«Вспомним, братцы, россов славу!», или Когда на Руси армия родилась

Одной из актуальных проблем в рамках обретения исторической самоидентификации после распада СССР в постсоветской России стало создание новой системы общенациональных праздников. Предметом озабоченности стал, в частности, вопрос, о дне создания Вооруженных сил. Оживленное обсуждение этой даты велось в среде военнослужащих и историков в 1990-е годы, но к однозначному мнению, где ж она, отправная точка в создании регулярной армии в России, участники дискуссии не пришли. Хотя для всех очевидно, что 23 февраля следует оставить в качестве общенационального праздника вооруженных защитников Отечества. По крайней мере, пока живы люди, выросшие и сформировавшиеся в советское время, а потому в своем большинстве очень болезненно воспринимающие все, что связано с отказом от традиций.

Сама по себе дата эта, надо признать, весьма уязвима в историконаучном отношении. В тот день никаких решений о создании РККА — Рабоче-крестьянской красной армии — первое советское правительство во главе с Владимиром Ульяновым-Лениным не принимало. Как известно, такое решение было принято еще 15 января того года. Решение оформили декретом Совнаркома, положив в основу комплектования РККА принцип добровольчества.

Каких-либо успехов на фронтах 23 февраля 1918 года также достигнуто не было. Правда, в тот день в районе деревень Большое и Малое Лопатино под Псковым бойцы 2-го красноармейского полка под командованием А. И. Черепанова вступили в бой с передовым отрядом германских войск, наступавших на Петроград. Историческим это событие вряд ли можно было считать, хотя в 1968 году на том самом месте был сооружен памятник. В ходе боестолкновений 23 февраля 1918 года, происходивших в 10–25 километрах от Пскова, немецкие войска не были разгромлены, и вечером следующего дня они заняли станцию Псков-1, а 28 февраля захватили весь город. Более того, бои в 20-х числах февраля отмечены не только мужеством бойцов ряда подразделений Красной армии, но и трусливым бегством с поля боя отряда матросов во главе с Павлом Дыбенко, которого за сдачу немцам Нарвы исключили из Коммунистической партии и отдали под трибунал. От расстрела незадачливого председателя Центробалта спасли близкие отношения с Александрой Коллонтай, пользовавшейся уважением у Ленина и других большевистских лидеров.

Празднование в Советском Союзе годовщины Красной армии именно 23 февраля — дело господина случая, который всегда играл и будет играть большую роль в истории, судьбах народов и государств. На 16 февраля 1919 года, воскресенье, в Москве был объявлен сбор подарков для бойцов Красной армии. Однако, как часто бывает, вовремя организовать мероприятие не успели и потому перенесли на следующий выходной, который волею случая выпадал на 23 февраля. День этой акции нарком по военным и морским делам, председатель Реввоенсовета республики Лев Троцкий объявил в своем выступлении праздником первой годовщины Красной армии.

После 1919 года с торжествами по случаю 23 февраля наступило затишье, и только лишь в 1923 году эту дату вновь стали отмечать как день рождения РККА, хотя для партийных и военных руководителей и была ясна случайность выбора. В 1934 году нарком по военным и морским делам Климент Ворошилов в газете «Правда», в материале, посвященном 15летнему юбилею Красной армии, довольно смело по тому времени признал: «Кстати сказать, приурочивание празднества годовщины РККА к 23 февраля носит довольно случайный и трудно объяснимый характер и не совпадает с историческими датами».

Но что случилось, то случилось. В массовом сознании 23 февраля знаковая дата, праздник всего мужского населения, обязанностью которого издревле — в жизнеспособном обществе — является защита государства. Этот праздник и в дальнейшем целесообразно использовать в интересах военно-патриотического воспитания молодежи, передачи ей лучших традиций защитников Отечества.

А поиск корней Российской армии, как представляется, надо вести в глубине веков, ибо наше Отечество родилось не в 1917 году, и даже не в 1991 м. История создания на Руси единого централизованного государства имела тернистый путь, на котором и происходило рождение регулярной армии. Но так уж устроен наш жестокий мир, что основные события исторической значимости вершатся с помощью вооруженного насилия.

Не секрет, что Россия как централизованное государство сложилась в результате довольно случайного возвышения Московского княжества, сумевшего после распада империи Чингисхана и Золотой Орды последовательно нанести посредством успешных военных походов и искусной дипломатии поражение своим соперникам — Твери, Рязани, Ярославлю, Новгороду, Западной Руси, Казани, Астрахани. Впрочем, так образовывались все европейские государства: одни князья оказывались умнее, хитрее, удачливее других и подчиняли себе их земли. Власть никто добровольно не отдает, ее берут или силой, или хитростью.

Вполне возможно, что объединителем земель на просторах СевероЗападной Евразии могло бы стать другое княжество или ханство — та же Казань, но история распорядилась так, что победила Московская Русь, одна из ветвей Рюриковичей, пусть и не самая родовитая. Простой же люд в подчиненных землях только выиграл от создания централизованного государства, что уже давно и убедительно доказала сама жизнь.

Все предубеждения относительно московских государей — того же Ивана IV, прозванного Грозным, и их роли в создании регулярной армии, что говорится, от лукавого. Да, жесток был Иван Васильевич, зверствовал в отношении и своих людишек, и соседей, и завоеванных земель. Разбил Новгород, устроил погром в Ярославле. Именно он окончательно подчинил Казань и Астрахань, что, кстати, позволило прекратить грабительские набеги с Востока и захват в плен десятков тысяч русских жителей. А разве правители из других государственных образований, до и после Московии, были бы лучше и добрее? Цари и короли, извините, бывают добренькими только в сказках и балладах.

Бесспорно, что именно великий князь Иван IV, объявивший себя в 1547 году «царем всея Руси», многое сделал для создания централизованного государства и постоянного национального войска. В середине XVI века оно уже имело отдельные элементы «регулярства», а 1 октября 1550 года был объявлен приговор (указ) Ивана IV «Об испомещении в Московском и окружающих уездах избранной тысячи служилых людей». В число этой тысячи вошли мелкопоместные дворяне, которые составили ядро командного состава постоянного войска. В том же 1550 году на основании специального указа государя было создано шесть стрелецких полков, по 500 воинов в каждом, служба которых была пожизненной и наследственной. Стрельцы набирались из вольных («охочих») людей, свободных крестьян и посадских, которые были на государственном обеспечении и жили в особых слободах. В истории сохранились имена первых начальников (голов) стрелецких полков (приказов): Григорий Пушечников, Дмитрий Ржевский, Иван Черемисинов, Василий Прончищев, Федор Дурасов, Яков Бундов.

К началу Смутного времени удельный вес этой «огнестрельной пехоты» существенно вырос, и ее численность превысила 20 тысяч воинов. Стрелецкое войско составляло костяк вооруженных сил Московского царства, которому приходилось немало воевать и с западными, и с южными, и с восточными соседями, которые не отличались миролюбием по отношению Москве. При Иване IV, осуществившем назревшие преобразования в военной сфере, на Руси появился и первый воинский устав — «Боярский приговор о станичной и сторожевой службе». Произошло также выделение «наряда» (артиллерии) в самостоятельный род войск, служба в котором стала постоянной.

Поэтому у историков, которые берут за точку отсчета 1550 год, есть весомые аргументы. Именно 1 октября этого года знаменует начало создания постоянной армии Московского царства — нового централизованного Русского государства со столицей в Москве, исторической преемницей которого является Российская Федерация — нравится это кому-то или нет.

Как известно, при отце Ивана IV — великом князе Василии Ивановиче — главной военной силой Московской Руси были помещики (от понятия «поместить на землю») — служилое дворянство. Поместное ополчение составляло тогда ядро московского войска. В случае военной опасности удельные князья также выделяли свои вооруженные отряды в состав войска, численность которого порой достигала 200 тысяч. Помимо того, в состав войск великого князя входили пушкари — артиллерийский «наряд», и «пищальники» — пехота, вооружённая огнестрельным оружием, набираемые из городских ремесленников.

Искать дату создания Вооруженных сил России в более глубокой древности — чуть ли не со времен Рюрика и Вещего Олега, как делают некоторые общественные деятели, вряд ли оправданно. Создание армии как инструмента политики неразрывно связано с процессом создания централизованного Русского государства. Оно стало образовываться только XVI веке — при великом князе Василии Ивановиче, который включил в состав Московской Руси Псков (1510), Смоленск (1514), Рязанское княжество (1521).

Время от времени предпринимаются и попытки перенести дату создания регулярной армии на более поздний срок — период царствования Петра I, который в 1699 году распустил стрелецкое войско и приступил к созданию «полков нового строя» по системе рекрутского набора. 8 ноября 1699 года был объявлен указ «О приеме в службу в солдаты всяких вольных людей». В тот же месяц Петр Алексеевич издал еще несколько указов о формировании «прямого регулярного войска». Новобранцы набирались в пехотные и драгунские полки на пожизненную службу. В 1699 году было сформировано 27 таких полков, а ранее существовавшие дворянские, стрелецкие и «нового строя» полки упразднены.

Однако считать Петра I создателем регулярной армии — несмотря на его бесспорные заслуги в развитии военной организации государства — неправомерно. Он и сам не претендовал на пальму первенства в этой области, зная, что в 1647 году, при его отце, государе Алексее Михайловиче, были сформированы полки «нового строя» — солдатские, рейтарские и драгунские, которые комплектовались из числа крестьян и горожан. Тогда же для командного состава были введены офицерские и генеральские звания, заимствованные у западноевропейцев. А первые имевшие регулярное устройство полки, Московский и Бутырский, вообще были сформированы в 1642 году. Так что Петр Великий никак не может претендовать на роль создателя Русской армии. Его военные реформы — это лишь очень важный этап в процессе строительства национальных вооруженных сил. К тому же, после его смерти «новая армия» пришла в небоеспособное состояние, а флот сгнил. Кстати, заново все начинали при Анне Иоанновне…

В связи с этим есть достаточно весомые основания рассматривать дату 1 октября 1550 года как знаменующую зарождение в России постоянного национального войска, имевшего элементы регулярного устройства. Установление Дня создания Российской армии отнюдь не дезавуировало бы значение Дня защитников Отечества, который действительно стал общенародным праздником и потому должен быть сохранен.

Одна из трудностей в определении Дня создания Российской армии — недоброжелательное отношение ряда представителей общественности и историков к личности Ивана IV. Дескать, «неправильный царь» — покорил Казань в 1552 году, устроив после взятия крепости массовую резню, покончил с вольностью казанской знати, интегрировав её в элиту единого централизованного государства. Но следуя этой логике, надо забыть и о победе на поле Куликовом, и о походе Ермака в Сибирь, о сражениях Александра Невского, боях князя Дмитрия Пожарского против поляков, которых пригласили в Москву наши же бояре… В войнах всегда кто-то побеждает, и кто-то терпит поражение.

Если уж стоять на почве конкретных исторических фактов, то первое боевое применение стрелецких полков связано не с походом на Казань, а с отражением набега крымского хана Девлет-Гирея на Тулу в июне 1552 года. Тогда стрельцы в составе «царева полка» Ивана IV выступили на помощь осаждённому гарнизону русской крепости. Лишь после этого состоялся Казанский поход с целью устранить угрозу для Москвы с Востока.

Кстати, в походе вместе с русским войском участвовали верные союзники Москвы — отряды касимовских татар. Это свидетельствует, во-первых, о том, что речь не шла ни о каком межконфессиональном и межнациональном конфликте. Во-вторых, что далеко не все татарское население Восточной Европы в то время ориентировалось на казанского хана. В середине XVI века имело место столкновение двух феодальных государств, в котором верх взял более сильный.

В общем, среди историков нет пока единой точки зрения на дату празднования Дня создания Российской армии, спектр их мнений довольно широк. В этом мы смогли убедиться в ходе разговора за «круглым столом», проведенного в правлении Центрального совета Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры (ВООПИК), в котором участвовали писатель Алла Бегунова — председатель Военно-исторической секции Центрального совета ВООПИК, президент Академии военных наук генерал армии Махмут Гареев, член Пушкинской комиссии Института мировой литературы РАН кандидат исторических наук Пантелеймон Грюнберг, член ВИК при ЦС ВООПИиК Александр Подмазо, член правления ВООПИиК Всеволод Синдеев, главный редактор издательства «Рейтар» Александр Таланов.

ПОДМАЗО: В литературе долгое время говорилось о том, что регулярная армия появилась у нас с Петром I. Приводится — дата 1699 г. — создание первых «потешных полков» и т. д.

— Если точнее, то свою историю «потешные» ведут с 1683 года, а в 1699-м в России уже был объявлен первый рекрутский набор…

ПОДМАЗО: Все равно утверждение о создании регулярной армии не укладывается ни в ту, ни в другую дату, потому, как и до этого, были полки выборные, гарнизонные, которые тоже являлись регулярными.

СИНДЕЕВ: Конечно, они были регулярными!

ПОДМАЗО: Даже Петр, создавая «Устав воинский» 1716 года, писал в статье 1 — й: «Понеже всем есть известно, коим образом отец наш блаженный, вседостойный памяти, в 1647 году начал регулярное войско употреблять, и устав воинский издан был». То есть Петр I ссылается на Алексея

Михайловича и говорит, что регулярное войско началось при нем. Наверное, имеется в виду появление в России выборных полков — полков нового строя.

ГРЮНБЕРГ: Упоминание Петром I своего отца — это в первую очередь этикетная форма, которая связана законодательным творчеством. Когда приступают к великому делу, обязательно обращаются к традициям. Государь ссылается на своего отца, как на некое начало. Если бы писал Михаил Федорович, то он ссылался бы… ну, не на Годунова, это был изгой среди династической среды, а, допустим, на Ивана Грозного.

ПОДМАЗО: Все же при Тишайшем регулярные полки уже существовали. Первые два наемных полка появились в 1630 году, через год их разогнали, а в 1632-м создали уже российские полки под командой иностранных офицеров. Поэтому 1632 год долгое время считался датой создания регулярной армии.

СИНДЕЕВ: В 1632–1634 годах мы позорно проиграли Смоленскую войну с Польшей, за что трём воеводам отрубили головы! После того только и началось движение за организацию армии. Регулярная армия началась в 1647–1651 годах, это совершенно четкие даты.

ГАРЕЕВ: Прочитав, что Петр I в уставе записал: «Отец мой… в 1647 году начал создавать регулярное войско», мы, собственно, вопрос закрыли. Начал Алексей Михайлович, причём через сто лет после Грозного. Могло ли быть, как это сейчас утверждается, регулярное войско при Иване IV?

ПОДМАЗО: Прежде надо разобраться, какая армия считается регулярной?

БЕГУНОВА: Необходимые элементы регулярной армии — пребывание на службе в мирное и военное время, постоянное жалованье, единообразное вооружение и одежда, боевая подготовка. Я бы к этому добавила еще наличие уставов — документов, по которым идёт образование и обучение войска.

ГАРЕЕВ: Чтобы армия была действительно регулярной, надо, чтобы эти подразделения или части располагались компактно. Казармы, что-то подобное.

ПОДМАЗО: Помимо централизованного снабжения, финансирования, постоянной структуры, унифицированного вооружения и обмундирования, обязательный критерий регулярности — централизованное управление.

— Воениздат выпустил очень интересную книгу Владимира Амельченко «Древнерусские рати». Автор утверждает: «Важнейшей военной реформой Ивана IV было учреждение в 1550 году стрелецкого войска, вооруженного ручным огнестрельным оружием». О стрельцах говорят много, хотя для большинства знание темы заканчивается картиной Сурикова «Утро стрелецкой казни», оперой «Хованщина» и кинокомедией «Иван Васильевич меняет профессию».

БЕГУНОВА: Само слово «стрелец» очень и очень старое. Вот что писалось в летописи, датированной 1219 годом: «Приступи Святослав ко граду со все страны, а наперед пешцы с огнем и топоры, а за ними стрелцы и копейники…»

ПОДМАЗО: Здесь под стрельцами понимаются вообще любые стрелки — т. е. нельзя говорить, что это те же самые стрельцы, которые были в XVI веке.

БЕГУНОВА: Да, в XVI столетии это слово приобрело иное значение — так стали называть воинов, вооруженных огнестрельным оружием, саблей и топором-бердышом… Первые отряды стрельцов были сформированы Иваном Грозным, это всего три тысячи человек. Они делились на «приказы» — полки по 500 человек, были поселены в окрестностях Москвы. Стрельцы стали первым постоянным войском в Русском государстве, получившим элементы регулярной армии.

ПОДМАЗО: Не совсем так, потому что они были набраны из пищалыциков, существовавших уже при Иване III — те появились лет на 70 раньше, чем стрельцы. Пищалыцики имели ту же самую постоянную организацию, постоянные жалованье и униформу, однако всех критериев регулярства они не имели.

БЕГУНОВА: Вы считаете, что их вооружение сыграло самое большое значение для их организации?

ПОДМАЗО: Да, принципиальная разница между стрельцами и тем, что было до них, — это вооружение. До того армия, как правило, состояла из копейщиков и пищалыциков. Копейщики — обычная пехота, вооруженная копьями; в мирное время они занимались строительством дорог, охраной — в общем, несли гарнизонную службу. Пищалыцики — люди, которые более-менее в технике разбираются, их определяли в оружейники… По мере уменьшения габаритов пищалей из них сделали легкое переносное вооружение. Из пищалыциков образовались стрельцы. Вооружив их по-другому, им дали и другое название.

ГАРЕЕВ: Это какое же появилось вооружение, которого ранее не было?

БЕГУНОВА: Ну, то, что сейчас называется мушкет…

ГАРЕЕВ: Нет, такое оружие уже было у дворянского, княжеского, поместного войска… Вообще, оружие не может появиться внезапно, оттого что издали указ — оно совершенствуется постепенно. Стрельцы оставались все с тем же оружием, которое совершенствовалось, так же как совершенствовалась организация тех, кто им владел. А вот что подтолкнуло Ивана Грозного к их созданию? По- моему, в 1549 году, во время похода под Нижний Новгород, когда он ехал со своей свитой, на дорогу вдруг вышли те самые пищалыцики…

БЕГУНОВА: И преградили ему проезд!

ГАРЕЕВ: Да, стали жаловаться, что денег им не платят, кушать не дают… Кстати, Костомаров пишет, что они шли в оборванном обмундировании, рваные сапоги несли… Грозный распорядился разогнать жалобщиков, те стали сопротивляться, угрожать. Увидев, что недовольных больше, чем его окружения, царь ускакал. Государственный деятель он был значимый, но трусоватый… Тогда-то Иван Грозный понял, что если не иметь войска, которое подчинено непосредственно ему, а не князьям, то государством управлять невозможно.

СИНДЕЕВ: Это было прекрасно известно и до него…

ГАРЕЕВ: Но это окончательно подтолкнуло его к такой мысли!

ПОДМАЗО: По-моему, это событие привело к созданию опричнины… Однако предлагаю соотнести стрельцов с критериями регулярной армии. Централизованное управление было — Разрядный приказ, затем — Стрелецкий.

ГАРЕЕВ: Разве дворянское войско не имело централизованного управления?

ПОДМАЗО: Нет, хотя Разрядный приказ заведовал армией ещё при Иване III. Боярам надо было выровнять свое местничество, и для выяснения, кто старше, кто младше, появился этот приказ. Так как бояре назначались на все высшие командные должности, то соответственно Разрядный приказ заведовал и всеми вооруженными силами — вплоть до того, что во время войны он был как Генеральный штаб. Потом из Разрядного приказа вычленялись другие — Стрелецкий, Пушкарский и т. д. Но все равно во время военных действий Разрядный приказ играл роль военного министерства или Генштаба: ведал общим снабжением, довольствием, комплектованием и общей оперативной работой.

ГРЮНБЕРГ: Скажите, а были ли Стрелецкий или Разрядный приказы органом государственного управления всеми вооруженными силами?

ПОДМАЗО: Стрелецкий приказ занимался только московскими стрельцами, а Разрядный был над всеми вооруженными силами.

ГРЮНБЕРГ: Как же над всеми, если Стрелецкий приказ ему не подчинялся?

ПОДМАЗО: Действительно, от Разрядного приказа он отпочковался в 1571 году. Был еще и Пушкарский приказ, который ведал только пушкарями. И при том, учтите, любой приказ подчинялся царю.

ГРЮНБЕРГ: Централизованное государство обладает структурой управления, которая позволяет иметь в целом регулярные вооруженные силы, а не только их часть — если, конечно, признавать таковыми стрельцов. Стрельцы — достаточно автономная корпорация, которая подчиняется только Стрелецкому приказу, и никаких взаимоотношений ни с поместной конницей, ни с кем больше не имеют.

СИНДЕЕВ: В конце концов, это небольшой кусок армии…

— В упомянутой книге «Древнерусские рати» приводится выписка о стрелецком войске применительно к 1552 году, сделанная в архивах Александром Сергеевичем Пушкиным: «Впоследствии число их простиралось до 40 000».

ГРЮНБЕРГ: Сколько их было, это другое дело. Но когда начинались военные действия, поднималась дворянская поместная конница, без которой невозможно представить себе вооружённые силы Московского государства. Дворянское сословие было господствующим, и пока существовала поместная конница, до тех пор мы не можем говорить о единых вооружённых силах, называемых армией.

ГАРЕЕВ: Кстати, все эти войска получали деньги и снабжение у своих князей и бояр, а не у государства.

ПОДМАЗО: Но Разрядный приказ расписывал князьям и боярам, сколько с собой привести ратников… Соответственно боярин или князь должен был финансировать приведенное с собой войско, на что ему и выделялась земля, поместье, которым он владел. Кстати, под разными видами и наименованиями поместная конница в России оставалась до XIX и даже до XX века. Вы хотите, чтобы вся-вся армия была регулярной? Такого у нас никогда не было! Ополчение было и в 1914 году, хотя регулярная армия давно уже существовала.

ГРЮНБЕРГ: Дворянское ополчение и то ополчение, которое было в 1812 или в 1914 годах, — совершенно разные категории.

— Мы ещё даже не выяснили, можно ли называть регулярным войском стрельцов… Давайте вернёмся к критериямрегулярства.

БЕГУНОВА: Было точно определено, сколько стрельцам положено на жалованье — их оклады сохранились в летописях.

ГАРЕЕВ: Нельзя исходить из отдельных документов, даже официальных! Стрельцы должны были быть на полном довольствии государства, но если посмотреть источники, станет ясно, что было только частичное довольствие. Поэтому они с самого начала вынуждены были заниматься хозяйством, работать на земле, жить по поселениям…

БЕГУНОВА: Да, это все-таки было поселенное войско — они получали землю в качестве вознаграждения за свою службу.

ПОДМАЗО: Это относится к стрельцам после Литовской войны, после 1670 года, когда им вместо жалованья начали давать землю. Тогда и пошло разложение стрелецкого войска. До этого они служили за жалованье — были централизованное снабжение и финансирование от казны, и они были очень боеспособны, что отмечают не только русские, но и зарубежные источники. Российское стрелецкое войско было на очень высоком уровне!

ГРЮНБЕРГ: Жалованье получали только те полки, которые дислоцировались в Москве! Те же, которые на периферии…

ТАЛАНОВ: Они ведь менялись — была ротация полков на рубежах. Вообще московские стрельцы были неким сословием. Сын стрельца постигал воинскую науку с того момента, когда начинал ходить, потом сам становился стрельцом. Более того, даже смешанные браки здесь не приветствовались.

ГАРЕЕВ: В стрелецком войске каждый полк имел свой двор, где хранилось полковое имущество. А жили они по домам, как поселенное войско, среди населения — уже по этому признаку они никак не могли быть регулярным войском.

ПОДМАЗО: Нет, это были отдельные слободы типа казарм, только разделенные по разным домам.

— Даже петровская армия не имела казарм, гвардейские полки в Петербурге жили в своих слободах — Преображенской и Семеновской, к которым при Анне Иоанновне добавились Измайловская и Конногвардейская… Всецело на казармы Русская армия вообще перешла только в XIXвеке.

ПОДМАЗО: Зато у стрельцов было наличие постоянной организационной структуры — сотни, приказы. Были постоянный состав и постоянное несение службы. В пределах полка однозначно прослеживается единообразие униформы и вооружения. Наконец, у стрельцов появился первый устав…

БЕГУНОВА: 1647 год, «Учения и хитрость ратного строения пехотных людей».

ПОДМАЗО: Разве?

ГАРЕЕВ: Это иностранный устав!

БЕГУНОВА: Да, переведенный, не наш… Но ещё существовал «Боярский приговор о поместной службе».

ПОДМАЗО: Его я и имею в виду — «Приговор» появился в 1555-м, при Иване Грозном. В общем, у стрельцов были налицо все критерии регулярной армии, поэтому мы вполне можем говорить, что они были регулярной армией. Точнее, это было зарождение регулярной армии.

ГАРЕЕВ: Регулярное войско должно заниматься систематической боевой подготовкой! А тогда было установлено, что если нет войны, то стрельцы должны собираться раз в год, в декабре, для смотров и боевой подготовки. Какая же это боевая подготовка? Можно добавить, что, например, при походе на Казань у Ивана Грозного было 150 тысяч войска. Стрельцов тогда было 20 тысяч, а в походе их участвовало около 10–15. Они никогда не составляли основу русского войска, и та организация, которая у них была — это не организация всей армии, но отдельного войска, отрядов, частей… Единая организация появилась попозже, когда появились полки нового строя. Окончательно она уложилась при Петре.

ПОДМАЗО: Позвольте не согласиться! В Русском государстве стрельцы в то время были все же основной боевой силой.

ГРЮНБЕРГ: Стрельцы — это нечто среднее между казачеством и поселенным войском! Не случайно, что во второй половине XVII века они играли такую негативную роль. Стрелецкий приказ имел совершенно четкое, почти независимое политическое значение в Московском государстве. Стрелецкие бунты привели Россию к известному кризису, который был разрешен только в эпоху Петра.

ТАЛАНОВ: И что? Сколько примеров, когда гвардия или армия играли «политическую роль»! Возьмите Византию — перевороты, совершенные там гвардией и при её участии. Но ведь нельзя сказать, что эта гвардия была небоеспособна. Да и наша русская гвардия участвовала во всех переворотах XVIII столетия. Так что это никак не говорит о небоеспособности — это говорит о другом.

ГАРЕЕВ: Да, о надежности… И все же, когда Николай I начал официально утверждать, когда какой полк зародился, он в своем указе писал: «В царствование царя Петра Алексеевича 1700 года июня 25-го при учреждении регулярной армии взамен уничтоженного своевольного стрелецкого войска создается такой-то полк». Историки Костомаров, Свечин пишут, что стрелецкое войско всегда было символом своеволия, бунтарства, необученности, разгильдяйства, недисциплинированности…

ПОДМАЗО: Стрельцы были созданы в 1540-х годах, а за своевольство их разогнали в 1690-х. И это оценка сторонников Петра I — стрельцы поддержали его сводную сестру и соперницу, царевну Софью, в борьбе за трон. 150 лет держать бездарное войско никто б не стал — видимо, стрельцы не такие уж и плохие были.

ТАЛАНОВ: А поскольку они существовали достаточно долго, у них, скажем так, были и взлеты, и падения…

ГРЮНБЕРГ: Можно говорить, что к концу XVII века наблюдалась деградация вооруженных сил Московского государства… Сама идея существования стрельцов в рамках Московского государства также деградировала.

— А разве государственная система не деградировала? Как свидетельствует история, вооружённые силы Российского государства разваливались только после развала государственной власти. Достаточно вспомнить события 1917года…

ПОДМАЗО: Да, деградация армии была еще большая, чем у стрельцов. А все-таки централизованное государство появилось не при Петре I, но во времена Ивана III — тогда уже Москва стала центром централизованного государства.

ГАРЕЕВ: Чтобы появилось регулярное войско, должно было появиться регулярное государство — централизованное многонациональное Российское государство. Но даже при Иване Грозном таковое не сложилось. Только при Петре произошло это… Поэтому, как по имеющимся документам проходит, в 1800 году Россия справила столетие Российской армии, в 1900-м — двухсотлетие.

ПОДМАЗО: Столетие не армии, а отдельных ее полков! Причем те пехотные полки, которые были старше Преображенского и Семеновского, разогнали для того, чтобы эти полки были в армии самые старые. А ведь были Бутырский, Лефорта, Ренцеля — очень много полков, которые зачеркнули, словно и не было.

ТАЛАНОВ: Хотя кавалерийские полки — гусарские Ахтырский, Сумской, Изюмский — остались от 1650-х годов и официально отметили свое 250-летие.

ГРЮНБЕРГ: Регулярные части как таковые действительно существовали до Петра. Но является ли наличие регулярных частей признаком наличия регулярной армии? Не забудем, что после той реформы, так сказать, первого устава, у нас существовало и дворянское ополчение, и полки иноземного строя и наемники…

ПОДМАЗО: Любое событие продолжительно во времени. Потому нельзя сказать, что, мол, сегодня армия создана — вчера ее не было, а вот она уже есть. Это был длительный процесс. Регулярная армия начала создаваться со времен Ивана III, с появления пищалыциков — это были первые части на постоянной основе, имеющие постоянную организацию, государственное финансирование, государственное управление. То есть все признаки регулярной армии.

ГРЮНБЕРГ: Регулярных частей!

ПОДМАЗО: Опять-таки, армия не появляется вся сразу, целиком. Даже при Петре не появилась сразу вся армия — появились первые 27 полков… То же самое и здесь: появились пищалыцики — это отдельные части, но уже регулярные, постоянные. Потом они выросли дальше — в стрельцов, потом — в пехотные полки.

ГАРЕЕВ: Иваном Грозным было положено начало созданию постоянной армии. Но постоянная армия не есть еще регулярная армия государства.

ГРЮНБЕРГ: Регулярными частями в известном смысле можно считать княжеские дружины… Но до Петра регулярной армии не существовало, наряду с регулярными частями было дворянское ополчение, была, извините, пересортица всевозможная, что привело к резкому отставанию именно в наличии национальных кадровых армейских сил… Противоборство с заурядными в общем-то полуевропейскими силами в польскую войну при Алексее Михайловиче показало, что московское войско даже при наличии прекрасных командиров и прекрасных воинов достаточно нерегулярно и достаточно непрофессионально.

— А чего еще ждать от армии «послесмутного», скажем так, времени? Ее же следовало возрождать — как и все государство…

ГРЮНБЕРГ: Эту задачу с блеском выполнил именно Петр. Его армия начала формироваться не с того, что были созданы потешные полки — таких полков можно было создать сколько угодно. Настоящая Русская армия могла возникнуть только в контакте с лучшей национальной — по существу, единственной национальной армией, которая существовала в Европе — армией шведского короля Карла XII. Она была лучшей, потому что опиралась на нацию. Это были национальные кадровые силы. Великолепно снабжённые, вымуштрованные профессионалы. Это была армия, преданная одному вождю, одной идее. И еще — шведская армия была сословием… Петру также удалось создать в России именно военное сословие.

— Сейчас обсуждается вопрос, какую дату считать годовщиной образования Русской армии. 23 февраля для этого не подходит, 7 мая не прижилось…

ПОДМАЗО: Это должно быть какое-то знаковое событие — крупная битва, указ — то есть та дата, за которую можно зацепиться в диапазоне создания регулярной армии, который, как мы сейчас выяснили, достаточно широк.

БЕГУНОВА: Действительно, это очень важный вопрос — речь идёт о текущей политике, о патриотическом воспитании, о возвращении уважения к армии, пропаганде и популяризации военных знаний… Какая может быть выбрана дата? В 1581–1582 годах те же стрельцы участвовали в героической обороне Пскова от войск польского короля Стефана Батория: осаждавших было 50 тысяч, защитников — двенадцать. 1605 год — знаменитое для истории русской пехоты сражение у села Добрыничи — поражение войск Лжедмитрия I…

ГАРЕЕВ: А вы не забываете, что тогда были очень влиятельные силы в России, которые этих поляков к нам притащили, пригласили, выступили на их стороне. Внутреннюю смуту превращать в праздник мы никак не можем!

ПОДМАЗО: А может, взять дату создания стрелецких полков? Такая дата есть: 1 октября 1550 года. Государь учредил у себя трехтысячный полк — точнее, как мы уже говорили, он переделал его из пищалыциков.

ГАРЕЕВ: Нельзя, ухватившись за какой-нибудь документ, считать, что тут же появилась регулярная армия…

ПОДМАЗО: Дата праздника — это дата какого-то яркого

общеизвестного события. А дата создания — вопрос совершенно другой…

БЕГУНОВА: Англичане, например, ведут отсчет от победы над Наполеоном при Ватерлоо 8 июня 1815 года. Но ведь королевские вооружённые силы появились гораздо раньше…

ГАРЕЕВ: По-моему, не обязательно искать день — это частный вопрос. Главное, что мы должны уважать свою историю и помнить о ней.

ГРЮНБЕРГ: И все же никакие допетровские эпохи не отложились в народном сознании, как эпохи военные. Именно с Петра Великого русский народ воспринимает армию, как свою национальную.

— Считать, что все начиналось с Петра — заманчиво: «Когда Россия молодая, в бореньях силы набирая, мужала с Гением Петра…» Но не повторим ли мы в несколько ином варианте «все началось в Октябре 1917-го»? А если обратиться к Петровскому опыту, то мы знаем, что на нагрудных знаках обер-офицеров Преображенского и Семеновского полков в течение двух веков значилась не 27 июня 1709 года — дата блистательной «Полтавской виктории», но 19 ноября 1700 года — трагической «Нарвской конфузии». Наверное, есть смысл задуматься.

«Я люблю кровавый бой — я рожден для службы царской!»

«СОЛДАТ (средневековое soldatus, получающий жалованье, от монеты solidus), нижний воинский чин. В России слово “солдат” вошло в употребление со времен Михаила Федоровича и Алексея Михайловича, образовавших солдатские полки по образцу иноземных».

Давно ли идея контрактной службы принималась у нас в штыки? Мол, не было на Руси такого, чтоб солдат за деньги на службу нанимали! Но, между прочим, регулярная Русская армия начиналась именно как контрактная, и «контрактники» — пускай под иными наименованиями — были в ней при любых способах комплектования. А в том, что люди служат и получают за это деньги, чего же плохого? Любой труд надо достойно оплачивать, в том числе и ратный. Недаром необходимость этой оплаты заложена уже в самом слове — «солдат»! Мы же как-то привыкли, что раз у нас в армии служат патриоты, то они могут существовать на «голодном пайке». Потому, наверное, до сих пор не спешат определить военнослужащим достойного денежного содержания, вот и имеем то, что имеем. Если бы мы почаще обращались к своему историческому опыту, освященным веками и войнами боевым традициям нашего народа, то, возможно, многие из нынешних процессов были бы для большей части населения России гораздо менее болезненны и могли дать значительный положительный эффект. Итак, обратимся к истокам контрактной службы в Русской армии.

«Потешный полк Петра Титана»

БЫЛ 1683 год — следующий после усмирения стрелецкого бунта. Угли мятежа тлели под золой видимого смирения: царевна Софья мечтала отстранить своего сводного брата от престола, и юный Петр это хорошо понимал. На стрельцов, тогдашнюю армию Московского государства, у царя надежды было мало, и не только потому, что они уже бунтовали. В целях экономии, всегда пагубной для любой армии, стрельцы были «посажены на землю» и, занимаясь ремеслами и промыслами, постепенно омещанились, утратили боевой дух и навыки. Вместе с тем, по словам Керсновского, государственные неустройства превратили стрельцов в смутьянов и бунтарей, «каких-то янычар Московской России, представлявших своим существованием государственную опасность».

«России молодой» нужна была новая армия, и Петр решил создавать ее по европейским образцам. В качестве первых солдат он пригласил служителей придворного ведомства, которые до поры числились на своих штатных местах, но обучались военному делу и участвовали в военных играх под руководством юного царя — в его резиденции, селе Преображенском, под Москвой.

Первым на призыв царя откликнулся придворный конюх Сергей Леонтьев сын Бухвостов, 24 лет от роду. Таким образом, именно он официально стал первым российским солдатом. Уточним — первым российским военнослужащим контрактной службы. До потомков дошло не только имя первого российского «контрактника», но и его изображение — на холсте, в гравюрах и даже в мраморе, исполненное по приказанию основателя Русской армии. Это свидетельствует о том, что государь Петр Алексеевич не только любил саму армию, но и ценил своих солдат. Большой карьеры Бухвостов не сделал — первый российский солдат скончался 69 лет от роду в чине майора артиллерии — однако в историю он вошел.

Писатели привыкли изображать «потешных» босоногими мальчишками, однако Сергей Леонтьевич таковым явно не был, тем более по меркам XVII столетия. Как видно, рано повзрослевший 11 — летний Петр играл совсем не в детские игры — и, причем, не только с дворовыми мальчишками, каким являлся тогда будущий светлейший князь Александр Меншиков.

Бухвостов поступил на службу 30 ноября 1683 года, за месяц удалось набрать еще порядка пятидесяти человек. Набор 1684 года дал уже триста штыков. В 1687 году Петр предложил поступать в его «потешные» всем желающим, коих сразу же набралось свыше тысячи, почему часть народа была переведена в соседнее село Семеновское.

Подтверждение, что это была именно «контрактная служба», можно найти в «Истории лейб-гвардии Преображенского полка»: «Какое получали потешные содержание, каким способом продовольствовались, никакие источники не объясняют. Можно только предположить то, что они получали жалованье и прочее довольствие по личному распоряжению государя, который, пройдя постепенно все чины в действительной службе, хорошо знал потребности служащих и имел возможность безошибочно назначать содержание соразмерно их заслугам».

О солдатской службе Петра Великого мы распространяться не будем — тема эта требует особенного разговора. Ограничимся лишь тем, что еще раз подчеркнем сказанное: при начале формирования регулярной Русской армии люди поступали туда сугубо добровольно, только солдатами, «нижними чинами», и получали за это жалованье. Служба по контракту? Без сомнения!

Кстати, можно сказать, что «контрактная служба» русских дворян солдатами в гвардии продолжалась и потом, на протяжении всего XVIII столетия — до самого царствования императора Павла I, правнука царя-реформатора. Правда, с 26 февраля 1714 года этот «контракт» можно назвать «добровольно-принудительным», потому как тогда Петр I подписал указ, запретивший производить в офицеры дворян, не послуживших в гвардии. Однако уже в 1742 году император Петр III издал Манифест о вольности дворянству, и на солдатскую службу опять пошли лишь те дворяне, которые этого действительно хотели по тем или иным причинам… Хотели, кстати, многие.

Между тем на «контрактную службу» поступали не только дворяне, но и представители иных сословий, которые, как сказано в той же Преображенской истории, «при добровольном их поступлении пользовались некоторыми правами и преимуществами. Так, например, всем добровольцам, поступавшим из даточных семейств (т. е. представители сословий, подлежащих рекрутскому набору — крестьяне и мещане) в Преображенский полк, давалось преимущество в том, что их вдовы, жены, дети и матери были освобождаемы из крепостного состояния и от оброка, а дети мужского пола более не подлежали рекрутской повинности. Кроме того, военная служба низшему сословию наравне с дворянами открывала дорогу в офицеры, а офицерский чин возводил их в высшее дворянское сословие».

Понятно, что при таких условиях людей не приходилось уговаривать — отбор кандидатов в гвардейцы был предельно строг. Достаточно сказать, что до 1710 года челобитные с просьбой о зачислении на службу передавались лично государю или представителям его ближайшего окружения. После челобитная также писалась на высочайшее имя, но отдавалась уже непосредственно в полк. Командир принимал решение, о котором докладывал царю, который это решение утверждал или же не утверждал. Напомним, что все это происходило в то время, когда Россия вела практически непрерывные войны и гвардия в них активно участвовала. Но люди шли служить, шли воевать — как, несомненно, из патриотических побуждений, так и понимая, что только добросовестная «контрактная служба» обеспечит им дальнейшую карьеру. Будущие фельдмаршалы и министры работали штыками на вражеских бастионах!

Можно, вспомнить, какие замечательные люди блистательного «осьмнадцатого» столетия проходили солдатскую службу в гвардии во времена трех Петров, двух Екатерин и одной Елизаветы Петровны, но их перечисление со всеми последующими титулами заняло бы слишком много места. Ограничимся одним только «анекдотом», взятым из книги, название которой укажем позже.

«Поздним вечером принес он пакет прапорщику третьей роты кн. Козловскому, небезызвестному стихотворцу. У Козловского были гости — и неспроста: Василий Иванович Майков, будущий творец “Елисея”, изволил читать учиненный им перевод “Меропы” Вольтеровой. При появлении вестового чтение прервалось, затем снова возобновилось. Вручив пакет, он не спешил выйти; стал у дверей и заслушался. Тогда, обернувшись к нему, хозяин дома сказал спокойно: “Поди, братец служивый, с Богом; чего тебе попусту зевать? Ведь ты ничего не смыслишь…"»

Книга Владислава Ходасевича называется «Державин», а в роли вестового выступал Преображенский солдат Гаврила Державин — будущий знаменитый поэт, сенатор, президент коммерц-коллегии, министр… Но все это будет впереди, а пока, будучи «контрактником», он наравне с солдатами из «сдаточных» бегал по Санкт- Петербургу, разнося пакеты, стоял на часах и выполнял прочую службу.

Иначе было нельзя. Нерадивым, неумелым, ленивым солдатам дворянского звания зачастую так и не удавалось достичь офицерского чина, и они уходили в отставку какими-нибудь гвардейскими сержантами или вахмистрами. Впрочем, стоит подробнее рассказать о том, как проходила солдатская служба «контрактника» XVIII столетия.

Имя Александра Васильевича Суворова окружено легендами, а количество написанных о нем книг исчисляется м ногами сотнями. Одной из лучших книг среди любителей истории считается «Русский чудо-вождь: Граф Суворов- Рымникский, князь Италийский, его жизнь и подвиги», написанная в начале XX столетия А. И. Красницким. Вот как рассказывает автор о солдатской службе будущего генералиссимуса в лейб-гвардии Семеновском полку:

«В то самое время, когда других молодых дворян, служивших только по необходимости, или по прихоти, или ради быстрой карьеры, редко видали не только в казармах, но и в строю, Саша Суворов всегда был на своем месте, возбуждая своею ревностью к делу удивление не только своих начальников, но и товарищей-солдат…

Вот он, готовясь идти в караул, сидит в мрачной казарме и с необыкновенным старанием разбирает на части ружье, готовясь начать его чистку. Подходит солдат, сосед по шеренге:

— Охота вам, барин-батюшка, ручки портить, — говорит он юноше, — этакое грязное дело! Приказали бы, мигнули бы только: любой из нас за вашу милость все сделал бы.

Суворов с изумлением взглядывает на товарища- простолюдина:

— Как ты это говорить можешь? — даже с негодованием отвечает он. — Ружье для солдата — жена, о нем, как о жене, солдат заботиться должен…

— Так-то оно так… Солдат действительно о ружье заботиться должен.

— Ну вот, видишь!.. А ты говоришь, чтобы я свое ружье другим отдал…

— Так ведь то солдат, то вы… Солдат — совсем особая статья…

Суворов хмурится:

— А я-то, по-твоему, кто? Не солдат разве?

— Нет… Какой же вы солдат… У вас «белая кость»… Вы барин…

— Неладно ты говоришь и думаешь, — укоризненно качает головой Александр Васильевич, — у отца моего в поместье я барин, а в казарме я такой же солдат, как и все… Понял, родимый? Что вы, то и я — одно и то же…

Солдат недоумевает. В его понятии никак не может сложиться представление о барине, богатом и знатном, сыне генерала, несущем тяготы солдатской жизни и отказывающемся даже от малейшей помощи в деле грязном и, по понятиям солдат, совсем не барском…»

Эта пространная цитата показывает не только преданность Суворова военному делу, но и то, что солдатская служба «контрактников» из дворян могла проходить и в достаточно сносных условиях. Возможно, что лишь Александр Васильевич был исключением из общего правила. Хотя, если обратиться к «Русскому биографическому словарю», представляется картина несколько иная:

«Положение тогдашних гвардейцев-солдат из дворян и в полку, и в обществе мало чем отличалось от офицерского. “Солдатская лямка” оказалась для Суворова не тяжелой, тем более что в год его поступления в полк семеновцы были заняты обустраиванием Семеновской слободы: учений было мало, а от работ Суворов, как дворянин, был избавлен… Ни одна командировка, более или менее почетная, не миновала его… В Москве, во время первой командировки, он устроился чуть не на постоянное дежурство в “Генеральной сухопутной гофшпитали”, не сменяясь, вопреки правилам, по две и больше недель, а в последнее дежурство — даже 8 недель. Дежурства эти, при тяжелой караульной службе, которую весь полк нес в Москве, являлись отдыхом. Во вторую же московскую командировку Суворов значится в приказе по полку в числе провинившихся: сказался больным, чтобы избежать наряда…

Мало привлекательного могла представить Суворову служба тех лет, сводившаяся к караулам и редким строевым учениям, лишенным к тому же всякого боевого характера: “метания ружьем”, хитрые построения, церемониальный марш. Неудивительно поэтому, что особого рвения к службе он не проявлял. Он пользовался всеми привилегиями солдата-дворянина: жил не в казармах, а на квартире дяди, капитана Преображенского полка; имел при себе дворовых; при передвижениях полка… совершал их не с полком, а отдельно, на перекладных…».

Что ж, картина весьма показательная, дающая наглядный пример жизни дворянского солдата и свидетельствующая о том, что идея «контрактной» службы для дворян в полках давно уже не воюющей гвардии себя постепенно исчерпала. При том, если Суворов служил в «нижних чинах» семь лет, то иным гвардейцам дворянского чина приходилось ожидать производства более десяти… То есть становиться армейским прапорщиком или подпоручиком где-то к 30 годам, а то и после… И это в тех условиях, когда, например, Григорий Потемкин — тоже ведь «контрактник», не окончивший курс в Московском университете и определившийся вахмистром в Конную гвардию, — по капризу фортуны в 33 года стал генерал-майором. Хотя многих, очевидно, вполне устраивало и такое положение: не очень обремененная служебными обязанностями и ответственностью жизнь в Петербурге, близ двора. Оно все веселее, чем где-то в захолустной деревне. Но хорошо было тем, кто таковые деревни — родовые поместья — имел и получал с них оброк… Между тем именно с Петровских времен в России появилось так называемое «служилое дворянство», которое, выходя в чины из других сословий, получало дворянское достоинство, не имея ни поместий, ни земель, ни крестьян. Эти люди вынуждены были жить исключительно на жалованье.

Из книги Дмитрия Целорунго «Офицеры Русской армии — участники Бородинского сражения», можно узнать, что в 1812 году основная масса — 77 %— офицеров не были владельцами крепостных и недвижимости. Если же от оставшихся 23 % отбросить тех, кто еще только ожидал наследства, то окажется, что помещиками были лишь 3,8 % от общего числа. Но из них 20,8 % имели не более 20 крепостных душ, а во владении 36,1 % офицеров-помещиков было от 21 до 100 крепостных. Честно говоря, выглядит это весьма печально и сегодня представляется большой неожиданностью. Мы-то привыкли, что офицеры — это исключительно «белая кость и голубая кровь», богатеи, крепостники-помещики… Впрочем, за три четверти века до Бородина многое было несколько по-иному, тем более — в привилегированных полках гвардии.

«Обоз обычный, три кибитки»

Во времена Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны служил в лейб-гвардии Семеновском полку ротный командир поручик Александр Алексеевич Благово, который вел дневник, сохранившийся до наших дней. Туда он заносил каждодневные впечатления о погоде, а также заметки о различных своих делах. Все написано по законам старинной орфографии, в то время отрицавшей всякие правила, а потому знаки препинания расставим по собственному разумению.

Запись, датированная «1739 год Генварь 9», гласит:

«Вторник полная и добрая погода.

Запаса привезено: муки пшеничной — 2 мешка, 1 четверть, 4 четверика; муки ситной — 3 четверти, 3 четверика; муки ячной — мешок, четверть; овса

— 7 четвертей, 2 четверика; ячменя — 6 четвертей; 4 легких свиньи. Водки персиковой бочонок — 2 ведра; анисовой — полведра бочонок; вина простого

— 4 бочонка, 9 ведер. Свиного мяса свежего — 10 полтей; говядины свежей

— целый бык; 4 печени свиных; говядины соленой кадка; целый бык посолен; ветчины 6 полот; козел соленый целый: сала 3 каравая; желудков — 5; гусей 12 с потрохами; уток — 8 с потрохами; кур индейских — 15; русских — 30; 3 головы свиных соленых; 3 — свежих; поросят — 20; 3 спинки свиных соленых; кур сухих — 34; 2 грудинки свиных соленых. Масла коровьего — 2 кадки, 5 пудов; масла орехового — 2 ведра; конопляного — 4 ведра».

Впечатляет? Особенно если учесть, что «четверть» — это старинная мера для измерения сыпучих тел, равная, в зависимости от конкретного продукта, от 5 до 10 пудов; четверик — одна восьмая четверти. Так вот, перечисленное выше — еще далеко не все, и потому, пропустив небольшой перечень хозяйственных товаров — сукна, кожи, холста, тканей, посуды, конской сбруи и прочего, вновь обратимся к списку продуктов, присланных из деревни поручику гвардии:

«Пуд сметаны; 2 пуда творогу; яиц — 600; 3 крынки рыжиков; крынка груздей; сала говяжьего пуд; капусты кадка; яблоков бочка большая; хрену полпуда сухого; соли — 5 пудов; солода — 3 мешка, четверть, 6 четвериков; солода ячного — 2 мешка, 2 четверти; мешок толокна 3 четверти; мешок гречневой муки; круп — 2 мешка; гречневых круп — 10 четвертей; 2 мешка грибов; мешок ядер; мешок орехов; хмелю — мешок, 12 четвертей; мешок конопли — 3 четверти; мешок круп овсяных — 2 четверти; студней говяжьих и свиных — 5; рыбы свежей — 60; щук, голавлей, язей и линей — 100…»

Наверное, хватит, хотя можно было бы и продолжить. Ни по количеству, ни по ассортименту это не схоже с сегодняшними пайками, зато понятно, что при таком обеспечении можно было служить, ни о чем не заботясь и не задумываясь, где бы и как пообедать… Определенно, что тогда, в XVIII столетии, подобные — а порой и гораздо большие — обозы с продуктами приходили по зимнику, по санному пути не только офицерам, но и гвардейским солдатам дворянского звания.

В том нет ничего удивительного: поместья изначально давались служилым людям для того, чтобы они, находясь на государевой службе, могли себя прокормить. В стародавние времена вообще было так поставлено, что если дворянин уходил со службы, то лишался поместья, как лишается жалованья человек, отстраненный от работы. То есть поместья представляли собой форму материального вознаграждения, и такие «разовые выдачи» позволяли государям экономить казну. Думается, для всех это было удобно… Хотя и впоследствии в России практиковались награждения особо отличившихся военачальников и даже офицеров поместьями, землями и крепостными душами, однако большинство служащих престолу уже переходило на твердое жалование.

Изменялось все, а потому к началу XIX столетия дворянская служба «по контракту» фактически отошла в историю. Обычно уже было так, что если записывали в гвардию, то лишь представителей наиболее знатных и состоятельных фамилий, причем с малолетства, порой даже с самого рождения. Поэтому к возрасту действительной службы «дворянские недоросли» выходили в офицерские чины и в таковом качестве начинали службу. Военное образование дворяне стали получать в Пажеском и кадетских корпусах, а если и поступали в полк в качестве «нижних чинов», то исключительно юнкерами, как именовали «унтер-офицеров из дворян, готовившихся к получению обер-офицерского звания». Вспомните несчастного Грушницкого из «Героя нашего времени»! Однако контрактная служба в Русской армии все равно оставалась…

Как бурсак генералом стал

БЛИЗИЛСЯ К завершению 1792 год… Заплутав в метель, харьковский гражданский губернатор подполковник (в России и так бывало!) Иван Петрович Лазарев оказался в занесенном снегом домишке бедного сельского священника Котляревского. Он обратил внимание на не полетам смышленого десятилетнего поповского сына, учившегося уже в «духовном коллегиуме», то есть в бурсе, и пообещал, как написано в биографическом очерке, «сделать из него человека».

Действительно, через полгода к Котляревским приехал посыльный и увез мальчишку на Кавказ, где Иван Петрович теперь уже командовал полком, входившим в состав Суворовского корпуса. Так юный сын священника поступил на «контрактную службу», ибо ни по возрасту, ни по происхождений) рекрутскому набору не подлежал и если бы не случайный поворот судьбы, то пошел бы по стопам отца. Однако уже через год Петр был сержантом, в 18 лет стал подпоручиком, через год — штабс-капитаном и кавалером ордена св. Иоанна Иерусалимского, самой престижной награды Павловской эпохи.

Так началась боевая биография одного из лучших наших «кавказских генералов» — Петра Степановича Котляревского, генерала от инфантерии, кавалера ордена св. Георгия II степени, оборвавшаяся в 1812 году при взятии Ленкорани, где герой был очень тяжело ранен и потом ушел в отставку.

Конечно, подобная биография является исключительной, до генералов дослуживались немногие, но все же.

«Наше времечко военное…»

С петровских времен Русская армия пополнялась за счет рекрутских наборов, проводившихся по мере необходимости и в количествах, определенных для каждого конкретного случая. Однако «система рекрутских наборов обеспечивала армию в основном выходцами из русской крепостной деревни, — говорится в книге Аллы Бегуновой «Повседневная жизнь русского гусара в царствование Александра I». — Они составляли костяк нижних чинов в полках пехоты и артиллерии. Но в гусарах и в уланах в царствование Александра I крепостных было сравнительно мало. Сохранившиеся документы говорят о том, что в легкую кавалерию все-таки брали людей вольных». Кстати, по ряду позиций полки легкой кавалерии, в первую очередь предназначавшиеся для «диверсий в тыл противника», разведывательной и сторожевой службы, вполне правомерно сравнить с современными десантниками.

В общем, спрос рождал предложение. Вот что писала в своей книге «Кавалерист-девица. Происшествие в России» первая русская женщина-офицер штабс-ротмистр Надежда Андреевна Дурова, вспоминая, как в 1807 году она сама записалась в ряды Конно-польского (позднее это Польский уланский) полка:

«Гродно. Из окна моего вижу я проходящие мимо толпы улан с музыкою и пляскою; они дружелюбно приглашают всех молодых людей взять участие в их веселости. Пойду узнать, что это такое. Это называется вербунок. Спаси Боже, если нет другой дороги вступить в регулярный полк, как посредством вербунка! Это было бы до крайности неприятно. Когда я смотрела на эту пляшущую экспедицию, подошел ко мне управляющий ею портупей- юнкер, или, по их, наместник. “Как вам нравится наша жизнь? Не правда ли, что она весела?”

Я отвечала, что правда, и ушла от него. На другой день я узнала, что это полк Коннопольский, что они вербуют для укомплектования своего полка, потерявшего много людей в сражении, и что ими начальствует ротмистр. Собрав эти сведения, я отыскала квартиру наместника, вчера со мною говорившего; он сказал мне, что если я хочу определиться в их полк на службу, то могу предложить просьбу об этом их ротмистру, и что мне вовсе нет надобности плясать с толпою всякого сброду, лезущего к ним в полк. Я очень обрадовалась возможности войти в службу, не подвергаясь ненавистному обряду, и сказала это наместнику; он не мог удержаться от смеха: “Да ведь это делается по доброй воле, и без этого легко можно обойтиться всякому, кто не хочет брать участия в нашей вакханалии…”»

Люди действительно были нужны, а потому Надежду Андреевну тут же записали в полк «товарищем» — то есть рядовым дворянского звания. Обычно в «товарищи» поступала шляхта — небогатые польские и малороссийские дворяне. Дурову взяли на службу не только без документов, подтверждающих ее личность и происхождение, но даже и без какого бы то ни было медицинского осмотра — в ту пору так же обязательного при призыве, как и сейчас. Впрочем, понять это можно: Россия вела очередную войну с наполеоновской Францией, и убыль в полках легкой кавалерии, которые дрались отважно, была чрезвычайная. Так что вряд ли эскадронного командира волновало здоровье людей, которые вскорости могли отправиться на тот свет. Главное, что внешне Дурова никак не походила на представителей тех двух категорий рода человеческого, которых запрещено было принимать в число «контрактников»: крепостных и беглых помещичьих крестьян.

Если же вернуться к «Повседневной жизни…», то можно узнать, что на вербовку одного человека — то есть пьянку-гулянку, казна отпускала 8 рублей 40 копеек ассигнациями, или 6 рублей серебром. Так как в то время на полтинник вполне можно было пообедать в ресторане, такая сумма была достаточно большой. В результате «от желающих выпить на дармовщину не было отбоя, и гусары каждый день увозили с собой великое множество праздношатающихся».

Что ж, как тогда, так и сейчас основным контингентом, который стараются привлечь на службу, были люди, которым нечего делать… Конечно, у каждого из них были свои побудительные мотивы к тому, чтобы подписать контракт. Добровольное поступление на военную службу для многих открывало дорогу в совершенно иной мир. Особенно в военное время, которого с начала XIX столетия выдалось для России больше чем достаточно. Недаром же говорил знаменитый гусарский генерал Яков Петрович Кульнев: «Матушка-Россия уже тем хороша, что в каком-нибудь углу ее обязательно да дерутся». Ну а если война есть, то следовало очень стараться и свято надеяться на то, что повезет именно тебе.

Выслужиться можно было и в мирное время, если добросовестно тянуть солдатскую лямку и выйти в унтер-офицеры. Люди грамотные, которых, впрочем, было совсем немного, получали унтерский чин через четыре года беспорочной службы. А если потом удавалось безукоризненно прослужить еще двенадцать лет, то уже можно было держать экзамен на офицерский чин, обрести дворянское достоинство. Для тех «контрактников», кто ставил перед собой подобную цель, имел достаточно сил и настойчивости, это было вполне реальным вариантом. Недаром же среди гусар и улан таких «выслужившихся» офицеров были десятки.

Впрочем, не всем офицерам из дворян это нравилось. Пришлось читать рассуждения какого-то господина, говорившего, что, когда уже в штаб приходил приказ о производстве «нижнего чина» в офицеры, но это не было еще известно в подразделении, он обязательно находил повод придраться и приказывал всыпать новоявленному «благородию» розог — чтобы «впредь себя помнил»… Подлость!

Однако подавляющее большинство «контрактников» не стремилось ни к генеральским эполетам, ни даже к офицерскому званию. Трезво оценивая свои силы и имея элементарные запросы, эти люди довольствовались малым: праздником при зачислении, хорошими «подъемными» при поступлении в полк — на покупку лошади, обмундирования и амуниции, а затем довольно приличным по тому времени и для их состояния жалованьем. В уланском полку, например, «товарищ» получал в год 54 рубля 75 копеек, а «шеренговый» — солдат из простолюдинов, также поступавший «по вербунку», — 27 рублей 37 копеек. Кстати сказать, жалованье пехотного прапорщика на ту пору составляло 125 рублей…

 

«Принадлежу не Петру, а Богу!»

Время как бы шлифует исторические события. Спустя десятилетия они теряют подробности, лишаются славных имен своих участников и в результате занимают всего лишь нескольку строк на страницах учебников или специальных изданий. Хорошо хоть, если это краткое изложение будет соответствовать истине.

Как-то в «Календаре знаменательных дат и событий» пришлось встретить утверждение: «11 октября 1702 года Петр I отбил г. Орешек у шведов и основал Шлиссельбургскую крепость». Между тем крепость на расположенном у истока Невы из Ладожского озера Ореховом острове (отсюда и название Орешек) основана не Петром I, а новгородцами в 1323 году — в ту пору здесь проходил легендарный «путь из варяг в греки». Но в период «смутного времени», в 1611 году, Орешек был захвачен шведами, переименовавшими его в Нотебург. Известно, что многие из ближайших наших соседей старались использовать всякие российские «смутные времена» для приращения новых территорий.

Шведская «аренда» русской территории длилась немногим меньше столетия. А потом, как сказано в «Истории Петра Великого», «чтобы овладеть Невою, Петру прежде всего нужно было овладеть крепостью Нотебургом, или старинным Новгородским Орешком. По Невским берегам государь намеревался выйти к Балтийскому морю, говоря пушкинскими словами, “в Европу прорубить окно”». В начале августа 1702 года царь и двинул свои полки к Ладожскому озеру.

Описания историков лаконичны. «По прибытии Шереметева Петр повел войско к Нотебургу, — писал в середине XIX века С. М. Соловьев. — То была маленькая крепость, обнесенная высокими каменными стенами, шведского гарнизона в ней было не более 450 человек, но около полутораста орудий; у осаждающих было десять тысяч войска. После отчаянного сопротивления 11 октября комендант принужден был сдать город».

В современной «Энциклопедии для детей» сказано и того меньше: «В 1702 году обновленная русская армия появилась под Нотебургом и предприняла генеральное наступление на охранявшие этот район шведские войска. Штурмом взяв эту считавшуюся неприступной крепость, русские войска, развивая успех, в следующем году взяли Ниеншанц…»

Честно говоря, не впечатляет и не вдохновляет. Потому, наверное, взятие Нотебурга остается в памяти каким-то проходным событием на пути к Лесной и Полтаве, славным победам Русской армии, решившим исход Северной войны. Впрочем, теперь и они нам также известны только в общих чертах. А между тем, о штурме Орешка можно вспомнить немало.

«1(12) октября преображенцы и семеновцы получили приказание переправиться на правый берег Невы и овладеть находившимся там редутом. Царь лично участвовал в этом предприятии, которое увенчалось полным успехом. Шведы, дав один залп, бежали, и редут был занят без боя и без потерь. В тот же день коменданту было послано письмо с предложением сдать крепость, так как она обложена со всех сторон…».

Это строки из «Истории лейб-гвардии Семеновского полка», выпущенной в 1883 году к двухсотлетию полков «Петровской бригады». В том же году, кстати, вышла и «История лейб-гвардии Преображенского полка».

Из Семеновской истории узнаешь, что на предложение русских комендант крепости дерзко ответил, что просит четыре дня отсрочки, чтобы испросить разрешения на капитуляцию у генерала Горна, находившегося в Нарве. Шведы еще ощущали себя «нарвскими победителями», хотя русские уже потрепали их флотилии и на Белом море, у Архангельска и на Ладоге, а дотоле непобедимые сухопутные силы были биты при Эрестфере, Гумельсгофе и на реке Ижоре.

Когда Петр I приказал начать бомбардировку крепости, осажденные поняли, что переоценили свои возможности, но обстрел непрерывно продолжался до самого штурма. Это весьма не нравилось женам шведских офицеров, и комендантша прислала просьбу выпустить из крепости женщин.

Письмо принял сам царь и разрешил уйти не только женщинам, но и «любезным их супружникам». Разумеется, шведы не приняли издевательского предложения, и на следующий день, 4 (15) октября, Петр во главе десанта из трехсот гвардейцев переправился на ближние к крепости острова. Штурм был назначен на 11 — е. Идти на приступ должны были охотники-добровольцы, большинство были выбраны от Семеновского полка. Им дали штурмовые лестницы, были приготовлены лодки, а через Неву навели «летучий», т. е. временный, мост. Стены крепости уже были пробиты в нескольких местах, а под утро в Нотебурге начался пожар.

«В ночь на 11-е сделаны 3 залпа из мортир, условленный знак для штурма. По этому сигналу охотники Семеновского полка в числе 40 человек под командою сержанта Мордвинова двинулись к крепости. Пробежав под градом пуль и картечи до рва, они спустились в него, бросились к бреши, но были отбиты. Тогда послан им на помощь отряд под командою подполковника Семеновского полка князя Михаила Голицына», — написано в «Истории Семеновского полка».

«Под градом картечи, ядер и ручных гранат преображенцы и семеновцы пристали к острову у подошвы проломов и начали приставлять лестницы для штурма, — говорится в Преображенской истории. — Лестницы оказались короткими на полторы сажени, но гвардейцы не отступали. Стесненные у проломов, между подошвой стены и рекой, они в течение нескольких часов выдерживали ужасный огонь гарнизона и напрасно истощали усилия взойти на стены».

Бой продолжался 13 часов, но за все это время русские не смогли продвинуться вперед ни на сажень! На стены было не взойти, сверху на головы штурмующих летели пули и картечь, раскаленные ядра, бревна и камни.

«Во время боя наступил один момент, когда несколько солдат бросились бежать к реке, — вновь обращаемся мы к Семеновского истории. — Тогда князь Голицын, чтобы отнять всякую мысль об отступлении, приказал все свободные лодки оттолкнуть от берега. Петр, не видя успеха, послал повеление отступить, но посланный получил следующий ответ: «Скажи государю, что теперь я принадлежу не Петру, а Богу».

Впоследствии князь Михаила Михайловича Голицын стал генерал-фельдмаршалом.

Тринадцать часов продолжался бой, и русские оставались на Ореховом острове. Тем временем через реку к ним спешило подкрепление, которое вел поручик Александр Данилович Меншиков — будущий генералиссимус. Оценив самоотверженную настойчивость русских и поняв, что из-под стен крепости они все равно не уйдут, комендант Нотебурга принял решение о капитуляции. Барабаны ударили сигнал «отбой».

Шведы покидали крепость под оркестр, с распущенными знаменами и с оружием в руках — они заслужили почетную капитуляцию. Но и русские заслужили эту победу — в одном только Семеновском полку погибли майор, четыре обер-офицера и 116 нижних чинов, а пять обер-офицеров и 206 солдат были ранены.

Петр I распорядился переименовать Нотебург в Шлиссельбург — «Ключ-город», ключ к «воротам», закрывающим выход России к Балтийскому морю. Прошло всего полгода — и эти «ворота» оказались «распахнуты». Капитулировала крепость Ниеншанц, находящаяся близ устья Невы, и тогда в дельте этой реки был заложен Санкт-Петербург — будущая столица будущей Российской империи.

 

Военная реформа — век осьмнадцатый

Пятилетнее царствование Павла I предварило более чем полувековое правление Павловичей — императоров Александра I и Николая I, связанных с отцом не только по крови, но и по духу, а претерпевшая Павловскую военную реформу армия освободила Европу в 1813–1814 году. Уже одно это заставляет более внимательно отнестись к делам и личности этого государя. Участники разговора за «круглым столом», проведенного в правлении Центрального совета Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры (ВООПИК): Алла Бегунова — председатель ВИК ЦС ВООПИК, руководитель Военно-исторического клуба «Гродненский гусарский полк», член Союза писателей России; Александр Беспалов — кандидат исторических наук, член Военно-исторического клуба «2-й швейцарский полк»; Геннадий Готовцев — член Общества потомков участников Отечественной войны 1812 года, член Союза писателей России; Пантелеймон Грюнберг — кандидат исторических наук, член Пушкинской комиссии Института мировой литературы РАН; Вячеслав Лопатин — историк; Александр Подмазо — член Кружка ревнителей памяти Отечественной войны 1812 года; Алексей Поливанов, подполковник в отставке; Михаил Преснухин — член Военно-исторического клуба «Флигель-рота»; Анатолий Серегин — член Общества потомков участников Отечественной войны 1812 года.

БЕГУНОВА: В школьном учебнике истории Павел I четко обозначен как персонаж отрицательный: самодур, поклонник прусской системы… Царствование его было недолгим, но возникла армия Павла, именно она вышла на поля сражений с Наполеоном… А что это была за армия?

ЛОПАТИН: Мне кажется, с Павлом нет никакой проблемы, зато есть мода: вышел фильм «Бедный, бедный Павел», в филиале Малого театра показывали слезливую, абсолютно антиисторическую пьесу «Хроника дворцового переворота» — о том, какой был великий реформатор Петр III, кого Россия в нем потеряла. На этой почве вполне можно разводить фантазии.

БЕСПАЛОВ: Если так начинать, то скажем, что Екатерина II даже отдаленных прав на престол Российской империи не имела и пришла к нему на штыках пьяной гвардии, убив законного мужа — императора Петра III, внука Петра Великого. А все плоды и реформы, им начатые, она присвоила себе.

ЛОПАТИН: Екатерину возвела на престол пьяная гвардия? Нет, гвардия просто перешла на сторону императрицы, произошел бескровный переворот — это потом уже народ петербургский выпивал по случаю. Фридрих II, кумир несостоявшегося императора, писал, что Петра III «выгнали спать, как нашалившего младенца». Самому же Петру он, кстати, еще раньше писал: «Слушайтесь Екатерину, Екатерину слушайтесь!»

— Это естественно: София Ангальт-Цербстская была ставленницей прусского короля, хотя и не оправдала его ожиданий. Кстати, большинство воспоминаний о причинах и обстоятельствах переворота упирается в единственный источник — мемуары Екатерины II и созвучны с ее оценками. Но не секрет, что Петр III фактически заложил фундамент Екатерининских реформ, хотя этому факту историки находили самые оригинальные объяснения, вплоть до того, что государь убежал к любовнице, а запертый в кабинете секретарь сочинил указ о вольности дворянства. Однако давайте обратимся к реформам Павловским.

БЕСПАЛОВ: Великий князь Павел Петрович, которого матушка отстранила от всех дел, был человек умнейший, прекрасно мог анализировать ситуацию. Уже в 1774 году он предложил систему реформ, направленных на наведение порядка в государственном управлении, сокращение бюджетных расходов на вооруженные силы и флот. Однако доклад был положен под красное сукно.

ЛОПАТИН: Вы читали? Павел предлагал завести в России наемную армию. Я полагаю, что это не реформа, а отступление от всех традиций, шаг в прошлое!

СЕРЕГИН: Маленький, но существенный штрих: офицеры и генералы должны были быть русские дворяне, а остальные — наемники. Кстати, в своих имениях Суворов проводил такую же политику, в миниатюре, конечно. Своих крестьян он не отдавал в рекруты, он рекрутов покупал. Чем одно не тождественно другому? Так что, думаю, это было бы благо для народа.

ГРЮНБЕРГ: Но когда Павел пришел на престол и царствовал — была ли наемная армия? Нет! Зачем его зря критиковать?

ЛОПАТИН: Зато у великого князя Павла Петровича были пресловутые «гатчинцы» — по примеру Петра III, в свое время набравшего так называемое Голштейнское войско.

БЕСПАЛОВ: Да, в 1783 году, когда представилась такая возможность, при попустительстве генерал- фельдмаршала Салтыкова в Гатчине начинает создаваться своя армия. О ней существует много суждений, в основном про «гатчинцев» говорят, что это были алкоголики, неудавшиеся офицеры, мелкопоместные дворяне, которые не прижились в армии.

БЕГУНОВА: Они армию просто засоряли!

БЕСПАЛОВ: Да, говорят, что это был сор армии. Действительно, великий князь подбирал себе в войска неродовитых и мелкопоместных, но зато грамотных офицеров. Они знали службу, знали фрунт, прекрасно справлялись со своими обязанностями. Гатчинские войска наследника-цесаревича являли собой образец будущей Русской армии — настоящей! Не распущенной и разнузданной, а дисциплинированной силы. Хотя Екатерининская армия воевала много, но порядка в ней было мало.

ЛОПАТИН: Чем же, по-вашему, была плоха армия, которая шла от победы к победе? Русско-турецкая война была не просто войной против Османской империи, она была войной против мощной европейской коалиции. Воевали турки, за ними стояли Англия и Пруссия: Англия готова была послать флот в Балтику и на Черное море, Прусская армия сосредоточивалась на границе с Лифляндией. Русские выиграли войну, и в этих труднейших условиях — ни единого поражения!

ПОДМАЗО: Однако при всех ее победах Екатерининская армия была разгильдяйской, причем с большой буквы. Командиры полков могли выходить к своим полкам, даже являлись на парады, в халатах и ночных колпаках. Офицеры могли месяцами, даже годами жить в деревне. Все это считалось армией!

БЕСПАЛОВ: К концу царствования Екатерины II 50 тысяч солдат были растасканы по имениям, где работали на своих командиров, что подтверждено полковыми документами. Гвардия вообще была абсолютно небоеспособна.

ГРЮНБЕРГ: Можно говорить, что при Екатерине одновременно было несколько армий. Одна воевала, другая числилась на бумаге.

БЕСПАЛОВ: Законный наследник престола, ожидавший его почти сорок лет, Павел Петрович готовил в Гатчине свою военную реформу. Здесь была отработана тактика взаимодействия всех родов войск, создана великолепная артиллерия — командовал ею Аракчеев. Гатчинцев гоняли по плацу по восемь часов в день — они занимались строевой подготовкой, боевой подготовкой.

БЕГУНОВА: Восемь часов по тем временам — это очень много.

БЕСПАЛОВ: Это нормальное время! Солдат должен знать службу, офицер должен знать фрунт, не должен путаться ни при захождении, ни при развертывании, потому что любое промедление на поле боя стоит больших потерь. Это была нормальная дисциплинированная армия, которую, кстати, великий князь не боялся — для российских государей явление редкое. Казарм в Гатчине не было — солдаты жили в левом крыле дворца, рядом с великокняжеской фамилией.

БЕГУНОВА: Все две тысячи?

БЕСПАЛОВ: Да, представьте себе! Караульное помещение также находилось рядом с дворцом. Однажды в 1794 году Аракчеев, будучи караульным офицером, допустил мелкую оплошность, и цесаревич его выбранил — Павел Петрович был гневлив, но отходчив. Аракчеев выбежал в церковь, там никого не было, он стоял и плакал. Вдруг — шаги. Поворачивается — Павел Петрович:

— Что ты плачешь?

— Я боюсь лишиться милости вашего императорского высочества!

— Ты ее не лишишься! Служи честно, а за мной служба не пропадет!

Собственно, Аракчеев был образцовым офицером, как и многие другие.

Тот же, кто недобросовестно выполнял свои обязанности, в Гатчине не приживался. Иностранные специалисты признавали, что гатчинская конная артиллерия стояла на первом месте в мире, что пехота не уступала ни одной европейской армии.

БЕГУНОВА: Но ведь Гатчинская армия в бою испытана не была.

ПРЕСНУХИН: Русский офицерский корпус во время правления Екатерины получал опыт и образование на полях сражений, а не на Гатчинских полях, где только маршировали взад и вперед, и больше ничего не могли делать.

БЕСПАЛОВ: Я бы так не сказал. Во время Русско- шведской войны на театр военных действий был послан батальон Гатчинского гренадерского полка. Он был распределен по флотским командам, принимал участие в сражении при Рочесальме, за что все его чины были удостоены медали, и второй — за заключение мира в 1790 году. Хотя Екатерина желала разогнать эту «батюшкину армию», как она ее называла, цесаревичу удалось вернуть своих гренадеров обратно. Боевой опыт был — другое дело, что сама по себе эта Гатчинская армия была невелика. К концу царствования Екатерины II она состояла из 2800 чинов — шести пехотных батальонов, роты егерей, артиллерийского полка, батареи конной артиллерии и трех полков кавалерии: гусарского, жандармского и казачьей сотни.

ЛОПАТИН: Но ведь это была эпоха массовых армий! Французская революция разогрела колоссальную энергию масс, на поля сражений выводились сотни тысяч людей, а вы про гатчинские батальоны рассказываете!

БЕСПАЛОВ: Эти батальоны должны были определить лицо будущей армии! Поэтому здесь существовал специальный тактический класс, где разбирались все премудрости и хитрости уставов, овладения военным делом. В Гатчине регулярно проводились маневры, чуть ли не по две-три недели в месяц — с мая по октябрь.

ЛОПАТИН: А разве Русская армия маневров не знала? Гильоманш-Дюбокаж, адъютант Суворова, описал маневры, которые проводил великий полководец. Это, по мнению опытного, просвещенного француза, был подлинный шедевр. Он писал, что рекрут, прошедший суворовскую школу, дрался на уровне ветеранов. Стал ли кто-то из гатчинцев знаменитым полководцем, прославленным героем?

БЕСПАЛОВ: Нет, никто не стал, и критики любят приводить такой пример: когда стали открывать в Гатчине доску офицерам, отличившимся в Отечественной войне 1812 года, не нашлось, кого из офицеров бывшей Гатчинской армии внести.

— Неудивительно. История Гатчинских войск завершена в 1796 году. Павел набирал в них в основном уже послуживших офицеров, ив 1812 году самым молодым из гатчинцев было за 40. Если обратиться к исследованию «Офицеры Русской армии — участники Бородинского сражения», можно узнать, что людей в возрасте 41–45 лет было среди них 3,2 процента и один процент — от 46 до 55. Все остальные были моложе! Такая же картина была по всей армии.

БЕСПАЛОВ: Гатчинцы были прекрасными администраторами. Это граф Аракчеев, который очень много сделал на посту военного министра, это московский губернатор граф Ростопчин, это генерал-губернатор Западной Сибири Капцевич. Хотя, командир гренадерского батальона гатчинец подполковник Рощин отличился в Альпийском походе, за боевые отличия был удостоен командорского креста ордена Святого Иоанна Иерусалимского и ордена Святой Анны 2-го класса. Да и Капцевич был удостоен высших наград за боевые заслуги.

— Петр Михайлович Капцевич, впоследствии генерал от артиллерии, при Бородине командовал дивизией — награжден орденом св. Георгия 3-го класса, при Лейпциге корпусом — св. Георгия 2-го класса. Гатчинцы начали выдвигаться только при Павле I, а потому и перейдем к его царствованию и военным реформам.

ЛОПАТИН: Приговор Павловским реформам вынес Суворов:

«Нерусские преображения! Всемогущий Боже, даруй, чтобы зло для России не открылось прежде ста лет!..» Александр Васильевич говорил: «Нет вшивее пруссаков — лаузер, или вшивень, назывался их плащ. В цейхгаузе или возле будки без заразы не пройдешь, а головной их вонью вам подарят обморок. Мы от гадины были чисты…» Ранее в России была потемкинская форма — он отменил букли и косы, пудру и сало, которым волосы мазали. Потемкин считал: «Туалет солдатский должен быть таков — что встал, то и готов. У них камердинеров нет. Сколько храбрых душ из-за этих причуд пошли на тот свет». Павел Петрович сделал огромный шаг назад!

БЕСПАЛОВ: До 1783 года Российская армия носила такую же униформу, которую семьдесят лет с успехом носили все армии мира. Кстати, выдающийся русский полководец генерал-фельдмаршал граф Петр Александрович Румянцев-Задунайский был большим поклонником прусских уставов и Фридриха Великого. Он был большим поклонником прусской формы — солдаты его шефского полка и его армии не носили форму русского образца, она была им запрещена…

ЛОПАТИН: Есть воспоминания генерала Комаровского, адъютанта великого князя Константина Павловича. По возвращении из Швейцарского похода Павел спросил сына: «Говори откровенно, как форма?» Тот отвечает, что неважнецкая, мешает. Но все кончилось государевым криком: «А, потемкинскую вспомнили!»

ПОДМАЗО: Я предлагаю разделить два аспекта: реформу униформы и военную реформу, боевую подготовку армии. Реформа обмундирования явилась злом для России, потому что Павловская форма была хуже Екатерининской. Но ведь хваленая Потемкинская форма не пережила своего создателя — это тоже надо признать. А после ухода Павла I форма стала еще менее удобной — короткие фалды, которые перестали греть солдата, слишком высокий воротник.

— Участники военно-исторических клубов говорили, что павловские мундиры оказались гораздо удобнее тех, что были в 1812 году. Об этом мы разговаривали в Швейцарских Альпах во время празднования 200-летия Суворовского похода. Впрочем, обратимся непосредственно к военной реформе Павла I.

ПРЕСНУХИН: А можно ли называть те изменения в армии, которые произвел Павел Петрович, реформами? Реформы, так раньше по крайней мере считалось, — это нечто положительное: развитие, модернизация, совершенствование. То же, что произвел Павел I, — это был полный регресс, забвение всех прежних заслуг Русской армии — Екатерининского и даже Петровского времени. Возвращение и прямое заимствование не только прусских тактики и униформы, но даже и взаимоотношений в армии очень удивляет.

ЛОПАТИН: Совершенно согласен! Настоящие реформы дают положительный результат, а в тех условиях все делалось по прусскому образцу. Но прусская армия — образец для подражания — вскоре была полностью разгромлена в сражениях при Иене и Ауэрштедте. На Пруссии был поставлен крест!

ГРЮНБЕРГ: Павел был предан памяти своего отца — до того, что он не разбирался, правильно тот делал или нет. А ведь во времена Петра III именно пруссаки были законодателями «военной моды» в Европе. Скажите, а Петр I опирался на национальный военный опыт или на западный?

ПРЕСНУХИН: Самое главное, что сделал Павел Петрович, — унизил Русскую армию, не только офицерский корпус, но и солдат, низвел их до положения не то что рабов, а скотов. При Екатерине армия состояла из бывших крепостных — это были рабы по определению, но офицерский корпус был свободным сословием, они могли служить или не служить в армии, шли на службу только по своему желанию. Унизив офицерский корпус, заслуженный в боях, Павел Петрович низвел и их до состояния рабов. Правда, рабов одного человека — императора.

ГРЮНБЕРГ: Простите! У нас в армии рабов никогда не было — была присяга, перед которой были равны и офицеры, и солдаты.

ГОТОВЦЕВ: Скажите, а что такое дворянство? Этот класс был создан как воины, служилые люди! Потому не случайно, что первый шаг в военной реформе, который сделал Павел, была отмена Манифеста о вольности дворянства.

— Немножко не так: Павел не стал бы отменять Манифест, подписанный его отцом, Петром III. Зато уже 8 ноября 1796 года был оглашен его Указ о запрете дворянам, приписанным к гвардии, манкировать службой…

ГОТОВЦЕВ: Так что офицерам, которые жили в своих имениях, предаваясь праздности и увеселениям, развращались в безделии, приходится возвращаться в полки. Именно тогда, кстати, в Москве строятся Покровские казармы, Алешинские и другие казармы… То же самое и в Петербурге. Теперь уже офицеры и генералы живут при казармах и служат. Этот указ — определенная мобилизация сил.

ПОЛИВАНОВ: Историю России в период Наполеоновских войн я изучал, разбирая наш семейный архив. На основании документов моего прапрадеда Николая Петровича Поливанова, который служил во времена императора Павла, могу сказать, что в армии был абсолютный порядок, и что доблесть офицерского состава просто поражала! Поэтому считаю, что реформы были во благо!

— Мы вообще-то до сих пор так и не сформулировали, что это такое — Павловские военные реформы…

БЕСПАЛОВ: Император Павел делал все возможное, чтобы реорганизовать армию, привести ее в порядок. Первым делом он потребовал, чтобы о солдате думали как о солдате, — солдат должен служить. Впервые за многие царствования русского солдата стали вовремя кормить, одевать, обувать, вовремя выплачивать жалованье. Впервые были введены награды за выслугу лет для солдат: Анненская медаль и знак ордена св. Иоанна Иерусалимского, и награжденные ими не подвергались телесным наказаниям. Говорят про букли и косы, но ведь именно при Павле была введена и шинель, дошедшая почти до нашего дня; солдату была дана теплая цигейка под мундир. Можно и про то вспомнить, что всех унтер-офицеров, проделавших Швейцарский поход, государь произвел в офицеры, то есть возвел в дворянское достоинство. При Павле появились и коллективные награды — полки награждались знаменами, «гренадерским боем».

ПОДМАЗО: В Екатерининское время каждый командир воевал, как самому ему вздумается, потому военные успехи в большей части зависели от выдающейся личности. Если вычеркнуть из нашей армии XVIII века Румянцева, Потемкина, Суворова, что остается от среднего русского офицерства? Ни-че-го! Павел это дело регламентировал. В первый год своего правления он ввел уставы, по которым долго жила Русская армия. Теперь уже любой офицер знал, что, когда и где ему следует делать. Благодаря уставам поднялся уровень офицерства.

ЛОПАТИН: А разве Екатерининская армия не была образцом службы? Свое теоретическое наследство оставил Румянцев; Суворов написал «Науку побеждать» — боевое наставление; у Потемкина четыре огромных тома осталось: как воспитывать офицерский корпус, генералитет, какие надо учения проводить. Основная его установка была, что солдат должен быть готов к боевым действиям. Нельзя говорить, что в Екатерининской армии каждый делал, что хотел, были планы войны, было взаимодействие корпусов и армий. К сожалению, весь этот опыт до сих пор не оценен русскими военными историками.

ПРЕСНУХИН: Зато при Павле Петровиче командир только и знал, что делать, чтобы отчитаться перед инспектором и затереть глаза императору, — мол, в полку все в порядке. Не было ни тактических инструкций, ни боевого устава, ни применения его для военных действий!

БЕГУНОВА: В нашем клубе — Гродненском гусарском полку — мы очень хорошо знаем устав 1797 года и приложение о полевой гусарской службе. Изучили его и столько деталей узнали! Пуговицы пересчитали, пряжки, застежки, все узнали про седловку, как вынимать саблю, как ее держать и салютовать… А про бой — пять глав. Большая часть устава посвящена деталям гарнизонной службы. Введение Павловских уставов было благом для армии, но армии мирного времени.

ГРЮНБЕРГ: Действительно, устав под казарменную службу, но ведь Павел, сидя в своей гатчинской изоляции, иной и не знал, и требовать того от него нельзя: среда-то у него была невоенная! И аппарата, извините, у него не было. Это тоже понимать надо.

СЕРЕГИН: Букли, шаг, мундир — да, это все для парадов. Но ведь Павел Петрович в первое время был миротворцем, мы это забываем! Он предложил прекратить войны в Европе, а если уж монархам неймется, то пусть они и вызывают друг друга на рыцарские турниры, а их верноподданные созерцают, как они сражаются. Так что упрекать не надо.

ПОДМАЗО: Что Павел I очень большое внимание уделял плацу, говорят много. Но ведь он вызывал в Петербург команды из полков и инспектировал их, показывал, как надо и сам смотрел, что в полку творится. Не то, что бумагой докладывал командир, а что в действительности. Мы забываем еще такой аспект, как быстрое омоложение комсостава. Если при Екатерине в полках был двойной, а то и тройной штат офицеров, и большая часть из них на службе вообще не появлялась, хотя чины им шли, то при Павле чины получали реально служившие. Это сказалось на боеспособности армии: кто службу знает, тот и продвигается.

ЛОПАТИН: Извините, но единственный человек, который прославил Павловское царствование, был Суворов. А кто выиграл войну с Наполеоном в 1812 году? Пушкин так сказал про князя Кутузова: «Сей остальной из стаи славных Екатерининских “орлов”». Ему и в голову не пришло сказать, что выиграли Павловские воспитанники, гатчинцы. У Багратиона, Раевского и многих тысяч офицеров с ними не было ничего общего.

— Позвольте, «орлы»-то в большинстве своем были именно Павловские и Александровские. В «Российском архиве» был помещен обзор «Русские генералы в войнах с Наполеоновской Францией в 1812-1815годов», куда включено 550 фамилий. Только 12 человек — в том числе князь Смоленский, Беннигсен, Тормасов, атаман Платов — получили генеральские чины от Екатерины II. Зато 117 — Багратион, Барклай де Толли, Витгенштейн, Коновницын, Милорадович, Остерман-Толстой, Дохтуров — получили генеральские чины от Павла Петровича.

ЛОПАТИН: Так они же при Екатерине офицерами были!

— Но ведь не она, а Павел остановил свой выбор на этих блистательных военачальниках, хотя было предостаточно претендентов. В книге Любомира Григорьевича Бескровного «Русская армия и флот в XIX веке» указано, что в 1826 году было 25919 офицеров и 506 генералов — времена несколько иные, но соотношение близкое. Ясно, что государь имел огромное поле для выбора. Кстати, Екатерина II предпочла перечисленным Павловским генералам не только своего фаворита Платона Зубова, но и его братьев. Платон был 1767 года рождения, Валериан — 1771-го, а вот Барклай де Толли — 1757-го, и генералом он стал в 41 год, что по тем временам поздновато.

ЛОПАТИН: Все же возглавить поход Русской армии для спасения гибнущей Австрии Павел Петрович поручает Суворову, которого вызывает из ссылки. Правда, командуя коалиционными войсками, Суворов был практически лишен полномочий главнокомандующего.

СЕРЕГИН: Согласимся, что у Суворова характер был очень неуемный, Александр Васильевич знал себе цену и позволял себе немалые вольности, хотя по отношению к императору надо было бы соблюдать некоторую субординацию.

ГРЮНБЕРГ: Мне кажется, Суворов и Павел были просто созданы друг для друга — два абсолютных идеалиста, два горячих человека. Кстати, известно, что Суворов в Кончанском занимался шагистикой с мальчишками для своего удовольствия. Это факт! А доверие к Суворову Павел Петрович во время похода предъявил чрезвычайное: он ему доверил собственного сына, Константина.

СЕРЕГИН: Отпуская Суворова на европейский театр военных действий, государь говорит: «Воюй, как знаешь!» Обстановка изменилась — пройти по Европе с парадом, с миром не удалось, и с этим надо считаться.

ЛОПАТИН: Суворов был назначен после того, как англичане и австрийцы, наши союзники, сказали Павлу, что у него есть такой полководец. Тут-то и пришлось говорить: «Воюй, как умеешь»… И он воевал. А выдвиженец Павла генерал Герман капитулировал перед французами в Голландии; генерал Римский-Корсаков, имея значительные силы, подвергся разгрому в Цюрихе.

ГРЮНБЕРГ: Эти военные поражения — проигрыши политиков, а не армии. Генерал Герман был оправдан — он был великолепный генерал, вот только попал в ситуацию, где не военные решали. И Римский-Корсаков был не виноват! Вообще напрасно некоторые утверждают, что Швейцарская кампания была проиграна Суворовым. Недаром Массена сказал, что за этот поход он отдал бы все свои победы. И давайте помнить, что Павловская реформа — это не реформа в отношении тактики и стратегии, а совершенно другие вещи.

ПРЕСНУХИН: Главная антиреформа Павла I — уничтожение службы Генерального штаба и соответственно системы штабов вплоть до полкового, ротного уровня. Он ввел такое единоначалие, что командир роты должен был буквально о каждом своем движении сообщать напрямую императору и дожидаться высочайшего соизволения. Кампании в Италии и в Голландии были проиграны потому, что в армии не осталось ни одного штабного офицера — даже главнокомандующему не было разрешено иметь помощника. При Аустерлице осталась такая же система, поэтому всеми штабными делами — управлением войсками в бою, движением колонн и снабжением — заправляли австрийцы.

ЛОПАТИН: Павловские реформы привели к серии страшных поражений. После них были Аустерлиц, Фридланд и пожар Москвы. Александр I и Николай I были гатчинцами — они устраивали грандиозные парады и разводы, войска на парадах были хороши, офицеры красивы, но эпоха Павловичей закончилась катастрофой в Крымской войне.

ГРЮНБЕРГ: Разве Петр I не проигрывал Нарву, как Александр I Аустерлиц? Кстати, при Аустерлице наши взяли знамя и пушки, а французы никогда не проигрывали так, чтобы брать трофеи у победителей. И разве русские не были потом в Париже?

ПОДМАЗО: Говоря о Павле I, мы забываем, что на престоле он был всего-то пять лет. Какие реформы реально можно сделать, учитывая, что последние два года его окружение практически все делало в пику императору, передергивало его указы? Реформы были начаты, но не закончены — отсюда многие беды нашей последующей истории.

БЕСПАЛОВ: Оценивая личность и деятельность Павла Петровича, надо учитывать, что солдаты его любили, а офицеры ненавидели. Кто убивал государя? Генералы и штаб-офицеры! Солдаты стояли на улице и плакали, когда им сообщили, что императора убили.

ЛОПАТИН: Я считаю, что лучшие воспоминания о перевороте оставил генерал Николай Александрович Саблуков. Когда солдаты Конной гвардии убедились, что Павла нет, Саблуков у них спрашивает: «Ну что, присягнете?» — «А нам кто ни поп, тот и батька!» Вот и все отношение.

— Не совсем так. Речь командира полка генерала Тормасова о вступлении на престол Александра I — по воспоминаниям Саблукова — не вызвала положенного крика «Ура!», а фраза насчет «попа и батьки» предварялась утверждением, что Александру «лучше покойного не быть». Для вымуштрованной гвардии это могло считаться непозволительным вольнодумством.

В этом разговоре мы не ставили перед собой цели явить истину в последней инстанции — гораздо важнее заставить читателя задуматься, вызвать интерес к событиям прошлого, к истории Российского государства. Известно, что человек, богатый опытом минувшего, ориентируется в событиях современности гораздо лучше, чем тот, кто все происходящее воспринимает «с нуля».

 

«Виноватого Бог простит!»

«Для сохранения памяти в преъидущих веках великих дел генерал-фельдмаршала Нашего графа Суворова- Рымникского […] и в знак признательности Нашей перед целым светом, жалуем ему […] знаменитое достоинство князя Российской Империи с титулом Италийского…»

Из указа императора Павла I.

«Его Императорское Величество в благодарность подвигов князя Италийского графа Суворова-Рымникского повелевает гвардии и всем Российским войскам даже и в присутствии государя отдавать ему все воинские почести подобно отдаваемым особе Его Императорского Величества».

Из Высочайшего приказа.

«Побеждая повсюду и во всю жизнь вашу врагов Отечества, не доставало вам еще одного рода славы: преодолеть самую природу; но вы и над нею одержали ныне верх. Поразив еще раз злодеев веры, попрали вмести с ними козни сообщников их, злобою и завистью против вас вооруженных. Ныне, награждая вас по мере признательности Моей и ставя на высшую степень, чести и геройству предоставленную, уверен, что возвожу на оную знаменитейшего полководца сего и других времен»

Из рескрипта императора Павла I о возведении Суворова в почетное достоинство генералиссимуса всех российских войск.

Был май 1800 года. В окраинной части Петербурга, именуемой Коломной, в небольшом двухэтажном доме на Крюковом канале умирал генералиссимус князь Италийский граф Александр Васильевич Суворов-Рымникский. В невозвратном прошлом остались недавние победы на итальянской и швейцарской землях, восторг и благодарность Европы, небывалые милости русского императора. В настоящем были опала и ожидание близкого конца.

Почему? Да потому, что Россия вступала в очередную мирную полосу. По крайней мере, казалось, что именно так.

Думается, что утверждение это вызовет несогласие строгих знатоков, и они начнут говорить о противоречивом характере императора, об интригах, которые плелись его противниками, о том, что Суворов допустил некоторые тактические ошибки «на паркете», и о многом другом. Все это так, однако главная причина была в том, что война закончилась и Россия воевать более не собиралась.

Самодержцы ценили Суворова. Елизавета Петровна приметила его еще гвардейским капралом и наградила серебряным рублем.

Вступив на престол, Екатерина II произвела Суворова в полковники Астраханского пехотного полка. В период коронации, когда гвардия ушла в Москву, этому полку было поручено содержать городские караулы в Санкт-Петербурге. Тридцать шесть лет службы Суворова под знаменами Екатерины прошли в непрерывных походах, боях и трудах по укреплению границ на юге, западе, северо-западе, и в 1794 году государыня произвела Александра Васильевича в генерал-фельдмаршалы. Известно, что полководец отличался своеобразным характером, его знаменитые чудачества порой были дерзки, но он мог себе это позволить, потому что был незаменим для вечно воюющей державы.

Однако период победоносных екатерининских войн завершился, а императрица ушла в небытие, оставив Россию в довольно плачевном состоянии. Ее сын, император Павел, принялся наводить в государстве порядок. Работа это была титаническая, к тому же затрагивала интересы высших слоев общества. Государь хотел, чтобы все подчинялись закону — вне зависимости от чинов, титулов и заслуг.

Вот и фельдмаршалу Суворову сказали, что его эскапады несовместимы с требованиями военной дисциплины. «Мне поздно переменяться, — ответил полководец. — Доложите императору, что матушка его, Екатерина, тридцать лет терпела мои причуды, и я шалил под Рымником и под Варшавою, а для новой дисциплины слишком стар!» Доложили, и Александр Васильевич отправился в сельцо Кончанское… Историки единодушно осуждают императора Павла за эту ссылку, но что ему было делать, если полководец намеренно утрировал требования воинской дисциплины, откровенно издевался над установленной формой одежды и новыми порядками? Суворов оказался невостребованным аккурат до начала следующей войны.

«Теперь нам не время рассчитываться. Виноватого Бог простит. Римский император требует вас в начальники своей армии и вручает вам судьбу Австрии и Италии. Мое дело на сие согласиться, а ваше — спасти их! Поспешите приездом сюда и не отнимайте у славы вашей время, а у Меня удовольствие вас видеть».

Из письма Павла I.

Дальнейшее известно. «Маститый старец» отправился к армии и в очередной раз прославил Русское оружие и само Русское имя. А в то самое время в России плелись сети коварной интриги.

Как мы сказали, реформы императора Павла, направленные на то, чтобы навести порядок во всех отраслях общества и улучшить жизнь низовых слоев населения, встречали ожесточенное сопротивление верхов. Ведь если, например, улучшался солдатский быт, то командиры не могли уже бесконтрольно тратить казенные деньги. Регламентировалась барщинная работа крепостных — значит, ретивым помещикам не удавалось выжимать из них последние соки…

Стоит учесть, что государь норой перегибал палку, а вокруг трона хватало и дураков, которые излишним усердием могли извратить любое дельное начинание, и людей злонамеренных, которые реформы саботировали. Вот почему число лиц, недовольных императором Павлом, возрастало. Да тут еще и англичане не жалели золота, стараясь повернуть политику России в русло своих интересов.

Тайной оппозиции была нужна Личность, одно имя которой уже могло убедить народ в правоте заговорщиков. Суворов безусловно подходил на эту роль, а потому, говоря языком спецслужб, к нему был сделан подход — еще до Швейцарского похода. Не то Беннигсен, не то Пален предложил опальному полководцу вступить в заговор. Тот наотрез отказался: «Крови боюсь!»

Однако заговорщики Суворова в покое не оставили. Им было понятно, что возвратившийся из знаменитого похода полководец сделает царский трон незыблемым, а то подчеркнутое уважение, которое оказывает государь военачальнику, поднимает и авторитет Павла в народе и в войске. Значит, необходимо было поссорить монарха и генералиссимуса.

Можно долго рассказывать, как формировался характер Павла Петровича, откуда появились в нем подозрительность, недоверчивость и, одновременно, простодушие. Играя на этих качествах, интриганы смогли окружить престол, удалив от него таких верных слуг, как Аракчеев, Ростопчин… Как Суворов.

Можно только догадываться, что именно нашептывали монарху мнимые доброжелатели. Очевидно, говорили о том, что, получив воистину царские почести, полководец может войти во вкус и попытается сменить царя…

Известно, что и русские государи, и последующие советские правители боялись своих выдающихся полководцев. Схожими представляются судьбы князя Пожарского, фельдмаршала Барклая де Толли и маршала Жукова. В грозную годину каждый из них был наречен «спасителем Отечества», но после войны задвинут на второстепенные должности… А высшие военные посты занимали пусть не столь отличившиеся и даровитые, далеко не самые блистательные, зато во всем послушные властям военачальники. Такие, что слова поперек не скажут и свою точку зрения отстаивать не будут — за неимением оной. Такие, за кем войска не пойдут, если вдруг полководцу чего и заблагорассудится. В общем, военного переворота ни задумать, ни осуществить они не смогут.

Потом, правда, при открытии военных действий такая «селекция» оборачивалась большой кровью. Но в России народу много, так что государи того не боялись. Враг мог дойти до самого сердца империи — а к тому времени бездарные военачальники уходили в небытие, и жизнь выдвигала новых полководцев, которые опять поднимали Россию на высоты славы.

К тому же, даже современная история убедительно доказала, что в России военачальник и политик — понятия отнюдь не равнозначные… По-настоящему талантливый военный человек по сути своей — не политик.

Нелепо было думать, что генералиссимус Суворов вознамерится стать царем Александром — да вот, убедили Павла в такой нелепице. Если б была война, то государь сразу отправил бы Суворова громить турок, французов, поляков или еще кого. Но войны не ожидалось, и потому царь мог себе позволить отменить торжественную встречу великого полководца, и распорядился, чтобы генералиссимус въехал в Санкт-Петербург по-тихому. Старик Суворов был тяжело болен после труднейшего похода, а незаслуженное оскорбление нанесло ему сильнейший удар. 6 (18) мая 1800 года Александр Васильевич скончался.

Вдень похорон, когда траурная процессия следовала не Невскому проспекту, на углу Садовой улицы ее встретил император Павел и молча склонил обнаженную голову. По лицу государя текли слезы. Современник свидетельствовал, что Павел «весь день был не весел, всю ночь не спал и беспрестанно повторял слово “жаль”». Но мог ли император предвидеть, что смерть Суворова стремительно приближает его собственную кончину?

 

Тайная миссия поручика Орлова

В школьные времена казалось, что мы знаем о войне 1812 года все: переход Наполеона через Неман, соединение 1 — й и 2-й армий у Смоленска, прибытие Кутузова, сражение при Бородино… Но это только казалось, потому как на самом деле история Отечественной войны гораздо обширнее, насыщеннее событиями, изобилует тайнами, загадками и секретами.

«13 (25) июня, в два часа ночи, государь, призвав к себе Балашова и прочтя ему свое письмо к Наполеону, приказал ему отвезти это письмо и лично передать французскому императору. Отправляя Балашова, государь вновь повторил ему слова о том, что он не помирится до тех пор, пока останется хотя один вооруженный неприятель на русской земле, и приказал непременно передать эти слова Наполеону», — писал в романе «Война и мир» граф Толстой.

Кажется, в чем тут загадка, если миссии генерал- адъютанта Александра Дмитриевича Балашова посвящены 18 страниц романа, и она фигурирует во многих воспоминаниях современников?

Вот что писал сенатор Евграф Федотович Комаровский: Наполеон, «не давши времени Балашову отвечать, спрашивает у Коленкура:

— Вы знаете Москву? Большая деревня, где видно множество церквей — к чему они? В теперешнем веке перестали быть набожными.

На сие Балашов отвечал:

— Я не знаю, Ваше Величество, набожных во Франции, но в Гишпании и в России много еще есть набожных».

А это — из воспоминаний самого Александра Дмитриевича Балашова:

«Помолчав немного, Наполеон, оборотясь ко мне, спросил:

— Какая дорога в Москву?

Я отвечал ему:

— Ваше Величество, этот вопрос меня немного затрудняет: русские говорят так же, как и французы, что все дороги ведут в Рим. Дорогу на Москву выбирают по желанию: Карл XII шел через Полтаву».

Речь Балашова представляется весьма афористичной, что дало повод некоторым из его современников усомниться: а не придумал ли генерал все свои вызывающе- патриотические замечания на обратном пути? Но разговор у нас совсем не о том — ведь генерал Балашов не был главным действующим лицом в этой истории. Впрочем, уделим ему еще немного времени.

В ту пору Александру Дмитриевичу было почти 42, и уже четырнадцать лет он был генералом. Послужил в гвардии, в армии и даже в гарнизонных частях. При Павле был комендантом в Омске, где вскрыл мошенничество статских властей, за что сам и пострадал. Был генерал-губернатором в Ревеле, готовил город к обороне с моря против англичан, а когда политика переменилась — чуть ли не подружился с адмиралом Нельсоном. Зато с нечистоплотным гражданским губернатором ужиться не сумел.

Затем Балашов стал московским обер-полицмейстером, основательно подтянул полицию в первопрестольной и в награду был назначен генерал-кригскомиссаром. Но лишь вошел в курс дела, как император сделал его петербургским обер-полицмейстером. Понижение, однако высокое монаршее доверие. Зато через год генерал уже был столичным военным губернатором, потом — членом Государственного совета и, наконец, — министром полиции.

Толстой несколько неточен: 25 июня Александр I вызывал своего министра не в два часа ночи, а в 10 утра и приказал ему быть в готовности отправиться к императору французов. Он сказал:

— Я не ожидаю от этой посылки прекращения войны. Но пусть это будет известно Европе и послужит новым доказательством, что войну начинаем не мы.

Миссия, как видите, носила сугубо пропагандистский характер. Повторный вызов и чтение письма действительно были в 2 часа, но уже 14 (26) июня. Ранним утром того же дня генерал выехал из Вильно в западном направлении. Сопровождал его поручик Кавалергардского полка Михаил Федорович Орлов.

Через три часа они были остановлены неприятельским разъездом и препровождены к маршалу Даву, который потребовал отдать ему письмо, адресованное Александром I Наполеону. Балашов возражал, ссылаясь на указание передать пакет в собственные руки повелителя французов, но герцог недвусмысленно объяснил, что здесь распоряжается он, а не русский царь…

Два дня парламентер томился в ожидании и неведении — он не предполагал, что Бонапарт, давно уже получивший письмо, приказал не спешить с доставкой самого Балашова в императорскую квартиру… Зато не скучал Орлов, который быстро завел себе немалое количество знакомых среди неприятельских офицеров и проводил время в болтовне с ними.

Потом русскому посланнику сообщили, что его ждет Наполеон — причем там же, в Вильно, в том же дворце, откуда провожал его русский царь. Александр Дмитриевич уехал, оставив своего спутника в штабе Даву. О том, что было с генералом дальше, можно прочитать у Толстого, а мы останемся с Орловым.

Впрочем, за время всей этой поездки поручик лишь раз обратил на себя общее внимание — когда за обедом у маршала Даву принялся остроумно вышучивать своих собеседников, наполеоновских офицеров, тем самым вызвав их возмущение. Стол был длинный, народу много, и герцог долго не замечал происходящего. Узнав же, что русский насмехается над французами, он рассвирепел и, врезав кулаком по столу, заорал:

— Фи, господин офицер, что это вы там говорите?!

Орлов — родной племянник знаменитых Екатерининских Орловых — был, как и его дядья, мужик здоровый и самолюбивый. Он тоже шарахнул кулаком, от чего подпрыгнули все приборы на столе, и отвечал на великолепном французском:

— Фи, господин маршал! Я беседую с этими господами!

Столь дерзкий урок хорошего тона, данный поручиком маршалу, привел общество в изумление. Французы заговорили все разом, потом зашептались и умолкли. Обед завершился в гробовой тишине.

Вот и все, что можно рассказать про нахождение Михаила Орлова в рядах Наполеоновской армии, вторгшейся в Россию. На следующий день он уже сопровождал генерала, возвращавшегося к русскому царю.

А 22 июня (4 июля) в Главной квартире Русской армии было проведено экстренное совещание, на котором обсуждался вопрос обхода противником нашего левого фланга. Кроме самого государя, здесь присутствовали генералы граф А. А. Аракчеев, князь П. М. Волконский, барон Карл Фуль, полковник К. Ф. Толь, подполковник Карл Клаузевиц и… поручик Орлов. Когда совещание закончилось, Александр I приказал ему задержаться:

— Ты подготовил меморандум? — спросил царь.

— Так точно, ваше императорское величество! — отвечал кавалергард, протягивая государю конверт.

— «Бюллетень особых известий», — вслух произнес император по-французски и углубился в чтение.

Мы много говорим про секретную службу Наполеона, о том, как прекрасно была налажена французская разведка. При этом мы забываем о том, что русская спецслужба была совсем не хуже, и наша «Особенная канцелярия» — руководство военной разведки — имела в своем активе немало славных дел. Так вот, по мнению ряда историков, миссия Балашова, кроме пропагандистской задачи, имела главной своей целью прикрытие секретной миссии Орлова. Кому бы пришло в голову: генерал-лейтенант и министр «прикрывает» поручика?!

Впрочем, кто он такой — поручик Орлов?

Родился он в 1788 году, семнадцатилетним эстандарт-юнкером Кавалергардского полка дрался при Аустерлице, за что получил офицерский чин, с 1810 года— адъютант князя Петра Михайловича Волконского, управляющий квартирмейстерской частью. Весной 1812 года его командируют в 1-ю Западную армию, уже стоящую близ границы, где он координирует работу агентуры. Теперь, с открытием боевых действий, Орлову удалось самому отправиться в расположение неприятельских войск.

«Я пытался познать дух, который царит во французской армии, — писал Михаил в своем «Бюллетене». — Можно смело сказать, что Наполеон один желает войны, что офицеры армии боятся ее и что она сама повинуется общему побуждению, которое исходит от ее главнокомандующего…»

«По некоторым разговорам маршала Даву можно предположить, что имели намерение дать битву под Вильно, где объединенные силы на берегу Вилии должны были сдерживать нас, в то время как войска на правом берегу той же реки предназначались для того, чтобы отрезать нам отступление. Армия имела продовольствие на 20 дней…»

Вот они, результаты многочасовой «болтовни» обаятельного гвардейца с офицерами Великой армии! Вовремя этих разговоров он даже расширил круг своих агентов. Русским разведчиком были завербованы командир польского батальона Задер, землемеры лесного ведомства курляндцы Лейминг и Мюллер…

В своем меморандуме Орлов не только раскрыл планы Наполеона, выяснив, что корпус Удино, действующий против нашего правого фланга — на Петербургском направлении — играет отвлекающую роль, а основным направлением будет Москва, но и подробно расписал бедственное положение Великой армии на первых же ее шагах по русской земле.

Кстати, о том свидетельствуют и французские источники. «Беспорядки, производимые армией, немало увеличивали всеобщее недовольство, — вспоминал генерал Арман де Коленкур. — В Вильно ощущался недостаток во всем, и через четыре дня необходимое продовольствие надо было искать уже очень далеко. Число отставших от своих корпусов было довольно значительно…»

«С 29 по 30 (нов. стиль) июня разразились грозы, — свидетельствуют профессора Лависс и Рамбо в «Истории XIX века». — Они вызвали резкое понижение температуры, испортили дороги, погубили несколько тысяч лошадей и привели к тому, что не удалось настигнуть русских при их отступлении…»

Так армия Наполеона шла к своей скорой погибели. От разведчика Александр I получил столь необходимое ему подтверждение собственной своей правоты: путь к победе над грозным противником был в отступлении.

Михаил Орлов, блестяще выполнивший свою тайную миссию, был произведен в штабс-ротмистры и назначен флигель-адъютантом императора. Так началась его удивительная карьера — в марте 1814 года полковник Орлов подпишет акт о капитуляции Парижа и будет произведен в генерал-майоры.

 

Мятежная гвардия

Так через тридцать шесть лет после произошедшего писал в «Стихах о бывшем Семеновском полку» Федор Глинка, участник войн с Наполеоном, историк и литератор, декабрист. А ведь казалось, последующие события — от далекого уже восстания на Сенатской площади до только что закончившейся Крымской войны — должны были напрочь стереть память о солдатском возмущении в одном из гвардейских полков… Но прошло еще два десятилетия, прежде чем стихотворение это наконец-то появилось в печати — в двенадцатом номере «Русского архива» за 1875 год.

История Российской императорской гвардии началась в 1700 году с Преображенского и Семеновского полков. Эти полки, впоследствии составившие так называемую Петровскую бригаду, занимали в гвардии особенное, привилегированное положение. В XVIII веке государи обязательно числились их полковниками, а в XIX веке — шефами.

Руководство лейб-гвардией, то есть своей стражей (немецкое «Leibgarde» дословно переводится как «охрана тела»), большинство русских императоров считало своей важнейшей задачей. Первый Высочайший приказ, отданный на вахтпараде только что вступившим на престол императором Павлом I, звучал так:

«1-е. Пароль Полтава.

2- е. Его императорское величество император Павел принимает на себя шефа и полковника всех гвардии полков.

3- е. Его императорское высочество великий князь Александр Павлович в Семеновский полк полковником…»

Цитировать далее необходимости нет. Так с 7 ноября 1796 года (все даты — ст. ст.) имя Александра оказалось связано с Семеновским полком. 12 марта 1801 года, после цареубийства — кстати, в этот день Преображенский караул в Михайловском замке не случайно был заменен на Семеновский — он примет звание шефа этого и Преображенского полков, а так же Лейб — гренадерского и Лейб-кирасирского Его Величества, тогда еще в состав гвардии не введенных.

Существует элементарная житейская мудрость. Если у вас, например, есть собака, охраняющая ваш дом, то нужно о ней заботиться и относиться к ней по-человечески. Объяснять, что может случиться в противном случае, не надо. По-человечески нужно относиться и к людям, которые вас обслуживают, охраняют. Однако Павловичи — ни ставшие царями Александр и Николай, ни великие князья Константин и Михаил — этого почему-то не понимали. Хотя все они были по-настоящему военными людьми, участвовали в боях, но в армии видели только некий бездушный механизм, коим следовало управлять самым жестким образом. «Трех забей — одного выучи» было девизом тогдашнего военного обучения. Эти люди словно не понимали, что с войском, с гвардией можно обращаться по-иному. Впрочем, они и себя порой ставили в те же жесточайшие рамки.

Например, когда в 1805 году гвардейский отряд выступил в поход против французов, то для облегчения движения было высочайше разрешено сделать некоторые отступления от формы одежды — в частности, не пудрить, как было тогда заведено, прически. Единственный человек, который неукоснительно и в любую погоду соблюдал все правила, был командир отряда цесаревич Константин. От пыли, грязи дождя и пота его пудреная голова покрывалась к вечеру твердой коркой, но великий князь ни разу и не отступил от установленной формы! И ведь это не был необстрелянный юнец, стремившийся показать себя по-настоящему военным человеком — за плечами у Константина уже были Альпийский поход и слава боевого генерала.

В мемуарах адмирала А. С. Шишкова сохранилось описание, как великие князья Александр и Константин «с важным видом брали ружья и, как солдаты, при всех учились отрывисто и проворно делать ими на караул, на плечо, к ноге и проч.». Старшему брату было тогда двадцать, младшему — восемнадцать лет. Впрочем, Александр I не стеснялся отрабатывать ружейные приемы, даже будучи царем и победителем Наполеона.

И даже великая княгиня Александра Федоровна — жена будущего императора Николая I, — когда ее муж у себя в Аничковом дворце обучал гвардейцев шагистике, вставала на правый фланг шеренги и отрабатывала строевые приемы вместе с солдатами. Оригинальные супружеские утехи…

Парадные мелочи, любовь к «фрунту», как именовался тогда солдатский строй, страсть к муштре закрыли от государей истинный смысл службы, реальные проблемы людей, защищающих престол и Отечество. А может, эта система была обусловлена тем, что российские монархи боялись своего воинства, особенно — гвардии? Век XVIII остался «эпохой дворцовых переворотов», вершившихся гвардией — независимой, свободолюбивой, дерзкой. Эти качества из полковых рядов можно было выбить только отупляющей, одуряющей муштрой. Ведь если строгость и дисциплина армию укрепляют, то муштра и издевательства, напротив, ее разлагают. Вот и старались, словно бы не видя, что из-за «плац-парадной эквилибристики» из войск уходили лучшие офицеры — наиболее образованные, подготовленные, умные. Впрочем, посредственностями в мирное время управлять легче. Будет война, лучшие возвратятся сами, защитят Россию и государя, а пока можно обойтись нетребовательными, исполнительными служаками. Пусть туповатыми, вороватыми — зато с ними спокойнее. Они лишнего не умствуют…

Цесаревич Константин говорил, что «война армию портит». Мол, люди забывают «фрунтовую» выучку и заражаются вредными идеями. Подтверждением его мыслей стали Отечественная война и последующие события.

Вот что писал бывший семеновский офицер декабрист Матвей Муравьев-Апостол: «1812, 1813 и 1814 годы нас познакомили и сблизили с нашими солдатами. Все мы были проникнуты долгом службы. Добропорядочность солдат зависела от порядочности поведения офицеров и соответствовала им. Каждый из нас чувствовал свое собственное достоинство, поэтому умел уважать его в других. Служба отнюдь не страдала от добрых отношений между солдатами и офицерами».

Другой декабрист, Иван Якушкин, вспоминал: «В 1811 году, когда я вступил в Семеновский полк, офицеры, сходившиеся между собой, или играли в карты, без зазренья совести надувая друг друга, или пили и кутили напропалую». В 1815 году, по возвращении из Заграничного похода, способы времяпрепровождения разительно изменились: «После обеда одни играли в шахматы, другие громко читали иностранные газеты и следили за происшествиями в Европе…» Тогда возникла знаменитая «Семеновская артель», где офицеры не только вместе обедали, но и вели разговоры по всяким волнующим их вопросам…

Командиром полка был с декабря 1812 года генерал- майор Яков Алексеевич Потемкин. Именно он способствовал утверждению здесь новых, гуманных отношений и даже разрешил, как пожелали все ротные командиры, отменить телесные наказания, что было в ту пору явлением исключительным.

В общем, в любимом государевом полку все шло прекрасно, и семеновцы могли жить спокойно, благословляя имя своего державного шефа… Но тут-то и выявилось то самое «павловическое» недоверие к армии.

В 1819 году командиром Петровской бригады стал «рыжий Мишка», как уважительно именовали в гвардии самого младшего государева брата — двадцатилетнего великого князя Михаила Павловича.

«Он был возмущен, — вспоминал Муравьев-Апостол, — узнав, что мы своих солдат не бьем, и всячески старался уловить Семеновский полк в какой-нибудь неисправности ночными наездами в караул и на дежурство. Но все это ни к чему не послужило. Всегда и везде он находил полный порядок и строгое исполнение службы. Это еще более его бесило и восстанавливало против ненавистного полка».

Весной 1820 года генерал Потемкин был назначен командиром 2-й гвардейской дивизии, а полк, с заданием его «подтянуть», принял полковник Григорий Ефимович Шварц. В «Русском биографическом словаре» сказано: «Шварц был человек бескорыстный и трудолюбивый, но ограниченный; педантичная его строгость, доходившая иногда до жестокости и странно соединенная с нерешительностью, отсутствие всякого такта повели к тому, что, вступив в командование полком, он на первых же порах вооружил против себя всех, как офицеров, так и нижних чинов». В гвардии он ранее не служил, и офицеры видели в нем выскочку. К тому же был он «без образования, едва знал русскую грамоту, не имел дара слова». Однако Шварц был, как бы сейчас сказали, «человеком Аракчеева», а потому ему и прощались «отдельные недостатки»… Ситуация в российской действительности весьма нередкая.

Можно долго рассказывать, как рьяно разваливал он лучший полк российской гвардии. Полковник сам бил солдат, вырывал у них усы, плевал им в лицо; телесным наказаниям подвергались теперь даже заслуженные ветераны, награжденные Георгиевским крестом, что официально освобождало от наказаний. Солдаты были напрочь лишены свободного времени, не могли, как было заведено, ходить на вольные работы, что позволяло иметь нелишний дополнительный заработок… Офицеры пытались повлиять на командира, но бесполезно. Поэтому им оставалось только стараться как-то успокоить солдат.

Разумеется, о происходящем в Семеновском полку знали и в штабе гвардейского корпуса, и при дворе. Большинство генералов можно считать боевыми товарищами семеновцев — ведь вместе прошли Отечественную войну.

Барон Григорий Розен водил свою 1 — ю гвардейскую дивизию в атаку под Кульмом, где Семеновский полк заслужил георгиевские знамена, а он — чин генерал- лейтенанта. Но когда 5 июня на строевом смотре барон спросил, доволен ли полк новым командиром, и не получил ответа, — то должным образом на то не отреагировал. А командир гвардейского корпуса генерал-лейтенант Илларион Васильчиков на параде 26 августа, в день битвы при Бородине, где он командовал 12-й пехотной дивизией, вообще пригрозил семеновцам суровым наказанием…

Государь же в ту пору находился в Австрии, ибо больше занимался делами Европы, нежели России. Впрочем, последующие события показали, что «на доброго царя» уповать было нельзя — а ведь как любили Александра в полку!

В конце концов терпение иссякло. В субботу 16 октября 1820 года 1 — я гренадерская, так называемая Государева, рота самочинно выстроилась в коридоре казарм, чтобы высказать командованию свои претензии. Требования, если их точно сформулировать, были таковы:

1. Сократить изнурительные учения, отменить десяточные смотры и учения по праздничным дням.

2. Сменить жестокого полкового командира.

3. Улучшить материальное положение солдат в связи «с лишением их собственных достатков».

В общем, никаких «революционных ультиматумов», никакой анархии. И все могло бы закончиться достаточно тихо, если бы прибывшие вскоре в полк «рыжий Мишка» и начальник штаба гвардейского корпуса генерал Бенкендорф, лихой партизанский командир в 1812 году и будущий шеф жандармов, выслушали людей, а не стали сразу требовать «выдать зачинщиков». Не получив таковых, роту отвели в полковой манеж, где она внезапно была окружена солдатами л. — гв. Павловского полка, а позже — отконвоирована в Петропавловскую крепость.

Это вызвало возмущение всего полка, который стал требовать возвращения товарищей. Напрасно уже Михаил Павлович присылал к семеновцам самых популярных в гвардии генералов — графа Милорадовича, Бистрома и, наконец, самого Потемкина. Это следовало бы сделать в самом начале «смуты» и не дать ей разгореться, а теперь любимых генералов слушали, но приказы их не выполняли… Солдаты ждали лишь одного — возвращения Государевой роты. Между тем район расположения полка был окружен другими гвардейскими частями, а полковник Шварц спрятался в кучу навоза, надеясь, что там его искать не станут…

Возмущение завершилось тем, что 18 октября весь Семеновский полк — три тысячи человек, — соблюдая порядок и дисциплину, отправился в крепость.

Генералы, спровоцировавшие возмущение, наказания не понесли. Император Александр, получивший известие о бунте своего любимого полка, очень гневался и распорядился раскассировать, а вместо старого Семеновского набрать новый, из разных гренадерских полков.

Потом были следствие, суд и девять «зачинщиков» были приговорены к шести тысячам ударов палками, а затем — к ссылке в каторгу навечно. Прочие солдаты были разосланы по полкам Сибирского, Оренбургского, Кавказского корпусов и во 2-ю армию. Нескольких офицеров отрешили от службы, прочих перевели в армейские полки, сохранив гвардейские преимущества в два чина. Например, гвардии капитан Сергей Муравьев-Апостол, брат ушедшего в отставку Матвея, стал подполковником Черниговского пехотного полка.

Чего же добились император и его братья? Сгубили лучший российский полк — раз. Вызвали к себе негативное отношение не только всей гвардии, но и столичного общества — два, и тем самым начали активную подготовку будущего восстания декабристов — три. Ведь среди участников тайного Южного общества оказалось немало бывших офицеров-семеновцев, а бывшие их солдаты стали им верными и надежными помощниками. Достаточно вспомнить, что из пяти казненных в лейб-гвардии Семеновском полку ранее служили двое — Сергей Муравьев-Апостол и Михаил Бестужев-Рюмин.

Полковник Шварц был приговорен к смертной казни, но в уважение к прежним заслугам помилован и «отставлен от службы с тем, чтобы впредь никуда не определять». Однако через два года он был опять «определен», дослужился до генерал-лейтенанта и командира дивизии, а в 1850 году «за злоупотребление властью, обнаруженное жестоким наказанием и истязанием нижних чинов» вновь отставлен с той же формулировкой, что и двадцать лет назад!

…Как мы сказали, Романовы плохо учились на своих ошибках. В июне 1906 года некоторые волнения случились в 1-м — Государевом — батальоне л. — гв. Преображенского полка, и этот отборный батальон постигла «семеновская» судьба: он тоже был раскассирован…

Последующие события российской истории известны. Она оказались вполне закономерны: режим, который не ценит своих защитников и разбрасывается своими верными солдатами, — обречен.

 

«Без лести предан»

Думается, вопрос этот мог бы украсить любую военно-историческую викторину: «Кто из русских военачальников в 1809 году упросил императора Александра I не награждать его высшим российским орденом св. Андрея Первозванного, а в 1814-м — отменить приказ о производстве его в чин генерал-фельдмаршала?» Можно добавить, что через год этот генерал встал на колени, умоляя царя не заводить в России военных поселений.

Тем, кто не узнал, уточняем — это граф А. А. Аракчеев, второй после генерала Вязьмитинова военный министр (1808–1810). Он считается одним из самых одиозных персонажей российской истории. Алексею Андреевичу отказывают буквально во всем — в воинском мужестве, уме, благородстве, честности, а его заслуги перед Отечеством напрочь забыты. Так, в недавно выпущенном «Военном энциклопедическом словаре», сказано:

«Аракчеев Алексей Андреевич (1769–1834), российский военный деятель, генерал от артиллерии (1807), временщик при Александре I. Занимал должность генерал- квартирмейстера армии, инспектора артиллерии, военного министра и др., насаждал в армии прусские военные порядки, палочную дисциплину, изжившую себя линейную тактику. В 1815–1825 гг. фактический руководитель государства, организатор и главный начальник военных поселений. Осуществлял реакционную политику крайне жестокими методами (отсюда порицательно — аракчеевщина)».

Прямо-таки созвучно А. И. Герцену: «Аракчеев, без сомнения, одно из самых гнусных лиц, всплывших после Петра I на вершины русского правительства». Неужели это современный научный взгляд на Алексея Андреевича?

Видно недаром «Аракчеев сказал однажды Ермолову: “Много ляжет на меня незаслуженных проклятий”», — что зафиксировано в «Военных записках» Д. В. Давыдова. В книге поэта-партизана есть, кстати, и такое утверждение: «Граф Аракчеев находился с 1808 года в весьма хороших отношениях с Ермоловым…» Это важно отметить потому, что Алексей Петрович, «протектор Кавказа», известен как человек независимый, гордый, самолюбивый, так что наличие «весьма хороших» с ним отношений характеризует Алексея Андреевича положительно. Между тем всего за три года до того Ермолов надерзил графу, эта история получила огласку…

«Проходя из местечка Биржи, инспектор всей артиллерии граф Аракчеев делал в Вильне смотр моей роты, — написано в «Записках А. П. Ермолова». — Я, неблагоразумно и дерзко возразя на одно из его замечаний, умножил неблаговоление могущественного начальника, что и чувствовал впоследствии». Дело в том, что, получив замечание за состояние лошадей, подполковник Ермолов отвечал: «Жаль, ваше сиятельство, что в артиллерии репутация офицеров очень часто зависит от скотов».

Сколько карьер и судеб разрушено подобными «каламбурами»! Но Аракчеев — злопамятный и мстительный, как считается, через три года помогает Алексею Петровичу получить генеральский чин. Почему? Да потому, что деловые качества Ермолова казались ему гораздо важнее, чем вздорный характер оного… Граф всегда ставил на первый план интересы дела.

Тому в подтверждение — точка зрения А. А. Керсновского: с Графа Аракчеева по справедливости можно назвать создателем современной русской артиллерии. Она — плод его трудов, двадцатилетней упорной планомерной продуманной работы, как теоретической, так и практической. С этих времен у нас завелся тот артиллерийский дух, установились те артиллерийские традиции, носители которых на всех полях Европы отстояли за русской артиллерией место, указанное ей суровым гатчинцем, — первой в мире. Из многотрудной аракчеевской школы вылетели орлы наполеоновских войн — Ермолов, Яшвиль, Никитин, Костенецкий, Железное…»

В советской историографии никто не рисковал именовать Ермолова «орлом из Аракчеевского гнезда»…

А вот, кстати, как считал отставной артиллерийский полковник В. А. Сухово-Кобылин, отец драматурга: «Неоспорно, что Аракчеева было бы странно назвать человеком добрым; неоспорно и то, что он был неумолим к иным проступкам, как, например, ко взяточничеству или нерадению по службе. Тому, кто пробовал его обмануть (а обмануть его было трудно, почти невозможно), он никогда не прощал; мало того: он вечно преследовал виновного, но и оказывал снисхождение к ошибкам, в которых ему признавались откровенно, и был человеком безукоризненно справедливым; в бесполезной жестокости его никто не вправе упрекнуть…» Вообще, если обратиться к мемуарам, то граф предстает в них отнюдь не в образе однозначного беспощадного чудовища.

«Трудолюбие его было беспримерное, он не знал усталости, и, отказавшись от удовольствий света и его рассеянностей, он исключительно жил для службы, чего и от подчиненных своих требовал… Отличительная черта в характере Аракчеева состояла в железной воле; он не знал никаких препон своему упрямству, не взирал ни на какие светские приличия, и все должно было ему покоряться…» — так писал генерал-лейтенант А. И. Михайловский- Данилевский.

Граф Аракчеев принадлежал к тем редким людям, которые всего для себя добились сами. Хотя справедливости ради следует сказать, что XVIII столетие в России оказалось на редкость богато такими именами — А. Д. Меншиков, А. Г. Орлов, г. А Потемкин. И безусловно — Аракчеев.

Сын отставного майора, он семи лет от роду был привезен в Санкт-Петербург поступать в кадетский корпус. Немногие деньги у его отца закончились, а заявление о приеме все еще бродило по канцеляриям… «Я и теперь помню еще эту ступеньку, на которой, среди других нищих, заняли мы свое место», — признался под конец своей жизни всесильный граф, который, кстати, любое поступавшее к нему прошение рассматривал немедленно.

В конце концов Алексея приняли в корпус, где он не только быстро догнал в науках сверстников — до этого единственным его учителем был сельский дьячок, — но вскорости и превзошел их. А это, в сочетании с «мрачным и уединенным характером» и очень некрасивой внешностью, вызвало ненависть к нему однокашников. «Не было дня, чтобы они его не били и он не орошал слезами бедной подушки», — записал со слов графа генерал-майор С. И. Маевский.

Подобное «воспитание» вряд ли создает «человеколюбцев». Зато специалист из него получился настолько отменный, что еще до того, как Алексей закончил курс, директор корпуса генерал П. И. Мелиссино разрешил ему посещать классы и заниматься по собственному плану и разумению, а по выпуску оставил преподавателем математики и артиллерии. Вскоре Аракчеев возглавил особую гренадерскую команду, составленную из лучших строевиков корпуса; потом граф Н. И. Салтыков взял его адъютантом, а в октябре 1792 года он уже командовал артиллерийской ротой в Гатчинском гарнизоне великого князя Павла Петровича.

«Благодаря своему уму, строгости и неутомимой деятельности сделался самым необходимым человеком в гарнизоне, страшилищем всех живущих в Гатчине и приобрел неограниченное доверие великого князя… У него был большой организаторский талант, и во всякое дело он вносил строгий метод и порядок, которые он старался поддерживать строгостью, доходившей до тиранства», — вспоминал генерал-майор Н. А. Саблуков. Он свидетельствовал, что Аракчеев «был действительно беспристрастен в исполнении суда и крайне бережлив на казенные деньги».

«Страшилище всех живущих в Гатчине», — изрядно сказано! Но следовало бы учесть мнение графа Ф. В. Ростопчина, что самый честный из людей, окружавших в ту пору Павла Петровича, «заслуживал быть колесованным без суда». Стараниями матушки Екатерины, ненавидевшей сына, в Гатчинский гарнизон в основном попадали отбросы рода человеческого.

Однако, когда император Павел I вступил на престол, люди, его окружавшие, тут же взлетели на небывалую высоту. Аракчеев стал генерал-майором лейб-гвардии Преображенского полка и комендантом Петербурга. Но главное, государь соединил его руку с рукой своего старшего сына, великого князя Александра, сказав: «Будьте друзьями». Их дружба продолжалась всю жизнь.

Аракчеев в царствование Павла I — тема большого рассказа. Он был командиром первого полка русской гвардии, генерал-квартирмейстером Русской армии, инспектором всей артиллерии, бароном, графом — Павел Петрович прибавил к его гербу девиз «Без лести предан». Но были также и две опалы, причем обе за дело… Под конец своего царствования государь, понимая, что беззаветно преданный Аракчеев необходим у трона, вызвал его из ссылки, однако заговорщики сумели задержать графа чуть ли не на городской заставе.

Два года спустя — 26 апреля 1803 года — Александр I вновь пригласил Аракчеева на службу, и он опять занял должность инспектора артиллерии.

«Во время последней кампании против французов (1806–1807) император собственными глазами убедился во многих беспорядках по военному управлению… Одною артиллерией, доведенною до совершенства графом Аракчеевым, остался он доволен, — свидетельствовал известный мемуарист Ф. Ф. Вигель. — Зная, сколь имя сего человека… было уже ненавистно всем русским, но полагая, что известная его энергия одна лишь в состоянии будет восстановить дисциплину в войске и обуздать хищность комиссариатских и провиантских чиновников, он не поколебался назначить его военным министром».

13 января 1808 года граф встал во главе Военного министерства. 17 января он был также назначен генерал- инспектором всей пехоты и артиллерии. Время было весьма напряженное: только что закончилась очередная война с Францией, и многие понимали, что Тильзитский мир долгим не будет; продолжалась война с Турцией, хотя боевые действия были приостановлены ввиду мирных переговоров; на пороге была война со Швецией… В этой обстановке военный министр не мог быть просто номинальной фигурой, «другом государя» — как порой занимали ключевые государственные посты иные из фаворитов Екатерины И. Он должен был взвалить на себя и исполнять огромный объем обязанностей.

Вновь обратимся к свидетельству Михайловского- Данилевского, к его многотомному труду «Александр I и его сподвижники в 1812,1813,1814 и 1815 годах». Это биографии генералов, участников боев, портреты которых помещены в Военной галерее Зимнего дворца. Есть там и портрет Аракчеева, хотя считается, что не по праву, так как граф в боевых действиях не участвовал. Ну, к этому мы еще вернемся. А пока строки из биографического очерка:

«Двухгодовое начальствование графа Аракчеева военным министерством ознаменовалось многими замечательными переменами и улучшениями, особенно по части внутреннего устройства армии и ее управления. Между прочим, по его проектам были учреждены рекрутские депо, в которых получали фронтовое образование рекруты прежде поступления их в полки, и учреждены учебные гренадерские батальоны. Цель их — доставлять в армию сведущих унтер-офицеров…»

А вот — «История Русской армии»: «В бытность министром графа Аракчеева значительно сокращена переписка и упрощено делопроизводство… В 1809 году введено отдание чести и вообще приняты строгие меры к упрочению субординации и дисциплины в войсках, в частности в офицерской среде, сильно было распустившейся после смерти императора Павла».

Министру Аракчееву пришлось побывать и на театре боевых действий, причем не впервые, потому как до того он был в сражении при Аустерлице, состоял при государе, который, как известно, тогда находился на поле боя. В феврале 1809 года Александр I направил графа в Финляндию «с непременным повелением… двинуть войска в недра Швеции, через Ботнический залив». Дело в том, что, по словам Керсновского, «не веря в успех предприятия, генерал Кнорринг (главнокомандующий в Финляндии) и старшие начальники затягивали и откладывали его выполнение. К выступлению их побудил лишь посланный государем Аракчеев».

1 марта войска двинулись тремя колоннами через лед Ботнического залива в направлении Торнео, Умео и Аландских островов. Этот переход считался одной из славнейших страниц истории нашей армии. «Такова сила энергии графа Аракчеева, и ему одному принадлежит слава приведения в действие великой мысли Александра о перенесении русских знамен на шведский берег», — говорится в «Русском биографическом словаре». Александр I прислал графу свой орден св. Андрея Первозванного, но Аракчеев отказался от столь высокой чести.

5 сентября того же 1809 года между Швецией и Россией был заключен Фридрихсгамский мирный договор, а через год, с учреждением Государственного Совета, граф был назначен в этом Совете председателем Департамента военных дел, оставаясь при этом членом Комитета министров и сенатором. Его место в Военном министерстве занял генерал М. Б. Барклай де Толли…

Теперь вернемся к портрету Аракчеева в Военной галерее Зимнего дворца. Экскурсоводы утверждают, что помещен он здесь случайно, как бы «по блату». Но вот заметки графа о самых важнейших этапах его биографии, сделанные на прокладных листах принадлежавшего ему Евангелия. Верующий человек тут, как известно, душой кривить не станет: «Июня 17-го дня 1812 г. в городе Свенцянах призвал меня Государь к себе и просил, чтобы я опять вступил в управление военных дел, и с оного числа вся Французская война шла через мои руки, все тайные донесения и собственноручные повеления Государя Императора». Значит, участие в войне Аракчеев принимал, и немалое. К тому же в 1813 году он сопровождал государя, находившегося в Действующей армии, участвовал в боях при Люцене и Бауцене… Недаром же его, одновременно с М. Б. Барклаем де Толли, Александр I хотел произвести в генерал-фельдмаршалы. Граф отказался.

Одна из «претензий» современников и потомков к Аракчееву заключена в том, что это якобы он придумал «военные поселения», которые так и вошли в историю «аракчеевскими». Между тем и здесь Алексей Андреевич явился всего лишь ревностным исполнителем монаршей воли.

«Императора Александра I весьма часто и болезненно смущала мысль, что солдат, выступая на защиту отечества, лишен даже утешения предоставить своей жене и детям особый кров, где он мог бы с уверенностью найти их по окончании службы… Его доброжелательной душе рисовались в будущем идиллии Геснера, садики и овечки, — писал сенатор Е. Ф. фон Брадке. — Но граф Аракчеев сначала был решительно против этого и был вынужден изъявить свое невольное согласие лишь из опасения, что тот, кто примет на себя выполнение этой любимой мечты, может сделаться его опасным соперником». (Можно ли упрекнуть графа в том, что он не желал иметь соперников? Кто из нас таковых иметь желает?)

Про «садики и овечек» — очень трогательно, но стоит учесть, что сенатор писал это в царствование императора Николая Павловича, брата Александра I, когда поселения еще существовали. Зато в «Истории Русской армии», написанной в 1930-х годах, тема раскрывается несколько шире: идею поселений государь позаимствовал у прусского ландвера и хотел претворить ее в жизнь еще до Отечественной войны. Не успел. Когда же предложение возникло вновь, то против него резко выступили фельдмаршал М. Б. Барклай де Толли, начальник штаба 1 — й армии генерал-лейтенант И. И. Дибич и граф Аракчеев, «видевшие, что это повлечет за собой расстройство и ослабление боеспособности войск». Тогда-то и встал Алексей Андреевич на колени: «Государь, вы образуете стрельцов!» Тщетно. «Александр Благословенный» заявил, что «поселения будут устроены, хотя бы пришлось уложить трупами дорогу от Петербурга до Чудова».

Описаний военных поселений и быта поселенцев сохранилось немало. Одно из них принадлежит перу Н. И. Греча — журналиста, писателя и просветителя: «Вместо привольных, хотя и невзрачных, крестьянских изб возникли красивенькие домики, вовсе неудобные, холодные, в которых жильцы должны были ходить, сидеть, лежать по установленной форме… Эти учреждения возбудили общий ропот, общие проклятия. Но железная рука Аракчеева, Клейнмихеля сдерживала осчастливленных, по мнению Александра, крестьян в страхе и повиновении».

Известно, что российские правители народ за людей не считали — так, «расходный материал» для экспериментов и реформ, проводимых Иваном Грозным, Петром Великим, Иосифом Сталиным… Вот и граф Аракчеев знал, что настоящего солдата можно воспитать только «строгостью». Великий князь Константин сформулировал это четко: «девятерых забьем — десятого выучим».

Пишем это не в оправдание графа — мол, время было такое, по-иному было нельзя… Можно было, и свидетельства тому есть. Жестокость же порой вела к катастрофе, чему примером стали события в л. — гв. Семеновском полку, «подтянуть» который Аракчеев поставил полковника Шварца. Тот взялся за дело так рьяно, что за несколько месяцев замучил солдат издевательствами, муштрой и побоями, в результате чего любимый государев полк взбунтовался…

Такие вот штрихи к портрету — не только личности, но и эпохи, эту личность породившей. Недаром Денис Давыдов так характеризовал Аракчеева: «…Отлично умный, хотя грубый и кровожадный солдат…» И дальше с искренним и понятным уважением: «Найдя после смерти своей любовницы Настасьи много писем с подарками, он собрал их в одну комнату; пригласив к себе всех просителей, имена которых находились в конце писем, он сказал им: “Это ваши вещи, пусть каждый возьмет свое”». Понятно, что дары, которые разного рода просители присылали Настасье Минкиной, чтобы она «замолвила словечко», были очень недешевые. Кто после того может упрекать графа в мелочности? А какое позорище было для «взяткодателей»!

После кончины императора Александра Павловича граф Аракчеев отошел от дел и поселился в своем имении Грузино, где создавал образцовую усадьбу. На ее территории он установил памятники Павлу I, Александру I и павшим в Наполеоновских войнах офицерам гренадерского графа Аракчеева полка. Немалые средства передал он на создание в Новгороде кадетского корпуса. Когда же в 1834 году Аракчеев умер, то оказалось, что все свои средства он передает в распоряжение императора, и Николай I распорядился отдать этому корпусу все его имущество.

«Личность Аракчеева в свое время сильно волновала воображение его современников, но едва ли она будет долговечна в памяти потомков, — утверждали авторы «Русского биографического словаря». — Он был строгим исполнителем служебного долга, так, как он понимал его, но при этом его деятельность была чужда тех возвышенных стремлений, которые не утрачивают своего обаяния даже тогда, когда бывают соединены с заблуждениями и неудачами. Он олицетворял жизнь со службою и, подчиняясь всем ее суровым требованиям, того же, с неумолимою и неразборчивою взыскательностью, требовал и от других… Этот преданный слуга Александра остался верен прежде всего отличавшему его грубому презрению к человеческому достоинству, к тем струнам души, без которых немыслимы верные слуги Царю и Отечеству».

Известно, однако, что никто в России в те времена человеческое достоинство в расчет не принимал и с людьми как таковыми не считался.

«В жизни моей я руководствовался всегда одними правилами, — говаривал Аракчеев. — Никогда не рассуждал по службе и исполнял приказания буквально, посвящая все время и все силы мои службе царской. Знаю, что меня многие не любят, потому что я крут — да что делать?»

Под Новгородом мы побывали в одной воинской части — в военном городке, где во времена Аракчеева стоял гренадерский полк. Сохранившиеся здесь старинные казармы до сих пор зовутся «аракчеевскими».

— Сколько служу, никогда лучших казарм не видел, — сказал заместитель командира. — Построены добротно: зимой в них тепло, летом прохладно. Всегда сухо. Умел, значит, граф о солдатах заботиться…

 

«Смирись, Кавказ, — идет Ермолов!»

Генерал от артиллерии Алексей Петрович Ермолов родился 4 июня 1777 года, а умер в марте 1861-го, последним из тех генералов Отечественной войны, портреты которых помещены в Военной галерее Зимнего дворца в Санкт — Петербурге. Ему довелось послужить пяти императорам — от Екатерины II, в царствование которой он получил офицерский чин, до Александра II, — потому как еще в начале Крымской войны генерал был избран начальником ополчения семи губерний. «Вся Москва, вспоминая избрание Кутузова начальником Петербургских дружин в 1812 году, выразила желание иметь начальником Московского ополчения Ермолова, — писал историк генерал-лейтенант Василий Алексеевич Потто. — Избрание состоялось торжественное, единодушное, потому что из многих тысяч голосов в избирательной урне оказалось только девять черных шаров…»

«Звездный час» службы Алексея Петровича пришелся на царствование императора Александра I — впрочем, в XIX веке это царствование явилось «звездным часом» для всей России.

«Начальник главного штаба генерал-майор Ермолов, видя неприятеля, овладевшего батареей, важнейшею во всей позиции, со свойственною ему храбростию и решительностию вместе с отличным генерал-майором Кутайсовым взял один только Уфимского пехотного полка батальон и, устроя сколько можно скорее бежавших, подавая собою пример, ударил в штыки. Неприятель защищался жестоко, но ничто не устояло противу русского штыка… Генерал-майор Ермолов переменил большую часть артиллерии, офицеры и прислуга при орудиях были перебиты и, наконец, употребляя Уфимского пехотного полка людей, удержал неприятеля сильные покушения во время полутора часов, после чего был ранен в шею и сдал батарею генерал-майору Лихачеву…»

Так после сражения при Бородине докладывал императору Александру I главнокомандующий князь Голенищев- Кутузов. Речь идет о бое за центр русской позиции — Курганную высоту, известную под именем батареи Раевского. Уточним также, что начальник артиллерии 28-летний генерал-майор граф Александр Иванович Кутайсов был в атаке убит, а командир пехотной дивизии генерал-майор Петр Гаврилович Лихачев держался на редуте до последней возможности и, израненный, бросился на французские штыки, но был пленен.

Ярких моментов в биографии Ермолова было немало. Она и начиналась-то блистательно: десяти лет от роду Алексей был записан в гвардию, четырнадцати — получил чин поручика и был переименован в капитаны Нижегородского драгунского полка. При этом он оставался в Петербурге адъютантом при генерал-прокуроре графе Самойлове, у которого его отец управлял канцелярией. Если добавить, что Самойлов приходился племянником светлейшему князю Потемкину, то никаких вопросов по поводу этой карьеры не возникает.

Впрочем, как известно, Потемкин, радевший о государственных интересах, старался в первую очередь выдвигать людей толковых. Вот и 16 — летний Ермолов вполне смог выполнять обязанности преподавателя в Артиллерийском и Инженерном кадетских корпусах, а через год в качестве порядок в мятежной Польше. Он отличился при штурме Варшавской Праги и получил из рук великого полководца заветную для офицера награду — орден св. Георгия IV класса, с которым потом никогда не расставался. К двадцати годам он успел поучаствовать в Итальянской кампании против французов, брал Дербент, стал подполковником и Владимирским кавалером… Однако в жизни Ермолова было немало разного рода зигзагов. И недаром Александр Сергеевич Грибоедов назвал Алексея Петровича «сфинксом новейших времен». Кстати, императора Александра I прозвали «северным сфинксом»… Берем «Толковый словарь» и узнаем, что сфинкс — это не только «баснословное животное эллинов», но и «человек загадочный, неразгаданный».

И вот тому ярчайший пример: после блистательного подвига на поле Бородина Ермолов не лучшим образом повел себя на совете в Филях…

«Я со своей стороны, генерал-лейтенант граф Остерман, Раевский и Коновницын изъявили свое мнение к отступлению. Остерман и Раевский присовокупили еще, что Москва не составляла еще России, что наша цель не состояла еще в одном защищении Москвы, но всего Отечества», — вспоминал Барклай де Толли. Генералы, названные им, — храбрейшие из храбрых. Их поддержал и генерал-квартирмейстер полковник граф Толь. За то, чтобы дать сражение, высказались только антагонист Кутузова генерал от кавалерии барон Беннигсен, генерал- лейтенант Уваров — лихой командир 1го кавалерийского корпуса (но не стратег), и… Ермолов.

«Как офицер весьма мало известный, я не смел дать согласия на оставление столицы, но, страшась упреков соотечественников, предложил атаковать неприятеля…», — объяснил он.

Думается, как и некоторые иные его современники, Алексей Петрович был напуган былой павловской опалой: два месяца в крепости, отставка и ссылка. Вот, верно, и осталось ощущение «дамоклова меча», который может обрушиться в любой момент: при государе Александре Павловиче опалы случались гораздо реже, но были куда более неожиданными. В этой ситуации лучше превратиться в «сфинкса». Впрочем, надо признать, и характер у генерала был не сахарный.

Обо всех зигзагах его биографии рассказывать долго. Ожидалось, что после Заграничного похода Русской армии Ермолов возглавит Военное министерство. Генерал граф Аракчеев сказал так: «Армия наша, изнуренная продолжительными войнами, нуждается в хорошем военном министре… Назначение Ермолова было бы для многих весьма неприятно, потому что он начнет с того, что перегрызется со всеми; но его деятельность, ум, твердость характера, бескорыстие и бережливость вполне бы его оправдали».

Император предложил ему иное назначение — командиром отдельного Кавказского корпуса, главнокомандующим в Грузию и чрезвычайным посланником в Персию. Назначение подальше от Петербурга многими было воспринято как завуалированная опала. Зато, по словам Керсновского, «с прибытием героя Эйлау и Бородина в истории Кавказа началась “ермоловская эпоха” — бесспорно, самая блестящая ее страница».

Если обратиться к истории Кавказской войны, то можно узнать, что больше всего в ней мешали… указания из Петербурга. Высокопоставленные столичные чиновники, в любом смысле бесконечно далекие от войны, считали, что Кавказ можно успокоить мирными переговорами И «экономическими методами».

Генерал Потто писал: «Наши традиционные отношения к завоеванным ханствам и горским народам были фальшивы в самом своем основании… Все наши сношения с мелкими кавказскими владениями носили характер каких-то мирных переговоров и договоров, причем Россия являлась как бы данницей. Большей части не только дагестанских и иных ханов, но даже чеченским старшинам, простым и грубым разбойникам, Россия платила жалованье… В столице считали полудиких горцев чем-то вроде воюющей державы, с которой можно было заключить мирный договор и успокоиться».

В «Истории Русской армии» рассказано, что Ермолов составил план действий исходя из того, что «установить мирные отношения при существующих условиях совершенно невозможно. Надо было заставить горцев уважать русское имя, дать им почувствовать мощь России, заставить себя бояться. А этого можно было добиться лишь силой, ибо горцы привыкли считаться только с силой». Поэтому он поставил за правило не спускать разбойникам ни одного грабежа, не прощать ни одного набега. «Кавказ — это огромная крепость, защищаемая полумиллионным гарнизоном… — сказал генерал. — Поведем же осаду!»

Ермоловские войска начали планомерное движение к сердцу этой «крепости». В непроходимых лесах прорубались просеки, основывались крепости, сжигались непокорные «немирные» аулы, а разбойники, не желавшие покориться, уничтожались в бою или вытеснялись в горы…

Воюя в горах, генерал Ермолов брал на вооружение методы, принятые здесь испокон веку. В частности, взятие аманатов, заложников, которые должны были быть казнены в случае обмана, — нарушения или предательства со стороны своих соплеменников. Алексей Петрович считал, что «снисхождение в глазах азиатов — знак слабости, и я прямо из человеколюбия бываю строг неумолимо. Одна казнь сохранит сотни русских от гибели и тысячи мусульман от измены».

Однако не только огнем и мечом проходил генерал Ермолов по землям горцев, но и претворял в жизнь целую систему мер по благоустройству покоренного края, раз-витию в нем самоуправления, обеспечению нормальной мирной жизни. Его политика сводилась, в общем-то, к вполне понятному правилу: будь честен, уважай законную власть — и ты будешь жить хорошо, потому как великая Россия будет заботиться о тебе.

Тем временем жизнь в этой самой России шла своим чередом, императора Александра I сменил его брат император Николай I, что и возвестили картечные залпы на Сенатской площади Петербурга 14 декабря 1825 года. И тут в ходе следствия вдруг выяснилось, что многие декабристы очень рассчитывали на поддержку Кавказского корпуса и лично генерала Ермолова. А сам Алексей Петрович, между прочим, не поспешил привести свои войска к присяге новому государю. Вспомнились также отдельные его слова и замечания. К тому же Кавказский корпус резко отличался от всей прочей Русской армии, в которой тогда главенствовали муштра и шагистика. Здесь же сформировался особенный тип русского воина — самостоятельного, инициативного, отважного, предприимчивого. И вообще в России мирного времени правители не жаловали популярных военачальников, всегда подозревая в них какую-то потенциальную угрозу.

Так что в 1827 году Ермолов был уволен со службы «по домашним обстоятельствам».

Генерал оставил Кавказ, но там еще долго жила память о нем и славной «Ермоловской эпохе», отразившейся не только в солдатских преданиях, но и в стихах лучших наших поэтов.

— писал Пушкин.

Между прочим, «когда по окончании турецкой войны 1829 года перед отъездом с Кавказа графа Паскевича разнесся слух, что главнокомандующим опять будет Ермолов, горцы заблаговременно приготовили аманатов», — свидетельствует автор «Кавказской войны». Так что мог бы еще Алексей Петрович навести в горах должный порядок.

«Прибыв в Москву, Ермолов посетил во фраке дворянское собрание, — свидетельствует Денис Давыдов. — Приезд этого генерала, столь несправедливо и безрассудно удаленного со служебного поприща, произвел необыкновенное впечатление на публику; многие дамы и кавалеры вскочили на стулья и столы, чтобы лучше рассмотреть Ермолова, который остановился в смущении у входа в залу. Жандармские власти тотчас донесли в Петербург, будто Ермолов, остановившись насупротив портрета государя, грозно посмотрел на него!!!»

Читаешь эти строки и видишь нечто созвучное с опалой маршала Г. К. Жукова: что сказал, как глянул… Впрочем, если в XX столетии опала провожала былых кумиров до самой могилы, то в веке XIX государи мыслили более рационально. Приехавший в 1831 году в Москву Николай I не только пригласил Ермолова к себе, беседовал с ним наедине, но даже самолично надел на него эполеты, так как генерал был в «отставном» мундире без эполет.

«Я хочу всех вас, стариков, собрать около себя и беречь, как старые знамена», — сказал Ермолову Николай Павлович. Между тем «старику» было всего 54 года. (Для сравнения: М. И. Кутузову, когда он принял армию в 1812 году, — почти 65). Но для 35-летнего императора Алексей Петрович представлял совершенно иную, чуждую его пониманию эпоху. Генерал был назначен членом Госсовета, стал членом совета по преобразованию… карантинного устава.

Вскоре, в 1833 году, Алексей Петрович был переименован из генералов от инфантерии в генералы от артиллерии. Чин того же уровня, но гораздо более редкий, а потому и более почетный. Он имел все российские ордена высших степеней, Св. Георгия II степени, две золотые шпаги «За храбрость» с алмазами.

«Государственная» деятельность Ермолова завершилась довольно скоро — в 1839 году. Почувствовав, что он является именно «старым знаменем», лишь украшающим заседания Госсовета, а не человеком, решающим жизненно важные вопросы, Алексей Петрович «просил увольнения от присутствия». Он возвратился в Москву, где вновь засел за свои «Записки», начатые еще в 1818 году и увидевшие свет только после смерти генерала. Это был очень интересный, но, скажем, достаточно сложный и противоречивый документ, что в первую очередь объясняется характером Алексея Петровича.

Но кто бы что ни писал о себе — его все-таки судят другие. Показательно, что когда плененный имам Шамиль — герой уже последующего этапа Кавказской войны — был привезен в Москву и его спросили, что он желает здесь увидеть, он отвечал: «Прежде всего — Ермолова». Они встретились и имели долгую беседу.

«Великодушие, бескорыстная храбрость и правосудие — вот три орудия, которыми можно покорить весь Кавказ, — писал Казем-Бек, мусульманский ученый, — одно без другого не может иметь успеха Имя Ермолова было страшно и особенно памятно для здешнего края: он был великодушен и строг, иногда до жестокости, но он был правосуден, и меры, принятые им для удержания Кавказа в повиновении, были тогда современны и разумны».

 

У каждой войны — свои законы

Каждая война имеет свой почерк, свое лицо, свои законы. Кавказская война 1817–1864 годов коренным образом отличалась от всех прочих, которые в разные времена вела Русская армия. Это была самая продолжительная из всех войн, которые вела регулярная Русская армия — даже Северная война 17001721 годов, оказавшаяся по длительности второй, не идет с ней в сравнение.

«Пятидесятилетняя Кавказская война, — писал А. А. Керсновский, — была благодеянием для Русской армии. Благодаря этой войне ей удалось сохранить свои бессмертные суворовские традиции, возжечь ярким пламенем начавший было угасать светильник. Маленькая часть большой русской армии, заброшенная на далекую дикую окраину, совершила здесь великие дела… Горсть русских офицеров и русских солдат, не стесняемая тлетворным рационализмом доморощенной пруссачины, показала здесь, на что способен русский офицер, что может сделать русский солдат. Суворовское “Мы русские — с нами Бог!” огненным лучом пронизывает всю эпопею — от Иоры и Аскерани до Веденя и Гуниба».

Наши «кавказские солдаты» даже и внешне — формой одежды и вооружением — отличались от своих собратьев, служивших в Центральной России. Щегольские кивера у них заменялись мохнатыми папахами, мундиры с высоким воротником — черкесками, кожаные заплечные ранцы — суконными мешками. Привычным оружием в бою были кинжал и короткий карабин.

На Кавказе нашей армии противостоял жестокий, вероломный и коварный противник. «Грабеж и разбой, доставлявшие горцу нередко обильные средства для жизни, становились тем же, чем была торговля для образованных народов, и отважный джигит, как почтенный купец средних веков, пользовался всеобщим уважением», — писал автор многотомной «Кавказской войны» генерал В. А. Потто. Ясно, что этот противник понимал исключительно язык силы, преклонялся перед жестокостью и почитал благородство и сострадательность за слабость.

Вот почему Кавказской войне были присущи особая тактика действий, свои правила и законы, подчас непостижимые для тех, кому никогда не доводилось сражаться в горах. Здесь не сходились в штыки пехотные колонны, не было блистательных кавалерийских атак, артиллерийских дуэлей и даже длительных перестрелок. Все происходило гораздо проще, жестче и жесточе: «В чащах чеченских лесов и на раскаленных дагестанских утесах, в молниеносных рукопашных схватках с отчаянно храбрым противником и в изнурительных напряжениях прокладки дорог и расчистки просек крепла воля, закалялись характеры, создавались легендарные боевые традиции, вырабатывался глазомер начальников и бесстрашие подчиненных», — писал Керсновский.

«Лучше от Терека до Сунжи оставлю пустынные степи, нежели в тылу укреплений наших потерплю разбои», — говорил генерал Ермолов. Это не были громкие слова. В инструкции был, например, пункт, что если бандитские шайки прорывались через так называемые «мирные аулы» и не встречали достойного сопротивления, то «деревня истребляется огнем…» «Малейшее неповиновение или грабеж на линии, — предупреждал Алексей Петрович чеченцев, — и ваши аулы будут разрушены, семейства распроданы в горы, аманаты повешены».

Казалось, эта система должна вызывать возмущение и противодействие местного населения. Отнюдь! События на Кавказе нельзя судить по европейским меркам и законам. Там были свои правила, представления и понятия.

«Великодушие, бескорыстная храбрость и правосудие — вот три орудия, которыми можно покорить весь Кавказ, — писал известный мусульманский ученый Казем-Бек. — Одно без другого не может иметь успеха. Имя Ермолова было страшно и особенно памятно для здешнего края: он был великодушен и строг, иногда до жестокости, но он был правосуден, и меры, принятые им для удержания Кавказа в повиновении, были тогда современны и разумны».

Между тем, о событиях Кавказской войны мы знаем только из произведений ее участников — Льва Толстого, Бестужева-Марлинского, Лермонтова, потому как в курсе нашей истории ей посвящены очень немногие страницы. Так что опыт Кавказской войны всецело оставался достоянием Кавказского корпуса, а имена ее блистательных генералов — начиная от бесстрашного князя П. Д. Цицианова, П. С. Котляревского, которого Пушкин нарек «бичом Кавказа», «храбрейшего из храбрых» С. А. Портнягина и продолжая замечательными представителями «ермоловской школы» Д. Т. Лисаневичем, Н. В. Грековым, А. А. Вельяминовым — вплоть до «победителя Шамиля» генерал-фельдмаршала князя А. И. Барятинского, неизвестны нашим соотечественникам.

А ведь история жестоким образом мстит тем, кто пренебрегает ее уроками!

Вот, например, один из уроков: в этой войне чаще побеждал не тот, кто был сильнее, а тот, кто оказывался хитрее, упорнее, проворнее.

«Однажды, — рассказывал ординарец генерала Ермолова Цылов, — когда привезли батарейные орудия для вооружения крепости, Ермолов приказал пятидесяти отборным казакам из своего конвоя ночью выехать за цепь на назначенное место и затем, подманив к себе чеченцев, бросить пушку, а самим уходить врассыпную… Пушка была отличной приманкой — и горные волки попались в ловушку. Чеченские караулы, заметив беспечно стоящую сотню, дали знать о том в-соседние аулы. Горцы вообразили, что могут отрезать казакам отступление, и тысячная партия их на рассвете вынеслась из леса… Казаки, проворно обрубив гужи, бросили пушку и поскакали в лагерь. Чеченцы их даже не преследовали. Обрадованные редким трофеем, они столпились около пушки, спешились и стали прилаживаться, как бы ее увезти. В этот самый момент шесть батарейных орудий ударили по ним картечью, другие шесть — гранатами. Что произошло тогда в толпе чеченцев — описать невозможно: ни одна картечь, ни один осколок гранаты не миновал цели… Между тем орудия были заряжены вновь; опять грянул залп, и только тогда очнувшиеся чеченцы бросились бежать в разные стороны. Двести трупов и столько же раненых, оставшиеся на месте катастрофы, послужили для горцев хорошим уроком и надолго отбили охоту к ночным нападениям».

Или вот строки из донесения командира Грузинского гренадерского полка графа Симонича, который в июне 1825 года всего с одним батальоном заступил дорогу толпам мятежных лезгин, пытавшихся пробиться в Кахетию. Оценив, что противник занимает крепкие позиции на горах, граф принял решение перекрыть долину и стал спускаться в предгорье. «Но едва батальон повернул назад, — сообщается в донесении, — лезгины вообразили по своей глупости, что мы отступаем от страха и, стремительно бросившись занимать Кадор, очутились на ровной и безлесной местности». Уже через десять минут разбитая шеститысячная орава разбойников в страхе бежала от четырехсот русских штыков!

В чем, однако, русские войска никогда не могли — да и не стремились, разумеется, — превзойти своего противника, так это в жестокости. Генерал Потто в своей книге дал объяснение весьма известному термину «абрек»: «Дитя ли, женщина ли, дряхлый ли, бессильный старик — ему все равно, была бы жертва, была бы жизнь, которую он может отнять, хотя бы с опасностью потерять свою собственную. Жизнь, которой наслаждаются, для него смертельная обида… Слово “абрек” значит заклятый… И никакое слово так резко не высказывает назначения человека, разорвавшего узы дружбы, кровного родства, отказавшегося от любви, чести, совести, сострадания — словом, от всех чувств, которые могут отличить человека от зверя. И абрек поистине есть самый страшный зверь гор…»

Впрочем, горцы вообще не щадили ни женщин, ни детей, ни раненых, оказавшихся у них в руках. Они и друг к другу относились преподлейшим образом, не жалея крови своих соотечественников при разделе награбленной добычи, в борьбе за власть и прочие жизненные блага… Но в этом пусть судит их Аллах!

Вот случай, происшедший в декабре 1819 года при атаке мятежниками Чирагского укрепления, где стояли две роты Троицкого пехотного полка. К несчастью, многие солдаты жили по саклям и оказались отрезанными от крепости внезапным нападением. Юный прапорщик Щербина, недавно прибывший на Кавказ из кадетского корпуса, засел вместе с четырьмя стрелками в высоком минарете. Их выстрелы наносили противнику чувствительный урон, не позволяя подойти к осажденной крепости. Когда же мятежникам удалось ворваться в башню, отважный прапорщик занял позицию на самом верху винтовой лестницы и зарубил шашкой десяток человек… В конце концов, разбойники сделали подкоп и свалили башню на землю. «К несчастью, Щербина не погиб под развалинами, — свидетельствует историк. — Горцы, вытащив полураздавленного юношу, предали его страшным мучениям: они нанесли ему множество несмертельных ран и постепенно выматывая жилы, замучили до смерти».

Известные события конца XX — начала XXI века — Буденовск, «Норд-Ост», Беслан — свидетельствуют, что кровавые традиции горских разбойников не претерпели изменений. Почему же на их действия не ответили противодействием, испытанным десятилетиями Кавказской войны? Почему оказался забыт Ермоловский опыт? На Кавказе побеждал тот, кто умел взять над противником нравственное превосходство. Русский солдат пришел в этот дикий края для его умиротворения, для укрепления границ, представлявших постоянный источник опасности для империи. В сознании этого, всегда жившем в сердцах наших кавказских воинов, была их нравственная сила. Противник имел иные точки отсчета. Он дрался за «свободу» — свободу набегов, грабежа и убийства, ту «свободу», которой веками пользовались его предки.

Можно привести перевод текста древней песни чеченской девушки: рассказ о том, как ее суженый отправляется за реку Терек, к казачьей станице, где крадет маленького мальчика. Возвращаясь, он убегает от погони, получает рану:

«Ах, какая радость, какое счастье!

Я буду ухаживать за моим молодцом-храбрецом, перевязывать буду рану моим шелковым рукавом.

Мой храбрец-молодец продаст мальчика в Эндери, в Дагестан, и привезет мне подарок.

То-то мы будем жить-поживать с ним!..»

Вот она, народная психология! Клин надо было выбивать клином, общаться с мятежниками на том языке, который они лучше всего понимают. А это был язык силы. Поэтому, приехав в Чечню весной 1817 года, Ермолов собрал старшин и владельцев «мирных аулов», которые еще в XVIII веке расположились на казачьих землях между Тереком и Сунжей, обещая не только быть покорными по отношению к русским, но и составить передовые посты против разбойников.

Обещания чеченцы не сдержали. Обмануть «неверного» у них считалось такой же доблестью, как победить в бою. Ермолов понял это сразу. «Мне не нужны мирные мошенники, — заявил он. — Выбирайте: покорность или истребление ужасное». Было поставлено условие: если через «мирные аулы» пройдет хотя бы один отряд разбойников, то все их жители будут загнаны в горы, где умрут от моровой язвы, а все аманаты будут повешены.

Решительные действия Ермолова поначалу не нашли понимания в Петербурге. Император Александр I требовал «кроткого обращения с соседями». «В столице, — писал историк того времени, — считали полудиких горцев чем-то вроде воюющей державы, с которой можно было заключить мирный договор и успокоиться. Но Ермолов, стоявший у самого дела, сознавал, что чеченцы совсем не держава, а просто шайка разбойников, и рядом представлений, разъясняя сущность дела, настойчиво добивался разрешения действовать наступательно». Такое разрешение он в конце концов получил…

Средством нравственного подавления противника были упомянутые выше аманаты. Откроем «Толковый словарь»: «Аманат — заложник; человек, взятый в залог, в обеспечение… верности племени или народа, подданства покоренных». Это не были пленные — это были добровольно отданные в залог сыновья «авторитетных людей», сами «авторитеты» и прочие уважаемые личности. В случае бунта или иной измены горцев этих аманатов — в лучшем для них случае — ссылали в Сибирь. Или вешали где-нибудь на валу крепости для всеобщего обозрения. Метод оказался очень действенным.

Так случилось в самом начале правления Ермолова, что чеченцы захватили в плен майора Грузинского гренадерского полка Павла Швецова, одного из лучших офицеров корпуса, увезли далеко в горы и потребовали громадный выкуп. Взбешенный генерал приказал заключить в Кизлярскую крепость всех кумыкских князей и владельцев, через земли которых был провезен разбойниками майор, а если через десять дней они не изыщут средств к его вызволению — всех повесить… Долго будет рассказывать, что происходило дальше, поэтому ограничимся сведениями о том, что впоследствии полковник Швецов был командиром славного Куринского пехотного полка…

Не стоит думать, что горские заложники сидели в тюрьмах или ямах — как русские пленные в горах. Нет, они пользовались максимальной свободой, могли даже состоять на русской службе, а юноши — обучаться в военноучебных заведениях, вплоть до привилегированного Пажеского корпуса в Петербурге. Кстати, отношение к представителям мятежных горских племен было в России весьма уважительным — более даже, чем к главным, скажем так, кавказским национальностям. Лермонтов, сказав: «Бежали робкие грузины», далее живописует боевую отвагу горских племен. Показателен диалог офицеров из «Поединка» Куприна:

«— Это правда, что он природный черкес? — спросил Ромашов у Веткина.

— Я думаю, правда. Иногда, действительно, армяшки выдают себя за черкесов и за лезгин, но Бек вообще, кажется, не врет…»

К сожалению, русские офицеры, воспитанные на незыблемых законах чести, порой переоценивали своих коварных противников. Можно привести немало примеров, когда в конце концов с предателей, преступивших присягу российскому императору, срывали офицерские и даже генеральские эполеты. Ограничусь упоминанием лишь одной истории, получившей всероссийскую известность благодаря перу блистательного Александра Бестужева-Марлинского, кавказского солдата, бывшего штабс-капитана гвардии, декабриста. Его повесть «Аммалат-бек», опубликованная в 1832 году, потрясла читающую Россию.

В основу этой «кавказской были» легли реальные события, хотя Марлинский излишне романтизировал своего антигероя. На самом деле Аммалат-бек, племянник Тарковского шамхала, правителя одной из дагестанских областей, четыре года находился при полковнике Верховском. Офицер почитал его своим воспитанником и другом, но иные чувства гнездились в сердце горского юноши, ожидавшего, что русские помогут ему заполучить власть над земляками… Соплеменники подогревали честолюбие юноши и толкали его на подлое дело. Пришел час, и изменник направил пулю в сердце человеку, некогда спасшему его от неминуемой гибели…

…Идя в бой, русские солдаты сознавали, что на своих штыках они несут в этот дикий и суровый горный край мир и спокойствие, защищают людей от бесконечных кровавых набегов, воровства, убийств и разбоя… О результатах усилий многих и многих тысяч наших воинов можно прочитать в «Кавказской войне» В. А. Потто: «Самая физиономия края быстро изменилась. И там, где прежде путешественника поражали лишь голые степи, унылое безмолвие да непокрытая бедность, где подневольный труд закрепощенного народа обогащал лишь хищных и жадных Агаларов, там зазеленели теперь роскошные нивы и степи покрылись бесчисленными стадами скота, отарами овец и табунами коней, свидетельствующими о народном довольстве и благосостоянии».

…Прошло полтора с лишним столетия — и российскому солдату опять пришлось сражаться в тех краях, где дрались его далекие пращуры. Сражаться затем, чтобы вновь возвратить мир и благоденствие на исстрадавшуюся землю.

 

«Полкам обменяться знаменами…»

84-й пехотный ширванский Его Величества полк — один из прославленных «кавказских» полков. Перед Первой мировой войной только два полка армейской пехоты — Ширванский и 65-й Московский — считались «полками Его Величества», а в 80-м пехотном Кабардинском (запомните это имя!) генерал-фельдмаршала князя Барятинского полку император Николай II считался шефом. Всего армейских пехотных полков тогда было 208, и входили они в состав 52 пехотных дивизий.

В 1726 году, в царствование императрицы Екатерины I, на Кавказе, у города Дербента, было сформировано пять пехотных полков для окончания войны с Персией. Первый из них назывался вначале по именам своих командиров фон Девица и фон Феникбира, потом — Ранокуцким, с 1732 года — Кабардинским.

В 1735 году полк был передвинут с Кавказа в Россию, сначала в Астрахань, потом — в станицы Островскую и Усть-Медведицкую, и с 1736 года его имя встречается в донесениях со всех театров военных действий: из-под Азова, с полей Финляндии, Пруссии и Турции. Особенно отличались кабардинцы в войне с турками 1769–1774 гг., когда проходили боевую школу под начальством графа П. А. Румянцева, принимали участие в боях под Ларгой и Кагулом. Но самую громкую славу они заслужили на Кавказе, куда полк возвратился в 1776 году…

7 ноября 1800 года он участвовал в битве с лезгинами при реке Иоре, положившей прочное основание завоеванию Кавказа. За это император Павел I наградил полк Мальтийскими знаменами. С того времени до 1816 года — до прибытия на Кавказ легендарного генерала А. П. Ермолова — жизнь Кабардинского полка протекает в беспрерывной малой войне, постоянных стычках с лезгинами и защите границ Восточной Грузии. Полк был разбросан частями по селениям Кахетии. Как выдающееся событие то1 т> периода надо отметить поход в Хевсурию летом 1813 года. Историк Кавказской войны генерал-лейтенант В. А. Потто писал, что этот поход «по трудностям, перенесенным войсками в области вечных снегов, современники ставили выше Альпийского похода Суворова».

Ермолов сразу выделил Ширванский полк, полюбил его и впоследствии называл за подвиги «Десятым Римским легионом» — по имени не знавшего поражений и прославившегося своей храбростью 10-го легиона Юлия Цезаря. Ширванцы также крепко полюбили генерала, называя его между собой не иначе, как «наш дедушка Алексей Петрович». С ним совершали они почти все походы вплоть до 1826 года, переносясь из одного края Кавказа в другой и всюду одерживая блестящие победы.

Военная хитрость генерала Ермолова

По дислокации 1819 года Кабардинский полк должен был перейти из Закавказья на Северный Кавказ, а Ширванский — в свою очередь, передвинуться в Грузию. Однако Ермолов не хотел расставаться с кабардинцами, которые, как он считал, были необходимы ему для окончательного водворения спокойствия в Грузии и Дагестане. Поэтому, вопреки точному смыслу утвержденной Александром I дислокации, «протектор Кавказа» решил, не перемещая полков, переменить их названия — в общем, проявил военную хитрость.

4 ноября 1819 года последовал приказ Ермолова по Кавказскому корпусу о переименовании полков. Вместе с именем бывший Кабардинский полк отдал свои Мальтийские знамена, полученные за сражение при Иоре, и получил Георгиевские — за сражение при французском городе Краоне 23 февраля 1814 года.

Из полковой хроники

В 1826–1828 годах теперь уже Ширванский полк участвовал в войне с Персией, особо отличившись в бою при Шамхоре, где 7 тысяч наших воинов сразились с 40-тысячной армией. За этот подвиг полк был награжден знаком на шапки с надписью «За отличие».

В 1828 году началась война с Турцией, и ширванцы сразу же показали чудеса храбрости при штурме крепостей Карс и Ахалкалаки, за что полковой командир Бородин был награжден орденом св. Георгия III степени — редким для полковника. Николай I писал генералу И. И. Дибичу: «Наш Паскевич опять одержал блестящие успехи. Ахалкалаки взяты штурмом одним батальоном Ширванского полка. Я даю Ширванский полк Паскевичу — они достойны друг друга».

После Заграничного похода 1813–1814 годов должность шефа в армейских полках была оставлена лишь в качестве почетной: ее получали отличившиеся генералы и члены царской фамилии. Разумеется, шефы назначались только в лучшие полки. 17 января 1828 года шефом Ширванского полка стал друг императора Николая Павловича, «отец-командир», как называл его сам государь, — будущий генерал-фельдмаршал князь Варшавский, граф Паскевич-Эриванский.

15 августа того же года, в день своего полкового праздника, ширванцы показали чудеса героизма при взятии крепости Ахалцих, за что полк был награжден Георгиевскими серебряными трубами. А вскоре — зимой 1829 года — ширванцам и двум ротам Херсонского полка пришлось 12 дней оборонять эту же крепость от 20-тысячной армии турок… Затем, летом, они сражались под Хартом и Бейбуртом, заслужив коллективную награду — «гренадерский бой» — то есть марш, положенный для отборных гренадерских полков…

В 1830 году «Графский полк», как его стали называть, вернулся из Турции и вновь заступил на защиту рубежей Кахетии. Тем временем в Дагестане начинал разгораться мятеж под предводительством имама Шамиля. Война эта растянулась более чем на двадцать лет, и, по словам современника, «ширванцев посылали всюду, где нужны были мужество, отвага и беззаветная преданность долгу». Недаром же горцы называли их «шайтан-солдат». Самыми яркими эпизодами этой борьбы стали штурмы аулов Тилитль (1837) и Ахульго (1839), беспримерное «Зырянское сидение» (1843) — месяц, проведенный в горах, в окружении бесчисленных скопищ мятежников, защита укрепления Низовое (1843), штурм Гергебиля и осада Салтов (1847), защита укрепления Ахты (1848).

В 1850 году полку была пожалованы «Александровские ленты на знамена за 150-летнюю беспорочную службу». А впереди был еще ряд сражений, который завершился пленением Шамиля, — и награждение Георгиевскими знаменами с надписью «За штурм Гуниб-дага 25 августа 1859 года».

Боевая летопись Ширванского полка продолжилась затем покорением Западного Кавказа в 1860–1864 годах, участием в Хивинском походе 1873 года, усмирением мятежа в Дагестане в 1877 году, двумя Ахал-Текинскими экспедициями и взятием крепости Геок-Тепе 12 января 1881 года…

Побывавший на Кавказе в 1888 году император Александр III назначил полку, в воздаяние славных его заслуг, полкового шефа — наследника-цесаревича великого князя Николая Александровича. Вступив на престол в 1894 году, Николай II повелел полку именоваться Ширванским Его Величества. Через год он перешел в Хасавюрт, ставший местом его последней дислокации.

В XX веке 84-й пехотный Ширванский полк — вместе с 81-м Апшеронским, 82-м Дагестанским и 83-м Самурским — входил в состав 21-й пехотной дивизии, которая в начале Первой мировой войны была направлена на Юго-Западный фронт в составе III Кавказского корпуса. Как писал А. А. Керсновский, корпус «покрывал себя славой всюду, где шел в бой. Суходол, Ивангород, Козеницы, Кельцы, выручка Осовца, отражение фаланги Макензена у Змиригорода и поражение ее под Сенявой, Холм и Брест — все эти дела принесли 21-й и 52-й пехотным дивизиям славу “стальных”. <…>. По окончании войны корпус отбыл из Галиции на Кавказ, где демобилизовался и впоследствии был целиком восстановлен в Добровольческой армии». Но это уже совсем другая история.

 

Герои и подвиги

«Быть на горе живым или мертвым!»

15 Ноября 1818 года отряд Ермолова подошел к высокому крутому хребту Аскарай, где ожидал его противник: все возвышенности кругом были перекопаны и усеяны лезгинами — порядка 15 тысяч. Едва войска подошли к подошве хребта, как горцы открыли огонь, а с горы Талгинской посыпались дерзкие ругательства. Солдаты рвались в бой, но генерал приказал остановить отряд и варить пищу. Горцы предположили, что русские не решаются атаковать…

Ермолов понимал, что при открытом штурме сильной позиции его отряд понесет большие потери, но об отступлении не было и речи: наши войска впервые появились в Дагестане, и малейшая их неудача могла надолго поколебать веру в силу русского оружия. Оставалось одно средство — обход. Верный проводник сказал Ермолову, что знает подходящую тропу, такую трудную, что ее забросили даже сами туземцы, но если русские смогут пройти по такой дороге, то он берется вывести их в самый тыл неприятеля. И русские солдаты прошли…

Ермолов приказал майору Шевцову взять 2-й батальон Кабардинского полка с двумя орудиями, без выстрела взобраться на гору, покрытую дремучим лесом, и на рассвете ударить по неприятелю. «Оттуда тебе нет дороги назад, — сказал он Шевцову. — Я должен найти тебя на горе живым или мертвым!»

Преодолев все препятствия, кабардинцы под покровом ночи пробрались в тыл противнику. На рассвете грянула пушка и батальон с криком «ура!» бросился на горцев в штыки. Те едва успели схватиться за оружие и, кто не пал под ударом штыка, в паническом страхе бежали врассыпную. 15-тысячного скопища не стало. Гора была занята одним батальоном.

Верный долгу до конца…

В апреле 1821 года порядка шестисот чеченцев атаковали Амир-Аджи-юртовский редут, гарнизон которого составляли двадцать пять ширванцев во главе с унтер- офицером Махониным. В течение пяти часов горсть храбрецов выдерживала отчаянные атаки противника. Сам Махонин был изрублен на валу укрепления, погибли еще тринадцать ширванцев, но остальные двенадцать отстояли редут, отбив все приступы и уложив на месте до полусотни чеченцев. Подоспевшая к вечеру помощь заставила остальных отступить…

В книге «Служба ширванца. 1726–1909» сказано: «Золотыми буквами должно быть начертано на страницах истории полка и в нашей памяти имя Махонина: верный долгу службы до конца, он сумел в надлежащую минуту воодушевить на подвиг и своих подчиненных».

«В бою выручай товарища!»

В октябре 1827 года наши войска заняли столицу Персии Тавриз (совр. Тебриз) и простояли там до конца 1828 года. Во время стоянки местные жители часто нападали на наших солдат и иногда уводили их в плен.

Однажды двое рядовых ширванцев — один по фамилии Куксенко — были отрезаны от своих и оказались в толпе персиян. Его товарищ, оступившись, упал в яму, успел из нее выскочить, но без ружья. Солдаты бросились в первый попавшийся дом, заперлись в нем. Персияне сломали дверь, но ширванцы не растерялись: выстрелив, Куксенко с криком «ура!» поднял на штык ближайшего персиянина. Затем устремился в толпу и, прокладывая путь штыком, отбился от туземцев и провел сквозь остолбеневшую толпу своего товарища. За этот подвиг генерал И. Ф. Паскевич собственноручно надел на Куксенко Георгиевский крест.

По примеру командира

19 октября 1877 года в Дагестане ширванцы вступили в бой с мятежниками близ аула Цудахар. Наступавшие в первой линии 9-я и 12-я роты штабс-капитанов Касюры и Ягубова, пройдя около полуверсты, наткнулись на глубокие овраги, перешли их и поднялись на высоту, отделенную от завалов еще одним оврагом. Противник открыл сильнейший огонь — до завалов было не более двухсот шагов, минута была решительная. Штабс-капитан Ягубов под убийственным огнем перешел с шестью взводами через последний овраг и двинулся на штурм завалов. Мюриды бросились на него с кинжалами. Ягубов тут же изрубил двух; в это время у него сломалась шашка, и один из наскочивших горцев ранил его кинжалом в правую руку. Ягубов бросил ему в лицо изломанную шашку, а когда горец пригнулся, чтобы избежать удара, выхватив револьвер, выстрелом уложил его на месте. Сам же Ягубов, обессиленный потерей крови, упал. Когда вновь наскочивший мюрид уже занес над ним кинжал, унтер-офицер Маркел Елисеев принял мюрида на штык и тем спас жизнь своему ротному командиру.

Молодецкая рота

Когда 12 января 1881 года ширванцы пошли на штурм крепости Геок-Тепе, командир 13-й роты штабс-капитан Яковлев слишком принял со своей ротой вправо и пошел в атаку, отделившись от батальона. В начале этого движения роты прапорщик Марданов был контужен, фельдфебель Овчинников ранен в ногу и плечо, штабс-капитан Яковлев смертельно ранен пулей в живот; все взводные унтер- офицеры выбиты из строя; остались только рядовые, и тех немногим более половины. И эта молодецкая рота, одна, вдали от батальона, все же держалась близ стен Геок-Тепе, поражая текинцев огнем, и оставила свое место, только получив приказание отступить.

 

Потомству в пример

Сегодня история Российской императорской гвардии окружена домыслами и легендами. Многие, например, твердо уверены, что служили в ее рядах — как офицерами, так и солдатами — только дворяне, богачи и аристократы, которые занимались исключительно охраной государева престола. Но так могут думать лишь те, кто ничего не знает об истории нашей гвардии.

Она начиналась с «потешных», то есть двух отрядов, сформированных из недорослей в селах Преображенском и Семеновском для военных занятий царя Петра. «Каким порядком производилось первоначальное комплектование Преображенских потешных, доподлинно неизвестно, — сказано в «Истории лейб-гвардии Преображенского полка». — Одно только дознано, что они набирались без всякого определенного порядка относительно их происхождения. Вместе с придворными конюхами записывались и знатные юноши из тех родов, которые держались стороны Петровой. Они хотели заранее приобрести его расположение, а для этого нужно было непременно принять участие в военных потехах».

К слову, первым записавшимся был именно придворный конюх Сергей Бухвостов. Большой карьеры он не сделал, хотя, чему подтверждением статья в «Энциклопедическом словаре» Брокгауза и Ефрона, «Петр неоднократно хотел возвысить Бухвостова, но он по скромности всегда уклонялся от почестей». Однако, войдя в историю под именем «первого русского солдата», он тем самым приобрел гораздо большую известность, нежели иные фельдмаршалы.

Прошло время, «потешные» превратились в л. — гв. Преображенский и Семеновский полки, но порядок комплектования, когда «вместе с конюхами» служили солдатами и «знатные юноши», оставался все тем же. Службу они несли вместе, вместе были на занятиях, нередко жили бок о бок в казарме.

Порой это приводило к забавным ситуациям. Часовой, солдат лейб-гвардии Семеновского полка, так лихо взял на караул при приближении императрицы Елизаветы Петровны и так молодцевато выглядел, что государыня протянула ему в награду серебряный рубль. Служивый деньги взять отказался.

— На посту не положено! — твердо отвечал он.

— Молодец! — сказала императрица, положив рубль на землю. — Возьмешь, когда сменишься!

Солдата звали Александр Васильевич Суворов, он был сыном генерала.

Солдаты посостоятельнее нередко нанимали своих товарищей «из подлого сословия», чтобы те несли за них службу; кто был победнее, все делали сами.

Подобное смешение сословий обусловливалось реформами, начатыми в России Петром I. Ранее для успешной карьеры необходимо и достаточно было одного лишь знатного происхождения. Сыновьям бояр, воевод и прочих «должностных лиц» успешная карьера была обеспечена. Царь Петр коренным образом изменил порядки русской жизни. Среди многочисленных его реформ было и обязательное привлечение дворянского сословия к государственной службе. Причем каждому следовало начинать ее с нижних чинов, каждому непременно надлежало учиться. Безграмотному дворянину, каковых тогда было немало, путь к офицерским чинам был закрыт напрочь.

Но вскоре после смерти Петра сообразительные дворяне стали записывать своих детей в гвардейские полки буквально с колыбели, а наиболее ушлые — даже до рождения. Если же вместо заявленного Мишки рождалась Машка, младенец-солдат объявлялся умершим. Только император Павел, вступив на престол, попытался искоренить подобное непотребство. Известно, что из списков одного лишь лейб-гвардии Конного полка им был исключен 1541 «фиктивный» офицер, а сколько оных еще было в Преображенском, Семеновском и Измайловском полках! Но даже Павел Петрович, несмотря на всю свою строгость, не смог до конца навести порядок, и запись новорожденных в полки полностью прекратилась только в Николаевские времена.

За неимением военно-учебных заведений — первый кадетский корпус в России появился при Анне Иоанновне по инициативе фельдмаршала Миниха — гвардии первоначально пришлось выполнять роль учебных частей. Вот только обучение там происходило в основном на полях сражений. Весь XVIII век Россия вела войны, одну за другой, и гвардия — наиболее подготовленные, закаленные части — не могла в них не участвовать. А в результате не только солдаты-дворяне выслуживали офицерские чины, но их также получали и выходцы из других сословий — за мужество, отвагу, предприимчивость, героические подвиги.

Таким путем создавалось «служилое дворянство» — опора империи, верные слуги государя, всецело ему обязанные. Оно стало серьезным противовесом старому родовому дворянству, аристократии, в большинстве своем относившейся к Петровским реформам весьма отрицательно.

Впрочем, наиболее яркий пример формирования этого «молодого дворянства» из отличившихся нижних чинов имел самые негативные последствия.

Когда в ночь на 25 ноября 1741 года солдаты гренадерской роты Преображенского полка возвели на престол дочь императора Петра великую княжну Елизавету, то в награду рота была превращена в особое подразделение — Лейб-кампанию. Императрица приняла на себя чин ее капитана, поручиками Лейб-кампании были назначены генерал-лейтенанты и действительные камергеры графы А. Г. Разумовский и М. Л. Воронцов, а все унтер-офицеры, капралы и рядовые этой роты были приравнены к офицерским чинам и получили потомственное дворянство, а также земли и крепостных.

«Солдаты, дотоле приученные к палке и кошкам (плети об нескольких концах или хвостах), а теперь освобожденные от этих неприятностей, совершенно вышли из повиновения, — сообщается в полковой истории. — Лейб-кампанцы, не хотевшие знать начальников, толпами врывались в дома именитейших сановников с угрозами, требовали у них денег, без церемонии брали в богатых домах все, что им нравилось. Пьянство, разврат, драки, грабительства гвардейских солдат день ото дня принимали все большие размеры…» Все завершилось тем, что лейб-кампанцы довольно быстро выбыли из службы, разъехались поместьям и спились, наводя ужас на соседей своими буйствами…

Единственной гвардейской частью России XVIII века, состоявшей только из дворян, был Кавалергардский корпус, история которого начиналась еще в 1724 году — как роты кавалергардов или драбантов, сформированной из находившихся за штатом офицеров для участия в короновании жены Петра Великого — Екатерины. После торжеств роту расформировали, но лишь только Екатерина I сменила на престоле покойного супруга, она распорядилась кавалергардию возродить — в качестве своих телохранителей… История кавалергардов — тема для отдельного рассказа. Нас же в данном случае интересует одно: «11 января 1800 г. император Павел, — как значится в полковой истории, — повелел переформировать Кавалергардский корпус в трехэскадронный Кавалергардский полк на одинаковом положении со всеми гвардейскими полками, не присваивая ему прежнего преимущества: состоять из дворян».

С тех пор во всех гвардейских полках дворяне служили только офицерами или юнкерами, то есть «унтер- офицерами дворянского звания, проходящими подготовку к получению офицерского чина». Солдаты же были из «податных сословий» — крестьян, мещан и так далее… На них возлагалась вся тяжесть службы как в мирное, так и в военное время, им и принадлежит большая часть подвигов, создавших имя и славу гвардии. Так что гвардейские солдаты — особенные. Вспомним же некоторые из бесчисленного множества их подвигов, золотом записанных в скрижалях истории Русских гвардейских полков. К сожалению, имена многих героев теперь известны одному только Богу.

19 ноября 1700 года Северная война. Карл XII внезапно атаковал центр русских войск, осаждавших крепость Нарву. Командовавший русским отрядом генерал фон Круа и его немецкие сподвижники — в том числе командир Преображенского полка Блюмберг — сдались. Обезначаленная армия бежала.

«Все уже казалось потерянным, — написано в истории Преображенского полка. — Армии угрожала неизбежная гибель. Но не смялась и не побежала гвардия Петра: преображенцы и семеновцы. Не участвовавшие еще в деле и так же оставленные своими начальниками, они огородились рогатками и артиллерийскими повозками и, выждав врага, встретили его столь дружным отпором, что остановили его стремительный натиск». Напрасно шведский король сам водил драбантов в атаку — русские солдаты стояли несокрушимо, спасая от окончательного разгрома не только войско, но и саму честь Русской армии…

Октябрь 1813 года — трехдневная «Битва народов» под Лейпцигом. Изрядно поредевший батальон л. — гв. Финляндского полка оказался прижат к высокой каменной кладке, окружавшей какое-то селение. Большинство офицеров были ранены, и тогда ефрейтор Леонтий Коренной вместе со своими товарищами-гренадерами стал помогать им перебираться через стену. Офицеры были спасены, но тут горстку храбрецов атаковал многократно превосходящий их неприятель, и спасения не было. Упал один убитый гвардеец, другой… Коренной остался один. Французы предлагали ему сдаться, но солдат мужественно отбивался штыком, а когда сломался штык — прикладом. Более десяти врагов удалось сразить гвардейцу, прежде чем он, израненный, был повержен на землю.

Французы умели ценить мужество. Они доставили русского солдата, получившего 18 штыковых ран, на перевязочный пункт, куда вскоре прибыл Наполеон, чтобы приободрить своих раненых. Увидев Коренного, император спросил, каким образом оказался в плену этот Георгиевский кавалер — крестом финляндец был награжден за Бородино. Узнав о подвиге русского гвардейца, Наполеон распорядился отпустить Коренного к своим, а мужество его поставить в пример французским солдатам в приказе по армии.

Сентябрь 1828 года, осада крепости Варна. Турки стремятся деблокировать ее, прорвав внешнее кольцо окружения, постоянно атакуют русские укрепления, закрывающие им путь. В один из дней противнику удалось ворваться в лагерь л. — гв. Павловского полка, где находились нестроевые солдаты и раненые. Хотя у нестроевых не было даже оружия, они все-таки являлись гвардейцами. Похватав все, что попалось под руку, обозные солдаты, денщики и фельдшеры бросились на турок. Когда подоспели гренадеры, атака была отражена, неприятель отступил, а находившиеся в лагере солдаты оказались вооружены взятыми в бою ружьями.

Примеров героизма простых солдат можно вспомнить еще немало — вплоть до подвигов, совершенных на полях Первой мировой войны, ставшей последней для Российской императорской гвардии.

Было, например, что 26 августа 1914 года — в годовщину Бородина — л. — гв. Московский полк в бою на Тарнавке разгромил целую силезскую дивизию и взял 42 стрелявших неприятельских орудия.

Было, что 9 июля 1915 года под Крупами 4-й батальон л. — гв. Гренадерского полка контратаковал германцев не с криком «Ура!», а с полковой песней на устах. Перед развернутым боевым строем солдаты несли своего смертельно раненного командира полковника Судравского, чтобы батальонный, как он того пожелал, увидел их победу. Полковник умер на бруствере взятого вражеского окопа.

Многое из бывшего оказалось забыто — и этого уже не вернуть, не воскресить. Но все же память о гвардии, как лучшей, избранной, героической части войска, навсегда осталась в народном сознании. Не зря же одобрительная оценка «гвардеец» бытовала и в те времена, когда российской гвардии уже не было, а советскую еще не сформировали.

 

«Ночь гусарская, а утро — царское»

«Трудно описать мое восхищение. Мысль о службе сливалась во мне с мыслями о свободе, об удовольствиях петербургской жизни. Я воображал себя офицером гвардии, что, по мнению моему, было верхом благополучия человеческого».

А. С. Пушкин, «Капитанская дочка».

Берем один из томов «Русского биографического словаря», издававшегося в начале минувшего столетия, листаем его наугад, читая позабытые ныне фамилии и биографии некогда известных людей:

«Погоский Александр Фомич, писатель для народа и деятель на пользу народного образования (1816–1874). Шестнадцатилетним юношей поступил в 45-й Егерский полк… В 1843 году, в чине поручика, вышел в отставку…»

«Позняк Дмитрий Прокофиевич, тайный советник (1764–1851). В 1787 г. поступил л. — гв. в Преображенской полк капралом, с причислением к штату канцелярии генерал-фельдмаршала князя Потемкина; в названном полку награжден был чинами до сержанта, а затем — выпущен капитаном… В 1793 году определен к статской службе».

«Поливанов Иван Петрович, сенатор (1773–1848). В 1787 г. вступил подпрапорщиком в л. — гв. Преображенский полк… Чин капитана получил в 1797 г. и в том же году отставлен для определения к статским делам».

«Полонский Александр Сергеевич, артист (?-1880). Образование получил в Морском корпусе; выпущенный оттуда мичманом в 1857 году, через несколько лет бросил морскую службу, решив посвятить себя сценическому искусству…»

Люди разных поколений, совершенно разной судьбы, объединенные одним лишь обстоятельством: они начинали свою самостоятельную жизнь на военной службе. Таких людей в Императорской России были многие тысячи. Те же, кто не послужил, считались в России — равно как, кстати, и в Германии, где вообще многие государственные должности имели право занимать только офицеры запаса, — как бы вторым сортом…

А вот что писала известный французский литератор — баронесса Жермена де Сталь, посетившая Россию в 1812 году: «В России считаешься знатным, когда достигнешь военного чина… Воспитание кончается на пятнадцатом году: все спешат поступить в военное сословие во что бы то ни стало, о прочем же заботы нет». Нам кажется, заезжая француженка не совсем права — с российской жизнью она была знакома весьма относительно.

«На протяжении XVIII в., а также в начале XIX в., в России еще не сложилась система среднего образования, которая могла бы полностью охватить дворянскую молодежь. Основная ее часть в то время получала так называемое домашнее образование, качество которого зачастую было неудовлетворительно», — говорится в интереснейшем исследовании Дмитрия Целорунго «Офицеры Русской армии — участники Бородинского сражения».

Типичный пример подобного образования описан в «Капитанской дочке»: «С пятилетнего возраста отдан я был на руки стремянному Савельичу, за трезвое поведение пожалованному мне в дядьки. Под его надзором на двенадцатом году выучился я русской грамоте и мог очень здраво судить о свойствах борзого кобеля, — «вспоминает» Петруша Гринев. И далее — про парикмахера мосье Бопре, нанятого в учителя: — Обязан он был учить меня по-французски, по-немецки и всем наукам, но он предпочел наскоро выучиться от меня кое-как болтать по-русски, и потом каждый из нас занимался уже своим делом».

Настоящее образование можно было получить как раз в армии, в кадетских корпусах, куда дворяне стремились отдавать своих детей. Нередко отдавали уже в пятилетнем возрасте(!), хотя в «малолетнем отделении» кадетики даже еще форму не носили, а «командовали» ими гувернантки и няньки. Первый, как по времени образования, так и по номеру, кадетский корпус был образован в 1731 году, а к началу XX столетия корпусов было порядка тридцати. Из их стен выходили не только хорошо и всесторонне образованные люди, но и истинные и верные сыны Отечества, настоящие патриоты России, опора престола.

Недаром же в XVIII — первой половине XIX века фактически любые государственные должности занимались, как бы сейчас сказали, «выходцами из армии». Мало того, что губерниями управляли генералы-губернатор, так и другие ответственные посты занимали люди с эполетами. Так, лихой партизан 1812 года А. X. Бенкендорф возглавлял знаменитое III отделение — политическую полицию, сослуживец и друг многих декабристов П. Д. Киселев — Министерство государственных имуществ, а военный разведчик А. И. Чернышев, работавший перед Отечественной войной в Париже, стал не только военным министром, но и председателем Государственного Совета…

Многие годы, отделяющие нас от прошедших событий, романтизируют былое; вспоминая далекую молодость, старики чаще всего говорят о хорошем, забывают плохое и с улыбкой рассуждают о пройденных трудностях. Как видим, объективную картину минувшего получить нелегко, а все ж попробуем.

«Характер, дух и тон военной молодежи и даже пожилых кавалерийских офицеров составляли молодечество, или удальство. «Последняя копейка ребром» и «жизнь копейка — голова ничего», — эти поговорки старинной русской удали были нашим девизом и руководством в жизни, — писал очень интересный мемуарист Фаддей Венедиктович Булгарин, который в молодости, в начале XIX века, служил в Уланском цесаревича Константина полку и был ранен в сражении под Фридландом. — И в войне, и в мире мы искали опасностей, чтоб отличиться бесстрашием и удальством. Попировать, подраться на саблях, побушевать, где бы не следовало, — это входило в состав нашей военной жизни, в мирное время».

Считается, что ради такой жизни многие молодые дворяне и шли на службу, что именно так — в вихре балов, дуэлей, карточной игры, любовных побед и праздных удовольствий — с короткими перерывами на боевые действия — некогда жили русские офицеры. Однако была ведь поговорка: «Ночь — гусарская, а утро — царское» — лихое, веселое времяпрепровождение для молодых офицеров, служивших, как правило, в глухой провинции, было лишь приложением к службе.

Сомневающихся могу адресовать к прекрасной книге Аллы Бегуновой «Повседневная жизнь русского гусара в царствование Александра I», где подробно рассказывается обо всех аспектах гусарской жизни. В частности, побудку в конных полках летом играли в 5 утра, зимой — в 6, после чего солдаты занимались уборкой конюшен и чисткой лошадей. «Инструкция, — пишет автор, — обязывала взводных офицеров находиться в это время с вверенными им подразделениями, наблюдая за поведением людей и лошадей». К 9 утра седлали лошадей для учений: «Это могли быть занятия в поле, где отрабатывались построения и передвижения взвода или эскадрона, или в манеже, где совершенствовали индивидуальную подготовку всадников». Учения обычно продолжались до полудня. После того следовали обед и свободное время, которое уходило на чистку и починку обмундирования, амуниции и оружия, а после того вновь следовала чистка лошадей — опять-таки в присутствии взводных и иных командиров. «В девять вечера в армейских полках барабанщики били, а трубачи играли вечернюю “зорю”, и на этом трудовой день кавалериста завершался». Только тогда офицер мог чувствовать себя свободным, если, конечно, он не находился на дежурстве или в карауле.

Впрочем, и для гвардейцев, живших в столице, служба также составляла основу бытия, исключая, конечно, известные периоды «общегосударственного разврата», когда и Двор, и все вокруг были озабочены исключительно личным обогащением и пребывали в праздности. Но это — тема иная.

Весьма интересны в этой связи выдержки из «Памятной книжки» поручика л. — гв. Семеновского полка Александра Благово за 1739 год — записи, в которых отражались погода, основные дела и денежные траты ротного командира:

«Июнь.

12. Вторник, предивная погода. Полковой строй был, палили по 7 патронов…

15. Пяток, изрядно ввечеру дождик. Полковой строй был, палили по 11 патронов.

Июль, или Липец.

28. Суббота, ветрено. Полк учил маэор наш герцог Брауншвейгский, палили изрядно по 15 патронов.

Сентябрь. Вересень.

11. Вторник, студено. Полковой строй был, палили по 25 патронов, принц учил изрядно.

12. Среда, хорошая погода, а холодно. Полк наш государыня императрица изволила смотреть. Палили хорошо по 29 патронов. Государыня жаловала к руке и вином».

Как видим, боевая учеба проводилась изо дня в день, невзирая на погоду. Довольно часто — под высочайшим наблюдением. И это было не только во времена Анны Иоанновны, но и буквально во все последующие царствования.

Вот фрагмент из «Записок декабриста» поручика л. — гв. Финляндского полка А. Е. Розена: «Удалось мне два раза обращать на себя особенное внимание моего дивизионного начальника, великого князя Николая Павловича. В первый раз, когда я в его присутствии вступил в дворцовый караул: с парадного места повел караульный взвод различными поворотами фронтом, а подошел к открытым воротам дворца, повел рядами левым флангом, и когда поравнялся со старым караулом и скомандовал: “Стой!”, “Во фронт!” и потом: “Глаза направо!", то его высочество, прихлопнув рукой по правой ляжке, воскликнул: “Вот оно! Знает свое дело! Славно!”

Между прочим, Николай Павлович — будущий император Николай I. Есть ли смысл объяснять, что отношения между гвардией и государем были самые тесные? Не только великие князья, но и сами государи служили в полках гвардии, в полном объеме выполняли свои должностные обязанности, особое внимание при этом обращая на обучение, боевую подготовку войск. Что бы сейчас ни говорили, «профессиональной» является только подготовленная к ведению войны армия — вне зависимости от способа ее комплектования. Если же она воевать не умеет, то является не более чем вооруженной толпой, из каких бы наемных «профессионалов» ее ни составили.

Русские государи хотели иметь настоящую армию — и, как известно, имели ее, о чем свидетельствуют многочисленные победы русского штыка. Профессионализм этой армии, составленной в основном из неграмотных крестьян, — был обеспечен подготовкой офицеров и унтеров, обучавших и воспитывавших солдат, готовивших их к бою как практически, так и нравственно.

Вот почему «от каждого офицера требовалось, чтобы он хорошо знал службу и исполнял ее рачительно, — подтверждает Булгарин. — Краеугольными камнями службы… были эскадронные командиры и ротмистры… Они обходились с нами, как обходятся добрые родители с детьми-повесами, но добрыми малыми, прощали нам наши шалости… и требовали только исполнения обязанностей службы, храбрости в деле и сохранения чести мундира».

Начало службы в Кавалергардском полку вспоминает в своих «Записках» декабрист Сергей Волконский — бывший князь и генерал-майор: «Натянув на себя мундир, я вообразил себе, что я уже человек, и по общим тогдашним понятиям весь погрузился в фрунтовое дело. Первым моим наставником по фрунтовой службе [был] Александр Иванович Чернышев…»

«Фрунт», он же «фронт», означал «строй», а «фрунтовая» — строевая — подготовка считалась важнейшей дисциплиной обучения, составляла основу боевой подготовки. Сейчас это приходится объяснять: на поле сражения подразделения чаще всего передвигались в колоннах, а отражая атаки кавалерии, стояли в ощетинившемся штыками каре… В те считанные минуты, когда на пехотное каре неслась неприятельская конница и нужно было успеть подготовиться к ее встрече, малейшая неорганизованность, любые неслаженные, неуверенные действия солдат неизбежно приводили к катастрофе. Вот и приходилось офицерам и унтер-офицерам часами муштровать людей, оттачивая их навыки до автоматизма. Недаром же говаривал великий Суворов: «Тяжело в учении — легко в бою». Быть плохим, неумелым, неподготовленным офицером считалось просто стыдно, не соответствовало понятиям чести.

Шли годы и десятилетия, многое изменялось в жизни страны и государства. Русская манера оглядываться на «просвещенный Запад», сверять буквально каждый шаг с чужими оценками, стремиться не отстать «от цивилизованной Европы», не понимая при этом, кто же на самом деле и в чем именно ушел вперед, попытки во всем следовать «лучшим зарубежным образцам» — все это принесло России огромный и непоправимый вред. Керсновский писал: «Ересь “интернациональное™” военного искусства привела к засорению русской военной мысли иноземными… рационалистическими учениями. Все это имело своим результатом Севастополь и три Плевны, Мукден и Солдау…»

Действительно, во второй половине XIX столетия русские государи порядком подрастратили, растеряли накопленный опыт — даже кадетские корпуса были превращены в «военные гимназии» (для военного человека это звучит так же похабно, как «командный институт»), в которых именно «военная составляющая» обучения оказалась ослаблена. Боевая подготовка все больше и больше сводилась к парадным тренировкам, неким «военизированным спектаклям», проходящим по жестко утвержденному сценарию.

Последующая же экономия на армии вообще донельзя ослабила русский офицерский корпус, вскоре бездарно и окончательно угробленный на полях Первой мировой войны. Вот тогда на смену офицерской касте, потомственным офицерам, чьи пращуры веками служили России, и кто не мыслил себя вне этой службы, пришли совершенно случайные прапорщики военного времени — Н. В. Крыленко, Г. Д. Гай, М. В. Кривошлыков и многие иные, а также позже примкнувший к ним прапорщик австро-венгерской армии Бела Кун «сотоварищи»…

Все остальное нам более-менее известно из курса отечественной истории.

 

«А всем офицерам надеть ордена…»

О необходимости повышения престижа военной службы у нас говорят давно и постоянно, однако недаром же считают на Востоке, что «сколько ни говори “халва”, во рту сладко не станет». Военнослужащие Министерства обороны так и остались самыми низкооплачиваемыми из всех категорий силовиков… Впрочем, существенное повышение денежного довольствия и реальное решение социальных проблем — лишь первый шаг к повышению престижа военной службы, а для того чтобы она действительно стала бы вновь по-настоящему привлекательной и престижной, надо провести целый комплекс мер. Одна из них, безусловно, — совершенствование наградной системы. Посмотрите на портреты русских офицеров, мундиры которых украшены орденами: видно, что своей принадлежностью к военному сословию эти люди гордились по-настоящему. Если нам всерьез обратиться к историческому опыту, а не изобретать очередной «велосипед», то результат скажется весьма быстро.

Короткий экскурс в историю. В 1698 году Петр I основал первый в России орден — Святого апостола Андрея Первозванного, который считался в империи высшим. Вторым стал орден Святой великомученицы Екатерины, которым награждались исключительно женщины и… сын Александра Даниловича Меншикова. Столь оригинальным способом Екатерина I сделала приятное его отцу, которого очень любила. Кстати, эта государыня основала и задуманный Петром Великим орден Святош благоверного князя Александра Невского.

В 1769 году Екатерина — теперь уже Вторая — учредила Военный орден Святого великомученика и Победоносца Георгия, имевший четыре степени, а в 1782 году — орден Святого равноапостольного князя Владимира, стольких же степеней. Сменивший ее император Павел Петрович награждение этими орденами приостановил, зато ввел орден Святой Анны трех степеней, Святого Иоанна Иерусалимского, Павловское царствование не переживший, а также учредил «бриллиантовые знаки» — алмазные украшения — к орденам Святого Андрея Первозванного и Святош Александра Невского, означавшие их высшую степень. Кстати, впоследствии «бриллианты» могли даваться и к другим орденам, соответственно повышая их значимость.

В XIX столетии к вышеперечисленным наградам добавились ордена Белого Орла и Святого Станислава. Появились также изображения мечей на орденах, полученных «за военные подвиги против неприятеля», изображения короны, были введены орден Святой Анны IV ст., знаки отличия беспорочной службы за 15 и каждые пять последующих лет и т. д… Можно долго рассказывать о правилах награждения, орденских одеяниях и праздниках, о Кавалерском обществе Российской империи и т. д., но в данном случае это имеет для нас лишь познавательный, а не практический интерес.

«Ничто так не полезно на военном поприще, как награждение заслуг, — писал в начале XIX века известный в свое время поэт, публицист, военный историк и в ту пору армейский офицер, участник наполеоновских войн Федор Глинка — Честь составляет главнейшую пружину в монархическом правлении, а посему и знаки ее должны быть непременною наградою достоинства».

Уточним, что честь для военного является побудительным мотивом службы при любом правлении. Так что простая мысль — офицера добросовестно выполняющего свои обязанности как в военное, так и в мирное время, следует награждать, тогда он будет служить еще лучше — вполне приемлема и для нас.

Но как и чем награждать?

Недавно одному уважаемому государственному деятелю был вручен орден «За заслуги перед Отечеством» IV ст., и, как сказано, он стал первым полным кавалером этой награды — три старшие степени ордена у него уже были.

А вот в императорской России подобного награждения не могло быть ни при каком раскладе! Уж на что был велик генералиссимус князь Италийский, граф Суворов- Рымникский, кавалер всех российских и иностранных орденов — да только полным кавалером ордена Святого Георгия он не был, хотя первую степень ордена имел! И вообще, из двадцати пяти российских фельдмаршалов, генералов и адмиралов, удостоенных первого Георгия, только четыре фельдмаршала — М. И. Голенищев-Кутузов-Смоленский, М. Б. Барклай де Толли, И. Ф. Паскевич-Эриванский и И. И. Дибич-Забалканский — имели орден всех четырех степеней, или классов, как чаще говорили об этой награде.

Свой первый Георгий — сразу III класса — Александр Васильевич получил в 1771 году, когда, командуя бригадой, наводил порядок в мятежной Польше. Был он уже в чине генерал-майора, а генералов четвертым Георгием не награждали — это был вожделенный крест для отважных поручиков и капитанов. До 1855 года Георгий IV ст. вручали и офицерам, имевшим четверть века выслуги в офицерских чинах или участвовавшим в восемнадцати морских кампаниях. После 1855 года этим заслуженным офицерам стали давать орден Святого Владимира IV степени.

Кстати, кавалеры носили только ордена наиболее высоких из имевшихся у них степеней. Но в 1856 году георгиевским кавалерам было разрешено носить все свои кресты, а с 1874 года офицерам разрешили носить все имевшиеся степени орденов с мечами, тогда как раньше мечи просто «переходили» на более высокую степень того же ордена, только располагались при этом уже по-иному. В XX веке вообще стали носить все, что имеется…

Военные гораздо больше ценили саму награду — как принадлежность к ордену, звание ее кавалера, — нежели всякие алмазные украшения. Известно, что прославленный генерал от инфантерии Михаил Андреевич Милорадович получил за Бородинское сражение не орден св. Георгия II класса, к которому был представлен фельдмаршалом Кутузовым, но алмазные знаки ордена св. Александра Невского. Дело в том, что недовольный сдачей Москвы Александр I дал многим героям Бородина более низкие награды. И вот, рассказывая однажды о Бородинской битве, Милорадович с иронией заявил: «Как град сыпались на нас ядра, картечи, пули и бриллианты!» Дорогостоящая награда особой гордости не вызывала: как был он Александровским кавалером, так таковым и остался.

Вообще, все восемь российских орденов — за исключением боевого ордена св. Георгия — имели свою строгую иерархию. Кстати, Георгий буквально во всем отличался от прочих орденов, в частности, только у него IV степень во все времена давала право на потомственное дворянство. Ведь с 1900 года св. Владимир давал потомственное дворянство лишь с III степени, а св. Анны — вообще I степени, да и то до 1855 года…

О самых высоких орденах мы уже говорили. Самым младшим считался орден Святой Анны IV ст., который давали военным на холодное оружие. В XX веке, когда началась деградация системы, эту награду, представлявшую собой «красный финифтевый медальон с крестом и короной», прозвали «клюквой». Затем по иерархии орденов следовали третий Станислав, третья Анна…

И тут — маленький исторический анекдот. Известно, что Маршал Советского Союза Михаил Тухачевский, будучи подпоручиком л-гв. Семеновского полка, воевал совсем немного, а затем попал в плен. Однако впоследствии Михаил Николаевич утверждал, что дрался столь геройски, что был награжден аж шестью орденами. В 1960-е годы историки любили это повторять.

На самом деле им был получен только лишь один орден — св. Владимира IV ст. Однако обвинять «красного маршала» во лжи было бы не совсем корректно. Просто он, человек амбициозный, четко знал место этой высокой боевой награды в соответствующей иерархии — четвертый Владимир стоял выше вторых Станислава и Анны. А раз выше, то ни одного из этих более низших по рангу орденов он уже получить не мог — не полагалось. Так родилась легенда…

Вообще получалось, хотя это далеко не всегда было определено официально, что все награды примерно соответствовали определенным чинам и должностям. Например, в Петровской Табели о рангах кавалеры первого российского ордена приравнивались к III классу, то есть к генерал-лейтенанту. Впрочем, тут зависимость была скорее обратная: высшую награду империи никогда бы не дали личности малозначительной. Тот же Суворов получил св. Андрея Первозванного в 1787 году в чине генерал-аншефа — это был чин II класса. Через два года после этого Суворов был удостоен ордена св. Георгия I степени, стоявшего вне общей системы, а в 1799-м, перед отъездом в Италию, — недавно учрежденного ордена св. Иоанна Иерусалимского большого креста, то есть Командорский, который во времена Павла I считался чуть ли не более высокой наградой, нежели орден Святого Андрея Первозванного.

Более низких орденов Александр Васильевич, разумеется, не получал — точно так же, как никого не награждали и вторыми таким же орденом.

Так неужели, спрашивается, прославленный полководец в самую пору своего расцвета имел от Екатерины II и Павла I минимум наград, так «вычерпал» все их раньше? Да нет, при налаженной системе вопрос поощрений был вполне решаем даже для такого человека. Не перечисляя годов, скажем, что он был возведен в графское достоинство, затем награжден золотой шпагой с алмазами и надписью «Победителю визиря»…

Кстати, так называемое золотое оружие — награда, приравненная к ордену, вследствие чего офицеры носили на мундире миниатюрное изображение клинка — также давалась только один раз. Офицер получал золотую шпагу или саблю (в зависимости от принадлежности к виду войск) с надписью «За храбрость», а генерал — золотую шпагу, украшенную алмазами. Но тут могли быть варианты. Поэтому Суворов, получивший шпагу с алмазами в 1775 году, в 1789 году получил шпагу с надписью, то есть другую награду. Так же, кстати, и генерал Милорадович в 1809 году был награжден шпагой с надписью «За спасение Бухареста».

Затем Суворов был удостоен почетного звания подполковника Преображенского полка, в его честь была выбита медаль, а Сенат составил ему похвальную грамоту. После того последовали производство в генерал-фельдмаршалы, возведение в княжеское достоинство, и, наконец, он стал генералиссимусом всех российских войск. Это не считая разного рода материальных поощрений. В общем, обижен Суворов не был, хотя награды не повторялись.

Ну а другие офицеры, не столь знаменитые, получали награждения под Новый год и на Пасху — это, конечно, в мирное время. Служит офицер хорошо, нареканий нет, и выслуживает себе вскоре св. Анну на шпагу, затем — Станислава III степени и т. д., в строго установленном порядке. Так и получалось, что по количеству и характеру наград можно было примерно определить чин офицера: маленький бордовый крест под воротником — св. Владимир III степени — полковник, алая лента через левое плечо — св. Анна I степени — генерал-майор.

Впрочем, порядок награждений не меняла даже война. Обратившись, например, к истории Кавалергардского полка, можно узнать, что за Бородинское сражение «полковник В. В. Левашов получил Георгиевский крест, три офицера награждены золотыми шпагами, все остальные — следующим орденом».

Награждения «следующим орденом» производились достаточно часто. Если, допустим, офицер имел св. Владимира III степени, то теперь получал звезду ордена св. Станислава — первую его степень. Такая вот была система.

Известные события, происходившие в России в конце XIX — начале XX века, переполнили чашу народного терпения, а потому лозунг «Весь мир насилья мы разрушим» был воспринят совершенно буквально. Уничтожалось не только плохое, но и хорошее. Погибла, разумеется, и отлаженная наградная система. А потому, вспомним о нескольких орденах Ленина у высших партийных чиновников — вроде другим орденом и наградить нельзя, а выше ничего нет; вспомним вручения «старших» орденов перед «младшими», да и, нередко, спонтанность награждения — по разнарядке, к праздникам и юбилеям… Одно время, правда, давали ордена после соответствующей выслуги лет, но это как-то не очень привилось. Стали давать медали «За безупречную службу». В общем, недаром в те времена появилась в офицерской среде такая невеселая присказка: «А на груди его могучей одна медаль висела кучей, и та за выслугу годов».

Сейчас, к сожалению, мы вновь идем по советской системе, когда, как бы ты ни служил, но, если не повезет, то выше грамоты ничего не получишь. Конечно, и грамота может быть ценна — если это не один и тот же текст из года в год, да еще и за одной и той же руководящей подписью.

Отсюда вывод, что продуманная наградная система могла бы решить сразу несколько важных вопросов. Тут и повышение престижа военной службы, и серьезное мобилизующее воздействие на офицеров — если честно служишь, то значит, в установленный срок получишь положенный тебе «очередной орден»; да это еще и реальная борьба с коррупцией в этой сфере, ибо неотлаженная система таковую нередко порождает…

 

«Блестящие тускнеют офицеры…»

Во все времена штатские завидовали военным. Завидовали страстно и мучительно, старательно пряча зависть под иронией и сарказмом — мол, что нам эти служаки! Но стоило появиться в обществе мундиру, особенно гвардейскому или кавалерийскому, — и самые блестящие кавалеры из числа служащих по гражданской части «получали отставку». Недаром же писали поэты: «к военным людям так и льнут», «любят женщины военных»…

Однако не только мундирами, эполетами, оружием, наградами, усами и боевыми воспоминаниями затмевали офицеры «рябчиков», «шпаков» и прочих господ, не имевших чести принадлежать к военному сословию. Людей, носивших мундир, отличали особенные личные качества — смелость, патриотизм, умение ставить интересы Отечества выше своих собственных. Подробно говорить о том не имеет смысла, потому как и сегодня эти качества сохраняются в военном сословии — люди, прошедшие закалку в военноучебных заведениях, находящиеся в воинских коллективах, продолжают традиции своих предшественников. Ведь именно в этих традициях и заключена душа армейской службы.

Все же главный престиж службе придавало особое отношение к ней, да и вообще к воинскому сословию, российских императоров. Государи несли ответственность перед Богом и народом за безопасность вверенной им державы, нерушимость ее границ, а потому они были по-настоящему военными людьми. Даже на портретах цари изображались исключительно в военных мундирах.

Проходя службу в войсках, государи лучше узнавали своих подданных, завоевывали у них не только «должностной» авторитет, а с армией их связывали гораздо более прочные узы, нежели большинство европейских монархов. К тому же царям не нужно было объяснять, кто такие люди военные, сколь велика их роль в жизни общества и государства. Потому они преспокойно назначали действующих офицеров на любые партикулярные должности. Так, при Николае I обер-прокурором Святейшего синода был полковник лейб-гвардии Гусарского полка Протасов, дослужившийся на этом посту до чина генерал- лейтенанта. Гусар руководил священнослужителями! Между прочим, успешно.

Понятно, что жизнь, весьма отличавшаяся от той, которую вели чиновники и придворные, требовала от офицеров совершенно особенных качеств. Вот поэтому, когда 24 января 1722 года царь-реформатор Петр Великий ввел в действие «Табель о рангах», определявшую (слово «табель» было женского рода) строгую иерархию всех чинов воинской, статской и придворной службы, то в ней было предусмотрено старшинство воинской службы над прочими. То есть если обратиться к VI классу, то полковник был старше не только коллежского советника, но и действительного камергера.

Какое, кстати, это имело материальное выражение?

В книге И. Ульянова «Регулярная пехота. 1801–1855» сказано: «В 1838 году оклады офицерского жалованья несколько повысили: полковник теперь получал 2000 рублей ассигнациями в год, капитан — 1500, поручик — 1100, прапорщик — 850. Помимо этого, офицерам стали выдавать столовые и квартирные деньги».

Речь идет об офицерах армейской пехоты, самых низкооплачиваемых, если не брать в расчет гарнизонные войска. Но все же 850 рублей в год по тогдашним масштабам — это много или мало? Все познается в сравнении.

В 1841 году Николай Васильевич Гоголь написал свою знаменитую повесть «Шинель». Ее герой, Акакий Акакиевич Башмачкин, был, как известно, чиновник — «то, что называют вечный титулярный советник». По «Табели о рангах» это чин IX класса, что соответствует армейскому капитану. Капитан — ротный командир, и, думается, нет смысла объяснять, что входило в его обязанности, сколько было у него в подчинении людей. А чем был занят чиновник того же IX класса? Перепиской бумаг! То есть выполнял ту работу, с которой сегодня справляется обыкновенная секретарша. Гоголь пишет, как один раз пытались поручить Акакию Акакиевичу более сложное задание: «дело состояло только в том, чтобы переменить заглавный титул да переменить кое-где глаголы из первого лица в третье». Он этого не сумел, и потому «оставили его навсегда переписывать».

За свою «секретарскую» работу титулярный получал 400 рублей годового жалованья, капитан — почти в четыре раза больше, не учитывая «столовых и квартирных». Но кто скажет, что это несправедливо? Вот и понимаешь, что военная служба действительно ценилась выше, чем гражданская…

Не послужить в России было и невыгодно, и стыдно. 18 февраля 1762 года император Петр III подписал манифест «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству». Считается, что с тех пор можно было с равным успехом и служить, и не служить. Но, в соответствии с манифестом, дворян, вообще не служивших, велено было рассматривать «яко суще нерадивых о добре общем», их даже ограничивали в правах, вплоть до того, что не только запрещали появляться ко двору, но и бывать «в публичных собраниях и торжествах».

Подавляющее большинство дворян выбирало престижную военную службу. Если войны не было, то многие через несколько лет увольнялись корнетами или поручиками, до конца дней своих вспоминая родной полк и офицерскую жизнь. Другие же постепенно выходили в чины и презрительно глядели на «шпаков» и «рябчиков», переписывавших в канцеляриях бумаги и бравших взятки. Ну а если была война, то офицеры — не только армейские, но и гвардейские — отправлялись в поход, и Бог весть кому из них суждено было возвратиться!

Конечно, большинство офицеров и сегодня служит не за деньги и чины. Но ведь и у нас есть семьи, которые надо содержать, да и просто хочется, чтобы материальные возможности офицера соответствовали его общественному статусу. А то ведь понятие «нищие офицеры» уже прочно вошло в народное сознание, и говорить о престиже воинской службы смешно.

Здесь, кстати, уместно привести строки из доклада, помеченного грифом «Секретно»: «Существующие оклады в настоящее время при увеличивающейся дороговизне жизни уже не удовлетворяют даже скромным потребностям военнослужащих… Недостаточность содержания ставит офицеров, особенно семейных, в бедственное положение, не позволяя им жить соответственно требованиям общественного их положения, и до крайности затрудняет им воспитание своих детей…»

Это доклад военного министра генерала от инфантерии П. С. Ванновского императору Николаю II, сделанный в начале царствования.

Охарактеризовав положение офицеров и военных пенсионеров как бедственное, министр указывал, что это привело к падению качества офицерского корпуса: образованные молодые люди в армию не идут, выпускники военных гимназий и молодые офицеры ищут места «на гражданке», а старики всячески держатся за службу, оттягивая выход на нищенскую пенсию.

Когда же и почему в России произошел переворот в отношении государства и государя к своей армии? Все началось при императоре Александре II, когда на пост военного министра пришел генерал Дмитрий Алексеевич Милютин, чрезмерно, пожалуй, увлекшийся «гуманитаризацией» армии. Сменивший его в 1881 году Ванновский постарался возвратить в войска традиционный «строевой и командный дух», но, к сожалению, не имел надежного союзника в лице нового государя. Александр III, царь-миротворец, военное дело не слишком жаловал, а главное — не очень понимал военную душу. При нем был нанесен весьма чувствительный удар по традициям армии: произошла унификация кавалерийских полков, превращенных из гусарских и уланских в драгунские, была введена «мужицкая форма», соответствовавшая массивной фигуре царя, но отнюдь не красившая людей менее могучей комплекции.

Благодаря мудрой политике нашей дипломатии Россия жила в мире и, казалось, в полном благополучии, а потому государь про армию стал забывать. Очень напрасно, потому как, во-первых, с древних времен известно: «Хочешь мира — готовься к войне», а во-вторых, как предупреждал его отец, Александр И, «у России есть в мире только два надежных союзника: ее армия и ее флот». Впрочем, к сожалению, Александр Александрович III забывал не только армию.

Вот строки из книги «На службе трех императоров» генерала от инфантерии Н. А. Епанчина, который командовал батальоном в л. — гв. Преображенском полку как раз в то время, когда 1-м батальоном там командовал будущий Николай II: «Цесаревич усердно исполнял свои военные обязанности… Но жаль, что этим и ограничивалась в последних три года работа наследника престола, а ведь пора было дать ему более широкие обязанности, и притом такие, которые подготовляли бы его к будущей царской работе. Дело же было поставлено так, как будто цесаревича подготовляли к должности полкового командира».

Думается, полковник Романов мог бы стать прекрасным командиром полка, а вот императору Николаю II подготовленности и кругозора явно не хватило. Конечно, «хозяйство» ему досталось запущенное. Поражение в войне с Японией подвело итог военного строительства последней четверти XIX века, а предпринятые затем спешные попытки возрождения армии, ее славных традиций, «военного духа», исторического обмундирования и значительное повышение денежного содержания офицеров запоздали…

Грянула мировая война, и на полях ее сражений очень скоро полегли основные силы офицерского корпуса, бездумно и нерационально брошенные в бой. Была у русских офицеров традиция идти в атаку впереди своих солдат и пулям не кланяться. На смену этим офицерам приходили выпускники школ прапорщиков и ускоренных курсов военных училищ. «Блестящие тускнеют офицеры… — писала тогда поэтесса. — Уже не так изысканны манеры, остались только выправка да честь». Сейчас, кстати, уже и выправки не осталось. Только, пожалуй, чувство чести — единственное, что отличает военного человека от всех прочих.

А тогда, в те времена, множились в тылу разного рода комитеты и комиссии, процветали канцелярии и министерства, где кормились целые армии разного рода чиновников, «народных избранников», «представителей», «радетелей» и т. д. Но ни прапорщики, ни многочисленные чиновники и «народные радетели» спасти сначала армию, а потом и империю от крушения не могли. Да, пожалуй, не очень-то и желали…

 

Жизнь на государево жалованье

«Это случилось в те недавние годы, как женские лифы были короче и как военные, кроме армейских пехотных офицеров, торжествовали на всех сценах: от паркета вельможи до избы станционного смотрителя. Мундир брал в полон балы и не дожидался лошадей. Для мундира родители сажали сына за математику и хлопотали с дочерью; для мундира лелеяла девица Богом данную ей красоту; для мундира юноша собирался жить… Все благоговело перед мундиром или бредило мундиром», — так рассуждал в своей повести «Ятаган», опубликованной в 1835 году, забытый ныне литератор Николай Павлов.

Время укутывает удаляющиеся события романтическим флером, и 1812-й год для многих представляется героическим водевилем, подобным «Гусарской балладе». Но истинная война столь же далека от экранной, как приключения Шурочки Азаровой — от драматической судьбы знаменитой «кавалерист-девицы» Н. А. Дуровой… Мы вообще склонны идеализировать далекое прошлое. Дамы в кринолинах, мундиры с эполетами, балы, роскошные экипажи, барские особняки — как все это прекрасно и как… далеко от истины. Многие, например, считают, что раньше офицерам жилось гораздо лучше. В качестве подтверждения, казалось бы, можно взять хотя бы приведенные выше строки старинной повести… Но, увы, даже в них заложена негативная информация! Задержите свой взгляд на словах: «кроме армейских пехотных офицеров».

Посмотрев «Роспись русским полкам 1812 года» Г. С. Габаева, уточним, что в составе Русской армии было тогда 98 пехотных армейских полков. Кроме того, 6 пеших и 5 конных гвардейских полков, 14 гренадерских, 50 егерских, 4 морских, 36 драгунских, 11 гусарских и 5 уланских. Всего 131 полк. То есть получается, что почти половина служивших тогда офицеров отнюдь не «торжествовала на всех сценах». Причем это были офицеры тех самых полков, что в бою принимали и выдерживали основной удар противника, практически решая участь сражения. Уже потом в дело вступали гренадеры, кирасиры, гусары, которые опрокидывали и обращали вспять измотанного неприятеля. Им соответственно и доставались вся слава и награды, а также внимание общества. И вообще особенным вниманием пользовались не армейцы, а гвардейцы. Причем не только избранного общества, того, что именовалось великосветским, но и просто дворянства. Подтверждение тому легко найти в лермонтовском «Герое нашего времени»:

«…Я пошел бульваром, где встретил несколько печальных групп, медленно подымающихся в гору; то были большею частию семейства степных помещиков; об этом можно было тотчас догадаться по истертым, старомодным сюртукам мужей и по изысканным нарядам жен и дочерей; видно, у них вся водяная молодежь была уже на перечете, потому что они на меня посмотрели с нежным любопытством: петербургский покрой сюртука ввел их в заблуждение, но, скоро узнав армейские эполеты, они с негодованием отвернулись».

«Степные помещики» — это же дремучая провинция! И они отворачиваются от обладателя офицерского мундира! Но почему?

Прежде чем ответить, уточним одно из современных представлений. Известно, что офицер начала XIX века принадлежал к дворянскому сословию и соответственно являлся помещиком… Теперь обратимся к книге Дмитрия Целорунго «Офицеры Русской армии — участники Бородинского сражения». Проанализировав 1315 формулярных списков, историк дает такие данные:

Из титулованных дворян — то есть графов, князей и т. п., не имевших крепостных, происходили 1,6 % офицеров.

Из титулованных дворян-помещиков — 0,3 %.

Из дворян, не имевших крепостных, — 72,9 %.

Из дворян-помещиков — 3,1 %.

Остальные офицеры происходили из иностранных дворян, из обер-офицерских детей — то есть сыновей чиновников, не выслуживших потомственное дворянство, из иных сословий, вплоть до крестьян — последних было 1,2 %.

Среди офицеров-помещиков, составлявших 3,4 % от общего количества, 38 % имели от одной до пятидесяти крепостных душ; 24 % — от 51 до 100.

Если вспомнить рассуждения грибоедовского Фамусова:

Будь плохонький, да если наберется Душ тысячки две родовых, — тот и жених, то ясно, что по своим родовым состояниям подавляющее большинство офицеров «завидными женихами» не являлись. Стоит ли удивляться, что в 1812 году только 9 % офицеров были женаты?

Но, может, государево жалованье вполне обеспечивало все жизненные потребности верных слуг Отечества и престола?

В книге Аллы Бегуновой «Повседневная жизнь русского гусара в царствование Александра I» приводится следующий уникальный документ, датированный 27 сентября 1810 года:

«Великодушный ГОСУДАРЬ!

Нужда меня принуждает обеспокоить ВАШУ ОСОБУ. ВАМ неизвестно положение бедного офицера в Курляндии… Дороговизна здесь чрезмерная. Поневоле он вступает в долги, которые уплатить ему невозможно; военный министр может ВАШЕМУ ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ объяснить причину, побуждающую меня утруждать ВАС, ГОСУДАРЬ, следующею просьбой: 2 тысячи рублей уплатить всего, не откажите, достойный внук Великой Екатерины, отец подданных, просящему офицеру, клянусь честью и присягою, которою обязался служить верою и правдою и самому МОНАРХУ, что более утруждать его не стану…».

Послание это направил императору Александру I не какой-нибудь прапорщик, а подполковник граф де Мендоза-Ботелло, испанец, служивший в 24-м егерском полку, почтенный человек, обремененный большим семейством.

Просьба была изучена и вспомоществование последовало.

«Прошение подполковника графа де Мендоза-Ботелло… — пишет Бегунова, — вовсе не являлось из ряда вон выходящим в повседневной жизни александровской эпохи. Ежегодно такие же прошения отправляла в столицу Н. А. Дурова, и ей, обер-офицеру Мариупольского гусарского полка, также выдавались деньги, только суммы были поменьше: от 300 до 400 рублей. Судя по архивным данным, к милости монарха прибегали десятки офицеров. По каждому такому прошению в Военном министерстве готовили справку о просителе, и государь, ознакомившись с ней, как правило, нужные средства выделял».

Становится ясно, что материальное положение офицеров было совсем не столь блестящим, как это кажется сейчас. В первую очередь, разумеется, речь идет об армейцах, потому как в гвардии все было несколько по-иному.

Хотя в книге «Пятьдесят лет в строю» генерал- лейтенант Советской армии граф А. А. Игнатьев вспоминал свою службу в Кавалергардском полку в девяностых годах XIX века, но нравы, там господствовавшие, были сходны и с началом того же столетия:

«Выходя в полк, мы все прекрасно знали, что жалованья никогда не увидим; оно пойдет целиком на букеты императрице и полковым дамам, на венки бывшим кавалергардским офицерам, на подарки и жетоны уходящим из полка, на сверхсрочных трубачей, на постройку церкви, на юбилей полка и связанное с ним роскошное издание полковой истории и т. п. Жалованья не будет хватать даже на оплату полковых обедов, приемы других полков…»

Что ж, в гвардии — особенно в кавалерии — служили весьма состоятельные люди. В «Истории Преображенского полка» приведен совет императора Павла I дворянам: «Не отдавайте своих детей в гвардию, не пускайте их в Петербург — там они совсем разорятся». Когда же средств не хватало, гвардейцы спешили перейти в армию, благо при переходе пользовались преимуществом в два чина и получали назначение командиром батальона или полка — в обход армейцев.

Так что же представляло собой жалованье армейского офицера? Оно, как и сейчас, состояло из непосредственно жалованья — «денежного содержания» и «пайковых», которые тогда именовались «рационом», или «столовыми деньгами». Выдавали его «по третям» — трижды в год, раз в четыре месяца.

В «Повседневной жизни русского гусара…» уточняется, что по штатам, учрежденным 30 апреля 1802 года и действовавшим до 1816-го, когда были не только увеличены выплаты, но и введены квартирные деньги, офицеры получали в год следующие суммы: корнет — 200 рублей жалованья и 48 рублей — рацион; поручик — 311 и 84; штабс-ротмистр и ротмистр — 375 и 120; майор — 464 и 156; подполковник — 730 и 240; полковник — 1800 и 480.

Становится понятной реплика из «Тамбовской казначейши» Лермонтова:

Не юный корнет и не лихой поручик волнуют сердца потенциальных уездных невест, но солидный полковой командир. Уж если выходить за военного, то не за корнета же, с его годовыми двумя с половиной сотнями — без двух рублей.

Офицеры пехотных полков получали жалованье меньшее, чем кавалеристы. Зато в том же лейб-гвардии Гусарском полку оклады были гораздо выше и «рационы» — больше, чем в армейской кавалерии. Например, ротмистр получал 651 рубль жалованья и 240 — рацион, штабс-ротмистр — 526 и 192, поручик — 502 и 156, корнет — 276 и 84.

Впрочем, вышесказанное пока что остается пустым звуком. Ведь если, например, на 300 рублей в 1970-х годах можно было безбедно прожить месяц, то сейчас на ту же сумму… Хотя о деньгах у каждого свои понятия. Например, богатейший откупщик Савва Яковлев угрожал сыну- кавалергарду: «Будешь у меня кость глодать, как положу тебе на прожитье в год только сто тысяч!»

Поэтому для наглядности приведем цены того времени на основные продукты. В мемуарах С. П. Жихарева «Записки современника» указаны цены не только московские, но и те, что были в Иркутске. Вот и думайте, уважаемый читатель, где и как жилось русскому офицеру в начале XIX столетия.

Куль ржаной муки — порядка девяти пудов — в Иркутске стоил 10 рублей, а в Москве — 5 рублей 40 копе-ек. Пуд сена в Иркутске продавался за полтинник, а в Москве — за 25 копеек. Пуд масла стоил соответственно 12 и 11 рублей, говядины — 5 рублей в Иркутске и 5.50 в Москве. Сахар — 60 рублей и… 8! Кофе — 60 и 11. «Ведро простого вина», то есть водки, 5 и 5.50. Аршин сукна — 12 рублей и 4 рубля, холстины — 1 рубль и 40 копеек. Пару сапог в Иркутске можно было пошить за 15 рублей, а в Москве — за трешку. Покупать корову «очень малого роста» в Иркутске приходилось за 25 рублей, тогда как «порядочную» в Москве — всего за 20.

Не случайно, что после восстания на Сенатской площади и возмущения Черниговского полка большую часть декабристов — армейских прапорщиков и поручиков — нарекли в обществе «нищими в офицерских мундирах».

Офицеру нужно было полностью себя содержать — даже те же мундиры шились ими за собственный счет, причем каждый старался быть одетым не хуже других. Известен такой эпизод Преображенской истории:

«Какое прекрасное суконце, небось не дешево заплачено? — спросил Павел I, рассматривая мундир сержанта Чулкова.

Что же оказалось? У шившего по два мундира в год из сукна по 6 рублей аршин было всего 40 душ крестьян.

— Сорок только! — воскликнул император. — Ну, жалок же ты мне! Как ты, бедненький, пробавляешься еще?

На следующий день в строю Чулков стоял в мундире из толстого солдатского сукна. Понявши намек, он постарался сделать себе в 24 часа новый мундир… Это так понравилось императору, что он тут же произвел его в офицеры и наградил орденом св. Анны III степени».

Несколько позже император Александр Павлович дозволил гусарским офицерам в целях экономии заменить золотые и серебряные шнуры и шитье на повседневных мундирах на простое, гарусное — однако, несмотря на трижды повторенный в разные годы указ, ему мало кто следовал.

Если подробно рассказать, как русские офицеры XIX века решали свои материальные проблемы, то получится обширная диссертация. В ней будут главы об офицерских артелях и собраниях, что позволяло оптом закупать продукты и сообща вести хозяйство, пользуясь услугами денщиков и полковых кашеваров. Будет подробное исследование «безгрешных» и «грешных» командирских доходов — первые достигались за счет разумной экономии фуража и расходного материала, вторые — за счет воровства, использования солдат на «отхожем промысле» и прочего. Отдельная глава будет посвящена карточной игре и шулерским проделкам. «Шулерничать не было считаемо за порок, — вспоминал декабрист генерал-майор князь С. Г. Волконский, — хотя в правилах чести мы были очень щекотливы». Не противоречила правилам чести и материальная помощь от богатых любовниц… Вот только «приработков» офицеры в первой половине XIX века не имели — это противоречило понятиям чести. А вот солдаты могли в свободное время тачать сапоги, плотничать или пилить дрова. Но прошло время, и иные офицеры стали подрабатывать «репетиторством» или выезжать лошадей.

И тут возникает закономерный вопрос: а почему они все-таки служили? Ответить несложно.

В XVIII веке, до дарования императором Петром III вольности дворянству, служба была обязанностью каждого. Причем по указу Петра I офицеры из природных русских получали жалованье гораздо меньшее, нежели иностранцы. Только фельдмаршал Миних при императрице Анне Иоанновне — то есть в эпоху величайшего немецкого засилья! — уравнял в правах тех и других. Служили, выслуживали чины, воевали — и довольно много. Нравы тогда были весьма простые, а потому годами порой неполучаемое жалованье компенсировали трофеями, «грешными» доходами и т. д., что считалось в порядке вещей. Когда императрица Елизавета Петровна узнала, что некий командир кавалерийского полка за пять лет не нажил себе состояния, то заподозрила его в вольнодумстве.

Потом служить стало необязательно, но престижно. Всего чаще молодые люди записывались в полк юнкерами, получали некоторый опыт службы и становились офицерами. Служили по несколько лет, предаваясь всем возможным удовольствиям, затем уходили в отставку корнетами или поручиками и либо оседали в деревне, либо переходили в статскую службу. Воспоминания о лихой бесшабашной юности были отрадой последующих тусклых десятилетий. «Желание поступить в кавалерию и три недели, проведенные с ремонтерами (офицерами, посланными для закупки лошадей. — Авт.) в Лебедяни, остались самым светлым, счастливым периодом в его жизни», — пишет граф Л. Н. Толстой об одном из персонажей своей повести «Два гусара».

Но костяк армии составляли, разумеется, те, кто считал службу смыслом жизни или кто делал карьеру, стремясь достичь высоких чинов. В начале XIX столетия — в пору наполеоновских войн, во времена покорения Кавказа, многие надели эполеты из патриотических побуждений. Люди той славной эпохи были выше обстоятельств, легко переживали трудности, игнорировали житейские мелочи.

Шли мирные времена, менялись нравы, угасали традиции. Происходила, можно сказать, постепенная бюрократизация армии. «Боевой дух армии, — писал Александру II фельдмаршал князь А. И. Барятинский, — необходимо исчезнет, если административное начало, только содействующее, начнет преобладать над началом, составляющим честь и славу воинской службы».

Победитель Шамиля оказался прав: во второй половине XIX века из службы ушла душа. Она ушла вместе с людьми — лихими рубаками, отважными бойцами, предприимчивыми командирами, которые уже не находили в армейском бытие того, что некогда их столь привлекало. Впрочем, происходившие тогда перемены в военном деле, в организации армии начинали требовать иных людей — более знающих, лучше образованных. Однако внешний облик армии изменялся гораздо быстрее, нежели улучшалось материальное содержание военных. Поэтому «знающие и образованные» предпочитали определяться в статскую службу или в частные конторы.

Кто же тогда служил? Ответ найдем в «Поединке» отставного поручика А. И. Куприна: «Подумайте вы о нас… об армейской пехоте, об этом главном ядре славного и храброго русского войска. Ведь все это заваль, рвань, отбросы. В лучшем случае — сыновья искалеченных капитанов. В большинстве же — убоявшиеся премудрости гимназисты, реалисты, даже неокончившие семинаристы… Кто у нас служит хорошо и долго? Бедняки, обремененные семьями, нищие, готовые на всякую уступку, на всякую жестокость, даже на убийство, на воровство солдатских копеек, и все это из-за своего горшка щей…»

Каждая фраза звучит как пощечина. Кому? Офицерскому корпусу или режиму императора Николая II и его предшественников, которые довели армию до такого состояния? И стоит ли удивляться последующим событиям — позорному проигрышу войны с Японией, неудачам Мировой войны и развалу 1917 года?

Армия всегда считалась главной опорой государства, а офицерский корпус — это основа армии…

 

«Нахимов Тихого океана»

«Русский воин идет на службу не из-за денег, он смотрит на войну, как на исполнение своего священного долга, к которому он призван судьбой, и не ждет денежных наград за свою службу».

Вице-адмирал Степан Макаров.

Военачальники мирного и военного времени — люди совершенно разные. Каждая война выдвигает генералов, ранее бывших фактически невостребованными. Они блистательно выполняют свою миссию спасения Отечества, а после либо возвращаются на второй план — так было, например, с князем Пожарским или с маршалом Жуковым, либо, что также случалось нередко, уходят из жизни — как фельдмаршал Кутузов или генерал Скобелев.

Слабые государи всегда боялись авторитетных и сильных военачальников, любимых армией и народом, завидовали их славе и популярности, а потому старались держать их подальше от престола. Государям было гораздо комфортнее с военачальниками «политичными», пускай и не хватающими звезд с неба, зато умеющими угодить, понимающими, чего от них желают, и, главное, не представляющими потенциальной опасности. То же самое было в России и с флотоводцами: маркиз де Траверсе, например, морской министр с 1811 по 1828 год, стремился все плавания флота ограничить пространством от Петербурга до Кронштадта, за что эта часть Финского залива и получила прозвище «Маркизова лужа». Если блистательный Ушаков к 60 годам оказался не у дел, то 66-летний адмирал Меншиков стал главнокомандующим сухопутными и морскими силами в Крыму, заложил фундамент поражения в войне 1853–1856 годов и ушел в отставку только к 70. Вспомним и адмирала Кузнецова, руководившего флотом в годы Великой Отечественной войны, а затем попавшего в опалу.

Вот и вице-адмирал Степан Осипович Макаров — талантливый флотоводец, человек разносторонних знаний — практически всю свою жизнь был на вторых ролях. Только война, казалось, позволила ему развернуться во всю ширь своей воистину богатырской натуры, но не дала этого сделать. Впрочем, все по порядку.

«Вторые роли» были, скажем так, определены Макарову изначально. Известно, что офицеров Российского флота готовил Морской корпус, а флотская служба считалась семейной традицией: эполеты с адмиральскими орлами буквально передавались из поколения в поколение. Хотя и в семье Макаровых служба была традицией, но только предки его служили рядовыми солдатами.

«Известный адмирал Степан Осипович Макаров, — писал в книге «На службе трех императоров» генерал от инфантерии Епанчин, — был сыном боцмана, т. е. унтер- офицера на флоте». Его высокопревосходительство несколько ошибается: за полгода до рождения сына Осип Федорович получил эполеты прапорщика и соответственно дворянское звание, и его из Николаева, что у Черного моря, перевели в Николаевск-на-Амуре, где потом будущий флотоводец поступил в Морское училище, готовившее кадры для Тихоокеанского флота.

Ни «адмиральской традиции» в семье, ни образования в Морском корпусе. На что надеяться? На себя — на свою волю, усердие и целеустремленность.

«Всю жизнь, и даже в ранней молодости, он терпеть не мог пустых, легкомысленных развлечений и, напротив, с юных лет обнаружил склонность к серьезным и целенаправленным занятиям, — писал в книге «Макаров», выпущенной в серии «Жизнь замечательных людей», Сергей Семанов. — Он работал много и упорно, фактически учась самостоятельно».

А вот дневниковая запись самого будущего адмирала: «Я не даю себе случая лениться, а, напротив, постоянно занимаюсь… а что в этом есть худого, так это то, что я сразу берусь за все, а кто за двумя зайцами погонится — ни одного не поймает… Эх, ежели бы я имел с моего раннего возраста хорошего наставника, который бы мог установить твердо мой характер и заставить меня прямо и неуклонно следовать по одному направлению, не сбиваясь с дороги…»

Учеба для Степана Макарова была интересной: кроме классных занятий были и морские плавания, и поход к берегам Северо-Американских Соединенных Штатов на паровом корвете «Богатырь» Тихоокеанской эскадры, и Русская Америка; к тому же Макаров еще был и фельдфебелем Морского училища… Окончил он его с отличными результатами, лучшим из всех, и в порядке исключения, «не в пример прочим», как это тогда называлось, был произведен в «корабельные гардемарины» и назначен в 1-й флотский экипаж Балтийского моря. Звание гардемарина было, как сказано в «Военной энциклопедии», «введено Петром I для воспитанников старших рот Морской академии (с 1753 года — Морского кадетского корпуса) при направлении на флот на практику». Успешно сдавшие экзамены гардемарины производились в офицерский чин.

Мичманом Степан Осипович стал в 1869 году, двадцати лет от рождения. Стоит отметить, что за два года до того он опубликовал в «Морском сборнике» свою первую научную статью с названием для большинства из нас сложным и непонятным, а через год после производства изобрел пластырь для заделки пробоин судов. У него и дальше все так же сочеталось — успехи по службе, научные публикации и различные изобретения.

Однако по-настоящему двигала его, конечно, война. Так, хотя все основные события 1877–1878 годов разворачивались на суше, Макаров, командир вооруженного парохода Черноморского флота «Великий князь Константин», сумел вписать в историю этой войны свою славную страницу: его минные катера дерзко атаковывали турецкие сторожевые суда и боевые корабли. Но главное, именно Макаров впервые применил боевые торпеды, атакуя у Батума турецкие броненосцы. В XX столетии торпеды станут на море, пожалуй, основным оружием.

В 1880–1881 годах Макаров был заведующим морской частью при войсках, действовавших в Закаспийском крае во время Ахалтекинской экспедиции генерала Скобелева. Вскоре, в 33 года, он был произведен в капитаны 1 ранга.

Для такого возраста эта был весьма высокий чин. Нельзя, однако, сказать, что этот незаурядный человек занимал какие-то выдающиеся, по-настоящему заметные должности, соответствующие его уровню: он командовал кораблями, был флаг-капитаном, т. е. начальником штаба эскадры. Даже когда в 1890 году Степан Осипович за отличие был произведен в контр-адмиралы, то был сначала младшим флагманом Балтийского моря, потом — исполняющим должность главного инспектора морской артиллерии. Лишь в 1894 году он получил действительную самостоятельность — был назначен командующим эскадрой в Средиземном море, а через два года произведен в вице- адмиралы и утвержден в должности старшего флагмана 1 — й флотской дивизии.

В общем, не так уж просто складывалась служебная биография адмирала, и отношение к нему в руководстве флота было совсем не однозначное. Макаров в полном смысле опережал время, а таких людей не очень понимают современники. Да и потомки, порой, тоже. В книге Семанова обращает на себя внимание такая оценка одного из положений знаменитого макаровского труда «Рассуждения по вопросам морской тактики»: «Зрелый, умудренный опытом адмирал обязан сдерживать свои чувства. А Макаров порой не желал этого делать… Он отрицал броненосцы и предлагал вместо них строить быстроходные крейсера с сильной артиллерией. Это, дескать, в боевом отношении эффективнее, а в экономическом — дешевле. Мысль эта, которую Макаров упрямо отстаивал долгое время, была абсолютно ошибочной…»

Написано так, словно бы и не было Цусимского сражения, поставившего точку в истории броненосного флота. К тому же именно Степан Осипович изобрел тот самый «бронебойный колпачок» для артиллерийских снарядов, который был принят на вооружение на всех флотах мира под именем «макаровского» и сокрушал борта дредноутов.

Удивительная страна Россия! Бармолим (есть такое русское слово) о своей отсталости, необразованности, стремимся у кого-то чему-то учиться, а наши люди между тем такое придумывают и делают, что другим остается только завидовать и перенимать. Мы же спокойно теряем то, что имеем, а людей, предвосхищающих свое время, оцениваем только после их смерти. Если вообще оцениваем.

Кстати, Макаров явился еще и родоначальником нашего ледокольного флота: по его чертежам и под его руководством построен был ледокол «Ермак», на котором адмирал, в ту пору уже главный командир Кронштадтского порта и военный губернатор Кронштадта, сам ходил к Новой Земле и Земле Франца Иосифа. А еще именно по идее Степана Осиповича была впервые практически применена радиосвязь — при спасении броненосца «Генерал- адмирал Апраксин». Но все это — только отдельные штрихи портрета флотоводца, человека самых разносторонних дарований. Такому бы адмиралу Российский флот возглавлять! Но это место было накрепко занято: еще в 1882 году со вступлением на престол императора Александра III в управление морским ведомством вступил 32-летний генерал-адмирал великий князь Алексей Александрович, двоюродный брат нового государя. Это было в традиции — вверять самые ответственные государственные посты родственникам или друзьям вне зависимости от их личных качеств.

Между тем время трагически приближалось к Японской войне. Политики рассуждали о российском могуществе, об укреплении дружественных отношений со странами Запада и Востока, а военные пытались готовиться к войне. Еще в 1900 году в Морской академии проходила военно-морская игра, на которой были фактически определены основные направления будущих японских ударов, но военно-политическое руководство страны это «предсказание» проигнорировало.

В том же году Макаров обратился с письмом к морскому министру: «Падение Порт-Артура будет страшным ударом для нашего положения на Дальнем Востоке. Порт- Артур должен быть сделан неприступным». Предвидение, продиктованное опытом, «легло под сукно» в кипе(!) других рапортов и докладных записок Степана Осиповича…

«За сутки до нападения, когда японский флот уже находился в Желтом море, на стол управляющего Морским министерством адмирала Авелана легло очередное письмо Макарова, — рассказывает в книге «Кондратенко», также вышедшей в серии «ЖЗЛ», Сергей Куличкин. — Неугомонный адмирал писал: “…Пребывание судов на открытом рейде дает неприятелю возможность проводить ночные атаки… Если мы не поставим теперь же во внутренний бассейн флот, то мы принуждены будем это сделать после первой ночной атаки, заплатив дорого за ошибку”».

Это письмо постигла бы участь предыдущих, но пресловутый «жареный петух», извечный двигатель российской политики, уже «клюнул» 1 Поэтому Федор Карлович представил письмо великому князю, тот — своему венценосному племяннику, и через неделю Николай II подписал указ о назначении вице-адмирала Макарова командующим Тихоокеанским флотом. Если б это было сделано раньше на год или два, то песня о том, как «летели наземь самураи, под напором стали и огня» могла войти в обиход еще в начале XX столетия.

Ерничество? Нет, чертовски обидно за державу, государи которой не могли понять того, что пытались сказать им подданные, и сами копали себе могилу!

В начале февраля 1904 года, мгновенно сформировав свой штаб, Степан Осипович выехал на театр военных действий. При этом он просил срочно перебросить с Балтики на Дальний Восток — по железной дороге — восемь миноносцев и сорок миноносок. Но Макаров не был бы Макаровым, если бы не подкреплял практику теорией: он обратился в Морское министерство с просьбой отпечатать в самый короткий срок его «Рассуждения по вопросам морской тактики». В министерстве ошалели. Тогда адмирал отписал в Петербург: «Отказ в напечатании понимаю как недоверие моим взглядам на ведение войны, а посему если моя книга не может быть напечатана теперь, то прошу меня заменить другим адмиралом, который пользуется доверием…» Книгу было приказано напечатать.

24 февраля (8 марта) Степан Осипович прибыл в Порт-Артур. «Макаров буквально переродил всех и все, сообщив всем артурцам несокрушимую свою энергию и пламенную веру в русское дело, — пишет Керсновский. — На суше вы-растали форты, как за полстолетия до того воздвигались севастопольские бастионы. На море произошел ряд лихих дел. Наши моряки сцеплялись на абордаж с отчаянно храбрыми японскими брандерами, все нападения которых с целью закупорить рейд были отбиты. Наш маленький крейсер «Новик» атаковал один весь японский флот. С прибытием Макарова эскадру нельзя было узнать…»

«Флот оживает, проявляет дух инициативы, угрожает неприятелю и вызывает в нем напряженные усилия запереть выход этому беспокойному и отважному адмиралу». Эти слова — оценка деятельности адмирала Макарова — вполне созвучны вышесказанным. Однако они были вычеркнуты Николаем II из его некролога — царь не хотел признавать, что ранее флот был «неживым».

Зато это понимал наш противник, имевший прекрасную разведывательную службу. Достоверных данных о том, явился подрыв «Петропавловска» в 9.39 31 марта (13 апреля) трагической случайностью или результатом специальной операции, нет. Но броненосец (недаром не любил Макаров эти неуклюжие корабли!), возвращавшийся в Порт-Артур во главе атаковавшего и отогнавшего японскую крейсерскую эскадру отряда русских кораблей, подорвался сразу на двух минах и пошел на дно, унося с собой командующего флотом, замечательного художника-баталиста Верещагина, 28 офицеров и 652 матроса. На поверхности остался великий князь Кирилл Владимирович — чуть ли не один уцелевший — что вызвало язвительные рассуждения: мол, известно, что не тонет…

Пройдет ровно 13 лет и, по свидетельству последнего дворцового коменданта генерала Воейкова, «великий князь Кирилл Владимирович с царскими вензелями на погонах и красным бантом на плече явился 1 марта [1917 года] в 4 часа 15 минут дня в Государственную Думу». Пришел во главе Гвардейского экипажа, которым он тогда командовал. Но это уже другая история, хотя и явившаяся прямым следствием трагических событий 1904 года.

«Не стало Нахимова Тихого океана! — написано в «Истории Русской армии». — Россия лишилась своего лучшего моряка, эскадра потеряла свое сердце…»

Что можно добавить к вышеизложенному? Пройдет чуть более полугода — и Россия потеряет еще одного блистательного героя, выдвинутого той же войной: генерал-лейтенанта Романа Исидоровича Кондратенко, ставшего душой сухопутной обороны Порт-Артура. После этого судьба крепости, равно как и всей кампании, была предопределена: талантливых военачальников заменили выращенные в мирное время бездарности. И хотя выводы после поражения 1905 года были сделаны, но история отвела николаевскому режиму слишком малый срок для «работы над ошибками».

Летом 1913 года на Якорной площади в Кронштадте был открыт памятник адмиралу Макарову, воздвигнутый на добровольные пожертвования. Кажется, балтийский ветер развевает полы бронзовой шинели, гребни волн, очертаниями своими напоминающие японских драконов, касаются ее, а на гранитном постаменте начертаны слова Степана Осиповича: «Помни войну!» Как много заложено в них смысла! Но, к сожалению, память о войне для многих сегодня ограничивается возложением цветов к монументам в торжественные дни.

 

Мятежный «Государев» батальон

Вспоминать события революции 1905–1907 годов сегодня не в моде: государь Николай Александрович, прозванный в народе «Кровавым», ныне канонизирован, и о том, что он сначала довел многотерпеливый русский народ до вооруженного мятежа, а затем вообще погубил 300-летнюю российскую монархию, говорить не принято. Хотя всем известно, что Николай II был первый, но, как показала бурная история XX века, не последний правитель, сгубивший нашу великую державу своим безволием и бездарностью…

Удивительно другое: об этом событии постарались не вспоминать и в годы Советской власти. Открываем 2-й том Советской военной энциклопедии, вышедший в 1976 году, находим «Восстания в армии и на флоте 1905–1907» и читаем про «три периода подъема революционного движения в армии и на флоте». Интересующий нас третий период — лето 1906 года — «отличался крупными вооруженными восстаниями солдат и матросов в Свеаборге, в Кронштадте, на крейсере «Память Азова». Далее дается определение В. И. Ленина, что в июне 1906 года армия «оказалась почти что целиком пылающей».

Однако ни в этой статье, ни в каких-то иных работах не найти информации о том, что как раз тогда произошло возмущение в 1-м батальоне л. — гв. Преображенского полка… Это было то самое подразделение, в котором традиционно числился правящий император, за что батальон именовали «государевым». Квартировал он на Миллионной улице, у самого Зимнего дворца, тогда как остальные батальоны полка располагались аж за Таврическим садом.

Что же произошло, и почему об этом происшествии молчали советские историки? Впрочем, для начала вспомним, что это такое — Преображенский полк.

Это был первый полк Российской императорской гвардии, его девизом было французское «Noblesse oblige» — «Благородство обязывает». История полка началась с Петровских потешных, с 1683 года. Все государи, начиная с Петра Великого, который вообще проходил в преображенцах службу с нижних чинов, считались сначала полковниками, а с конца XVIII века — шефами этого полка.

Известно, что русская гвардия не только охраняла особу государя, но и участвовала в сражениях, а также выполняла роль военно-учебных заведений: пройдя службу в полку, нередко с нижних чинов, офицеры уходили в армейские части — чаще всего командирами батальонов и полков. Перечислять, сколько прославленных военачальников, героев различных войн, выдающихся государственных и общественных деятелей, людей науки и искусства носили Преображенский мундир, было бы слишком долго — равно как весьма утомительно было бы вспоминать все военные кампании, в которых полк отличился.

Преображенцы внесли свою лепту в политическую историю России. В ночь на 17 декабря 1741 года гренадерская рота полка возвела на престол Елизавету, «дщерь Петрову». 14 декабря 1825 года 1-й батальон первым вышел на Сенатскую площадь на стороне императора Николая I.

Преображенский полк безупречно отслужил более двух столетий, в отличие от своего «родного брата» — Семеновского полка, — который был раскассирован и сформирован вновь после возмущения 1820 года.

Отношение императорской фамилии к преображенцам было воистину патриархальное. «Матушка Елизавета» сама крестила детей чуть ли не у всех Преображенских солдат, а значит, приходилась их родителям кумой. Государи лично знали всех офицеров и многих нижних чинов полка, нередко беседовали с ними, присутствовали на полковых праздниках. Император, как шеф, вникал в дела полка, а многие великие князья — братья, дети, племянники, внуки государя — командовали полком или его подразделениями.

В начале 1890-х годов 1-м батальоном командовал великий князь Николай Александрович — будущий Николай II. Генерал Епанчин вспоминал: «Цесаревич усердно исполнял свои военные обязанности. Умилительно было видеть, как он по должности батальонного командира в Преображенском полку занимался с унтер-офицерами своего батальона, подготовляя их в зимнее время к полевым занятиям. По закону это была обязанность батальонного командира, и вот можно было видеть, как цесаревич два раза в неделю, сидя у большого стола, окруженный всеми унтер-офицерами своего батальона, также сидевшими вокруг того же стола, обучал их полевому уставу, обороне и атаке, полевому инженерному делу и прочему на планах и картах.

Это, разумеется, производило большое впечатление на унтер-офицеров и на всех солдат полка <…>. Но жаль, что этим и ограничивалась в последние три года работа наследника престола, а ведь пора было дать ему более широкие обязанности, и притом такие, которые подготовляли бы его к будущей царской работе. Дело было поставлено так, как будто бы цесаревича подготовляли к должности полкового командира».

Убежденный монархист, Николай Алексеевич Епанчин осторожно выказывает свое недоумение и недовольство: ведь управлять государством оказалось не под силу не только «любой кухарке», но и венценосному полковнику.

Но это будет потом, а пока заметим, что полк, пользовавшийся особой милостью, заботой и вниманием императорской фамилии, во всех отношениях был надежнейшей опорой престола. Кстати, в начале прошлого века рядовые преображенцы получали жалованье 50 копеек в месяц, тогда как армейские солдаты — 37 копейки за два месяца. В мирное время в полку состояло порядка двух тысяч отборных по внешнему виду и многим качествам человек — из них, напомним, четвертая часть, «Государев» батальон, находилась рядом с Зимним дворцом в качестве его надежной защиты. В военное время численность личного состава в полку удваивалась…

Чтобы рассказать, что произошло в июне 1906-го, нужно начинать с «кровавого воскресенья» 9 января 1905 года, когда царь приказал встретить свинцом и штыками мирную демонстрацию, пришедшую на Дворцовую площадь. Это не было мгновенным импульсивным решением — про готовящуюся демонстрацию знали, и приказ о том, чтобы «в помощь полиции было направлено восемь сводных рот», был отдан заранее. Зачем?! Ведь сам Николай II в это время пребывал в Царском Селе, так что лично ему ничто не угрожало.

Против рабочих, студентов и питерских обывателей были брошены преображенцы, конногвардейцы, павловцы, конногренадеры и солдаты других прославленных полков Российской императорской гвардии. От преображенцев в расстреле участвовала учебная команда, в которой готовили унтер-офицеров, а в унтера шли ребята особенные, мечтающие о карьере, готовые выполнить любой приказ. Кстати, в конце того же года в Москву, на разі'ром вооруженного восстания, был направлен уже весь лейб-гвардии Семеновский полк.

…И вспоминаются вдруг события конца XX столетия, когда в результате «саперных лопаток» в Тбилиси, штурма Вильнюсского телецентра, таинственного «пролета» Руста в Советской стране началась, точнее, была умело срежиссирована бурная и гнусная антиармейская истерия. СМИ буквально захлебывались от «обличений», «общественные организации» выдвигали совершенно удивительные требования, а подонки на улицах нападали на офицеров. К чему все это привело, известно: престиж армий упал катастрофически и за кулисами этой шумной публичной кампании тайком были проведены «активные мероприятия» по развалу великой державы…

В России всегда гордились своей армией, а гвардия пользовалась особым почетом. И вдруг гвардейцы — наследники героев Нарвы, Кульма и Ташкисена — стреляют в безоружный народ!

Да, в 1825 году гвардия подавляла восстание на Сенатской площади, но это был вооруженный мятеж таких же гвардейских полков. В 1831 году гвардия наводила порядок в Польше, но там ее противником была польская армия, вымуштрованная цесаревичем Константином. А здесь — расстрел мирной демонстрации! Разогнать ее оказалось несложно, однако на старинные знамена легло кроваво-черное пятно. Знать бы, что за советники надоумили не очень мудрого государя «оказать помощь полиции» гвардейскими подразделениями? Чьими «агентами влияния» они являлись или же кто повлиял на них?

В результате получилось примерно то же самое, что было и в конце XX столетия: между армией и народом пролегла очень глубокая трещина. Эти и последующие события — в 1905 году преображенцам и другим гвардейцам не единожды приходилось выполнять полицейские функции — негативно сказались на обстановке и настроениях в самих полках. Во-первых, быть палачами мало кому хотелось, во-вторых, гвардейцы подвергались пропагандистскому воздействию по самым различным каналам: от уличных выкриков, что они-де стреляют в своих отцов и матерей и что так бы им следовало с японцами воевать, до идеологической обработки солдат представителями различных партий, которые ранее в привилегированные гвардейские полки и сунуться не смели. Теперь же слова агитаторов, ложась на хорошо подготовленную почву смущенных и смятенных душ, стремительно давали ядовитые всходы.

Император Всероссийский терял самую верную и надежную опору своего престола, но этого не понимал. Более того, уверенный в безусловной любви гвардии к своей особе, Николай II распорядился задержать увольнение в запас солдат призыва 1903 года, вызвав тем самым возмущение не только «дембелей», но и их сослуживцев, предвидевших для себя подобную участь.

В конце мая 1906 года в Кронштадте восстали военные моряки и рабочие корабельных заводов, а в Преображенском полку пошли слухи, что их бросят на подавление восстания. Слухи, как всегда бывает, обрастали подробностями, так что 9 июня 1-й батальон собрался на митинг, чтобы подготовить петицию и подать ее царю — в то время полк находился в Новом Петергофе, охраняя Николая И.

Неизвестно, кто «мутил воду», но ясно, что без посторонней помощи не обошлось. В бумаге, которую после всех обсуждений подали генерал-майору Сергею Сергеевичу Озерову, командовавшему 1-й гвардейской пехотной дивизией, насущные солдатские нужды — освободить от несения полицейской службы, в срок увольнять отслуживших, ввести для отпускников бесплатный проезд по железной дороге и т. д. (кстати, большая часть пунктов звучала декларативно: «улучшить» питание, лечение, снабжение бельем) — смешались с требованиями политическими: «ненаказуемость за политические убеждения» и «выписывать для читальни передовые газеты и журналы». Да тут еще и откровенного популизма — в стиле пресловутого «приказа № 1», который разрушит армию в 1917 году, — подмешали: «отменить принудительное отдание чести нижними чинами при встречах», «разрешить свободное увольнение со двора».

Озеров, коренной преображенец, служивший в полку с 18 лет, командовавший им в 1900–1904 годах, сказал, что передаст петицию государю, и обещал, что никто наказан не будет. В ответ генерал потребовал от солдат «думать только об исполнении долга службы и присяги». Наверное, все бы так и было, но произошло то, что называется «провокацией потерпевшего»: один из солдат послал копию с петиции в какую-то большевистскую газету. Как вспоминал тогдашний рядовой Кирилл Басин, «на другой день наши требования были напечатаны на первой странице с описанием происшедших событий. Весть о выступлении преображенцев произвела в столице огромное впечатление».

«Жареный» материал перепечатали многие провинциальные газеты. Информация, как говорится, стала достоянием гласности и начался скандал.

Морской офицер и прекрасный писатель Сергей Колбасьев писал про Николая II: «Царь был мужчиной средних лет и весьма средних умственных способностей». Еще про царя говорили, что он был человек добрый и мягкий. Он вроде бы не хотел наказывать «свой» батальон, но, как- это с ним нередко бывало, уступил настояниям генералов, и бунтовщиков было решено предать суду.

В результате нескольких зачинщиков приговорили к каторжным работам, свыше ста пятидесяти человек на два-три года направили в дисциплинарный батальон, а сам «Государев» батальон был раскассирован. Различным наказаниям подверглись и многие офицеры. Командира полка генерал-майора В. С. Гадона и генерал-майора Озерова уволили «без мундира и пенсии».

Всем этим первому полку Российской императорской гвардии было нанесено воистину смертельное оскорбление. А ведь через Преображенский полк прошли очень многие генералы и офицеры. Когда-то солдаты и офицеры раскассированного Александром I Семеновского полка превратились в тот горючий материал, который в 1825 году обеспечил возмущение во 2-й армии. Думается, что недовольство преображенцев, да и всей гвардии, во многом повредило Николаю II и сказалось на дальнейшей судьбе российской монархии.

Произошедшее можно считать досадной случайностью, фатальным стечением обстоятельств, но это совсем не так. Генерал-майор Владимир Николаевич Воейков, последний комендант императорского Зимнего дворца, утверждает, что «революционная пропаганда 1905 года была направлена на те гвардейские части, в которых Его Величество, будучи наследником, нес строевую службу, а именно на лейб-гвардии Преображенский, лейб-гвардии Гусарский Его Величества и на 1 — ю батарею гвардейской конной артиллерии».

В своей книге «С царем и без царя» Воейков рассказывает, что осенью 1907 года в л. — гв. Гусарском полку, которым он тогда командовал, беспорядки начались во время манежных занятий — причем опять-таки в эскадроне Его Величества (!). Однако все удалось оставить без последствий. «Я добился, — пишет генерал, — согласия генерала Брусилова (начальник 2-й гвардейской кавалерийской дивизии. — Авт.) не давать хода этому делу и не накладывать на виновных никаких взысканий, ограничившись объяснением их проступка в доступных пониманию солдат выражениях…» Красиво сказано!

Неудивительно, что советская историография фактически обошла молчанием «революционные события» в гвардии — элитной, наиболее надежной, подготовленной и образованной части Русской армии. Хотя гвардии в прежнем понятии при советской власти не было, но руководство страны прекрасно сознавало, что опора на Вооруженные силы — основная гарантия не только внешней, но и внутренней безопасности государства, и действительно заботилось о них. К чему ж тогда ворошить события прошлого, объясняя, как можно дезорганизовать даже самые надежные части? Поэтому одна из наиболее, безусловно, ярких страниц «военной работы» большевиков оказалась забыта.

Однако так получилось, что многие события конца XX века развернулись по ранее отработанным сценариям, только многие этого тогда не понимали… История ничему не учит, но очень жестко спрашивает за невыученные уроки.

 

«Это были лучшие дни моей жизни»

Уже в начале XX века — то есть пока она еще шла — Первую мировую войну в России стали называть «Великой». Скоро, однако, о ней фактически позабыли, и она превратилась в войну «Неизвестную». Мировую войну заслонили последующие события — Февральская и Октябрьская революции, Гражданская война. Но точнее сказать, что все эти события — следствия войны, до предела обострившей противоречия, накопившиеся в обществе и государстве, ее логические последствия и продолжение. А потом большевики — это была одна из их фатальных, трагических ошибок, потому как ни один народ не может жить без корней, — вознамерились написать историю «нового мира» с чистого листа, предав анафеме все, что было ранее. Недаром же во многих вузах преподавалась не история России (СССР), а история КПСС. Черня прошлое, партийные идеологи не только доказывали необходимость и закономерность революции, но и сглаживали впечатления от современного «негатива» — все равно раньше еще хуже было! Таким образом, из памяти народной были стерты многие замечательные личности и выдающиеся события, в том числе, как мы уже сказали, и «Великая война».

А ведь про нее есть что вспомнить! Одной из самых ярких страниц этой войны является Брусиловский прорыв. А. А. Керсновский так описывал его начало: «На рассвете 22 мая (4 июня) гром двух тысяч орудий от Припяти до Прута возвестил славу русского оружия. В это утро атаковали наши 11-я армия генерала Сахарова и 9-я армия генерала Лечицкого. 23 мая (5 июня) перешла в наступление 8-я армия генерала Каледина, а 24-го (6 июня) и 7-я армия генерала Щербачева, дольше других ведшая артиллерийскую подготовку. Успех сразу же превзошел все ожидания, и 25 мая (7 июня) армии Юго-Западного фронта подарили России победу, какой в Мировую войну мы еще не одерживали».

«Мы — русские! Какой восторг!» — говорил генералиссимус Суворов, и очень уместно повторить здесь эти слова.

Мы — русские… А русский, как говорится, это судьба. Судьба нашего народа во все времена, во все века была связана с разного рода революциями, «дворцовыми переворотами», смутами, реформами, «перестройками», и потому в России во все времена было как-то довольно сумрачно… Причем не только в «низах», но даже и на «властном Олимпе». Что ж говорить про 1916 год, когда военные события разворачивались непосредственно на российской территории?

Хотя не стоит считать, что положение нашей страны было уж совершенно трагично. Как сказано в «Истории военного искусства», выпущенной еще в 1963 году, «основной итог кампании 1915 года… заключался в провале германского плана вывода России из войны». Россия сражалась, и сражаться могла, а нашему противнику предстояло вновь воевать на два фронта, хотя и на чужой территории. Все равно, таких войн Германия никогда не выигрывала, потому считать, что исход войны для России был предрешен, было бы ошибкой. Хотя…

Находясь в эмиграции, прокурор Петроградской судебной палаты С. В. Завадский писал об этом времени: «Уже расшатывались скрепы, надламывались спайки, слышался везде зловещий треск — весь государственный уклад разваливался… Правительство… ни на кого не опиралось; оно не удовлетворяло ни крестьян, ни рабочих, ни торгово — промышленные круги; не удовлетворяло оно ни фронт, ни тыл, ни левых, ни правых; не удовлетворяло, по-видимому, и самого царя. Не будучи уверено в своей правоте, оно не могло внушить к себе уважения смелому; стыдясь своей неправоты, оно не могло показаться сильным трусливым: власть крепка только тогда, когда массы или еще верят в ее безупречность, дающую ей нравственный авторитет, или убеждены в совершенной ее бессовестности, позволяющей ей не задумываться перед средствами расправы».

О бездарном российском правительстве и министерской чехарде, о коррупции в государственном руководстве и пресловутой «распутинщине», о том, как наживались на войне поставщики и чиновники, известно немало. Но нас интересует не это, а то, как обстановка в стране отражалась на воюющей армии.

«К наступлению Брусилова были самые скверные предзнаменования, прежде всего глубокий надлом духа высшего командования Русской армии», — писал в книге «1 августа 1914» известный советский историк Н. Н. Яковлев.

Для военачальника «надлом духа» означает неверие в собственные силы, в своих людей и соответственно в победу. Воевать в таких условиях просто невозможно. Вот почему, когда на совещании 14 апреля 1916 года начальник штаба Ставки верховного командования генерал М. В. Алексеев изложил свой план ведения грядущей летней кампании, принятый на основе договоренностей с союзниками, это не вызвало положительных эмоций у командующих фронтами.

Н. Н. Яковлев писал, что, по плану Алексеева, «главный удар наносит Западный фронт генерала Эверта в направлении на Вильно, Северный фронт (Куропаткин) и Юго-Западный (Брусилов) содействуют ему, причем последний переходит в наступление после первых двух. Эверт и Куропаткин, оробев, начали толковать о том, что шансы на успех невелики, нужно лучше подготовиться… Спор разрешил Брусилов, добившись разрешения для своего фронта нанести “вспомогательный, но сильный удар”. У Брусилова было 512 тысяч войск, в то время как на двух других русских фронтах 1220 тысяч».

Давно ли полководцы буквально рвались в бой, оспаривая друг у друга возможность нанесения главного удара? В случае успеха — ордена, чины, щедрая монаршая благодарность, слава. От неудач, конечно, никто застрахован не был, но, во-первых, страсть к риску у военного человека в крови, во-вторых, обыкновенно не судят не только победителей, но и проигравших военачальников. В конце концов, генералы от инфантерии теперь уже сами в атаку пехотные колонны — как князь Багратион при Бородине — не водили, и потому жизни командующих фронтами ничего не угрожало.

Предпосылки к успеху были налицо: еще 14 января австро-венгры начали наступление на Итальянском фронте, намереваясь вывести Италию из войны. Задача казалась вполне достижимой: за всю историю итальянцы ни разу никого не побеждали и теперь также несли существенные потери. Поэтому на Восточном фронте союзники германцев ослабили свои силы и перешли к обороне — австро-венгерская группировка, здесь находящаяся, составляла 486 тысяч штыков и сабель при 1301 орудии.

«Естественно, что вначале, сейчас же после военного совета в Ставке 1 апреля, когда мне, как бы из милости, разрешено было атаковать врага вместе с моими северными боевыми товарищами и я был предупрежден, что мне не дадут ни войск, ни артиллерии сверх имеющихся у меня, мои намерения состояли в том, чтобы настолько сильно сковать противостоящие мне части противника, чтобы он не только не мог ничего перекидывать с моего фронта на другие фронты, но, наоборот, принужден был посылать кое-что и на мой фронт. В это время я думал лишь о том, чтобы наилучшим образом помочь Эверту, на которого возлагались наибольшие надежды и которого поэтому и снабдили всеми средствами, имевшимися в распоряжении Ставки», — писал командующий Юго-Западным фронтом генерал от кавалерии Алексей Алексеевич Брусилов в книге «Мои воспоминания», изданной уже в Советском Союзе.

По плану Ставки летнее наступление должно было начаться 15 июня. Тем временем положение дел на Итальянском фронте резко ухудшилось — Трентинская операция изрядно вымотала обе противоборствующие стороны. А на территории Франции продолжала вертеться «Верденская мясорубка» — сражение за Верденский укрепленный район, начавшееся еще в конце февраля, а на реке Сомме готовилось наступление англо-французских войск… В общем, государствам Антанты приходилось очень даже нелегко.

Не нужно быть большим специалистом в стратегии, чтобы понять, что в этой связи произошло: союзники обратились к русскому командованию, и русские, как принято говорить, «верные союзническому долгу», ускорили переход в наступление. В наших российских условиях сделать это было не так-то и легко — по многим причинам. Одна из них — наша стабильная беда: дороги. Ведь если во Франции к началу Первой мировой войны протяженность шоссейных дорог составляла 563 тысячи километров, в Германии — 265 тысяч, в соседней с нами Австро-Венгрии — 141 тысячу, то на всю Европейскую Россию, на территории которой могли бы многократно разместиться все перечисленные страны, оборудованных шоссейных дорог было всего… 35 770 километров!

По этой, а также по многим иным причинам, не все благополучно обстояло и со снабжением наступающих войск.

«Мы вынуждены начать операцию, будучи бедно обеспеченными снарядами для тяжелой артиллерии, которых ниоткуда не можем добыть в скором времени. Поэтому большой промежуток между началом операции на нашем и французском фронтах нежелателен; мне нужна полная уверенность, что удар со стороны англо-французов действительно последует, хотя бы Верденская операция и не получила завершения», — телеграфировал Алексеев союзникам.

Русское командование ожидало начала наступления союзников на Сомме, но ждать пришлось долго, ибо своих солдат в жертву тому же «союзническому долгу» английское и французское командование приносить не спешило.

Зато Юго-Западный фронт перешел в наступление на целых десять дней раньше запланированного — русских солдат во имя спасения западных союзников не жалели ни в 1805 году, ни в 1914-м, ни в 1945-м…

«Кому… могло прийти в голову, что именно та армия, которая больше других нуждалась в материальной поддержке, моральные силы которой должны были быть глубоко потрясены тяжелым отступлением 1915 года, она-то первая и перейдет в наступление и еще раз поддержит славу своих старых знамен. Что летняя кампания 1916 года на русском фронте не только заставит немцев окончательно отказаться от Вердена, но и вынудит их к переброске своих дивизий на поддержку деморализованных австрийских армий, а это в свою очередь облегчит французам прорыв германского фронта на Сомме», — вспоминал впоследствии русский военный агент в Париже граф А. А. Игнатьев.

«С рассветом 22 мая на назначенных участках начался сильный артиллерийский огонь по всему Юго-Западному фронту. Главной задержкой для наступления пехоты справедливо считались проволочные заграждения вследствие их прочности и многочисленности, поэтому требовалось огнем легкой артиллерии проделать многочисленные проходы в этих заграждениях. На тяжелую артиллерию и гаубицы возлагалась задача уничтожения окопов первой укрепленной полосы, и, наконец, часть артиллерии предназначалась для подавления артиллерийского огня противника. По достижении одной задачи та часть артиллерии, которая ее выполнила, должна была переносить свой огонь на другие цели, которые по ходу дела считались наиболее неотложными, всемерно помогая пехоте продвигаться вперед», — вспоминал генерал Брусилов.

Недаром Алексеева более всего заботила нехватка снарядов. Первая мировая война была позиционной, и, в отличие от прежних времен, наступающая пехота шагу не могла сделать, если ее путь не был обработан артиллерией.

«С рассветом наша тяжелая и мортирная артиллерия начала разрушение укрепленных пунктов участка Ставок, Хромякова, а в девятом часу легкая артиллерия — проволочных заграждений. В 40-м корпусе разрушение окопов первой линии и проволочных заграждений на всем фронте идет вполне успешно. Команды разведчиков 5-го и 6-го стрелковых полков проникли южнее дороги Олыка, Покашево в окопы первой линии на широком фронте, уже брошенные австрийцами, вынесли оттуда щиты, винтовки и ручные гранаты; при подходе же ко второй линии были встречены контратакой и отошли с незначительными потерями», — это фрагмент боевого донесения за первый день наступления.

А сколько было героизма, сколько подвигов было совершено в те дни!

Вот выдержки из официальных бумаг «8-го стрелкового пол ка прапорщик Егоров с десятью разведчиками, скрытно пробравшись в тыл противнику, заставил положить оружие упорно дравшийся венгерский батальон и взял в плен 23 офицера, 804 нижних чина и 4 пулемета, отразив еще при этом конную атаку неприятельского эскадрона».

«Капитан Насонов с 20 конноартиллеристами захватил батарею врага при Заставне, догнал отходящего неприятеля, изрубил и перестрелял сопротивлявшихся и взял всех остальных — 3 офицеров, 83 нижних чина, 4 орудия и 6 зарядных ящиков с запряжками».

«Из славных дел обращает на себя внимание взятие гаубичной батареи под Снятынем. Командир 1-го батальона 5-го пехотного Заамурского полка, старый солдат поручик Гусак послал в атаку на батарею, бившую картечью, роту своего сына — прапорщика Гусака…»

Вспоминаются похожие эпизоды из предыдущих времен, и ясно, что офицеры и солдаты Русской армии были верны славным своим традициям.

«Количество пленных, захваченных четырьмя армиями генерала Брусилова, составило в конце первых суток — 24 мая — 41 000 человек. 26 мая их уже было 72 000, к 28-му числу — уже 108 000 и к 30-му — 115 000, с тем, чтобы вечером 1 июня перевалить за 150 000!» — написано в «Истории Русской армии».

Россия гордилась своими героями! В штаб Юго- Западного фронта приносили кипы телеграмм, приходивших со всех концов страны.

«Все всколыхнулось, — вспоминал генерал Брусилов. — Крестьяне, рабочие, аристократия, духовенство, интеллигенция, учащаяся молодежь — все бесконечной телеграфной лентой хотели мне сказать, что они — русские люди и что сердца их бьются заодно с моей дорогой, окровавленной во имя Родины, но победоносной армией. И это было мне поддержкой и великим утешением. Это были лучшие дни моей жизни, ибо я жил одной общей радостью со всей Россией».

Но в высших слоях России — «правящей элите» и «военной верхушке» — царили в то время совершенно иные настроения, а командующие другими фронтами как не хотели наступать ранее, так и не стремились к этому теперь.

«Между штабами Западного и Юго-Западного фронтов и Ставкой велись напряженные переговоры. Генерал Эверт все не решался наступать, прося отсрочку за отсрочкой: с 31 мая на 4 июня, с 4-го на 20-е…», — писал Керсновский.

В своих мемуарах Алексей Алексеевич объяснил причину непотопляемости этого генерала: «Я хорошо понимал, что царь тут ни при чем, так как в военном деле его можно считать младенцем, и что весь вопрос состоит в том, что Алексеев хотя отлично понимает, каково положение дел и преступность действий Эверта и Куропаткина, но как бывший их подчиненный во время японской войны всемерно старается прикрыть их бездействие и скрепя сердце соглашается с их представлениями».

Благодарность — чувство прекрасное, но ведь не в ущерб делу!

С более молодыми военачальниками не все тоже обстояло благополучно. Как написал историк, «корпусные командиры не были на высоте своих войск».

Впрочем, претензии высказывались и к военачальникам рангом пониже: «Начальник 12-й кавалерийской дивизии барон Маннергейм просил разрешения преследовать разгромленного и бежавшего неприятеля, потерял время и получил отказ. Будь на его месте граф Келлер (кавалерийский генерал, погибший в Русско-японскую войну. — Авт.), он без всякого спросу давно был бы во Владимире-Волынском, а эрцгерцог Иосиф Фердинанд — в штабе Каледина!»

Увы, будущий фельдмаршал и президент Финляндии Карл Густав Эмиль Маннергейм также воспитывался на петербургском паркете.

Причина многому произошедшему кроется в том, что, к сожалению, известные «Милютинские реформы», несмотря на всю свою прогрессивность, имели и существенный отрицательный момент: в армии оказалась заметно сниженной именно военная составляющая и чрезмерно усилена «гуманитарная». Причем, изначально — даже кадетские корпуса были преобразованы в военные гимназии, где многие офицерские должности были заменены на гражданские, что заметно понизило уровень военной подготовки выпускников. Можно сказать, что в войсках исчезала «военная косточка».

Таковое поветрие коснулось и генерала от кавалерии Брусилова — признаем это, не умаляя всех прочих его заслуг.

«Остается пожалеть, — писал Керсновский, — что генерал Брусилов не перенес в эти решительные дни свой командный пост ближе к полю сражения… На месте он лучше отдал бы себе отчет в размерах победы и степени разгрома неприятеля. Тогда бы он принял, быть может, то полководческое решение, что дало бы нам выигрыш кампании, а быть может, и войны».

Но… «штаб Юго-Западного фронта совершенно не отдавал себе отчета в размерах и значении луцкой победы (Луцк был взят уже 7 июня. — Авт.). Ставка смотрела не на Брусилова, а на Эверта. И связанный ее директивами генерал Брусилов смотрел не на Луцк, а на Ковель… Командовавший же 8-й армией генерал Каледин не чувствовал пульса боя. Он придерживал рвавшиеся вперед, чуявшие скорую и полную победу войска…»

А вот что происходило в стане противника: «Массовые показания пленных рисуют безнадежную картину австрийского отступления: толпа безоружных австрийцев различных частей бежала в панике через Луцк, бросая все на своем пути. Многие пленные… показывали, что им приказано было для облегчения отступления бросать все, кроме оружия, но фактически они нередко бросали именно оружие раньше всего другого», — вспоминал генерал Н. Н. Стогов, генерал-квартирмейстер 8-го корпуса.

Враг отступал, войска Юго-Западного фронта рвались вперед, но это не вызывало особенного энтузиазма «сверху», да и вообще военное руководство на разных уровнях чувствовало себя как-то слишком спокойно. Можно сказать — равнодушно, словно были они не генералами и офицерами, а чиновниками.

«Хотя и покинутые нашими боевыми товарищами, мы продолжали наше кровавое боевое шествие вперед, и к 10 июня нами было уже взято пленными 4013 офицеров и около 200 000 солдат; военной добычи было: 219 орудий, 644 пулемета, 196 бомбометов и минометов, 46 зарядных ящиков, 38 прожекторов, около 150 000 винтовок, много вагонов и бесчисленное количество разного другого военного материала», — писал командующий Юго-Западным фронтом.

Повторим, что Германии воевать на два фронта нельзя… Вспоминает немецкий генерал Эрих Людендорф, в 1916 году руководивший действиями на Восточном фронте: «Австро-венгерские войска проявили при этом столь слабую боеспособность, что положение Восточного фронта сразу стало исключительно серьезным. Несмотря на то, что мы сами рассчитывали перейти в наступление, мы немедленно подготовили несколько дивизий для отправки на юг. Фронт генерал-фельдмаршала принца Леопольда Баварского действовал в этих обстоятельствах таким же образом. Германское верховное командование сделало на этих обоих фронтах большие взаимствования, а также подвезло дивизии с запада. В то время сражение на Сомме еще не началось. Австро-Венгрия постепенно прекратила наступление в Италии и также перебросила войска на Восточный фронт».

Буквально в любой французской деревне сегодня можно увидеть памятники героям Первой мировой войны. Эта память заслуживает всемерного уважения и даже зависти — но было бы куда честнее, если бы наши союзники должным образом отметили еще и русских солдат, отдавших жизни для спасения никогда не виденной ими Франции… Но вряд ли кто сейчас сделает это — если уж в 1916 году они так и не ускорили начало наступления на Сомме.

В отличие от нас, союзники имели возможность беречь жизни своих солдат и делали это весьма успешно, что можно понять из следующего донесения: «24 июня по всему фронту англо-французов на Сомме началась грандиозная артиллерийская подготовка. Огонь был чрезвычайно силен. Бомбардировка разрушала, а иногда и буквально уничтожала все препятствия. Нередко неприятельский участок превращался в сплошное поле воронок, почти не пригодное для движения пехоты. Частые газовые атаки и обстрелы химическими снарядами должны были потрясать моральную устойчивость германских солдат.

Артиллерийская подготовка длилась шесть дней. В это время многочисленная французская авиация развила настолько активные действия, что достигла полного господства в воздухе. Это позволяло французским артиллерийским наблюдателям почти беспрепятственно корректировать стрельбу своих батарей и подавлять огонь неприятельских орудий…»

Но хотя союзники лупили германцев всей своей мощью, по свидетельству Н. Н. Яковлева, «отражая наступление русского Юго-Западного фронта в 1916 году, противник потерял примерно в два раза больше людей, чем в совокупности во время происходивших в том году сражений у Вердена и на Сомме».

Особенности позиционной войны: закопаться в землю, отвести основные силы с передовых рубежей — и ждать, пока противник забрасывает снарядами твои первые линии. Когда же тебя атакуют, приходится собирать максимум возможных войск, оголять другие участки, расходовать резервы…

Воевали мы с нашими союзниками весьма по-разному — во всех отношениях, так что вряд ли кто из союзных командующих, кроме нашего Брусилова, мог рассказать такое: «В июне, когда обнаружились крупные размеры успеха Юзфронта, в общественном мнении начали считать Юзфронт как будто бы главным, но войска и технические средства оставались на Западном фронте, от которого Ставка все еще ждала, что он оправдает свое назначение. Но Эверт был тверд в своей линии поведения, и тогда Ставка, чтобы отчасти успокоить мое возмущение, стала перекидывать войска сначала с Северо-Западного фронта, а затем с Западного. Ввиду слабой провозоспособности наших железных дорог, которая была мне достаточно известна, я просил не о перекидке войск, а о том, чтобы разбудить Эверта и Куропаткина, — не потому, что я хотел усиления, а потому, что знал, что, пока мы раскачиваемся и подвезем 1 корпус, немцы успеют перевезти 3 или 4 корпуса…»

Вот они, российские дороги! Вот они, «военачальники мирного времени»! А в результате всего происходящего вокруг — и, разумеется, прибытия к противнику подкреплений — наступление войск Юго-Западного фронта медленно и неуклонно сходило на нет. Но именно медленно, подчеркнем еще раз.

«Русские… двигаются на Львов, они взяли сто тысяч, триста тысяч, в конечном счете 420 000 пленных и 600 орудий», — следовали одна за другой, до самой осени, радостные вести с родины, поддерживая дух французского народа, уже истомленного длительной войной», — свидетельствует Игнатьев. Наступление Юго-Западного фронта завершилось 13 августа по европейскому календарю.

«Последствия Брусиловского прорыва были громадными. Расчеты Германии и ее союзников на то, что Россия не сможет оправиться от поражения 1915 года, рухнули. В 1916 году на полях сражений вновь появилась победоносная Русская армия, достигшая таких успехов, которых не знали державы Антанты ни в 1915, нив 1916, нив 1917 годах», — подвел итоги Яковлев.

В 1920 году 67-летний генерал Брусилов поступил на службу в РККА, состоял инспектором кавалерии. Керсновский писал: «Каковы бы ни были его последовавшие заблуждения, вольные или невольные, Россия никогда этого не забудет Алексею Алексеевичу Брусилову. Когда после несчастий пятнадцатого года самые мужественные пали духом, он один сохранил твердую веру в русского офицера и русского солдата, в славные русские войска. И войска отблагодарили полководца, навеки связав его имя с величайшей из своих побед».

Историк очень тактично сказал о «последовавших заблуждениях» — в среде белоэмигрантов «службу большевикам» называли предательством. Вопрос, однако, спорный, ибо слишком многие русские генералы и офицеры предпочли остаться на Родине и служить новой власти. К сожалению, у власти, как выяснилось, оказались не те люди, которым была нужна великая Россия, в результате чего многие из военспецов окончили свои дни в тюремных камерах или под предательскими пулеметами «интернационалистов» Бела Куна и Розалии Землячки… Но это уже совершенно другой вопрос, и еще никто не мог предположить такого развития событий.

Зато относительно перспектив существовавшего в России режима вопросов не было даже у членов царской фамилии. В конце 1916 года великий князь Александр Михайлович писал Николаю II: «Чего хочет народ и общество — очень немногого: власть (я не говорю избитые, ничего не значащие слова, твердую или крепкую власть, потому что слабая власть — это не власть) разумную, идущую навстречу нуждам народным и возможность жить свободно и давать жить свободно другим… Никогда в истории Российского государства не было более благо-приятных политических условий: с нами наш бывший исконный враг — Англия, недавний — Япония и все другие государства, которые видят и чувствуют всю силу нашу и в то же время присутствуют при совершенно необъяснимом явлении — нашем полном внутреннем нестроении, которое с каждым днем ухудшается, и видят, что не лучшие, а худшие силы правят Россией в такой момент, когда ошибки, сделанные сегодня, отразятся на всей истории нашей, и они невольно начинают в нас сомневаться, они видят, что Россия собственных своих интересов и задач не сознает, т. е. скорее не Россия, а те, которые ею правят».

О том, к чему все это привело, нам известно гораздо лучше, нежели о событиях Первой мировой войны.

 

«Офицеры остались на своем посту»

В одном из петербургских архивов нам удалось просмотреть сотни фотографий гвардейских полков. Старинные снимки запечатлели монолитные каре и колонны рослых бравых усачей с винтовками, императора Николая И, проходящего вдоль строя, беседующего с фельдфебелями, закладывающего первый камень в фундамент новых казарм… На лицах царя, генералов, офицеров и солдат не угадывалось ни тени тревоги или сомнения. Между тем на пороге были Мировая война и 1917 год.

Впрочем, еще и в начале войны никто не мог предвидеть вселенскую катастрофу, которая сметет с лица земли три империи. «Тот подъем, что охватил в июльские дни 1914 года все слои русского народа, далеко превзошел своими размерами воодушевление 1877 года. Что-то великое, напоминавшее Двенадцатый год, чувствовалось во всем…» — свидетельствовал современник событий А. А. Керсновский.

А далее, в его «Истории русской армии» мы нашли и такой эпизод: «Объезжая войска осенью 1916 года, император Николай Александрович вызывал из строя старослуживших солдат, вышедших с полком на войну. Выходило по два-три, редко по пяти на роту — из иных рот никто не выходил».

Возьмем выпущенный в 1935 году 1-й том «Истории Гражданской войны в СССР»: «Разложению армии немало содействовали… классовые изменения, происшедшие внутри ее командного состава. Офицерский корпус представлял собой отборную, боевую, преданную “престолу”… организацию. Война расшатала устои этой замкнутой группы. Кадровики понесли большие потери в первые же месяцы войны. Их место постепенно заняли выходцы из других слоев. Старая каста потонула в море прапорщиков из разночинцев… Старики встретили новичков с нескрываемым презрением и враждебностью. Демократизация офицерства усилила разброд в командном составе и, в свою очередь, углубила противоречия в армии…»

Так армия постепенно превращалась в «вооруженный народ».

Нет смысла объяснять, что регулярная армия — один из столпов государственного устройства, гарант национальной независимости. Это совсем не потому, что она призвана решать «внутренние задачи». В России в армии испокон веков аккумулировалось все лучшее. Императоры обязательно проходили военную службу, почти все высшие чиновники начинали свою карьеру в рядах гвардейских полков, а многие продолжали носить эполеты даже занимая высокие государственные должности… К сожалению, Николай II, не обладая ни государственным мышлением, ни широтой взглядов, не позаботился о том, чтобы сохранить в Мировой войне костяк — офицерский корпус и гвардию. Большинство из тех, чьими фотографиями мы любовались в архиве, погибли в 1914-м.

«Спешившись, кавалергарды вновь двинулись на противника. Немцы обрушили на цепи артиллерийский огонь. Почти сразу был тяжело ранен шрапнельной пулей в живот шагавший впереди рядов полковник князь Канта кузен. 4-й эскадрон поддерживал наступающих в конном строю — несмотря на усиливающийся ружейный огонь и шрапнель. Здесь был смертельно ранен корнет Карцов, контужен корнет Волжин… В рядах других эскадронов получили смертельные ранения штаб-ротмистр Коссиковский и поручик князь Кильдишев».

Это описание боя при деревне Каушен, первого сражения Кавалергардского полка в Мировую войну. Впереди была череда боев, в которых вскоре полностью исчез кадровый состав самого привилегированного, самого преданного престолу полка гвардейской кавалерии…

Все равно, остатки офицерского корпуса были последними из тех, кто сохранил верность государю и в страшные дни февральской смуты. Вот факты из воспоминаний участника восстания в запасном л. — гв. Волынском полку — в Петрограде оставались запасные полки, готовившие кадры для фронта — унтер-офицера Т. И. Кирпичникова:

«Пошли к гвардейским саперам. Там долго биться не пришлось. Отворили ворота. Там был убит полковник…

Около саперов встретилась рота Литовского полка при офицере, который командовал: «Стрелять!» Но солдаты не стреляли, его начали колоть (тремя штыками), затем его увели…

Здесь стояли семеновцы против нас развернутым фронтом. Было с ними три прапорщика… Я подошел, махнул рукой, и тогда остальные подошли ко мне. Прапорщики сопротивлялись, они были тут же убиты из револьвера…»

Но пока юные прапорщики и боевые полковники умирали, храня верность присяге, ближайшее окружение государя поступало совсем по-иному, что дало Николаю II повод записать в дневнике: «Кругом измена, трусость и обман».

Мы не являемся поклонниками императора Николая, политика которого и предопределила все происшедшее в России в 1917 году. Его царствование, начиная от женитьбы на ненавидимой в России Алисе Гессенской, принесший в род Романовых страшную болезнь и приблизившей к трону зловещего Распутина, явилось цепью роковых ошибок, оборвавшейся в подвале дома Ипатьева в Екатеринбурге. Однако люди военные принимали присягу на верность этому государю, и от присяги их освобождала только смерть: их самих или императора.

Зато одним из первых царю изменил его двоюродный брат — контрадмирал свиты великий князь Кирилл Владимирович. Вот как рассказано об этом в книге воспоминаний генерала Н. А. Епанчина «На службе трех императоров»:

«Он к началу революции командовал Гвардейским экипажем и еще до отречения Государя пошел с частью этого экипажа в Государственную Думу заявить о своей лояльности… Когда матросам было объявлено, что экипаж пойдет в Думу… то часть людей решительно отказалась идти, и между матросами началась свалка: были убитые и раненые, в том числе два офицера; великий князь Кирилл Владимирович повел в Думу тех, кто желал идти, причем на нем был красный бант». Далее автор продолжает: «После отречения Государя… Кирилл Владимирович приказал роте Гвардейского экипажа, охранявшей Александровский дворец, в котором жила Императрица со всеми детьми, вернуться в Петербург. Все матросы ушли, а офицеры остались на своем посту. В это время все царские дети были больны, а в Царском [Селе] взбунтовались гарнизон и чернь, и вот командир

Гвардейского экипажа, двоюродный брат Государя, лишил Царскую Семью охраны в такой ужасающей обстановке?!»

Казалось бы, измена присяге и последующие события, несомненно с этим связанные, должны были отравить все дальнейшее существование Кирилла Владимировича и ему следовало выбирать между пулей в лоб — по русской офицерской традиции — или уходом в монастырь. Ничего подобного! В 1918-м клятвопреступник уехал в Финляндию, затем перебрался в Германию и попытался… взобраться на преданный им трон, объявив себя государем Кириллом I! Теперь, кстати, «наследниками престола» именуют себя его потомки.

Самое удивительное, что в начале 1990-х эту «ветвь» романовской фамилии вдруг возлюбили в тогдашнем российском руководстве: недавний первый секретарь Свердловского обкома КПСС, по указанию которого был разрушен тот самый «Ипатьевский дом», оказался на поверку скрытым монархистом. Останки «Кирилла I» были перезахоронены в великокняжеской усыпальнице Петропавловского собора, его внучку Марию Владимировну принимали у нас на высоком уровне и даже намеревались обучать ее сына в Нахимовском военно-морском училище…

Когда же Мария приезжала в Россию, то представители «возрожденного» дворянства — среди них особенно выделялся громкой фамилией и «правоверным» поведением некий бывший ответственный комсомольский работник — плели интриги, стремясь оттолкнуть от «наследницы» не только друг друга, но даже и представителей трагической «первой волны» русской эмиграции. Помним, как был оскорблен князь Георгий Илларионович Васильчиков, участник антифашистского сопротивления во Франции, когда во время праздника на Бородинском поле бывший функционер из ЦК ВЛКСМ прилюдно упрекнул его в недостаточной почтительности к «великой княгине».

С Марией Владимировной приезжал тогда и представитель одной из знаменитых дворянских фамилий, который во время Второй мировой войны работал в УСС — Управлении стратегических служб, американской разведке, а потом и в ЦРУ… Наши «дворяне» возили этого господина в имение, до революции принадлежавшее его титулованным однофамильцам, а затем дружно убеждали просить Президента возвратить «конфискованные большевиками земли». Им, очевидно, нужен был прецедент, чтобы самим попробовать «вернуть утраченное». «Обломки игрою счастия обиженных родов» не знали, что известная фамилия развивалась по трем, как минимум, самостоятельным линиям…

— Разумеется, это не мое имение! — согласился с нами гость, бросив насмешливый взгляд в сторону споривших о своих перспективах «дворян». — Но мне интересно, чего же хотят эти господа?

Думается, интерес профессионального разведчика не был праздным, равно как и его присутствие в «свите государыни»… Но как обидно сознавать, что наши соотечественники, тем более, — представители замечательных русских фамилий — работают против России!

А ведь именно на эту возможность рассчитывали наши союзники в Первую мировую войну. Россия несла основную ее тяжесть, отвлекала Германию от Западного фронта. Понимая, что свержение Николая II приведет к сепаратному миру, Англия и Франция рассчитывали пере-дать власть в империи послушным им силам. В «Истории Гражданской войны в СССР» можно найти свидетельства беззастенчивого вмешательства союзников в наши внутренние дела:

«Дворцовый переворот, — писал английский посол Бьюкенен, — обсуждался открыто, и за обедом в посольстве один из моих русских друзей, занимавший высокое положение в правительстве, сообщил мне, что вопрос заключается лишь в том, будут ли убиты император и императрица или только последняя».

Подобные «друзья» называются агентами, и вопрос цареубийства вряд ли обсуждался с кем попало — тем более, в британском посольстве. Происходящее откровенно напоминало 1801 год, заговор против Павла I, нити руководства которым уходили все в то же дипломатическое представительство.

Сходство это понимали и в 1917-м. Вот запись из дневника посла Франции Палеолога — разговор с великой княгиней Марией Павловной:

«Что делать?.. Вот уже 15 дней мы все силы тратим на то, чтобы доказать, что он губит династию, губит Россию, что его царствование скоро закончится катастрофой. Он ничего слушать не хочет. Это трагедия… Мы, однако, сделаем попытку коллективного обращения — выступление императорской фамилии.

— Ограничится ли дело платоническим обращением?

Мы молча смотрим друг на друга. Она догадывается, что я имею в виду драму Павла I, потому что отвечает с жестом ужаса:

— Боже мой! Что будет?..»

Судьбу России в очередной раз стремились решить за рубежом, причем жизнь Николая И, сделавшего все возможное, чтобы спасти Францию от разгрома, представлялась союзникам разменной монетой. Замену ему без труда можно было найти среди «жадною толпою стоящих у трона». Однако в решении судьбы российского престола участвовали не только правительства, спецслужбы и дипломаты «дружественных» государств Антанты, но и некие «надгосударственные силы».

Упомянутый представитель русской эмиграции рассказывал о судьбе своего отца — ученого-литературоведа, который возвратился после Второй мировой войны в СССР, занимался наукой, преподавал и скончался в конце 1960-х годов.

— Только потом я узнал, что мой батюшка был крупным масоном, — признался наш собеседник. — И я вспомнил, как в детстве однажды нашел в его столе какие-то странные инструменты и знаки — как теперь понимаю, масонские…

Масонство, знакомое большинству из нас исключительно по «Войне и миру» графа Л. Н. Толстого, порой оказывается как-то очень рядом. Говоря о событиях 1917 года, также нельзя обходить эту тему.

Хотя, как писал в своей книге «Масонство и глобализм. Невидимая империя» наш, к сожалению, уже покойный друг Лоллий Петрович Замойский, могущество «вольных каменщиков» переоценивать не следует: «Немало негодования против масонов изливала часть белой эмиграции. Отдельные ее представители пытались все “беды” России, особенно свержение самодержавия, представить не как результат общественных процессов, а как интриги омасонившихся либеральных кругов, заигрывавших со “свободами”. Царская полиция, со своей стороны, стремилась изобразить революционеров марионетками масонских заговорщиков, стремящихся “погубить здорового простолюдина”».

Однако, утверждал Замойский, масонство все же играло немалую роль в жизни тогдашнего общества: «Когда произошла Февральская революция и 2 марта 1917 года был оглашен список состава Временного правительства, то он почти полностью совпадал с тем, что за два года до этого обсуждался на квартире Е. Кусковой». Уточним, что Кускова — «франкмасон высоких степеней», жена известного масона С. Прокоповича, министра Временного правительства. Кстати, кабинет министров А. Ф. Керенского целиком состоял из «вольных каменщиков».

Возрождение российского масонства, основу которого составляли ложи французского подчинения, произошло в начале XX столетия. «Курс его был прежним, — писал Замойский, — не допустить, чтобы события вырвались из-под контроля правящих классов в случае свержения самодержавия».

Свержение представлялось для «темных сил» не очень желательным вариантом. Вот как написано в вызвавшей немалый шум в 1970-х годах книге Н. Н. Яковлева «1 августа 1914»: «Те, кто входил в масонскую организацию, горой стояли за дворцовый переворот. Они двигали заговор только в этом направлении. Меньшевики Н. С. Чхеидзе, А. И. Чхенкели, М. И. Скобелев, а также А. Ф. Керенский, все масоны одобрили этот образ действия и ради его успеха делали все зависевшее от них, чтобы парализовать развитие массового движения в стране».

Масонам, выражавшим интересы крупного транснационального капитала, никакие народно-демократические или тем паче пролетарские революции в России не были нужны. А ведь к этим кругам примыкала и немалая часть ближайшего окружения Николая II, в том числе и великие князья. Почему? Этот вопрос мы задали Л. П. Замойскому.

— Действительно, многие члены императорской фамилии в той или иной степени имели касательство к масонству, — сказал Лоллий Петрович. — Избранность этой организации, наличие в ней, по крайней мере декларативное, каких-то особых знаний притягивали к себе даже российских императоров — в силу невероятного русского любопытства ко всему таинственному… Однако волны симпатии нередко сменялись волнами недоверия, когда масоны вдруг выявляли свою сущность — зависимость от западных масонских лож и от их интересов. Это всегда были откровенные попытки подчинить Россию то английскому, то шведскому масонству, то французскому…

— А зачем монархам, представляющим реальную власть, вступать в масонство — власть закулисную?

— Желание контролировать изнутри революционные процессы привлекало туда и полицейских чинов, и власть имущих. Кстати, масонство во всемирном масштабе контролирует — по крайней мере, формально, — британская монархия.

В книге «Масонство и глобализм» приведена цитата из изданного в Нью-Йорке труда Н. Н. Берберовой «Люди и ложи». Русские масоны XX столетия»: «Говорили, что в молодости Николай II был “мартинистом”… но вышел очень скоро из тайного общества. Но его дядя, вел. кн. Николай и Петр Николаевичи, а так же вел. кн. Георгий Михайлович остались «мартинистами» высоких степеней».

Вышеупомянутый великий князь Николай Николаевич младший в 1914–1915 годах был верховным главнокомандующим Русской армии. Его принадлежность к масонству, «горой стоявшему за дворцовый переворот», — еще одно свидетельство измены государю, гнездившейся в высших сферах… Кстати, в феврале 1917 года он оказался первым из сановников, приславших Николаю II телеграмму с просьбой об отречении…

Генерал В. Н. Воейков привел в своей книге «С царем и без царя», изданной в 1936 году в Финляндии и переизданной Воениздатом шестьдесят пять лет спустя, текст этого и ряда аналогичных посланий. Затем генерал подытожил:

«Великий князь Николай Николаевич, генерал- адъютанты Алексеев, Рузский, Эверт, Брусилов, генерал Сахаров, адмиралы Непенин и Колчак — оказались теми людьми, которые, изменив воинской чести и долгу присяги, поставили царя в необходимость отречься от престола… Они своим предательством лишили царя одного из главных устоев всероссийского трона». И дальше: «Иуда предал Христа и покаялся — вернул тридцать сребреников; а наши генералы и адмиралы предали царя и не покаялись…»

…Когда ночью 11 марта 1801 года заговорщики ворвались в комнату императора Павла в Михайловском замке, они предложили государю императору подписать отречение. Он отказался, тем самым подписав себе смертный приговор… Павел Петрович знал, что у русских государей, как сказал потом выдающийся мыслитель И. А. Ильин, «нет права на отречение от престола в час великой национальной опасности и при совершенной необеспеченности в дальнейшем наследовании… Быть членом династии — значит иметь не только субъективное право на трон (в законном порядке), а священную обязанность спасать и вести свой народ…»

Но этого не осознали ни Николай II, ни заменивший его на один день на престоле великий князь Михаил Александрович. Монархическая идея полностью себя исчерпала, и власть в России перешла к Временному комитету Государственной Думы, а затем — к Временному правительству… Возможно, последующий переход власти в руки большевиков на тот период явился оптимальным вариантом, предотвратившим еще более страшную национальную катастрофу. Однако это уже совсем другая тема.