Жозефа… Политика этого рода была не только авантюристическая, но и захватническая. Борясь за свое влияние в Европе, Бонапарты посылали солдат против Австрии, Пруссии, Италии, Испании… Естественно, в конце концов Наполеон пошел и на Россию.

— То есть причины войны получаются сугубо личные?

ШУРИНОВ: Думаю, Наполеона вряд ли интересовала собственно Россия — организовав континентальную блокаду Англии, он рассчитывал с помощью России выйти в подвластную Англии Индию…

ОРЛОВ: Наполеон боялся того, что Александр, испытывая трудности с экономикой, в конце концов вернется к идее о союзе с Англией — об этом он говорил неоднократно и постоянно упрекал русского посла в Париже Куракина, что Александр уходит от Тильзитского союза. Поэтому, мне кажется, вторжение в Россию было стремлением Наполеона поразить Англию и наказать Александра, но ни в коем случае не допустить, чтобы тот был свергнут с престола. Александра он рассматривал как своего будущего союзника. План совместного похода войск Наполеона и Павла I был вполне реальным — тем более, если мы говорим, что Наполеон был авантюристом, то почему ему не предпринять авантюристический план? Восточные грезы всегда тревожили мозг великого императора французов.

ЛОБОВ: Индия — это был блеф, как и тот, когда он собрал все свое войско, назвал его «Английской армией» и якобы готовил высадить в Англии.

На самом деле он готовил войска, которые потом назвал «Великой армией», против России.

ВАСИЛЬЕВ: Не совсем так. «Английской», чтобы обмануть англичан, первоначально называлась та армия, которая была сформирована в 1797 году. Готовилась экспедиция в Египет, и, чтобы отвлечь внимание британского флота от этой экспедиции, ее назвали «Английской». Когда армию погрузили на корабли, ее переименовали в «Восточную армию» — и она захватила Мальту, высадилась в Египте и т. д. «Великая армия» так и называлась с самого ее основания.

ОРЛОВ: Все же к войне с Россией Наполеона привела постоянная борьба с Англией, его идефикс о том, что необходимо громить Англию везде, во всех случаях… Это была самая главная, самая большая его ошибка. Если бы войны не было — попытаемся пофантазировать, мир сейчас имел бы совершенно другую конфигурацию, другие очертания. Причем, хотя и трудно сказать, что стало бы с Великобританией, но ясно, что ничего хорошего бы с ней не произошло.

ГРЮНБЕРГ: Наполеон шел в Россию вовсе не для того, чтобы сделать ее союзницей! Союзничество с Наполеоном — вообще вещь странная, у него были не союзники, а сателлиты. Термин «когда Наполеон и его союзники» совершенно несправедлив. Никто добровольно в союз с Наполеоном не вступал — ни Австрия, ни Пруссия…

ОРЛОВ: А где вы видели, что союзы заключаются на абсолютно равных началах? Всегда слабые страны стараются получить поддержку, прислонившись к каким-то более сильным странам. В 1807 году Александр пошел на союз с Наполеоном потому, что он был слаб. Потом он постепенно начал из-под этого влияния выходить. И тот решил его наказать, показать, что этого делать не надо.

ГРЮНБЕРГ: Вес же Наполеон пришел не за союзом, но совершенно ввести Россию в свою орбиту. Он сам говорил, что война для него — политическая. Индия и Англия — разговор потом, это была как бы пропагандистская модель для армии, которая шла в Россию. Мол, это промежуточный этап, потом пойдем дальше. Наполеон понимал, что с «византийцем» Александром так просто не справишься. Те силы, которые он ввел в Россию, он вел не на Индию или Англию, а именно против России, которую он рассматривая как своего идейною противника. Не идеологического — понятие «идеология» появилось только в XX столетии.

ОРЛОВ: Наполеон — великий государственный деятель, не надо его низводить до положения авантюриста. В чем тогда наша победа, наша заслуга, если мы поразили такого суетливого, неталантливого человека?

ШУРИНОВ: Ну, это я слышал многократно — что он великий, поэтому мы великие. Такая позиция мешает нашему изучению своего собственного народа, своей культуры. Мы привыкли все мерить на манер этого человека — а ведь можно привести немало примеров его крайней меркантильности, жестокости… Нам лучше бы разобраться в механизме той духовности, которая была в русском народе, и понять этот механизм, отнести его к нашим дням. Если мы поймем этот механизм, то, наверное, сможем даже внести все это в нашу жизнь.

ЛОБОВ: Да, нам надо в первую очередь поднимать своих государей, которые сделали для России очень и очень многое. Почему восхваляют Наполеона, а не Александра? Не понимаю. Ведь Александр I — высокоинтеллектуальный человек, патриот России, высочайший политик, дипломат и полководец. Но про него мы ни одного доброго слова не написали! Нет ни одной фундаментальной книги про Александра и его царствование, про его реформаторскую жизнь, полководческие дела. Причина, мне кажется, одна: Западу невыгодно, чтобы Александр выглядел Александром. Им нужно, чтобы Наполеон выглядел Наполеоном.

ОРЛОВ: Мы совершенно оторвали выдающихся деятелей от исторической ситуации. Наполеона невозможно отделить от тех социальных слоев, которые его поддерживали. Борьба с Англией была важнейшей задачей, поставленной перед Наполеоном французским обществом. Россия нарушала условия континентальной блокады, значит, ее нужно было за это наказать. Это четко прослеживается во всех переговорах, которые вел Наполеон с Александром перед войной, во всей дальнейшей политике. Наполеон считал, что достаточно легкого нажима на Александра, и он опять эту политику поменяет.

— Кстати, Александр Павлович сознавал неизбежность войны?

ЛОБОВ: Александр I хорошо изучил Наполеона, поэтому в неизбежности нападения он не сомневался, а его стратегии противопоставил свою стратегию.

— Разве? Насколько известно из курса истории, вся стратегия заключалась в долгом отступлении. Как у Лермонтова: «Мы долго молча отступали…»

ГАПЕНКО: Не все так просто. Ведь буквально накануне войны с Наполеоном у России были конфликты с Турцией, с Персией, со Швецией. Их необходимо было разрешить к началу большой войны…

ЛОБОВ: Да, Александр понимал, что, если Наполеон пойдет вместе с турками и шведами, России конец! Наполеон действительно рассчитывал, что это будут его союзники. Но Александр I, тщательно все изучив, принимает решение и выводит из войны Турцию. Он делает ее нейтральной, отдав ей Валахию. Наполеон лишается первого союзника. Александр лишил его и других союзников — шведов, когда вошел в Финляндию; финнам он сказал: сохраняйте Сенат, свою государственность, мы вас трогать не будем… Таким образом, организовать войну против России «на два фронта» Наполеон не сумел.

— Ну а если определить характер стратегии Наполеона…

ЛОБОВ: Стратегия заключалась в том, чтобы разгромить армию, завладеть столицей и после этого овладеть государством. Собираясь в Россию-матушку, Наполеон сосредоточил свои войска исходя из такого же расчета. Главные силы, около 300 тысяч, были сосредоточены на северо — востоке. На Смоленском направлении, чуть южнее, — около 150 тысяч. То есть направление было взято на Санкт-Петербург. Наполеон намеревался разгромить паши войска, овладеть столицей, ну а потом, рассчитывал он, Россия сама собой и развалится. То есть он решил разгромить Россию полностью.

— Войну в России ждали. К ней готовились и государство, и армия. Но все же, как было воспринято ее начало в русском обществе?

ОРЛОВ: Читая литературу, я убедился, что в Европе все панически боялись Наполеона. Это был какой-то давящий, парализующий страх — в том числе и в России. Да, не все, но огромное большинство и во всех слоях общества.

В. ПЕТРОВ: Да, население было в состоянии панического страха. Но военачальники и люди, которые знали, как воевать, в таком состоянии не были. В предыдущих кампаниях русские достойно противостояли Наполеону.

ОРЛОВ: Противостояли достойно, но побеждали ли? Для

военачальника очень важно сознание: мы его побеждали, и мы не боимся. Наши воины готовы были сражаться — отдадим должное их смелости.

В. ПЕТРОВ: Наш солдат шал» что французы т такие же люди, с двумя руками и ногами, и им очень не нравится, когда их пыряют штыком в живот. К тому же, русские солдаты были профессионалы, а большую половину пришедших в Россию полков французской армии составляли новобранцы. Командир 7-го конно-егерского полка пишет, что из его 500 человек не более 30 могут ездить верхом! Лошадей боятся! Не надо говорить, что у русских был страх перед французами — боялись полководца Наполеона, это другое. Пиетет перед ним.

ОРЛОВ: Где Наполеон — гам победа!

— Если вспомнить известный дневник прапорщика Свиты по квартирмейстерской части Николая Дурново, то слово «уныние» в отношение настроений Главной квартиры встречается там довольно часто.

ОРЛОВ: Когда войска отступают, в них неизбежно возникает бацилла под названием «измена». Зарождается осознание того, что мы хотим и можем сражаться, а полководцы наши почему-то не хотят этого делать. Почему?

ГАПЕНКО: Если добавить, что половина командирских фамилий нерусские…

ОРЛОВ: Вот и возникают вопросы: почему так происходит? боятся они? предали? их купили? Из-за того в начале войны было очень много дезертиров.

МОНАЕНКОВ: В своих мемуарах Ермолов рассказывает, как он изгонял солдат, грабивших церковь.

— Из сказанного можно предположить, хотя бы гипотетически, что Наполеон имел какие-то возможности выиграть эту войну или хотя бы не подвергнуться тому сокрушительному разгрому. Каким образом это бы ему удалось?

ВАСИЛЬЕВ: Ему нужно было не углубляться в исконно русские губернии, но ограничиться ведением боевых действий в губерниях западных. Там не было патриотического антинаполеоновского движения, а местные жители — белорусы, литовцы, прибалты и т. Д. относились достаточно индифферентно как к русским, так и к французским войскам. Более того, гам была часть территорий, недавно при соединенных к России, где российская власть рассматривалась еще как чужеродная. Здесь у пего были бы шансы вести войну по своим правилам. Но, войдя в исконно русские губернии, которые со времен поляков, с XVII века, не знали вражеского сапога на своей территории, он столкнулся с народной войной.

ГРЮНБЕРГ: Сопротивление оказывало почти все население!

ВАСИЛЬЕВ: Кроме того, он до такой степени растянул коммуникации, что уже не мог поддерживать существование армии, и она таяла без всяких сражений.

— Об этом уже после Смоленска докладывал флигель-адъютант Михаил Орлов, ездивший к французам для выяснения судьбы генерала Тучкова 3-го.

ВАСИЛЬЕВ: Французская армия просто растаяла бы сама собой без всякого сопротивления с русской стороны, если бы Наполеон дошел, например, до Урала. Он приехал бы туда с горсткой своих офицеров и генералов и с личным эскортом.

ШУРИНОВ: Если вести разговор в сослагательном наклонении, то Наполеону после Бородинской битвы следовало бы оценить ситуацию и повернуть обратно. Если бы он был настолько дальновидным стратегом, как это принято считать, то, наверное, бы подумал о будущем своей армии, своей Франции, о себе… Ведь именно последующие события как раз и сплотили русский народ с армией.

— Ну а в начале войны, когда для подавляющего большинства населения все было непонятно и страшно, на что надеялись тогда наши соотечественники?

ОРЛОВ: В Москве, как это ни удивительно сейчас покажется, была идея, что нам помогут британские войска! Был даже случай, что вступающих в Москву французов встречали хлебом, помазанным маслом: «Вы англичане?..» Но это — частности. А величие русского народа в том-то и состоит, что боялись, трусили, дрожали, но знали, что воевать-то надо — и воевали. Не за Александра воевали, не за Кутузова, не за пушки или курганы — за свою страну, за Россию!

— Была ли у царя возможность остановить эту войну в самом ее начале? Ну; как бы повторить Тильзит — понятно, что уже на менее выгодных условиях.

БЕСПАЛОВ: Александр Павлович никогда бы не пошел на заключение неправомерного мирного договора с Наполеоном! Дело не только в личной неприязни великих противников — просто, если бы император заключил мирный договор с Францией, на следующий день, я думаю, он бы перестал быть императором. Подавляющее большинство общества было настроено на проведение тотальной войны. Нашествие «двунадесяти языков» обратилось в народное и всенародное бедствие, почему и война была названа Отечественной, все сословия, вне зависимости от рангов и имущественного ценза, встали на защиту своей страны. Поэтому даже гипотетически нельзя представить, чтобы наш император тогда заключил мирный договор. Такого бы не было…

ВАСИЛЬЕВ: Хотя, конечно, если б Россия была разгромлена, то была б вынуждена заключить мир — но мир мог быть заключен только через труп русского царя. Хотя нашлись бы и предатели, возможно, «марионеточное правительство», но сопротивление русской нации продолжалось бы, и в том или ином вариантах повторилось бы «смутное время»… Теоретически у Наполеона были какие- то шансы, и если б он по-другому новел боевые действия, то мог хотя бы избежать катастрофы и на каком-то этапе добиться выгодного перемирия. Это могло быть, потому что силы России не были безграничны. Нельзя забывать, что ее финансы были не в лучшем состоянии, а разгром регулярных русских войск вообще поставил бы Россию на грань катастрофы.

— Итак, Россия вступила в Отечественную войну одна, без союзников…

ВАСИЛЬЕВ: Нет, уже сформировалась антинаполеоновская коалиция — Россия, Англия, Швеция, Испания. В начале 1813 года в нее пришла Пруссия.

ОРЛОВ: Коалиция документально была оформлена только в 1813 году, а в 1812-м у России был один союзник Швеция, с которой был подписан официальный договор о союзе.

ЛОБОВ: Вспомним, что еще весной 1812 года на пере-говорах о союзе наследный шведский принц Карл-Юханн, бывший маршал Бернадот, просил о возвращении Аландских островов. Что ответил, узнав об этом, Александр? «Русский царь завоеванными территориями не торгует!» Значит, он и тогда ощущал свою силу, и воля у Александра была железнейшая.

В. ПЕТРОВ: Вместо Финляндии или Аландских островов отдали Норвегию.

— Это уже было после войны, и Норвегия объединилась со Швецией на правах унии.

В. ПЕТРОВ: Да, конечно… Если учесть, что количество наполеоновских войск в Испании было сопоставимо с «Великой армией», то союз был вполне реальным.

— То есть в союзе получался только один номинальный член «Англия?

ОРЛОВ: Вопрос гораздо сложнее. В июне-августе 1812 года в Лондоне почти никто не сомневался, что Россия проиграет войну. Она не сможет победить под грузом внутренних проблем, со своим недееспособным государственным аппаратом, бездарными полководцами, с Александром, готовым в любую минуту повторить Тильзит — хотя он сам еще до начала войны неоднократно говорил, что будет сражаться с Наполеоном до конца. Быть может, он таким образом пытался опять привлечь интересы Англии на сторону России. Но только Каннинг, министр иностранных дел, и генерал Уэлсли, будущий герцог Веллингтон, считали, что Россия победит — если начнет вести войну по примеру испанской герильи. Все остальные, в том числе действующие политики, были убеждены, что Россия войну проиграет и Александр пойдет на новый сговор с Наполеоном. Они называли это «вторым изданием Тильзитского мира».

Поэтому, хотя сразу после начала войны Россия неоднократно обращалась за помощью, Англия выжидала, не знала, на кого ей ставить. Напрасно обвинять английских политиков в эгоизме, говорить, что они стремились лить русскую кровь или «континентальную» кровь, чтобы взаимно ослабить европейские державы… Они просто не хотели ставить на заранее проигравшую сторону.

ЛОБОВ: Англия знала, что Франция всегда будет ей угрожать. Почему же были эти раздумья?..

ОРЛОВ: Александр был вынужден пойти на два крупных шага, которые доказали, что его сторона не проигравшая, она еще поборется. В октябреноябре в Великобританию был отправлен отряд кораблей Балтийского флота — больше 20 вымпелов. Это был как бы залог того, что Россия не отступит от решения воевать с Наполеоном. Александр не просил у Англии ни войск, ни денег — только дайте оружие! Ведь русские арсеналы в 1812 году были значительно опустошены. Кстати, самые лучшие ружья в то время были французские, британские ставятся на второе место, наше тульское ружье образца 1808 года — на третье.

— Когда же Русская армия получила английские ружья?

ОРЛОВ: Британцы тянули до тех пор, пока наполеоновские войска не двинулись обратно из России…

ЛОБОВ: Скажите, а что, если бы англичане, когда Наполеон дошел до Москвы, высадили бы со своего острова десант на территорию Франции? Этот вопрос мы почему-то не задаем. Вот у России обязательства перед Англией, она перед пей в каком-то долгу. Хотя мы знаем, что из-за Англии не одна война в мире была развязана. Да и к убийству нашего Павла I англичане тоже причастны. Государство это уж больно хитрое, как говорится.

— Суворовская фраза — «англичанка гадит»…

ГАПЕНКО: Между прочим, английский десант был высажен в Испании.

ЛОБОВ: Да, и 12 августа 1812 года англичане даже заняли Мадрид. Но только лишь французы перешли в контрнаступление, они отступили в Португалию. Ну а ружья-то когда к нам пришли? И сколько?

ОРЛОВ: Было поставлено 50 тысяч… негодных ружей. Такие ружья британцы обычно поставляли в Африку. Их там можно было купить за очень дешевую сумму, они быстро выходили из строя, и потом африканские князьки и царьки должны были покупать новые ружья… Александр стерпел он понял, что Русская армия должна доказать свою способность побеждать.

— Какой же смысл был у этого долготерпения?

ОРЛОВ: Последующая помощь была и была очень значительной. По моим подсчетам, за период 1812–1814 годов Россия получила из Великобритании 225 801 ружье — за вычетом тех 50 тысяч — исправных. Они поставлялись и сухопутным войскам, и на те корабли, которые находились в Англии. Эти ружья служили нашей армии до 30-х годов XIX века.

— Английская помощь ограничилась только вооружением?

ОРЛОВ: Нет, что касается субсидий, тут еще более поразительная картина. В 1812 году Британский парламент «расщедрился» на 200 тысяч фунтов стерлингов (-» целевая поставка для населения сгоревшей Москвы. Но деньги, естественно, были обращены на военные нужды. Как могло быть иначе в то время? Русское правительство выделяло деньги на помощь москвичам, но уже после того, как войска ушли за границу. Зато объем британских субсидий за 1813–1815 годы составляет почти 6 миллионов фунтов стерлингов серебром и почти 5 — в бумажных, так называемых федеративных деньгах. Это трудно перевести на русскую валюту, потому что курс рубля колебался очень сильно, примерно — 165 миллионов рублей ассигнациями. По отчету графа Канкрина, поданному после окончания войны, весь военный бюджет России составлял 155–157 миллионов. Так что Великобритания, как бы мы ее ни укоряли, ни называли нацией лавочников или эгоистической, в значительной степени оплатила нам эту войну.

— Но ведь она так поступила отнюдь не из филантропических побуждений?

ОРЛОВ: Естественно! Ее интересы в этой войне были очень значительными.

ЛОБОВ: Но почему Англия не высадила десант, не использовала эти 225 тысяч ружей в своих целях против Франции? Струсили, боялась французов?

— Тут можно только догадываться. Потому вернемся к боевым действиям, столкновению армий Кутузова и Наполеона. Если сравнивать этих полководцев…

ЛОБОВ: Мне кажется, мы Кутузову слишком многое приписываем. Он и главнокомандующий, он победитель Наполеона. Но сравнивать его с Наполеоном просто нетактично! Наполеона нужно сравнивать с Александром I — это два стратега, два политика, два человека, которые действительно вели войну! Я бы сказал — два ума, противостоящие друг другу. Они, эти два ума, использовали все, что у них есть, — и политику, и дипломатию, и экономику, и народ, и армии, и т. д.

ГРЮНБЕРГ: А почему Наполеона нельзя сравнивать с Кутузовым?

ЛОБОВ: Наполеон прежде всего был императором, и у него были свои такие же полководцы, как Кутузов, — Мюрат, Ней…

ГРЮНБЕРГ: Кстати, кого из выдающихся полководцев победил Наполеон? Кого?! Австрийцев — в Итальянскую кампанию?

ШУРИНОВ: Я сейчас был на коллоквиуме, где два француза, историк и литератор, проводили анализ боевых действий с участием Наполеона как полководца. Видно, что никакого пиетета перед Наполеоном они не испытывают, что во Франции к его имени относятся спокойно: да, политик — крупный, талантливый. Но то, что он сделал в Италии, например, подвел под свою юрисдикцию множество покоренных им государств, включая Ватикан, говорит о том, что он не считался с нравственными, духовными традициями областей и народов. Уклад, который он хотел распространить на всю Европу, был просто неприемлем — объяснять не надо, что каждая страна имеет свои традиции. И то, что он столкнулся в России с таким противоборством, естественно. Страна была совсем другая, чем известные ему европейские страны, он к этому был не готов.

ГРЮНБЕРГ: Хотя у него были очень интересные взгляды на церковь… Он даже пытался вести переговоры с Московским митрополитом, чтобы ввести церковный круг в свою орбиту.

ЛОБОВ: По сути дела, во Франции о Наполеоне заговорили только при его племяннике Наполеоне III. Когда племянник пришел к власти, надо было ему свой авторитет поднять, и он приказал — собрать все, что можно написать о его дяде. Тогда-то Наполеон начал обрастать легендами, стал национальным героем.

ВАСИЛЬЕВ: Сравнивать Кутузова с Наполеоном вполне можно, поскольку они противостояли друг другу, командуя армиями. Хотя статус Наполеона был иной.

ГРЮНБЕРГ: Кстати, в 1805 году Кутузов маршем от Браунау до Ольмюца полностью переиграл Наполеона, который стал его бояться как мастера маневра.

БЕСПАЛОВ: Все ж не стоит забывать, что Кутузов прежде всего был царедворцем и политиком, а не полководцем. Блестящее его пребывание в Турции в качестве посла показало, насколько он выдающийся дипломат.

ОРЛОВ: Да, Кутузов был человек очень осторожный. Если перед ним стояла дилемма — сражение или милость государя, он выбирал милость. При этом он был талантливым полководцем — мог воевать, мог побеждать. Но для него лучше было сражение потерять, чем милость у двора. Это был его категорический императив.

ВАСИЛЬЕВ: Думаю, это произошло после того, как его сделали «козлом отпущения» за Аустерлиц — ив 12-м году он стал главнокомандующим вопреки первоначальной воле государя…

ОРЛОВ: В 1805 году, потеряв милость государя, он настолько переживал, что даже заболел…

ВАСИЛЬЕВ: Но это не помешало ему принять командование в 1812 году.

ОРЛОВ: А почему должно было помешать? Наоборот, это был для него сигнал, что милость возвращена, и он с удовольствием это воспринял.

ВАСИЛЬЕВ: Милость государя он собирался вернуть изгнанием французов!

ОРЛОВ: Думаю, что, становясь главнокомандующим, он не знал, сможет ли изгнать французов из России — но не считал это «подставой» со стороны императора. Есть письмо Кутузова дочери, что ему был страшный сон, как отступали перед лицом Наполеона.

ВАСИЛЬЕВ: Известны его переживания перед сдачей Москвы, но это не помешало ему выполнить свой стратегический замысел до конца…

В. ПЕТРОВ: Не надо забывать, что это был замысел Александра I, точнее, этот план разрабатывался личным штабом императора.

ШУРИНОВ: Роль Кутузова заключалась в том, что он сумел своим чутьем, своим талантом — политическим и полководческим — объединить и направить в одну сторону все силы народные, армейские, гвардейские.

ГАПЕНКО: Из-за Кутузова за пределы России ушло не меньше 150 тысяч человек: практически вся Старая гвардия, все лучшие боеспособные части.

Тому, что у гили лучшие, удивляться не приходится — на то они и являются лучшими, чтобы уцелеть…

ГАПЕНКО: И все же надо смириться с тем фактом, что Кутузов отнюдь не был тем героем, которым его представляют. Если внимательно проследить всю его деятельность с момента принятия армии у Царева Займища, возникает больше вопросов, на которые ответы оказываются какие- то невнятные. Начиная от выбора места сражения у села Бородино, само ведение этого сражения…

ГРЮНБЕРГ: Позиция настолько хорошо была выбрана, что французам ни разу не удалось согласовать действия своего правого фланга с левым — позиция разрывалась поворотом Семеновского ручья.

ГАПЕНКО: Кутузов Бородинским сражением практически не руководил. Он его полностью угробил. Никто не обращает внимания далее на то, что ставка Кутузова находилась в 3 километрах от Семеновских флешей, где шел бой, а Наполеона — в 400 метрах. Кто мог в той обстановке командовать войсками?

Кутузов запретил Барклаю де Толли усиливать какие- либо воинские части, но Барклай — это действительно герой сражения — в нарушение приказа снимал части и усиливал их, особенно на фланге 2-й армии, который там раздолбили. Из-за Кутузова лучшие гвардейские части были разбиты, потому что один дрался против семерых. Наполеон все свои атаки делал с тем, что сосредоточивал трех-, четырехкратное превосходство в силе. Если армии были приблизительно одинаковые, то откуда бралось это превосходство? Он с одного участка снимал войска, на другие кидал. А Кутузов на это спокойно смотрел: на Масловском кургане сидели, комаров давили, а на Семеновских высотах в это время умирали.

Наполеон выпустил 90 тысяч зарядов, в бою у него участвовало чуть больше 500 пушек, а всего было где-то 550. Русская артиллерия, официально имея 640 пушек, выпустила 60 тысяч зарядов. Потом, когда подсчитали, оказалось, что в бою не участвовало по крайней мере 200 пушек.

— Историки объясняют это тем, что все расположение наших орудий было известно только погибшему начальнику артиллерии графу Кутайсову. Это, честно говоря, звучит несколько странно.

ГРЮНБЕРГ: Даже у нас, которые профессионально занимаются военной историей, почему-то господствует такое расхожее представление, что победить — значит устроить грандиозную драку с колоссальным кровопролитием. Кстати, именно Наполеоновская концепция войны зиждется на том, что должно быть генеральное сражение и обязательно должны быть «спортивные показатели»: столько-то убитых, столько раненых, взятые знамена и т. д. На самом деле война построена на совершенно ином принципе. Особенно если сражается армия, численно значительно меньшая, чем армия атакующая, — как было при Бородине.

ГАПЕНКО: Силы были равны, нет ни одного доказательства, что армия Наполеона была больше…

ГРЮНБЕРГ: Кто же просчитал, что при Бородине был паритет? Недавно вышла книга Попова «Великая армия» в России, или Погоня за миражом». По мнению автора, границу перешли 545 тысяч человек — он приводит все документы, на основе которых считал, в том числе все трофейные и т. д. Но почему маркиз де Шамбре, участник Бородина, который работал с французскими документами, с которыми Попов не работал, еще в 1824 году опубликовал цифру 643 тысячи? Почему Попов ее не упоминает и с ней не дискутирует? Методологически он неправ. Почему? Потому что гам есть лакуна, незаполненная документально. Не все документы сохранились, не всеми он пользовался…

Почему, например. «Великую армию» стали догонять резервы только с 8 сентября по новому стилю? Неужели Наполеон после Витебска и Смоленска шел дальше, не подкрепив себя ничем? Вы что, его за дурака принимаете?! Просто куда-то и одевались все документы по резервам с начала войны по 8 сентября.

— Когда впервые знакомишься с событиями 1812 года, то кажется, что все известно, писано-переписано. А стоит углубиться в тему, и понимаешь: «Я знаю только то, что я ничего не знаю».

ГРЮНБЕРГ: А вы знаете, что на поле сражения при Бородине ночевала именно Русская армия? То есть что поле все-таки осталось за ними? По воспоминаниям принца Вюртембергского, бригада генерала Росси ш Тобольский и Волынский полки — ушла на следующий день, в 11 часов, с того самого места, где сейчас памятник Волынскому полку. А Брандт, писавший в мемуарах, что он ночевал на батарее Раевского, почему-то пишет, что на следующий день к их позиции прибыл Наполеон, и от них кто — то поскакал вперед, к батарее Раевского, чтобы узнать, что там делается. Версия, что Наполеоновская армия ночевала на тех местах, где она остановилась, совершенно неправдоподобна!

— Однако она утвердилась в литературе, равно как и утверждение, что при Бородине как бы победил Наполеон, тогда как Кутузов одержал некую «нравственную победу».

ГРЮНБЕРГ: Видите, говорят, что «Кутузов угробил Бородино», а при том Наполеону почему-то присваивают какую-то «неполную победу»… Скажите, пожалуйста, Русская армия, вся Россия — они что, ненормальные были? Почему у русских не было состояния проигравшей армии? Об этом свидетельствуют мемуары. Неужели у всех было моментальное неадекватное восприятие действительности? Они что, не имели опыта суворовских войн и 1805–1807 годов, не побывали в Швеции и Турции? Что же тогда с ними случилось?

Сражение было оборонительное, оно не подразумевало лобовой драки, и как стратегическое сражение было, безусловно, в пользу русских!

ГАПЕНКО: И все же, даже если внимательно почитать Тарле, возникают вопросы, которые ни с какой точки зрения не показывают Кутузова военачальником. С оставлением Москвы, например. Если уж впустили Наполеона в Москву, то зачем его оттуда выпустили? Почему когда к Кутузову пришел Денис Давыдов с просьбой дать ему 300 гусар, чтобы организовать в тылу противника подвижные отряды, — 300 человек для тогдашней армии была ерунда, он ему дал 50 человек! Роту пехоты нельзя атаковать с таким количеством гусар!

А почему Кутузов отступал по Старой Смоленской дороге? Наоборот, ее надо было перерезать, перерезать все пути снабжения, атак получилось, что Наполеон собирал, но пути все гарнизоны, и его армия увеличивалась. Лично у меня сложилось впечатление, что Кутузов не хотел гибели Наполеона, и вся его деятельность была против того, чтобы разгромить Наполеона — на то, чтобы дать ему свободно уйти из России.

ГРЮНБЕРГ: Насчет Москвы… Суворов писал еще в 1790 году: «Если вам нужно защищать какой-то пункт, и защита этого пункта обходится слишком дорого и вам дороже люди, которые его защищают, — бросайте этот пункт, переносите свои коммуникации и т. д., и сохраняйте, как сейчас говорят, живую силу». Чем и были вынуждены заниматься в 1812 году… Невозможно выиграть войну, проиграв все сражения! У нас почему-то считается, что войну, по Льву Толстому, выиграла то «дубина народной войны», то партизаны, то казаки. Регулярная армия с ее полководцами как бы и вообще не нужна!

— Подобная точка зрения обычно дорого обходится любому государству… А все же, почему Русская армия не сумела досокрушить Наполеона па Березине?

В. ПЕТРОВ: План изгнания Наполеона был разработан в Петербурге, в Главной квартире государя, и Кутузов, как главнокомандующий, выполнял этот план, и Чичагов, и Витгенштейн. Планировался полный разгром Наполеона, но исполнителям недоставало сноровки, и «клешни», которые должны были сомкнуться на Березине, не удалось соединить до конца. Наполеону удалось уйти и вывести кадровое ядро своей армии. Потери у них были огромные, но как бы за счет отставших солдат, которые уже были небоеспособны и брели вслед за армией огромной многотысячной толпой, зачастую бросив свое оружие, но таща награбленное. Десятки тысяч таких солдат и оказывались жертвой. А боевые части геройски оказывали сопротивление. Главное, Наполеону удалось вывести с собой две-три тысячи офицеров и генералов, которые потом составили кадры для той армии, которую он сформировал в 1813 году, и продолжал воевать.

— Однако имел ли смысл выход Русской армии в Европу? Известно, что далеко не все в России были сторонниками переноса боевых действий за Неман.

МОНАЕНКОВ: Самым активным и известным противником перехода Русской армии через границу был Кутузов. Хотя он не мог активно противодействовать императору, но высказывал свое мнение против перехода через Неман. Армия пришла к Неману в плачевном состоянии в процессе параллельного преследования было огромное количество отставших, обмороженных. Кутузов считал, что не стоит переходить границы Европы и лить там русскую кровь.

ВАСИЛЬЕВ: Нет, не было и тени возможности, чтобы, дойдя до Немана, Русская армия могла остановиться! А что Кутузов был якобы противником вторжения в Европу, — это утверждение того же Роберта Вильсона…

— В своих «Записках» Вильсон пишет, что князь Кутузов утверждал, что в результате Заграничного похода выиграет не Россия или Пруссия, а «некое островное государство». Вряд ли англичанин мог просто приписать русскому полководцу такую точку зрения, весьма невыгодную для его соотечественников.

ВАСИЛЬЕВ: Кутузов был противником перехода не через Неман, а через Эльбу. Он говорил, что мы вернемся оттуда «с окровавленным рылом». Русскими войсками при преследовании неприятеля Кутузов активно руководил до самой своей смерти. Он понимал, что недорубленный лес вырастает, надо его вырубать до конца, и поэтому, как и подавляющее большинство военных деятелей России, был сторонником продолжения войны.

— Почему же в исторической литературе все-таки утвердилась мысль о возможности закончить войну 1812 году? Она ведь возникла не сегодня…

ВАСИЛЬЕВ: Точка зрения, что была какая-то альтернатива Заграничному походу 1813–1814 годов, существует давно, но родилась она гораздо позже тех событий, уже в эпоху, когда очень сильное развитие получила Германия, изменилось соотношение сил в Европе. Особенно после Первой мировой войны. Но надо исходить из реалий эпохи, существа событий начала XIX века, потому что тогда не было таких пророков, которые бы мыслили на 30–50 лег вперед…

Заграничные походы на тридцать-сорок лет сделали Россию ведущей державой Европы, ее движущей силой. Пруссия была ближайшим союзником России, Австрия была вынуждена с ней считаться, Франция при Бурбонах тоже была теснейшим нашим союзником… Этого бы, конечно, не было, если бы не было заграничных походов.

Вплоть до Крымской войны Россия считалась мощнейшей, могущественной державой…

ГАПЕНКО: Кстати, если посмотреть всю хронику войны 1813 года, то увидим, что Наполеон проигрывал — либо сражения заканчивались не в его пользу — только в том случае, если в войне участвовала Россия.

ВАСИЛЬЕВ: К осени 1813 года в союзной армии русских было 170 тысяч, пруссаков — 160, австрийцев 110, шведов — 24 тысячи. Русские не составляли и половины союзных войск…

ОРЛОВ: Но они были во всех трех армиях — Северной, Богемской и Силезской. Александр I действительно был главной движущей силой кампании 1813 года, всей этой эпохи. Его политика доказала свою правильность, — и тогда начались активные поставки субсидий.

— Субсидий на освобождение Европы! Золотом платить лучше, чем кровью…

ОРЛОВ: Да, Англия не позволила бы России не рассчитаться по этим счетам. У России были международные обязательства, и она не могла их игнорировать.

ГАПЕНКО: Для меня лично нет никакого сомнения в том, что без России Наполеон поставил бы на колени всю эту так называемую коалицию и к середине 1813 года снова подошел бы к границам России.

— А не побоялся бы император повторения «польского похода» — так сказать, новых встреч с «генералом Морозом» и «дубиной народной войны»?

ЛОБОВ: Не нужно недооценивать Наполеона! Теперь бы он непременно учел все свои ошибки. И тут уже Турция стала бы союзником Франции, и шведы опять стали бы союзниками, и тогда нам стало бы тяжеловато!

ГАПЕНКО: Да, Карл-Юхан, он же Бернадот, вполне мог вновь перекинуться на другую сторону и по новой начать отвоевание Финляндии. То есть в 1813 году Россия вполне могла столкнуться с той ситуацией, в которой она оказалась во время Крымской кампании. Поэтому с чисто военной точки зрения я считаю, что альтернативы у России просто не было.

ШУРИНОВ: Если б Наполеона, скажем так, не беспокоили за пределами границы, он наверняка бы собрал еще 600–800 тысяч и ринулся в сторону России.

ЛОБОВ: Была оккупирована Европа — Италия, Испания, Австрия, Пруссия, с которой у русской монархии были родственные связи. Конечно, Александр делал все для того, чтобы через Наполеона нейтрализовать Францию, чтоб она не будоражила Европу и, главное, чтобы не было угрозы в будущем для самой России. Надо было эту угрозу снять!

НИКИФОРОВ: Кажется, мы несколько преувеличиваем роль «первых лиц». Хочется аналогию провести — есть радикалы, которые по поводу Великой Отечественной войны заявляли: «Если бы Сталин был национально мыслящим политиком, он должен был не лезть в Европу, а остановить войска у границы». Мол, выгнали — и достаточно. Как будто у Сталина была возможность отдать стоп-приказ — и все бы покорно с этим согласились! То же самое надо учитывать и по поводу 1813 года. Любой правитель, если он не временщик, ищет единения со своим народом, с обществом. Войну ведет не один император, а народ, который, кстати, даже хотел мести за те бесчинства, которые неприятель творил в России.

ШУРИНОВ: Вспомним пожар Москвы, поругание французами российских святынь, взрыв Кремля, о котором, кстати, мы очень мало знаем. Мы ведь почти ничего не знаем и о тех многотысячных обозах, которые везли с собой солдаты, офицеры и генералы уже разложившейся армии; о 600 тысячах крепостных крестьян, также взятых французами, которые замерзли в амбарах у Березины.

ГРЮНБЕРГ: Почему Наполеон, бросив армию, уехал в Париж? Да чтобы мобилизовать все силы и брать реванш! Поэтому Кутузов был одного мнения с Александром в отношении продолжения войны. Возьмите его письмо, в котором он пишет семье, что в Тарутино свои действия он соизмерял со свободой Европы.

НИКИФОРОВ: Поэтому то, что наши войска вступили в Европу и разгромили Наполеона, — это такая же историческая неизбежность, как была и в 1945 году.

ГРЮНБЕРГ: Действительно, никто не задавался вопросом, почему в войне 1941–1945 годов мы не остановились на своих рубежах? Естественно, что война продолжалась дальше. Также никто и не прекращал войну 1812 года. Она продолжалась совершенно естественным образом, вопросов не возникало. Но почему-то потом сложилось мнение, что Кутузов был патриотом, а Александр преследовал интересы Европы.

Ничего подобного! Офицеры в своих мемуарах оставили воспоминания о том, что они пришли в Париж, чтобы завоевать достойный мир для России. Россия — это немаленькая страна, и ее покой и безопасность не могут быть вне системы европейской безопасности. Результатом Парижского мира был Венский конгресс, на котором приняли, в общем-то, условия европейской безопасности, которая при всех своих издержках действовала на протяжении почти ста лет.

ЛОБОВ: Было много попыток противопоставить Кутузова Александру, в том числе в советской литературе. Кого мы поднимаем? Кутузова, Барклая де Толли и Багратиона — это полководцы. Потом еще Раевского, Дениса Давыдова… Александра словно бы и вообще не было, а Аракчеева просто, извините, смешали с дерьмом! Это грубо, но это точно. И кого — выдающегося государственного деятеля! Кому же это было выгодно?! Конечно, тем, кто превозносил Наполеона. А почему превознося Наполеона, а не Александра? Ведь он после капитуляции Парижа возглавил Комитет общеевропейский, по сути дела, стал главой Европы. Желает ли «просвещенная Европа» вспоминать, что ею руководил русский царь? Конечно же, нет! К России и русским политикам на Западе всегда было весьма специфическое отношение.

ГРЮНБЕРГ: Между тем, когда Александр перенес войну на европейскую территорию, он в отличие от Наполеона не проводил экспансию, не занимался устройством своей империи.

И вот еще маленькое такое исследование. Была ли действительно та самая встреча, когда Кутузов перед смертью на вопрос Александра «Простишь ли ты меня, Михайло Ларионович?» отвечал: «Я-то тебя прощаю, но простит ли вас, государь, Россия?» Ничего подобного не было! Умирающий Кутузов и Александр в это время были просто в разных точках на карте… Все происходящее было абсолютно естественным процессом, и это понимали и Александр, и Кутузов.

А. ПЕТРОВ: Людей надо судить по их дарованиям. Александр Павлович был руководителем Российского государства, определял его стратегию и политику. Более того, он определял стратегию коалиции в 18131814 годах и здесь показал незаурядные полководческие дарования. Но, будучи человеком очень здравомыслящим, прекрасно зная свои хорошие и дурные стороны, он отказался от непосредственного командования войсками в 1812 году, передал управление в руки профессионалов, а сам взял ту область, в которой он был профессионал. По-моему, в этом смысле оба этих человека — Александр Павлович и Кутузов — равноправно являются победителями Наполеона.

 

Как Наполеона заяц испугал

«12 (24) июня 1812 года останется навсегда достопамятным в русских летописях, ибо в этот день Наполеон с собранным почти со всей Европы войском, прошедший Неман. вступил в пределы России», — накисал в своих «Воспоминаниях о 1812 годе» Иван Сухецкий, учитель из города Борисова, и оказался абсолютно прав.

История человечества (а нашей страны в особенности) буквально строится на ошибках. Одна из них заключается в том, что Франция и Россия, которые на рубеже XVIII–X1X веков воистину тянулись друг к другу, имели массу общих интересов, так и не сумели стать настоящими друзьями и союзниками. Причина тому — амбиции и самолюбие двух государей и активное противодействие ряда европейских государств («Англичанка гадит» — сформулировал великий Суворов). Достаточно вспомнить события, связанные с несбывшимся планом совместного похода в Индию в 1801 году, чтобы понять: Британия была готова на все, лишь бы не допустить столь угрожающего альянса.

Вариант противоположного развития событий указан в «Истории XIX века» Лависса и Рамбо: после Тильзита «Италия, Германия, Австрия, Пруссия и Польша всецело были подвластны Наполеону; он разделял с русским царем владычество над миром». Место для Англии в этой схеме во нее не обозначено.

«Темные силы толкали Россию и Францию на войну. И война началась. Она покрыла славой и русское, и французское оружие, но обескровила обе страны. Выгоду же из всего извлек третий…» — писал Керсновский, но ошибочно указывал не того «третьего», каковой был на самом деле. Зато несколько ниже следовало очень интересное замечание: «Лучшие государственные умы России противились этой совершенно бессмысленной для нее войне. Сперанского и канцлера Румянцева постигла опала, а одержавший блистательную победу над турками Кутузов был оставлен не у дел…»

«Войну 1812 года мы вели за чуждые нам интересы, война эта была величайшей дипломатическою ошибкой…» — справедливо утверждал Н. Я. Данилевский к книге «Россия и Европа» и продолжал: «…превращенной русским народом в великое народное торжество».

История строится не только на ошибках, но и на парадоксах. В канун 190-й годовщины начала войны в Литве, неподалеку от Каунаса, в 1812 году именовавшегося Ковно, был открыт необычный памятник, похожий на придорожный столб. Он даже и вырезан из дерева: конская голова, знаменитая треугольная шляпа французского императора и щиток, информирующий о том, что перед переправой «Великой армии» через Неман здесь находился штаб Наполеона. А с тыльной стороны столба вырезан этакий весёлый заяц, вставший на дыбки и угрожающе поднявший мускулистые передние лапы.

Эх, косой! Ты вошел в историю, но, к сожалению, не смог повернуть ее ход — как сумел твой безымянный собрат, перебежавший Александру Сергеевичу Пушкину ту дорогу, что вела его из Михайловского на Сенатскую площадь.

Откроем «Мемуары» бывшего французского посла в России Армана де Коленкура, изданные в Москве в 1943 году. Генерал рассказывает, как Наполеон, прибыв 22 июня в штаб маршала Даву, «находившийся в расстоянии одного лье от Немана и Ковно», самолично проводил рекогносцировку на берегах реки — с рассвета и до вечера, а потом еще и ночью. «Когда император скакал галопом по полю, из-под ног его лошади выпрыгнул заяц, и она слегка отскочила вбок. Император, который очень плохо ездил верхом, упал наземь, но поднялся с такой быстротой, что был на ногах прежде, чем я подоспел… Я тогда же подумал, что это — дурное предзнаменование, и я, конечно, был не единственный, так как князь Невшательский тотчас же коснулся моей руки и сказал:

— Мы сделали бы гораздо лучше, если бы не переходили через Неман. Это падение — дурное предзнаменование.

…Каждый думал об этом падении, и на лицах некоторых членов штаба можно было прочесть, что римляне, верившие в предзнаменования, не перешли бы через Неман».

Первыми, кто дерзнул вступить на русскую землю, были переправившиеся на лодках солдаты трех рот французской легкой пехоты — заслон, под прикрытием которого понтонеры стали наводить мосты. На это у них ушло немногим более двух часов, и к рассвету 24 июня берега был и соединены тремя мостами, отдаленными друг от друга на сто саженей (порядка 200 метров).

Переправа «Великой армии» — свыше шестисот тысяч человек при тысяче четырехстах орудиях — длилась три дня. Но если бы вся армия пошла в районе Ковно, то для ее переправы не хватило бы и недели. Потому были еще наведены мосты в районе Тильзита, у Гродно. Из всей агрессивной силы четыреста пятьдесят тысяч французов, итальянцев, поляков, баварцев, саксонцев, пруссаков и прочей собранной со всей Европы сволочи — это слово, образованное от соответствующего глагола, вполне соответствует изначальному смыслу — перешли через Неман в последнюю неделю июня. Остальные вскоре их догнали. Русская земля еще не знала нашествий, подобных этому по своей многочисленности.

Так начиналась блистательная, самая романтическая война в Российской истории. Никогда — ни раньше, ни позже — не наблюдалось столь поразительного и самоотверженного единения всех сословий, всех слоев общества, поднявшихся на борьбу с иноземными захватчиками.

Неисчислимое воинство, никем не встреченное, двинулось в глубь нашей территории. Противник шел тремя колоннами по трем расходящимся в стороны маршрутам. Главным направлением была Вильна, теперешний Вильнюс.

В русских штабах склонялись к мысли, что Наполеон традиционно изберет путь на столицу — в соответствии с этим располагались и наши войска. Непосредственно Петербургское направление прикрывал 1-й отдельный корпус графа П. X. Витгенштейна. На центральном направлении находились Западные армии: ближе к северу, к Петербургу, — мощная 1-я, генерала М. Б. Барклая де Толли, южнее — 2-я, князя П. И. Багратиона, уступавшая 1-й по численности почти в три раза. На Киевском направлении стояла 3-я Резервная, Обсервационная генерала А. П. Тормасова, в Валахии — Дунайская армия адмирала П. В. Чичагова.

Между тем, в многотомнике генерал-лейтенанта А. И. Михайловского-Данилевского «Император Александр I и его сподвижники в 1812,1813,1814 и 1815 годах» можно найти свидетельство, что царь «велел готовить на жертву свою великолепную столицу, увозить драгоценности и памятники, распоряжаться отбытием императорского семейства в Казань, особенно заботясь, чтобы ничто, принадлежавшее Петру Великому, не досталось врагам».

Что Наполеон избрал дорогу на Москву, объясняется политикой… Петра I. Именно царь-реформатор придумал разместить столицу империи «у нес под ногтем», как выразился некий остроумный современник. Придя, допустим, в Вену или в Берлин, французские войска оказывались в самом сердце государства, но, дойдя до Петербурга, они попали бы на окраину России, в тупик, откуда потом следовало вернуться обратно.

Кстати, с 1810 по 1812 год наша армия почти удвоилась и составляла, включая гарнизонные войска и силы, которые участвовали в войне с Персией, без малого миллион человек. Однако полевых войск из них было всего 480 тысяч, а реально Россия могла выставить лишь 317 тысяч человек — вполовину меньше того, что вел за собой император Франции. К тому же, как свидетельствует в книге «Гибель Наполеоновской армии в России» военный историк II. А. Жилин, «русские армии были растянуты кордоном от Россиен до Луцка (более 600 километров), в то время как значительно превосходящие силы Наполеона были сосредоточены лишь на 300-километровом фронте». В этой ситуации следовало либо умереть со славой — но тем самым открыть агрессору беспрепятственный путь в глубь страны, либо отступать, помня, что «на зачинающего — Бог».

«План кампании, который мы приняли, был, я думаю, единственный, который мог удаться против такого противника, каков Шполеон», — сказал Александр I. События первых же дней вторжения свидетельствовали о его правоте. «Передовые отряды кавалерии достигли литовской столицы в ночь с 27 на 28 июня… Проголодавшиеся солдаты принялись грабить предместья, что в значительной мере охладило энтузиазм обывателей. Наполеон не нашел здесь того воодушевления, с которым его встречали в коренной Польше», — написано у Лависса и Рамбо.

Идея «Война сама себя кормит» принадлежит Наполеону. К чему это привело, свидетельствует та же «История XIX века»: «В Литве обнаружилось то бедствие, которому суждено было погубить Великую армию. За отсутствием правильной организации интендантства, невозможной при таких огромных расстояниях и таких плохих дорогах, солдаты приучились более чем когда-либо жить за счет страны и рассеиваться по сторонам с целью мародерства. В Минске они в то самое время, когда в соборе служилось благодарственное молебствие по случаю восстановления Польши, ограбили военные склады. Так как большинство мародеров, особенно из числа солдат иностранных контингентов, превращались в дезертиров, то ряды войска стали редеть».

Можно добавить, что Наполеон «облагодетельствовал» литовцев и курляндцев тем, что распорядился создать из них и за их счет гвардейский полк и включить его в состав своего воинства. Это еще больше испортило отношение литовцев к «освободителям» и, кстати, вновь обратило их к русским.

Нет сомнения, что уже в самые первые дни агрессии и Наполеон, и ближайшие его сподвижники не раз вспоминали того злополучного зайца, что сбросил с коня французского императора. Но было поздно…

 

Легенда о масонском заговоре

14(26) декабря 1825 года офицеры, члены тайного Северного общества, вывели на Сенатскую площадь роты лейб-гвардии Московского и Гренадерского полков и Гвардейского флотского экипажа… Восстание декабристов до недавнего времени считалось одной из самых прекрасных и романтических страниц истории Российского государства. Однако все течет, все изменяется, и если раньше об этих людях однозначно говорилось как о «первенцах русской свободы» и «рыцарях, кованных из чистой стали», то ныне чаще звучат негативные оценки.

Неудивительно: вопреки распространенному мнению, история восстания известна весьма приблизительно. Вот что писал князь Сергей Трубецкой: «Суд произнес свой приговор. При всем том, однако же, многие обстоятельства остались неизвестными народу; они или не открыты следственной комиссией, или скрыты правительством с намерением». Далее корректировать историю событий 14 декабря стала историография царской России, а вслед за ней тем же самым и занялась советская историческая наука. В основу «декабристоведения» легли два афоризма В. И. Ленина: «Декабристы разбудили Герцена» и «Страшно далеки они от народа». Звучит красиво, но и только!

Во-первых, Герцена — богатейшего наследника, острослова, жуира и бонвивана — долго и упорно «будили» император Николай I с жандармскими начальниками: его дважды ни за что отправляли в ссылку, а затем буквально заставили остаться за границей, куда Александр Иванович отправился в увеселительную поездку. Тут-то он и вспомнил либеральные увлечения юности…

Во-вторых, разве дворянство, к которому принадлежали декабристы, не русский народ? А как тогда духовенство? А что купечество? С чего же следует народ считать — с мужика? Так ведь и среди крепостных крестьян миллионщики были, зато иных потомственных дворян называли «нищими в офицерских мундирах»… Нелепо думать, что своего народа не знал генерал Михаил Орлов, подписавший в 1814 году капитуляцию Парижа, или Матвей Муравьев-Апостол, унтер-офицером сражавшийся при Бородине и по выбору солдат, своих товарищей по роте, награжденный Георгиевским крестом. И разве составляла тайну крестьянская жизнь для отставных офицеров Ивана Якушкина или Андрея Борисова поселившихся в небогатых своих поместьях?

Думается, как раз декабристы и проникли в самую суть народных чаяний — им, в отличие от последующих поколений российских революционеров, многие из которых переживали за свое Отечество из «прекрасного далека», была нужна именно великая, процветающая Россия. Подтверждение тому можно найти в программных документах Общества.

Согласно идеям, изложенным в «Русской правде» Павла Пестеля, Россия становилась демократической республикой — единой и неделимой. В противном случае, считал предводитель южан, «она не только свое могущество, величие и силу, но даже, может быть, свое бытие утратит».

В преамбуле «Конституции» Никиты Муравьева сказано: «Все народы европейские достигают Законов и Свободы. Более всех их народ русской заслуживает и то, и другое». «Муравьев очень далек от мысли построить союзное государство на договоре отдельных национальностей, — писал историк Н. М. Дружинин. — Принципиально он исходит из великодержавной точки зрения: Российская империя смешивает и ассимилирует в своем составе разнообразные подчиненные народности… Не федерация самостоятельных наций, а разделение страны на «естественные» хозяйственные комплексы — вот основа, существо построения Муравьева; при этом он руководится не идеей самоопределения национальностей, а задачей свободного экономического развития государства».

С термином «подчиненные народы» можно поспорить, ибо высших государственных постов достигали в России представители любых национальностей, дискриминации не было. Л вот идея «естественных хозяйственных комплексов» представляет для нас интерес и сегодня…

Разумеется, ни следствию, ни императору не выгодно было афишировать патриотические устремления восставших. Гораздо проще казалось представить случившееся попыткой переворота. Михаил Лунин писал: «Правительство уверили, что целью Тайного общества было цареубийство и безначалие. Эту мысль распространили в сословиях малообразованных, которые верят всему, что напечатано, и между духовенством, которое верит всему, что приказано».

России сообщили про неудавшийся «дворцовый переворот». Мятежники, мол, хотели возвести на престол цесаревича — и в том утверждении была доля истины. Восставшие солдаты кричали: «Ура, Константин!», а верноподданные «летописцы» дописали: «…и жена его, Конституция!» Имелось в виду, что офицеры обманом вывели на площадь ничего не соображающих солдат.

Разумеется, официально подать произошедшее как «проконстантиновский путч» было невозможно: цесаревич был старшим братом Николая Павловича и, в соответствии с законом, наследником престола. Нелепое сокрытие завещания Александром I обеспечило России междуцарствие и спровоцировало возмущение на Сенатской площади, дав заговорщикам возможность вывести свои подразделения на защиту «законного царя», которому они уже присягнули.

Потому утверждалось, что «злодеи» прикрывались именем цесаревича, мечтали истребить императорскую фамилию и ввергнуть Россию в пучину смуты, а «умысел на цареубийство» был определен следствием в качестве главной вины. Но мы уже знаем, что пролитие царской крови стало в России чуть ли не традиционным: убийство императора Павла, совершенное при фактическом согласии великого князя Александра Павловича; смерти императоров Петра Федоровича и Иоанна Антоновича, темным пятном лежащие на совести Екатерины II; таинственная смерть сына Петра I царевича Алексея… Так как ни в одном случае никто из цареубийц не пострадал — не считая нескольких вождей заговора, выборочно удаленных от престола Александром I, то возникает мысль, что на цареубийство нужно было получить высочайшее соизволение.

Впрочем, декабристы действительно хотели «порешить» Александра I и планы на этот счет строили весьма разнообразные. Пестель считал, что царя должны убить люди, формально стоящие вне общества. Лунин предлагал, чтобы цареубийство было совершено на Царскосельской дороге «партией в масках» — добровольцами или вытянувшими жребий, которые бы при этом скрывали свои лица. Якушкин вызвался застрелить царя во время высочайшего смотра и покончить с собой… Это лишь некоторые из известных цареубийственных планов.

Неужели всем так хотелось крови? Не т, тут скорее был Здравый расчет в сочетании с… романтизмом. Расчет заключался в понимании того, что русские монархи престол добровольно не отдавали. Царь был обязан перед Богом и своими подданными вынести все испытания, думая не о себе, но о державе. К тому же монарх в заточении или изгнании мог рассчитывать на помощь из-за рубежа, и для Европы был бы прекрасный повод вмешаться в российские дела.

Романтизм определялся разочарованием русского общества в своем государе. «Дней Александровых прекрасное начало», период надежд и обещаний, давно миновал. «Либеральные реформы» остались в прожектах. Победа в Отечественной войне не принесла России ничего, кроме кратковременной благодарности освобожденной Европы, реальными ее плодами воспользовались другие — царь не смог оказаться победителем на поле переговоров. Более того, он стал подчинять Россию интересам чуждых ей политиков и чужой политики…

Офицеры — те, кто воевал, терял товарищей, видел пожар Москвы, дошел до Парижа — чувствовали откровенное унижение России ее «первым дворянином». Но если споры в дворянском сословии было принято разрешать дуэлью, то вызвать государя не представлялось возможным. Оставался один исход: цареубийство как форма смертельного поединка без победителей.

26 сентября 1815 года русский царь, австрийский император и прусский король подписали некую мистическую декларацию, известную как «трактат Священного союза»: «Необходимо сообразовать политику держав с высокими истинами, преподанными нам вечной религией Бога-Спасителя, — утверждали монархи. — Единственным принципом поведения должно быть: оказывать друг другу взаимные услуги, выказывать друг другу взаимные симпатии и неизменную благосклонность; считать друг друга членами одной и той же христианской нации ввиду того, что три государя сами смотрят на себя как на людей, которым провидение вручило для управления три отрасли одной семьи». Текст — словно бы из устава ложи «вольных каменщиков», масонов!

А между прочим, в определенной литературе, наводнившей ныне книжные прилавки, именно движение декабристов подается как «масонский заговор против России». Впрочем, идея эта не нова…

Конечно, нелепо отрицать, что, как сказал историк С. П. Мельгунов, «многие из будущих декабристов прошли масонскую школу». Исследователь декабризма В. И. Семевский подсчитал, что в «Алфавите декабристов», перечне всех привлеченных к следствию, значится 51 масон, а из числа преданных Верховному уголовному суду масоном ранее был каждый пятый.

Назовем нескольких «активных франкмасонов»: полковник Федор Глинка, многолетний адъютант графа Милорадовича, в 1816 году состоял в ложе «Избранного Михаила»; полковник Сергей Трубецкой с 1816 по 1819 год был членом ложи «Трех добродетелей» и ее наместным мастером; полковник Александр Муравьев — член ложи «Елизаветы к добродетели» в конце 1810 года, одной из лож во Франции в 1814 году, а также ложи «Трех добродетелей» в 1816–1818 годах. Пожалуй, «рекорд» по продолжительности пребывания в масонах поставил полковник Павел Пес гель, который на протяжении пяти лег был членом петербургских лож «Соединенных друзей» и «Трех добродетелей», и вышел оттуда в 1817 году. К числу тех самых «Соединенных друзей» принадлежал, кстати, и генерал Александр Бенкендорф, будущий шеф жандармов…

Для полноты картины можно добавить, что в масонах некогда состоял не только великий князь Константин, но и, есть такая версия, сам Александр I.

Можно заметить, что декабристы «отдали дань» масонству задолго до того, как рескриптом от 1 августа 1822 года император Александр запретил масонские ложи и тайные общества и даже распорядился отобрать у всех чиновников подписку «о неучастии» в делах оных. Поэтому неизбежен вывод, что масонство стало как бы ступенькой к тайному обществу, и все ее перешагнули достаточно быстро, не особенно задерживаясь. Почему? Да потому, что в России, как писал Н. М. Дружинин, «политические идеи эпохи не нашли себе непосредственного выражения в деятельности масонской организации, но участие в разнообразных ложах союза «Астреи» послужило предварительной школой, которая подготовила будущих деятелей политического движения».

Русское масонство XIX века — явление совершенно иного порядка, нежели нынешнее. Официально ложи появились в России в 1731 году, а реально — еще при императоре Петре I, после его возвращения из-за границы.

То есть явление это на нашей почве было уже давнее. А раз так, то под влиянием российской действительности оно не избе лен о во многом изменилось, трансформировалось и существенно отличалось от того, каковым пребывало в то же время на Западе. Таковы особенности русского бытия, что любые заимствованные из Европы движения и течения изменяются у нас практически до неузнаваемости.

«Масон должен быть покорным и верным подданным своему государю и Отечеству; должен повиноваться гражданским законам и в точности исполнять их; он не должен принимать участия ни в каких тайных или явных предприятиях, которые бы могли быть вредны Отечеству или государю… Каждый масон, узнавший о подобном предприятии, обязан точно извещать о том правительство, как законы повелевают», — значилось в основном кодексе союза «Астреи».

Даже в суровом Уставе КПСС не было столь откровенных требований! Недаром один из главных масонов — великий магистр ложи «Астрея» граф В. А. Мусин-Пушкин писал министру полиции С. К. Вязмитинову, что «франкмасонство делает людей вернейшими гражданами». Однако руководитель российской полиции отвечал, что петербургские ложи «более могут быть уподоблены клубам, нежели нравственным каким собраниям». Он-то знал, что в России все общества и партии изначально имеют благие намерения, да ничего хорошего не получается.

Впрочем, именно так, по-несерьезному, мы и представляли себе русское масонство начала XIX века, ибо все читали «Войну и мир»… Если же обратиться к труду А. Н. Пыпина «Общественное движение в России при Александре 1», то можно узнать, что «в ложах собирались люди самого различного свойства: и деятели библейского мистицизма, мрачные обскуранты из старых масонов и их учеников, и безобидные филантропы, и представители либерализма, и люди весьма сомнительных профессий, тогдашние или будущие доносчики и шпионы».

Быть масоном считалось модным, это давало возможность молодым людям, в особенности провинциалам, заиметь полезные связи, войти в общество, да и время вне службы чем-то занять — столь популярные тогда виды досуга, как карточная игра и кутежи, требовали немалых средств. А. И. Михайловский-Данилевский писал: «Знатные люди у нас редко были масонами; ложи были обыкновенно наполнены людьми среднего состояния: офицерами, гражданскими чиновниками, весьма редко — купцами, а более всего литераторами».

Это «в Европах» масоны всерьез либеральничали, вели свои страны к грозным потрясениям, из которых потом пришлось выходить дорогой ценой пролитой крови, потихоньку готовили будущее «мировое правительство», а у нас в России все было по грибоедовскому принципу: «Шумим, братец, шумим!»

Какой уж тут «масонский заговор» против царя и Российской империи?

Нет, очевидно, смысла объяснять, что международная политика Александра I вызывала неприятие именно в среде патриотически настроенного дворянства — она была ориентирована отнюдь не на российские интересы. Вполне объяснимо и возмущение, с которым граф Вуаль ко нт из французского посольства сообщал в Париж 29 августа 1822 года: «В гвардии сумасбродство и злословие дошли до того, что один генерал недавно нам сказал: иногда думается, что только не хватает главаря, чтобы начался мятеж. В прошлом месяце в гвардии открыто распевалась пародия на известный мотив “Я долго скитался по свету», которая содержала в себе самые преступные выпады по адресу его величества лично и на его поездки и конгрессы: эта пародия распевалась многими офицерами…”

Чего удивляться? Даже в «Русском биографическом словаре», изданном в 1896 году, написано: «С 1816 года в жизни императора Александра войны сменились путешествиями и конгрессами».

«Кочующий деспот» — констатировал А. С. Пушкин.

А вот декабристы считали, что царю за границей делать абсолютно нечего. Обратимся к «Конституции» Никиты Михайловича Муравьева:

«103. Особы, составляющие семейство императора, не отличаются от частных лиц, подчинены тем же учреждениям и тому же влиянию правительства, как и все прочие, и не пользуются никакими особыми правами и преимуществами.

105. Правитель империи не может удалиться из оной без важных неудобств:

1. Ход дел в правлении замедляется;

2. Равновесие власти расстраивается;

3. Неприлично, чтобы первослужитель народа находился не среди оного;

4. Народ может претерпеть важные оскорбления в лице его от иностранцев;

5. Такое путешествие повлечет за собою издержки, возбраненные сим уставом;

Сверх того, в отдалении от Отечества император может скорее следовать внушениям иностранных завистников и сделаться орудием их злоумышлении; а потому император ни в каком случае не имеет права выехать из пределов Отечества, даже в заморские владения Отечества.

106. Выезд императора из России не иначе поставляется, как оставлением оной и отречением от звания императорского…»

Мол, императору хватает дел в собственном Отечестве, его задача забота о подданных, международные дела должен вести канцлер или министр иностранных дел…

Не находила поддержки патриотического дворянства и внутренняя политика Александра I. Несмотря на свою маму-немку, бабку-немку и несколько темное происхождение отца, сына блудливой Екатерины, «православный государь» считался русским — но по-настоящему благоволил только к народам неправославным. Польшу, например, он осчастливил конституцией. Весьма расположен был царь и к жителям прибалтийских губерний. 28 мая 1816 года было отменено личное крепостное право в Эстляндской губернии, затем— в Остзейском крае, в 1817 году — в Курляндии, в 1819-м — в Лифляндии…

Кстати, о крепостном праве. Наша историческая наука подавала восстание декабристов как бунт против оного, хотя следствие тут подменялось причиной.

Вспоминаются слова одного из персонажей булгаковской «Белой гвардии» — мол, решил Александр II: «Дайка я освобожу мужиков, чертей полосатых, вделаю им приятное!» Так же, получается, и декабристы хотели «сделать приятное».

В плену этой версии оказался даже интереснейший военный историк из белой эмиграции Владимир Звегинцов, писавший: «Одной из главных целей, которую себе: ставили члены тайных обществ и осуществить которую мог каждый из них, не дожидаясь установления в России “представительного образа правления”, было уничтожение крепостного права. Но ни до 14 декабря, ни после, когда сосланные на каторгу получили прощение и вернулись в Европейскую Россию, никто из них никого из своих крепостных не освободил…»

Прямо-таки критическая марксистско-ленинская оценка! А потому уместно вспомнить классика, считавшего, что «жить в обществе и быть свободным от общества нельзя» Требовать от помещика, чтобы он освободил крестьян, источник своего существования, а сам стал люмпеном — наивно. Да и что станется с крестьянами небольшого отдельно взятого поместья, получившими вдруг свободу посреди крепостнической России? Не ждет ли их еще худшая кабала?

К тому же декабристы были воспитаны на воспоминаниях своих бабушек о «пугачевщине», на рассказах отцов о том, как им приходилось усмирять крестьянские волнения… А разве кровавый призрак Французской революции не тревожил их сердца? Умные, образованные молодые русские люди понимали, что причиной крушения французской монархии стали не мудрствования философов-энциклопедистов, но непомерные аппетиты Версаля, аристократии, дворянства — про «равенство и братство» на голодные желудок не вспоминают.

Французское дворянство жестоко поплатилось за свою наглую сытость. Теперь мог прийти черед российского дворянства… Будущим декабристам ясно было и то, что крепостное право морально устарело, является тормозом экономического развития России, стоит на пути ее превращения в истинно великое государство. Они видели, к какой пропасти ведет эта отсталая форма хозяйствования — так что им не просто хотелось мужиков «осчастливить», но спасти Родину от «бунта бессмысленного и беспощадного».

Кстати, если посмотреть гот же «Алфавит декабристов», можно узнать, что из более чем трехсот внесенных в него человек сто пятнадцать получили образование в кадетских корпусах. Больше всего декабристов вышло из Пажеского корпуса: 40 человек, и среди них полковник Пестель, генерал Пущин, сыновья прославленных героев Отечественной войны ротмистры граф Витгенштейн и Уваров, прапорщик Коновницын, корнет Депрерадович… Кстати, этого «не заметили» ни дореволюционная, ни советская историография — принято считать, что больше всего декабристов было воспитано в степах Морского кадетского корпуса. Но таковой представлен в «Алфавите» тридцатью одним человеком, 1-й Петербургский корпус — двадцатью четырьмя, 2-й — шестнадцатью.

Питомцы корпусов, особенно столичных, получали не только хорошее образование, но и воспитывались в духе патриотизма, государственниками. Почему вышли они на Сенатскую площадь?

Утром 13 (25) июля 1826 года на кронверке Петропавловской крепости в Санкт-Петербурге был произведен обряд «гражданской казни» декабристов. Летели в костры мундиры и ордена, над головами коленопреклоненных офицеров ломались шпаги. После того здесь же были повешены руководители Северного и Южного обществ — Кондратий Рылеев и Павел Пестель, командовавшие возмутившимся на Украине Черниговским полком Сергей Муравьев-Апостол и Михаил Бестужев-Рюмин, убийца графа М. А. Милорадовича Петр Каховский. Стоит уточнить, что полковник Пестель был арестован за день до восстания и казней только за свои политические убеждения и намерения. В то же время в Кронштадте? был проведен обряд «гражданской казни» над офицерами флота…

Однако ни жестокие приговоры, ни каторга, ни ссылка декабристов не сломили. Нели для многих из них события 14 декабря явились романтическим порывом, героической случайностью так, поручик А. Е. Розен, который членом тайного общества не был, просто остановил свой взвод на Исаакиевском мосту, перекрыв движение л. — гв. Финляндскому полку, — то их последующая жизнь стала каждодневным подвижническим трудом. Они немало способствовали развитию просвещения, культуры, сельского хозяйства, промышленности и торговли в Сибири и Забайкалье. Боевыми подвигами прославились многие из тех, кто воевал на Кавказе и в Персии, — как офицерами, так и нижними чинами…

…Через три десяти летая после восстания на Сенатской площади Россия проиграла Крымскую войну. Был сдан Севастополь и уничтожен Черноморский флот. Могущество империи оказалось мифическим. Николай I подвел итоги своего правления и, есть такая версия, принял яд. Думал ли он в тот момент о тех, кого именовал своими «друзьями 14-го декабря» и которые мечтали о Великой России? Может, не следовало потчевать их тогда картечью? Ведь, что ни говори, у императора Николая цель была та же — Великая Россия. Вот только стремился он к ней по собственному пути…

Что было бы, по какому пути пошла бы Россия, если бы 14 декабря власть взяли мятежные офицеры? Не знаем. Ведь революции задумывают романтики, осуществляют фанатики, а их плодами пользуются негодяи… Насыщенная революционными потрясениями жизнь России XX века — тому подтверждение.

 

Посмертная судьба «Северного Сфинкса», или Зачем убрали Федора Кузьмича?

В начале 1970-х годов, когда один из авторов книги учил* ся в теперь уже зарубежном городе Львове, ему довелось дружить с очень интересным человеком. Сергею Михайловичу Ограновичу ту старинную дворянскую малороссийскую фамилию можно найти в дореволюционных справочниках — было далеко за семьдесят. В традициях семьи были поздние браки, а потому оказалось, что его родной дед, пехотный обер-офицер, был участником Бородинского сражения (!) и даже двоюродным братом легендарной кавалерист-девицы Надежды Дуровой. Адвокат по профессии, Сергей Михайлович был увлеченным историком-любителем и знал много интересного о прошлых временах. Однажды зашел разговор о посмертной судьбе императора Александра I… Но прежде чем передать содержание этого разговора, надо бы рассказать о самом государе.

Александр I — самый загадочный из русских императоров, его еще при жизни именовали «Северным Сфинксом» (было в греческой мифологии такое существо, прославившееся своей загадкой). Хотя секретов у каждого из государей было более чем достаточно, но Александр Павлович — вообще сплошная тайна…

Как известно, Екатерина II, захватившая российский престол после убийства Петра III, ненавидела и боялась собственного сына — великого князя Павла, наследника трона. Подобное отношение, те условия, в которых пришлось жить цесаревичу, здорово испортили его характер. К тому же Павел знал, что императрица желала передать престол не ему, а любимому внуку — * Александру, старшему сыну цесаревича.

«Существует предание, — писал Н. К. Шильдер, — что, когда Павел с графом Безбородко совместно разбирали бумаги Екатерины, граф указал цесаревичу на пакет, перевязанный черной лентой. Павел вопросительно взглянул на Безбородко, который молча указал на топившийся камин». Александр Андреевич Безбородко, ставший вскоре светлейшим князем, в ту пору был канцлером Российской империи, а в конверте, как считается, было завещание государыни…

Сколь бы умной женщиной ни была Екатерина II, она совершила величайшую глупость, доверив воспитание внука швей царскому эмигранту Фредерику Сезару де Лагарпу. Понятно, что абсолютно во всех отношениях между Швейцарией и Россией была «дистанция огромного размера». В результате «республиканского» воспитания будущий Александр I — неизбежный наследник престола то ли после бабушки, то ли после отца, мечтал не о том, как «обустроить Россию», а о том, чтобы жить «частным человеком» где-нибудь в Альпах или на берегах Рейна… Достойное желание для будущего царя!

Зато Павел долгие десятилетия готовился к управлению великой державой, очень критично относился к происходящему вокруг и, по словам из книги военного историка полковника Дмитрия Милютина, будущего генерал-фельдмаршала и военного министра при Александре II, «вступил на престол с твердым намерением исправить во всех отраслях управления вкравшиеся злоупотребления и недостатки…». Павел I — как и его покойный отец — просчитался: реформы, направленные во благо государства и народа, в России мало когда удавались, ибо противоречили материальным интересам власть имущих и состоятельных…

Именно по этой причине царствование Павла I, столь долго им ожидаемое, оказалось трагически кратким. Хотя в исторической литературе цареубийство преподносится как «всенародный выбор», есть и иные точки зрения.

«Заговор, правда, был выражением почти единодушных желаний высших классов и большей части офицеров, но не так дело обстояло с солдатами, — признавался князь Адам Чарторижский, один из ближайших сподвижников императора Александра I в начале его царствования. — Строгости, безрассудные неистовства императора Павла обрушивались обыкновенно на чиновников, на генералов и старших офицеров. Чем человек был выше рангом, тем сильнее он подвергался всему этому. Но только в очень редких случаях прихотливая строгость Павла касалась солдат».

«Император Павел, несмотря на всю свою строгость и вспыльчивость, любил солдата — и тот чувствовал это и платил царю тем же», — писал А. А. Керсновский.

Так что преступление было совершено исключительно в интересах «верхушки» и на пользу, как мы знаем, Великобритании. Разочаровавшись в традиционных союзниках, Павел Петрович увидел, что Франция под рукой Бонапарта вновь превращается в монархию.

«Он склоняется единственно в сторону справедливости, а не к тому или другому правительству, к той или другой нации, и те, которые иначе судят о его политике, положительно ошибаются», уписал датский посланник в Петербурге.

Фактически, Павел I делал все очень правильно. Вот и в данном случаев помните, что «в политике нет постоянных партнеров, но есть постоянные интересы»? Но он спешил, он был излишне горяч, рядом с ним оказались неверные, ненадежные люди и все закончилось цареубийством.

Истинная роль цесаревича Александра в дворцовом перевороте — одна из многочисленных загадок его биографии. Как минимум, он знал о заговоре, но сокрыл свое знание, преступив данную государю священную присягу и нарушив долг верноподданного… Утверждают. что руководитель заговора граф Пален, петербургский генерал-губернатор, гарантировал великому князю, что с головы императора не упадет ни един волос — но кто мог знать это наверняка?

Александр вступил на престол, обагренный кровью отца. Зачем ему это было нужно — большой вопрос. Мечтал же о домике в швейцарских Альпах…

«Хождение во власть» Александру Павловичу поначалу очень понравилось. Он занялся реформой системы государственного-управления, думал об отмене крепостного права и на сто восемьдесят градусов изменил внешнеполитический курс. Англия и Австрия вновь стали ближайшими друзьями России, и вскоре уже русский император отправился бить Наполеона — на поле Аустерлица.

«Аустерлицкая битва сделала великое влияние над характером Александра I — и ее можно назвать эпохой его правления: до того он был кроток, доверчив, ласков, а тогда сделался подозрителен, коварен, строг до безмерности, неприступен и не терпел уже, чтобы кто говорил ему правду», — писал генерал-майор Лев Николаевич Энгельгардт.

А еще, очевидно, Александру не давала покоя память об убиенном отце… Известно, что император был коварен, лицемерен, двуличен, но он был очень тонкой натурой, и человеческие чувства отнюдь не были ему чужды… Великого князя Павла Петровича в Европе нарекли «русским Гамлетом» — теперь тень этого «Гамлета» являлась его сыну

Избегнем соблазна сделать краткий очерк событий первой четверти XIX века — эпохи Александра I. Думается, что именно они постепенно усилили в неверном сыне чувства раскаяния и вины. Кстати, этому способствовав даже преданнейший граф Аракчеев, носивший на мундире миниатюрный портрет убиенного государя. К тому же Александр Павлович был православным человеком, убежденным христианином, понятие греха было ему отнюдь не чуждо.

Хотя и здесь началось в конце концов «искривление». Как писал тайный советник Ф. Ф. Вигель, «источником мистицизма сделалась сама верховная власть, и он усиливался разлиться по всему лицу земли русской».

В разговорах государя вновь зазвучала прежняя мысль желание удалиться от государственных дел, уйти на покой. Мол, даже солдату дают отставку после 25 лет службы!

Николай I, младший брат Александра, записал, как в 1819 году в лагере под Красным Селом император зашел к нему пообедать. «Государь начал говорить, что он с радостью видит наше семейное блаженство <…>. Что он чувствует, что силы его ослабевают; что в нашем веке государям, кроме других качеств, нужна физическая сила и здоровье для перенесения больших и постоянных трудов; что скоро он лишится потребных сил, чтоб по совести исполнять свой долг, как он его разумеет; и что потому он решился, ибо сие считает долгом, отречься от правления с той минуты, когда почувствует сему время…»

Русские цари от престола не отрекались — очень возможно, что даже отречение Петра III под страхом смерти — подложное. Александр I тему отречения официально никогда не поднимал.

«Наконец настала осень 1825 года, с нею и отъезд государя в Таганрог…», — говорится в «Записках» Николая Павловича. Как известно, Александр I сопровождал на юг свою больную супругу — императрицу Елизавету Алексеевну.

А вот о чем вспоминал генерал от кавалерии барон И. И. Велио: «Перед отъездом он посетил Невский монастырь, где долго беседовал с митрополитом, и прислал в тот же день в монастырь такое количество воску, что митрополит удивился и сказал:

— Это как будто на похороны государь прислал.

Уезжая из Петербурга в Царское Село, отъехав несколько верст, государь приказал остановиться, встал в коляске и долго смотрел на Петербург, затем сел и поехал.

Кучер его Илья сказал мне потом:

— Он как будто прощался с городом и крестился».

«Много слухов было тогда о причинах его путешествия, — вспоминал декабрист князь Е. П. Оболенский. — Между прочим, говорили, что он готовил себе место успокоения от царственных трудов в Таганроге, где ему приготовляли дворец и где он думал с добродетельной супругой Елизаветой Алексеевной после отречения от престола поселиться в глубоком уединении и посвятить остаток дней покою и тишине». Так это было или нет, сейчас уже не узнаешь…

И вот неожиданно Александр Павлович умирает в Таганроге. Был он здоров, было ему всего лишь 48 лет — и вдруг такая оказия!

Естественно, что по России поползли слухи, один другого невероятнее — мол, государя спрятали, или он сам куда за море уехал, и труп во гробе привезли не его. Подробное описание последних дней, кончины и вскрытия тела покойного царя оставил его лейб-медик баронет Виллие. В принципе этих документов было бы более чем достаточно, если бы Яков Васильевич в свое время не констатировал смерть государя Павла Петровича от апоплексического удара…

В 1836 году в районе города Красноуфимска, в Пермской губернии, был задержан беспаспортный старик благообразной наружности, назвавшийся Федором Кузьмичом. Факт этот известен, широко освещен в исторической литературе, и даже у Л. Н. Толстого есть рассказ, названный «Посмертные записки старца Федора Кузьмича». Так что не будем этого пересказывать, оговорив лишь, что до сих пор многие считают, будто под видом благообразного с виду бродяги и скрывался мучимый совестью самодержец-отцеубийца.

Хотя, когда-то один из нас спрашивал замечательного знатока и популяризатора российской истории Натана Яковлевича Эйдельмана о том, кто, по его мнению, прятался под личиной таинственного старца — и тот назвал три «кандидатуры», по его мнению, подходящие: император Александр, декабрист Михаил Лунин, а также его бывший однополчанин-кавалергард и муж его сестры действительный статский советник Федор Уваров, в 1827 году вышедший из дома и бесследно исчезнувший.

В пользу каждого из них есть свои «за» и «против». В частности, по официальный версии Лунин скончался только в 1845 году, а об Уварове в «Сборнике биографий кавалергардов» говорится, что он мог быть «тем таинственным старцем Даниилом, которого знали в Сибири многие декабристы»…

А теперь, наконец, обратимся к рассказу Сергея Михайловича Ограновича, с чего мы и начали этот материал. К сожалению, за давностью лет не помнятся особые подробности разговора, но три основных факта были таковы.

Еще в царствование императора Николая I могила его венценосного брата была вскрыта. Солдаты — ветераны лейб-гвардии Преображенского полка — выполнили какую-то работу, после чего, получив по сколько-то тысяч рублей, были «уволены вчистую», возвратились в родные деревни, где безбедно дожили свои последние годы и унесли в могилы свое знание.

Когда после Октябрьской революции, в 1921 году, был основательно «подчищен» собор святых Петра и Павла в Петропавловской крепости — место упокоения российских монархов, и изъяты немалые ценности, то новые власти не обошли вниманием и захоронения. Могилы вскрыли и забрали все, представлявшее интерес. При этом, как рассказал Огранович, могила Александра I оказалась пустой. Об этом, вообще-то, пишут многие авторы, вот только документы, подтверждающие или отрицающие данный факт, неизвестны.

Точку во всей этой истории мог бы поставить знаменитый антрополог, археолог и скульптор, доктор исторических наук Михаил Герасимов. В свое время он потревожил прах многих известных людей, создавая скульптурные портреты на основе их костных останков. Могила таинственного старца, умершего в 1864 году — Александру Павловичу тогда могло бы быть 87 лет, — бережно сохранялась на одном из кладбищ в городе Томске, и за разрешением провести соответствующие работы ученый обратился к министру культуры СССР Екатерине Фурцевой. Ответа пришлось ждать долго. Точнее, ответа Михаил Михайлович не дождался.

Герасимов, человек в ту пору очень известный, не постеснялся вновь обратиться с запросом. Только его третье обращение возымело результат, но совершенно неожиданный: на месте кладбища вырыли котлован для нового дома. Точка в истории старца Федора Кузьмича была поставлена самым варварским образом. Зачем?! Почему советскому правительству нужно было скрывать тайны российской монархии? Нет ответа…

Вот о таких фактах рассказал мне внучатый племянник Надежды Дуровой. Не проливая окончательный свет ни на одну из имеющихся версий, они свидетельствуют, что в посмертной судьбе императора Александра I что-то действительно было не так. Но что? Скончался ли он, как и все смертные, в Таганроге? Стал ли тем самым легендарным старцем, бродившим по Сибири? Или укрылся где-нибудь в отдаленном монастыре? А может, сбылась его давняя мечта, и исчезнувший российский император обосновался в домике в Альпах или на берегах Рейна?.. Этого мы не знаем и вряд ли когда-то сумеем узнать. Власть имущие умеют прятать свои тайны, обладая для этого большими возможностями.

 

Наследство «больного человека»

Осенью 1853-го началась девятая — считая с 1676 года — русско-турецкая война. Но если в результате первых восьми войн Россия, по чеканному определению Советской военной энциклопедии, «закрепила за собой Южную Украину, Крым, Бесарабию, часть Кавказа и прочно утвердилась на берегах Черного моря», то эта война, вошедшая в историю как Крымская, или Восточная, завершилась разорением Севастополя и уничтожением Черноморского флота. Россия оказалась отброшена на многие десятилетия назад, и в тот момент, очевидно, перевернулись в своих гробах фельдмаршал Миних, князь Долгоруков- Крымский, светлейший князь Потемкин-Таврический, граф Румянцев-Задунайский, генералиссимус Суворов, а также великие государи Петр I и Екатерина II — в общем, все те, кто, себя не жалея, своей прозорливостью, волей, энергией, кровью выводил Россию на берега Черного моря, кто завоевывал для нее бесценную жемчужину — Крым.

Хотя в середине XIX века ничто еще беды не предвещало, о ее приближении никто и не догадывался — за исключением разве что того самого Левши, что механическую блоху подковал. Побывав в Англии, он, как известно, вернулся оттуда с единой заботой: мол, «скажите государю, что у англичан ружья кирпичом не чистят». Не сказали… «А доведи они Левшины слова в свое время до государя, в Крыму на войне с неприятелем совсем бы другой оборот был», — констатировал Николай Семенович Лесков.

Впрочем, при чем здесь придуманный им тульский мастер Левша? Мы ведь ведем серьезный разговор о глобальных политических событиях, о судьбах Отечества. Да в том-то и дело, что на закате царствования императора Николая Павловича вся Россия разительным образом напоминала именно такое ружье — надраенное снаружи, но изнутри совершенно раздолбанное, фактически приведенное в негодность, к тому же еще с нарочито ослабленными гайками. Такое ружье нравилось начальству, приятным образом брякало при выполнении строевых приемов — однако воевать с ним было невозможно.

Каждый из царей был свято уверен, что именно в его царствие народу живется самым лучшим образом — или, по крайней мере, он этого «лучшего образа» вскорости достигнет. Причем сам государь действительно трудился для этой цели не покладая рук — известно, что среди русских царей бездельников не было. Пушкинские слова «на троне первый был работник» применимы не к одному лишь Петру Великому. Вот только у каждого царя была своя точка зрения на пути достижения народного благосостояния.

Например, Николай Павлович, взошедший на престол под гром пушек на Сенатской площади, четко усвоил, что все беды России, равно как и Европы, идут от вольномыслия. К сожалению, его* третьего сына императора Павла, к трону не готовили, а потому многих элементарных вопросов государственного управления и народного бытия этот командир гвардейской дивизии просто не понимал. Не понимал, например, того, что вольномыслие для русского человека потребность первостепенная, любимое времяпрепровождение. Дай русскому возможность вольным образом порассуждать о власть предержащих и мировой политике — и тогда его хоть хлебом не корми, а он все равно своей участью доволен будет. Если же еще государь, как это делал покойный Александр I, сам либеральные речи поведет, то и вообще ему никакого труда управлять не составит.

Но, повторим, Николай этого не понимал, считая основой государственного управления принцип «держать и не пущать» — любые ростки свободной мысли вырывались самым тщательным образом. Вот только в результате прополки вся «клумба» напрочь вытаптывалась жандармскими сапогами. Ведь и петрашевцев тогдашние спецслужбы фактически создали своим неуемным рвением, и Герцена в революционера буквально превратили. Это уж потом советские историки редактировали их биографии, чтобы вопросов у школьнике» не возникло.

Но это все были исключительно внутренние русские проблемы, которые Европу никоим образом не волновали. Известно ведь, что чем дела у нас шли хуже, тем спокойнее было Европе. Зато усиление России неизбежно вызывало на Западе чувство тревоги и неуверенности.

Когда в 1812 году Наполеон отправился сокрушать Российскую империю, в поход его снаряжали буквально все европейские монархи. Потом, по мере падения французского могущества, союзники Наполеона постепенно переходили под русские знамена, и в итоге к стенам Парижа Александр I привел буквально весь тот европейский сброд, что ходил с Бонапартом на Москву. Затем, на Венском конгрессе, недавние наши союзники озаботились тем, чтобы как можно больше урвать себе от победы русского оружия и соответственно, как можно меньше оставить России. Мол, «мавр сделал свое дело, мавр может уходить» — до тех пор, конечно, пока вновь не позовут на выручку. А звать могли только в самых критических ситуациях, потому как нас все всегда боялись.

Однако Николай I, неподготовленный к престолу, этого не понимал. Как и некоторые последующие советские правители, он считал, что «в европах» нас искренне любят, а потому только и ждут нашей помощи, поддержки и участия. По сей причине лишь только где-нибудь на континенте загорался революционный огонек, «Николай Палкин», как уважительно окрестили его подданные, стремился направить туда свои войска. А европейцы-то от бескорыстной царской помощи отказывались — исключение составляет лишь австрийский император Франц-Иосиф, который в 1849 году обратился к Николаю с мольбой о спасении своего престола, на что Палыч даже гвардию двинул. Россия играла роль европейского жандарма — ту же роль в мировых масштабах сейчас пытаются разыгрывать слабо знакомые с уроками истории американцы.

В середине XIX столетия Россия имела немалые вооруженные силы. Пехота составляла 904 тысячи человек; кавалерия — 113 тысяч; артиллерия — 105; инженерные войска — 20 тысяч; около 80 тысяч числились в иррегулярных казачьих и «инородческих» полках. К этому следует добавить еще порядка 100 тысяч флотских чинов. Между тем население России было 42 миллиона человек.

В состав армии входило 110 полков пехоты — 10 гвардейских, 12 гренадерских, 42 пехотных, 4 карабинерных и 42 егерских и плюс к тому — 9 стрелковых и 84 линейных батальонов. Батальон — примерно тысяча человек, в большинстве полков было тогда по четыре батальона.

На вооружении в пехоте состояло безнадежно устаревшее гладкоствольное семилинейное кремневое ружье образца 1828 года (были варианты 1826 и 1839 гг., но все это практически одно и то же), заряжаемое с дула. Оно лишь немного отличалось от ружья образца 1808 года, стрелявшего примерно на 200 шагов. В 1845 году на вооружение взяли ударное капсюльное ружье, тоже гладкоствольное и заряжаемое с дула, которым успели вооружить только Гвардейский и 2-й армейский корпуса. Из него можно было прицельно стрелять на 350 шагов. Нарезной штуцер, пуля из которого летела на 600 шагов, имели по 24 человека в каждом пехотном и егерском батальоне. И это — в середине XIX столетия! Как не вспомнить суворовское: «пуля — дура, штык — молодец»! Теперь эта фраза звучала не гордо, а горько, потому как противник имел уже совершенно иное оружие.

Свидетельство тому можно найти в мемуарах русского офицера — участника грядущего тогда еще сражения на реке Альме 8 сентября 1854 года: «Грозная атака наших батальонов, эта стальная движущаяся масса храбрецов, через несколько шагов воображавшая исполнить свое назначение — всадить штык по самое дуло ружья, каждый раз была неожиданно встречаема убийственным батальным огнем… Схватиться с неприятелем нашим солдатам не удавалось».

Кавалерия состояла из 59 гвардейских и армейских полков: 12 кирасирских, 11 драгунских, 20 уланских и 16 гусарских. Огнестрельное вооружение конницы было сродни пехотному — гладкоствольные ружья и штуцера разных систем. Хотя Россия казалась страной богатой, но средств на содержание тяжелой конницы — кирасир и драгун, действовавших на поле боя крупными массами и решавших стратегические задачи, явно не хватало. Основной упор делался на легкую кавалерию и иррегулярные казачьи войска.

На вооружении в полевой артиллерии в мирное время состояло 1140 орудий, в военное их число должно было увеличиться до 1446. В основном были системы 1838 года — пятнадцатилетней давности. Еще было 286 осадных орудий. Уточним, что в 1812 году русская полевая артиллерия, выведенная стараниями графа А. А. Аракчеева на первое место в Европе, состояла из 1620 орудий.

Явно не соответствовал духу технического прогресса и флот. Только в 1851 году пароходный комитет разработал программу строительства 14 винтовых кораблей: девяти — для Балтийского и пяти — для Черноморского флота, но к началу войны был готов лишь один винтовой фрегат. Правда, на Черном море было уже семь маломощных семипушечных пароходо-фрегатов, но все же основу флота составляли романтические парусники: 16 линейных кораблей, 8 фрегатов и корветов, 25 бригов и шхун. Для наглядности уточним, что если на всех пароходо-фрегатах суммарно было 49 пушек, то на парусных кораблях — 2012.

Зато потомкам на зависть Россия в то время имела профессиональную армию. Солдат для нее набирали путем рекрутского набора, впереди у них было 20 лет службы, если, разумеется, она была «беспорочной», иначе срок могли и продлить, были возможности отличиться в боях, чтобы получить Георгиевский крест, дававший определенные льготы, выйти в унтер-офицеры, а то и заслужить офицерский чин и прилагающееся к нему дворянское звание. Так что наши предки служили не за деньги, достаточно небольшие, а за совесть и перспективы.

Но вот система боевой подготовки не соответствовала ни «человеческому материалу», ни самому духу времени. Обратившись к «Истории Русской армии», можно узнать, что «на стрельбу отпускалось всего 6 патронов в год на человека. В иных полках не расстреливали и этих злополучных шести патронов из похвальной экономии пороха. Смысл армии видели не в войне, а в парадах, и на ружье смотрели не как на орудие стрельбы и укола, а прежде всего как на инструмент для охватывания приемов… Основой обучения войск являлось так называемое «линейное учение», принесшее Русской армии неисчислимый вред. Целью этого учения было приучить войска к стройному движению в массе… Боевая подготовка войск на маневрах сводилась к картинному наступлению длинными развернутыми линиями из нескольких батальонов, шедших в ногу, причем все заботы командиров… сводились к одному, самому главному: соблюдению равнения».

Подобная система пышным цветом расцвела при военном министре — генерале от кавалерии светлейшем князе Александре Чернышеве, друге государя. Успешный военный разведчик, работавший перед войной 1812 года во Франции, где он блистал в салонах и будуарах парижских красавиц и даже пользовался доверием Наполеона, лихой 27-летний генерал Отечественной войны, он с 1828 по август 1852 года управлял Военным министерством, в 1848 году принял должность председателя Государственного совета, а затем еще и председателя Комитета министров. За это время молодой реформатор превратился в 67-летнего старца, неизбежно отстающего от требований времени, становившихся все более динамичными. Вместе с министром отставала и армия.

Однако император, также, разумеется, стареющий, был уверен, что держава процветает под его твердой рукой. Поэтому, когда незадолго до начала кампании кто-то сказал ему о трудностях грядущей борьбы с прекрасно оснащенными, хорошо вооруженными и обученными европейскими армиями, Николай Павлович преспокойно отвечал, что «численность войска будет такая, что оно всегда будет сильнее врагов». Про завет великого Суворова «воюй не числом, а умением» Николай I мог и не знать.

В своем заблуждении государь был искренен: после возвращения нашей армии из Парижа ей приходилось воевать лишь где-то на окраинах империи или на чужой территории, а потому казалось, что глобальные опасности России больше не угрожают. А ведь Европа глядела на Россию весьма неодобрительно, и на Востоке тоже стремительно сгущались тучи.

О причинах и предпосылках Крымской войны написано много и нет необходимости давать подробный обзор политических событий. Ограничимся определением из Военного энциклопедического словаря: «Усиление экспансии Великобритании и Франции с целью завоевания новых рынков и колоний наталкивалось на сопротивление России, стремившейся отстоять свои экономические и политические интересы на Черном море и укрепить влияние на Балканах. Турция вынашивала планы при помощи союзников отторгнуть от России Крым и Кавказ. В мае 1853 г. она разрешила вход в пролив Дарданеллы англо-французской эскадры. В ответ на это Россия разорвала дипломатические отношения с Турцией и 21 июня (3 июля по нынешнему стилю. — Авт.) ввела войска в Молдавию и Валахию. 4 октября (16 октября) Турция объявила войну России, 20 октября (1 ноября) аналогичным заявлением ответила Россия».

Профессора Лависс и Рамбо трактуют события несколько по-иному. Они, в частности, рассказывают, что в январе 1853 года Николай I пригласил английского посланника, «и повел речь о турецком вопросе. Турция, по его словам, впала “в состояние такой дряхлости”, что этот “больной человек” может внезапно умереть и “остаться на руках" у держав. Царь полагал, что было бы неблагоразумно “довести дело до такого сюрприза”, не выработав заранее “какой-нибудь системы” и не установив “предварительного соглашения”. “Если мне удастся столковаться с Англией по этому вопросу, — прибавил царь, — остальное мне неважно: я решительно не интересуюсь мнением и действиями других”».

В общем, Николай I претендовал на наследство «больного человека», тем самым продолжая политику своей бабушки Екатерины II, мечтавшей об освобождении Константинополя от магометан и превращении Черного моря во внутренний российский водоем. А эта политика, некогда усердно и рьяно проводившаяся блистательным Потемкиным, «в европах» очень не нравилась.

Союз с Россией Великобритании в данный момент был не нужен, потому как практического интереса для нее не представлял. То ли дело было в начале века, когда Бонни, как именовали англичане Бонапарта, готовил вторжение на Британские острова, взятые им в кольцо континентальной блокады…

Посему, хотя и понимая, что «больного человека» вряд ли реанимируешь, но усилению России помогать не след — Великобритания и Франция, а потом и Сардинское королевство, решили поддержать ту самую Турцию, которую никто в Европе никогда особенно не жаловал. В «Очерках истории Англии», изданных еще в 1959 году, по этому поводу сказано: «Английское правительство было главным организатором коалиции против России. Пальмерстон (министр иностранных дел. — Авт.), предвкушая победу над Россией и стремясь расширить коалицию против нее, составил даже план расчленения России и передачи ряда ее территорий Турции (Крым, Кавказ), Пруссии (Прибалтику), Австрии (Молдавию) и некоторым другим государствам».

Можно подумать, что англичане выступали в качестве бескорыстного спонсора. Нет, они просто не обозначили свои интересы, гораздо более серьезные, чем у других, зато бросили в качестве «кости» собственным друзьям- союзникам нищую Бесарабию, разбойничий Кавказ, Крым, который расцветет только в XX столетии, и Остзейские провинции, традиционно являвшиеся чьими-нибудь нахлебниками. Бриттам нужны были совсем не эти земли, а богатейшие Закавказье и Средняя Азия. Похоже, «больным человеком», который готовится «внезапно умереть» и оставить громадное наследство, для англичан была не Турция, а Россия Николая I.

 

Два взрыва на набережной

26 октября 1850 года путешествовавший по югу России наследник престола великий князь Александр Николаевич отправился из Воздвиженской крепости в Ачхай, сопровождаемый наместником на Кавказе князем М. С. Воронцовым и под прикрытием отряда пехоты, нескольких сотен казаков с артиллерией, местной милиции и толпы мирных чеченцев. Цесаревич ехал верхом, в авангарде. Между реками Рошня и Валерик он первым заметил показавшуюся партию неприятеля и тотчас поскакал к ней, увлекая за собой всю свиту. Чеченцы, выстрелив, бросились бежать, но казаки их преследовали, а конвой наследника заехал им в тыл. В схватке начальник разбойничьей партии был убит, труп его остался в руках казаков. По представлению князя Воронцова великий князь был награжден орденом св. Георгия IV степени.

Как видим, Александр Николаевич, был не из робкого десятка, что, к сожалению, в конце концов и сыграло в его судьбе трагическую роль…

Александр II взошел на престол не в лучшее для России время. Страна, скованная николаевским «застоем», проигрывала Восточную войну; все звенья государственного управления разъедала бюрократическая ржа; перемены, реформы были необходимы, но, как часто случалось в нашем Отечестве, некому было «возглавить процесс». И так получилось, что он в большей степени наследовал не своему отцу Николаю Павловичу, а царю-реформатору Петру.

Символично: Петр Первый — Александр Второй. Но как нельзя сказать, что у Великого преобразователя России все получилось блестяще, так и нельзя утверждать, что Царь-Освободитель достиг желаемого во всех своих планах. Оба они стремились вывести Россию из тупика, оба положили на то свои жизни.

Окинем мысленным взором общую картину царствования Александра Николаевича. В 1861 году он отменил крепостное право. Судебная реформа 1864 года даровала русскому народу независимый суд, равный для всех сословий, а земская — обеспечила широкую и либеральную децентрализацию страны…

«Преобразовательное движение, обнимавшее по воле императора Александра II все стороны государственной и общественной жизни России, нигде не проявилось столь решительно и наглядно, как в переустройстве финансового управления и в находящемся в прямой зависимости от него народном хозяйстве, — говорится в дореволюционной биографии Царя-Освободителя. — Во все продолжение царствования государство быстро и неуклонно шло вперед по пути экономического развития». Уточним, что если в 1857 году вся железнодорожная сеть страны насчитывала 979 верст, то в 1870-х годах ежегодно вводилось в эксплуатацию по 1400 верст.

5 мая 1856 года царь подписал указ, начинавшийся словами: «Признавая одною из самых важных государственных Наших забот образование народное, как залог будущего благоденствия Нашей возлюбленной России, Мы желаем, чтобы учебные заведения ведомства народного просвещения находились под ближайшим Нашим наблюдением и попечением…» Так отныне и было.

Особое внимание Александр II уделял армии, и военные его преобразования совершенно изменили облик русского воинства. Самое главное, что 1 января 1874 года в стране была введена всесословная воинская повинность, сменившая рекрутские наборы. О преобразовании армии можно говорить долго, поэтому ограничимся теми конкретными результатами, которых не могло бы достичь государство, бессильное в военном отношении: 1864 год — победное окончание полувековой Кавказской войны и усмирение польского мятежа, 1865-й — присоединение Казахстана, 1868-й — подчинение Бухары, 1873-й — усмирение Хивы, 1876-й — присоединение Ферганы, 1878-й — освобождение Болгарии от шестивекового турецкого ига. Кстати, осенью 1877 года государь сам выезжал на Балканы, бывал на передовых позициях, где испросил у военного министра генерала Д. А. Милютина, старшего из присутствовавших георгиевских кавалеров, разрешения прикрепить на свою саблю георгиевский темляк.

А 1(13) марта 1881 года Александра II убили — в Санкт-Петербурге, на набережной Екатерининского канала. Он, по свидетельству Керсновского, «был убит в тот день, когда хотел подписать конституцию». Этот день всяко должен был войти в историю России как поворотный — но поворот произошел в иную сторону.

Цареубийством Россию, к сожалению, не удивишь. Чтобы возвести на русский трон урожденную ангальтцербстскую принцессу Софию-Фредерику-Августу, нареченную Екатериной II, дворянская «фронда» убила законного государя Петра III. Заговорщики убили сурового, неуравновешенного Павла I, чтобы заменить его либеральным Александром… Цареубийственные планы были у радикальной части декабристов, намеревавшихся сменить монархию демократической республикой — сделать это при живом царе было бы невозможно. Всех последовательнее оказались большевики, истребившие «под корень» царскую семью, дабы не осталось претендентов на вакантный престол…

Цель всех этих цареубийств — как удавшихся, так и планировавшихся — понятна. А чего хотели потенциальные убийцы Александра, с маниакальной настойчивостью преследовавшие его на протяжении пятнадцати лет?!

Вспомним лишь некоторые попытки: 4 апреля 1866 года — выстрел Дмитрия Каракозова; 25 мая 1867 года — выстрел Березовского; 2 апреля 1879 года — выстрел Александра Соловьева; 19 ноября 1879 года — попытка подрыва царского поезда; 5 февраля 1880 года — взрыв в Зимнем дворце… Одна только «Народная воля», созданная в августе 1879 года, предприняла за полтора года восемь попыток цареубийства, из которых последняя и завершилась успехом. Для чего?!

Из «Советского энциклопедического словаря» можно узнать, что в ее программу входило «уничтожение самодержавия, созыв Учредительного собрания, демократические свободы, передача земли крестьянам». Ничего из этой программы выполнено не было — народовольцы не могли не только взять власть на какой-то переходный период и должным образом ею распорядиться, но даже просто хоть что-то предпринять после вожделенного для них цареубийства. Было очевидно, что царю наследует только цесаревич, и никто иной… Стоило ли, как говорится, менять шило на Мыло?

Конечно, претензий к Александру II можно предъявить немало. «Великая реформа», как называли освобождение крестьян, оказалась отнюдь не столь радикальной, как рассчитывали «широкие народные массы» и «демократическая интеллигенция». Это, как известно, вызвало волнения в деревне. Тогда для усмирения «крестьянских беспорядков» более двухсот раз пришлось вызывать воинские команды и прибегать к оружию. Счет убитым и раненым шел на сотни. Но, как показывает даже наш современный опыт, принятие «земельного закона» дело очень сложное. Государь должен учитывать очень многие моменты и настроения.

Александра Николаевича можно упрекнуть и в том, что наряду с военными и дипломатическими победами Россия имела во внешней политике промахи и поражения. Чего, например, стоит одна продажа «за ненадобностью» Аляски в 1867 году! Но как бы Россия смогла ее защитить от потенциального агрессора? Если через сорок лет она не смогла победить на Дальнем Востоке японцев, а через сто сорок не может на том же Дальнем Востоке отогреть зимой своих же граждан — чего говорить об удержании заокеанских владений? Спасибо, хоть семь миллионов долларов дали! Хотя и обидно, конечно, за «Русскую Америку»…

В упрек Александру II можно поставить и то, что в процессе реформирования армии он слишком доверился кабинетному генералу Милютину, и это привело к угасанию в войсках истинного воинского духа, что впоследствии — уже при Николае II — имело очень печальные результаты.

Однако вряд ли цареубийство было «своеобразной» реакцией «передовой части общества» на ошибки императора, неприятие его политики и, как следствие, надежду замены его более мудрым царем. Хотя в России, заметим, всегда верили, что придет новый царь — и все рассудит, уладит, улучшит.

Нет, в то время по всей стране был развернут тотальный террор, направленный не только против главы государства, но и против высших сановников, полицейских чинов, военного командования, представителей местного управления, жандармов. Вот лишь несколько фамилий из огромного мартиролога: 24 мая 1878 года в Киеве убит кинжалом жандармский капитан барон Гейкинг; 4 августа того же года в Санкт-Петербурге смертельно ранен — опять-таки кинжалом — главный начальник III Отделения и шеф жандармов генерал-адъютант Мезенцев (его преемника генерал-адъютанта Дрентельна пытались застрелить 13 марта 1879 года), а 9 февраля 1879 года в Харькове был застрелен губернатор князь Крапоткин…

Цель террора всегда одна: дезорганизовать общество, запугать власти или людей, подчинить их своим интересам, добиться решения своих задач. Задач, разумеется, низменных — к высоким целям не ходят по залитым кровью путям. И еще. Обычно террористы стараются уничтожать лучших — наиболее честных, преданных, умных, смелых, кого нельзя купить, запугать, обхитрить. Хотя иные просто стремятся, чтобы жертв их террора оказалось как можно больше. Таков, кстати, был принцип «Народной воли» — «охотясь» за царем, «народовольцы» желали, чтобы он увел с собой в могилу как можно больше народу: вспомните взрыв в Зимнем дворце или крушение царского поезда. Цареубийство 1 марта 1881 года также не обошлось без лишних и случайных жертв. Вот фрагмент его описания из «Русского биографического словаря»: «Карета быстро неслась по набережной Екатерининского канала и уже миновала Рысакова, когда тот бросил под нее бомбу. Последовал страшный взрыв. Несколько человек упали; в числе их несколько из казаков конвоя и мастеровой мальчик — тяжело раненные. Государь указал лейб-кучеру остановить экипаж и, выйдя из кареты, направился к месту- взрыва… На вопросы обступивших его офицеров, не ранен ли он, император отвечал: “Слава Богу, я уцелел, но вот…", указывая при этом на лежавших на мостовой раненых».

Царь вел себя так, как следовало в минуту опасности офицеру, каковым он был с младых ногтей. Вместо того чтобы спешно покинуть место трагедии, он побеспокоился о раненых. Этим и воспользовался Гриневицкий, стоявший у решетки набережной канала. Когда, возвращаясь к карете, Александр II с ним поравнялся, фанатик бросил бомбу под ноги царю и погиб вместе с ним сам.

Остается только предполагать, как развивалась бы наша история, если бы Царь-Освободитель не был убит в тот самый день, когда он намеревался подписать конституцию Государства Российского. Кому же все это было выгодно?

 

«Это казалось невероятным и чудовищным»

Русско-японская война, в отличие от последовавшей за ней Мировой, нареченной «Забытой», находится на слуху: подвиг «Варяга», гибель адмирала Макарова и художника Верещагина, Цусима, Порт-Артур, блистательный генерал Кондратенко, бездарные Куропаткин, Стессель, Алексеев…

Вот, однако, и все, что сразу вспомнишь. К сожалению, наши знания здесь ограничиваются песней про тот самый «Варяг», романами «Цусима» А. С. Новикова-Прибоя, «Порт-Артур» А. Н. Степанова, «Крейсера» и «Три возраста Окини-сан» В. С. Пикуля. Для более старшего поколения — еще и работой В. И. Ленина «Падение Порт-Артура». А кто бы сейчас сказал, почему эта война началась, кому и для чего она была нужна, почему именно так все получилось? Вопросы отнюдь не праздные, потому как отголоски событий тем или иным образом доходили до России на протяжении всего XX века. Да и сейчас аукается.

На первый взгляд, все началось внезапно и неожиданно. «Ко мне подошел полковой адъютант и молча передал депешу из штаба округа: “Сегодня ночью наша эскадра, стоящая на внешнем Порт-Артурском рейде, подверглась внезапному нападению японских миноносцев и понесла тяжелые потери”, — писал в замечательной книге «Пятьдесят лет в строю» генерал-лейтенант А. А. Игнатьев. — Этот официальный документ вызвал прежде всего споры и рассуждения о том, может ли иностранный флот атаковать нас без предварительного объявления войны? Это казалось столь невероятным и чудовищным, что некоторые склонны были принять происшедшее лишь как серьезный инцидент, не означающий, однако, начала войны. К тому же не верилось, что какая-то маленькая Япония посмеет всерьез ввязаться в борьбу с таким исполином, как Россия».

В ту пору ротмистр граф Игнатьев командовал эскадроном в л. — гв. Уланском полку, и Дальний Восток, где ему вскоре было суждено воевать, казался из Петергофа бесконечно далеким. Зато людям в более высоких чинах война с Японией представлялась не только реальной и даже неизбежной, но и, более того, они могли провидеть ее ход заранее!

«С января 1900 г. в Морской академии начались занятия военноморской игры с целью проверки нашей боевой подготовки на Дальнем Востоке, — рассказывает в книге «На службе трех императоров» генерал от инфантерии Н. А. Епанчин. — Это было сделано по особому желанию государя; старшим посредником был назначен адмирал Рожественский (в мае 1905 г. он приведет к Цусиме Вторую Тихоокеанскую эскадру. — Авт.), я был назначен посредником по сухопутной части. Для участия в этих занятиях я пригласил нашего военного атташе в Японии полковника Генерального штаба Самойлова, находившегося временно в Петербурге; он основательно изучил японскую армию и был вполне в курсе японских военно-морских дел. Он считал, что при тех условиях, в которых находятся наши войска и наша эскадра на Дальнем Востоке, при слабой провозоспособности Сибирского пути, трудности сосредоточения достаточных сил и снабжения их нам крайне трудно будет вести успешно военные действия против японской армии и японского флота, которые он ценил как очень серьезного противника. Об этом он доносил Военному министерству, но его донесениям не давали должной оценки… Занятия проводились весьма серьезно и тщательно. Замечательно, что адмирал Вирениус, командовавший японской стороной, решил начать военные действия без объявления войны, как это и было сделано японцами в январе 1904 г., ровно через четыре года… После удачного “нападения” на русскую эскадру у Порт-Артура “японцы” высадились у Дальнего и обложили Порт-Артур…».

Все то, что разыгрывалось на картах в 1900-м, сбылось в 1904–1905 годах — противник поступал именно так, как и предполагалось! Хотя есть вариант, что подробный отчет об этой игре, выпущенный под грифом «весьма секретно», оказался в руках японской разведки и был использован японским командованием в качестве сценария грядущей войны.

Впрочем, уточним все-таки, из-за чего эта война случилась. «Ход естественного развития Русского государства издавна двигал его в сторону наименьшего сопротивления — на восток, к берегам Тихого океана, — говорится в книге инженер-полковника А. фон Шварца «Осада Порт-Артура», изданной перед Первой мировой войной в качестве пособия для слушателей Николаевской Инженерной академии. — В середине XIX столетия Россия приобрела Южно-Уссурийский край с гаванью, где был основан Владивосток. Но гавань эта замерзала и не могла служить хорошим портом для Сибирской магистрали, к постройке которой было приступлено в 1891 году. Необходимо было приобресть гавань незамерзающую, открытую для судов круглый год. Таковую можно было найти только на юге: в Корее или на Китайском побережье Тихого океана».

Нашли — Порт-Артур и Дальний (Далянь), которые в 1898 году Россия арендовала у Китая на четверть века. И все было бы хорошо, если б на Дальнем Востоке не пересеклись интересы сразу многих государств — Англии, Франции, Германии, да еще и Японии, которая воевала с Китаем в 18941895 годах и прибрала к своим рукам Ляодунский полуостров. Однако это не понравилось всем европейцам, и они вежливо попросили японцев убираться к себе на острова, ограничившись полученной с Китая контрибуцией.

Русские государи со времен Александра I, а то и раньше, почему-то были уверены, что в «Европах» Россию любят безумно и всячески пекутся о ее интересах. Вот и Николай II решил, что его дальневосточная политика будет и далее поддержана европейскими державами, а потому в 1900 году ввел свои войска в Маньчжурию. Однако поддержал его только германский кузен — Вильгельм II, и то лишь потому, что ему было очень выгодно, чтобы рус-ские войска перетягивались с Запада на Восток. Прочие же государства Европы, да еще и США, которые, во-первых, сами хотели поживиться за счет китайских и корейских территорий и, во-вторых, опасались усиления России, не только выступили против «русской экспансии», но даже стали помогать Японии, увидев в ней единственно возможный «противовес».

Кажется, российскому правительству следовало бы немного успокоиться, но в дело вмешался частный капитал. Капиталиста ведь прежде всего беспокоит собственная прибыль. И хотя Ломоносов некогда говорил, что «богатство российское будет прирастать Сибирью», однако русскому капиталу было гораздо легче и проще осваивать чужие богатства — в своих, разумеется, интересах.

«К этому времени (1902 год) вполне оформился в Петербурге авантюристический кружок Безобразова (А. М. Безобразов — камергер и статс-секретарь; в кружок входили великий князь Александр Михайлович и ряд других весьма влиятельных личностей. — Авт.), который предложил царскому правительству купить у разорившегося русского купца принадлежащие ему лесные концессии в Северной Корее на реке Ялу, — говорится в выпущенной в 1938 году Воениздатом книге комбрига Н. А. Левицкого «Русско-японская война». — Это предложение давало возможность, во-первых, сосредоточить на- концессиях под видом рабочих войсковые части, на которые могла бы быть возложена задача по первоначальному удержанию японцев при завязке войны, во-вторых, захватить прилегающий к реке Ялу район, якобы богатый золотыми россыпями, которые могли бы быть обращены в собственность романовской фамилии».

Как продолжение этого текста можно принять слова генерала Игнатьева: «Не раз говаривал отец (граф А. П. Игнатьев, член Государственного совета. — Авт.) еще до войны, что не доведут Россию до добра затеи этой компании и что когда-нибудь за их жажду наживы, за их лесные концессии, которые они взяли на Ялу, под самым носом у японцев, привыкших считать себя уже здесь хозяевами, придется дорого расплачиваться всему государству».

Возможность решить все миром еще была. «При благоразумном отношении к делу мы, конечно, могли бы избежать надвигавшейся войны, а последствия войны почти никогда нельзя предвидеть точно», — рассуждал в своих мемуарах генерал Епанчин. Японцы это также понимали, а потому в Петербург приехал маркиз Ито, предложивший от имени своего императора разделить сферы интересов: Япония обосновалась бы в Корее, Россия — в Маньчжурии. Предложение принято не было. «У нас господствовало, с одной стороны, пренебрежительное отношение к “япошкам”, а с другой — к делу присосались разные авантюристы», — вспоминал в эмиграции Николай Алексеевич Епанчин. В результате маркиз поспешил в Лондон, где было подписано англо-японское соглашение, направленное против России.

Можно добавить, что в то предреволюционное время Николай II, неумолимо терявший популярность у своих подданных, прекрасно понимал положительное значение «маленькой победоносной войны». Однако этот полковник — максимальное звание, до которого Николай Александрович сумел дослужиться в бытность свою великим князем, — отнюдь не являлся стратегом, хотя и принял на себя в 1915 году роль верховного главнокомандующего. Из Петербурга, столицы могущественной России, Япония казалось очень маленькой и весьма отсталой.

Но не только из Петербурга. Вот свидетельство генерала Гамильтона, главного представителя английской армии при нашем противнике. Его «Записная книжка штабного офицера во время русско-японской войны 19041905 гг.» вышла в Англии в 1906 году и в том же году (!) была переведена и переиздана в России: «Интересно отметить то наличие впечатлений, которое производил на Японию и Англию целый ряд опубликованных в то время небылиц про Россию и ее будущие успехи на Дальнем Востоке. Как часто и авторитетно уверяли нас в Англии, что Россия прочно утвердилась в Маньчжурии, что Маньчжурия уже стала Россией… Как же поступила Япония? Она вдумчиво, внимательно обсудила истинное положение вещей и пришла к совершенно обратному заключению… Как легко было привести Россию в состояние сладкого усыпления прессой и общественным мнением Запада! Удивительно, как Россия не могла разгадать истинного могущества Японии, выражавшегося хотя бы в той непреклонности, с которой Япония, несмотря на всю свою умеренность, настаивала на важнейших для ее будущности требованиях, или в той решимости ее при начале военных действий… С каким понятным пренебрежением должна была смотреть Япония на все эти уверения и убаюкивания! Я думаю даже, что все это входило в ее планы».

«История учит тому, что она ничему не учит», — кажется, более всего эта пословица касается наших соотечественников. Вспомним, насколько были чутки все послесталинские правители советской державы к западной лести! Наши газеты постоянно перепечатывали «восторженные отклики» зарубежной прессы на их заявления и инициативы, а партийные идеологи с упоением талдычили о «международном авторитете» тогдашних вождей. К чему это привело — известно.

Однако речь теперь не о них, а потому вернемся к генералу Гамильтону, сообщавшему далее о встрече в Токио с одним весьма высокопоставленным лицом, которое «в виде доказательства особого расположения и доверия» передало генералу «подробный отчет о численности русской армии. Этот отчет, или, точнее, дислокация точно определяла как места расположения, так и боевой состав каждой из войсковых частей, расквартированных к востоку от озера Байкал… К ней были приложены документы, указывающие в подробностях число людей, орудий и лошадей, прибывших на театр военных действий… Я был поражен всем этим количеством точных цифр, а также и внушительной силой русской армии. Предполагалось, что имеется налицо 180 батальонов полного состава, а вместе с кавалерией, артиллерией и инженерами русские силы в Маньчжурии исчислялись до 200 000 человек. Я послал в Англию этот документ, однако… в нем не было ни слова правды».

Как видим, японские спецслужбы по всем направлениям работали классно! Они скрывали собственные знания даже от своих союзников и тем обеспечили грядущий успех. В частности, японский штаб отлично знал, что численность отмобилизованной русской армии к 1 мая едва достигала 80 000 человек. Думается, «штабс- капитаны Рыбниковы» (вспомним одноименный рассказ А. И. Куприна) имели полное представление и о качестве этой армии.

«Материальное обеспечение офицеров строевых частей было намного ниже уровня содержания средней прослойки чиновничества, — писал генерал-майор А. И. Сорокин в книге «Русско-японская война 1904–1905 гг.», выпущенной Воениздатом в 1956 году. — Это способствовало тому, что в армейские учебные заведения шла молодежь, часто непригодная для другой общественной деятельности. Куропаткин (военный министр. — Авт.) утверждал, что офицеры, наиболее подготовленные и развитые, бежали из строевых частей, устраивались в жандармы, земские начальники и даже надевали полицейский мундир».

Дополним опять-таки эту характеристику словами генерала Игнатьева: «Молодое поколение офицеров привыкло исполнять военную службу, как всякое другое ремесло мирного времени; в них больше воспитывали чувство верности престолу, чем чувство тяжелой военной ответственности перед Родиной…».

А ведь когда офицер перестает чувствовать себя именно офицером, когда начинает завидовать тому само-му статскому чиновнику, которого люди военные во все времена справедливо презирали, — армия заканчивается. Ведь служба — не только оружие, чины и мундиры, но прежде всего воинский дух, армейская романтика, презрение к смерти и, как следствие перечисленного, ощущение собственного превосходства над любым, не имеющим чести принадлежать к военному сословию.

Дела с солдатами обстояли еще хуже. Генерал Епанчин свидетельствует, что со времени введения общей воинской повинности в 1874 году «армия уже не была, как прежде, кастой, когда солдат служил почти всю жизнь; настроение народных масс сильно изменилось даже и у нас, и появилась широкая подпольная пропаганда. А при таких условиях надо было основательно призадуматься — следует ли рисковать войной, а стало быть, и возможностью неудачи… Когда наши воины защищали родную землю, когда они шли защищать христиан от “бусурман”, они понимали необходимость войны. Не то было при войне с Японией: почти никто не понимал необходимости этой войны». Автор с горечью признается, что «этой войне в России никто не сочувствовал, народная масса совсем ее не понимала, а еще менее понимала эту войну наша армия».

Рекрут XVIII — первой половины XIX столетия, «военный профессионал», не имел обыкновения задумываться, почему его ведут, допустим, в Крым или в Альпы. Зато он знал, что своей храбростью в бою может заполучить отличия, которые скрасят ему четвертьвековую службу, может получить офицерский чин. А вот служащий по призыву солдат нередко имел весомый повод для раздумий, приводивших, скажем так, к нежелательным последствиям. Вспомним, как развалился фронт в 1917-м! Да и на Дальнем Востоке большинство наших солдат воевали совсем не с таким желанием, как их деды или прадеды.

Чтоб сделать картину еще более мрачной, точнее — реалистичной, скажем, что воюющая армия была связана с Россией одной лишь железнодорожной линией: от Харбина на Мукден, на Ляоян и на Порт-Артур, и по этой одноколейной дороге в течение двух лет осуществлялось все ее снабжение… Маньчжурскую армию возглавил генерал от инфантерии А. Н. Куропаткин, военный министр. Можно сказать, это было созвучно 1812 году, когда во главе 1 — й Западной армии встал военный министр генерал от инфантерии М. Б. Барклай де Толли. Однако если Михаил Богданович имел богатый боевой опыт, то Алексей Николаевич обратил на себя внимание под Плевной, когда был капитаном Генерального штаба и состоял при Скобелеве. Это дало возможность генералу М. И. Драгомирову так прокомментировать назначение генерала Куропаткина: «Может быть, это и хорошо, только вот кто там за Скобелева?» Скобелева не нашлось.

В ночь на 27 января 1904 года японцы внезапно напали на эскадру, стоявшую на рейде Порт-Артура. В результате минной атаки были подорваны два лучших броненосца и крейсер. Можно понять, что война была неожиданностью для стоявших в Петергофе уланов. Но почему нападение оказалось внезапным для моряков Артурской эскадры и русского командования на Дальнем Востоке?

XX век начался Русско-японской войной. За ней пришла Революция.

 

Имперское самоубийство

Из дневника императора Николая II:

«19 июля [1 августа]. Суббота. Утром были обычные доклады.

После завтрака вызвал Николашу и объявил ему о его назначении верховным главнокомандующим впредь до моего приезда в армию. Поехал с Алике в Дивеевскую обитель.

Погулял с детьми. В 6У2 поехали ко всенощной. По возвращении оттуда узнали, что Германия нам объявила войну. Обедали: Ольга А[лександровна], Дмитрий и Иоанн (деж.)…»

Вот так… Верховного главнокомандующего государь назначил после завтрака; перед обедом узнал, что началась война. Как все обыденно, чтобы не сказать — легкомысленно! Уточним, что «Николаша» — это великий князь Николай Николаевич младший. По отзывам современников, «прекрасный кавалерист, но слабый стратег». «Сказать, чтобы он был умалишенный, нельзя, чтобы он был ненормальный в обыкновенном смысле этого слова — тоже нельзя, но сказать, чтобы он был здравый в уме — тоже нельзя; он был “тронут”, — такую характеристику дал цареву кузену председатель Совета министров С. Ю. Витте.

Но что тут поделать, если российские государи обычно считали главным качеством военного руководителя его личную преданность? А то, что «тронутый» и стратег «никакой», — так другой ведь может оказаться еще хуже.

В тот же день Николай Александрович обменялся телеграммами с другим своим кузеном — германским императором Вильгельмом II. Эти послания настолько милы, что, кажется, принадлежат галантному «осьмнадцатому» веку: «Получил твою телеграмму. Понимаю, что ты должен мобилизовать свои войска, но желаю иметь с твоей стороны такие же гарантии, какие я дал тебе… Наша долгая испытанная дружба должна с Божьей помощью предотвратить кровопролитие. Ники».

«Благодарю за твою телеграмму. Вчера я указал твоему правительству единственный путь, которым можно избежать войны… Во всяком случае я должен просить тебя немедленно отдать приказ твоим войскам безусловно воздерживаться от малейшего нарушения наших границ. Вилли».

Николаю — 46 лет, Вильгельму — 55, они правят великими державами. Кажется, что детские имена в их переписке, которая, предполагается, решает судьбы мира — как в политическом, так и в географическом значении этого слова — не совсем уместны. Хотя, быть может, императоры и знали, что все их старания напрасны. Реальная власть, по крайней мере в Европе, уже стремительно переходила от монархических династий и наследственной аристократии к финансовым и промышленным магнатам.

Вот почему в промежуток между этими двумя телеграммами вошла не только третья — от английского короля Георга V к российскому царю: «Я всеми силами стараюсь не упустить ни одной возможности предотвратить страшное бедствие, угрожающее ныне всему миру… Джорджи», но и нота германского посольства в Санкт-Петербурге, врученная министру иностранных дел России. Она заканчивалась словами: «Его величество император, мой августейший повелитель, от имени Империи, принимая вызов, считает себя в состоянии войны с Россией».

Знал ли Вильгельм II о таком своем состоянии? Сомнительно, что он так уж хотел воевать с кузеном. Однако в войне были заинтересованы другие силы.

«Первая мировая война этот чудовищный и кровавый конфликт был подготовлен и развязан в интересах группировок осатаневшей от жадности империалистической буржуазии, — писал в книге «Масонство и глобализм. Невидимая империя» Лоллий Замойский. — Десятки миллионов людей оторвали от родных очагов, погнали на убой, под газы, калечили, заставляли убивать друг друга с единственной целью — обеспечить финансовой верхушке своей страны максимальные прибыли, возможность грабить другие народы».

«Думаю, что империалистические устремления Франции и Великобритании сыграли свою роль в развертывании войны, — более мягко сформулировал мысль немецкий профессор Вильгельм Дайест. — Никто из них не хотел иметь в лице Германии мощного политического и экономического конкурента…»

Можно, конечно, вспомнить, как формировались военно-политические блоки, углубиться в хитросплетения политики. Но ограничимся упоминанием рекомендации кого-то из великих: «дружи с врагами своих соседей». Россия тогда граничила с Германией и Австро-Венгрией, и Франция с ней дружила.

Если же говорить о политических традициях, то, несмотря на многочисленные придворные и прочие симпатии к Германии, она почти всегда, за исключением разве что 1813–1814 годов, с нами враждовала. Историк писал, что это — «враг упорный и беспощадный, хитрый и бездушный, коварный и бесчестный. На протяжении семисот лет… враг традиционный, но не раз по капризу истории надевавший личину “традиционной дружбы” — всякий раз все к большей своей выгоде и все к большой беде России».

Уточним, что в 1914 году Россия, как это всегда было раньше и будет потом, к войне готовилась, но готова не была. А. А. Керсновский оценивал это так: «Уроки Японской войны, оздоровившие Русскую армию от взводных командиров до начальников дивизий, совершенно не пошли впрок нашему высшему командованию. Самоотверженная… боевая работа войск им профанировалась и пропадала даром».

Созвучно этому писал в книге «1 августа 1914» советский историк Николай Яковлев: «Русская армия вышла на войну с хорошими полками, посредственными дивизиями и плохими армиями. Иначе говоря, за считанными исключениями вооруженная мощь оказалась в руках слабо подготовленного и малоспособного высшего командования».

Великий Суворов завещал: «Воюй не числом, но умением». Умения не было, а потому воевали именно числом… Не задумываясь о завтрашнем дне, на фронт буквально сразу бросили все, что имели, что было у государя под рукой.

В книге «Пятьдесят лет в строю» А. А. Игнатьев вспоминает свою службу в 1-й гвардейской кирасирской бригаде, стоявшей в центре Петербурга: «Большую часть года мы не могли даже выехать в поле, но заслужили прозвище — “бюро похоронных процессий”, так как были обязаны участвовать в конном строю на похоронах бесчисленного генералитета, проживавшего и умиравшего в столице».

Однако лишь только «раздался звук трубы военной», вся гвардия — в том числе Кавалергардский и лейб- гвардии Конный полки отправились на фронт. По штату военного времени у кирасир всего-то было по 685 человек.

Довольно скоро им, как и всей армии, пришлось зарываться в землю, сражаться гю-пехотному. А ведь в пехотных полках одних только строевых нижних чинов было свыше четырех тысяч! Думается, что, оставшись в Петербурге, вымуштрованные гвардейские кирасиры принесли бы гораздо больше пользы и армии, и престолу.

Вдруг вспомнилась фраза, некогда услышанная в театральном спектакле: «Она была, Троянская война — и нет теперь ни Трои, ни троянцев…» Летом 1914 года в войну в Европе вступили три империи: Россия, Германия и Австрия. Первая из них рухнула в 1917 году, две другие — в 1918 м. Впереди у народов этих стран оказались огромные испытания. Судьба российского царя известна; свергнутый с престола австрийский император Карл I был сослан на остров Мадейру, где скончался в 1922 году в возрасте 35 лет; кайзер Вильгельм II лишь две с половиной недели не дожил до нападения Гитлера на СССР.

Конечно, не эти слабые монархи развязывали войну, но все ли возможное сделали они для того, чтобы остановить имперское самоубийство?

 

Дилетант в голубом мундире, или «третий путь» генерала Джунковского

Наш собеседник — ветеран спецслужб и писатель Борис Георгиевич Колоколов.

В апреле 1827 года по указу императора Николая I в России был образован Отдельный корпус жандармов (ОКЖ), перед которым была поставлена следующая триединая задача: жандармские дивизионы и команды выполняют обязанности исполнительной полиции; жандармскополицейские управления железных дорог и их отделения занимаются охраной порядка и благочиния в районе железных дорог и визированием паспортов на границе; все остальные жандармские части выполняют обязанности по обнаружению и исследованию государственных преступлений и надзору за государственными преступниками, содержащимися под стражей. Возможности наблюдательной полиции и агентуры ОКЖ использовались и для контрразведывательной деятельности.

К числу наиболее ярких, противоречивых и нестандартных фигур на тусклом фоне политического сыска России начала XX века относился Владимир Федорович Джунковский (1865–1938) — московский вицегубернатор и губернатор с 1905 года, назначенный в январе 1913 года товарищем министра внутренних дел, заведующим полицией и командиром Отдельного корпуса жандармов.

— Это назначение определялось личным выбором Николая II?

— Не совсем так. В феврале 1913 года государь назначил министром внутренних дел Николая Александровича Маклакова, выпускника историкофилологического факультета Московского университета. Он служил по ведомству министерства финансов в качестве управляющего Полтавской казенной палаты, отличился во время торжеств по случаю 200-летия Полтавской битвы и был затем выдвинут на пост черниговского губернатора, В первых числах января 1913 года Маклаков — тогда еще управляющий МВД — позвонил в Москву Джунковскому и предложил ему занять должность своего товарища, курирующего работу Департамента полиции, намекнув, что его кандидатура уже согласована с царем.

— В таких случаях отказываться не полагалось?

— Да, хотя предложение это Владимир Федорович принял на определенных условиях. В своих мемуарах он вспоминал: «Я решился на предстоящий мне тяжелый труд прежде всего из чувства долга, не считая себя вправе отказываться, тем более что мне казалось, что именно в этой области — охране порядка в империи — я сумею принести некоторую пользу, упорядочить полицейское дело, так как очень хорошо знал отрицательные стороны в деле розыска, провокационные способы, к коим прибегала охрана…» Для осуществления своих грандиозных планов Джунковский потребовал для себя и должность командира ОКЖ, что в первоначальные планы министра не входило. Тем не менее он принял это условие, и ему с большим трудом и при прямом содействии государя удалось перевести на другую должность в МВД тогдашнего командира корпуса генерал-лейтенанта В. А. Толмачева. Также безоговорочно Маклаков принял и другие условия Джунковского: избавить его от обязанности выступать в Думе на общих собраниях, предоставить полную самостоятельность в действиях и распоряжениях по Департаменту полиции с одновременной прямой ответственностью по всем делам полиции и охраны.

— Можно понять, что Джунковский был хорошо осведомлен об особенностях полицейской деятельности. Откуда? Опыт губернаторской службы?

— В мемуарах он писал, что эта деятельность не входила в круг служебных обязанностей московского губернатора. По его признанию, он был совершенно незнаком с техникой розыскного дела — т. е. абсолютно некомпетентен в вопросах крайне важного политического сыска, за который брался с благими намерениями его улучшения… Маклаков и Джунковский были, как говорится, два сапога пара, и из тандема этих двух дилетантов ничего путного выйти не могло. А ведь до Февральской революции оставалось только четыре года.

— То время в России характеризовалось, скажем по-современному, резкой политизацией общества. Кому симпатизировал Джунковский?

— Перед ним стоял выбор: быть то ли на стороне либеральной общественности, стремившейся свергнуть самодержавие и ненавидевшей его охранные органы, то ли на стороне возглавленного им ведомства, ведущего борьбу с «революционной заразой». Владимир Федорович избрал «третий путь» — и нашим, и вашим, пытаясь совместить высокие общечеловеческие моральные принципы с агентурно-оперативной деятельностью политического розыска. Попытка эта завершилась тем, что своей дилетантской реформаторской деятельностью Джунковский нанес непоправимый урон вверенному ему ведомству, разоружив его и обескровив в самый канун революционной бури.

— С чего же он начал в качестве «новой метлы»?

— Ну, первые же шаги показали, что он склонен отдавать приоритет вопросам внешней формы, а не глубокому содержанию сложных проблем, перед ним стоящих. Он сразу облачился в голубой жандармский мундир, хотя мог бы носить и мундир генерал-майора свиты, объясняя это тем, что поставил своей целью поднять престиж этого мундира. Носить исключительно жандармскую форму, а не так называемый общегенеральский мундир, Джунковский обязал и всех генералов, числящихся в ОКЖ. Он так же всерьез ополчился против права ношения офицерами розыска статского платья и «злоупотребления этим правом», подписав по этому поводу приказ № 181. Однако одеть оперативников и агентуристов в жандармскую форму означало не только серьезно осложнить их работу, но и подставить их самих под бомбы и револьверные пули террористов всех мастей. Поступить так мог только человек, абсолютно не знакомый с исходными азами розыскной деятельности. Но и этого мало! Джунковский вскоре добрался и до унтеров, составлявших, основной костяк ОКЖ. Достаточно сказать, что в октябре 1916 года в составе общего числа чинов корпуса — 15 718 человек — было 11 957 унтер-офицеров и 671 вахмистр. Наряду с выполнением чисто административных обязанностей они активно привлекались не только к проведению арестов и обысков, но и к наружному наблюдению, выполнению других оперативных задач.

— Очень знакомо — начальник-дилетант сразу берется за решение формальных, простите за каламбур, вопросов… Ну а как конкретно Джунковский реформировал систему политического розыска России?

— В апреле 1913 года директор Департамента полиции Степан Петрович Белецкий представил Джунковскому по его требованию материалы ликвидированной Петербургским охранным отделением подпольной организации «Учредительная группа Революционного союза», в состав которой входили два участника разогнанного полицией собрания общеученических организаций, происходившего в декабре 1912 года в частной гимназии Витмера. Вот, смотрите, как вспоминал об этом сам Джунковский: «Я потребовал к себе для ознакомления дело Витмеровской гимназии. Просмотрев это дело и выслушав доклад директора Департамента полиции, я пришел в ужас от преступных, с моей точки зрения, приемов со стороны лиц, ведавших розыском, выразившихся в пользовании сотрудниками из числа учащихся средних учебных заведений. Мне показалось чудовищным такое заведомое развращение учащейся молодежи, и как мне Белецкий ни доказывал необходимость этого, я не мог с ним согласиться. Я приказал тотчас же составить самый строжайший циркуляр, воспрещающий пользоваться сотрудниками из учащихся средних и низших учебных заведений». Два нарушителя этого циркуляра были отстранены от своих должностей. Издавая этот циркуляр,

Владимир Федорович руководствовался своими доморощенными представлениями об этике розыскной работы. В данном случае он как раз и пытался служить и нашим, и вашим…

— Но правда, стоило ли превращать школьников в полицейских агентов?

— С точки зрения общечеловеческой морали было неблагородно втягивать неоперившихся юнцов во взрослые игры, заканчивавшиеся ссылкой или тюрьмой. Но тот же «Революционный союз», в который входили эти зеленые юнцы, призывал к свержению царского правительства, готовил забастовки рабочих и уличные демонстрации, то есть нарушал законы Российского государства. Так что на преступный путь их толкали не охранники… Вспомните биографии любого из революционеров: путь в революцию для большинства начинался именно в старших классах гимназии. Поэтому с оперативной точки зрения первый бастион против проникновения революционной пропаганды в ряды молодежи надо было возводить как раз в старших классах, вербуя секретных сотрудников именно из ученической среды. Что же касается принципов морали, то конкретное воплощение для спецслужб всех государств мира они должны находить в принятых там законах, регламентирующих оперативно-розыскную деятельность.

— Да, революционеры получили хороший «подарок»…

— Затем Джунковский решил осчастливить своим высоконравственным подходом Российское воинство. Как истый неофит, вступивший в «terra incognita», он с превеликим удивлением открывал для себя все новые и новые ужасы столь непонятной для него системы политического розыска. Вот что писал Владимир Федорович: «По всей России, с согласия военного министра Сухомлинова и большинства командующих войсками округов, существовала войсковая агентура под руководством офицеров Корпуса жандармов, а иногда даже и унтер-офицеров. Секретные сотрудники выбирались из нижних чинов офицерами Корпуса жандармов случайно или по рекомендации ротных командиров. На их обязанности было являться к офицеру, заагентурившему его, и докладывать о всем, что делается в его части, о чем говорят между собой нижние чины, каково настроение и т. д. Бывали случаи, что в части все было тихо и спокойно, настроение хорошее, между тем жандармскому офицеру очень хотелось сделать карьеру, и для этого он начинал что-нибудь выдумывать, начинал угрожать своему сотруднику, что лишит его содержания, если он не будет давать ему сведений. Этого было достаточно, чтобы сотрудник, не имевший нравственных устоев, начинал сообщать сведения заведомо ложные, на основании которых производились обыски и даже аресты. Потом, конечно, из этого ничего не выходило… Другой офицер, не получая сведений, прибегал к другому способу — он давал сотруднику пачку прокламаций, чтобы тот раздал у себя в роте и затем сообщил бы фамилии тех нижних чинов, которые набросятся на эти прокламации, проявят к ним сочувствие, другими словами — провокация в полном смысле…» Как видно, положение с использованием агентуры в армии из числа нижних чинов действительно складывалось тревожное и требовало принятия немедленных и решительных мер по его коренному улучшению.

— Хотя в ту пору и обстановку в войсках благостной назвать было нельзя. Вспомним недавние волнения в Преображенском полку, бунт на броненосце «Потемкин»… Из строя оказались выведены самые боеспособные формирования.

— Нет, и в этих условиях об использовании агентуры из числа офицеров речи не могло быть: офицерству были чужды предательство и спекуляция на товариществе… Как бы на месте Джунковского поступил любой профессионал? Он бы тщательно проанализировал сложившееся положение, выявил бы болевые точки, осложняющие работу с агентурой из числа нижних чинов, и наметил бы практические меры по их устранению в максимально сжатые сроки. Джунковский же впадает в панику и поступает совершенно по-другому: «Когда я столкнулся со всем этим ужасом, то решил немедленно упразднить всякую агентуру в войсках… Я очень надеялся на поддержку великого князя Николая Николаевича, бывшего тогда главнокомандующим войсками гвардии и Петроградского военного округа, и не ошибся… Его высочество мне сказал, что у него всегда в душе оставался омерзительный осадок, когда он соприкасался с этой стороной дела в войсках, но ему так настойчиво доказывали о необходимости такой агентуры, что он и дал согласие. Теперь же, после моего доклада, вполне мне доверяя, он с легкой душой дает свое согласие на упразднение этой агентуры. Ободренный таким сочувственным отношением великого князя и доложив министру результат моих переговоров, я сделал распоряжение по Департаменту полиции об упразднении агентуры в войсках и составлении проекта инструкций по наблюдению за настроением в войсках на совершенно новых началах».

— Еще один «подарок» революционерам?

— Не только им. Ведь эти действия Джунковского были поддержаны всеми командующими войсками округов, за исключением старого служаки генерал-адъютанта Николая Иудовича Иванова, командующего войсками Киевского военного округа, у которого хватило ума и опыта, чтобы понять, к каким пагубным последствиям может привести эта скоропалительная «реформа». Военное командование исходило не из государственных интересов, но своих личных корыстных устремлений.

Захлопывая двери казарм для политического розыска, высокие воинские начальники стремились не выносить сор из избы, наивно полагая, что они сами будут в со-стоянии контролировать настроения солдатской массы… Таким образом Джунковский фактически вывел из-под контроля органов империи учащуюся молодежь и рядовой состав армии, почти полностью состоявший из крестьян и рабочих, тем самым предоставив революционерам всех мастей — в особенности социал-демократам и эсерам — прекрасную возможность для практически безнаказанной революционной агитации в их среде… Вследствие этого и произошло то, что неминуемо должно было произойти: революционная агитация и пропаганда разложили армию, превратив ее из оплота самодержавия в генератор антимонархической революции, вылившейся в военный мятеж запасных полков Петроградского гарнизона в феврале 1917 года.

— Как же Владимир Федорович оценил эти события?

— Не знаю. В то время, когда вооруженные солдаты захватывали в Петрограде тюрьмы, суды, жандармские казармы и полицейские участки, а безусые юнцы в гимназических мундирах с красными бантами на груди устраивали дикую, безжалостную охоту на городовых и других полицейских, генерал был в действующей армии. Его мемуары обрываются на моменте его увольнения от должности в августе 1915 года… Но вряд ли Джунковский был способен в- принципе осознать свою прямую к ним причастность — таким непоколебимым убеждением в своей правоте «реформатора» дышат страницы его воспоминаний. Это, к сожалению, свидетельствует о его небольшом уме и отсутствии способности реально оценивать обстановку.

— Что же еще сумел совершить он в своей должности?

— Джунковский обратил свой острый взгляд на структуру органов политического розыска в империи. Благодаря стараниям его предшественников, империя приобрела довольно стройную, но громоздкую систему. Так, в 1907 году на территории России функционировали 27 охранных отделений и 14 районных охранных отделений, руководивших работой местных охранных отделений. Все они были учреждены циркуляром министра внутренних дел по Департаменту полиции и субсидировались из секретных сумм, находившихся в распоряжении товарища министра, заведовавшего полицией, а в случае нехватки этих средств — из 10 миллионного государственного фонда, с особенного разрешения царя. Кроме того, существовало еще 72 губернских жандармских управления, 3 областных, 4 городских и 30 уездных жандармских управлений. А также — 32 жандармско-полицейских управления железных дорог. Начальники местных охранных отделений непосредственно подчинялись начальнику районного охранного отделения. Губернские и уездные жандармские управления и жандармско-полицейские управления железных дорог в вопросах розыска также должны были руководствоваться указаниями начальника районного охранного отделения. Офицеры районных охранных отделений могли пользоваться всеми агентурными и следственными материалами жандармских управлений и местных охранных отделений… Хотя система эта выглядела довольно громоздкой, в период активизации революционных проявлений в империи в 1902–1907 годах она сыграла свою положительную роль в разгроме подпольных революционных партийных организаций и комитетов всего политического спектра и особенно в пресечении их террористической деятельности.

— Наступил некоторый спад революционного движения — было ли использовано это время для «перегруппировки сил» жандармского ведомства?

— К 1909 году наступило явное затишье в деятельности всех революционных организаций, зато обострились внутренние противоречия между возглавлявшими районные охранные отделения молодыми жандармскими офицерами, которые не всегда даже имели штаб-офицерский чин, и генералами, возглавлявшими губернские жандармские управления и жандармско-полицейские управления железных дорог. Деятельность районных охранных отделений постепенно начинает ослабевать, а в некоторых районах даже фактически сходит на нет. Назрела реальная необходимость приведения структуры политического розыска в соответствие с фактически складывавшейся агентурно-оперативной обстановкой. Зададимся все тем же сакраментальным вопросом: как поступил бы любой профессионал, решая эту насущную проблему? Прежде всего он бы попытался найти наиболее оптимальный вариант реформирования системы — вариант, который, с одной стороны, отвечал бы требованиям ее разумного сокращения и придания ей большей гибкости, а с другой — не наносил бы ущерба активности и работоспособности всех органов политического розыска. Задача в принципе сложная, чем-то напоминающая проход между Сциллой и Харибдой, но вполне разрешимая при вдумчивом и профессиональном подходе, на который, к сожалению, Джунковский по определению был неспособен.

— Как же поступил Владимир Федорович?

— Об этом, опять-таки, можно узнать из его мемуаров: «Я всегда отрицательно относился к этим, возникавшим на моих глазах, районным охранным отделениям, в частности, к таковому Московского центрального района… В состав района входил ряд губерний, примыкавших к Московской. Все начальники губернских жандармских управлений по делам розыска подчинялись, таким образом, начальнику охранного отделения в Москве, получая от него все приказания и распоряжения. Между тем начальником этим при мне был подполковник Мартынов, совсем молодой офицер, начальниками же управлений были уже немолодые полковники, генерал-майоры, а в самой Москве — почтенный генерал-лейтенант Черкасов. Все это были люди, может быть и не всегда безупречные, но с известным стажем. Естественно, что никому из них не было никакого удовольствия подчиняться молодому офицеру, выскочке, неизвестно почему выдвинувшемуся, самолюбие их было этим невольно задето. Кроме того, это не подходило и с точки зрения военной дисциплины. Все это не могло не отражаться и наделах, <…> все чаще и чаще происходили трения во взаимных отношениях и т. д. Эти все районные и самостоятельные охранные отделения были только рассадниками провокации; та небольшая польза, которую они, быть может, смогли бы принести, совершенно затушевывалась тем колоссальным вредом, который они сеяли в течение этих нескольких лет существования». Невооруженным взглядом виден его односторонний подход к реально возникшей проблеме взаимоотношений районных и местных охранных отделений с губернскими жандармскими управлениями. Все симпатии командира корпуса на стороне последних, как будто отдельные проявления провокации были только в охранных отделениях, вынесших на своих плечах основную тяжесть борьбы с революционной крамолой. Просматривается порочный подход к разрешению конфликта между ними только с точки зрения проформы — военной дисциплины, а не глубинного содержания реальных вкладов конфликтующих сторон в конкретную агентурно-оперативную работу в данном районе империи.

— Конечно, тут последовали решительные «реформаторские» действия?

— Да, 10 июня 1913 года Джунковский подписывает циркуляр об упразднении охранных отделений. На всю Россию охранные отделения остались только в Петербурге, Москве и Варшаве; дела всех прочих отделений были переданы по принадлежности в местные жандармские управления. Ликвидация районных и самостоятельных охранных отделений и замена их на губернские жандармские управления была явным шагом назад, возвращением к старой структуре, существовавшей в начале 1890-х годов и отвергнутой практикой развития борьбы политического розыска с революционными проявлениями в империи. Этими своими действиями Джунковский безапелляционно стал на сторону ретроградов из губернских жандармских управлений, не питавших никакого желания заниматься активной розыскной деятельностью и тем более вербовочной работой в рядах революционных организаций, и подчинил им молодую, перспективную поросль офицеров-розыскников, несших на своих плечах основную тяжесть агентурно-оперативной работы, чем нанес непоправимый вред всей системе политического розыска, лишив ее какой- либо качественной кадровой перспективы. Предпринятые им меры на практике не укрепили позиций политической полиции и не внесли мира в ее кадровые ряды.

— Чего же в конечном итоге добился Владимир Федорович?

— Скажу так: всего лишь за первых полгода пребывания в должности, Джунковский своими «этическими реформами» в сущности дезорганизовал всю работу политического розыска империи, нанеся прежде всего огромный ущерб ее главной составляющей — вербовочной работе.

— Как известно, в России, выбирая между нелояльным и некомпетентным, всегда отдавали предпочтение последнему…

— Да, а потому судьба генерал-лейтенанта Джунковского имела совершенно неожиданное развитие. В июне 1915 года он представил Николаю II подробный доклад о похождениях «святого старца» Григория Распутина, и именно это привело к отстранению Владимира Федоровича от всех занимаемых постов. В октябре того же года бывший командир Отдельного корпуса жандармов по собственной просьбе отправился на Западный фронт — командиром бригады. Затем, до конца 1917 года, Джунковский командовал 1 — м Сибирским армейским корпусом. Выйдя в отставку и поселившись в Москве, Владимир Федорович не только работал над своими мемуарами, но и выступал консультантом при разработке планов знаменитой операции «Трест», которая проводилась чекистами с ноября 1921 по апрель 1927 года. Однако, несмотря на лояльность к новой власти, Джунковский был репрессирован и расстрелян в 1938 году.