Миттельшпиль

Погоня отстала, а, может, и не было её вовсе — испугались, засранцы, гранат, разбрасываемых мною во все стороны. Понятное дело: за столько то лет спокойной жизни избаловались, отвыкли от реальных боестолкновений. А тут — здрасти-приехали: штук пять, не меньше, жмуриков получили в односчастье, плюсом — гранаты в камышах разрываются регулярно. Приписали, естественно, отошли, затаились. И это, пацаны, только начало! То ли ещё будет! Пришло времечко за подлость и предательство расплачиваться — по полной программе!

Отошёл к югу километра на три, выждал ещё с часик. По логике военной — стоило бы ещё часа три-четыре выждать, да больно уж неуютно было в этих камышовых зарослях долбанных Сизых Болот: москиты, прочие мошки кровососущие местные одолели нешуточно, а накомарник и химия всякая, этих гадов отпугивающая, в Лагере остались. Да и к своим стоило поторопиться — как бы Мари, как женщина всякая — ждать долго не приученная, не учудила чего.

Подобрался к самому краешку камышей, осторожно выглянул, осмотрелся.

Визуально — всё спокойно на Индейском Нагорье, солнышко каменное плато освещает, вокруг — ни души. Вот только — те большие валуны, беспорядочно в отдалении разбросанные, внушают некоторые опасения. С одной стороны — далековато до них, около километра будет, а, с другой — именно там снайпера опытного, с карабином нарезным, оптикой хорошей оснащённым, я и расположил бы.

Полежал в камышах ещё минут десять, да и припустил по нагорью короткими зигзагами — где наша не пропадала.

Метров двадцать и пробежал всего — Взззз! Стрела индейская в правое плечо вошла, пробила его насквозь, с другой стороны наполовину древка высунувшись.

Больно то как! А, главное, обидно — так лохонуться: всё в даль смотрел, камушки всякие тщательно осматривая, а дозорный где-то в камышах засел, возможно, совсем рядом с моей последней лёжкой. И, ничего с этим не поделать: у нас одна логика, у этих индейцев — совсем другая, прямо противоположная.

Упал на левый бок, пытаясь автомат с раненного плеча сорвать, — не получается, в сторону перекатился, нож из ножен выхватил — поздно, прилетело по затылку чем-то тяжёлым, дальше — темнота, круги фиолетовые.

Пришёл, вроде, в себя, но глаза сразу открывать не стал, решил сперва к ощущениям организма прислушаться. Правая сторона тела вовсе не ощущается — будто и нет её, пальцы левой руки шевелятся, а вот ноги — похоже, связаны крепко и умело.

— Спокойно лежи, друг, — произнёс кто-то на ломаном испанском. Голос, похоже, подростку принадлежал, — Всё хорошо. Живым будешь.

Ладно, поверим. Открыл глаза — лежу, прислонённый к какой-то каменюге, под головой мягкое что-то. Надо же, кто-то заботливый такой попался — первым делом по затылку чем-то тяжёлым приложил, а потом под эту гематому подложил мяконькое — чтобы не больно было. Гуманист, однако. Оказалось, что я голый по пояс, правое плечо туго перевязано плотной белой тканью, так, что и рука правая оказалась плотно примотанной к туловищу. Профессионально, ничего не скажешь, и стрелу из раны, очевидно, вытащили. Ноги у щиколоток туго перехвачены крепким кожаным ремнём, ботинки предусмотрительно сняты — босиком по местным каменным россыпям не очень то и побегаешь.

Ну, и кто же здесь — такой хваткий?

Господи — стыдно то как!

Напротив меня, метрах в пяти, сидела на корточках индианка, несомненно — чиго. Молоденькая совсем, лет двадцать, хотя у индейцев этот возраст считается уже весьма почётным — как у нас сороковник.

Девчонка невозмутимо смотрела на меня своими чёрными глазами и молчала.

Да без вопросов, мы ребята тоже неразговорчивые, в молчанку играть — не впервой.

После нескольких минут тишины, индианка всё же спросила, тыкая в меня тоненьким указательным пальчиком:

— Как зовут Того, Кто живёт на твоём плече?

Хороший вопрос. Совсем не сразу до меня дошло, что это она про татуировку на моём забинтованном плече спрашивает.

Его зовут, — отвечаю, стараясь говорить неторопливо и внятно, так как и мой испанский совершенством не отличается, — Эрнесто Че Гевара.

— Правильно, — девица отвечает, головой кивая. Мимолётно улыбнулась даже.

Ещё помолчали.

Чувствую, что с таким темпом разговора можно тут целую вечность просидеть, беру инициативу на себя:

— Почему ты меня не добила? — Спрашиваю.

На этот раз индианка ответила почти сразу, и минуты не прошло:

— Полное Солнца назад один белый Человек спас меня, моего отца, моего брата, других чиго — многих. У этого человека на плече тоже Че Гевара жил. Чиго — должники того Человека. У тебя — Че Гевара на плече. Значит, ты — брат тому Человеку. Значит — наш друг. Плохие gringos за тебя много денег обещали. Но, ты — наш друг. Чиго — твои должники. Ты — будешь жить!

 

Глава первая

Через Атлантику — играючи

Яхта называлась — «Кошка», хотя на борту ничего и не было написано.

Тем не менее — «Кошка», и всё тут.

Я в этих судах морских: каравеллах, пароходах, бригантинах, клиперах всяких — совсем ничего не понимаю.

Но, эта яхта была — просто красавицей.

Длинная — метров семнадцать, узкая, низко посаженная, с мачтой — пропорционально невысокой.

Борта — белые, с редкими синими полосами. Верхняя половина мачты — сиреневая.

Та ещё штучка — эстетичная — до совершенства.

А как ей название её собственное подходило — словами не передать.

Смотришь на неё со стороны — и что-то такое грациозное, по-настоящему — кошачье, ощущаешь.

А, когда под всеми парусами, да при работающем, вдобавок, дизеле, волны зелёные рассекает — так и кажется: ещё немного — и прыгнет — в погоне за добычей невидимой.

За мышью, например, или совсем, наоборот — за китом каким, под лапу подвернувшимся….

Бывает же Любовь к женщине — с первого взгляда?

И, здесь — то же самое. Увидал я эту «Кошку» и понял, плыть мне на ней, однозначно — плыть! При любом раскладе.

Команда красавицы этой состояла из четырёх человек.

Во-первых, доктор Карл Мюллер — владелец яхты, и её Капитан.

Крепкий ещё, восьмидесятилетний старикан, прошедший огонь, воды и медные трубы, и даже — лагеря для военнопленных в Коми ССР.

Кажется, визуально — стар и немощен. А, в глаза ему посмотришь — тот ещё Дядя, из настоящих, Волчара непростая, кусачая.

Далее — Мари, невестка доктора, грустная — до невозможности, молодая ещё совсем женщина, обладательница огромных, печальных голубых глаз и — роскошной гривы пепельных волос.

Смотришь на неё, и сердце на части — лоскутьями неровными — рвётся, слезами невидимыми — истекая….

По судовой специальности она — штурман, радист и кок — в одном флаконе.

Третий по списку — собственно я. Палубный матрос и посудомойка — по совместительству.

Замыкающий — хмурый, вечно молчащий, норвежец лет пятидесяти — по прозвищу Фьорд. Моторист-дизелист, и вообще — Мастер на все руки.

Теплым ранним утром вышли из порта Барселоны. На пирсе — с десяток провожающих, жмутся в кучку, несчастны. Я тут же стишок написал про тех бедолаг.

Пошли на юг, вдоль испанского побережья. Стоял полный штиль, поэтому шли сугубо на дизеле, парусов даже и, не пытаясь поднять. Жара стояла — за сорок. Кошмар, долбанный — на все стороны Света.

Кальмарову печень — в перехлёст, да — с оттяжкой!

От безделья — решил я как-то на рассвете рыбки половить.

Чтобы русский человек в свободное время — рыбки не половил?

И, не мечтайте, потому, как — не дождётесь вовсе, даже — до морковкиного заговения!

Спиниг старенький достал, блесёнку нехитрую, с Родины контрабандою вывезенную, прицепил. И, что Вы думаете? За пару часов — штук пять рыбин нехилых — по килограмму каждая — поймал. Красивые такие рыбины, с чешуёй — под серебро старинное.

Фьорд сказал, что, мол, макрель.

Чудак, право! Откуда в Средиземном море — макрель? Книжки умные — надо читать.

Обычная скумбрия, но — красивая!

Мари из той моей добычи, печально улыбаясь — как всегда, таких разносолов наготовила — язык проглотишь.

Через без малого трое суток — прошли Гибралтар.

" Меж Геркулесовых Столбов — лежит моя дорога…."

Никогда бы не подумал, что эта песня может иметь отношение к моей скромной персоне.

И. Вообще, Городницкий — молоток! Не соврал совсем, у Столбов, действительно, было много дельфинов. Грели они там спины, или, просто тусовались, — и не важно совсем.

Вышли в Атлантический океан. Тут ветра — сколько хочешь.

Пришло время парусов. Опасался я этого слегка — справлюсь ли?

Ведь — и не обучен этому делу совсем. Даже названия тех парусов — пугали нешуточно:

большой грот, фок-стаксель, бом-кливер…

Оказалось — ничего страшного и нет. Современные яхты очень хорошо различными техническими прибамбасами оснащены — всякими лебёдками, тягами гидравлическими. Главное — крепко-накрепко запомнить: когда что — крутить надо, когда на что — нажимать.

Вообще-то — мы на Барбадос шли. Вдруг выясняется — надо зайти в португальский порт Синиш — затариться солярой, продовольствием, прочим всяким.

В Барселоне — всё это можно было сделать.

Но, Карл Мюллер — он же австрияк, хоть и бывший гэдээровец, до мозга костей: если где шиллинг, или по-новому — евроцент можно сэкономить — сэкономить необходимо! В Португалии, как выяснилось, абсолютно всё дешевле на порядок.

Скалы, скалы, скалы — между ними — жёлтые волны неслабые.

Как в бухту вошли — непонятно, мотало — как гадов последних….

Вошли, к причалу встали.

Фьорд — на борту остался — со своей «Кошкой» мурлыкать, Мари с Доктором в портовую контору отправились — вопросы насущные решать, а я — решил по городку этому прогуляться.

Твою Мать!!!!

Вот оно — Средневековье настоящее! Какие дома — смотришь — лет пятьсот каждому в натуре! А дубы пробковые? Каждому — лет по паре тысяч!

И памятники бронзовые, позеленевшие от времени, — на каждом шагу. Судя по всему — местным Правителям, Мореплавателям, Пиратам, и Прочим — Уважаемым Личностям…..

Замки всякие — французские, шотландские — дети малые, право!

Находился, насмотрелся — проголодался.

В кабачок, старинный до безобразия, зашёл.

Только расположился, меню (на английском) изучил, бабушка старенькая подходит.

Ну, очень старенькая: низенькая такая, на костылях, лицо морщинистое — куда там коре этих дубов пробковых. А глаза — молодые, голубые, какие-то — знакомые.

Тут дело понятное: либо — прогнать сразу в грубой форме, либо — накормить от души и — расспросить. Не был я до этого в Португалии, любопытно стало. Да и праздник сегодня — День Рождения Че Геварры. Кому как, а для нас — Праздник важный.

Заказал у официанта для бабульки мясо тушёное с овощами, того сего, портвейна бутылочку (и себе — такую же, понятно).

Замахала бабулька руками: мол, зачем так тратиться — и пива хватит!

Да, чего уж — русские мы — или где?

Общались мы с ней, так как я португальского не знал совсем, на странной смеси английского и испанского. Ничего, однако, понимали друг друга.

Рассказала мне старушка обо всех этих мужичках, памятники которым установленные — были видны из окна нашей таверны.

Тот же Христофор Колумб, скажем. Сам в Генуе родился, а лучшие годы — в Португалии прожил. Здесь, будучи навигатором искусным, вычислил, что до Индии, если плыть на Запад, ближе получается. Это потом его испанские Фердинанд с Изабеллой к себе переманили….. Но он — португальский, если по честному.

А, Америго Веспуччи? Да — тоже итальянские корни имел. Но, под чьим флагом долгие годы плавал? Под — португальским!

Про местных Героев и говорить нечего, одни Имена за себя говорят: Педро Альварес Кабрал, Себастьян дель Коно….

Последний, и вовсе — Историей обижен нешуточно.

Считается, что первое кругосветное путешествие совершила экспедиция под руководством Магеллана. А, не так всё было. Сам Магеллан и пол пути не одолел — погиб на Филиппинах, в стычке с местным населением. Дальше дель Коно экспедицию возглавил. А ведь известно, что вторая половина пути гораздо трудней первой! Всё равно забыли о дель Коно, все лавры исторические — Магеллану достались. Несправедливо — всё это!

Часа три рассказывала мне старушка о Героях, ныне в бронзе отлитых.

Закрываешь глаза: лязг дамасской стали о бронзовые латы, вой ветра в заштопанных наскоро парусах…..

Тут мобильник у меня зазвонил — жена из Питера решила проверить: занимается ли мух любимый достойными путешественника делами, или — дурочку легкомысленную валяет всяко разно?

Поболтали, по-русски с минуту — роуминг в 2002 году очень уж дорогой был.

Кнопку «отбоя» нажимаю — ба, старушка то моя — вся в слезах.

— Что случилось, бабушка? — Спрашиваю на уже привычной смеси английского и испанского.

А она мне и отвечает — на чистом русском, сквозь слёзы:

— Как это я, дура, сразу не просекла — что ты русский? Портвейн дорогущий нищенке купил ведь!

Русской бабушка оказалась по рождению, Натальей нарекли когда-то.

Во время войны, ей тогда лет пятнадцать только и было, в Германию угнали. Потом — Франция, Испания, Португалия…..

Бабка мне долго о своей жизни рассказывала, я ей — о России нынешней.

Тут и Мари с доктором подошли, со всеми делами закончив.

Познакомил я их с бабушкой Натальей, о жизни её рассказал. Расселись за столом, у официанта ещё вина заказали, закусок

— Господа! — Говорит доктор Мюллер на правах старшего по возрасту, убедившись, что бокалы у всех наполнены, — Сегодня — День Рождения Че! Выпьем же за него! За его — Путь трудный! За Идеалы Светлые! Честь — превыше всего!

Выпили, помолчали.

— Слышала я об этом Че Геваре, — старенькая Наталья говорит, — Наверное, хорошим был человеком, раз за людей бедных заступался. Жалко — молодым совсем умер.

Через какое-то время Мари свой тост сказать решила, встала, глазами блеснув:

— Я пью — за Братство Че! За всех — кто в нём состоит! За Героев — в боях погибших! — выпила бокал свой до дна, и на стул опустилась, слёзы крупные рукой смахивая.

— Кто это — "Братство Че"? — бабулька у меня чуть слышно спрашивает.

— А, это — мы и есть, — также негромко отвечаю.

Посидела бабушка минуты две спокойно, вилкой задумчиво салат из омаров в своей тарелке ковыряя, и снова — с вопросами:

— Плывёте то куда, внучок? В Карибию? Надо же! Это значит — Революцию там поднимать будите?

— Не совсем, — грустно в ответ улыбаюсь, — Революцию там и без нас уже недавно совершили. Товарищ наш там пропал. Вот её муж, — говорю, головой в сторону Мари кивая, — Убили, говорят. Хотим могилу его разыскать, поклонится праху.

Тихо я говорил, но слух у Мари — острее острого. Повернулась, и прямо глядя мне в глаза, строго так говорит:

— Ты, Андреас, может, и могилу Его искать будешь, а я — Его самого. Кто-нибудь его мёртвое тело видел? Нет? Вот и помолчи.

Неудобно получилось, и Мари можно понять, но, если Бернд жив тогда остался — почему

целый год вестей от него нет? Хотя, конечно, всякое в этой жизни случается……

А старая Наталья Мари по волосам гладит и нашептывает тихонечко:

— Ты — верь, деточка. Ты — верь. Будешь верить — найдёшь его обязательно…

Утром «Кошка» уходила — по расписанию, в смысле — к месту назначения.

— Не бросай, меня внучок! — Прощалась со мной старая Наталья, — Обратно пойдёте, забеги. Может — возьмёте с собой. Хотя бы до Польши довезите, или — до Финляндии…Дальше — я сама как-нибудь. А, внучок?

Отчалила яхта, на краю причала — осталась крохотная фигурка в чёрном, машущая в след поочерёдно — то одной, то другой — усталой старческой рукой…..

Проплыть от Гибралтара до Барбадоса, да ещё при ветре попутном, нехитрое дело — совсем. Однако, вдруг — на юг уходить стали.

В чём тут дело — устал в догадках теряться, в лоб Капитана спросил.

Оказалось, что господин Мюллер, не смотря на багаж прожитых лет и седины заслуженные, — мальчишка просто.

Видите ли, он с самого детства мечтал — экватор пересечь!

Пересекли экватор, конечно. А, дальше галсами длинными пошли: из стороны в сторону пересекая тот экватор нещадно. Детство голоштанное, блин тропический, полное…..

Допересекались, на свою голову — налетел таки — Штормяга.

Южная половина неба — нахмурилась нешуточно, незаметно как-то совсем.

Наступил полный штиль. Было вот только что солнце, а теперь — где оно?

Тишина наступила — необычайная. Даже волны остаточные стали абсолютно бесшумно — в борта яхты стучать.

Духота навалилась — немыслимая. Пот — ручьями потёк.

Откуда придёт ветер? А это важно: необходимо, чтобы он в корму яхты ударил.

Иначе — кердык полный, не берущийся.

Ветер налетел единым порывом. Бом-кливер, стаксель и топселя надулись пузырями, «Кошка» задрожала, и, набирая ход, понеслась на север.

Капитан Мюллер положил руля под ветер, паруса захлопали — словно салют праздничный.

Фьорд взобрался на салинг. Минут через пять он стал подавать какие-то знаки руками.

Что конкретно — непонятно, но смысл угадывался чётко — кранты полные — деревушке задрипанной.

Оказалось, что попали мы в самое пекло — в самый эпицентр Тропического Урагана, носившего гордое женское имя — Елена.

Слава Богу, Фьорд успел — с мачты спустится.

Только что — по ветру шли, со скоростью курьерского поезда, волны легко обгоняя.

И, вдруг: полное безветрие, а волны гигантские — навстречу нам мчатся.

Что дальше произошло — в то никто не верит, сколько я ни рассказывал.

На одной из встречных волн — перевернуло яхту — все-таки.

Сделала «Кошка» сальто безупречное (или — "петлю Нестерова" — для тех, кто понимает), да и приводнилась мягко, за Волной ушедшей…

И так, за время Урагана — пять раз было!

Никто не верит, а — зря.

Прав был, незабвенный капитан Врунгель:

— Как Вы судно назовёте — так оно и поплывёт!

И народная мудрость права также:

— Кошка — всегда на лапы приземляется.

А, так же, как практика показывает, и — приводняется!

Прошёл Ураган, потрепав нас изрядно.

Мачта сломана, паруса — в клочья порваны, дизель — на последнем издыхании….

Огляделись — Земля с юго-запада.

Подплываем — со скоростью черепахи:

— Ба, Барбадос! Куда и плыли — собственно. Бывает!

Отстоялись на Барбадосе с недельку, новую мачту поставили, дальше — поплыли.

Ещё через сутки — Сан-Анхелино.

Городишко такой — на Карибском побережье.

Какая это страна?

А так ли это — важно?

Даже не все местные жители на этот вопрос уверенно отвечают.

Некоторые, безмятежно улыбаясь, отвечают:

— Да, Карибия, наверное….

Обычно, если Вы находитесь на берегу моря — например, на пляже славного городка Ниццы, или, допустим, какой-нибудь там Канберры, — стоите и глядите себе под ноги, а потом медленно поднимаете голову, то Вашему взгляду последовательно открывается череда изысканных картинок: песок, песок, море, море, линия горизонта, небо, небо, небо…

Но так бывает далеко не везде и не всегда.

Например, здесь, на набережной городка Сан-Анхелино, поздней весной или в начале лета, при полном безветрии, на рассвете — между шестью и семью утренними часами, череда картинок будет иной: песок, песок, море, море, море, море, (а может уже небо?), точно небо, (а может еще море?), море…

И никаких фокусов — просто море и небо совершенно одинакового ярко бирюзового цвета — линия горизонта отсутствует, небо и море сливаются в нечто Единое, Неразделимое и Неразгаданное….

Ничего прекрасней на белом свете нет.

И если Вы еще не наблюдали этого чуда, то Вы — счастливчик, у Вас впереди первое, ни с чем несравнимое свидание с ним.

Ну а тот, кто уже стал свидетелем сего Непознанного, покидает сей блаженный берег только по крайней необходимости или по зову сил Высших…

Вот так всегда — когда не клюет, всегда тянет немного пофилософствовать.

А кстати, если Вы никогда не рыбачили на Карибском море, и при этом не имеете крепких зачатков ихтиологических знаний, то и не пытайтесь.

Здесь большинство рыбьего населения — создания крайне ядовитые и вовсе несъедобные, а некоторых и в руки брать не советую — ожог обеспечен.

Даже я, проживший в этих краях уже целый месяц, предпочитаю ловить только pezo, как их называют местные аборигены, впрочем, я почему-то уверен, что это обычная молодь барракуды, хотя — могу и ошибаться.

Зеленый поплавок, сделанный из пера попугая, медленно пошел в сторону, покачнулся и уверенно утонул.

Подсечка, короткая борьба, и длинная зеленая рыбина, широко разевая зубастую пасть, запрыгала по белому песку.

Это уже третья за утро — право, недурно.

Теперь можно, не торопясь, перекурить.

Сан-Анхелино наконец проснулся.

Многочисленные женщины и мужчины заторопились куда-то по узким, мощеным диким необработанным камнем улицам — кто-то по делам, но большинство просто так — ради променада, пока не наступил полуденный зной, а, следовательно, и сиеста — четырех, а то и пятичасовой послеобеденный сон где-нибудь в тени.

В бухту, надсадно подавая хриплые гудки, ввалился грузный лесовоз «Кьянти», оставляя за собой мазутные пятна и устойчивый запах керосина.

Рыба больше не клевала.

Оранжевое, все еще утреннее и поэтому не особенно злобное солнышко, выглянуло из-за банановой рощи, что уютно расположилась у меня за спиной.

Оптический обман тут же приказал долго жить, меняя цвета и перспективы.

И вот уже нежно-зеленое море было безжалостно разлучено с голубовато-лазурным небом — будто кто-то торопливо провел по прекрасному полотну тупым ножом, оставляя где-то в немыслимой дали грубый шрам — линию горизонта.

Нежное прохладное утро тихо и незаметно скончалось, родился безжалостный в своей грядущей жаре — новый тропический день…..

А дела наши пока идут нешатко-невалко — не можем нужного человека отыскать. Фьорд с доктором на ближайшие острова на «Кошке» ушли — пропажу искать, Мари в местную Столицу отъехала — справки наводить. А я слоняюсь по Сан-Анхелино и его окрестностям — в свободном поиске.

Кстати, этот самый Сан-Анхелино — городишко и непростой совсем, о его возникновении настоящая Легенда рассказывает.

Вот послушайте-ка.

Эта история произошла лет сто назад, а, может и все сто пятьдесят.

Карибия тогда только-только обрела независимость.

Сан-Анхелино назывался как-то по-другому и был то ли большой деревушкой, то ли маленьким посёлком, дававшим приют разным тёмным личностям и авантюристам всех мастей — пиратам, золотоискателям, охотникам за старинными кладами и преступниками, скрывавшимся от правосудия стран Большого Мира.

Белые, вест индийские негры, метисы, мулаты, дикие индейцы, всякие — в буро-малиновую крапинку…..

Та ещё публика, живущая весело и беспутно

А какое настоящее беспутство может, собственно говоря, быть, если женщин в деревушке практически и не было — так, несколько индианок, да толстая старая афроамериканка донья Розита, владелица трактира "La Golondrina blanka".

И вот, представьте себе, в католической Миссии, что располагалась рядышком с этим посёлком авантюристов, появляется девушка-американка необыкновенной красоты — высокая, стройная, молоденькая.

Ухаживает в Миссии за больными, детишек индейских английскому языку обучает, и в посёлке появляется только по крайней необходимости — в галантерейной лавке ниток-иголок купить, да на почту наведаться.

Звали её — Анхелина Томпсон, и была она такая хрупкая, грустная и печальная, что глядя на неё даже у бродячих собак на глазах наворачивались слёзы.

Говорят, что её жених трагически погиб где-то, вот она от тоски и уехала служить Господу в далёкую Миссию.

Разве это могло остановить местных головорезов, истосковавшихся по женскому обществу? Стали они все оказывать мисс Томпсон различные знаки внимания — цветы разные тропические охапками дарить, самородки золотые через посыльных мальчишек-индейцев предлагать.

Только не принимала она никаких подарков, да и вообще ни с кем из местных кавалеров даже парой слов не перебросилась — идёт себе, глаза долу опустив, на вопросы и приветствия не отвечая.

Лопнуло тогда у бродяг терпение. Однажды под вечер, дружной толпой человек в сто, пожаловали они к недотроге в гости.

Жила мисс Анхелина в глинобитной хижине рядом с Миссией и выращивала на крохотной клумбе жёлтые розы — неизвестные тогда в Карибии, видимо с собой из Штатов черенки привезла.

Вернее, роза была всего одна — остальные не прижились.

Выдвинули тогда пришедшие бандерлоги девушке недвусмысленный ультиматум — мол, либо она сама незамедлительно выберет своего избранника, либо всё решит честный жребий. Так ли, иначе — но свадьбе к заходу солнца быть.

Грустно улыбнулась тогда Анхелина и спокойно так отвечает, мол, я, конечно, уступаю насилию, а, выбор свой сама сделаю — срежу сейчас свою жёлтую розу и избраннику своему вручу.

Радостно заволновались женихи, завопили в предвкушении спектакля.

А девушка взяла у ближайшего к ней примата кинжал острый, осторожно срезала свою розу, тщательно шипы все со стебля удалила, и аккуратно воткнула — розу — себе в волосы, кинжал — себе в сердце. И упала бездыханной.

Долго стояли бандерлоги над мёртвым телом, стояли и молчали.

Потом похоронили девушку, над могилой часовню поставили.

А город нарекли — Сан-Анхелино.

И стали все и повсюду выращивать жёлтые розы.

А потом — как-то сама собой родился обычай: если мужчина хочет предложить девушке или женщине руку и сердце — он ей дарит жёлтую розу.

Если она согласна — то пристраивает цветок в свою причёску.

Вот здесь всё и начинается.

Видимо, дух невинно убиенной Анхелиты так и не нашёл покоя, всё бродит по городку да и вмешивается в дела любовные.

Когда, например, мужчина неискренен, или намерения имеет нечестные, то тут же раздаётся хлопок, и виновник впадает в летаргический сон.

Нет, не навсегда, каждый раз по-разному — видимо — в зависимости от степени нечестности.

Кто-то десять минут спит, кто-то месяц.

Ну и с женщинами и девушками, которые цветок без должных на то оснований — то есть, без любви настоящей, принимают, то же самое происходит.

Бывает, что и оба засыпают. Одна пара полгода проспала — потом одновременно проснулись, встретились, поглядели друг другу в глаза, а сейчас ничего — друзья закадычные.

А бывает, когда девушка в свои волосы жёлтую розу, принесённую кавалером, втыкает — над Сан-Анхелино вдруг радуга загорается.

Это значит, что всё хорошо, и Святая Анхелина этот брак благословляет.

Правда — красивая Легенда?

Что-то я отвлёкся, однако. Давайте я Вам, раз свободное время образовалось, расскажу лучше о "Братстве Че", о том, как оно создавалась, о его членах основных?

Рассказ состоит из нескольких разноплановых этюдов и отнюдь не короток, да оно того стоит — чтобы всё дальнейшее правильно воспринималось.

 

Глава вторая, длинная

О том, что есть — "Братство Че"

— Лёха —

Я проснулся в предрассветный час. Было достаточно холодно — солнышко всё ещё дремало где-то, за линией горизонта. Но кромешная тьма уже отступила, вокруг безраздельно царила серая дрожащая мгла. Редкие клочья тумана задумчиво оседали на ветвях деревьев каплями воды. Заброшенный сад казался ужасно древним и таинственным. Где-то рядом шумели волны, ненавязчиво соприкасаясь с каменистым берегом — это старушка-Нева напоминала о своём существовании. И как это меня занесло сюда?

Так бывает — просыпаешься, и долго не можешь понять — где ты, как попал сюда, зачем?

А потом, когда память возвращается, закономерно приходит другой, гораздо более важный и трудный вопрос:

— А что, собственно, дальше то будет?

1980-ый год был богат на события — московская Олимпиада, умер Владимир Семёнович, я окончил школу.

Выпускной вечер, утреннее похмелье — пора задуматься о поступлении в ВУЗ.

До пятого класса семья жила в Ленинграде, а потом родители "завербовались на Севера", так что школу я заканчивал на Кольском полуострове, в заштатном посёлке городского типа — папа с мамой уезжать до пенсии с Северов не собирались.

Как бы там ни было — пора возвращаться на историческую Родину, где остались малогабаритная трёхкомнатная квартира и добрая старенькая бабушка.

Бабушка встретила внука с распростертыми объятиями, долго вертела во все стороны, приговаривая:

— А худенький то какой, да и росточком не вышел. А войны то и не было. Что ж так? Это всё Север ваш. Солнца нет, витаминов нет.

Чего это — "росточком не вышел"? Целых сто шестьдесят три сантиметра. А что худой — так это всё из за спорта — как-никак — чемпион Мурманской области по дзюдо — среди старших юношей, в весе до 48- ми килограммов.

Бабушка возражений не принимала, и стала один раз в два дня ходить за разливным молоком, к колхозной цистерне, каждое утро появлявшейся возле нашего дома.

— Пей, внучок, пей молочко. Оно полезное. Глядишь — и подрастёшь ещё немного.

Внучок не спорил, и молоко пил исправно.

Куда поступать — особого вопроса не было. Естественно, туда — где пахнет романтикой. В те времена это было очень даже естественно и логично — тем более что представители профессий романтических получали тогда очень даже приличные деньги.

Любой лётчик, моряк, геолог зарабатывал в разы больше, чем какой-нибудь среднестатистический инженер на столичном предприятии.

И считалось где-то совершенно обыденным — лет до сорока пяти "половить романтики" где ни будь в краях дальних, денег меж тем заработать, да и осесть ближе к старости в каком-нибудь крупном городе на непыльной должности, а по выходным — свои шесть соток с усердием вспахивать.

Раньше, чем в других Вузах, экзамены начинались в Макаровке, где готовили мореманов для плаваний в северных морях. А что, профессия как профессия — и денежная, и с романтикой всё в порядке.

Отвёз документы, написал Заявление о приёме — всё честь по чести.

Но уже на медкомиссии, к моему огромному удивлению — облом вышел.

Пожилой доктор — с пышными седыми усами, в белоснежном накрахмаленном халате, щёгольски-небрежно накинутом поверх уставного тельника, быстро опустил меня "с морских просторов на скучную землю":

— Нет, братишка, задний ход! Не годишься ты для нашего заведения. У тебя в носу важная перегородка сломана. Дрался много, или спорт какой? И то и другое? Молодцом — одобряю! Но с таким носом — у тебя на морском ветру такие сопли польются — только вёдра успевай подставлять. А зачем нашему Флоту прославленному сопливые офицеры?

Нонсенс получается.

Да ладно, не огорчайся, не один ты такой. Тут метров пятьсот ближе к Неве — Горный Институт. Все хиляки от нас туда курс держат. Тоже лавочка неплохая. Дерутся только ихние студенты с нашими курсантами, постоянно друг другу пустыми пивными кружками бошки проламливают. Но это так, не со зла. Традиции, брат, понимаешь. Так что — греби в том направлении, и семь футов тебе под килем.

Я и погрёб.

Старинное приземистое здание, толстенные колонны, узкие, сильно выщербленные ступени. По разным сторонам от входа — какие-то скульптуры — два покоцанных временем и ветрами мужика обнимают таких же покоцанных девчонок. А что — оригинально.

На асфальте, рядом с началом лестницы аккуратными метровыми буквами белой краской начертано:

— Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, МОЙ ЛГИ!

А что — мило.

Значит — нам сюда дорога!

Тут же выяснилось, что на чистых геологов (РМ) — бешеный конкурс, человек пятнадцать на место. А вот на второстепенных геологов (гидрогеология — РГ, и бурение скважин — РТ) конкурс поменьше, да ещё и по эксперименту поступить можно — если средний балл по аттестату выше, чем "4,5" — то сдаёшь только математику — письменно и устно, если суммарно получаешь девять баллов, то всё — принят.

Средний балл у меня "4,8", с математикой проблем никогда не было — сдаю документы на РТ, больно уж название будущей профессии красивое:

"Техника и технология разведки месторождений полезных ископаемых".

Лихо загнули.

Через две недели получаю две пятёрки — зачислен без проблем.

Но декан тут же огорчает — всем, поступившим по эксперименту — добро пожаловать на прополку турнепса, в славный совхоз «Фёдоровское»!

Покорно едем на турнепс. Бескрайнее поле, покрытое полуметровыми сорняками.

Получили ржавые тупые ножи — и вперёд, за славой и орденами.

Все вяло топчутся на месте, только один парнишка, высокий и худой, с непропорционально длинными руками и ногами, резво берётся за дело — и минуты не прошло, как он удалился от основной массы нашего героического отряда метров на пятнадцать — только сорняки в разные стороны летят, будто из под ножей комбайна.

— Во даёт! — восхищённо удивляется симпатичная девица с экономического факультета.

— Да это Эртэшник, — лениво цедит её кавалер, в очках — по виду — типичный ботаник, — На РТ каких только чудиков не принимают.

Ну, раз парнишка свой — тогда подключимся к процессу.

Становлюсь чуть правее энтузиаста и начинаю пропалывать чёртов овощ, стремясь догнать лидера. Удаётся сделать это только через час, истекая потом, на противоположном краю поля.

— Лёха-каратист, — тяжело дыша, представляется новый товарищ.

— Ну, а я тогда — Андрюха-шахматист, — острю я в ответ и пожимаю протянутую потную ладонь, — Кстати, а чего это мы так ломанулись то?

— Ты что — Джека Лондона не читал, что ли? — искренне удивляется Лёха, — Ну, помнишь в "Смоке и Малыше" — "быстрые долгие переходы и долгие привалы"? Мы то сейчас минут сорок в тенёчке поваляемся, а эти уроды всё это время на солнышке жарится будут. Логично ведь?

Соглашаюсь, что логика действительно присутствует. Новый знакомый оказывается записным болтуном и законченным романтиком, поступившим в Горный сугубо по идейным соображениям.

Минут двадцать Лёха треплется о своей любви к путешествиям, о желании объехать весь мир вдоль и поперёк, о каком-то там ветре странствий и тому подобных глупостях. И ещё минут десять — о карате — надо же, действительно оказался каратистом — редкость для тех времён нешуточная.

— Как ты к футболу, кстати, относишься? — интересуется новый приятель.

Отвечаю, что, мол, нормально отношусь, как все, только играю не очень, да и редко к тому же.

— Давай тогда на «Зенит» сходим? Согласен? Ну, тогда давай в субботу на «Петроградке» встречаемся. Не опаздывай. Билеты я заранее куплю.

В субботу встречаемся ровно в три.

— Слышь, Лёха, а чего это мы в такую рань состыковались? Футбол то в восемь только?

— Ну, ты прямо как маленький. А портвейну достать, а выпить-поболтать? — Непритворно удивляется Лёха.

Мысль о портвейне мне как-то в голову не приходила. Вообще то мы на футбол собирались.

Приятель быстро о чём-то консультируется с незнакомыми мне пацанами и радостно объявляет:

— На Зелениной «Агдам» продают. Полетели по быстрому, говорят — достать реально.

Летим по быстрому. Стоим в очереди, потом лезем без очереди, Лёха успевает заехать кому-то в глаз. Но портвейн достаём — целых три бутылки.

Интересуюсь — зачем так много.

— «Агдам» — вино для дам, философски заявляет Лёха, — Три — то, что надо: одну — до матча, другую — в процессе, третью — после. Железная логика?

Конечно, железная, чего уж там.

— Давай за мной, тут один парадняк есть — всё культурно сделаем.

Входим во двор — колодец, поднимаемся под самую крышу — на шестой этаж.

Откуда-то из-за батареи Лёха достает картонную коробку, открывает крышку.

В коробке — два стеклянных стаканчика, салфетки, перочинный нож.

Напарник ловко застилает подоконник салфетками, протирает стаканы, открывает пузатую бутылку с дурно пахнущем напитком, достаёт из кармана сырок «Дружба».

— Слышь, Лёша, а зачём это всё? Ну, «Агдам» этот, сырок, — решаюсь, наконец, на вопрос.

— Ну, ты даёшь! — Лёха нешуточно возмущён, — Как бы тебе это объяснить то попроще.

Ты как к Принципам и Традициям относишься? Положительно? Так вот — всё это — Принципы и Традиции — и сырок — именно «Дружба», и портвейн. Даже стишок такой есть: "Портвейн и «Зенит» — близнецы братья. Кто, нам, пацанам особенно ценен? Мы говорим «Зенит» — подразумеваем портвейн. Мы говорим «портвейн» — подразумеваем…" А, чёрт, забыл. Да неважно — давай — за «Зенит».

Пьём портвейн — первая порция, как полагается — комом, вторая — соколом. В процессе получаю море информации о мировом и отечественном футболе и о «Зените» и его игроках — в частности.

— Я за что «Зенит» уважаю? — Разглагольствует немного захмелевший приятель, — Во-первых, за то, что в этой команде, в основном, наши же, питерские пацаны играют, ребята

с нашего двора — образно выражаясь. Сечёшь? А во-вторых — за Володю Казачонка. Он — боец настоящий, всегда до конца сражается. Выигрываем, или проигрываем — Володя всегда в мыле, как лось педальный по полю бегает, бьётся. Да за него я любому глотку перегрызу! А вообще, у меня мечта есть. Хочу, чтобы в «Зените» только одни питерцы играли, вовсе без приезжих. И чтобы бились бы они все — как Володя, до конца. И не важно совсем — какое место конечное в чемпионате этом команда займёт. Неважно совсем. Главное — чтобы только свои, и чтоб бились! А звёзд иногородних набрать и первые места потом занимать — такого, лично мне, и даром не надо!

Как нас, дурачков, Эрнесто Че Гевара учит: "Честь — превыше всего!" Честь — понимаешь? Твоя личная Честь, Честь твоих близких, друзей, города твоего, твоей Родины! Всё остальное — бред полный! И, не нужны нам Победы, добытые любой ценой, с нарушением Кодекса Чести. Совсем — не нужны! Согласен со мной? То-то же! Ты что знаешь про Че? Тоже — что все? Ничего, братишка, у меня книг про Него на разных языках — завались! Дам тебе почитать. Не грусти, почитаешь, просветишься, поймёшь — что почём в этой жизни!

Бутылка кончается, Лёха открывает вторую, достает из-за пазухи плоскую объёмную флягу и переливает туда напиток. Прячет под ремень, одёргивает рубаху, интересуется:

— Ну, как? Незаметно? А то менты нынче — звери, в миг отнимут.

Аккуратно протираем подоконник, прячем коробку со вспомогательным инструментом обратно за батарею, и, болтая и травя неприличные анекдоты, перемещаемся на Крестовский остров, но идём не к стадиону, а в глубь парка, где в дупле старого трухлявого дуба прячем третью бутылку.

А вот, собственно, и футбол. Видно, что на поле делается — откровенно плохо, но на тридцать третьем секторе весело. Все кричат, размахивают руками, извлекают из потайных мест фляжки, бутылки и даже — медицинские грелки, и под одобрительные взгляды друг друга потребляют принесённые напитки.

Вроде бы — наши выиграли, а вот с каким счётом — уже забылось.

Дружной радостной толпой, уже в вечерних сумерках, в окружении доблестной милиции, двигаемся прочь от стадиона.

Мужики дружно скандируют:

— «Зенит» — бронза звенит!

— Менты — гордость нации!

Пьяненькие девицы предпочитают другую кричалку:

— Я хочу родить ребёнка от Володи Казачонка!

Милиционеры благостно улыбаются, вежливо помахивая дубинками.

Незаметно сворачиваем в парк, к заветному тайнику.

Как открывали бутылку — помню, потом — как отрезало.

Проснулся уже на рассвете — от холода. Туман оседал на деревьях капельками росы, рядом громко храпел Лёха. Вот и сходили на футбол — интересно, что бабушка скажет?

Лёха проснулся неожиданно в хорошем настроении, и тут же заявил:

— Классный был футбол, достойно сходили. А сейчас двинем на Ваську, там с восьми утра точки пивные работать начинают.

Двинули на Ваську. Приятель идёт впереди и в пол голоса напевает:

— Мои друзья идут по жизни маршем, и остановки — только у пивных ларьков…

У пивного ларька немаленькая очередь мятых мужиков. Но Лёха доходчиво объясняет, что мы — болельщики «Зенита», поэтому нам — без очереди. Первый несогласный тут же получает ногой в ухо — карате — весьма полезная вещь — и пиво уже у нас в руках. Впрочем, пива в кружке — процентов пятьдесят, остальное — чистая ленинградская водопроводная вода, но всё равно — хорошо.

Немного взбодрясь, двигаемся к метро.

Лёха, уже во всю глотку, орёт:

— Моя мать — Революция, мой отец — стакан портвейна….

Так вот ты какая, жизнь студенческая! Лично мне — нравится.

Бабушка встретила на удивление спокойно:

— Пей, внучок, пей молочко. Оно с похмелья — в самый раз будет.

Внучок и не спорил.

Пил молоко, и запоем читал книги про Че, добрым Лёхой предоставленные.

— Бур Бурыч и ротмистр Мюллер —

На жизненном пути каждого человека встречаются люди, воспоминания о которых всегда приятны и ожидаемы. Всегда — когда бы эти воспоминания ни постучались в потаённую дверцу твоего сердца.

И вот она — первая лекция. Называется — "Введение в специальность".

Заранее — ведь Первая Лекция — собираемся возле означенной аудитории, ждём начала.

Ещё группа чётко разбита на две половинки: вот — местные, ленинградские, а вот — приезжие, «общажные».

Разная одежда: местные — уже в джинсах — в «настоящих», либо — в болгарских; общажные — либо в школьных брючатах, либо — в широченных, уже года два как вышедших из моды — клешах.

Разная речь: кто-то громко «окает», кто-то, также громко, демонстративно этого не стесняясь — «акает»; местные — в основном, молчат, изредка негромко и отрывисто переговариваясь о чём-то между собой.

Пройдёт всего лишь полгода, и всё усреднится, все станут братьями — с общими интересами, предпочтениями в одежде, сленгом.

А пока — ленинградцы сгруппировались по правую сторону от входа в аудитории, приезжие — по левую.

Я, если посмотреть так — местный, если эдак — приезжий. Но, поскольку тусуюсь с Лёхой-каратистом, прибиваюсь к ленинградским.

И, вдруг, ровно по центру разделяющего группировки коридора появляется неожиданная, по-книжному брутальная — фигура.

Среднего роста блондин с шикарным киношным пробором посередине модной причёски, обладатель тяжёлого, волевого, опять таки — киношного — подбородка.

Одет — в чёрную классическую тройку, белоснежную рубашку со стоячим воротом, кроме того — шикарный галстук яркой попугайской расцветки и — нестерпимо блестящие, чёрные, явно импортные — туфли. На лацкане пиджака — большой значок с изображением лошади, перепрыгивающей через препятствие, с надписью на иностранном языке.

— А это что ещё за ферт такой? — достаточно громко, не таясь, спрашивает Лёха, никогда — с момента нашего знакомства — не уличённый в тактичности и трепетности.

Ферт, оглядевшись по сторонам, и, как будто услыхав Лёхин вопрос, тут же направился в нашу сторону.

Подойдя практически вплотную, и глядя только на Лёху — сугубо в глаза, заезжий щёголь пальцами на лацкане пиджака — противоположном тому, где красовались вышеописанные регалии — начинает показывать знаки, вынесенные из отечественных фильмов об алкашах — мол, давайте-ка, сообразим на троих.

Сюрреализм и импрессионизм в одном флаконе — ну никак не вяжется строгая черная классическая тройка с такими ухватками.

Но, Лёха у нас — кремень, и глазом не моргнув, он тут же, элегантно подхватив меня под локоть, начинает перемещаться в сторону мужского туалета.

Щёголь неотступно следует за нами.

В туалете, наш новый брутальный знакомый ловко извлекает из брючного кармана непочатую бутылку коньяка — пять звезд, за две секунды крепкими белоснежными зубами расправляется с пробкой, одним глотком опорожняет ровно треть, занюхивает рукавом, и, протягивая бутылку с оставшимся содержимым Лёхе, представляется — по-русски, но, с заметным акцентом:

— Бернд Мюллер, серебряный призёр чемпионата ГДР по конкуру, дипломированный спортивный тренер, к Вашим услугам, господа!

Естественно, Бернд говорил по-русски не всегда правильно — окончания путал, падежи, выражался нецензурно — к месту и не к месту. Но, для простоты повествования и, уважая русский язык, сделаем вид, что этого вовсе не было, пренебрежем — так сказать. Договорились? Тогда — я продолжаю.

Передавая друг другу бутылку, допиваем коньяк. На безымянном пальце нашего нежданного собутыльника — обручальное кольцо, совсем взрослый, в отличие от нас, значит.

Поскольку Лёха неожиданно закашлялся, беру нити разговора в свои руки, и спрашиваю иностранного ферта на прямую:

— Дяденька, а Вас то, как на эти галеры занесло? Чем, собственно, обязаны таким вниманием?

— Видите ли, мой юный друг, сорока на хвосте принесла — тут вроде заведение нормальное — Принципы и Традиции соблюдаются по полной. А это в наше время — не мало!

— Не, Мюллер, ты это серьёзно? — Встревает откашлявшийся Лёха, — Про Принципы и Традиции? Ну, тогда ты — брат, и всё такое. Краба держи!

Бернд поочерёдно пожимает нам руки, и вдруг, прислушавшись к чему — то потустороннему, заявляет:

— Мужики, а, похоже — дверь в аудиторию уже откупорили. Слышите? А знаете — кто нас сегодня воспитывать будет? Сам Бур Бурыч. Лично. Вообще-то, на самом деле, его зовут — Борис Борисович, но для своих, продвинутых — Бур Бурыч. Лучший бурила Союза, в Антарктиде зимовал бессчетно! Так что — почапали за мной — на первый ряд, не пожалеете.

Все остальные оказались скромниками, на первом ряду — только наша троица.

Открывается дверь, и по проходу, между рядами сидящих, вихрем пролетает крепкий мужик в годах с потрёпанным портфелем в руках — только полы расстёгнутого пиджака разлетаются в разные стороны.

Мужик чем-то неуловимо похож на нашего Мюллера — такой же плотный, челюсть — кувалда, разве что волосы — седые, и лысина на макушке — с небольшой блин размером.

Знаменитый профессор пробегает в непосредственной близости, и мой нос, уже неплохо разбирающийся в ароматах, свойственным крепким напиткам, однозначно сигнализирует: это — хороший коньяк, по взрослому — хороший, в отличие от того, который мы десять минут назад употребляли без закуски в немытом сортире, просто отличный — звёзд на пятнадцать потянет.

Бур Бурыч взбирается на трибуну, и, с места в карьер, начинает:

— Орлы, рад Вас всех видеть. Нашего полка — прибыло. Поздравляю! А куда Вы попали, представляете хоть немного? Знаете — что за Эр Тэ такое? Так вот, первыми словами своей речи, хочу сообщить, что Эр Тэ — это вещь совершенно особенная и где-то даже — неповторимая. Если совсем коротко, то Эр Тэ — это гусары нашего, славного Горного Института. Вот так — и ни больше, и ни меньше. Кстати, а какие Правила гусары

соблюдают неукоснительно и скрупулезно? Кто ответит?

Наш новый знакомый тут же тянет руку вверх.

— Прошу, молодой человек, только — представьтесь с начала.

— Мюллер, Германская Демократическая Республика, в душе — гусарский ротмистр, — представляется Бернд.

— Даже так — ротмистр? — Густые профессорские брови со страшным ускорением ползут вверх, — Безусловно — очень приятно, продолжайте.

Ротмистр спокоен, и где-то даже нагл:

— Ваш вопрос, уважаемый Борис Борисович, прост до невозможности. И ответ на него давно, ещё со времён Дениса Давыдова, известен широким массам:

во-первых — это — "гусар гусару — брат";

во- вторых — "сам пропадай, а товарища — выручай";

в-третьих — "гусара триппером — не испугать";

в — четвёртых — ….

— Достаточно, Мюллер, достаточно, — торопливо прерывает Бур Бурыч, — Кстати, а чего это Вы, ротмистр вырядились — словно какая-то штатская штафирка? А?

— Сугубо из соображений конспирации, мон женераль. Что бы враги гнусные не догадались, — серьезно донельзя отвечает Бернд, преданно тараща на профессора круглые карие глаза.

— Юморист хренов, а ещё — иностранец, — хмуро морщится Бур Бурыч, — если умный такой — отгадай загадку: "Двести три профессии, не считая вора. Кто это?"

— Вопрос — говно, экселенц, — браво докладывает разухарившийся ротмистр, — Это, без всякого сомнения — полковник полка гусарского, гадом буду.

На несколько минут профессор впадает в транс, затем, ни на кого не обращая внимания, медленно достаёт из потрёпанного портфеля маленькую фляжку и подносит её к губам, после чего устало произносит:

— В смысле философском, Вы — Мюллер, безусловно, правы. Спасибо за откровенный ответ. Но, всё же, Горный Институт готовит вовсе не гусаров. А совсем даже — наоборот.

Представьте, тайга, или тундра какая, и до ближайшего населённого пункта — километров сто, а то — и поболе будет. И вертолёты не летают ни хрена — погода-то нелётная. И стоят пара- тройка буровых на ветру сиротиночками позабытыми. И хлебушек закончился — голодно, и шестерёнка какая-то важная сломалась. Разброд и уныние в коллективе. Но план давать то надо — иначе денежков не будет, да и начальство голову отвертит на фиг.

И вот тогда на арену, под нестерпимый свет софитов выходит он, наш герой главный — Буровой Мастер. Он и хлеба испечёт, и рыбки в речке ближайшей наловит, и на стареньком фрезерном станочке шестерёнку нужную выточит, и паникерам разным — профилактики для — по физиономиям гнусным наваляет. Короче — отец родной для подчинённых, да и только. Если даже кто, не дай Бог, представится — он и похоронит по человечески, молитву, какую никакую над могилкой прочтёт. Ясно Вам, голодранцы, теперь будущее ваше и перспективы на годы ближайшие? Ну, ясен пень, буровой мастер — это только первая ступень карьерная — но важная до чёртиков. А гусарство — это так — для души и комфорта внутреннего. Вот я, например — профессор, доктор технических наук, лауреат премий разных. Но не греют титулы эти. А горжусь главным образом тем, что присвоили мне полярники звание знатное — " Король алхимиков, Князь изобретателей". За что спрашиваете? Тут дело такое. В Антарктиде мы лёд не просто механическим способом бурим, но и плавим также. И чисто технологически для процесса этого спирт чистейший необходим. Но на станциях антарктических начальство, как и везде, в прочем, — умно и коварно. И, дабы пьянства повального не началось — добавляет в спиртягу всякие примеси насквозь ядовитые — дрянь всякую химическую. А каждая новая смена на станцию полярную прибывающая, считает своим долгом за год отведённый, изобрести хотя бы один новый способ спиртоочистки — тем более что и начальство не дремлет, так и норовит новую химию применить. Ну, а изобретателю конкретному — почёт и уважение всеобщее. Я в Антарктиде четыре раза побывал — а способов очистки целых девять изобрёл. Ясно? О чём это бишь я?

Бур Бурыч ещё долго рассказывает о всяких разностях — о горах Бырранга, о чукотской тундре, о южных пустынях, о Принципах и Традициях, об известных личностях, учившихся когда-то на РТ:

— Даже Иося Кобзон у нас целый семестр отучился, а потом — то ли Мельпомена его куда-то позвала, то ли с математикой казус какой-то случился. А что касается Главного Принципа, то это просто — всегда и со всеми — деритесь только с открытым забралом. С открытым, и — без стилета за голенищем ботфорта. Ещё вот: к накоплению благ материальных — поосторожней относитесь. Столько ребят классных из-за этого пошлого вещизма — в говнюков законченных превратилось! Если не понятно что — читайте труды Че Гевары, книжки разные о Нём….

Лекция должна длится полтора часа, но проходит два часа, три, четыре — все, как завороженные, внимают профессору.

В конце Буб Бурыч — то ли нечаянно вырвалось, то ли совершенно сознательно — произносит — так, якобы — между делом:

— В мои то студенческие времена у Эртэшников такой ещё Обычай был — первую стипендию коллективно пропивать — с шиком гусарским. Но тогда всё по другому было — и стипендии поменьше, и народ позакаленней и поздоровей.

По тому, как переглянулись Бернд с Лёхой, я отчётливо понял — семена брошенные упали на почву благодатную — будет дело под Полтавой.

Через месяц дали первую стипендию, и подавляющее большинство во главе с доблестным ротмистром Мюллером на несколько дней обосновались в общаге — с шиком стипендию пропивать.

Тут ещё одна странность на поверхность всплыла: оказывается отец нашего ротмистра — герр Карл Мюллер — лично был знаком с Че, и даже был вместе с ним во время последнего боливийского похода, чудом живым остался — был серьёзно ранен в живот за неделю до последнего боя Гевары. Бернд рассказывает — мы восхищённо внимаем, широко раскрыв рты.

На одного участника приходилось, помимо закусок скромных, но разнообразных — по пятнадцать бутылок портвейна марок и названий различных. Совсем нехило. Честно говоря, справится с таким количеством спиртного — было просто нереально, если бы не бесценная помощь старшекурсников.

Они благородно помогали бороться с Зелёным Змеем, приносили с собой гитары, песни разные геологические, незнакомые нам ещё тогда, пели душевно:

Многим испытание это оказалось явно не по плечу — я вышел из игры на вторые сутки — поехал домой, к бабушке — молоком отпаиваться, кто-то сошёл с дистанции уже на третьи…

Но ударная группа коллектива во главе с принципиальным ротмистром — героически сражалась до конца.

Через неделю Бур Бурыч пригласил всех на внеочередное собрание. Хмуро оглядел собравшихся, и голосом, не сулившим ничего хорошего, начал разбор полётов:

— Только недоумки понимают всё буквально. Умные люди — всегда взвешивают услышанное и корректируют затем — по обстановке реальной и по силам своим скудном.

В противном случае — нестыковки сплошные получаются.

Вот из милиции пришла бумага — медицинский вытрезвитель N 7 уведомляет, что 5-го октября сего года, иностранный студент славного Ленинградского Горного Института — некто Мюллер — был доставлен в означенный вытрезвитель в мертвецки пьяном состоянии, через три часа проснулся и всю ночь громко орал пьяные матерные частушки. Ротмистр — Ваши комментарии?

— Не был. Не привлекался. Всё лгут проклятые сатрапы, — не очень уверенно заявляет Бернд.

— Выгнал я бы тебя ко всем чертям, — мечтательно щурится Бур Бурыч, — Да вот закавыка — из того же учреждения ещё одна бумага пришла. В ней говорится, что всё тот же Мюллер, 6-го октября сего года, был опять же доставлен, опять же — в мертвецки пьяном состоянии, через три часа проснулся и всю ночь читал вслух поэму "Евгений Онегин" — естественно, в её матерном варианте исполнения. Ротмистр?

— Отслужу, кровью смою, дайте шанс, — голос Бернда непритворно дрожит.

— Ты, тварь дрожащая, у меня не кровью, а тонной пота своего это смоешь — на практике производственной, в степях Казахстана, куда загоню я тебя безжалостно, — уже во весь голос орёт профессор, но тут же успокаивается и совершенно спокойно, и даже — где-то задумчиво, продолжает, — За один вытрезвитель — выгнал бы беспощадно. Но два привода за двое суток? Это уже — прецедент. А от прецедента до Легенды — шаг один всего.

Выгоню к чертям свинячьим героя Легенды — совесть потом замучит. Но с пьянкой, шпана подзаборная, будем заканчивать. Всем в коридор выйти! Там указаний дожидайтесь. А Вы, Мюллер, останьтесь.

Ротмистр грустно провожает нас взглядом, чуть слышно бормоча себе под нос:

Выходим в коридор, группируемся возле замочной скважины. За дверью — ругань, шум какой-то неясной возни, оханья…

Минут через десять в коридор вываливается Бернд — одно его ухо имеет рубиновый цвет, и своей формой напоминает гигантский банан, другое — по размерам и форме — вылитая тарелка инопланетян, цвета же — тёмно фиолетового.

— Это чем же он тебя лупцевал, стулом, что ли? — Заботливо интересуется Лёха.

— Ну, что ты, — как ни в чем не бывало, отвечает ротмистр, — Разве можно иностранных студентов бить? Так только — за ухо слегка потаскал, сугубо по-отечески.

Все начинают неуверенно хихикать.

Бернд неожиданно становиться серьёзным и строгим:

— А теперь, эскадрон, слушай команду Верховной Ставки — с крепкими напитками завязать, кроме случаев исключительных. В мирное время — разрешается только пиво.

К исключительные случаям относятся: дни рождения — свои и друзей (включая подруг); свадьбы — свои и друзей, рождение детей — своих и у друзей, похороны — свои и друзей, а также — успешное сдача отдельных экзаменов и сессии в целом, начало производственной практики и её успешное завершение. Всем всё ясно?

— Да не тупее тупых, — тут же откликается Лёха, — Кстати — о пиве. Тут поблизости — три пивных бара располагается. «Петрополь» — дерьмо полное — там всё время ботаники из Универа тусуются. «Бочонок» — почётное заведения, туда даже иногда пацаны авторитетные заглядывают — Гена Орлов, Миша Бирюков, только маленький он для компании большой. А вот «Гавань» — в самый раз будет — целых два зала, просторно — в

футбол запросто можно играть. Мореманы из Макаровки там, правда, мазу держат. Но ничего — прорвемся. Ну, что — замётано? Тогда — за мной!

Дружной весёлой толпой, под неодобрительными взглядами прохожих, двигаемся к «Гавани».

Впереди — ротмистр, как полагается — верхом.

На Лёхе, естественно — как на самом здоровом и выносливом

Вот такие вот педагоги жили в те времена, с решениями нестандартными и сердцами добрыми.

Бур Бурыч умер несколько лет назад.

На похороны приехало народу — не сосчитать.

Шли толпой громадной за гробом — малолетки, и сединой уже вдоволь побитые — и рыдали — как детишки неразумные, брошенные взрослыми в тёмной страшной комнате — на произвол беспощадной Судьбы.

— Старый ржавый обрез —

Ещё пять дней назад — были в Крыму — нежились на солнышке, пили благородные крымские вина, танцевали с девчонками, пели песни у ночных костров.

А ныне — нудные дожди, слякоть, заброшенная деревушка где-то в самой глубинке Новгородской области — это называется — "поехать на картошку".

Мудры в те времена были педагоги — контрасты — дело великое. Только дерьма вдоволь нахлебавшись, начинаешь ценить хорошее, беречь его рьяно.

Из нас сформировали бригаду — тридцать буровиков и пятнадцать девчонок — сборная солянка с других факультетов. Бригадиром Бур Бурыч ротмистра Мюллера назначил — позор вытрезвителя смывать:

— Там, я слышал, соревнование какое-то будет. Чуть ли не сто бригад из разных Вузов участвовать будут — кто картошки больше соберёт. Так что, ротмистр, без грамоты, или диплома какого-нибудь победного — на глаза мне не показывайся.

Бернд проникся и развёл такую агитацию — Павка Корчагин позавидовал бы.

Так вот — доставили нас на двух автобусах до деревни безымянной, лет этак семь полностью обезлюдевшей; на раздолбанном грузовичке гвоздей разных, пил, топоров, цемента, стёкол оконных по доброте душевной подбросили, и дали двое суток на обустройство. Хорошо, что у нас Михась был — единственный коренной деревенский житель на всю банду — из далёкой приволжской деревушки, имевшей нежное поэтическое название — Матызлей. Под его руководством мы три самых крепких на вид избушки в порядок привели — одну для девиц, две — для себя. Стёкла в рамы вставили, двери на петли повесили, печки подмазали, баньку в порядок божеский привели.

В конце — в колодец залезли и почистили его капитально — вот и с водой чистой полный порядок.

Вечером Михась всем желающим ещё и лекцию прочёл — про основные принципы правильного «укутывания» печки:

— Если, на, заслонку раньше времени, закрыть, на, когда угли ещё с синевой, на — угоришь к утру обязательно, на. Закрывать, на, надо только когда уголь розовый, без синевы и черноты, на. Поняли, на? Но, и зевать не надо — позже, чем надо печь укутаешь, на, — к утру она остынет полностью, на, — задубеешь совсем, на. Усекли, на?

Девицы, естественно, полностью не усекли — побоялись угореть, заслонку закрыли, только когда все угли окончательно потухли, к утру печь остыла — появились первые простуженные.

На меня тоже свалилась неприятность нешуточная — коварный Мюллер принял волевое решение — назначил меня поваром:

— Девицы у нас все городские, изнеженные, нет им веры — подведут в самый ответственный момент. Так что, Андрюха — выручай, без хорошей кормежки нам соревнование это паскудное ни за что не выиграть. Как Бур Бурычу в глаза смотреть будем? Да и помощник у тебя будет. Новенький у нас в группе, Попович фамилия, прямо из армии, демобилизовался только что: у него справка — по состоянию здоровья освобождён от тяжёлых работ — к тебе в помощники и приставим.

Попович оказался здоровенным пройдошистым хохлом из Донецка с совершенно потрясающими усами подковой — а-ля ансамбль «Песняры».

Помощник из него ещё тот — никак после долгого пребывания в качестве дембеля перестроиться не мог — косил от всего при первой же возможности — глубоко ему армия в подкорку въелась.

А вот на гитарке поиграть, песни о несчастной и неразделённой любви попеть — милое дело. Девицы к его ногам пачками падали и в штабеля укладывались.

А ещё Попович был не дурак выпить — желательно на халяву.

Посмотрел он на мои кухонные расклады, посчитал что-то, покумекал, и говорит:

— Напрасно ты столько денег переводишь, совсем напрасно. Ведь что в питании самое важное? Калорийность! Вот из чего ты на всю банду борщ готовишь? Говядина на косточке — дорогая. А если бульон для борща из свиной головы варить? И калорий ещё больше будет, и денег на бутылёк сэкономим.

Сказано — сделано. Мясо, парное молоко и прочие продукты нам каждое утро на лошади привозил Митёк — местный, вечно пьяненький мужичёк средних лет.

Дали Митьку заказ, через сутки получили свиную голову абсолютно невероятных размеров, и по отдельному заказу Поповича — двадцать банок грибной солянки и две литровых бутылки уксуса.

— На несколько раз хватит, — радовался рачительный Попович, — Главное, чтобы никто не догадался, а то и побить могут.

Пока все были в поле — за шесть часов сварили крепкий бульон, а сваренную часть головы тщательно закопали на заднем дворе. Вывалили в кастрюлю с десяток банок солянки, добавили без счёта капусты, картошки, моркови — красиво получилось. Но неприятный запах из кастрюли портил всю картину.

— Точно, побьют, — грустил Попович.

Пришлось вылить в борщ литр уксуса — и тут случилось чудо — вкус варева неожиданно изменился в лучшую сторону, даже пикантность какая-то появилась.

Усталая братва, заявившаяся на обед, справились с полной кастрюлей за считанные минуты, причём, девицы от мальчишек не отставали, и даже — нахваливали и пытались рецепт выведать.

— Завтра две кастрюли варите, — в конце распорядился Бернд, — Знатная вещь получилась.

Сколько свиных голов было съедено за этот месяц — не сосчитать, да и мы с Поповичем в накладе не остались. Вот только рецепт заветный мы так никому и не раскрыли — запросто побить могли.

В воскресенье объявили выходной. Кто-то на рыбалку ломанулся, кто-то отсыпался без задних ног. Мы же с ротмистром решили на всякий случай обследовать чердаки домов — вдруг, что полезное обнаружится, клад какой, или ещё что.

Чего там только не было: рваные полусгнившие верши, ватники и тулупы всевозможных размеров, старые кирзовые сапоги и многочисленные альбомы с фотографиями.

Почему люди, уезжая, не взяли фотографии с собой? Или — никто и не уезжал вовсе, просто — перемёрли все от старости?

Нашлись и вещи, безусловно, могущие пригодится в хозяйстве.

Мне достался змеевик и несколько сорокалитровых бидонов. Ротмистр же нашёл старый, очень сильно заржавевший обрез.

Михась с Поповичем тут же залили в бидоны всякой всячины, сдобренной сахаром, — брагу поставили. Ротмистр сел приводить обрез в порядок — разобрал, тщательно смазал каждую деталь, и, даже, отрезав от старого валенка кусок войлока, занялся полировкой.

— Зачем это Вам, Вашбродие? — Не утерпел любопытный Попович, — хотите, я по этому поводу весёлый анекдот расскажу? Про кота одного?

— Не стоит, кардинал, право, — откликнулся Бернд, — Есть у меня предчувствие, что этот ствол и пригодиться может, хотя патронов то и нет.

Как говорится в таких случаях:

"Предчувствия его не обманули".

Через неделю заехал к нам Комиссар, ну тот парнишка, который был самым главным по соревнованию этому — всё что-то в своём блокнотике чиркал-пересчитывал.

И случилась у Комиссара с бригадиром Мюллером нестыковка — не совпадают цифры по собранной картошке, у Комиссара гораздо меньше мешков получается.

Чуть до драки дело не дошло.

— Ты, краснопузый у меня за всё ответишь, — орал ротмистр, размахивая кулаками, — Я покажу тебе продразвёрстку по полной программе!

— Оставьте, Мюллер, ваши кулацкие штучки, — не сдавался Комиссар, — Как Вы с такими выражениями через месяц Ленинский зачёт сдавать собираетесь?

Так и не договорились ни о чём. Хлопнул Комиссар в сердцах дверью, сел на свой мопед «Верховина» и умчался куда-то.

А Митёк пьяненький, водитель кобылы, сидит себе на завалинке, и, так, между делом говорит:

— Там у Поповича бражка подходит. Угостил бы кто меня — может быть, и раскрыл бы страшную тайну — куда картофель испаряется.

Бернд у Поповича, не смотря на оказанное физическое сопротивление, один бидон с брагой отобрал, да в Митька большую его (то есть — браги) часть и влил.

Митёк и рассказал всё:

— Вы когда вечером с поля уходите — ведь не все ведь мешки с картохой с поля вывезти успевают? А когда утром обратно на уборку возвращаетесь — чисто всё уже? Тут дело такое — у председателя нашего родственников — как у дурака фантиков. А некоторые из них даже на рынках разных трудятся — в Боровичах там, в Новгороде. Вот он по ночам иногда туда картоху то и увозит. Была картошечка колхозная — стала частная. Усекли, гусары хреновы?

Гусары усекли сразу и прочно. Уже через десять минут полувзвод, в пешем порядке, правда, выступил в направлении Правления колхоза.

Впереди шёл злой ротмистр и хмуро декламировал своё же собственное стихотворение, Че посвящённое:

Путь был не близок — километров пятнадцать с гаком, но чувство неутолённой мести клокотало в гусарской груди почище, чем вулканическая лава в жерле Везувия — в день гибели Помпеи.

Согласно заранее выработанной диспозиции, основная масса мстителей занялась бескровной нейтрализацией конторских служащих — бухгалтера, бригадира, агронома и прочая. Я же удостоился чести сопровождать ротмистра в самое логово коварного врага.

Одним могучим пинком ноги Бернд снёс с петель хлипкую дверь председательского кабинета, и, мы смело проследовали внутрь.

— Это что ещё за фокусы? Вы кто такие? А ну-ка предъявите ваши документы! -

Медведем взревел председатель Пал Иваныч, мужик отнюдь не хилый.

Впрочем, тут же и примолк — это ротмистр картинно достал из внутреннего кармана обрез, страшно клацнул хорошо смазанным затвором, и в полной тишине, небрежно, цедя слова сквозь зубы, поинтересовался:

— Как Вы сказали, уважаемый? Ваши документы? Помнишь, Андрюха, фильм такой — "Рождённая революцией"? А эпизод шикарный — входят два отморозка в кабинет к комиссару, а тот их и спрашивает: "Ваш мандат"? А тот, что повыше, просит своего товарища: "Козырь — наш мандат"?

Я, конечно, отвечаю, что помню этот эпизод очень даже хорошо.

— Давайте, гражданин, повторим, — обращается Бернд к опешившему председателю, не сводящего испуганного взгляда с обреза, — Ну, спросите ещё раз: "Ваш мандат, товарищи"? Ну, гнида вороватая, долго я буду ждать?

— Э…э. Товарищи, а где ваш мандат?

— Козырь, а наш мандат? — Радостно восклицает ротмистр.

В точности, как в том известном фильме, я медленно подхожу к председателю и сильно бью последнему между глаз. Мужик отлетает метров на пять и медленно сползает по стене, непритворно закатив глаза.

— Заставь дурака богу молится, он и председателя замочит, — недовольно ворчит Бернд в мой адрес, старательно поливая голову председателя водой из пузатого графина.

Пал Иваныч медленно приходит и в себя, и в ту же секунду ощущает под кадыком холодное дуло обреза.

— Будешь ещё, сука оппортунистическая, воровать картошку студенческую, которая потом, мозолями и спинами усталыми им достаётся? — с пафосом вопрошает ротмистр.

Председатель тихонечко вертит головой из стороны в сторону, что-то мычит и сучит ногами, обутыми в кирзовые сапоги пятидесятого размера.

— Ладно, на первый раз — верю, — успокаивается, наконец, ротмистр и отводит дуло обреза в сторону, — А мешки с картошкой украденные — всего двести двадцать штук по сорок килограмм в каждом — вернёшь. В другом месте украдёшь — но, вернёшь! Пошли, Андрюха, отсюда скорей — на свежий воздух, а то похоже, наш вороватый друг обрезаться изволили.

Уходим с чувством глубочайшего удовлетворения и с верой в высшую справедливость.

И что же Вы думаете?

По прошествии месяца наша славная бригада выиграла таки соревнование — и диплом памятный получили, и премию денежную.

Премию, впрочем, Бернд никому на руки выдавать не стал, мотивируя этот поступок следующей сентенцией:

— Деньги, заработанные потом и кровью, в боях с грязными супостатами, тратить на меркантильное потребительство пошло и отвратительно. Поэтому — в субботу все встречаемся в "Белой Лошади" — гуляем с шиком гусарским — заработали это право в боях честных. А обрез свой я ресторанным ребятам подарю, у них чего только по стенкам не висит — колёса, сёдла, шпоры, попоны — и обрезу там место найдётся, как-никак — вещь легендарная.

Но, забыл Бернд простую истину — долог и непредсказуем путь к последнему причалу, и всякого на этом пути ещё может случиться.

Славно в "Белой Лошади" посидели. Для тех, кто не знает — ресторанов разнообразных и дорогущих в Ленинграде в 1981-ом было — до бесу.

А пивной ресторан с ценами приемлемыми — всего один — "Белая Лошадь".

А меню какое: шесть сортов пива разливного — вещь для тех времён — неслыханная; а названия блюд — "Щи по-гусарски", "Колбаска-гриль по-славянски", например?

Попасть в такое заведение — куда как непросто, очередь за месяц занимать приходилось.

Но ротмистр у нас — не просто так чувак — а серебряный призёр ГДР по конной выездке, с самим Ростоцким-младшим за руку здоровается. Поэтому — пускают нашу банду по первому свистку, и обслуживают по высшему разряду.

Но, конец вечера был испорчен безнадёжно.

Выяснилось, что Бернд обрез — вещь раритетную и легендарную, в подарок ресторану предназначавшуюся, забыл в деревне безымянной, под койкой своей — в портфеле потрёпанном.

Что делать? Решили горячку не пороть, а проблему возникшую решать не спеша, комплексно, с выдумкой нетривиальной.

Почему, собственно говоря, не встретить очередной Новый Год в этой самой деревушке, всеми позабытой? Заодно — и обрез заберём. А год то наступающий, тем более, счастливым намечался. Помните, у Андрея Вознесенского:

"Девятнадцать — восемьдесят два — по идее — счастливый номер"?

Решили единогласно — поедем непременно.

Но вот наступает тридцатое декабря — день отъезда, и на Московский вокзал, к отправляющемуся поезду, приходят всего трое — я, Генка Банкин, и Надежда с РГ.

У остальных — уважительные причины: К Бернду жена приехала, наполовину — француженка, на половину — полька, зовут Мари; у Михася — родственники на праздники в Ленинград пожаловали, к Ленке — жених из лётного училища на побывку прибыл, у Лёхи — соревнования по каратэ, ну, и тому подобное….

С одной стороны плохо — распался дружный коллектив под напором бытовых заморочек, с другой — некоторые задачи мобильным группам и решать проще, чем громоздким соединениям войсковым — азбука полевая.

Выезжаем, по юношеской наивности, налегке, планируя затариться необходимым провиантом и всем прочим — на месте назначения.

Но утром 31-го на крохотной железнодорожной станции, то бишь — перевалочном пункте — хоть шаром покати. С громадным трудом достаём пять банок тушёнки, килограмм коричневых развесных макарон, две буханки хлеба, шмат сала и бутылку вермута. Причём, не нашего — крепкого дешёвого, а импортного, незнакомого, дорогущего — Martini называется.

Уже находясь на низком старте, неожиданно встречаем старого знакомого "по картошке" — Митька, приснопамятного водителя кобылы.

— Ребята, родные! Каким ветром к нам? А тут к вечеру по радио — минус тридцать два обещают! — Митёк, как всегда, немного пьян и очень много радушен.

Узнав о наших планах, Митёк тут же становится непривычно серьёзным:

— Не, до Места (даже он, местный старожил, уже напрочь забыл название деревни) вам так просто не дойти — километров семь — наезженная дорога, а дальше — все десять — целина нетронутая, снегу по пояс, без снегоступов, или лыж каких — труба.

Митёк выдаёт нам три пары снегоступов:

— Вот, классная вещь — осиновые. Бабка ещё плела — лет тридцать тому назад. В те времена зимой у нас все на таких ходили.

Вещь действительно оказалась классной и незаменимой. Если бы не снегоступы эти осиновые — встречать бы нам Новый 1982-ой Год в чистом поле, или, что вероятней — в лесу дремучим.

А так, ничего — уже к семи вечера к деревне безымянной — месту вожделенному — благополучно добрались.

Добраться то добрались, но устали, как кони педальные. А здесь совсем не до отдыха: изба промёрзла до невозможности, баньку по самую макушку снегом занесло, колодец без воды — вымерзла вся — до последней капли.

Первым делом — нашли обрез, и завернули его в рваную тряпку, найденную тут же. Вторым — напилили по быстрому в прок дров, баньку от снега разгребли, раскочегарили. Надюху к данному объекту приставили — снег в котёл подсыпать неустанно, дровишки в печку подбрасывать — очень уж хотелось Новый Год встретить с соблюдением всех Традиций — с банькой, жарко натопленной, в частности.

А сами избушкой занялись — окна старым полиэтиленом утеплили, дверь подправили, подмели в комнатах, печь вычистили, огонь в ней — максимально жаркий — развели. Надежда в бане первая погрелась, и отправилась стол праздничный накрывать.

А времени уже — без двадцати двенадцать. Но и мы с Банкиным успели друг друга чуть-чуть, Принципов ради, вениками похлестать.

Сели за стол без трёх минут, вермута иностранного хлебнули, поздравили друг друга с Наступающим. И такая усталость вдруг навалилась — прямо за столом все и уснули.

Проснулся я часа через два — дрова в печи уже догорали, похолодало значимо. Ребят растолкал, спать отправил, а сам остался при печи в качестве истопника — свежие порции дров раз в двадцать минут подбрасывать.

Сижу себе тихонечко, за огнём присматриваю, о том — о сём думаю.

И вдруг слышу — за дверью входной кто-то жалостливо так скулит, а может даже — и плачет. Открываю дверь — а на пороге собака лежит, здоровая, но худая — скелет сквозь кожу просвечивает. И такими глазами жалостливыми на меня смотрит — душа на изнанку выворачивается.

Затащил собаку в избу, около печки пристроил, возле морды щербатую тарелку с тушёнкой примостил Минут двадцать она только дрожала всем своим худым тельцем, и смотрела на меня безотрывно. Потом начала жадно есть. Съела одну предложенную порцию тушёнки, вторую, пол краюхи хлеба.

Потом, видимо, раскалённая печка стала припекать ей бок, собака приподнялась.

Тут и выяснилось, что лап у неё в наличии — всего три, а на месте четвертой — короткий коричневый обрубок, покрытый подтаявшей ледяной коркой.

С культи, видимо давно ещё загноившейся, в тепле закапали крупные капли чёрного гноя, воздух наполнился нехорошим больничным ароматом.

Мои товарищи от вони той тут же проснулись. Надежда занялась собакой — стала обрабатывать её запущенную рану йодом — единственным лекарственным препаратом, бывшем в наличии.

Генка же, оставшись не при делах, и, понимая, что в этом амбре уснуть невозможно, достал обрез, разобрал, и стал тщательно смазывать его составные части тушёночным жиром — за неимением лучшего.

Я даже не стал спрашивать — зачем.

Если у ротмистра были не обманувшие нас всех предчувствия, то почему у Генки таковых быть не может?

За окнами заметно посветлело, близился рассвет, бедная собака, наконец, уснула.

Втроём вышли на крыльцо. На востоке, в серых небесах, сливаясь с линией горизонта, затеплилась тонкая розовая нитка.

На той стороне озера, над трубами домов обитаемой деревни стали подниматься редкие дымы. Было очень холодно, минус тридцать пять, не меньше — деревья ближнего к нам леса были одеты в совершенно невероятные — пышные, белоснежные шубы.

Хорошо то как!

Генка, глядя куда-то вверх, ни к селу, ни к городу, вдруг выдал:

Вдруг, над озером раздался громкий петушиный крик;

— Ку-ка — ре — ку — ку!

Знаете, я потом много раз интересовался у людей знающих — "К чему это — когда в первое утро Нового Года, в страшный мороз — громко кричит петух?" И ни кто мне членораздельно так и не ответил, даже цыганки многознающие только плечами неопределённо пожимали и как-то странно, исподволь, посматривали.

Утром, ближе к одиннадцати, к нам в гости неожиданно припёрся Митёк.

С Новым Годом, босота! Поздравляю! — Размахивая на пороге бутылкой самогона, орал Митёк, и вдруг, осёкся, неуклюже опускаясь на пол.

— Жучка, Жученька! Ты жива, девочка моя! — причитал Митёк, неуклюже ползя в сторону проснувшейся от шума собаки, и из глаз его неожиданно закапали крупные, совершенно тверёзые слёзы. Собака, радостно скуля, поползла к нему на встречу.

— Понимаете, ребятки, — рассказывал Митёк полчаса спустя, гладя смирно сидящую на его коленях собаку, — Жучка у нас на скотном дворе жила. Очень хорошая собака, ласковая. Но невзлюбил её наш председатель, Пал Иваныч. Сперва побил сапогами сильно, а потом, с месяц назад — и вовсе, из берданы картечью в неё пальнул. Я уже подумал — всё, конец Жучке. Ан нет! Молодцы вы, ребята, спасли собаку! Это, не иначе, промысел божий привёл вас сюда.

А Жучку я с собой заберу. Нынче нет уже Пал Иваныча — свобода у нас полная. Да нет, не убивал его ни кто. Наоборот — забрали нашего председателя на повышение, в область. Он теперь в Новгороде третьим Секретарём Обкома служить будет, вот как! А что, правильное решение. Пал то Иваныч — мужик политически очень даже подкованный. Да вы и сами с ним по осени работали — знаете, значит.

Это точно, работали — знаем.

— Кстати, — говорит Митёк, — Вспомнил — чего к вам пёрся то — метель нешуточная надвигается, пора вам, ребятишки сваливать отсюда. Да какие ещё, к такой-то матери, прогнозы. У меня организм чует — когда после выпивки хорошей похмелье мягкое, только поташнивает чуток — тогда погода хорошая будет, а когда крутит всего, продыху нет — это погани всякой ждать надо — ветер ли ураганный, ливень с грозой, метель ли на неделю. А сегодня с самого утра — крутит, так что — давайте с якоря сниматься.

Снимаемся с якоря, гребём к станции, Жучку по очереди несём.

Попрощались — со слезами, сели в поезд.

В поезде тоскливо — холод, теснота, тусклые жёлтые сумерки. На какой-то маленькой станции подсаживаются два дембеля, следующие в родные пенаты.

Сперва ведут себя прилично, скромников из себя строят, отличников боевой и политической подготовки. Потом покупают у проводницы водочки, выпивают, и, начинается — мат на мате, мат сверху, и мат — помимо.

Встаю, и по-хорошему объясняю — с нами дама, поэтому ругаться матом — нельзя, и, более того — последствия, они и для дембелей — последствия.

— Ты чё, гнида малолетняя? — Вопрошает тот, что похилее, — Пик-пик-пик, и ещё — пик-пик-пик. Ты сейчаза у нас узнаешь — что есть дембельская любовь. И — пик-пик-пик.

— Да что вы, братья, — вмешивается Генка Банкин, расшнуровывая рюкзак, — Всё, собственно — путём. Сейчас и презент вам, бравым, организуем шементом.

— Так то лучше, — откликается более здоровый дембель, — Дедушки подарки уважают, глядишь и простят вашу наглость. Пик-пик-пик.

Генка, явно подражая ротмистру Мюллеру, не торопясь, извлекает из рюкзака тяжёленький свёрток, разворачивает тряпицу, извлекает обрез, звонко передёргивает хорошо смазанный затвор.

Через минуту — дембелей и след простыл.

Бернд обрезу был рад несказанно, всё в словах благодарных рассыпался.

А, узнав, что данный предмет нас и в дороге обратной выручил нешуточно, вообще в философский экстаз впал:

— Прав был старикашка Шекспир — весь мир один сплошной Театр. Но сколько каждому из нас спектаклей отмерено — не дано знать. А когда бенефис будет — тем более. Вот обрез — железяка старая, на первый взгляд — бесполезная полностью. А вот надо же — и в спектаклях жизненных роли важные играет. А нам то, что тогда от жизни этой ждать?

Отнёс ротмистр обрез в "Белую Лошадь", там его торжественно на стену повесили, прямо под портретом Че Гевары.

Захожу я как-то года три назад в «Лошадку» — нет обреза. Портрет Че — на месте висит, а обрез отсутствует. Стал спрашивать — никто ничего не знает, старый персонал давно уже уволился.

Видно наш друг железный опять в каком-то спектакле задействован — лишь бы в руках правильных, добрых.

Вот так и зарождалось Братство Че. Потом и со стариком Карлом Мюллером познакомились, по комсомольской линии на Кубе побывали. После падения Железного Занавеса даже в Боливию выезжали, в ту деревушку, где Че Гевара погиб.

Сколько сейчас человек в Братстве состоит — никто и не знает. Некоторые из его Зачинателей — по всему свету разъехались, и там новые ячейки создают самостоятельно.

Генка Банкин — в Новую Зеландию отбыл, Толстый Витька — в Черногорию, а Михась вообще номер отколол — Святым Человеком заделался, где-то в сибирских лесах Скит собственный основал.

С кем-то связь сохранилась, с кем-то — нет. Человек двести бойцов наберётся, наверное. Но узнать своих — легче лёгкого — по татуировке светло зелёной, на плече располагающейся: улыбающийся Че, в лихо заломленном берете, сжимает в руках автомат Калашникова.

По делам ещё можно узнать: если, к примеру, Стена Берлинская рушиться, или американский самолёт-невидимка в небе Сербии сбивается неожиданно — знать без Наших не обошлось. Вот недавно в одном городке сибирском несколько коттеджей местных богатеев, в недавнем прошлом — Депутатов, сгорело начисто — не иначе Михась к этому свою Длань Святую приложил….

С исчезновением Бернда так получилось. Обратились к нашей ячейке за помощью братья из Гринписа: необходимо было одно корыто, радиоактивными отходами заполненное, что около побережья Австралии тусовалось, попортить слегка. В смысле — подорвать немного, чтобы не затонуло — ни в коем случае, а так…..

Как бы лучше объяснить? Ну, короче, шуму наделать побольше, чтобы пресса подключилась, рассказала бы мировой общественности об отходах этих самых, смертоносных. Задачка — как задачка, и не такие решать доводилось. Только собрались в Австралию вылетать, бац, — Бернд с аппендицитом в больницу слёг. Дело то не терпит, без Бернда отправились, впятером: я, старый Мюллер, Мари, Фьёрд и Лёха-каратист. Подорвали то судёнышко — как просили зелёные, шуму понаделали, да, вот только, ноги унести не успели. Арестовали, судили, всем дали по пятнадцать месяцев тюремного заключения, а Лёшке — на три месяца больше — за сопротивление при задержании австралийским полицейским.

Бернд из больнице вышел, а мы в тюряге уже паримся.

Чего его в Карибию понесло? То ли — со скуки, то ли — виновным себя чувствовал, что на свободе остался?

В Карибии тогда некая неслабая заварушка происходила: повстанцы в очередной раз решили от партизанской войны отказаться и перейти к целенаправленным военным действиям. Собрали несколько тысяч местных оборванцев, вооружили, да и двинулись двумя паралельными колоннами на Столицу. И Бернд — с ними.

Далее — всё пошло и отвратительно, до боли зубной. Военные, неплохо обученные американскими инструкторами, восставших рассеяли без особых хлопот, применив артиллерию и миномёты. Большинство из в живых оставшихся — в джунгли улизнули, кому не повезло — в плен попали. А Бернд, возглавив остатки боеспособных сил, ещё с месяц сопротивление правительственным войскам оказывал, кружа по предгорной части страны. В конце концов, последний отряд, состоящий из шестидесяти бойцов, половина из которых — раненые, нашёл приют у каких-то местных золотоискателей, многие годы стоящих стационарным лагерем на Индейском Нагорье. Хозяева помогли отступающим лекарствами и продовольствием, разместили в укромной горной лощине, обещали полную безопасность. А, затем по подлому предали — сдали со всеми потрохами преследователям.

Войска окружили лощину со всех сторон и открыли шквальный огонь на поражение, пленных брать даже не пытались. Мы в тюрьме австралийской по телевизору наблюдали, как трупы в машины грузовые загружали. Бернда среди погибших не видел, врать не буду, но шансов выжить в этой мясорубки было — минимум.

Вышли из тюрьмы, а в Карибии всё же диктатуру свергли, сатрапов всех — кого расстреляли, кого — арестовали, не успели мы за Бернда его дело завершить. Даже — жалко.

А бабушке Наталье я тогда, в Селише, соврал, конечно. Не в могиле Бернда дело, просто очень надо с теми золотоискателями-предателями посчитаться. Ну — очень.

Сели на «Кошку» — и, вперёд.

Даже Лёху ждать не стали, выйдет — догонит…..

 

Глава третья

Истории, услышанные в таверне "La Golondrina blanka

[1]

"

За массивным, сработанным из мореного дуба, щедро залитым прокисшим красным вином столом, икая и раскачиваясь из стороны в сторону, горько плакал старый одноухий гоблин. Он плакал об ушедшей навсегда молодости, о былой любви, затерявшейся где-то, об удачах, обернувшихся позором, о несбывшихся мечтах и вещих снах, оказавшихся обманом.

И словно вторя старику, сочувствуя и соглашаясь с ним, по трактирному залу летела, как будто сама по себе, словно живя собственной жизнью, старинная каталонская баллада:

Гоблин изредка всхлипывал и в такт песне стучал оловянной кружкой по столу, разбрызгивая пролитое вино во все стороны…..

Я отправился в ванную комнату и срочно сунул голову под струю холодной воды.

Дело в том, что я после третьей-четвертой рюмки горячительного начинаю воспринимать действительность в несколько иллюзорном, можно даже сказать — в совершенно романтическом виде.

В чем тут дело — загадка природы. Но последняя рюмка виски была именно четвертой.

Наспех стряхнув капельки воды с волос, я вернулся в обеденный зал.

Гоблин, как и ожидалось, был вовсе и не гоблин, а даже наоборот — представительный и солидный мужчина преклонных лет.

Естественно, господин этот вовсе не икал и из стороны в сторону не раскачивался, а сидел за столом чинно и благородно, зажав в руке фужер с белым сухим вином.

Что касается наличия или отсутствия ушей, то установить это прямо сейчас было крайне проблематично — из-за роскошной гривы седых волос, ниспадавшей на плечи сеньора.

А вот сам трактир, крепкий дубовый стол и каталонская баллада являлись непреложными реалиями.

Молоденькая мулатка, томно полу закрыв глаза, самозабвенно выводила:

На завтрак сегодня, как всегда собрались в "La Golondrina blanka", славный такой трактирчик — pulperia — по-местному. Внутреннее убранство, может быть, европейским дизайнерским канонам и не соответствует, зато — кухня, какая!

И, сегодня — предложенные нам блюда — были выше всяческих похвал.

На закуску — рагу из виноградных улиток, крабового мяса и авокадо, основное блюдо — тушеная баранина, приготовленная в соусе из прокисших плодов хлебного дерева, на десерт — многочисленные и разнообразные тропические фрукты. И, конечно же — местное апельсиновое вино, пахучее и терпкое — в неограниченных количествах.

Сегодня за нашим столиком, кроме постоянной команды: меня, доктора Мюллера и фрау Мари (Фьорд, будучи замшелым мореманом, «Кошку» любимую покидать отказывался — наотрез), присутствовал и четвёртый персонаж. Гость — желанный и неожиданный одновременно. Звали его — "Капитан Зорго". Он и действительно — был капитаном шхуны "Невеста ста ветров". Шхуна эта — старое совсем корыто, не чета нашей «Кошке», но по волнам бегает ещё, катает туристов толстопузых — до островов и обратно.

Сам Зорго — мужчина за пятьдесят. Роста — ниже среднего, толст, широк и неповоротлив, одет в поношенный сюртук старинного фасона. Рыжая лопата-борода. На месте правого глаза — черная повязка, в левом ухе — массивная серебреная серьга, на боку — огромный тесак непонятного предназначения. Пират такой классический — одним словом.

Целый месяц мы безуспешно шатались по Сан-Анхелино и его окрестностям — искали следы Бернда, или, хотя бы людей, могущих правильное направление тех поисков указать.

И, все наши собеседники твердили одно, словно бы сговорились: "Ищите Капитана Зорго. Только он сможет помочь. Он тогда с вашим Берндом в одном отряде состоял". Стали Капитана искать — нет его ни где, как будто под землю провалился, или, что верней, прячется от нас.

Оказалось, что не прятался, а «присматривался» — что мы за люди, за тех ли — себя выдаём. Наконец, решился таки к нам подойти. Уже целый час сидит с нами за столиком, и, смущённо на Мари поглядывая, рассказывает, время от времени серебряную чарку с чёрным ромом — проглатывая, махом единым.

Вот и сейчас, Зорго, не торопясь, наполнил свою чарку ещё раз, выпил, крякнул, и заговорил — негромко и солидно, как и подобает бесстрашному морскому волку:

— Не любят у нас в Карибии те события вспоминать. Считается, что у нас сейчас Революция победила, и нынче — Демократия кругом. Только не так это совсем. Революция то эта — бархатная была: поняли ребята из Корпораций Транснациональных, что Хунта эта военная народ на восстания разнообразные провоцирует, а это, в свою очередь, Бизнесу Серьёзному — помеха, да и поменяли Режим. Косметический ремонт сделали, так сказать. По сути, для народа простого ничего не изменилось — та же бедность беспросветная, а по форме — всё пристойно: демократия, пусть и формально, место быть имеет. Вот так вот оно. И мнение усиленно в сознание масс вбивается усердно: Хунта — это очень плохо, но, и бунтовщики разные, за оружие берущиеся, также — очень плохо. Вот Парламент, Выборы — это правильно очень, хорошо. А то, что Депутаты все эти — Корпорациями с потрохами куплены, про это говорить не принято вовсе.

— Извините, Капитан, — мягко перебила Мари нашего нового знакомого, — Но, что же тогда, всё же, с Берндом произошло?

— Да, конечно, — Зорго опять стушевался под печальным взглядом огромных голубых глаз Мари, и покраснел — как мальчишка, — Меня тогда ранило серьёзно, потом — в плен попал, до этого "бархатного водевиля" — в тюрьме просидел. Не успел я тогда Бернда предупредить — что к тому Индейскому Нагорью приближаться нельзя. Лет сорок тому назад там месторождение золота обнаружили, или чего другого ценного — не знаю, право. Через некоторое время какие-то американцы все те земли у Местных Властей то ли выкупили, то ли на них — Концессию оформили. Толком — никто не знает. Что характерно — Режимы у нас в Карибии меняются постоянно, но Индейское это Нагорье — табу для всех, никто, даже военные, не пытаются те давнишние договорённости пересмотреть. А американцев тех все так и называют — Хозяева…..

Вдруг, где-то рядом с входной дверью, раздался негромкий женский полу крик — полу вздох.

Я обернулся — около барной стойки обнаружилась прекрасная барышня — в длинном, отороченном тончайшими кружевами платье. Барышня показывала изящным пальчиком на пол и тихонечко повизгивала. У её ног лежала опрокинутая розовая корзина изящной работы. Из корзинки на пол неуклюже выбрался симпатичный чёрный котёнок. Барышня

пошатнулась и, вскинув руки над головой, изящно соскользнула на руки седого джентльмена, оказавшегося поблизости.

Смиренно прошу прощения и искренне раскаиваюсь — произошла досадная накладка.

Это всё — алкоголь проклятый!

Попробую ещё раз.

Вдруг, где-то рядом с входной дверью, раздался дикий, оглушительный визг — так визжать может только черная местная свинья под ножом бурхо — вест-индийского негра.

Визг разрастался и креп. Все пригнулись к столу, обхватив голову руками.

Я обернулся — около барной стойки обнаружилась сеньорита Розана, хозяйка нашей pulperia, особа бегемотообразная, грубая и крайне неряшливая.

Почтенная трактирщица, выкатив свои коровьи глаза на пол-лица, указывала своим достаточно грязным пальцем — сосиской на пол и выла всё громче и громче.

У её ног лежала большая старая корзина из бурого камыша. Из корзины на пол неуклюже выполз чёрный котёнок, за ним ещё один, ещё…Боже, сколько же их! Сеньорита Розана пошатнулась, и с немыслимым грохотом опрокинулась на пол. В баре звякнули тарелки, несколько стаканов, упав со стойки, звонко разбились, разбросав осколки в разные стороны.

Клиенты и трактирные слуги тут же бросились к упавшей. Шум, гам, суета, неразбериха.

В дверях показались головы зевак, привлечённых непрекращающимся ни на секунду, воем прекрасной доньи Розаны.

Успокоилось всё, впрочем, достаточно быстро — минут через пятнадцать.

— Любят в Сан-Анхелино такие вот шуточки, с мистикой всяческой связанные, — Охотно пояснил повеселевший Зорго, — В приметы и поверья различные здесь верят практически все, верят искренне и фанатично. А чёрный кот — это явно не к добру — это даже ребёнку известно. Вот и решил кто-то над доньей Розаной подшутить — надо заметить, шутка получилась отменная, о таких знатных шутках потом долгие годы рассказывают. Это — Джедди, конечно, голову на отсечение даю! Славный парнишка растёт.

— Итак, уважаемый Зорго, — это Мари опять к Капитану обращается, взглядом своим его гипнотизируя — как удав кролика, — Вы до этого Индейского Нагорья — проводите?

— Проводить то — провожу, криво усмехается Капитан, — Всё я понимаю — предателям отомстить — святое дело! Да непросто здесь всё. Нагорье это представляет из себя узкий овал, сильно вытянутый с востока на запад. С севера Нагорье граничит с каменистыми безымянными равнинами, с Юга — с Сизыми Болотами. С севера — не подойти незамеченными: колючая проволока, сигнальные натяжки, мины противопехотные — в три ряда, через каждые пятьсот метров — вышки сторожевые. С юга — вовсе не подойти, эти Сизые Болота — вовсе непроходимы, по крайней мере — для белого человека. Бесполезно туда ходить — всё равно не вернёшься. Исстари так повелось, не нам и переиначивать. И, не надо так на меня смотреть — с усмешкой, будто я чудак какой, или — трус чудаковатый.

Только индейцы-чиго по тем болотам разгуливают — словно по проспекту, булыжниками мощёному. Да не жалуют чиго — белых, правда — за редкими исключениями. Вон, посмотрите — Джедди идёт, ну, тот, который эту штуку с чёрными котятами разыграл. Присмотритесь к нему, он то точно — к Индейскому Нагорью отношение имеет!

Посмотрели в сторону указанную. Там, Площадь пересекая, мальчишка лет двенадцати шёл, не совсем обычный мальчишка. Присмотрелись. Чёрные кучерявые волосы, а из под них уши видны — здоровенные, круглые, лимонного цвета, бурой шёрсткой покрытые. И фигура какая-то неуклюжая, походка — словно медвежонок панда ковыляет. На груди у парнишки — медальон здоровенный золотой висит, килограмма на полтора, а то — и поболе. На плече — кот огромный сидит, и хвостом длиннющим — мостовую обметает.

Да — странная парочка. А тут ещё, навстречу мальчишке женщина средних лет выходит — высокая, статная, красивая, одетая совсем не по здешней моде. Кота погладила, мальчишку — в щёку поцеловала, за руку взяла. Дальше — уже вместе пошли, не торопясь и о чём-то оживлённо переговариваясь.

А Зорго продолжает:

— Что хотите — обо мне думайте. Но, соваться в Сизые Болота без опытного проводника чиго — самоубийство верное!.

Замолчал Капитан, ещё одну чарку выпил — дабы волнение погасить.

После молчания минутного, спрашиваю Зорго:

— И где же такого проводника нам достать??

— Где достать? криво усмехается Капитан, — По Сизым Болотам никто из наших никогда не ходил, не говоря уже про Нагорье. Вам с Джедди этим поговорить надо, к нему чиго почему-то с уважением относятся. Да и к его матери приёмной — сеньоре Саре Монтелеон. Это семейство всегда над чиго какую-то мистическую власть имело. Сейчас сеньора Сара единственная — Монтелеон, остальные все — погибли безвременно. Давайте, я вас — с ним сведу, а? Может, и согласятся…..

Капитан закурил и крепко задумался, пуская в потолок идеально круглые кольца дыма.

— Расскажите, пожалуйста, нам про сеньору Сару, про — Джедди, да — и про кота, — негромко попросила Мари.

Зорго задумчиво потёр переносицу:

— Как Вы понимаете, не всем события я был свидетелем непосредственным — море, оно ужасно много времени отнимает. Так что — в основном перескажу, что мне когда-то друзья рассказывали. Слушай те внимательно, вдруг пригодиться….

— Тропическая математика —

О том, как сеньора Сара Монтелеон осчастливила Сан-Анхелино своим многолетним присутствием, Вам расскажет любая местная picarilla, спросив за эту услугу совсем даже недорого — рюмку-другую местного aguardiente и маленький урок «настоящего» английского для своего попугая.

История прекрасная и страшно романтичная, а суть ее заключается в следующем: самое эффективное в этом мире средство, обостряющее ум человеческий до невиданных высот, — это чашка кофе chigos, выпитая под черную карибскую sigaros в нужном месте, в нужное время и в правильной Компании.

Итак, незадолго до Рождественских Праздников, мисс Сара Тина Хадсон, двадцатипятилетняя аспирантка кафедры Высшей Математики Университета города Нью-Йорка, грядущее светило точных наук, красавица и умница, чинно сидела в кондитерской "Пятая Авеню", что располагается на одноименной нью-йоркской улице, за чашкой жидкой бурды, которая по какой-то жуткой ошибке именовалась «кофе», и старательно продумывала сотый вариант решения знаменитой теоремы Ферма.

В те времена, в так называемой интеллектуальной среде, это считалось достаточно модным и почетным занятием.

Да и размер премии, обещанной каким-то толстосумом за правильное решение, если говорить откровенно, впечатлял.

В этот ответственный момент, зловеще заскрипев, как говорят в модных романах о роке и неотвратимой судьбе, открылась дверь кондитерской, и в заведение вошел смуглый малый двухметрового роста.

Судя по обветренному, украшенному двумя неровными шрамами лицу, вошедший был моряком, а его милый акцент, который проявился несколько позже, явно свидетельствовал о его испанском или вест индийском происхождении.

Это был никто иной, как Симон Монтелеон, знаменитый в иных соленых водах капитан парохода «Ватерлоо», перевозившего особо стратегически важные для Карибии товары — бананы, апельсины и лимоны, коренной житель славного города Сан-Анхелино.

Молодые люди познакомились и славно поболтали, выпив по чашечке вышеупомянутого светло-коричневого несладкого напитка.

Случайно узнав, что эта отвратительная жидкость называется «кофе», моряк сперва удивился, потом рассердился, затем разгневался.

Расстегнув долгополый походный сюртук, выхватил из-за широкого кожаного пояса весьма внушительный абордажный тесак и приставил его к горлу несчастного хозяина кондитерской, требуя объяснить смысл этой несмешной шутки.

После последовавших затем незамедлительных и витиеватых извинений, благородный дон Симон решил простить глупого gringo и даже, достав из бездонного кармана своего сюртука изящную жестянку с неким ингредиентом, приготовил на кухонном примусе для всех желающих ковшик настоящего chigos.

К этому моменту большинство посетителей благоразумно покинуло опасное заведение.

Но мисс Сара Хадсон осталась сидеть на прежнем месте.

Безусловно, она была несколько фраппирована поведением своего недавнего собеседника, но ничуть не испугана — ведь общеизвестно, что испугать шотландскую леди гораздо труднее, чем даже решить неразрешимую теорему Великого Ферма.

— Милая Сара, — чуть смущенно проговорил неустрашимый морской волк, — Отведайте, пожалуйста, благородного chigos с карибских плантаций. В его вкусе — вся правда о моей прекрасной Родине. Сделайте глоток, закройте глаза — и Вы погрузитесь в мир прекрасных видений. Голубые далекие горы, полные неизъяснимой печали и зовущие в дорогу — прочь от родного очага, за неведомой призрачной мечтой, стада белоснежных лам, пугливых и грациозных, как наши детские сны, беспокойные, никогда не засыпающие джунгли, и море, Великое Карибское Море, Море Морей…

О мисс Сара, как жаль, что я не родился поэтом.

Прикурив черную, непривычно длинную сигарету, Симон Монтелеон продолжил:

— А если Вы, в перерывах между глотками chigos сделаете несколько затяжек этой черной карибской sigaros, то перед Вами могут открыться многие тайны мироздания….

И тут произошло неожиданное.

Изысканная, элегантная, по последней моде одетая нью-йоркская леди сделала маленький глоток chigos, и, поставив на столик свою чашечку, бестрепетной рукой, затянутой в тугую лайковую перчатку, решительно выхватила из пальцев оцепеневшего капитана sigaros и сделала глубокую профессиональную затяжку.

Результат превзошел все ожидания.

Глаза мисс Сары Хадсон широко распахнулись и засияли словно два самоцвета, собольи брови удивленно взлетели вверх, а маленькие карминные губы прошептали непонятные слова:

— Эврика! Эврика! Эврика!

Она быстро вскочила на ноги и, схватив со столика свою элегантную сумочку крокодиловой кожи, мгновенно выбежала из кондитерской.

Дон Симон только растерянно хлопал ресницами, делая при этом руками какие-то непонятные движения явно извинительного характера, словно беззвучно призывая Господа — в свидетели своей полной невиновности в происшедшем.

Как говорят в Сан-Анхелино охотники: "В чем ошибся ягуар уже не важно, важно, что кролик все-таки убежал".

А Сару Тину Хадсон просто посетило озарение, она неожиданно нашла решение Великой Теоремы и срочно побежала домой, стремясь как можно скорей зафиксировать на бумаге свое неожиданное открытие.

К вечеру все было записано, оформлено как надо, запечатано в конверт и отправлено почтой в город Лондон мистеру Джону Тревору, тогдашнему её жениху, который в поте лица трудился профессором высшей математики в одном из тамошних Университетов.

Покончив с этим важным делом, усталая наследница славы Архимеда и Лобачевского, уснула сном ангела.

Утром же выяснилось, что имеет место быть маленькая неприятность — за ночь решение теоремы напрочь Сарой Хадсон было забыто, и виной всему, по ее мнению был некий смуглый верзила с двумя крайне безобразными шрамами, который снился безостановочно всю ночь, рассказывая всякие байки о морских разбойниках, несметных сокровищах, зарытых в глубоких пещерах, об обезьянах, тапирах, аллигаторах и прочих глупых разностях.

Это действительно была, на первый взгляд, просто маленькая неприятность — ведь решение было у Джона Тревора, который через месяц должен был прибыть в Нью-Йорк для официального предложения руки и сердца.

Месяц прошел как один день.

И вот долгожданная встреча любящих сердец.

— Джон, Джон! — взволнованно щебетала девушка, радостно улыбаясь и теребя рукав смокинга своей будущей половинки, — Правда же мое решение просто великолепно и бесспорно? Ну, скажи же скорей. Правда?

— Дорогая Сара, — несколько озадаченно проговорил сэр Джон, неодобрительно посверкивая стеклышком монокля, — Я, право, несколько удивлен. Ведь любой студент знает, что решения теоремы Ферма не существует, да и не может существовать. Как же ты, право…

Стоп, Джон Тревол, — безапелляционно перебил его голос, в котором уже угадывались грозовые нотки, — Оставь свое мнение при себе. А мне — отдай, немедленно, отдай МОЕ решение. И — отдай немедленно.

— Но дорогая, — ошарашено промямлил уважаемый и заслуженный профессор, — Я искренне подумал, что это твоя рождественская шутка. Розыгрыш, так сказать. Ну, я и…..

— Короче говоря, — пророкотал громовой раскат, и профессору даже показалось, что где-то совсем рядом сверкнули две голубые молнии, — Ты выбросил его? Выбросил? Выбросил?

— Ну, конечно, я…,- это были его последние слова в этом диалоге.

Вы знаете, что такое настоящий гнев?

Гнев ужасный, беспощадный, Гнев с большой буквы?

Если Вы не встречались с по-настоящему разгневанной шотландской леди — Вы не знаете о гневе ничего.

Первый удар, нанесенный закрытым дамским зонтом, сбил с сэра Джона его черный котелок; после второго разлетелся на тысячи мелких осколков его монокль; после третьего… — впрочем, будем милосердны — кровожадность ныне не в почете.

После этого инцидента о свадьбе и речи быть не могло.

Но вовсе не это беспокоило нашу воительницу.

Гораздо более важная и неразрешимая проблема стояла перед ней — в Нью-Йорке, этом великолепном Мегаполисе, где, казалось бы, есть все, везде и всегда, невозможно было

достать ни chigos, ни sigaros. А как без этих волшебных помощников вспомнить секрет решения Великой Теоремы?

Проблема разрешилась как-то сама собой.

Села мисс Сара Тина Хадсон на первый же фруктовый пароход и отправилась в экзотическое путешествие с конечной точкой маршрута в захудалом городке Сан-Анхелино, что расположился где-то между тропиком Рака и тропиком Козерога.

Дальше случилось то, что случается в этих местах всегда и со всеми.

Увидела молоденькая жительница Нью-Йорка великое Чудо слияния Неба и Моря в Единую Сущность, да и забыла и о теореме Ферма, да и вообще обо всех и всяческих теоремах.

А, кроме того, вышла замуж за морского бродягу Симона Монтелеона, который, к несчастью, лет тринадцать тому назад сгинул где-то на просторах Карибского моря — не вернулся старенький пароход «Ватерлоо» в порт приписки.

Как рассказывают местные старожилы, в тот момент, когда наречённая вдевала в свою свадебную причёску жёлтую розу, над Сан-Анхелино появилась шикарная многоцветная радуга, досель и после этого — невиданная….

Детей у них не было, но сеньора Сара Монтелеон не вернулась в Большой Мир, живет себе в маленьком белом домике под красной черепицей, ухаживает за крохотным апельсиновым садом, и каждое утро выходит на городскую набережную — все ждет своего двухметрового верзилу с двумя симпатичными шрамами на смуглом обветренном лице.

За это все жители нашего городка ее безмерно любят и уважают.

Зорго опрокинул в себя ещё одну чарку рома.

— Что касается мальчишки и кота. Про появление Джедди мне рассказал один знакомый капитан — по прозванию Большой Сид, он лично был свидетелем того.

— Джедди и Маркиз — или о том, как рождаются Революции и Карнавалы —

Джедди подбросили к порогу дома семейства Монтелеон лет двенадцать тому назад, как раз через год после того, как дон Диего затерялся где-то в морских лабиринтах.

За окнами царила чёрная-чёрная ночь, самая чёрная из всех ночей, какие доводилось видеть капитану Сиду в своей жизни.

Бушевала гроза — бешенная и страшная, полная миллионами молний и воя сумасшедшего ветра, дувшего с Дальних Гор.

В дверь постучали, и, одновременно с этим, где-то совсем рядом раздался странный долгий звук — то ли зов охотничьего рога, то ли плач трубы джазового музыканта.

Зарядив, на всякий случай, старинное фамильное ружьё крупной картечью и предварительно взведя оба тугих курка, отважная сеньора Сара Монтелеон резко распахнула дверь.

Сверкнула яркая молния, и в её свете предстала странная картина — около каменных ступеней крыльца стояла кованая колыбель непонятного чёрного металла изысканной тонкой работы — почему-то, с первого взгляда, было понятно, что вещь эта старинная, а вернее — очень и очень древняя.

В колыбели лежало нечто, завёрнутое в серую, дурно пахнущую шкуру непонятного зверя, и жалобно стонало-всхлипывало.

Когда, чуть позже — уже в столовой, сеньора Сара осторожно развернула мокрую шкуру, капитан Большой Сид — карибский шкипер, старый бесстрашный морской бродяга, повидавший всего и всякого, гостивший в ту пору на берегу по причине пулевого ранения в правое плечо, испуганно подпрыгнул, ударился головой о низкую потолочную балку и отчаянно заикал.

К слову сказать, окончательно пришёл в себя капитан не раньше, чем через час, употребив для этого адекватное количество универсального лекарства моряков всех стан и народов, а именно — пинты две-три чёрного ямайского рома.

Я давно уже заметил, что порой самые бесстрашные герои, могут испытывать порой чувство страха — и именно безмерное удивление виной тому.

А тут было чему удивляться: на серо-серебристой мохнатой «пелёнке» лежал младенец мужского пола, (что было установлено однозначно) — крохотное, морщинистое, но достаточно упитанное тельце с ярко-оранжевой кожей, равномерно покрытой тёмно-русой шёрсткой — включая ступни кривых шестипалых ножек и ладони толстеньких коротких (но все же, хвала Создателю — пятипалых) ручонок; абсолютно гладкое круглое личико с широким улыбающимся ротиком, полным жёлтых острых зубов (ну, никак не "зубиков"); огромные, вполне разумные, если не сказать большего, тёмно-фиолетовые глаза; и главное — совершенно круглые, непропорционально большие — в нашем обычном понимании — жёлто-лимонные уши.

Зрелище, конечно, было ещё то, но, как говорится, человек тем и отличается от животных, что ко всему, даже к самому необычному и необъяснимому, привыкает достаточно быстро.

Так вот, жители Сан-Анхелино к такому креативному виду Джедди привыкли уже года через три-четыре после его неожиданного появления.

Изменился он с тех пор несильно, разве что подрос немного — вплоть до полутораметровой отметки, да шёрстка стала чуть погуще, да уши чуть пропорциональней смотреться стали — растут, наверное, всё же медленнее, чем другие части тела. Вот только — никак не соглашается обувь надевать, всюду босиком бегает. Из чего у него подошвы? Непонятно, право, говорят — на них тоже шёрстка растёт знатная.

Некоторые умники считают, что по своему происхождению Джедди — обычный хоббит.

Ну, из тех, что так увлекательно описал мистер Дж. Р.Р.Толкинен.

А что, эта гипотеза ни сколько не хуже, чем рассуждения (тоже имеющие место быть) о домовых, троллях, инопланетянах и обезьянах.

Как бы там не было, парнишка он шустрый и добрый, все в городке его любят.

Да и способностями Джедди не обделён — легко болтает по-английски и по-испански, читает всё подряд, логикой не обделён.

А слух у него, обоняние, острота зрения — любой индейский охотник за аллигаторами позавидует. Да и как же иначе — чистокровное дитя природы, судя по всему.

Колыбельку и шкуру сеньора Сара показывает всем многочисленным гостям дома семейства Монтелеон.

Но никто из этих уважаемых личностей — ни скитальцы морей, ни кладоискатели и рудознатцы, ни учёные-путешественники, ни, даже — могучие вожди индейских племён — не смогли помочь в разрешении этой тайны — до сих пор название металла, из которого изготовлена колыбель, не установлено, как не опознано и животное, носившее некогда необычную серо-серебристую шкуру.

Ну, а здоровенный камышовый кот по прозвищу Маркиз, появился года два назад, уже при мне.

Дело было так.

В один погожий летний денёк нагрянула в Сан-Анхелино La Expidicion.

La Expidicion — это четверо толстых и смешных иностранцев — то ли немцев, то ли каких-то там ещё шведов или бельгийцев. Все четверо одеты в короткие штанишки ("шорты" — называются), чёрные высокие ботинки со шнуровкой, плотные брезентовые зелёные куртки и белые пробковые шлемы — такого в этих краях ещё никто не видел, поэтом популярность La Expidicion в Сан-Анхелино была необычайной — бело-лимоно-жёлто-буро-чёрная толпа зевак следовала за странными иностранцами по пятам.

Необычен был и багаж пришельцев — кроме многочисленных баулов и чемоданов — около сотни больших металлических клеток с очень толстыми поперечными прутьями и крепкими запорами.

Долго в городке экспедиционеры не задержались — не торгуясь, скупили всех имеющихся в наличие мулов, разнообразное продовольствие и снаряжение, наняли в качестве проводников и помощников на-все-руки дюжину местных бездельников, — и отбыл, сей немалый караван — только для перевозки клеток потребовалось более сорока мулов — в джунгли — в неизвестном направлении, с неизвестной целью.

Прошёл месяц, в течение которого все жители Сан-Анхелино изнывали от любопытства — для чего же всё-таки loko gringo отправились в джунгли? Уж больно клетки имели внушительный вид — явно предназначались не для попугаев или иных пернатых пленников.

И вот свершилось. По улице Гроба Господня, центральной улице городка, выступала странная процессия — усталые и явно испуганные мулы, нервно тряся ушастыми головами, везли клетки, в которых сидели, лежали и стояли дикие камышовые коты и кошки — совсем ещё котята и здоровенные матёрые особи, полосатые и одномастно-бурые, вопящие на все лады и гордо молчавшие, презрительно сплёвывающие по сторонам.

— Valgame dios! — Многоголосо выдохнула удивлённая толпа любопытных, не готовая определить сразу своё отношение к происходящему.

Дикие камышовые коты (да, впрочем, и кошки) — создания достаточно злобные и нелюдимые. Но всё же, здесь их уважали — обитали они в самых болотистых местах джунглей, не привлекающих людей, жили очень скрытно, никогда не появлялись в человеческих поселениях, но, зато, и никогда не воровали из охотничьих капканов кроликов и перепёлок — а ведь даже ягуары такой лёгкоё добычей не брезговали.

Короче говоря, камышовых котов воспринимали как пусть и нелюбимых, но всё же достойных соседей, и поскольку попадались они на глаза достаточно не часто — то и как некую редкую достопримечательность джунглей, о которой принято рассказывать всякие байки и небылицы за дружескими посиделками.

И тут — сотни этих "достопримечательностей" — в клетках чужеземцев, за крепкими запорами.

Заволновались горожане, заспорили.

И уже через час Выборные, во главе с самим Comandante,уверенно вошли в холл отеля

"El Nacional", где квартировала La Expidicion, дабы потребовать однозначных объяснений.

Многочисленные сторонники правдоискателей, уже, на всякий случай и согласно местному обычаю, наспех вооружённые — кто кухонным ножом, кто булыжником, выдранным из мостовой, рассредоточились по ближайшим улочкам и застыли в нетерпеливом ожидании.

Народы, рождённые под тропическими созвездьями, всегда склонны к поиску правды, а если эти поиски ещё и сопряжены с возможностью "побряцать оружием" — то и удовольствие можно получить двойное.

Однако, на этот раз — сорвалось.

Минут через десять Comandante задумчиво вышел из отеля, забрался на пустующий постамент памятника Великому Диктатору — сам памятник был сброшен с постамента много-много лет назад во времена какой-то давнишней, уже всеми позабытой Революции, — и объявил всем собравшимся:

— Уважаемые граждане Сан-Анхелино! Я, Comandante Педро Гонзалес, подтверждаю, что

La Expidicion, руководителем которой является уважаемый профессор Бруно, действует строго в рамках Лицензии, выданной в Столице и подписанной секретарём самого El Senor Presidente. Эта Лицензия разрешает профессору Бруно отловить в джунглях сколь угодно много диких камышовых котов и кошек, которые беспошлинно и безприпятственно могут быть вывезены за пределы Республики, так как должны в дальнейшем, — назидательно поднятый вверх палец, — Послужить благородным целям на благо всего человечества — а именно, являться, я бы сказал, подопытными единицами при проведении профессором Бруно важных медицинских опытов по созданию чудодейственной вакцины практически ото всех болезней. Поэтому, учитывая законность действий La Expidicion и осознавая особую значимость опытов уважаемого дона Профессора, военные власти Республики — в моём лице — берут La Expidicion под свою охрану, и полувзвод солдат будет выставлен на охрану имущества уважаемых господ незамедлительно! Инцидент — полностью исчерпан! Прошу, настоятельно прошу уважаемых сограждан разойтись по домам! Viva El Senor Presidente!

"Большая бумага" в мирное время, пока не предвидится очередная Революция, или какая-нибудь иная заварушка, для жителей тропических стран — авторитет непререкаемый.

Медленно и уныло расходились несостоявшиеся защитники дикой природы — кто домой, кто в ближайшую pulperia — дабы стаканчиком-другим поправить испорченное настроение, вставляя попутно булыжники в пустые гнёзда мостовой.

И только Джедди не успокоился. Уверенно вошёл он в здание Суда (скромную хижину из терракотового местного кирпича, крытую пальмовыми листьями) — как раз был день приёма от населения прошений и жалоб, — и обратился к Судье — дону Сезару Мерри — старому грузному негру, мирно дремавшему в одиночестве и прохладе, с просьбой неожиданной и дерзкой, а именно — возбудить судебное преследование в отношении профессора Бруно и секретаря самогоEl Senor Presidente.

— Уважаемый сеньор Судья, — настойчиво вещал Джедди, — Даже любой ребёнок в Сан-Анхелино знает, что медицинские опыты gringo ставят на мышах и собаках. Причём здесь камышовые коты? Здесь явный обман и мошенничество. Даже последняя обезьяна из джунглей понимает — los gatos пойдут либо на шубы белым женщинам, либо там ещё на что — кто этих gringo разберёт.

Судья морщился, хмуро очищая спелый банан.

Джедди не унимался:

— Я считаю, что дон секретарь El Senor Presidente явно взял взятку — очень большую взятку! — бедный Судья Мерри чуть не поперхнулся бананом, — И доказательство тому — тот факт, что вывоз los gatos осуществляется беспошлинно! Дон Мерри! Вы меня знаете —

я всю Конституцию Республики наизусть знаю, Законы многие прочёл. Нет там такого положения, что бы вывозить за границу что-либо беспошлинно! Нет! Чем хотите — клянусь! Наложите на момент расследования арест на los gatos, иначе завтра их уже увезут!

Судья откашлялся, помолчал минуты две-три, и, глядя на юного бунтаря грустными глазами, имевшими цвет горького французского шоколада, неторопливо произнёс:

— Право, Джедди, не горячись. Ты ведь мальчик умный, Конституцию и Законы читаешь.

Значит, должен знать, что "большая бумага"- Судья многозначительно поднял вверх указательный палец правой руки, — Это, брат, "большая бумага". Не могу я, дружок, арестовать твоих los gatos, права не имею. Запрос в Верховный Суд могу направить, дня за два он до Столицы дойдёт — рассмотрят его за месяц-другой, своё решение сообщат. Когда ты говоришь, La Expidicion отбывает в свои земли северные? Завтра? Ну вот, сам видишь — Судья извинительно развёл руки в стороны и многозначительно замолчал.

Уныло повесив свою ушастую голову на грудь, сгорбившись, Джедди медленно двинулся к выходу — случилось то, что всегда случается, когда безрассудный юношеский максимализм встречается с грубыми реалиями взрослой жизни, втиснутой в узкий сюртук Правил, Законов и Уложений, перетянутый к тому же жёстким поясом Предписаний и Инструкций.

— Постой же, юный несмышлёныш, — пробулькал меж тем старый негр, — Вернись сейчас же.

Когда Джедди снова подошёл к нему, просительно заглядывая в глаза, словно бездомная собака, которой показалось, что и у неё — несчастной и всеми брошенной, вдруг появился Добрый Хозяин, который предлагает ей на вечные времена тёплую подстилку у двери (с внутренней стороны, конечно,) и миску с вкусными мясными объедками — каждый вечер, Судья произнёс голосом ясным и строгим:

— А теперь, мальчик, ты возьмешь бумагу и перо, и изложишь всё то, что говорил раньше — причём, постарайся написать обо всём как можно подробнее и грамотнее. Ведь ты, — здесь Судья неожиданно по-доброму улыбнулся, — и Конституцию читал, и Законы разные знаешь. А после этого сходишь в ближайшую харчевню — только в хорошую, дорогую, — и приведешь трёх солидных граждан нашей Республики, которые согласились бы стать твоими Свидетелями-Поручителями, — смотри, чтобы они хоть грамоту знали.

— Но ведь Вы же сами сказали, дон Мерри, что времени не хватает, что ничего уже не исправить, — здесь глаза Джедди недоверчиво и недобро прищурились, — Неужели Вы решили немного поиграть в бюрократию и на всякий случай прикрыть свой…, - тут мальчишка невольно запнулся — откровенно грубить старшим он научен не был, воспитание не то, — Ну….ну…, сами знаете, что — от возможных в будущем неприятностей?

И тогда старый, заслуженный Судья дон Сезар Мерри сказал Чеканную Фразу, доказывающую, что и среди Судей встречаются иногда далеко неглупые люди.

Глядя величественно и строго в глаза юного наглеца, он произнёс:

— Юность глупа и безрассудна. Она вольна делать беспочвенные предположения, менять суждения, совершать исправимые, или неисправимые никогда, ошибки… Бог ей судья. Но старость, если это, конечно, мудрая, а не впавшая в маразм старость — ошибаться права не имеет. Никогда. Она обязана точно знать всё наперёд. Иди, дружок, делай, что велено.

И, Джедди сделал то, что велено было — написал подробнейшее, на шести страницах, Прошение на имя самого El Senor Presidente, сбегал во всё ту же "La Golondrina blanko" и привёл с собой трёх, безусловно безупречных Свидетелей — Поручителей: милейшего и тишайшего капитана Большого Сида, гостившего на берегу по случаю пулевого ранения в левое, на этот раз, плечо; дона Сильвестра Кастро — в прошлом наглого и беззастенчивого контрабандиста, а ныне — уважаемого начальника городской таможни; и, наконец, мистера Джека Рида — Председателя Правления банка "Честные Деньги" — в далёком-далёком прошлом, специалиста по вскрытию бронированных ящиков самого различного назначения.

Эти уважаемые джентльмены без колебаний и раздумий торжественно заверили своими подписями — как своё полное согласие с Прошением Джедди, так и сам факт подачи сего Прошения Судье дону Сезару Мерри в означенный день от Рождества Христова.

Мудр и прозорлив был Судья Мерри — пригодилось это всё, и очень и очень скоро.

Вечером этого же дня взял Джерри у мистера Джона Рида чемоданчик с некими инструментами, сохранёнными уважаемым банкиром сугубо в качестве сувениров, глядя изредка на которые так приятно было повспоминать дни бурной молодости. И, пользуясь тем, что охранники, приставленные Comandante к гостинице "El Nacional", беспечно ушли праздновать именины капитана Большого Сида — больно уж настойчиво капитан приглашал, беспрепятственно вскрыл хлипкие двери гостиничного склада, где хранились клетки с полосатыми пленниками, открыл все запоры — да и выпустил кошачью братию на все четыре стороны.

И сошло бы, возможно, всё Джедди с рук, да вот только коты, оказавшись на воле, подняли невообразимый вой. Это они пели гимн Свободе — единственному и поэтому бесценному Достоянию кошачьей нации, — людям, погрязшим в своих мелких стремлениях к золоту, особнякам, модным машинам, власти и прочей дребедени, уже нипочём и никогда не понять, что такое она есть — Свобода, и какова её ценность.

Как бы там ни было, на все эти оглушительные вопли немедленно прибежали представители власти, да и «повязали» Джедди, как говорится, "с поличным".

Посидел он недельку в каталажке — а там уже и суд — не принято в Сан-Анхелино всякие там долгие расследования: попался, посидел-подумал — пожалуйте в суд, дабы участь свою узнать.

Дело это вызвало в Сан-Анхелино интерес самый, что ни наесть повышенный.

Поскольку здание Суда чисто физически не смогло бы вместить всех честных горожан, пожелавших принять участие в Слушаниях, местные власти обустроили на одном из заброшенных пляжей специальную площадку — для Судьи Мерри была возведена из дорогущей импортной фанеры вполне достойная трибуна; для подсудимого смастерили широкую скамью из толстых пальмовых досок и глинистого местного кирпича, зрители же были вынуждены довольствоваться хлипкими ящиками из той же пальмовой древесины, служащими в другое время по своему прямому назначению — для перевозки в северные страны разнообразных тропических фруктов.

Злые языки утверждали потом, что кое-кто из местных чиновников весьма даже неплохо "погрел руки", списав на обустройство сего выездного Заседания Суда кругленькую сумму из казённых средств.

Само же Заседание прошло просто бесподобно — как утверждают некоторые местные патриоты, его описание в дальнейшем даже вошло в некоторые иностранные учебники, по которым в далёких странах обучают прыщавых юношей высокому искусству «юриспруденции».

Достопочтимый Судья Мерри выслушал потерпевшую сторону в лице почтенного профессора Бруно, походившего в этот момент на рассерженного торговца-менялу, которому подлые туземцы вместо обещанного изумруда в двадцать карат (за последний, кстати, уже по честному было уплачено десятью крупными жемчужинами, изготовленными из качественной чешуи сельди) — подло всучили кусок шлифованного бутылочного стекла.

Опросил свидетелей-зевак, не спавших в ту памятную ночь по самым различным причинам, и стражей порядка, принимавших непосредственное участие в задержании опасного преступника.

Глубоко задумался, перебирая своими толстыми пальцами некие бумаги, бумажки и бумажонки, не торопясь, закурил толстенную сигару, откашлялся, и, голосом Бога, изгоняющего слабовольного Адама и беспутную его подругу Еву из благословенного Рая, произнёс:

— Высокому Суду всё ясно. На лицо грубое и циничное преступление, нанёсшее значительный урон собственности как лично дона Бруно, так и всей уважаемой La Expidicion в целом.

Глухой ропот непонимания пронёсся над толпой — большинство собравшихся целиком и полностью были на стороне Джедди, одобряя его поступок. Да и вообще: Джедди — свой, Судья — свой, los gatos — свои, а La Expidicion — люди здесь чужие, поэтому подразумевалось, что и Процесс судебный пойдёт по другому, с акцентом на юный возраст подсудимого и его вполне простительное непонимание — по молодости лет — таких важнейших понятий, как "неприкосновенность частной собственности", "финансовые убытки", "недополученная прибыль" и пр.

Видимо, уловив настроение толпы, прозорливый дон Мерри продолжал:

Особенно мою грусть вызывает тот факт, что это беспримерное преступление совершил человек молодой, и даже — юный, — слушатели стихли и насторожились, — До каких пор, я вас спрашиваю, молодёжь будет наплевательски относится к нашим фундаментальным ценностям? Не пора ли дать этим анархическим настроениям достойный, жесткий отпор? — Вопрошал Судья.

— Кстати, — это он уже обратился к секретарю Заседания, вялому молодому человеку с лицом цвета недозрелого лимона, — Я настоятельно прошу записывать все мои слова скрупулезно и точно, дабы в случае жалоб одной из сторон на мои действия и решения, вышестоящий Суд мог бы в кратчайший срок разобрать эти жалобы беспристрастно и справедливо, — судья закрепил эту свою просьбу могучим ударом специального судейского молотка по чугунной сковородке.

В наступившей после этого тишине, дон Мерри продолжил:

— Учитывая все вышеназванные особенности этого необычного преступления, я рассмотрел возможность применения в этом случае наказания, предусмотренного 6-ой Статьёй 7-го Уложения Кодекса Республики. А именно, — нацепив на свой мясистый нос пенсне и взяв в руки соответствующую бумагу, Судья процитировал, — " В отношении лиц, совершивших на территории Республики с особым цинизмом преступления в отношении к общественным Устоям, повлёкшие за собой нанесение значительного материального, либо финансового урона частной собственности и благосостоянию как граждан Республики, так и лиц иностранного подданства, предусматривается наказание, — пауза, которую выдержал старый дон Сезар была бесконечна — все великие актёры, как старой школы, так и современные выскочки, отдыхают, — В виде каторжных работ от 20-ти до 50-ти лет — на усмотрение Судебных Властей Республики.

Вздох негодования вознёсся над белыми песками заброшенного пляжа, эхом отразился от голубой глади моря, пронёсся над банановыми рощами и апельсиновыми садами, и затих где-то вдали — над незримой границей между влажными беспечными джунглями и хвойными лесами Предгорий.

На смену вздоху пришли вопли, крики и проклятия.

Именно так под Южным Крестом и начинаются Революции, главным катализатором которых всегда выступает Её Величество Вопиющая Несправедливость — именно Вопиющая, Наглая, Бессмысленная — потому, зачастую, и искусственная, умело созданная специально обученными людьми для решения локальных проблем, возникающих иногда среди участников Большого Бизнеса.

— Молчать, висельники! — надрывался Судья, непрерывно стуча своим молотком в сковородку, — Молчать, уродцы грязные!

Бросив бесполезный молоток, старик выхватил из кармана мантии старый добрый кольт 45-го калибра с перламутровой рукояткой и открыл беглую стрельбу поверх голов недовольных.

Наведя столь координальным образом относительный порядок, судья продолжил, всё ещё напрягая голос, так как ропот и перешептывания всё ещё причудливо перемещались неким эфирным облаком между рядами зрителей:

— Повторяю для идиотов. Я рассматривал,  — сказано очень акцентировано, дальше — ещё одна гениальная пауза, — Такую…э-э возможность. Но, — ещё один раз в полной звенящей тишине всё актёры мира были безжалостно посрамлены, — Всплыли дополнительные обстоятельства, которые заставляют посмотреть на это дело с иной точки зрения.

Противно скрипя, по песку задвигались пустые фруктовые ящики под нетерпеливыми задами внимательных слушателей.

Уже никуда не торопясь, грассируя и откровенно наслаждаясь происходящим, мудрый Судья Мерри, всеобщий любимец как до, так и после освещаемых событий, не торопясь, зачитал окончательно заинтригованной публике уже упомянутое ранее Прошение Джедди в адрес El Senor Presidente, заверенное надлежащим образом подписями трёх весьма уважаемых граждан Сан-Анхелино.

— И вот теперь, уже окончательно учитывая все обстоятельства этого крайне запутанного дела, я принимаю Решение, — голос Судьи сорвался на фальцет от осознания всей исторической важности Момента, — Перед Вами, господа мои, не какой-то там юный беспринципный el anarchist, решивший нанести Обществу оскорбление, поправ основополагающие Устои. Нет, перед Вами — юный el patriota, перешедший в своём стремлении отстоять финансовые интересы своей Родины, некие Границы Закона. Да, наша Конституция не позволяет — и я это скрупулезно проверил — беспошлинно вывозить за пределы страны её природные богатства. Но Закон — есть Закон, и даже из самых благих намерений нарушать его безнаказанно нельзя никому.

Одобрительное хмыканье и ехидные хлопки из партера, галёрка и ложи по понятным причинам отсутствуют.

— Поэтому, в данном случае, я склонен применить к подсудимому наказание, предусмотренное 24-ой Статьёй Особого Уложения Кодекса Республики, — профессор Бруно, почуяв неладное, тихо и незаметно для окружающих, стал отступать в сторону городка.

— А именно, — публика уже откровенно скалилась, предчувствуя Торжество Справедливости — прекрасный повод устроить грандиозную попойку со всеми вытекающими, — " В отношении лиц, деятельность которых на территории Республики, безусловно, была направлена на благо Республики — во всех проявлениях этого понятия, — монотонно продолжал Судья, — Но, ввиду излишней старательности и непродуманности действий, привела к значительному материальному, либо финансовому урону частной собственности и благосостоянию как граждан Республики, так и лиц иностранного подданства, предусматривается наказание, — в этот раз пауза не удалась — жидкие аплодисменты и скабрезные выкрики превратили серьезную классическую пьесу в не менее классический водевиль, — В виде штрафа в 100 реалов (стоимость двух корзин апельсинов), либо в виде двухнедельного заключения в муниципальной тюрьме — на усмотрение Судебных Властей Республики.

Мир взорвался от восторженных воплей — вот так под Южным Крестом и рождаются Карнавалы — первые лет двадцать все ещё помнят, по какой причине именно в этот день года происходит Карнавал, лет через пятьдесят появляются две-три противоречащие друг другу версии, а лет через сто — во избежании трений и споров, карнавалу присваивается имя какого-нибудь Святого.

"Карнавал Святого Джедди, Покровителя диких камышовых котов" — чем плохо?

Ну, так вот, пока Джедди две недели отдыхал в местной тюрьме, — Сан-Анхелино гулял от души на зависть всем соседним городам, городкам и прочим поселениям.

Прелесть ситуации заключалась в следующем — хотя Джедди и был главным героем этой истории, сиделось ему в тюрьме сперва довольно-таки тоскливо — одиноко и даже голодно, — в связи с всеобщим весельем, об узнике все, включая тюремщиков, просто-напросто забыли.

И вот, где-то через сутки после водворения незадачливого борца за справедливость в то место, от которого никому не стоит зарекаться, когда голод уже давал знать о себе самым недвусмысленным образом, — смерть от жажды несчастному не грозила — в уголке его камеры из земляного пола бил крохотный родник, беспрерывно наполняя маленькую каменную чашу живительной влагой, — в вентиляционном штреке, питающим камеру свежим воздухом, раздался странный шум — скрежет от соприкосновения чего-то острого с каменной кладкой, отчаянное фырканье, усталые тяжёлые вздохи.

Где-то через минуту из вентиляционного отверстия в потолке выпал, ловко приземляясь на все четыре лапы, здоровенный камышовый котище, держащий в зубах жареную куропатку, очевидно, где-то ловко позаимствованную.

Неожиданный гость, приветственно проурчав что-то неопределённое, грациозно проследовал к кровати, на уголке которой восседал Джедди, и аккуратно положил принесённый провиант на грязную тюремную подушку.

— Мр-р-р, — деликатно, с чувством собственного достоинства, заявил кот, недвусмысленно двигая лапой аппетитную куропатку к оголодавшему мальчишке, — Мр-р-р — Мяу.

Разночтений быть не могло — благодарный спасённый принёс своему спасителю, заключённому злыми людьми в узилище и обречённому на голодную смерть, скромный, но спасительный, подарок.

Последующие дни заключения друзья провели вместе — выбраться коту обратно — в виду его солидного веса — по вертикальному штреку не представлялось возможным.

Слава Богу, о Джерри очень скоро вспомнили, и недостатка в продовольствии больше не было. Когда надзиратели приносили в камеру еду — кот, к тому времени уже получивший за свои аристократические манеры и врождённую деликатность прозвище «Маркиз», скромно прятался под кровать.

Поэтому, в час назначенный, разномастная толпа встречающих была нешуточно удивлена — освобождённых оказалось двое — на плече Джедди, переступившего тюремный порог, преспокойно сидел, свешивая свой длиннющий хвост чуть ли не до земли и презрительно щуря на зевак зелёные глазища, здоровенный полосатый котище.

Вопрос о дальнейшей судьбе кота вроде бы и не стоял, но сеньора Сара Монтелеон, дабы соблюсти видимость строгости и чопорности — непреложных атрибутов La Casa desente, любезно предложила Маркизу пройти в её комнату на собеседование. Через непродолжительное время, донья Сара — с Маркизом на руках, прошествовала в гостиную, где и объявила всем присутствующим там друзьям и родственникам, что отныне сей кот является полноправным членом семьи, и более того — находится под её личным патронажем, и горе тому, кто попытается обидеть её воспитанника.

Клянусь честью, но глаза наглого котяры — а я тоже удостоился чести наблюдать за этим торжественным событием — откровенно смеялись, а пушистые усы топорщила хитрющая улыбка.

Примерно через месяц Маркиз неожиданно исчез. Чёрные мысли, нелепые серые предчувствия, жёлтое удивление — верные спутники любой незваной разлуки.

Но ничего страшного и невозвратного не произошло.

Не закончилось ещё и трёх полных циклов преображения Луны, как кот снова уже сидел на пороге дома семейства Монтелеон, а на его шее — на массивной цепочке, висел внушительный золотой медальон, испещрённой по краям непонятными древними письменами. А в центре медальона, на другой его стороне, был искусно выгравирован цветок розы — понятно, что жёлтой — раз на золоте.

Медальону суждено было повторить путь жареной куропатки — Маркиз нагнул свою массивную голову, стряхнул золотое украшение на каменные плиты и лапой ловко подвинул подарок к ногам опешившего Джедди.

Ну и кто после этого скажет, что кошки создания неразумные, в гордыне своей позабывшие, что есть такое — благодарность?

Открыть медальон — а внутренняя пустота чётко простукивалась — до сих пор не удалось, как, впрочем, и прочитать письмена на нём, хотя Чабес — индеец из какого-то горного племени, уверяет, что видел похожие значки, высеченные на древней каменной пирамиде, спрятанной где-то в самом сердце джунглей.

 

Глава четвёртая

Древние письмена

На следующее утро Зорго заявился на завтрак в "La Golondrina blanka" в дурном настроении, мрачнее грозовой тучи. Вяло ковыряясь в салате из акульих плавников, черепашьих яиц и разнообразной тропической зелени, хмуро пробурчал:

— Тут, такое дело. Повстречался я вчера с Джедди. Нормально в начале всё было, вроде. Поболтали о глупостях разных: о кладах старинных, об ураганах тропических. А, потом, как только я разговор на Индейское Нагорье перевёл — вскочил Джедди как ужаленный и — дёру дал. А, котяра его — в другую сторону припустил. Ищи их теперь — до мангового заговенья. Плохо как — всё получилось.

Несколько минут над столом висела тишина, нарушаемая только звяканьем вилок-ложек о фарфоровую посуду.

Наконец доктор Мюллер решился на вопрос:

— Уважаемый Капитан, но, должны же существовать разные варианты, обходные манёвры всякие, так сказать?

— Есть один вариант, он же манёвр, — произнёс Зорго, наливая себе полный фужер апельсинового вина, — Джедди до невозможности хочется узнать — что же на его медальоне написано? Он за раскрытие этой тайны — на многое готов. Считается, что ни кто до сих пор не расшифровал эти письмена. Но, не так это. Есть один человек, дон Аугусто Романо — и - Гарсия, так вот — он точно всё знает. При мне это было. Сеньора Сара ему листок показала, где значки те были переписаны. Он минуту на них посмотрел, да и говорит — мол: "Ничего разобрать не могу". Но, я то видел — как его глаза блеснули — всего лишь на миг. Интересовался я потом у него, почему он обманул сеньору. Отвечает, улыбаясь, мол: "Меньше знаешь — легче спишь" — и всё в таком духе. Поэтому, бартер знатный можем организовать: дон Аугусто — Джедди про содержание текста того поведает, а мальчишка — за это — вас к Нагорью Индейскому отведёт. Сам — или индейцев чиго попросит. Ну, как мой план?

— А, этот дон Аугусто — он кто? — Интересуюсь, — И почему — он нам помогать будет?

Прежде, чем ответить, Капитан долго чесал в затылке, вздыхал тяжело, собираясь с мыслями. Наконец, набрав полную грудь воздуха, выдал на одном дыхании — словно текст заученный докладывал:

— Сеньор Аугусто Романо ("Гарсия" — в память о побратиме погибшем) — личность в Карибии весьма известная, и даже — легендарная. Общеизвестно, что он родился в далекой России, в семье богатой и знатной, и звался он тогда как-то иначе — что-то похожее на "Андре Романофф". Несмотря на знатность и богатство, дон Аугусто увлекся революционными идеями, что и под тропическими созвездьями — совсем не редкость. Революция в России победила, но, вместо обещанного царства Добра и Справедливости начался какой-то кровавый водевиль, конца и края которому было не видно. И, разочарованный дон Аугусто уехал — куда глаза глядят. Объехал полмира. В Уругвае опять помогал свергнуть какого-то кровавого диктатора. Как водится, тирана свергли. Но, как-то очень быстро Главный Революционер, в свою очередь, превратился в кровавого монстра, объявившего охоту, в первую очередь, на ближайших сподвижников. Дон Романо бежал, оказался в Чили, где опять воевал, на стороне местных индейцев, конечно; был серьезно ранен, лишился левой руки. После чего решил всерьез покончить с революционными идеалами, и направил свою энергию в мирное русло, посвятив несколько лет своей жизни благородному делу уголовного сыска. Дослужился до поста Главного Комиссара уголовной полиции в Каракасе, однако поймал за руку кого-то не того — молва утверждает, двоюродного племянника местного премьер-министра, и, вынужден был уйти в отставку. Дон Романо не очень то и расстроился — и, поменял свой жизненный путь в очередной раз. Увлекся историей наших благословенных мест — историей Южной и Центральной Америк, всерьез занялся археологией. Сегодня он слывет очень крупным специалистом в этих областях. А, его коллекция разных там местных раритетов исторических — считается одной из лучших в мире.

Отдышавшись и осушив очередной бокал местного вина, Капитан пояснил:

— Это так про дона Аугусто в одном журнале столичном написали, а я — запомнил.

— Всё это очень мило, — задумчиво проговорила Мари, — Но, всё-таки, почему Вы так уверены, что он согласится нам помочь?

— Я не уверен до конца, — ответил Зорго, — Но существуют, по крайней мере, три повода надеяться, что дело выгорит. Во-первых, лет десять назад я оказал дону Аугусто одну значимую услугу. Какую — не буду уточнять, но, на сегодня, он — мой должник. Во- вторых, Вы же Андреас — русский? Вот, сеньору очень трудно будет отказать соотечественнику. И, в-третьих, дон Романо всегда считался тонким ценителем женской красоты, — Капитан многозначительно посмотрел на Мари.

— Что??? — Мари, вне себя от гнева, вскочила на ноги, машинально схватив со стола столовый нож, — мне даже показалось, что где-то рядом сверкнули две голубые молнии.

— Успокойтесь, ради Бога! — испуганно забормотал Зорго, — Вы совсем не так меня поняли! Сеньору Аугусто — на днях исполнилось девяносто восемь лет. И, вообще, он уже две недели — как в местной больнице лежит, после очередного инфаркта. Я имел в виду — улыбайтесь ему почаще, да — понежней. Вот — и всё.

Мари устало опустилась на стул, все остальные — вздохнули с облегчением.

После завтрака отправились в больницу, благо в Сан-Анхелино — всё рядом находится. Дон Аугусто выглядел совсем неважно, хотя и бодрился — перед симпатичной женщиной. Узнав, что я из России, обрадовался несказанно, минут сорок с расспросами всякими приставал. Потом, вспомнив о вежливости, поинтересовался, не сможет ли быть нам — чем полезен.

Изложил Зорго коротко суть нашей проблемы. Обратился с просьбой — помочь. Я к той просьбе присоединился, доктор Мюллер.

Мари после всех попросила, отдельно, — загадочно, из под ресниц длиннющих, на старого сеньора посматривая своими глазищами голубыми, огромными.

— Да, друзья мои, — дон Аугусто говорит, — Давненько на меня так женщины не смотрели.

Прямо — как в том стихотворении старинном:

— Потешили старика, право! Ну, что ж — послезавтра меня из больницы этой выписывают. К пяти вечера — прошу Вас в гости ко мне пожаловать. За Джедди — я отдельно пошлю. Думаю, решим все вопросы — к всеобщему удовольствию. Вот только…. Зорго — ты же обещал мне на День Рождения стишок пиратский подарить? Мне как раз в коллекции тысячного пиратского стишка, или песни, не хватает. Так что — изволь! Иначе разговора не будет.

Вышли из больницы — Зорго задумчив и мрачен. Ничего — поможем, конечно.

В положенное время, минута в минуту, прибыли в особнячок дона Аугусто. Ничего себе — особнячок, симпатичный такой — с колоннами мраморными. Перед домом — сад ухоженный, даже не сад — а парк английский, классический. Рядом с входом в дом — пруд с кувшинками розовыми и фиолетовыми, рядом с прудом — дворецкий с бакенбардами роскошными, разодетый — что ёлка та новогодняя.

Да, и компания наша приоделась — в честь визита важного. Капитан Зорго — саблю длинную, в ножнах деревянных, на перевязи кожаной поверх сюртука набросил, доктор Мюллер — бабочку на шею прицепил, я — бескозырку с надписью «Варяг» надел, а Мари — в такое платье нарядилась — словами не описать.

— Вас уже ждут, господа уважаемые! Проходите — на второй этаж! — Дворецкий — ёлка вещает.

По лестнице старинной, из горного бука сработанной, поднимаемся в зал для приёма гостей. Сеньор Аугусто возлежит на огромной кровати, размещённой в небольшом эркере, у открытого окна. Из окна открывается изумительный вид на море, синеющее вдали сквозь ветки деревьев.

— Ну вот, господа, видите — со мной всё в порядке. И, волновались вы все абсолютно напрасно, — старый сеньор поворочался, поудобнее устраиваясь среди многочисленных белоснежных подушек, — Я вполне ещё здоров для своих лет. Жаль только, собственный юбилей пришлось провести в больнице.

По правде говоря, дон Аугусто выглядел не очень — бледное изможденное лицо, усталые глаза в красных прожилках. Что же Вы хотите — такой сильный сердечный приступ в девяносто восемь лет — это совсем даже не шутка.

Рядом с кроватью, за небольшим, изысканно сервированным столом, размещался Джедди, тоже — разодетый в пух и прах, правда — как всегда босиком, недоверчиво посверкивая на нас своими фиолетовыми глазами. Судя по всему, он уже знал о предстоящей сделке, хотя бы — в общих чертах.

На каминной полке возлежал кот Маркиз, демонстративно смотрящий в окно, громко постукивая своим шикарным хвостом по каминной решётке.

После цветистых взаимных приветствий, хозяин радушно пригласил нас к столу — отведать скромную трапезу.

Минут тридцать все непринуждённо ели и пили, провозглашая нехитрые тосты за здоровье всех присутствующих, и — за удивительную красоту — единственной за этим столом — дамы.

Дон Аугусто явно устал, торопливо налил в медицинскую мензурку из высокой бутыли остро пахнущий настой валерианы, выпил единым махом — словно как в молодости — стакан рома.

— Давай, Джедди, зови Томаса! — Старик от нетерпения поперхнулся, и несколько капель настоя потекли по его подбородку, оставляя неровные подтёки.

Томас, старый вест-индийский негр, служивший у сеньора кем-то вроде дворецкого и няньки одновременно, медленно и величественно вкатил в спальню журнальный столик на колёсах.

Столик был завален свертками, пакетами, книгами, открытками и коробками различных форм и размеров.

— Это, масса Аугусто, пока Вы в больнице лежали, Вам тут на день рождения разные почтенные сеньоры и сеньориты изволили прислать подарки, — улыбаясь, произнес старый слуга. Уж он то знал, что для старика подарки, особенно в больших количествах — лучшее лекарство от всех болезней.

Я стал помогать дону Аугусто разворачивать и сортировать многочисленные презенты.

Чего тут только не было — старинные, позеленевшие от времени шпаги и стилеты, морские раковины различных размеров, искусно выполненные модели парусных судов, морские карты, испещренные непонятными разноцветными значками — старик в этих местах слыл самым ярым коллекционером всего необычного, особенно, так или иначе связанного с морем.

Вдруг, одна из коробок, стоявшая на самом краю столика, странно вздрогнула, качнулась из стороны в сторону, и вновь замерла.

— Осторожно, Андреас, там кто-то живой! — Азартно выкрикнул дон Аугусто, — Вскрывайте её скорей!

С помощью первого подвернувшегося под руку кинжала я освободил крышку коробки от сургучной нашлепки и осторожно потряс коробку над столом.

Неожиданно крышка коробки отошла в сторону, и на ворох подарков звонко шлепнулся маленький чёрный котёнок.

Он ловко приземлился на все четыре лапы, встряхнулся и злобно зашипел.

Оглядевшись по сторонам, котенок уставился на старика своими немигающими зелеными глазищами.

— А это — от нас подарок, — радостно произнёс Джедди, — Её зовут — «Ночь».

— М-рррр — важно произнёс Маркиз.

Пришёл черёд и нам свои подарки делать. Доктор Мюллер подарил немецкий штык-нож, я — две банки русской тушёнки, Мари — томик стихов Гёте, а Зорго…

Капитан, волнуясь и краснея, вышел на середину комнаты, и умоляюще глядя на меня, мол — "если что — подсказывай", громко и размеренно прочёл:

В конце прочтения, от полноты чувств, Капитан даже слегка прослезился — своим единственным глазом.

— Браво, Мой друг! — воскликнул дон Аугусто, — Принято — в зачёт. Джедди, не в службу, а в дружбу, перенеси сей опус вон в ту толстенную тетрадь. Есть — тысячный пиратский стих! Ура!

Минут через двадцать, наконец-то, перешли к делу. Мари, заметно волнуясь, рассказала о Бернде, потом Зорго поведал — всё, что знал об этом деле.

— Ну, что, Джедди, — ласково спросил дон Аугусто, — Всё ещё хочешь знать — что на твоём медальоне написано?

Мальчишка лишь головой кивнул, хмуро уставившись в пол.

— Тогда так сделаем, — задумчиво проговорил старый сеньор, — Я сейчас тебе этот текст переведу, а ты за это дашь Слово, что проводишь этих сеньоров к Индейскому Нагорью — через Сизые Болота. Договорились?

— Даю Слово! — Громко ответил Джедди, с вызовом поочерёдно оглядев всех присутствующих, снял со своей шеи тяжеленный медальон и бережно вручил его дону Аугусто.

Старик с минуту смотрел на вычурные значки, на цветок розы, выгравированный под текстом, затем откашлялся, прищурил левый глаз и торжественно произнес:

Некоторое время все молчали, затем Джедди нерешительно спросил:

— И, что это значит?

— А, это, мой мальчик, старинная молитва хоббитанская, её во время похорон произносят, перед тем, как бросить на гроб — первый ком земли, — прозвучал неожиданный ответ.

— Хоббитанская?

— Да, дружок, хоббитанская.

— А, жёлтая роза, она — для чего? — не унимался мальчишка.

— Жёлтая Роза — Символ Атлантиды. Там, — дон Аугусто мечтательно прищурил глаза и отвернулся к окну, — Все — жёлтые розы выращивали… Кстати, медальон твой — называется «Огнин». Он в Средиземье большую Власть имеет, даже Драконы за обладанье Им — душу продать готовы.

Джедди удовлетворённо кивнул, поклонился, и пошёл к выходу, Кот Маркиз бесшумно соскочил с каминной полки и неторопливо прошествовал вслед за хозяином.

Мы же только непонимающе переглянулись. Какая, ещё — Атлантида, Средиземье, Драконы, к такой-то матери? Это что — шутка, розыгрыш, старческий бред? Что — это?

Попытались у старика выяснить, да, дон Аугусто тут же ушёл от вопросов, сказал, что устал очень, пожелал нам Удачи, да и попросил верного Томаса — проводить гостей дорогих….

 

Глава пятая

Наш фрегат — давно уже на рейде

Фрегат здесь, конечно, совсем не причём. Предстоящая дорога сугубо по суше пролегала. Просто, песня такая матросская есть, которую петь принято — перед выходом в море, в Поход Дальний.

Дорога дальняя — нам совсем скоро предстояла. А то, что "сорок тысяч бед" нас там поджидают — сомнений никаких и не было. Так что — правильная песенка, точно по теме.

Утром, ко времени завтрака, в "La Golondrina blanka" Джедди явился, с Маркизом на плече. С Зорго — за руку поздоровался, нам же — только кивнул, но, достаточно вежливо, без следов видимой вражды. Одет он сегодня был по европейской моде, даже галстук цветастый на шею повесил, чёрные кудри тщательно расчёсаны — видимо при помощи какого-то геля, причём, таким образом, что его большие жёлто-лимонные уши оказались практически скрыты. Даже на ногах — резиновые тапочки-"вьетнамки".

От завтрака отказался, дождался, когда все поедят и приступят к традиционному кофе, и, сразу перешёл к делу:

— Сеньоры и сеньора! Если Вы действительно хотите попасть на Индейское Нагорье, то следует поторопиться. Время года сейчас — самое идеальное. Весенние ураганы и прочие тайфуны — прошли, Сезон проливных дождей — только через месяц начнётся. Самое время — выступать. Промедлим недели на полторы — пиши пропало, низа что не пройдём — горные ручьи и речки из берегов выйдут, обвалы в ущельях начнутся, оползни всякие. Да и Сизые Болота — вовсе непроходимыми станут.

— Конечно же! — Мари восклицает, челкой своей платиновой азартно мотнув, — Мы — готовы. Давайте, прямо завтра — и тронемся!

Джедди только усмехнулся грустно, а Капитан от услышанного и вовсе — кофе своим поперхнулся. Даже Маркиз что-то такое, явно неодобрительное, промурлыкал.

Откашлявшись, Зорго вежливо — когда он разговаривал с Мари — становился до неприличия вежлив, даже — почти совсем не походил на забубённого пирата, — проговорил:

— Извините, милая фрау Мари, но всё не так просто. Путь вам предстоит долгий, опасный. Необходимо амуницию нужную приобрести, одежду, оружие, продовольствие, да — и многое другое. Джедди, ты же, наверняка, всё уже продумал, давай — излагай свой план.

— Вы ведь в отеле "El Nacional" остановились? — Начал мальчишка, явно польщённый словами Капитана, преданно поглядывая на Мари, которая на всех представителей мужской половины человечества неизменно производила неизгладимое впечатление, — Первым делом, придётся Вам оттуда съехать. Далее — необходимо домик маленький снять. Обязательно — чтобы забор крепкий был, конюшня просторная, склад небольшой — но, с крепкой дверью. Народец здесь у нас вороватый — предосторожности не помешают. Вот на этой Базе — и начнём наши сборы. Времени у нас на это — дней пять, максимум шесть.

На том и порешили. Разбились на группы и отправились на поиски подходящей недвижимости.

К обеду все собрались в таверне. Новостей положительных ни у кого не было, подходящего под Базу помещения с первого наскока найти не удалось. А, время то — поджимает, цейтнот, право.

— Я так и думал, — Джедди говорит, — Придётся мою матушку приёмную, сеньору Сару Монтелеон просить слёзно — приютить авантюристов несчастных.

Отправились к дому семейства Монтелеон. Крепкий высокий забор, за забором — небольшой домик с белыми стенами, под красной черепичной крышей, в окружении апельсиновых деревьев.

Сеньора Сара вышла нам на встречу, как будто уже ждала гостей неожиданных.

Поздоровались, познакомились, поговорили о делах наших, попросили — помощь посильную оказать.

Хозяйка оказалась очень красивой женщиной, не смотря на свои без малого пятьдесят — гордая осанка, грива роскошных чёрных волос, взгляд — словно два светлячка зелёных.

Очень приятной женщиной сеньора Монтелеон оказалась. Предоставила в наше распоряжение небольшой флигелек на три комнаты, соединённый с домом короткой галереей, ключи от конюшни и крепкого сарайчика отдала.

Вечером, за ужином скромным, планы на будущее обсуждали.

— До Индейского Нагорья, — Джедди рассуждает, — Километров семьдесят — если по прямой, а, с учётом всех загогулин местного рельефа, — все сто двадцать будет. Конечно, не пешком пойдём, транспорт четырёхногий — да с копытами и подковами — нужен. Но, всё равно, туда — дней шесть-семь, обратно — столько же, да и по Нагорью тому — какое-то время странствовать будите. Я с Вами — только до Нагорья Индейского, и, тут же — назад. Как уговаривались. Короче говоря, надо Вам — на месяц настраиваться. В смысле — запас продовольствия, исходя из этого срока, надо рассчитывать. Котелки нужны, вилки-ложки, кружки-тарелки, палатки брезентовые, мешки спальные, одежда тёплая тоже пригодится — примерно сутки по горному ущелью идти будем — там ночью холодно — вода в котелке замерзает, сетки москитные нужны, химия всякая — от насекомых кровососущих. Это я только начал перечислять — чего надо. И, одной пятой — не назвал.

Короче говоря, до полуночи засиделись, списки необходимого составляя.

Следующие трое суток в хлопотах нешуточных прошли. Первым делом, купили возок дорожный на широченных резиновых колёсах, с лошадкой бойкой в придачу. Во-первых, — весь остальной скарб купленный, — на Базу доставлять. Во- вторых, именно в этом возке Мари, Джедди и Маркиз в путешествие и отправятся, там же и груз ценный поедет — оружие и боеприпасы.

Мужчинам — мне и доктору Мюллеру, двух низкорослых коней местной породы приобрели. И, для полного комплекта — десять мулов: восемь — для перевозки продовольствия, два — для двух индейцев-чиго, нанятых в качестве проводников и помощников.

С этими «помощниками» всё как-то странно получилось. В их лагерь, что в километре от Сан-Анхелино располагался, вчетвером отправились: я, Капитан Зорго, Джедди и сеньора Сара — собственной персоной. Дорога всё в гору шла, по насыпи каменистой, и, мальчишка — босой как всегда, отстал минут на пять, ну, и сеньора Сара — с ним за компанию. Подошли мы с Зорго к лагерю индейскому, на встречу их вождь вышел, в сопровождении свиты. Капитан тут же рассказал о нашей нужде: "Мол, требуется два «шерпа», караван небольшой сопроводить до Индейского Нагорья — через Сизые Болота".

Вождь, всем лицом дрогнув, руками замахал, залопотал гневно: "Мол, уходите, белые придурки! Ишь, — чего выдумали! Совсем — с ума посходили! Нельзя — в те места ходить! Никому, и — никогда!".

Тут и сеньора Сара с Джедди подошли. Вождь на его медальон взглянул, побледнел — как та простыня в пяти-звездной гостинице, на лице его — тут же капельки пота выступили. Перед сеньорой Сарой — на одно колено опустился.

— Да, конечно, — говорит, — Дам Вам людей — сколько требуется.

Да, непросто всё с этим медальоном, совсем — непросто.

Выбрали двух самых здоровенных парней, по-испански понимающих. Велели завтра по утру — к дому Монтелеонов прибыть. С амуницией и полной боевой готовностью к путешествию дальнему.

Пока мы всеми этими делами занимались, Мари с сеньорой Сарой успели в местных лавках всё остальное, необходимое в Походе, закупить. С обеда до вечера продовольствие и прочее на возке нашем на Базу доставляли, весь склад, до самой крыши, забили напрочь.

Напоследок, оружия всякого накупили: револьверов — пять штук, три винчестера, ружьё помповое, автомат Калашникова, патронов — несколько коробок картонных, гранат — дюжину, и, для завершения натюрморта — ящик с мачете. Джедди настаивал, что мачете должно быть много, мол — очень они в пути пригодятся.

Утром следующего дня поручили прибывшим индейцам-помощникам — груз в тюки походные упаковывать, а сами — полным составом, к дону Аугусто отправились: попрощаться, советы последние выслушать.

Старик уже ходил вовсю, на трость массивную опираясь.

Пошли через парк — в сторону пляжа, к морю, которое в минуты раздумий и расставаний никогда никому не мешает — разными глупостями.

Постояли над обрывом, что грозно нависал над пляжем, поглазели — на дали морские.

Над морем стояла лёгкая дымка — сиреневая и печальная. Над пляжем лёгкими истребителями носились неугомонные стрижи.

Дон Аугусто, стоящий на самом краюшке обрыва, обернулся и внимательно оглядел наш бесстрашный Отряд. Зорго, засмущавшись, отошёл в сторону. Хотелось ему с нами отправится — да, шхуну не на кого было оставить.

— Удачи Вам, ребятки! — Промолвил старик, — Жаль, не смогу компанию вам составить. Стар слишком. В тех местах я был почти сорок лет тому назад. Незабываемые впечатления. Извините, подробней рассказать не могу — Слово давал. Одно скажу — будьте осторожней. Тридцать лет назад я по второму разу решил те места посетить. Не получилось. Земли, через которые путь туда лежит — частными оказались. Охрана, собаки — еле ноги унесли. А всё потому, что не ждали такого — открыто ехали, не таясь. Так что вы уж — поосторожней, тишком.

Дон Аугусто жестом попросил меня отойти в сторону.

— Андреас, береги Мари! Если опасность нешуточную почувствуешь — уводи её сразу оттуда. Не послушается — ногу прострели, да и волоки в Сан-Анхелино. Очень красивая женщина, нельзя такой — погибать. Нельзя!

Вечером сеньора Сара Монтелеон часто вздыхала, изредка бросая на Джедди тревожные взгляды. Тяжело это — провожать любимого ребёнка, пусть — и приёмного.

Тем более, зная, что предстоит ему путь трудный и опасный.

Сами собой мне в голову стишки глупые полезли.

Вот и всё. Пора, знать, в дорогу, пора!

Наш фрегат — давно уже на рейде!

 

Глава шестая

Походные будни авантюристов

Встали в полной темноте, до рассвета оставалось ещё часа два. Оделись в походную полувоенную одежду защитного цвета, навьючили на мулов поклажу — при свете свечей и светильников масляных.

— Обязательно нужно в первый день до Круглых Холмов дойти, — объявил ещё два дня назад Джедди, — До Холмов — только джунгли и болота, нельзя там на ночлег останавливаться, если конечно, среди нас самоубийц нет.

Построились в походный порядок, когда уже засерело кругом, а на востоке появилась тоненькая-тоненькая розовая нитка.

Сеньора Сара подошла к каждому, держась левой рукой за старинную ладанку, что висела на её шее, пожелала Удачи, Маркиза за ухом почесала, Джедди поцеловала в щёку, сказав ему на ухо несколько слов, и, отошла к воротам, украдкой смахнув слезу.

Всё, тронулись.

Впереди индеец Хосе на муле, за ним возок с Джедди, Мари и Маркизом, далее — все остальные, доктор Мюллер замыкающий.

Первые два километра ехали по хорошей грунтовой дороге. По сторонам — кофейные плантации, апельсиновые и банановые рощи.

Взошло солнце, впереди показалась тёмно-зелёная стена — джунгли.

По джунглям передвигаться можно только там, где вырублены просеки. Причём, эти просеки, желательно хотя бы раз в два месяца — дополнительно очищать, беспощадно вырубая мачете молодые ростки тропических быстрорастущих растений.

Мы ехали — по Главной Просеке, ведущей к Столице, и поэтому, поддерживаемой практически в идеальном состоянии. Передвигались с вполне приличной скоростью, лично я даже определённое удовольствие от этой поездки получал.

Смущала только какая-то нездоровая тишина, стоящая вокруг, изредка нарушаемая резкими криками павианов, резвящихся где-то в глубине зарослей. Один раз, со страшным шумом, Просеку пересекла огромная стая зелёных попугайчиков. Да ещё — змеи иногда проползали в непосредственной близости от копыт коня.

Часа через три, повинуясь жесту Джедди, свернули на узенькую второстепенную просеку, отходившую от Главной строго на север. Хосе, ехавший первым, слез с мула, перепоручив его заботам своего напарника Хорхе, следившего за остальными мулами, и, достав мачете, пошёл вперед — расчищая остальным путь.

Скорость передвижения снизилась до минимума, через десять минут сделали краткую остановку — для быстрого завтрака (или, уже — обеда?), и короткого совещания.

— Дальше эта просека ещё больше заросла, — обрадовал Джедди. Так что, впереди должны двое идти, мачете орудуя. Установим сейчас график, и будем каждые пятнадцать минут меняться. До болот совсем уже не далеко — километра два, часа за четыре должны добраться. Вперёд, господа!

Не успели тронуться. Страшный визг со всех сторон раздался, откуда-то сверху ветки толстенные и плоды растений неизвестных полетели. Мне толстая шишка фиолетовая прямо в голову попала. Больно, всё же.

Это павианы-мародёры решили поживиться, чем полезным. Один малый, здоровенный такой, килограммов на сто, вожак — видно, прямо на спину мулу гружённому прыгнул, И. давай тюк с продовольствием зубами рвать. Мул тяжести такой не выдержал, конечно, завалился на бок.

Пришлось первый бой принимать. Славно так постреляли — от души.

Убрались мародёры, не соло нахлебавшись, оглашая джунгли возмущённым воем, оставив на просеке четыре мёртвые тушки.

Отдышались, мула пострадавшего насилу успокоили, поклажу в порядок привели.

Что характерно, на Маркиза вся эта кутерьма со стрельбой никакого впечатления не произвела. Сидит себе на крыше возка — умывается невозмутимо.

Смотрю, Хорхе, ловко так, у одной из подстреленных обезьян голову отрезал, в кусок ткани брезентовой завернул, да в мешок наплечный и спрятал.

— Обезьяний мозг, на костре запечённый, — Джедди говорит, — Для населения местного — лакомство изысканное.

Бывает, конечно, чего уж там. И не такое — видали.

Продолжили путь наш нелёгкий.

За четыре часа джунгли эти преодолеть — не получилось, все пять угрохали. Вышли к болоту уставшие, мокрые от пота — до последней нитки. Так старались, что мачете тупились, несколько раз менять пришлось на новые. Отдохнуть надо бы, да — куда там! Только на край болота вышли — москиты налетели — тучей жуткой. Побрызгали на мулов химии нужной из баллончиков, накомарники на себя напялили, да какой тут отдых, когда вокруг миллиарды гадов кровососущих жужжит, и так и норовит кусок голого тела найти.

Дальше пошли, через болото это грёбанное. Слава Богу, что сейчас не Сезон дождей, подсохло болото знатно, только местами — лужи небольшие, грязью ультрамариновой наполненные. Возок хоть и на колёсах резиновых широченных, но, всё же, изредка застревал в этой грязи. Приходилось спешиваться, и всем списочным составом выталкивать его на сухое место, неустанно подкладывая под колёса сухие ветки и сучья, заранее прихваченные с собой рачительными индейцами.

Уже в ранних сумерках, усталые — до полного отупения, выбрались на самый первый из Круглых Холмов. Эти Холмы представляют собой каменистое плоскогорье, скупо покрытое невысоким кустарником, напоминающим наши заросли ракитника — где-нибудь в долине маленькой речушки Средней полосы России.

Отошли с километр, стараясь максимально удалится от туч москитов. На берегу крохотного ручейка торопливо разбили лагерь, установили две брезентовые палатки, разожгли костёр. В чугунном котелке вскипятили воду, поужинали мясными консервами с хлебом. Хорше и Хосе отошли от основного лагеря в сторону, метров на пятьдесят, развели свой небольшой костерок, палатку ставить не стали, ограничились парой одеял, постеленных на гладкие камни, за день нагретые солнцем. Понятное дело — не хотят ни с кем мозгами обезьяньими делится, жадины.

Мари — страшно усталая, но безумно симпатичная в своём камуфляжном наряде защитного цвета, тоже до палатки не дошла — уснула прямо около костра, пристроив свою платиновую голову на спине у Маркиза, с которым за время пути успела подружиться.

Огромный кот довольно заурчал, не отводя своих огромных глаз от сиреневых углей костра.

Все улеглись спать, оставив у костра дежурного. Первую половину ночи по очереди дежурили индейцы, за ними — доктор Мюллер, потом — Джедди, мне достались утренние предрассветные часы. Мари, как единственная дама, была от обязанностей ночного сторожа освобождена.

Проснулся я сам, минут за двадцать до назначенного времени. Выбрался из палатки, наскоро умылся ледяной водой из ручья, монотонно звенящего в ночи.

Ночь выдалась тёплой и безветренной, над головой висели яркие, неправдоподобно крупные звёзды. Поглядел на небо — нет, Созвездья все — совсем незнакомые.

Подошёл к костру, уселся рядом с Джедди, который задумчиво ворошил угли костра металлическим прутом, предназначенным для приготовления на нём мяса — местным аналогом нашего шампура. По другую сторону костра, старательно укутанная в одеяло, беззаботно спала Мари, всё также используя Маркиза — в качестве подушки.

Помолчали. Минут через пять я закурил, и спросил мальчишку, непринуждённо так, как будто — между прочим:

— Послушай, а как ты обычно к Индейскому Нагорью добираешься? Тоже — мулов покупаешь, продовольствием — затариваешься?

— Я и был там только — один раз, — после минутного молчания ответил Джедди, — Пригласили познакомиться, до Сизых Болот довезли, дорогу дальше показали. Могилу своих родителей настоящих — увидел там, с Большим Человеком пообщался. Больше — не спрашивай ни о чём. Ничего не скажу, не моя — эта Тайна.

Пришёл рассвет, до общего подъёма я успел, благо снасти необходимые — всегда с собой, форели в ручье наловить. Мари первой проснулась, рыбу почистила, пожарила — на сковороде походной. Проснулись все остальные, дела свои утренние переделали, позавтракали, лагерь свернули.

Через пару часов — снова в путь тронулись. Некоторое время вольготно, по сравнению с джунглями и болотами, ехалось. А потом — в ад настоящий попали: солнышко начало припекать, камни плоскогорья нагрелись нешуточно — пришла жара убийственная. Все до трусов (Мари — до купальника) разделись, но, не помогало это — пот ручьями тёк.

Бедные мулы еле тащились, опустив головы к земле, их бока надувались — как мыльные пузыри, и тут же опадали — с пугающей цикличностью, в так сердцам, бьющимся в бешеном темпе.

Хорошо ещё — Хорхе вход в пещеру в горном склоне высмотрел. Подъехали — большая пещера, просторная, прохладная — подарок Судьбы — если коротко. Зажгли масляный светильник — конца и края пещеры не видно.

Заехали все внутрь, разместились вольготно, прохладе радуясь. Отдохнули, перекусили, решили пещеру получше осмотреть.

Ещё пару светильников зажгли. Обнаружилось, что пещера состоит из огромного зала: шириной метров десять, длиной — метров сто, до верхней кровли — метров пять; и, двух узких коридоров, отходящих от дальней стенки пещеры, ведущих — в неизвестность.

Всё пространство у дальней стенки пещеры, там, где начинались эти ходы, было завалено крупными и мелкими костями животных.

— Однако, — прошептал Джедди, вороша босой ногой в груде костей, — тут даже кости тапира имеются.

— А, кто это — тапир? — Робко спросила Мари, испуганно оглядывая пол и стены пещеры.

— Трудно объяснить, — глубокомысленно промолвил наш юный проводник, — Это животное такое, похожее повадками чем-то на дикого кабана, но — не кабан вовсе. Главное, что оно — килограмм восемьдесят весит, следовательно, тот, кто его съел — тоже по размерам приличным должен быть.

Рядом о чём-то залопотали индейцы, тыкая пальцами куда-то в потолок.

Там, на тёмно-синих сталактитах, многочисленными гроздьями, головами вниз, свисали гигантские летучие мыши.

Судя по тому, как Хорхе плотоядно облизнулся, местное население и этих тварей считает деликатесом изысканным. Хосе достал из-за пазухи самодельную пращу, подобрал с пола круглый камень, вставил в кожаную нашлёпку, раскрутил своё нехитрое оружие. Раз — и упитанная летучая мышь смачно шлёпнулась на каменный пол пещеры.

Это он совсем напрасно сделал.

Остальные летучие мыши тут же сорвались со своих спальный мест, бестолково заметались по пещере, подняв невообразимый шум: они визжали, стонали, кричали, и, даже — мерзко хохотали. Зажав уши, мы незамедлительно ретировались к остальной части отряда, поближе к выходу.

Минут через десять крылатые твари успокоились, и, вернулись ко сну.

Однако тишина установилась ненадолго. Кого-то мыши беспокойные — своими воплями, всё же, разбудили. Из правого подземного коридора, отходящего от дальней стены подземелья, вдруг донёсся неясный шум, недовольное грозное ворчание, а, потом — тяжёлые глухие шлепки, как будто кто-то большой и грузный неторопливо шлёпал громоздкими лапами по каменному полу.

Индейцы, вопя нечто нечленораздельное, проворно кинулись к выходу, остальные незамедлительно схватились за оружие, защелкали затворы, доктор Мюллер направил в дальний угол пещеры луч мощного аккумуляторного фонаря, которым он до сих пор не пользовался — берёг на крайний случай.

Сперва на дальней стенке появилась бесформенная тень с четырьмя конечностями, потом, где-то через минуту, из чёрного проёма показалось трёхметровое существо, обросшее густой чёрной шерстью, в свете фонаря блеснули белоснежные клыки, устрашающих размеров, раздался утробный рык.

Ещё через секунду у меня заложило уши от частых выстрелов, пещеру заволокло пороховым дымом. Все стреляли — пока обоймы не закончились, Мари быстро перезарядила свой револьвер и попыталась продолжить стрельбу в слепую, да доктор Мюллер помешал, отобрав оружие из рук воительницы.

Вывели испуганных лошадей и мулов, передали их на попечение индейцев, подозванных с помощью энергичных жестов с дальнего холма. Хорхе и Хосе тряслись мелкой дрожью, но Джедди ослушаться не посмели, подошли почти сразу, кланяясь и бормоча что-то себе под нос.

Дождались, пока дым от выстрелов окончательно рассеется, и, с оружием наготове, освещая путь всеми имеющимися в наличие приборами и приспособлениями, осторожно вошли в пещеру. Пытались Мари снаружи, вместе с индейцами, оставить, да куда уж там, попробуй такую — удержи!

На пол дороги от дальней стены к выходу из подземелья, на каменном полу, в огромной лужи крови, лежало нечто, продырявленное не одним десятком пуль. Меткие мы, всё-таки, стрелки!

Убедившись, что неведомый враг мёртв окончательно, перевернули мёртвое тело, осветили — со всех сторон. Да, доложу Вам, та ещё картинка! Век не забуду!

— В первую минуту я решил — что это — снежный человек, — доктор Мюллер говорит, передёргиваясь от брезгливости, — А теперь вижу, что ошибался. Во-первых, клыки эти острые — сантиметров двенадцать длиной. Во-вторых, уши — почти слоновьи, разве что — чуть поменьше. И, в третьих, снежные люди — по моему разумению, конечно, высокие, но — пропорционально сложенные. Этот же — больно уж широкоплеч и приземист, поперёк себя шире, право.

Воздух в пещере как-то вдруг стал затхлым и зловонным, поторопились к выходу, на свежий воздух.

Отдышавшись немного, все вопросительно уставились на Джедди, словно — объяснений требуя.

Мальчишка, конечно, поломался для приличия, но, всё же, пошёл навстречу, решил таки — ситуацию прояснить:

— Ладно, удовлетворю ваше нездоровое любопытство. Но, давайте договоримся на берегу: я — называю вещи своими именами, а вы — вопросов дальнейших не задавая, быстро на мулах поклажу поправляете, места, согласно походному расписанию, занимаете, и — в путь. Договорились?

Все молча покивали головами, неохотно соглашаясь с таким раскладом.

— Тогда — значится так, — Джедди говорит, — Объясняю только один раз, но — доходчиво и ёмко. Этот чудик — элементарный тролль. Здесь такие встречаются — иногда. Всё ясно? Какие ещё вопросы — вы же обещали! Как говорит незабвенный Капитан Зорго: "Вопросы — отставить! Все — на мачты! Паруса — ставить!".

Остальная часть пути прошла практически без происшествий. Три дня передвигались по всякой разности: горы и горушки, овраги, густые хвойные леса, переправы через горные речки и ручьи, живность всякая….

Красивые здесь, всё же места, если, конечно, усталостью пренебречь.

Джунгли, беспокойные, или, наоборот — таинственно молчащие; голубые далекие горы, полные неизъяснимой печали и зовущие в дорогу — прочь от родного очага, за неведомой призрачной мечтой; стада белоснежных лам, пугливых и грациозных, как наши детские сны…….

Утром шестого дня, по чуть заметной тропинке спустились в ущелье Девяти Самородков.

Красивейшее место: ущелье неширокое совсем, по бокам каменные россыпи разноцветные, такое впечатление, что в детскую игрушку «калейдоскоп» попал нечаянно.

Проехали по ущелью, заметно поднимаясь вверх, пару километров — тропу речка бурная, текущая по перпендикулярному ущелью, пересекает. И моста не построить — нет никаких деревьев вблизи, камни одни разноцветные. Что делать прикажите? Тут то индейцы наши, Хорхе и Хосе, и доказали свою полезность, о которой Зорго нам в Сан-Анхелино толковал: предложили канал отводной вырыть, благо рельеф ущелья этому способствовал.

Часов за пять, кирками и лопатами усердно работая, выкопали тот канал.

Вскрыли потом тоненькую перемычку, и потекла река в сторону, туда — откуда мы пришли.

Под вечер — вышли к Сизым Болотам.

Бескрайние заросли фиолетовых и сиреневых камышей, редкие зеркальца серой воды, за камышами, в прямой видимости — серые покатые горы, неприветливые и угрюмые.

— Вот и пришли почти, — Джедди говорит устало, пот со лба смахивая, и на те серые горы рукой показывая, — Вот оно — Индейское Нагорье. До него километров двенадцать будет — рукой подать. Вот только возок тут бросить придётся, на нём через камыши — совсем никак. Ничего, пока возок Маркиз постережёт, в Болотах и без него обойдёмся.

Грустная такая эта ночная стоянка получилась. Костёр, помня наставления дона Аугусто, разжигать не стали, поужинали всухомятку.

Молчали — господа записные авантюристы, понимая, что завтрашний день может быть богат — на нешуточные пакости и неожиданности.

Как для всех вместе, так и для отдельных индивидуумов — в частности.

Сизые Болота — паскуднейшее место этой Планеты.

Издали, на закате — очень даже ничего смотрится, даже красиво: сиреневые, розовые, фиолетовые камыши переплетаются в причудливых разноцветных узорах, там и тут в камышовых зарослях проглядывают небольшие, идеально круглые озёра, наполненные водой серых и тёмно фиолетовых оттенков, заходящее солнце неожиданно меняет цветовые гаммы пейзажа — будто фокус какой показывая.

Днём же — всё иначе совсем. Камыши оказались неожиданно высокими, прямо рощи настоящие: вначале, на краю Болот — метра два с половиной в высоту, потом — всё выше и выше.

Въехали в эти рощи, и, сразу, — словно потерялись. Вокруг темно и душно, что впереди — загадка сплошная. Стаи москитов и прочих насекомых налетели, пришлось опять накомарники доставать, химию из баллончиков ярких — щедро распылять вокруг.

Только плохо это помогало: итак вокруг темно, так ещё накомарники густо гадами разноразмерными залеплены. Куда идти, спрашивается?

Джедди, всё же молодец — компас захватить с собой догадался, а так бы — и не пройти эти Сизые Болота — ни в жисть.

Жара страшная, пот ручьями течёт, миазмы всяческие — со всех сторон, змеи постоянно под ногами мешаются, жуть — полная.

Да, и строго по компасу идти ни как не получалось — больно уж густо по зарослям были рассыпаны эти озёра и просто — большие лужи: с водой вонючей, берегами — топкими и ненадёжными. Из-за этого, с лошадей и мулов пришлось почти сразу же слезть и тащить их за собой — на длинных специальных кожаных ремешках.

В одном месте путь отряда пересёк странный след, как будто кто-то проехал на огромном мотоцикле с очень широкими колёсами. Оставив своего коня на попечение доктора Мюллера, я подошёл к нашему юному проводнику, Мари, естественно, последовала за мной, ведь любопытство — отличительная черта женщин.

— Ничего необычного, — глухо, сквозь свой накомарник, пробурчал Джедди, — обычная анаконда. Только — большая очень. Но, не стоит беспокоиться. Анаконды — особые существа, с философской точки зрения. Днём — они всех боятся и прячутся целенаправленно, ночью — все остальные пред ними трепещут, прячась — безрезультатно. Ничего страшного — к ночи то мы, уже точно, выберемся из этих Болот. Обязательно выбраться надо. Ночью на Сизых Болотах только чиго могут выжить, да и то — не всегда и с трудом привеликим.

Нешуточно обеспокоенные этим заявлением, все члены отряда заработали ногами с утроенным усердием.

Двенадцать километров пройти всего то и надо было, пусть, с учётом зигзагообразного пути, все семнадцать — всё равно — рукой подать, казалось.

Одиннадцать часов шли, уже на закате — выбрались на каменистую почву Индейского Нагорья. Огляделись — вдоль границы Сизых Болот с Индейским Нагорьем тропа широкая, нахоженная извивается — в обе стороны.

Посмотрел Джедди на часы и говорит:

— По этой тропе, три раза в сутки, дозор вооружённый проходит. До очередного — два часа осталось. Так что надо поторопиться, вон по тому распадку пойдём, километров шесть —

там и заночуем. Хорхе на своего мула уселся, встал во главе нашего каравана, и бодро затрусил в указанном направлении. А, Джедди с Хосе замыкающими идут, задом пятясь.

Наломали камышей, подобие веников уборочных из них сделали, тщательно следы заметают, благо и следов то на камнях почти не остаётся. Перестраховывается мальчишка, или действительно — всё так серьёзно?

В темноте уже, на ночлег остановились, под скалой громадной, рядом с родником крошечным. Костёр, конечно, не стали разжигать, завернулись в одеяло и в брезент палаток, часовых выставили.

Утром Джедди всех разбудил и попрощался.

— Я своё обещанье сдержал, — говорит, — До Нагорья вас довёл. За сим, прощаюсь, дальше — вы уж сами. Поселение здешних Хозяев — к востоку от этого места, километрах в десяти.

Ведите себя тихо и незаметно. Мой вам совет: пару суток понаблюдайте по-тихому, да и — сваливайте к дому. Дорогу то — запомнили? Молодцы! Ещё: если ли хотите побольше информации получить — языка берите. Местные тут себя уверенно чувствуют, от той беспечности иногда и по одному разгуливают. Пленного захватили, дальше без сантиментов вовсе — пытать качественно. Хорхе и Хосе его быстро разговорят, свои индейские штучки применяя. Информацию получили, языка тут же прикончили и закопали тщательно. Потом — дёру без промедления. Всё ясно?

Какой добрый мальчик — Джедди то наш оказался! Просто — диву даёшься, гуманист — да и только.

Попрощался Джедди со всеми, да и отбыл обратно, рюкзак продовольствием нагрузив знатно. Причём, пешком — лошадку, из возка выпряженную, благородно нам оставив.

Провели небольшое совещание, решили, что времени терять не следует. Доктор Мюллер с индейцами оставался лагерь сторожить и ближайшие окрестности осматривать, мы же с Мари выдвигались на разведку — конечно же, на восток, к предполагаемому поселению местных жителей.

Сменили тяжеленные ботинки военного образца на лёгкие кроссовки, вооружились до зубов, да и тронулись, с Божьей помощью, налегке.

Тишком, максимально соблюдая осторожность, через час вышли на берег неширокой реки. На берегу, метрах в ста от нас, какой-то охламон рубку удил. Обычный совсем парнишка, молоденький совсем: в шортах защитного цвета, по пояс голый, грива немытых сальных волос, бородёнка реденькая, автомат в отдалении на берегу брошен.

Посмотрели с Мари друг на друга — последний совет Джедди, о языке запытанном до смерти, сразу на ум пришёл. Я только плечами неопределённо пожал, мол: "А чьего мужа мы здесь разыскиваем? Твоего? Вот — и решай сама".

Вздохнула Мари тяжело, взгляд в сторону отвела, и пошла первой в сторону — обходя того рыболова незадачливого.

За первым же поворотом перешли речку вброд, выбрались на противоположный берег, от холода трясясь, вода то — ледяная.

Ещё через час, никого не встретив, к обитаемым местам вышли.

Засели в кустарнике, что густо склон обрыва невысокого облепил. Под обрывом — несколько хижин разномастных, из подручных материалов слепленных, вперемешку с палатками брезентовыми. Чуть дальше, на отшибе, в непосредственной близости от хвойной рощицы, располагались два вполне современных, сборно-щитовых домика, явно — фабричного изготовления. Перед домиками — ровная площадка с брезентовым навесом над ней, под навесом — массивный стол и несколько стульев, на столе — в беспорядке разбросаны какие-то бумаги. Немного в сторонке — просторный загон, по которому разгуливали мулы и лошади.

— Смотри-ка, Андреас, — говорит Мари, передавая мне мощный бинокль, — Если с этого обрыва спускаться, всё время вправо забирая, как раз в ту рощицу и попадём. А от её края до домиков — метров десять всего. Пошли, попробуем, а? Опять же — собак сторожевых нигде не видно.

— В теории — запросто можно, — осторожно отвечаю, — Только вот — зачем? Что мы там — делать то будем?

— Во-первых, — Мари объясняет, глазами азартно блестя, — Можно просто под кустиком затаится и подождать, вдруг из домика кто-нибудь выйдет — посмотрим на этих Хозяев в близи. Во-вторых, вдруг — несколько человек выйдут, разговор между собой заведут — послушаем. В-третьих, если никто вовсе не выйдет — бумаги со стола мощно стащить — на всякий случай: почитаем, вдруг и поймём что-нибудь.

Трудно с такой аргументацией было спорить, спустились с обрыва, леском тихонечко к тем строениям подобрались. Слава Богу, рассмотрел вовремя тоненькую металлическую проволоку, натянутую в сантиметрах пятнадцати над землёй, в густой траве, метров за десять от того места, где лес заканчивался. Интересно, а что произойдёт, если задеть эту проволоку: рванёт нещадно, или просто — сирена завоет? Не так уж и беззаботны эти Хозяева, берегутся всё же. Аккуратно перешагнули через проволоку, в кустах орешника залегли, ждём.

Минут через двадцать — двое мужчин из домика, что чуть поменьше, вышли.

Видные такие мужички. Один — на профессора университетского похож: высокий — под два метра, пожилой уже, худой, в огромных старомодных очках, одет в шорты и футболку. Но что-то во взгляде его, в движениях плавных грациозных, было такое — хищное и уверенное, сразу становилось понятно: он здесь и есть — самый главный. Второй вышедший — ростом пониже, но крепко сбитый, коротко стриженный, одет в полувоенное хаки, в высокие ботинки со шнуровкой, — вылитый капрал зелёных беретов из дешевого американского боевика.

Встали у стола, в бумаги уставились, перебирая их неторопливо.

— Ну, вот, — Профессор говорит, — Дошли, всё-таки, до третьего горизонта. Только чиго эти — те ещё работники. Ленивые, болезненные какие-то. Нормальные работники нужны. Что скажете, Кью?

— Что тут скажешь, — Капрал отвечает, глубокомысленно левую бровь почёсывая, — Надо бы людишек ещё — приволочь откуда-нибудь.

Профессор недовольно поморщился:

— Приволочь….. Нет сейчас кадров для этого, сам ведь знаешь — Эстебан только через две недели обещался — подкинуть что-нибудь подходящее.

Несколько минут под тентом стояла тишина — собеседники внимательно изучали корреспонденцию.

Переглянулись мы с Мари непонимающе: в чём тут дело? Где та собака зарыта? Ничего непонятно, хоть — убей!

— Вот кстати, — неожиданно воскликнул Кью, — Гудвин пишет: опять этот Бернд Мюллер сбежать пытался. Замок на кандалах как-то разомкнул, двоим охранникам — головы проломил, еле поймали — через сутки.

Мари тут же напряглась и потянулась к наплечной кобуре, еле руку её успел перехватить.

— Ох уж этот Бернд, — криво усмехнулся Профессор, — Неугомонный какой, право. Пусть уж переведёт всё — и, в расход незамедлительно. Так Гудвину и отпиши. А сейчас —

пойдём-ка, потолкуем ещё раз с нашим пленным, глядишь — скажет на этот раз — что полезного.

Оставив все бумаги на столе, парочка отправилась ко второму домику, где и скрылась, предварительно отперев громадный замок.

Секунд через двадцать после этого, от неожиданности полной я ничем помешать и не сумел, Мари выскочила из нашего укрытия, подбежала к столу и начала ловко распихивать кипы бумаг в загодя раскрытый кожаный планшет. Ещё минута, и она опять рядом со мной, глаза блестят счастливо:

— Всё, Андреас, ходу!

Побежали, через лес, огибая поселение Хозяев, держа направление к нашему лагерю.

Минут через семь сзади раздался чей-то громкий призывный крик, беспорядочно захлопали выстрелы.

Конечно же, обнаружили наглую кражу — плохо дело совсем: больно уж рано, можем не успеть уйти.

Где-то в километре от лагеря, перед неширокой горной лощиной, я остановился, предварительно крепко схватив Мари, бежавшую впереди, за рукав куртки:

— Слушай меня внимательно. Поднимаешь всех, и по той лощине — дальше уходите. И следы всякие — уничтожьте тщательно. Пусть индейцы займутся. Я их тут задержу ненадолго, и, догоню вас. Всё ясно?

Хотела мне Мари что-то возразить, да передумала: тряхнула согласно своей чёлкой платиновой, посмотрела виновато глазищами своими голубыми, попыталась сказать что-то, да не смогла — дышала после бега быстрого — как лошадка загнанная, только рукой махнула и к лагерю трусцой отправилась.

Поднялся я по каменистой россыпи наверх, на скалу, что над входом в ту лощину располагалась, метров сто по гребню вдоль лощины прошёл, место подходящее выбрал, залёг, автомат перед собой положил, два рожка запасных, три гранаты, с собой прихваченные, пот со лба смахнул, отдышался, закурил.

Даже сигарету до половины выкурить не успел — оглоеды показались. Штук восемь, примерно, все вооружены до зубов, бегут по лощине друг за другом, отрывисто переговариваясь, впереди всех — капрал Кью, собственной персоной.

Неосторожно это они — так кучно бежали, совсем даже — напрасно. Мне до них метров тридцать было, не больше, сверху все видны — как на ладони.

Как только со мной поравнялись — все три гранаты, по очереди, россыпью — чтобы всех накрыть, метнул. Через пару минут пыль рассеялась — не надо правки автоматной вовсе, если кто и ранен только — всё равно больше неопасен, пусть уж живёт.

Автомат с рожками запасными прихватил, и, припустил к Сизым Болотам, скупо постреливая время от времени — чтобы след козлы драные не потеряли.

Вломился в камыши и побежал длинными зигзагами, время от времени в стороны гранаты оставшиеся разбрасывая. Типа — для устрашения погони и для запутки полной.

 

Глава седьмая

Миттельшпиль

Погоня отстала, а, может, и не было её вовсе — испугались, засранцы, гранат, разбрасываемых мною во все стороны. Понятное дело: за столько то лет спокойной жизни избаловались, отвыкли от реальных боестолкновений. А тут — здрасти-приехали: штук пять, не меньше, жмуриков получили в односчастье, плюсом — гранаты в камышах разрываются регулярно. Приписали, естественно, отошли, затаились. И это, пацаны,

только начало! То ли ещё будет! Пришло времечко за подлость и предательство расплачиваться — по полной программе!

Отошёл к югу километра на три, выждал ещё с часик. По логике военной — стоило бы ещё часа три-четыре выждать, да больно уж неуютно было в этих камышовых зарослях долбанных Сизых Болот: москиты, прочие мошки кровососущие местные одолели нешуточно, а накомарник и химия всякая, этих гадов отпугивающая, в Лагере остались. Да и к своим стоило поторопиться — как бы Мари, как женщина всякая — ждать долго не приученная, не учудила чего.

Подобрался к самому краешку камышей, осторожно выглянул, осмотрелся.

Визуально — всё спокойно на Индейском Нагорье, солнышко каменное плато освещает, вокруг — ни души. Вот только — те большие валуны, беспорядочно в отдалении разбросанные, внушают некоторые опасения. С одной стороны — далековато до них, около километра будет, а, с другой — именно там снайпера опытного, с карабином нарезным, оптикой хорошей оснащённым, я и расположил бы.

Полежал в камышах ещё минут десять, да и припустил по нагорью короткими зигзагами — где наша не пропадала.

Метров двадцать и пробежал всего — Взззз! Стрела индейская в правое плечо вошла, пробила его насквозь, с другой стороны наполовину древка высунувшись.

Больно то как! А, главное, обидно — так лохонуться: всё в даль смотрел, камушки всякие тщательно осматривая, а дозорный где-то в камышах засел, возможно, совсем рядом с моей последней лёжкой. И, ничего с этим не поделать: у нас одна логика, у этих индейцев — совсем другая, прямо противоположная.

Упал на левый бок, пытаясь автомат с раненного плеча сорвать — не получается, в сторону перекатился, нож из ножен выхватил — поздно, прилетело по затылку чем-то тяжёлым, дальше — темнота, круги фиолетовые.

Пришёл, вроде, в себя, но глаза сразу открывать не стал, решил сперва к ощущениям организма прислушаться. Правая сторона тела вовсе не ощущается — будто и нет её, пальцы левой руки шевелятся, а вот ноги — похоже, связаны крепко и умело.

— Спокойно лежи, друг, — произнёс кто-то на ломаном испанском. Голос, похоже, подростку принадлежал, — Всё хорошо. Живым будешь.

Ладно, поверим. Открыл глаза — лежу, прислонённый к какой-то каменюге, под головой мягкое что-то. Надо же, кто-то заботливый такой попался — первым делом по затылку чем-то тяжёлым приложил, а потом под эту гематому подложил мяконькое — чтобы не больно было. Гуманист, однако. Оказалось, что я голый по пояс, правое плечо туго перевязано плотной белой тканью, так, что и рука правая оказалась плотно примотанной к туловищу. Профессионально, ничего не скажешь, и стрелу из раны, очевидно, вытащили. Ноги у щиколоток туго перехвачены крепким кожаным ремнём, ботинки предусмотрительно сняты — босиком по местным каменным россыпям не очень то и побегаешь.

Ну, и кто же здесь — такой хваткий?

Господи — стыдно то как!

Напротив меня, метрах в пяти, сидела на корточках индианка, несомненно — чиго. Молоденькая совсем, лет двадцать, хотя у индейцев этот возраст считается уже весьма почётным — как у нас сороковник.

Девчонка невозмутимо смотрела на меня своими чёрными глазами и молчала.

Да без вопросов, мы ребята тоже неразговорчивые, в молчанку играть — не впервой.

После нескольких минут тишины, индианка всё же спросила, тыкая в меня тоненьким указательным пальчиком:

— Как зовут Того, Кто живёт на твоём плече?

Хороший вопрос. Совсем не сразу до меня дошло, что это она про татуировку на моём забинтованном плече спрашивает.

Его зовут, — отвечаю, стараясь говорить неторопливо и внятно, так как и мой испанский совершенством не отличается, — Эрнесто Че Гевара.

— Правильно, — девица отвечает, головой кивая. Мимолётно улыбнулась даже.

Ещё помолчали.

Чувствую, что с таким темпом разговора можно тут целую вечность просидеть, беру инициативу на себя:

— Почему ты меня не добила? — Спрашиваю.

На этот раз индианка ответила почти сразу, и минуты не прошло:

— Полное Солнца назад один белый Человек спас меня, моего отца, моего брата, других чиго — многих. У этого человека на плече тоже Че Гевара жил. Чиго — должники того Человека. У тебя — Че Гевара на плече. Значит, ты — брат тому Человеку. Значит — наш друг. Плохие gringos за тебя много денег обещали. Но, ты — наш друг. Чиго — твои должники. Ты — будешь жить!

Всё бы ничего, да рана давала о себе знать — цветные круги перед глазами, тошнота, слабость во всём организме. Мою новую знакомую звали Айна. Развязала она мне ноги, помогла ботинки на ноги напялить, водой из фляги кожаной напоила. Поболтали с ней немного — типа, посовещались. Выяснилось, что в двадцати километрах маленькая деревушка чиго располагалась, тщательно от Хозяев спрятанная. Решили — туда идти: и подлечится мне надо было, и, по словам Айны, там было — у кого дельного совета спросить.

Влезла индианка на валун здоровенный, птицей какой-то местной прокричала что-то в сторону камышей — протяжно так, тоскливо.

Минут через пять пацанёнок чиго прибежал — лет десять ему не больше.

Достала Айна из моего планшета лист бумаги, ручку шариковую. Написал я левой рукой своим письмо — велел юного проводника слушаться и следовать за ним следом к индейской деревне. Чтобы непоняток, каких не возникло — левой рукой же писал, каракули сплошные получились, — с шеи медальон свой снял, пацану отдал, — как бы пароль.

Объяснил — как Отряд найти, индианка перевела, усиленно жестикулируя, убежал мальчишка — в сторону нужной лощины.

А мы с Айной, по самому краешку камышей, поковыляли в противоположном направлении. Трудно было, бреду, хромая, на плечо индианки опираясь. Вот ведь странность — правое плечо ранено, а правая нога — здоровая на все сто процентов — идти отказывается. Через два часа на привал расположились. Лежу на какой-то каменюге тёплой — нет никаких сил идти дальше. А тут ещё то ли миражи начались, то ли — бред горячечный: в небе, слева — над бурой скалой, параллельным с нами курсом судно океанское движется — большое, только сиреневое, сиреневые блики от иллюминаторов во все стороны веером рассыпаются. Красиво — до жути.

В небе, прямо над нашими головами, медленно и совершенно бесшумно, проплывает сиреневый самолёт — гигантский кукурузник. За штурвалом — сиреневый лётчик, улыбается, машет нам рукой, сволочь.

Главное, знакомое судно, уже виденное где-то. Да, и кукурузник со сволочью-летчиком — знакомы, определённо.

Загадал — если вспомню, где всё это видел уже — значит, не подохну, значит — дойдём….

Долго вспоминал. Вспомнил.

— Ладожские миражи-

В своей жизни я видел много миражей — и в пустыне Кызылкум, и в болотистых джунглях Вьетнама, и даже, в одно особенно жаркое лето — над безымянным заливом Японского моря.

Но ладожские миражи — они особые, любимые.

Почему?

А, может быть потому — что они родные? То бишь — на Родине увиденные?

Наступил март, приближалась полноценная весна. Решили мы с Гариком, пока ещё не поздно, на зимнюю рыбалку сползать. Лёд на Ладоге ещё надёжным был, но стоит на недельку-другую припозднится — и искупаться запросто можно.

Встречаемся поздним вечером на Финляндском вокзале — необходимо на последней электричке доехать до конечной станции с профильным названием — "Ладожское Озеро", заночевать на вокзале, а рано утром, ещё в полных сумерках — выдвигаться к рыбе поближе.

Встретились-поздоровались, смотрю, а Гарик какой-то не такой, скулы заострились, взгляд непривычно скользящий. Выясняется, заболел напарник, — температура — под сорок.

После того, как Лёнька Волжанин от воспаления лёгких помер, я к таким вещам серьёзно стал относиться.

— Давай, Гарик, — говорю, — Отложим на фиг эту рыбалку. Сейчас я тебя домой провожу. Водки горячей с малиновым вареньем попьёшь — к утру вся хворь и отступит.

— Нет, не пойдёт так, — заявляет Гарик, — Во-первых, клин клином вышибают — ломанёмся к Зеленцам, пропотею по дороге, потом в палатке отлежусь. А, во-вторых, у меня водка горячая с малиновым вареньем — с собой.

И демонстрирует термос трёхлитровый, китайский.

Смотрю, спорить с ним бесполезно — настроен серьёзно, а экипирован, термос учитывая, и подавно.

Приезжаем на станцию, кемарим в уголочке — народу в здании вокзала много набилось, — одни корюшку ловить настроились, другие — к Кариджскому маяку за окунем собрались.

Каридж место тоже почётное — часа четыре до него по торосам добираться, но окуни там ловятся — по килограмму и более, да и щуки крупные попадаются иногда.

Получается, на Зеленцы только мы настропалились. Зеленцы — это острова в двадцати километрах от берега, во время войны через них Дорога Жизни проходила, и сейчас ещё там бараки-сараюшки разные стоят, если что — и переночевать можно запросто.

Я был на этих островах один раз, но только летом, Гарику же и вовсе не доводилось, он всё больше к Кариджу бегал, или на мелководье рыбачил.

Но с собой имеется подробная карта и надёжный компас. По плану — должны за световой день добраться до островов, разбить там лёгкую палатку и порыбачить в волю.

По слухам, неделю назад под Зеленцами ночью очень хорошо плотва крупная — грамм по пятьсот-шестьсот, клевала.

Как только за окнами начало сереть — выходим. Лёгкий морозец, хрустящий снежок под подошвами валенок, в небе — одинокие редкие звёздочки.

От вокзала до берега ведёт широкая, хорошо натоптанная тропа. У берега тропа раздваивается — правая — к мысу Морье — там корюшка, ерши и прочая мелочь клюёт, левая — к Кариджскому маяку.

В сторону Зеленцов троп нет. Оптимизма этот факт не вызывает, но и для пессимизма повода нет — никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь, — диалектика.

Определяемся по компасу, выбираем направление. Идётся пока легко — под ногами твёрдый наст. Светлеет, прямо по нашему курсу всходит неяркое солнышко — значит, правильным курсом двигаемся, — на восток.

Гарик сперва достаточно бодр и весел, но часа через три начинает отставать, делаем привал. Немного перекусываем, запиваем напитком "на малиновом варенье". Заметно холодает, опускается туманная дымка, солнца не видно совсем.

Идём дальше. Бросаю взгляд на компас — мамочки мои, стрелка пляшет из стороны в сторону, разве что — круги не выписывает. Ну и как понимать это?

— А это значит, что мы уже где-то совсем близко, — объясняет Гарик, — Тут во время войны столько машин под воду ушло, ну и снарядов всяких, бомб — вот компас то это железо и чует. Раньше мы над глубиной были, а сейчас к островам вышли — тут уже мелко, компас и взбесился.

Решаем: остановится, порыбачить, дождаться, когда туман исчезнет — а там и определится по месту нахождения. Ставлю крохотную полиэтиленовую палатку, дома с помощью паяльника изготовленную, зажигаю в палатке пару маленьких свечей, в пустые банки из под майонеза предварительно размещённые. Гениальное изобретение — на улице минус пятнадцать, а в палатке, уже через десять минут — плюсовая температура.

Гарик выпивает неслабую порцию лекарства из термоса, влезает в спальный мешок и преспокойно засыпает. Спит он до самого вечера, только храп по озеру разносится.

Я потихонечку рыбачу, сверля лунки в значительном отдалении от палатки — я Гарику шумом от лунок буримых спать не мешаю, он мне, храпом — рыбу ловить. Рыбка ловится потихоньку — плотвичка, окуньки, даже щурок один попался.

В природе начинает что-то странное происходить. Уходит туман, резко теплеет — даже дождик мелкий начинает моросить. А вот и Зеленцы — с километр всего не дошли, даже бараки старые видны отчётливо.

Откуда-то издали прилетает странный шум — будто поезд скорый где-то по ладожскому льду следует. Звук становится всё громче, уже видна приближающаяся со стороны островов тёмная фигура неясных очертаний. Через пять минут становится ясно — это здоровенный лось. Голову рогатую к небу задрал и чешет — прямо ко мне.

Громко кричу, зверь останавливается и смотрит на меня совершенно ошалевшими дикими глазами. Кричу ещё раз — лось испуганно приседает, делает кучу, разворачивается на девяносто градусов, и гордо, закинув массивные рога на спину, с закрытыми глазами — удаляется в ледяные просторы, в направлении, противоположном берегу. Тут же вытаскиваю крупного хариуса — рыбу в этих местах редкую.

Не иначе, Весна по-настоящему пришла, вот природа и опьянела немного.

К вечеру просыпается Гарик, на удивление здоровый, без каких-либо признаков температуры повышенной. Теперь настала моя очередь подремать пару часиков перед ночной рыбалкой. Просыпаюсь, перекусываем. Поднимается ветер — плотно зашнуриваем палатку, прикармливаем лунки, внутри палатки заранее просверленные.

В палатке хорошо, тепло, негромко трещат свечи, с наружи дует ветер нешуточный, по крыше стучит крупный дождь. Плохо это: ветер — потому что лёд весенний оторвать от берега может; дождь — потому что мы в валенках. Валенки, конечно, на "резиновом ходу", но, когда на льду будет сантиметра три воды — утешение слабое.

К утру налавливаем килограмм пятнадцать разной рыбы, даже пару сигов попадается.

Пора к дому. Дождь стих, сквозь редкие сиреневые облака проглядывает весёлое солнышко, дует тёплый ветерок. На льду, правда, за ночь скопилось немало воды — ноги тут же становятся мокрыми — противное ощущение.

Трогаемся в обратный путь. Гарик идёт первым. Вдруг он резко останавливается и удивлённо произносит:

— Смотри, Андрюха, берег то — бежит!

Ну, думаю, опять у Гарика температура поднялась, бредит — не иначе.

Присмотрелся — и правда, береговая линия, еле видимая вдали, начинает плавно стираться зигзагами, как будто и впрямь — бежит. Вот и мыс Марье растворился, и маяк береговой пропал куда-то.

Впереди — до самой линии горизонта — только снежные торосы.

Оборачиваюсь — и линия береговая, и маяк — находятся позади нас, где быть им совсем не полагается. И сиреневое всё какое-то, ненатуральное.

Останавливаемся, перекуриваем, обсуждаем.

А безобразия продолжаются — был один маяк, потом стало — два, три, десять — надоело считать — плюнули. Потом глядь, слева, вдалеке, параллельным с нами курсом судно океанское движется — большое, только сиреневое, сиреневые блики от иллюминаторов во все стороны веером рассыпаются. Красиво — до жути.

Но, красота красотой — а к дому двигаться то надо. Решаем — миражам не верить, а курс держать согласно здравому смыслу, то есть — по компасу, ведущему себя нынче благоразумно и прилично.

Через час, из-за очередного тороса, показываются трое мужиков. Обычные мужики, только сиреневые, опять же. До них метров двести, идут впереди нас в том же направлении. Вдруг у мужиков пропадают головы, через минуту — одни только ноги бредут куда-то, потом — никого нет уже впереди, пропали совсем.

В небе, прямо над нашими головами, медленно и совершенно бесшумно, проплывает сиреневый самолёт — гигантский кукурузник. За штурвалом — сиреневый лётчик, улыбается, машет нам рукой, сволочь.

Конец Света какой-то. Бред пьяного телёнка в чукотской тундре, на исходе Ночи Полярной.

Неожиданно всё прекращается, сиреневые облака ушли куда-то, оптический обман прервался — надолго ли? Впереди, уже недалеко совсем, берег с маяком, позади — трое давешних мужиков безголовых, но сейчас — с головами. Догоняют нас постепенно.

— Видали, — орет идущий первым молодой краснощёкий здоровяк в овчинном тулупе, — Миражи то в этом году какие — просто блеск! Сахара знаменитая, к такой-то матери, отдыхает. Вас, ребята, кстати, сперва шестнадцать было, потом — восемь, четыре, а теперь вот — двое. Вы то хоть — настоящие?

— Да вы сами ещё недавно без голов вовсе разгуливали, что тот всадник в пампасах, — парирует Гарик.

Дальше идём вместе.

— А там, впереди, что-то неладно, — говорит один из новых знакомых.

И действительно, впереди толпа народу, все бегают туда-сюда, руками размахивают.

Подходим, так и есть — сбылись худшие ожидания. Не просто так ночью ветер бушевал — оторвало таки лёд от берегового припая, между нашей льдиной и береговым льдом — трещина нешуточная, метров двадцать уже будет, — и расширяется прямо на глазах.

На льдине скопилось человек триста. От маяка подходит небольшая лодка — человек пять вместить сможет, и то, если без рюкзаков и ящиков рыбацких. Среди толпы начинаются споры и разногласия — а кому первому спасаться? В воздухе повисает матерная ругань, отчётливо пахнет дракой. Никто не хочет рыбу пойманную на льду оставлять.

А тут ещё Гарик куда-то подевался.

Ага, вот и он — отошёл метров на сто в сторону, лунку пробурил и рыбку ловит — как ни в чём не бывало, да ещё и рукой мне машет, мол, греби сюда, клюёт.

Подхожу, сверлюсь рядом, удочку опуская в лунку.

— Понимаешь, — говорит Гарик, — тут же всё достаточно просто, только быть надо внимательным. Ветер то у нас — восточный? Восточный, да и крепчает понемногу. А вон видишь, в двух километрах — мыс Морье? Льдину нашу скоро туда и прибьёт, а там мелко — переберёмся на берег без проблем. Я в том году по этому маршруту два раза выбирался.

А на берегу спасённых этих милиция, наверняка, встретит, штраф выпишет. Да штраф то ерунда, а вот бумага в институт придёт — опять отмывайся, доказывай что ты — белый и пушистый, в духе борьбы за коммунистические идеалы воспитанный.

Так что сиди, рыбачь, тут места корюшковые.

И действительно, пока до мыса дрейфовали — корюшкой ещё разжились — для ассортимента полного.

Прибило льдину к берегу, торосы на месте стыковки подниматься метровые стали. Народ туда и ломанулся дружно, а Гарик сидит себе, дальше рыбачит:

— До чего же народ у нас глупый и нетерпеливый. Сейчас то торосы ещё не устоялись, полезешь через них — обязательно провалишься, а глубина там — метра полтора. Так что пойдём туда только часа через два. За это время торошение прекратится, льдины друг к другу притрутся — пройдём, как посуху.

Так всё дальше и случилось, впрочем — ноги и так мокрые уже были.

Перебрались на мыс — а там костры вовсю жаркие горят, — это торопыги несчастные сушатся, — до станции то ещё километров семь чапать.

Приехал я домой. Бабушка обрадовалась — в кои веки внучок рыбы столько домой принёс. А потом, глядя, как я безрезультатно пытаюсь валенки с ног стащить, говорит:

— Ничего у тебя, внучок, не получится. Уж поверь мне, в войну то я на лесных заготовках работала — знаю. Если валенок мокрый на ноге часов десять посидит — ни за что потом не снять, срезать будем.

Жалко валенок, новые были, практически. Промучился я ещё часа полтора, да и сдался — срезала их бабушка за пять минут, к следующему зимнему сезону новые покупать пришлось.

Рыбачил я потом по последнему льду на Ладоге неоднократно. Но миражей таких никогда больше видеть не доводилось. Только вот сняться они иногда, особенно — кукурузник сиреневый, огромный. Как впрочем, и другие сны — о событиях юности ушедшей.

 

Глава восьмая

Жаренная собачатина

Что-то щёлкнуло в мозгу: обоняние вернулось — затхлость сплошная, пахнет каким-то старым тряпьём, сырой землёй, чем-то жареным — непривычно; вот и слух восстановился — кто-то на английском что-то бормочет. Всё отчётливее и отчётливее, сперва — только отдельные слова понятны, а вот — и всё полностью.

— О, ресницы дрогнули. Открывайте глаза, открывайте! Кругом — одни друзья. Смелее!

Открыл глаза — полумрак, свеча горит, самопальная — по запаху судя, напротив — бородатая пожилая морда. Явно — белый, по говору — природный англосакс.

— Слава Богу! — Морда говорит, — Я уже не чаял, что в себя придёте.

— Где — я? — Спрашиваю, — Где Мари, остальные? Вы — кто?

— Можно я — по порядку поступления вопросов? — Бородатый спрашивает, — Так вот. Вы — в посёлке чиго, в лучшей землянке — сам копал! Называется посёлок — «Тру-ля-ля». Это я придумал. Правда — недурно, с юмором? Ваши — на подходе уже. Айна сказала, что часа через три-четыре — здесь будут. А я — Марк, единственный, кто из отряда Бердна — на свободе умудрился оказаться.

— Как я понял, — спрашиваю, — Бернд жив, и где-то в плену, в кандалах содержится?

— По-видимому — так, — собеседник отвечает, — Только, давайте про это — попозже поговорим? Все подойдут — вот тогда. Не люблю я об одном и том же — десять раз рассказывать. У нас с Вами — сейчас поважней дела имеются. Сил Вы много потеряли, а лекарств у меня — нет совсем. Кроме одного — жаренная собачатина. Чиго уверяют — нет ничего лучше — для восстановления сил, для предотвращения гангрены. Вообще у них — так заведено, при всех заболеваниях. Я тут два месяца, без малого, живу. Знаете — действительно помогает! Может, конечно, быть — что просто психологические моменты работают. Но — всё же — работают! Вы как, сможете? Не стошнит? Ну — очень надо!

— Да нет, — отвечаю, — Точно не стошнит. Уже приходилось пробовать. Давайте — если надо.

Бородатый передо мной сковородку поставил с мясом нарезанным, вилку деревянную двузубую в левую руку вложил.

Пожевал я того мяса — сколько смог, действительно — взбодрило, даже правую половину тела стал чувствовать, в правой ноге иголки закололи невыносимо.

— В ноге колет? — Радостно бородатый спрашивает, — Очень хорошо! Идеально даже! Э-Э…. А, вот спать Вам сейчас — нельзя! У ваших же — есть антибиотики? Вот и отлично! Надо их дождаться — обязательно. Чтобы не уснуть — рассказывайте что-нибудь. Что? Да всё равно — что. Ну, хотя бы — где Вам собачатины довелось отведать? В — Корее? В — Китае? Говорите — в Магадане? Что это такое? Первый раз слышу — расскажите!

Можно и рассказать. В ноге — уже пила жужжит, плечо — холодное как лёд, даже щека занемела — от того холода, а лоб — в поту, жарко. Говоришь — и полегче, вроде, немного….

— Фраер в белом костюме-

Иногда, со Временем (как с философской субстанцией) происходят странные метаморфозы. Бывает, только Новый Год встретили, а уже снова — декабрь на дворе. И не произошло, за рассматриваемый период, ровным счётом ничего. А бывает — наоборот. Столько всего случилось, думаешь — года два прошло, не иначе. А посмотришь на календарь — ёлы-палы, и двух месяцев не набежало!

Странная это штука — Время.

Из Певека летим не очень долго, минут пятьдесят — строго на восток.

Вот она конечная точка нашего маршрута — посёлок Апрельский, где находится одноимённый прииск, и одноимённая же геолого-разведывательная партия.

Ничего себе — посёлок. Есть, конечно, и бараки разномастные — куда же без них, но присутствуют и современные пятиэтажки, есть типовая — совсем как в крупных городах — школа, детский садик. Даже немного расстроены — больно уж цивилизовано вокруг, не того ожидали.

Впрочем, вдоволь поудивляться не удаётся — наутро всех припахивают по полной.

Ребята получают спецовки и отбывают на свои объекты, меня же Вырвиглаз отводит в расположение полевого отряда, отъезжающего на «Жаркий». Скучно и обыденно представляет, подводит к невзрачному мужичку.

— А вот это, Андрюха, — говорит Вырвиглаз, — и есть твой прямой начальник, он же — наставник и учитель, он же — бурильщик шестого разряда, — Саганбариев Александр, для простоты — Шура Киргиз, или же, ещё короче — Шурик. А ты при нём будешь — "помощником бурильщика", разряда пока четвёртого только, но если заслужишь — повысим обязательно. Ты его, брат, слушайся, он лишнего не посоветует, а полезному чему — научит обязательно.

Шурик ростом ещё ниже меня, но гораздо плотней и в плечах пошире, глаза узкие-узкие, куда там японцам. Выглядит лет на двадцать пять, но, как выяснилось позже, ему уже за пятьдесят, даже внуки имеются.

И по национальности он вовсе не киргиз, а чистокровный бурят из Тувы.

— Ничего, Андрон, — улыбается мой новый мастер-наставник, демонстрируя редкие чёрные зубы, — Всё хорошо, однако, будет. Всему научим, всё покажем. Поработаем — денег заработаем. Доволен, останешься, однако. Устанешь только сильно очень. Но это ничего — отдохнёшь потом, однако.

Едем с Шуриком на базу за железяками разными, коронками алмазными буровыми, план-наряд получаем, другие бумаги нужные.

Заходим в неприметный подъезд такого же неприметного здания. На втором этаже железная дверь с крошечной табличкой: "Первый отдел". Получаем инструктаж, подписываем какие-то документы — получаем допуск для работы на секретном объекте.

— Повезло, однако, тебе, — говорит Шурик, — Сразу на «Жаркий» попал.

Из разговора выясняется, что везение моё — сугубо относительное. На Центральном участке буровые бригады работают по нормальному графику: трое суток — двенадцать часов через двенадцать, потом — трое суток отдыхают. А на «Жарком» — тупо —

двенадцать часов через двенадцать — без выходных — все полтора месяца, на смену отведённые. А что денег больше заработаешь, ещё не факт, не дашь план, пусть и по самым уважительным причинам, всё равно только тариф голый заплатят.

Короче говоря, «Жаркий» этот самый — натуральная местная ссылка, куда отправляют на перековку всяких там провинившихся и недоделанных. Да ещё вот таких, как Шурик — безропотных и тихих нацменов. Боятся они всего — вдруг начальник зуб заимеет, да и выгонит с Чукотки с волчьим билетом на Большую Землю — в Туву, то есть. А там больших денег не платят, а у Шурика домочадцев на шее — штук двадцать, как их кормить? Поэтому Шурик по первому начальственному свистку готов на всё и везде.

— И всё равно, повезло тебе, — нудит начальник-бурят, «Жаркий» — жутко секретное место, однако. Золота там — ужас. На вертолёте лёту — час с хвостиком. И площадка вертолётная там есть. Но, однако, на машинах пойдём. Часов сорок. Потому как — секретность! — Шурик назидательно поднимает вверх толстый указательный палец.

Ну, что ж, посмотрим, что за «Жаркий» такой.

На следующий день назначен выезд. Всех отъезжающих выстраивают в ряд, шмонают рюкзаки. Во-первых, на предмет выявления спиртного — на «Жарком» сухой закон.

Во-вторых, изымают все консервы — а вдруг в банках спрятана шпионская аппаратура?

Зато охотничьи ружья, наоборот, разрешены — места, как-никак, там дикие, всякое случиться может.

Колонна, состоящая из трёх новеньких «Уралов» потихонечку трогается.

За баранкой нашего, передового «Урала» — Пашка Обезьян — начальник отряда, единственный из всех отбывающих, кто уже был на «Жарком» и неоднократно, все остальные следуют на сей секретный участок в первый раз.

Пока дорога вполне сносная, трясёт вполне терпимо, жить можно. Едем по грунтовке, проложенной прямо по откосу пологой сопки, справа нависает каменный приступок, слева — пологий склон, поросший кустарником — карликовыми берёзами, ольхой и чем-то хвойным.

Сзади раздаётся громкая автомобильная сирена, останавливаемся.

Вдруг, из бокового окошка последнего «Урала» раздаются выстрелы — один, второй, третий, четвёртый. Из дверцы вываливают возбуждённые мужики, толпой группируются у кабины вахтовки, всматриваются куда-то по склону — в даль.

Подходим — оказывается, из окошка усекли медведицу с двумя медвежатами — и давай палить почём зря. Кажется, одного медвежонка подстрелили таки — что-то бурое в кустарнике лежит неподвижно.

— Ну, вы дикие какие-то! — Возмущается Обезьян, — Зачем медвежонка замочили? Всё равно не достать его. Или кто смелый всё же найдётся? Медведица то — жива осталась, прячется где-то рядом. Что — нет смелых? Уроды грёбаные! Ну, допустим, захотелось кому-то медвежатинки отведать. Высмотри себе одинокого медведя, завали, тут этих медведей — как собак нерезаных. Засранцы вы всё-таки.

Не прекращая ругаться и ворчать, Пашка залезает в кабину, едем дальше.

И, действительно, пока до лагеря доехали, видели медведей этих — не сосчитать.

И одиночные попадались, и — группами. Самое интересное, что все медведи были разномастными — от практически чёрной до светло-жёлтой окраски. Один раз видели на сопке группу из трёх косолапых: один — палевый, другой — светло-рыжий, третий буро-чёрный. В чём тут дело? Даже многоопытный Обезьян ответа не знал.

На рассвете, по крохотному ручью (здесь вместо дорог используют русла ручьёв и речек небольших) выезжаем на морской берег — Анадырский залив Берингова моря.

На море полное безветрие. Ласковый прибой перебирает разноцветную гальку.

По контуру берега — высоченные скалы, метрах в четырёх от уреза воды по скалам прочерчена белая непрерывная линия — делать кому-то нечего было? Часа два едем вдоль берега, потом делаем привал.

Над капотами усталых машин поднимается белый пар. Водилы тоже устали нешуточно, прямо под колёса «Уралов» подстилают ватники и заваливаются спать.

Разводим костёр, готовим королевский обед — макароны с тушёнкой, плюс крепкий чай.

После обеда все разбредаются кто куда.

Мне, как самому молодому, поручают помыть грязную посуду. Складываю всё в объёмный котёл из под макарон, иду к морю.

На берегу тщательно намыливаю ложки-вилки, тарелки-кружки, вхожу по колено в море — набрать воды для споласкивания.

Неожиданно, прямо передо мной, из воды выпрыгивает большая рыба, падает обратно, обдав меня веером брызг. Вот это да! Присматриваюсь — а вдоль берега, туда-сюда, перемещаются сотни, да какие там сотни — тысячи здоровенных рыбин.

Зову товарищей — полюбоваться на это зрелище.

— Да это, однако, кета на нерест собралась, — говорит Шурик, — Пару дней вдоль берега потусуется, присмотрится — да, и попрёт в ручьи валом, только, однако, держись.

Начинается рыбалка. Шурик, единственный обладатель спиннинга, раз за разом бросает в зеленоватые воды блесну. Но все его усилия ни к чему не приводят, рыба клевать не желает. Остальные пытаются поймать рыбу с помощью рук и импровизированного бредня, смастерённого из маек и рубашек. Мне удаётся подбить одну рыбину камнем.

Примерно в полукилометре от нас замечаем на берегу пару крупных медведей — то же на рыбалку вышли.

Наконец, Шурик не выдерживает, отшвыривает бесполезный спиннинг, и берётся за ружьё, его примеру следуют и другие, медведи благоразумно ретируются в неизвестном направлении.

От дружной пальбы просыпается Пашка Обезьян, хмуро почёсываясь, подходит к берегу, трясёт лохматой башкой, и начинает ругаться:

— Уроды недоделанные! Выродки позорные! Я что велел — разбудить меня через три часа? А они и забыли — рыбку ловят, видите ли. Быстро все по машинам. Прилив идёт. Нам что в одну сторону до ручья — два часа, что в другую. Запросто потонуть можем! — Обезьян рукой показывает на белую бесконечную полосу, прочерченную кем-то высоко на скалах.

Теперь то понятно, чьих рук это дело — это след прилива, впечатляет.

А и действительно — вода то прибывает, там, где костёр горел, уже волны плещутся.

Залезаем в машины и гоним изо всей мочи, только прибрежная галька из-под колёс летит в разные стороны. Прилив продолжается, едем уже по воде, вода поднимается, всё выше, выше. Надсадно гудят моторы — на последнем издыхании успеваем заехать в спасительный ручей, уходим метров на двести вверх по его руслу, останавливаемся.

Пашка вываливается из кабины, смахивает пот со лба:

— Ф-у-у, успели. Минут на десять бы поздней тронулись, и всё — кранты деревушке вышли бы!

Выясняется, что ручей этот и не наш вовсе. До нужного — ещё километров десять.

Дожидаемся отлива, подъезжаем к ручью с поэтическим названьем «Жаркий».

Обезъян делит коллектив поровну, расставляет по разные стороны русла, выдаёт по дюжине пустых холщовых мешков, поясняет:

— В мешки рыбу складывать будете.

«Урал» отъезжает метров на триста, разворачивается, разгоняется на мелководье, и, подняв тучу брызг, на большой скорости въезжает в ручей. Ручей то не широкий, чуть-чуть автомобиля шире будет, а кета, как выяснилось, уже на нерест в него зашла.

Шурует «Урал» по ручью со страшной силой, что делать рыбе прикажите? Правильно, только одно и остаётся — на берег выбрасываться. Идём это мы по берегам ручья — рыбу в мешки складываем. Да, на такой рыбалке я ещё не был.

Часа через четыре благополучно добрались до лагеря. Оказалось, что напрасно мы столько рыбы с собой привезли, соли то на участке и нет совсем — завхоз, сука злая, запил в Певеке, вот со жратвой и облом полный вышел. Часть рыбы пожарили (без соли), икрой

несолёной знатно — до поноса сильнейшего — обожрались. Но большую часть всё же выбросить пришлось. Жалко — а что сделаешь? Хозяйственный Шурик, впрочем, несколько рыбин подвесил под выхлопную трубу ДЭЗ-ки.

— Вкусно, однако, — нахваливал потом Шурик получившееся блюдо, незаметно сплевывая в сторону.

Но компаньонов у него не нашлось, никто не захотел есть совершенно пресную рыбу, воняющую солярой.

Но с едой, действительно, было тоскливо, каждый день одно и тоже — несолёные макароны с тушёнкой, каменные пряники, красная (опять таки — несолёная) икра и несладкий чай-жидок. А некоторые и вовсе предпочитали не давится пресными макаронами — довольствовались тушёнкой с пряниками — деликатес, для тех, кто понимает, конечно. Уху ещё иногда варили, да без соли, и она шла как-то не особенно.

И вот так — полтора месяца, какие уж тут шутки?

Ну, а что непосредственно работы касается, то ничего особенного — работа как работа.

Скважина вначале неглубокая была — метров двести всего. В начале смены поднимаем снаряд, разбивая его на штанги раздельные, керн пород горных извлекаем, в ящики специальные складываем, если надо — коронку буровую меняем, обратно снаряд в скважину опускаем, бурить начинаем. Работа вроде бы простая, но вспотеть крепко пару раз успеваешь запросто. Часа два бурим, и опять спуск-подъём следует. Между спуском-подъёмом помощник бурильщика вроде бы свободен. Но с Шуриком этот номер не проходит. После первого же спуска-подъёма отвёл он меня за здание буровой, а там — гора старых ржавых труб лежит.

Вот, — говорит Шурик, — надо, однако, всё это железо на части составные, однако, разбить:

трубы — отдельно, переходники — отдельно, муфты разные там — отдельно.

— А зачем это? — Спрашиваю.

— Надо, однако, — ёмко и доходчиво объясняет Шурик, — В хозяйстве всё пригодится может. Если и не сейчас, то — через год, однако.

Шурик показывает, как с помощью кувалды, двух ключей и набора патрубков развинчивать железо на части. Надо сказать, что за полтора месяца я в этом деле преуспел несказанно. Даже сейчас, по прошествию стольких лет, я готов развинтить на спор любые резьбовые соединения, сколь заржавевшими они не были бы.

Единственная радость на участке — чудо-банька, на берегу ручья расположенная. Кончается вахта, полчаса на машине до лагеря, пока слегка перекусываем — банька готова. Поверх банной печи лежит лист неизвестного металла, десять минут — металлический лист раскаляется до красна, а от него уже — камни. В чем тут секрет, что это за металл такой? Никто не знает. Паримся вениками из карликовой берёзы, купаемся в ручье, после этого едим ещё раз, уже по настоящему, и сразу — спать. Проснулись, перекусили — вахтовка уже у порога.

Как то вдруг вработались, оглянутся не успели — смена полевая уже и заканчивается.

За два дня до пересменки и скважину закончили — на глубине семьсот пятидесяти метров.

И тут как раз по рации и новость радостную поймали — в рыбацкий посёлок Выжда что-то из спиртного завезли.

Пашка Обезьян берёт меня с собой — в качестве грузчика. По ручью спускаемся к заливу, едем вдоль побережья ещё часа три. Обезьян, ловко вертя баранку синими от многочисленных татуировок руками, рассказывает о своей жизни:

— Главная опасность на Большой Земле — скука. Работа, дом, работа, всё по расписанию — и так до пенсии. Вот от тоски той сорвался раз — морду одному гаду по пьянке набил. А может, и не гаду вовсе, а просто — по пьянке. Но три года потом отсидел — от звонка до звонка. Отсидел — вернулся. Года полтора продержался — опять скука заела. Опять что-то учудил — машину одного крутого чела сжёг, кажется. Уже пятёрку дали — рецидивист, как-никак. Отсидел, ну, думаю — больше я в эти игры не играю. Вот и завербовался на

Чукотку. Здесь хорошо, в смысле — скучать не приходится, всегда при деле, всегда работа какая-то найдётся. Человеком здесь себя чувствую.

Возле самой деревушки нас встречает стая злобных собак, бегут следом, надсадно гавкая, так и норовя за колесо машину укусить.

Пашка косится на собак с каким-то определённым интересом.

Подъезжаем к магазину, затариваемся спиртным — лекарственной микстурой из боярышника — от заболевания почек, в маленьких пузырёчках грамм по пятьдесят. Лекарственная микстура, нелекарственная — но градусов тридцать в этом напитке есть — заставляем картонными коробками половину фургона, — то-то же сегодня мужики почки свои знатно полечат.

Выезжаем из Выжды — опять с разных сторон набегают собаки. Обезьян вдруг резко

выворачивает руль — визг покрышек, собачий визг. Пашка тормозит, выходим из кабины.

В десяти метрах лежат две задавленные собаки.

— Ну, это мы удачно зашли, — радостно заявляет Обезьян, по хозяйски переправляя собачьи тушки в фургон, — И спиртным разжились, и свежатиной затарились!

Конечно, девицы — непременно закатят глаза и пробубнят что-то эдакое:

— О, времена! О, нравы!

А, с другой стороны, полтора месяца кормить людей тушёнкой с пряниками, это — гуманно?

Приезжаем в лагерь — нас встречают как героев.

Вечером пируем — грешен, каюсь, — то же собачатины отведал, и не стошнило даже.

Смена закончена, возвращаемся в Апрельский.

Общага пуста — все ребята ещё торчат на объектах своих. Случайно смотрюсь в зеркало — ну и рожа, — патлы тусклые во все стороны торчат, бородёнка жиденькая профессорская — мрак полный. Решаю сходить в парикмахерскую — посёлок Апрельский место цивилизованное, и парикмахерская имеется. Стригусь под ноль, бреюсь — но не хватает чего-то в облике, одежонка то обветшала, поизносилась.

Прохожу мимо промтоварного магазина, в витрине — одинокий манекен в пыльном белом костюме.

Вернее — в светло-бежевом, но здесь, на фоне серых ватников и зелёных штормовок, этот цвет воспринимается не иначе — как «белый».

Продавщица по честному предупреждает, что костюм этот провисел в витрине лет шесть. Но это меня не останавливает, примеряю костюм. Ну, надо же — сидит как влитой. К костюму прикупаю светлую рубашку и чёрные модельные туфли. Тут же переодеваюсь в обновки, старую одежду выбрасываю — без жалости.

Выхожу на улицу, редкие прохожие оглядываются вслед, пробегающие по своим делам собаки — шарахаются в стороны.

Навстречу идёт Шурик, увидал меня, кепчёнку с головы содрал, кланяется подобострастно — за Начальника Большого принял.

Потом узнал, конечно, заулыбался. Но улыбка у него была какая-то вымученная и испуганная, да и улизнул тут же — по какому-то выдуманному поводу.

А через час выхожу из пивной — вахтовка стоит, ребята приехали.

Вылезли, глазеют недоумённо на фраера заезжего.

А когда всё прояснилось, в смысле — кто есть кто, Михась минут десять прямо на тротуаре валялся — со смеху подыхал.

Если Вы по нужде какой приедете в посёлок Апрельский, Вам обязательно расскажут Легенду "о лысом фраере в белом костюме". Это — про меня.

Посидели, конечно, потом, выпили, по посёлку покуролесили знатно.

С утра выяснилось, что вертолёт до Певека только через неделю. Ребятам то надо было ещё в камералке сидеть — карты геологические для Дипломного Проекта тщательно перерисовывать, а потом у Начальника полевой партии утверждать.

А мне и не надо вовсе — выдали справку, что участок «Жаркий» — объект особо секретный, и карты для пересъёмки не выдаются. Вот и ладушки, мне только того и надо — теперь сам всё нарисую, что захочу, в смысле — чего попроще, чтоб с Проектом Дипломным долго не возится.

Пожалуй, прав был Шурик — повезло мне с этим «Жарким».

Много чего я ещё рассказывал слушателю нежданному, русский с английским путая в бреду.

Вдруг, дверь в землянку распахивается широко — свои прибыли. Вот Мари — со слезами на глазах. Следом — доктор Мюллер — на ходу чемоданчик свой медицинский расстегивающий.

Следовательно — нормально всё. Прорвёмся!

 

Глава девятая

Атлантида, хоббиты и инопланетяне…

Через пять часов я уже практически пришёл в норму: жар отступил, ногу перестало дёргать, правое плечо уже ощущалось настоящим — а не глыбой льда.

Марк, бережно меня под левую подмышку поддерживая, помог из землянки выбраться. Хорошо на свежем воздухе, особенно после подземной вони и затхлости.

С одной стороны — стена камышей разноцветная, тонов пастельных, с другой — возвышенность плоская, фиолетовая, поросшая кустарником низкорослым, изрезанная болотистыми ложбинами. Бездонное небо над головой, воздух — чист и прозрачен.

Разместились на крохотной лужайке, расселись на самодельных табуретах, сколоченных из толстых веток деревьев, за массивным, самодельным же опять, столом.

Всего шесть человек на этом «совещании» присутствовало: я, доктор Мюллер, Мари, бородатый Марк, Айна, и её отец, вождь чиго — по имени Аймар.

Индейцы сперва к доктору и Мари с недоверием относились, но, после того, как на их татуировки Че посмотрели, приняли безоговорочно.

Вообще, сейчас на Мари очень приятно было смотреть, прям таки, светилась девушка — ведь надежда появилась, что муж её жив, пусть — и в кандалах.

— Извините, Мари, — спросил Марк, — Но, Вы уверены, что добрались сюда незаметно? Что — следов не оставили?

Разговор вёлся на испанском — чтобы наши индейские друзья также могли принять в нём полноценное участие.

Мари явно слегка смутилась, но, ответила спокойно, глядя Марку прямо в глаза:

— Километрах в пятнадцати от этой деревне Хорхе слежку заметил. Засаду сделали, как Андреас учил, — кивнула головой в мою сторону, — Двоих камуфляжников застрелили, пистолеты — с глушителями были, потом — закопали тщательно. Ни рации, ни телефонов при них не было. Вот. Больше ничего такого не было.

— Плохо это, — задумчиво говорит бородатый, — Очень плохо. Искать их будут, обязательно. Как бы деревню эту не обнаружили.

Мари промолчала, уставившись в чёрные доски стола, где были разложены многочисленные бумаги, украденные нами в лагере Хозяев.

Доктор Мюллер решил ускорить ход текущих событий:

— Извините, Марк, давайте к делу перейдём. Расскажите нам обо всём. Что с Берндом? Что тут вообще такое? Кто — эти Хозяева, что они под землёй ищут?

— Сразу хочу сказать, что Бернд действительно жив, в плену находится, — промолвил Марк, бороду поглаживая, — Что же всего остального…Вы как к сказкам относитесь, к Легендам старинным?

Индейцы незамедлительно закивали головами, веру свою подтверждая, остальные только непонимающе переглянулись.

Марк грустно усмехнулся:

— Про Атлантиду слышали? С трудами уважаемого Дж. Р.Р.Толкинена знакомы?

— Знакомы, — за всех отвечаю, — И с Легендами про Атлантиду, и "Властелин Колец" читали в отрочестве. Вы уж с нами — посмелее. Не такие уж мы и пессимисты.

— Понятное дело, — кивает бородач головой, — "Братство Че", романтические настроения разные….

— Не томите, — Мари просит, — Рассказывайте, пожалуйста!

Марк и рассказал:

— Когда-то давно, несколько тысяч лет назад, Америка единым континентом была. Не было ни Северной, ни Южной, ни Центральной Америк. Весь континент напоминал прямоугольник, к которому с юга был приставлен треугольник остроугольный. Жили здесь народы различные — не совсем обычные в нашем понимании, наиболее развитыми — были Атланты. Их поселения севернее экватора располагались, а Столица как раз здесь находилась, на месте Индейского Нагорья. Там, где сейчас Сан-Анхелино — порт крупный был, назывался — Серебристая Гавань. Оттуда корабли Атлантов в Дальние Походы уходили, к другим Землям. А вы думали, что люди сами научились всякие там каравеллы и бригантины строить, сами — колесо изобрели? Нет, конечно. Многие подсказки полезные именно из Атлантиды, или из Средиземья — как ещё эти земли называли, и приходили. Откуда возникли все эти сказки, саги, предания, рассказы — о домовых, троллях, драконах, приведениях, о Снежном Человеке, наконец? Вот, оттуда и возникли: изредка Гости из Средиземья в Наш Мир и наведывались. Потом — какой-то страшный Катаклизм случился: то ли землетрясение силы невиданной произошло, то ли — Метеорит упал, может — бомба, какая, Атлантами же и сделанная, взорвалась. Трудно сказать. Но, изменил Континент свои очертания, Центральная его часть чуть ли не полностью в море ушла, за исключением узкой дуги. Горы и равнины местами поменялись, реки в другие стороны потекли, климат изменился — на несколько сот лет похолодало ощутимо. Погибли многие народы, впрочем, кто-то и выжил, конечно. Чиго вот, например, — явные потомки тех Древних, здесь когда-то обитавших. Кто-то и до Нашего Мира, очевидно, добрался.

Какие-то предания и до Дж. Р.Р.Толкинена дошли, но, скорее всего, в общих чертах, многое писателю самому додумывать пришлось. Эльфы у Толкинена — это и есть Атланты, орки — дальние предки чиго, тролли и хоббиты, говорят, и по сей день в этих местах встречаются. Белые невежды троллей — Снежными Людьми называют, хоббитов — домовыми. Верно я говорю? — спросил Марк у индейского вождя.

Аймар невозмутимо кивнул:

— Так оно всё было, или — не совсем так? Кто знает. Но, в древние времена жили тут очень высокие белолицые люди, и другие разные — жили….

Да уж, Марк, выдал — сиди теперь и переваривай услышанное.

— А Бернд и Хозяева, они здесь — причём? — через минуту нарушила тишину Мари.

— Без малого сорок лет назад проходила здесь экспедиция археологическая под руководством дона Аугусто Романа. Знаете такого? Даже знакомы? Так вот — нашли они на Индейском Нагорье следы Столицы Древних Атлантов. Дон Романо — он человек хороший, бесспорно, но наивный — прямо как ребёнок пятилетний. О своём открытии в журнале научном статью опубликовал. В основной массе, не поверили ему, посмеялись даже. А один человек, профессор Браун, поверил — сразу и безоговорочно. Свою экспедицию организовал в эти места, убедился в правоте дона Аугусто. А, убедившись, Большой Бизнес в долю позвал, организовал Корпорацию. Выкупили они у Местных Властей всё Индейское Нагорье в собственность, и вот уже лет тридцать раскопки ведут. Нелёгкое это дело совсем. Во время Катаклизма тут чёрт знает, что творилось: и лава вулканическая из разломов в земле хлестала повсеместно, и горные обвалы всяческие. Завалило Столицу Атлантов полностью, только в одном месте какие-то обломки на поверхности оказались. Вот все эти годы и бьют Хозяева в земле шахты разные, штреки. Вернее, сами то Хозяева под землю предпочитают опускаться как можно реже: охраной территории заняты, общее инженерное руководство осуществляют, а под землёй — чиго трудятся, да всякие бродяги с Побережья, отловленные Эстебаном — это представитель Корпорации в Сан-Анхелино. Трудно там, в шахтах, ребятам приходится. Никаких прав у них нет — рабы настоящие, если по существу, мрут — как мухи осенние. А, всё откопанное — раньше, ещё лет семь тому назад, по дороге грунтовой к центральному аэродрому отвозили. Нынче же — только на вертолётах. Раз в неделю вертолёт грузовой прилетает, продовольствие, взрывчатку, оборудование всякое привозит, ящики с находками забирает и улетает куда-то на север.

Марк прервался на некоторое время, глотнул воды из стоящего на столе глиняного кувшина. Напившись, он продолжил:

— Когда наш отряд на Нагорье вышел, Хозяева нас радушно встретили: продовольствием обеспечили, лекарствами разными. Бернд всё удивлялся — с каких это, мол, пирожков? Неужто — тоже Идеалы Революционные исповедывают? Всё гораздо проще оказалось: голод кадровый у Хозяев место быть имел — и, охранников подготовленных не хватало, и надсмотрщиков толковых в шахтах подземных. Вот их Главный, профессор Браун, и предложил нам сделку: он войска правительственные, некими рычагами тайными пользуясь, посылает — далеко и надолго, а мы за это — честно два года на него отрабатываем, подступы к Нагорью охраняя, после чего — полностью свободны. Бернд два дня на раздумье попросил. Огляделись, благо и не караулили нас считай, видимо уверены были в нашем согласии. В километре от лагеря Хозяйского шахтные копры засекли, несколько бараков, тщательно охраняемых. В потёмках мы с Берндом к тому бараку подобрались, через крышу внутрь влезли. А там — человек двести — все больные и истощённые. Вот те мужики нам и рассказали — про Атлантиду, про Корпорацию эту. Дальше — дело ясное насквозь. Подняли восстание, тех бедолаг всех освободили, — Айна и Аймар опять головами закивали, на этот раз — с благодарностью, — Самого профессора, с прихвостнями, в плен захватили. Победа — полная! Вот здесь этот Браун и разыграл спектакль, нашей наивностью пользуясь. Посыпал голову пеплом, покаялся в грехах своих, мол: "Не прав я был. Атлантида — это достояние всего мира! Готов все сведения о раскопках — в ООН, прямо завтра, предоставить! Простите меня, друзья!". Бернд ему и поверил, даже связывать не стал, только одного бойца у дверей домика профессорского поставил. А, Браун этот, сукин кот, ночью часового убил, да к войскам и поспешил: где-то недалеко от Лагеря у него был мотоцикл спрятан. По той грунтовке заброшенной и погнал. Утром просыпаемся — окружены полностью. Американская десантура кругом — видимо перед рассветом где-то в отдалении с вертолётов высадились. К обеду войска правительственные подошли. Потребовали переговорщиков — мы с Берндом и пошли. Нас тут же повязали, остальных — расстреляли всех из множества стволов. Почему нас с Берндом не в Столицу повезли, а у Брауна оставили? Пёс его знает. Браун — он человек авторитетный, видимо, захотелось ему с нами лично пообщаться, вот, и попросил у военных. Дальше — пообщался немного, удовлетворил своё любопытство, да и отправил в катакомбы. Сперва просто кирками вкалывали, потом, выяснив, что Бернд лингвист хороший — его какие-то древние тексты переводить определили, в кандалах, понятное дело. А я вот сбежал, месяца два назад. Как — и не важно совсем. В прошлом я в ЦРУ трудился, так что обучен всякому: эпилепсию симулировать, мёртвым притворятся, под водой без воздуха находиться — минут семь, другому всякому. Короче, вырвался. Решил — через Сизые Болота в Сан-Анхелино выбираться. Да вот чиго встретил, решил вас тут дожидаться.

— То есть, Вы именно нас — тут дожидались? — Удивляется доктор Мюллер, — Как же так?

— Да вот так, — усмехается Марк, — Мне Бернд про вас сказал, мол: "Друзья мои сейчас в тюрьме австралийской сидят. Тогда-то из тюрьмы выходят, тогда-то — здесь будут. Так что, ежели что — дождись их обязательно". Вот я и решил — вас здесь дожидаться, чтобы не разминуться в дороге. Тем более — ослабел в подземелье этом, не был уверен, что через Сизые Болота живым переберусь. Кстати, подмога то — подойдёт ещё?

— Подойдёт, конечно, — отвечаю, — Ещё одного бойца ждём.

— Всего — одного? — Марк спрашивает, с индейцами разочарованно переглядываясь.

— Тот, которого дожидаемся, батальона целого стоит, — Мари отвечает, усмехаясь криво.

Это она — про Лёху, конечно. Этот, пожалуй, и два батальона — за пояс заткнёт.

Помолчали. Доктор Мюллер и говорит, резюмируя рассказ Марка:

— Сентиментальность во всём виновата. Знал ведь Бернд правило золотое: "Если индивидуум человеческий к другим людям — как к рабам относится, как — к расходному материалу, необходимо того индивидуума пристрелить. И, чем быстрее — тем лучше". Так нет, Атлантида, хоббиты…. Размяк, разнюнился….

— Да, — Мари печально соглашается, — Бернд — он такой: романтичный и добрый, за это и люблю его, охламона.

И я высказаться не преминул:

— Если бы я был на месте Бернда — пристрелил бы этого Профессора Брауна, да и помощников его ближайших, сразу и безжалостно. А, если бы Лёха то восстание возглавлял, вообще был бы строгий приказ — пленных не брать.

Ещё помолчали.

Вдруг пацан давешний прибегает, и шепчет вождю что-то на ухо. Помрачнел Аймар, поднялся с табурета и говорит:

— На востоке, где Лагерь Хозяев находится, пожар большой. Судя по всему — взорвалось там что-то, сильно очень.

Торопливо похватали оружие, на ближайшую скалу взобрались. Было уже достаточно темно, на небе появились первые звёзды — ночь в тропиках приходит рано. На востоке чётко наблюдалось жёлто-оранжевое зарево.

— Марк, — взволнованно проговорил Аймар, — я сейчас прямо туда. А ты возьми с собой наших белых друзей, и давай напрямую к Большому Холму. Если это пришлые — есть все шансы их перехватить.

Естественно, меня пытались в деревне оставить, ранен ведь, как-никак. Уболтал, взяли с собой.

Тронулись в путь, и Марк тут же поспешил дать пояснения:

— От Лагеря Хозяев старая грунтовая дорога отходит. Если в Лагере — пришлые что-то совершили, то им по этой дороге сподручнее уходить. Дорога эта от нас, если напрямки, совсем близко — километра четыре всего. Так что приготовьтесь на всякий случай, авось повезёт — увидим этих поджигателей. Может, друзьями новыми обзаведёмся. Любой враг Хозяев — наш друг.

Путь пролегал через болотистое мелколесье, и я, из-за того, что правая рука по-прежнему была примотана к туловищу, (держать на болоте равновесие с одной рукой гораздо труднее, чем с двумя), постепенно стал отставать.

Велев Айне присматривать за мной, Марк резко увеличил темп, и вскоре остальные члены отряда скрылись из нашего поля зрения. Ещё некоторое время были слышны всхлипывающие звуки шагов по болотистой тропе, но вот и они затерялись, пропали.

Я очень устал, тяжело и хрипло дышал — прямо как старый запряжной конь, постоянно смахивая единственной рукой, обильный пот со лба, но — упорно шагал вперёд.

Как бы там ни было, вскоре мы выбрались на узкую грунтовую дорогу. Я тут же привалился к какому-то придорожному камню, вытянув свои усталые ноги на всю дорожную ширину. Айна, шепотом попросив меня никуда не отходить, растворилась в темноте — чиго, они в темноте не хуже котов камышовых всё видят. Кругом — непроглядная ночь, ни фонарика, ни даже спичек в этой суматохе я взять с собой не успел, а звёзды — помощники в этой ситуации невеликие, только далёкое зарево пожара чуть-чуть рассеивало темень.

Полная тишина, ни своих, ни чужих.

Минуты через две моего горла коснулась холодная сталь, и знакомый голос негромко произнёс по-русски:

— Спокойно, Андрюха. Кругом — только свои.

Ну, так и есть, Лёха, морда арестантская, нарисовался. Нашёл нас всё-таки, бродяга. Теперь, слава Богу, легче уже будет. Теперь совсем я этим Хозяевам не завидую.

Лёха убрал от моего горла нож, включил фонарик, осветил своё худое лицо, украшенное, как всегда, реденькими усишками и ехидной улыбкой.

За его спиной, в свете фонарика, мелькнула чёрная хищная тень, и на затылок приятеля обрушилось что-то тяжёлое…

Айна, конечно, не виновата. Откуда она знать могла, что Лёха — свой? Тем более он ещё и по-русски говорить начал. Видит девчонка — незнакомец к моему горлу тесак приставил, слышит — базарит что-то на языке непонятном. Ну, и что она должна была подумать, спрашивается? Саданула Лёху по затылку корягой, под руку подвернувшейся.

Что характерно, от души вмазала. Пришлось Марку и доктору Мюллеру бесчувственное тело в деревню на руках тащить. Ещё при Лёхе ящик фанерный обнаружился, тяжёленький — килограмм пятнадцать будет, плюсом — рюкзак с продовольствием и боеприпасами в ассортименте, автомат. Это уж мы с Айной несли. Вернее, в основном она, из-за раны помощник был из меня — аховый.

Устали все, как мулы последние, педальные, в грязи болотной измазались, уже на рассвете к деревне вышли.

Пристроили бедолагу в гамак, через некоторое время доктор Мюллер к Лёхиному носу ватку, нашатырём смоченную, поднёс.

Помотал дружбан головой, глаза открыл.

— Ну, и кто это меня оглаушил? Кто это умудрился — бесшумно так ко мне со спины подобраться? Что это — за нинзя такой? — Спрашивает.

Понятное дело — обидно ему. Чёрный пояс по карате у человека, по другим разновидностям боя рукопашного наград и призов международных не счесть, сам себя Королём Диверсантов считает, абсолютно заслуженно, причём, и на тебе — кто-то по затылку пошло так приложил.

Стараясь не улыбаться, рукой в сторону показываю. Там, метрах в пятидесяти от нас, Айна на поваленном стволе дерева сидит, на солнце восходящее глазами немигающими смотрит, шепчет что-то негромко на местном наречие — молится, или просто — Новый День, наступающий, приветствует. Милая такая девочка, симпатичная, визуально — хрупкая и беззащитная.

— Да, ладно прикалываться, Петросян хренов! — Лёха непритворно возмущается.

— Не, какие приколы, — отвечаю, — Всё реально. Эта девчонка — та ещё штучка. Посмотри, я сам весь в бинтах. Её работа. Тоже, вроде тебя, представиться забыл — вот и результат.

Приятель явно заинтригован, вылез из гамака, рукой по вихрам непослушным провёл:

— Слышь, Андрон, будь другом! Познакомь, что ли. А?

Познакомил, не жалко. Уже через минуту парочка в сторону отошла, щебечут себе — словно пара голубков в мирное время.

— Молодые люди! — Не выдержал доктор Мюллер, — Давайте-ка сюда! Обсудим новости последние, лирикой потом займётесь. А Вы, Айна, поосторожней с этим шалопаем — он известный разбиватель сердец женских.

Подошли "молодые люди", и, что характерно, вроде как смущённые чем-то оба. Во, дела!

Мари даже присвистнула удивлённо, прежде чем к делу перейти.

— Докладывайте, Алекс, — говорит, — Что Вы на этот раз учудили? Что это за взрывы? И, вообще, как здесь оказались?

Приятель Айне галантно табурет пододвинул, дождался пока она усядется, сам на соседнем пристроился. С видимым трудом взгляд свой от новой знакомой отвёл, и доложил, не торопясь:

— Вышел из тюрьмы, деньгами разжился, на самолётах перекладных до Карибии добрался, потом, на лошади уже, в Сан-Анхелино прибыл. Только в местном кабачке позавтракать расположился — мужик подходит: рыжая борода, серьга в ухе, тесак здоровый на боку, — тот ещё типаж. Представился — "Капитан Зорго". Молодцы, что оставили ему мою фотографию! Короче, рассказал он, куда вы направились, на листе бумаги примерный план маршрута вашего нарисовал. В тот же день я и отправился. На пол дороге этого Джедди встретил. Ну, натуральный хоббит, право слово! А ещё котяра при нём — прямо ужас, до чего здоровенный! Однако, при этом, совершенно нормальный — парнишка, Джедди этот. Нашли с ним общий язык, перевёл он меня через Сизые Болота. Без него точно бы заплутал. Хоббитёнок сразу к дому повернул, я, соответственно, к посёлку Хозяев подался. Подобрался к домикам, где по всем признакам — начальство обитает, совсем без шума — ни одного жмурика за собой не оставив. В одном домике окошко было приоткрыто, прислушался — пытают кого-то. Качественно так пытают, по-взрослому. А, как думаю — это кто-то из вас попался? Дальше — азбука школьная. Недалеко совсем что-то навроде склада ГСМ обнаружилось. Поставил пластида заряд под одной из бочек с соляркой, проколол иголкой аккуратно — чтобы через пятнадцать минут рвануло, обратно к тем домикам переместился. Оно — и рвануло. Естественно, все эти Хозяева к месту взрыва бросились — бегают, суетятся, руками размахивают. А я в этот домик, где пытки проходили, и вошёл беспрепятственно.

Пленный то этот вовсе незнакомым оказался. Попробовал его расспросить о чём — молчит, бродяга. Ну, и правильно — откуда ему знать, что я — не один из этих? Хотел его с собой прихватить, да смотрю — не жилец уже, запытали, суки, до упора. В углу сейф большой стоял, вскрыл, конечно. В сейфе — фанерный ящик, решил с собой прихватить.

Стал от того посёлка отходить — Андрона встретил. И, — тут Лёха на секунду запнулся, — И, мадмуазель Айну. Вот — всё, как бы. Теперь вы расскажите, что знаете.

Стали рассказывать, друг друга перебивая. Приятель слушал внимательно, время от времени на Айну недоверчиво посматривая, та — кивала в знак подтверждения, и глаза её, обычно полностью невозмутимые, блестели как-то непривычно.

Все ночью не спали, устали безмерно, но решили всё же ситуацию до конца, что называется, «прожевать».

Во-первых, до сих пор не было времени внимательно бумаги, которые Мари стащила в посёлке Хозяев, изучить.

Во-вторых, хотелось и с содержанием ящика фанерного, Лёхой прихваченного, ознакомиться.

Решили для начала бумаги изучить, ящик "на сладкое" оставив.

Каждый по пачке документов взял, чтобы процесс ускорить. Аймар, тут же сознавшись, что грамоте не обучен, трубку глиняную раскурил, а Айна за Лёхиным плечом пристроилась — якобы тоже в процессе участвует. А тот и рад, что-то ей тихонько объясняет, пальцем в бумаги тыкая. Ну-ну!

Мне что-то совсем неинтересное досталось: заявки на доставку продовольствия, взрывчатки, проводов всяких; накладные, отчёты на списание материальных ценностей — скука смертная. У остальных то — карты всякие, чертежи проходческие.

Через полчаса все по очереди кратко доложили о сути прочитанного, Марк итоги подбил:

— Всё, в принципе, как я и предполагал. Верхний слой — его Хозяева первым горизонтом называют, это примерно метров двадцать камнепада разнопланового. Далее — второй горизонт, метров пятьдесят — шестьдесят лавы застывшей, под ней и Столица Атлантов находитсь. А, вот третий? Очень похоже, что в те времена древние, под этой Столицей уже какие-то подземные выработки, или хранилища, существовали, назначения непонятного. Вот они то и есть — конечная цель мистера Брауна со товарищами. От второго горизонта до третьего — метров сорок всего, но — по скальным породам. Судя по всему, первая шахта, где Бернд сейчас находится, до тех подземелий уже дошла, штрек горизонтальный бить начали, а другая шахта — только второй горизонт ещё проходит.

Обсудили эту информацию, согласились все с Марком — по принципиальным позициям, ящик фанерный вскрыли.

Увиденное можно на три условные группы разделить: первая группа — два черепа жёлтых; вторая — железяки какие-то: то ли шестерёнки, то ли диски зубчатые; третья — листы бумаги с рисунками, такое впечатление — детскими.

Рассмотрели находки повнимательнее.

Черепа странные, похожи на человеческие, но не совсем: более к низу заострённые, у одного — три глазные впадины, у другого — две, но при этом следов рта-носа — нет совсем. Однако!

Железки — тоже непонятные: тяжёлые, а рукой трогаешь — тёплые, на ощупь — дерево, тщательно отполированное.

На листах бумаги — ребёнок встречу людей с инопланетянами изобразил: ракеты всякие, прочие НЛО, люди с непонятными трёхрукими гуманоидами обнимаются.

— Ну, и кто это мне всё объяснит? — Спрашиваю.

Лёха, конечно же, ответил, он у нас всегда быстротой мышления и фантазией нетривиальной отличался.

— Без инопланетян здесь, ясен пень, — говорит, — Не обошлось. Что тут странного? Я всегда был уверен, что они в прошлые времена нашу планету запросто посещали. Отсюда у всех народов и все эти рассказы — о Богах, что на небесах живут. Вот вам доказательства: черепа трёхглазые, металл деревянный. А рисунки эти — кто-то, может даже, и наш Бернд, перерисовал с каких-нибудь фресок храма, под Индейским Нагорьем обнаруженным. Чем плоха версия?

До вечера обсуждали, спорили, с перерывом на обед.

— Атлантида, хоббиты, инопланетяне, — Лёха рассуждает, — Всё это — хорошо и, даже, мило. Тем не менее, это ничего не меняет. Всех подневольных — освободить требуется, все Хозяев этих — замочить безжалостно. Кто-то — по-другому думает?

Все промолчали, словно соглашаясь.

На закате загремело вдруг с севера, словно канонада, какая. Будто — гроза над теми местами, и молнии по всей округе лупят. Странно это — небо ясное до самого горизонта. Минут пять грохотало, если это взрывы были — я восемнадцать штук нащитал.

— Плохо — всё! Всё — плохо очень! — Аймар говорит, — Чиго всю ночь будут думать — что дальше делать. Утром — вам скажу.

Встал из-за стола, сгорбленный какой-то, усталый, в сорону индейских землянок ушёл.

Да и остальные по спальным местам разбрелись — пора и отдохнуть.

За столом только Лёха сидеть остался, усердно чиркает карандашами цветными на бумаге и стишок свой любимый, на мой взгляд — дурацкий совсем, бормочет себе под нос:

А рядом с ним Айна примостилась, смотрит на закатное зарево глазами немигающими, думает о чём-то своём.

 

Глава десятая

В подземелье — по собственной воле

Ранним утром всех разбудил Аймар. Вышли из землянок на свежий воздух, все чиго — всего человек сто, младенцев включая, на поляне собрались, вокруг которой землянки и располагались. Рядом с каждым — тюки со всякой разностью, кожаные баклаги с водой, вязанки с хворостом.

— Мы уходим, — Аймар говорит, автомат Калашникова — мой подарок, на плече поправляя, — Тут чиго нельзя оставаться, смерть приближается. Будем искать спокойной жизни на другой стороне Сизых Болот. Хотя, и там несладко совсем. Прощайте, белые братья!

Тут к вождю Айна подходит, налегке, без всякой поклажи, и говорит ему что-то — на языке чиго. Недолго говорит, всего несколько предложений. Сказала, и к нам отошла, у Лёхи за спиной встала.

Долго Аймар стоял, в небо поверх наших голов глядя, желваками играя. Потом к Лёхе подошёл, в метре всего остановился, прямо ему в глаза уставился. Лёхе то что, он в гляделки играть обучен — дай Бог каждому! Минут пять, в полной тишине, эта дуэль взглядами продолжалась, наконец, Аймар глаза свои к земле опустил, развернулся, так ни слова не сказав, и упругой походкой направился к камышовой стене. Остальные чиго, торопливо взваливая тюки с имуществом на плечи, поспешили вслед за вождём.

Хорхе и Хосе подошли, спросили у Мари разрешения — со своими уйти.

— Да без вопросов! Спасибо за всё! Прощайте!

И десяти минут не прошло — все индейцы скрылись в зарослях Сизых Болот.

Как там, в песенке поётся: "Расставанье — маленькая смерть"? Это — точно.

Неправильно как-то с чиго попрощались, ох — неправильно. Лично у меня одним "камнем на душе" больше стало.

За завтраком решили, что и нам пора в дорогу — опасно в брошенной деревушке оставаться. Только вот — куда идти-то? Для начала решили попробовать подробную карту этих мест нарисовать. На столе большой лист бумаги расстелили, Лёха, со слов Айны и Марка, рисованием занялся, язык от усердия на сторону высунув, все остальные вокруг сгрудились.

Вдруг, откуда-то сверху, громко так раздаётся:

— Мяу-ууу! М-рррр!

На огромном валуне сидит здоровенный котяра камышовый, и нагло в усы улыбается.

Айна машинально за луком своим потянулась, Лёха — за автоматом.

— Маркиз! Мальчик мой! — Закричала Мари, и к коту бросилась.

А тот — с валуна ей на руки спрыгнул, и давай лицо ей облизывать, урча на всю округу.

На всякий случай пистолет с предохранителя снял, на камыши навёл — вдруг что?

— Эй-эй! Дяденька! — тут же из зарослей голос мальчишечий донёсся, — Пистолет то — опустите. Я пароль знаю. Жёлтая роза! Правильно?

— Правильно, — отвечаю, — Давай, Джедди, вылезай оттуда.

Камыши тут же зашуршали, из них выбрался наш хоббитёнок — усталый и заметно похудевший, а за ним — Капитан Зорго, потом истекающий.

Вот так сюрприз — нашего полка прибыло!

Дружеские объятия, смех, похлопывание друг друга по плечам.

— Каким ветром вас занесло сюда, господа? — Спросил доктор Мюллер, протягивая усталым путникам флягу с водой.

Напившись, Зорго протянул сосуд с живительной влагой своему юному спутнику.

— Да вот — не смог больше дома сидеть. Капитан Сид своё корыто на крегнирование в док поставил, вот я его заботам «Невесту» и перепоручил, а сам — к вам. Герой я — или как? Решил — лучше я сам в деле поучаствую, чем ожиданьями мучится. Пол дороги прошёл — Джедди с Маркизом встретил. Они мне помочь согласились. Без них — сдох бы в этих Сизых Болотах — на хрен!

— Это уж точно — сдох бы, — подтвердил Джедди, — Сейчас эти Болота пройти — невозможно практически. С той стороны Хозяева взвода два молодчиков выставили, да и по камышам рыскают постоянно, не иначе — пакость, какую готовят. Даже заночевать прямо там, на Болотах, пришлось. Слава Богу — Маркиз с нами был, анаконду учуял. Стреляли — бесполезно совсем, хорошо, что граната с собой была — Алекс подарил. Эй, Алекс — спасибо!

Лёха небрежно головой мотнул — мол, какие дела, сочтёмся ещё, братишка!

— А, вообще, — Джедди продолжает, — Достали вы все меня — хуже батата горького. Одних отвёл до Нагорья, как уговаривались, пол дороги до дома прошёл — ещё один проситель нарисовался, отвёл, вновь домой тронулся — очередной следом. Я вам что — железный? Ладно, я то ещё не такое выдержу. А, животина бедная? Маркиз то, он здесь — причём? Как ему все эти нестыковки объяснить? Ещё матушка моя, сеньора Сара Монтелеон. Того гляди — на поиски сына приёмного отправится. Тогда уж точно — кердык всем этим местам, мокрого места от Хозяев не останется, только — держись!

Усмехнулся доктор Мюллер:

— Чего сейчас то домой не пошёл? Отвёл Зорго к нам, молодец! А, сам то — чего припёрся? Да ещё и кота с собой приволок?

— Надоело, — мальчишка отвечает, улыбаясь лукаво, — Смысл какой в этом возвращении? Пойдём к дому — опять, голову на отсечение даю, очередной желающий сюда попасть встретиться. Нет уж, мы с Маркизом — умные теперь стали. Так и быть, покувыркаемся с вами вместе до упора. А потом уж — и в Сан-Анхелино тронемся.

Как бы там не было, а подкрепление нешуточное прибыло: Зорго — боец первостатейный, Джедди — знаток здешних мест.

Поболтали, новостями поделились, снова — за составление карты принялись, причём, Джедди за главного заделался, карандаши цветные у Лёхи отобрав.

Интересная карта такая получилась, но, не в нашу пользу. Оказалось, что мы в западне натуральной находимся: провал горный тут имел место быть — много лет назад, опустилась одна шестая овала, который из себя Индейское Нагорье представляет, вниз — метров на сто, а то и поболее. Получалось, что с юго-запада нас Сизые Болота подпирают, а со всех остальных частей света — скалы отвесные. Случись грунтовку заброшенную перпендикулярно пересекать — до них с километр всего будет. А, если про те Болота забыть, то только три узких пути существовало — выбраться из этой местности. Первый путь — на север, вдоль границы между Болотами и Нагорьем, там скалы резко обрывались, именно этим маршрутом и я, и остальные до индейской деревни дошли. Там — каменистое плато, изрезанное длинными горными лощина, огибающими лагерь Хозяев, оставляя его к югу.

Второй путь — строго на юг. Километрах в десяти от нас — тоже проход между скалами и болотными топями имеется. За тем проходом — лес густой, не джунгли, конечно, но спрятаться там, при желании, делать нечего. Третий вариант — по заброшенной грунтовке, старенькими мостами в нужных местах оснащённой, выбираться: хочешь — в одну сторону, хочешь — в противоположную. Но там, наверняка, засада уже не дремлет.

Мнения — кардинально разделились.

— На север уходим, — Лёха вопит, Айна согласно кивает, как же иначе, — Трое суток — и мы с севера к посёлку Хозяйскому зайдём по любой из лощин. Крюк, конечно, тот ещё, зато там то нас и не ждёт никто! Как Суворов учил: неожиданность — три четверти победы!

— Не прав ты, Алекс! — Доктор Мюллер возражает. Нашумели мы сильно, с перебором. И Мари с Андреасом, и ты. Разозлены сейчас Хозяева, обеспокоены. Везде патрули и наблюдатели расставлены. Необходимо выждать, спрятаться временно — пусть подумают, что ушли мы отсюда, отступили, похулиганив от души. На юг надо уходить, в леса. Лагерь там организуем, отсидимся — дней десять-двенадцать. Потом — разведку пошлём, осмотримся, дальше — думать будем.

Долго спорили, до хрипоты.

Вдруг, Айна вскрикнула, словно раненая косуля, стоит — пальцем на Сизые Болота показывает.

Обернувшись, я с непритворным удивлением осознал, что не так всё просто — в этом Мире. Там, совсем рядом, в непосредственной близости от границы Индейского Нагорья с Сизыми Болотами, стояла, вытянувшись многокилометровой дугой, полоса чёрного дыма. Очевидно Хозяева, действуя по какому-то заранее разработанному коварному плану, подожгли камыши Сизых Болот, которые в это время года представляли собой идеальное, многократно высушенное работящим тропическим солнцем, топливо.

Ветер дул с моря — значит, огненный вал двигается со скоростью хорошего всадника прямо на наш отряд, безжалостно и неотвратимо.

Ситуация неуклонно меняла свой статус, превращаясь из неприятной и непростой — в отчаянную и безвыходную.

Оставаться на месте — самоубийство. Здешнее мелколесье — вспыхнет за милую душу, словно порох. Идти на юг, к лесам пробиваясь? Также не реально — леса, они тоже пожарам подвержены. Только север оставался, потому как — камни не горят.

Айна словно заледенела — всё смотрела на приближающийся огненный вал. Не могли ни как чиго выжить в этом аду, никак — не могли. Лёха сгрёб её в охапку, оттащил в сторону, стал что-то говорить, целуя Айнины волосы, щёки, губы.

Не было времени — за ними наблюдать.

Собирались сноровисто и слаженно. Бумаги, у Хозяев украденные, черепа и железки деревянные обратно в ящик фанерный сложили и закопали у ближайшей землянки, сверху — дёрна свежего навалили, конспирации для. Десять минут — и двинулись на север. Впереди Мари и Джедди на лошади: Мари лошадью управляет, Джедди — из двух пистолетов прямо по курсу целится, градусов семдесят перспективы контролируя. Чуть сзади — Айна с луком, стрелой оснащённым, и Лёха с Калашниковым — со снятым предохранителем. Следом — гружёные мулы, ну, и все остальные. Я, понятное дело, замыкающим, с Маркизом на плече.

За два часа до перемычки дошли. Крутой подъём — минут на десять, пот, глаза заливающий. Вышли? До огненного вала — с пол километра ещё, но, жар уже ощутим.

Вот и лощина — свернули, метров двести проехали — каменная стена впереди, состоящая из больших и маленьких, разноцветно-пёстрых и скучно-серых, относительно шаровидных и вовсе — неправильной формы — камней. Теперь понятно стало — что это вчера за взрывы перед закатом раздавались. Засада кругом, сплошная такая, коварная….

Срочно назад повернули, к Болотам опять выехали, пламя — метрах в ста уже. От жара всем, чем только можно, прикрываясь, до второй лощины доскакали, мулов и лошадей хлеща нещадно.

Повернули, проехали чуть-чуть совсем — лощина на три коридора разделяется.

— Центральный — он сквозной, — Айна говорит, — Километров на сорок вглубь Нагорья тянется, а боковые — тупиковые. В конце одного из них, какого — не знаю, старики говорили, пёщера подземная имеется, глубокая очень.

По центральному проходу поехали — та же история — завалено всё напрочь.

Вернулись назад к перекрёстку, по лощине уже дым зловонный ползёт вовсю, глаза щиплет, дышать трудно.

В обычной ситуации — у нас Мари главная, а вот когда жареным пахнет, опасность нешуточная возникает на горизонте — Лёха бразды правления в свои руки крепкие забирает. Давно так повелось. Вот и сейчас, похоже, такой момент настал.

— Ладно, ребята, — Лёха говорит, — Пришло время на две группы разделяться. Нехорошо это, но надо. Нельзя рисковать, Бернда спасать надо — кровь из носа. Со мной — Айна и Зорго, половину мулов забираем, идём по правому проходу. Остальные — налево уходят. Глядишь, кому-нибудь и повезёт, удастся в пещере отсидеться. Всё, орлы, нет времени на сантименты, расходимся!

Вот, ещё одно расставание, ещё одна "маленькая смерть"….

Дым жёлтый наползает неотвратимо, поспешили по своему проходу, минут через десять — тупик, и никаких следов пещеры. Обратно уже не вернуться — дым стеной стоит.

Всё — конец? Что — делать? Мулы разбрелись куда кто, утробно вопя на всю округу.

Хорошо ещё — в одной из ниш лощины крохотное озерцо воды родниковой обнаружилось.

Я, Марк, Мари и доктор Мюллер, обернув головы мокрыми тряпками, легли навзничь на землю, стараясь уберечься от газа угарного, Маркиз — тоже спрятался где-то. А Джедди взял в руки лопату, и давай в ближайшем склоне лощины яму копать. Копает и приговаривает:

— Хоббитт — малый удалой, мастер — на все руки. Очень нам нора нужна, вовсе — не от скуки….

Ну, и ещё какую-то чушь нёс. Не помню уже — то ли заснул, то ли — сознание потерял.

Пришёл в себя от болезненного удара в бок чем-то твёрдым. Глаза открыл — руки-ноги связаны, оружие явно конфисковали, а надо мною кто-то стоит, смутно знакомый.

Ба, да это же незабвенный Капрал Кью, сторожевой пёс Хозяйский. Голова Капрала была тщательно забинтована, правая рука, также замотанная белой тканью, покрытой бурыми пятнами, неловко висела на армейском ремне, переброшенном через коротко стриженую голову. Живучим, гад, оказался, не достал я его тогда до конца.

Справа от Капрала лежали в неловких позах доктор Мюллер и Мари, также тщательно связанные, с закрытыми глазами, но было видно, что их грудные клетки исправно ходят туда-сюда.

Следовательно — живы, слава Богу! Джедди и Маркиза не видно вот только нигде, Марк запропал куда-то.

— Посмотрите-ка, мистер Браун, наш гость очнулся! — Радостно по-английски воскликнул здоровяк Кью и влепил мне тяжёлым ботинком по голове.

Ухо тут же наполнилось невыносимым звоном, из носа потекла тоненькая струйка крови.

— Эй-эй, потише там! — Раздался скрипучий недовольный голос, — Не порти мне рабочую силу!

Потряс головой, дождался, когда звон в ухе пройдёт, посмотрел в сторону говорящего.

Совсем недалеко, на раскладном походном стульчике восседал Профессор, закинув свои длиннющие ножищи на круп мёртвого мула.

Он внимательно изучал бумаги, извлечённые из наших планшетов: паспорта, документы на яхту, вот — толстый зелёный блокнот Мари, судя по всему — дневник, куда она ежевечерне чиркала по несколько строк.

Профессор поднялся на ноги, небрежно бросил тетрадь и прочие документы на стол, представляющий из себя задницу мёртвого вьючного животного, достал из объёмного медицинского баула несколько одноразовых шприцев, пузатую стеклянную мензурку с бесцветной жидкостью. Наполнив шприцы, лёгкой скользящей походкой подошёл к Мари, всё ещё лежащей с закрытыми глазами, ловко взял в правую один шприц, два других — оставив в левой, мгновенно, прямо через куртку, сделал лежащей укол в правое плечо. Девушка резко дернулась всем телом и болезненно застонала. Через минуту такая же точно очередь постигла доктора Мюллера — старик жалобно замычал что-то нечленораздельное, забился всем телом, выгибаясь и подёргиваясь.

Суки паскудные, доберусь я до вас ещё, в обязательном порядке!

Профессор, не торопясь, подошёл ко мне, я резко приподнял голову и попытался вцепиться зубами в руку со шприцем. Не получилось, Кью, сволочь недобитая, был начеку — тут же влепил мне крепкий подзатыльник, перед глазами поплыли чёрные полосы, острая мгновенная боль в плече, кругом — темнота беспросветная…

Судя по всему, сознание на этот раз я потерял всего на несколько секунд. Да и сопротивлялся я, похоже, совсем зря — укол оказал на моё самочувствие волшебное действие: голова была необычайно ясна, зрение значимо обострилось, по усталым мышцам разливалось живительное тепло. Мари и доктор также пришли в себя и занимали сидячее положение рядом со мной, прислонённые к скале, рядом со стулом, на котором восседал Профессор, сбоку угадывалось осторожное дыхание Капрала.

Мы, в смысле — пленники, посмотрели друг на друга, покивали приветственно головами, обменялись краткими условленными фразами.

— Молчать, уроды! — Тут же заорал Кью.

Замолчали.

— Разрешите представиться, — негромко произнёс человек, сидящий напротив нас, — Моя фамилия — Браун, также ко мне можно обращаться — Профессор Браун, или же просто — Профессор. По поводу укола, Андреас, — он был совершенно необходим, следовало окончательно снять локальные последствия от отравления организмов угарным газом. Кстати, мулы ваши и лошадь — погибли. Да и Марка этого, моего старого знакомца, пристрелить пришлось. Не смотрите так — он сам виноват: первым из вас в себя пришёл, да и кинулся на меня по подлому, с булыжником в руке. А у Кью реакция простая — чуть что, сразу за автомат хватается. Так что, не взыщите, похоронили уже вашего товарища в кустиках ближайших.

Профессор встал, достал из кожаного футляра чёрную сигару, раскурил, небрежно указал рукой на наши документы и прочие бумаги, лежавшие на краю ляжки безвременно погибшего мула:

— С вами я уже знаком. Скажу прямо — удивлён без меры. Надо же: отец нашего Бернда, его жена, а при них ещё — друг хваткий! И, главное — добрались таки к нам, да ещё кучу моих людей при этом — к праотцам отправили, запасы горючего взорвали! Что же с вами делать прикажите?

Минут пять он разгуливал перед нами, заложив руки за спину, решая что-то важное для себя. Наконец остановился, сел на свой раскладной стул, по очереди заглянул по очереди нам всем в глаза:

— Ну, падаль дешёвая, где — бумаги, где черепушки, псы? Лучше — по-доброму расскажите! Запытаем ведь до невозможности, рассказывайте!

— Профессор, — Мари говорит голосом своим ангельским, — Может, договоримся? Мы — черепушки, как Вы говорите, возвращаем, Вы нам — Бернда? А? По честному, как бы?

— А что? — неожиданно Браун соглашается голосом серьёзным, без намёка на насмешку, — Лично меня такой вариант полностью устраивает. Даю честное слово, что условия сделки такой — полностью выполню. А вы все — слово даёте? Так — давайте!

Поклялись, именем Че, что выполним всё, в безусловном порядке.

— Вот и ладушки, — профессор усмехается, — Насколько я в курсе: члены этого хвалёного "Братства Че" к слову даденному — со всем почтением относятся. Поэтому — выполняю свою часть договорённости. После взрыва склада с горючим на первой шахте обвал случился — где-то на третьем уровне. Завалило вашего Бернда вместе со всеми остальными. Да не волнуйтесь так, те, кто поднялся оттуда наверх, утверждают, что за завалом все, скорее всего, в живых остались. Так что — отдаю — потеряшку вашу, пользуйтесь! В шахту спускаетесь, завал разбираете, всё в руках ваших! Ну, а дальше — дальше и поговорим, когда откопаете. Что ещё за возражения? Слово — давали? Прав я — хоть и формально? Вот то-то же! Взрывчатки дам, продовольствия — зверь я, какой, что ли? Прямо сегодня к той шахте вас и отвезём на вертолёте. Вы же копать от души будите, потому как этот Бернд — вам дорог? Просто отлично! Где это я таких работников усердных ещё найду? Так что — ваша очередь пришла. Рассказывайте, где черепушки спрятали?

Прав он, сволочь неумытая, хоть и формально — но, прав.

Рассказал я ему, где коробку с раритетами спрятали. Рассказываю, а сам всё в сторону незаметно посматриваю, где Джедди лопатой орудовал — куда подевался мальчишка?

А там — дырка в склоне, диаметром с пол метра, и куча земли свежей, неслабая такая куча.

Кью, гнида обученная, просёк всё. К той норе подошёл, М-16 туда запихал, и давай — лупить безостановочно.

— Отставить! — Профессор ревёт, — Вы, Кью, как были дуболомом — так и помрёте! Разве не видно по всем внешним признакам, что это — хоббитанская нора? За хоббита одиночного сейчас толстосумы до пяти миллионов баксов платят, а за пару половозрелую — до пятидесяти! Стрелять то — за каким хреном? Поставили бы ловушку — деньгами бы разжились. Эх, право — на Вас управы нет, в место известное — послать бы Вас — разума набираться!

— Извините уж, профессор! — Капрал отвечает, — Не подумал. Всё, знаете, инстинкт военный: видишь дырку, какую — стреляй туда, или, ещё лучше — гранату швырни. Ещё в училище так учили. Въелось в кровь — извините! А нора эта, она в бок отходит, так что — может, и живы, все эти зверушки остались.

— Ладно, Кью, — успокоился Профессор, — Миллионом — больше, миллионом — меньше! В нашей ситуации это и неважно совсем. Поставим, конечно, над этой норой пару капканчиков — чисто на всякий случай.

Стульчик свой походный сложил, и к нам обратился:

— Господа мои! Давайте договорённости наши будем соблюдать тщательно. Сейчас вам ноги от пут освободят. Прошу — на выход, из ущелья этого. Вертолёт через полчаса будет. Так что, вас ждут — великие дела!

Тронулись через несколько минут. Браун рядом со мной идёт.

— Вы же, Андреас — русский? Есть у вас в России совершенно потрясающий писатель — Александр Бушков. Какой полёт фантазии — аплодисменты сплошные! Так вот, вам всем придётся такое пережить — вашему Бушкову и не снилось! Ясно? Верите мне?

Головой, молча, киваю — верю, мол, пень ясный……..

 

Глава одиннадцатая

Подземный старт

Идём это мы с Профессором к площадке, где вертолёт должен приземлиться, бок о бок, болтаем себе о разном, словно две подружки закадычные.

Непроизвольно мысль в голову пришла: руки то у меня связаны — раненая правая по-прежнему бинтами к туловищу примотана, левая — скотчем поверх бинтов тех — также, а зубы то — вот они, свободны. Что, ежели резко к Брауну метнутся, и, в горло ему вцепится? А что, все шансы есть — прикончить старикашку противного. У Марка не получилось, вдруг мне повезёт?

Только вот — смысл какой в этом геройстве?

Иду себе, размышляю.

Даже стишок, сам по себе, придумался:

Да, красиво, конечно, — так вот умереть, напоследок солёной крови врага отведав. Бесспорно — красиво! Кто — что против скажет? Не слышу, ау!!!!

Только бесполезно вовсе, и, в данном случае, вредно даже. Потому как — общему делу навредит только.

Через пол часа в вертолёт загрузились, летим.

Под нами — сиреневые камни Индейского Нагорья, солнышком полуденным освещённые, справа — широкая чёрная полоса, всё что осталось от Сизых Болот, ещё дальше — зелёная стена джунглей, сливающаяся с линией горизонта. Удастся ли ещё когда этой красотой полюбоваться? А над пепелищем Сизых Болот стаи кондоров кружат — неужели Аймар со своими так через пожар и не прорвался? Жалко старика, да и остальных — также.

Кстати, если поразмыслить тщательно, не так всё и плохо, если погибших в пожаре индейцев в зачёт не брать, конечно.

Во-первых, в шахту эту всё равно спускаться было надо, думать — как, когда, а при таком раскладе, а так — кучу времени сэкономим.

Во-вторых, есть вероятность, что Лёхина группа в пещере пожар пересидела, да и Джедди с Маркизом, судя по всему, на свободе остались. Стало быть, можно и на действенную помощь "из вне" надеяться.

Не, не так всё и плохо, подёргаемся ещё, памятью о Че — клянусь!

Прямо возле шахтного копра приземлились, на площадку круглую, забетонированную тщательно. Там уже вовсю работа кипит: полуголые чиго, потом обливаясь, старательно крутят громадный деревянный барабан — груз очередной опускают под землю. Кругом надсмотрщики с автоматами наготове — ситуацию контролируют.

Мари, с развязанными уже руками, тут же в процесс включилась — ходит со списком необходимого под землёй, сверяет количество того или иного, ругаясь нещадно с местными крысами канцелярскими. Правильно, что попусту время терять, дуясь на весь белый свет!

Доктор Мюллер, с разрешения Брауна, мной занялся: рану разбинтовал, промыл тщательно, стрептоцидом и ещё чем-то хитрым — засыпал щедро, заново перевязал.

Руку, на этот раз, к туловищу приматывать не стали, поместив в перевязь из прочной ткани, на мою шею наброшенную, — так под землёй сподручней быть должно.

Ещё один вертолёт — светло серый, без каких-либо знаков опознавательных, приземлился, облака пыли сиреневой подняв. Автоматчики из ближайшего барака новую партию полуголых чиго пригнали, началась разгрузка в бешеном темпе. Куда это они так торопятся? Не иначе, хотят нас до заката в шахту спустить. Может, опасаются, что здесь, на поверхности, мы ночью сбежать сможем? Это они правильно опасаются, однако. Были уже прецеденты.

Мари с Профессором, в сопровождении двух автоматчиков, к нам подошли.

— Так что, — Браун говорит, криво ухмыляясь, — Через час другой можно вам и под землю следовать. Сейчас последнюю партию аккумуляторов спустят, взрывчатки дополнительно — на всякий случай. Если ещё, какие пожелания есть — прошу поторопиться. Фрау Мари, Вы же все списки уже изучить успели. Что скажете?

— Что тут скажешь, — Мари отвечает, задумчиво кипу бумаг листая, — Готовились Вы к этой операции всёрьёз, всё необходимое учтено: продовольствие, лекарства, взрывчатка, лес строительный, цемент, свёрла алмазные, аккумуляторы, всего и не перечислить. Однако в списках необходимого — есть несколько позиций, которые по факту не были в шахту доставлены. Не проясните ли ситуацию?

Профессор, явно притворно, удивляется, картинно воздевая руки к небу:

— Да, помилуйте! Быть того не может! Огласите — весь список забытого!

— Автоматы Калашникова — три штуки, винтовки М-16 — десяток, патроны — двадцать коробок, пистолеты….

— Зачем же время драгоценное на ерунду тратить? — Очень серьёзно спрашивает Браун, — Понятно, что никто ваше участие в этом деле не планировал — совсем другие люди должны были под землю спускаться. Я на вас свою выбор остановил, ибо, как уже и ранее говорилось, завал разбирать вы намного усерднее всех прочих будите. А оружие? Извините, но ваш компания — мне без оружия гораздо больше нравится. Подумайте лучше о мелочах всяких, могущих в путешествии опасном, пригодится.

Доктор Мюллер тоже — с вопросом влезть не преминул:

— Извините, Профессор, за вопрос — возможно неуместный. Но, зачем же нам так много аккумуляторов? Даже отсюда видно, что в шахту кабель спускается, для подачи электроэнергии. У Вас ведь, наверняка, и передвижные дизельные электростанции имеются?

— Имелись, милый доктор, — Хмурится Браун, — Да вот незадача вышла: когда кто-то из вас склад с горючим взорвал, то взрыв такой силы был, что и обе электростанции передвижные, что недалеко от того склада располагались, вышли из строя и восстанавлению не подлежат. Так что — сами виноваты. Пока новую ДЭЗ-ку доставят, горючее завезут — много воды утечёт. Так что — про электричество можете совсем забыть. Лучше — о мелочах необходимых подумайте.

Дрянь, этот Браун, полная, но — в здравомыслии ему не откажешь. После краткого совещания и дополнительный список мелочей требуемых ему предоставили: нитки — иголки, ботинки альпинистские с шипами — полтора десятка, гвозди в ассортименте, инструмент строительный различный, противогазов с десяток, снасти рыболовные, два бочонка мёда, гитара, громкоговоритель, ну, и так далее — на три листа список, почерком убористым. Прочитал всё это Профессор, глубокомысленно в затылке почесал, хмыкнул недоверчиво, но, ничего — дал команду всё просимое предоставить — из того, что в наличие имелось.

Настало время под землю, в полном соответствии с достигнутыми договорённастями, спускаться.

— Помимо вас, — Профессор говорит, — В шахте уже находятся тридцать чиго и двое белых, один из них язык чиго прилично знает. Всем им, как и вам впрочем, свобода обещана — в случае успешного завершения мероприятия. А также, дополнительно доходчиво объяснено, что ваша троица — главные, коим подчиняться следует беспрекословно, мол, только по вашим рекомендациям свобода, в конечном раскладе, предоставляться будет. Понятен — ход?

— Вот как раз — по поводу свободы будущей, — спрашиваю, — Где у нас гарантии, что нас всех потом, по возвращении, не расстреляют — самым пошлым образом?

Улыбается Браун ехидно:

— Нет никаких гарантий, друзья мои, да и быть не может. Вы — дело сделайте, причём, хорошо и быстро — после этого и поговорим. Времени у вас — месяца три, не больше. Как только дублирующая шахта до третьего горизонта дойдёт — так и не нужны вы мне

станете, совсем даже — неинтересны. Так что, копайте там со всем усердием и прилежанием. Ладно, хватит воздух по-пустому сотрясать — прошу в клеть пройти!

Загрузились в просторную клеть, предназначенную для спуска в шахту, напоследок грузный камуфляжник две картонные коробки затащили, вышел, калитку, из толстых металлических прутьев сваренную, с лязгом захлопнул.

— В этих коробках, — откуда-то снаружи Профессор кричит, — Подробные карты всех тамошних выработок подземных, пригодятся они вам там непременно. Не благодарите, не стоит. Ну, как один русский космонавт говорил — «Поехали»!

Надсадно заскрипели канаты от трения о барабан самодельной лебёдки, клеть медленно и плавно начала опускаться под землю.

Звонкая капель, скрип канатов, чьи то тяжёлые вздохи — опускаемся в полной темноте.

Температура атмосферы заметно повышается, воздух словно густеет — становится душно и как-то неуютно.

Минут через пять клеть проходит через небольшое, слабо освещённое одинокой лампой накаливания, работающей явно от аккумулятора, прямоугольное подземное помещение, заваленное разнообразным хламом, площадью метров сто квадратных. Высота помещения — метра два, не больше. Ага, очевидно это и есть первый горизонт. А нишу эту — вырубили в качестве промежуточного лагеря, для складирования различных грузов.

Опускаемся дальше. Становится жарко, на лицах выступают капельки пота, все дышат тяжело, с заметным хрипом. Закрадываются сомнения: может это ловушка, и нас просто решили зажарить заживо? Хотя, зачем? Могли по-простому, и расстрелять, некоторых и изнасиловав предварительно.

Через семь минут — вторая подземная ниша, также слабо освещённая, по площади превосходящая первую раз в пять. В стенах угадываются чёрные прямоугольные отверстия: очевидно, на втором горизонте уже били горизонтальные штреки, проводя поиск следов древней цивилизации Атлантов.

Спуск продолжается. Вдруг, со всех сторон налетает живительная прохлада, стены шахты расступаются, где-то далеко внизу приветливо мигают яркие огоньки.

Ещё немного, и клеть, касаясь дном каменного пола третьего горизонта, замирает. Дверь

открывается, выходим наружу.

Вот это да! Мы находимся в огромном зале, именно в зале — а не в «нише», или «помещении». Высота потолков — метров двадцать, определить площадь зала с ходу не удаётся, но ясно, что речь идёт о многих тысячах метров квадратных. Совсем не похоже, что это — творение рук человеческих.

Рядом горит несколько масляных ламп, но всё равно — вокруг таинственный полумрак, плавно переходящий в полную черноту.

По сторонам угадываются ящики и тюки с различным грузом, вокруг клети собрались люди — наши будущие товарищи по предстоящим поискам.

Из группы встречающих отделяются двое: высокий худой старик, одетый в удобную походную одежду, и низенький полный юноша в очках, облачённый в деловой офисный костюм с бордовым галстуком в синий горох, смотрящимся здесь, под землёй, достаточно комично.

— Разрешите представиться, господа мои, — негромко произносит старик, снимая с головы потрёпанную ветрами широкополую шляпу, — Джек Негро, карибский охотник, к вашим услугам!

— Томас Смолл, горный инженер, — звонким фальцетом представляется его разодетый в пух и прах товарищ.

Представляемся в свою очередь, Мари говорит несколько приветственных слов в адрес чиго, стоящих чуть в отдалении, Джек старательно переводит. Чиго слушают явно недоверчиво, хмурятся и отводят глаза. Ну вот, старик по просьбе Мари, передаёт приветы от Айны и Аймара. Индейцы явно впечатлены, подходят ближе, задают вопросы.

Мари, взяв старого охотника под руку, отводит всех чиго в сторону, начинает обстоятельную беседу. Как же иначе, она в нашей группе всегда отвечала за установление дружеских контактов с местным населением.

Я и доктор Мюллер начинаем дотошно расспрашивать горного инженера.

По словам Смолла, складывалась следующая картинка.

Джека Негро люди Профессора поймали пять лет назад, в Сизых Болотах, где он отлавливал молоденьких анаконд — по заказу местного цирка. С тех пор он приставлен к чиго — в качестве переводчика и дипломата. Поначалу кочевряжился, голодовку даже объявлял, потом ничего — прижился, да и чиго его здорово уважают, он для них — единственный белый был, до появления Бернда, понятно, который к ним относился по-человечески.

Самого же Томаса Смолла люди Эстебана, по заказу мистера Брауна, выкрали два года назад с одного гватемальского медного рудника, где он работал главным проектировщиком подземных выработок. Поняв, что он человек мягкий и безвольный, церемонится не стали — сразу избили достаточно сильно и к работе приставили, смутно пообещав освободить за хорошую работу лет через несколько. Томас и смирился — по его словам.

Понятное дело, что мы с доктором — люди недоверчивые, потому как — битые перебитые реалиями этого Мира.

Должен был Профессор Браун с нами под землю своего человека послать. Всенепременно — должен был, не бывает иначе на этом Свете поганом.

Кто же это у нас — казачёк засланный? Охотник старенький, или этот "белый воротничёк"? А, может, оба?

Как бы там не было, будем за этими гавриками тщательно присматривать, тем более что у шпиона гнусного и оружие где-то поблизости — должно быть припрятано.

— С обвалом то — как оно случилось, — продолжает Смолл, очочками своими возбуждённо блестя, — Я тогда наверху был, поднимался — в карты свежие поправки внести, ящики с находками очередными сдать, свежие заказы на продовольствие и взрывчатку сделать. Поэтому могу рассказать только со слов Джека, он тут у клети тогда был в качестве дежурного оставлен. Так тут заведено — когда основная группа проходчиков в дальние коридоры уходит. Из этого зала, мы его называем «Парадный», коридор в другой зал ведёт. Совсем недлинный коридор, метров сто. Вы уже, наверное, поняли, что все выработки третьего горизонта — не мы создавали? Да, это всё ещё от Древних осталось, то ли Атланты эти пещеры выкопали, то ли кто другой, нам неизвестный. Так вот, второй зал, он называется «Загадочный», та ещё штукенция: потолки в нём высоченные — более ста метров, стены отвесные, а при этом — с разных уровней высоты ходы горизонтальные отходят. Причём, нижние ходы — широкие, слон пройти сможет, а те, что на высоте начинаются, узкие — человек средней комплекции с большим трудом может туда протиснуться. Бернд с командой, всего двенадцать человек, двух вооружённых охранников включая, по широкому нижнему штреку на разведку ушли, в Парадном зале Джека дежурным оставив, а в Загадочном зале — чиго-подростка Мелви. С Бернда, по такому случаю, даже ножные кандалы сняли, только лёгкие наручники полицейские оставили. Дальше — совпадение фатальное. Тот склад, что рванул на поверхности, как раз над подземным коридором, по которому основной отряд разведчиков ушёл, и находился.

Завалило этот коридор плотно, но, в самом начале — только на выходе из Загадочного зала. Мелви с ними даже переговаривался недолго, потом в коридоре опять начались обвалы, разведчики поспешили уйти вглубь хода. Коридор сейчас полностью завалило, но, судя по всему, все наши успели целыми уйти.

— А куда коридор этот заваленный ведёт? — Спрашиваю.

— Как это — куда? — Смолл даже удивляется, — В следующий зал, понятное дело, а из того зала — следующий коридор….. Да тут такие лабиринты нарыты — только держись.

Доктор Мюллер уточняет:

— Следовательно, наша первая задача: освободить от завалов тот нижний коридор, что от Загадочного зала отходит?

— Безусловно, так, — кивает головой горный инженер, — Но, не совсем. Первым делом, надо в порядок штрек привести, что Парадный зал с Загадочным соединяет. Его тоже завалило немного, верхняя кровля просела местами. Мелви то по нему ели-ели прополз, ободрался весь, это при том, что он у нас мелкий и худой. А ведь нам в Загадочный зал и оборудование всякое затащить надо, и крепёжный материал. Так что, придётся этот штрек восстанавливать — в обязательном порядке. Да что там — в пустую говорить! Пойдёмте — покажу, он тут недалеко совсем начинается.

Зажгли ещё парочку фонарей, пошли за Смоллом. Метров через триста в каменную неровную стену упёрлись, а вот и коридор подземный, имевший некогда прямоугольный профиль. Нынче же потолок хода просел и угрожающе выгнулся вниз, на полу громоздились валуны, выпавшие из верхней кровли и боковых стен. Проползти то по штреку, наверное можно, но уж очень страшно — вдруг, какой камень неловко заденешь, и потолок окончательно тебе на голову рухнет? А ещё и грузы всякие в Загадочный зал доставить требуется. Прав Смолл, здесь серьёзный ремонт требуются. Так прикидывали, эдак — меньше чем за три недели не управиться.

Вернулись к клети, сообща составили план работ предстоящих, на смены разбились, бригадиров назначили. Мари, которая с чиго уже окончательно нашла общий язык, попросила нас с доктором продемонстрировать окружающим наши татуировки Че. Продемонстрировали — окончательно сомнения индейцев развеяв.

Ну, что ж, похоже — сработаемся.

 

Глава двенадцатая

Подземные байки

Через четыре часа первая смена, в состав которой вошли Смолл, Негро, я и пятнадцать чиго, приступила к ремонтным работам, остальные улеглись спать.

Мне бригадирить в основном пришлось, раненное плечо не позволяло полноценным физическим трудом заниматься.

Плохо, конечно, что во второй смене переводчика нет, да ничего, похоже, что чиго настолько Мари очарованы, что понимают её даже не по жестам, а по глазам — только она о чём подумает, взглянет, собираясь руками что-то изобразить, а они уже делать начинают, улыбаясь при этом. Мистика какая-то, право.

Технология восстановления штрека оказалась совсем нехитрой: берутся толстенные брёвна, нужной длинны, подставляются наискось под провисшую кровлю, после чего по их нижним частям (одновременно работаем с несколькими) осторожно ударяем специальными деревянными кувалдами. Кровля постепенно выпрямляется, брёвна меняем на более длинные, с пола штрека убираем тяжеленные камни, выпавшие из стен во время обвала, потихоньку продвигаемся вперёд. За двенадцать часов смены прошли метров шесть — семь, Смолл этим темпом остался полностью доволен.

Работаем как проклятые, себя не жалея, смена — сон, снова — смена….

Сволочная эта работа. По стенам штрека сочится ледяная вода, смешиваясь с каменным крошевом, образует потоки вязкой грязи, переливающихся за края ботинок. Брёвна сосновые тяжеленные, килограмм по двести пятьдесят — руками не обхватить. Спины ломит невыносимо, руки-ноги в синяках чёрных, все простуженные нешуточно — сопли рекой, канонада от кашля не прекращается ни на минуту.

Не смотря на всё это, держимся, лопаем анальгин, доктором Мюллером выдаваемый, вёдрами пьём чай с мёдом.

С личной гигиеной только всё плохо. Холодной воды — море, вернее — целый ручей, что недалеко от штрека восстанавливаемого располагается — вытекает прямо из стены Парадного зала, метров через двести уходит вниз, под каменный пол — через природное отверстие. Но вода там — ледяная, а использовать аккумуляторы для нагрева воды — роскошь непозволительная для нас.

Неожиданно Мелви находит в дальнем конце Парадного зала несколько горячих камней.

Это уже что-то: вычистили четыре пустых столитровых бочек — из под химии какой-то, которая использовалась раньше при вертикальном бурении горных пород шахты, установили на тех горячих камнях. Половина — для мытья тел грязных, другая — для постирушек. С начале смены двое дежурных их водой из ручья наполняют, к концу смены двенадцатичасовой тёплой воды — хоть залейся. Очерёдность купания в бочках тупой честный жребий устанавливает, ни каких тебе привилегий пакостных — демократия полная — все строго по очереди, друг за другом в бочки влезают. Сомнительна такая гигиена, но ничего не поделаешь — другой то нет.

Как-то совсем незаметно для себя — вработались.

И рана моя неожиданно заживать начала — ускоренными темпами. Уже почти наравне со всеми тяжести таскал, поблажек себе не позволяя.

Кончается смена, моешься в бочке, с удовольствием нешуточным, потом — переодеваешься в чистое, стираешься. А затем — полная расслабуха — сытная еда (завтрак? обед? ужин?), неторопливые беседы у костерка, разожжённого из сосновых щепок и остатков фанерных ящиков.

На продовольствие Браун, явно, не экономил. В основном, конечно же, консервы, но, в ассортименте серьёзном: омары, крабы, оливки, грибы, тушёная кенгурятина, овощи разные, даже чёрная икра, иранская — правда, имелась. Да, и со спиртным никаких проблем не было: виски шотландские, русская водка, аргентинские сухие вина, текила….

Так что, после смены время до сна даже с некоторым удовольствием проходило, в разговорах интересных.

Томас Смолл — рассказчик аховый, в том смысле, что хреновый вовсе. Только и может рассказывать, что о горных выработках разнообразных, да и своих годах студенческих, в Нью-Йорке проведённых.

Зато, старикашка Негро — много чего полезного наболтал.

Вот лежит он на шерстяном пледе, рядом с костерком постеленным, курит свою вересковую трубочку, мечтательно в потолок Парадного зала уставившись, и повествует вдумчиво:

— Когда, три года назад, до второго горизонта дошли — тут всякие странности и начались.

Стали камеру расширять, горную породу наверх поднимая, из стенок газ какой-то посочился странный. Зеленоватые такие струи из горных каверн начали местами выходить. Кто ту зелёную взвесь вздохнёт — тут же в идиота полного превращается: на пол падает, начинает в конвульсиях биться, ругаясь на каком-то языке незнакомом. Человек пятьдесят, правда — чиго все, на поверхность подняли. Что с ними дальше случилось — не знаю, пристрелили — скорее всего. Справились с этим на удивление быстро — как только низкочастотную станцию радиосвязи туда затащили — так и пропал тот газ дурманящий. Стали горизонтальные ходы по развалинам Древнего Города бить — новая напасть: комары здоровенные из этих штреков вылетать принялись. Пробуришь скважины горизонтальные, тротил туда заложишь, подорвёшь, только пыль от взрыва осядет — из забоя десяток другой комаров здоровенных вылетает — и давай, жалить всех подряд. Некоторые после тех укусов — сразу умирали, некоторые только распухали во всех местах, но на целую неделю, — следовательно, тоже не работники. С комарами — месяца четыре мучались. Потом Профессор к нам Специалиста по насекомым спустил, говорят, из самого Парижа выписанного. Толковым тот Специалист оказался. По его совету к нам магнитофон доставили, а к нему кассету — с записью воплей стай голодных скворцов, что по осени на яблоневые сады фермеров во Франции налетают. Всё — пропали комары. Специалист, собой довольный, на поверхность поднялся. Только я до сих пор уверен, на все сто, что пристрелили там этого бедолагу сразу — напрасно совсем и радовался — то бишь. Много чего пакостного на втором горизонте было: и черви ядовитые с потолка падали, и пожары от коротких замыканий почти каждую неделю случались… Выдержали всё, пробились на третьий горизонт, то есть — в этот Парадный зал.

— Да уж, — Смолл вторит, — Никогда не забуду, как в этом зале в первый раз оказался! Ой, извините, Джек, перебил! Продолжайте — у Вас лучше получится, у меня, как всё вспомню, — одни сплошные эмоции.

— Дело было так, — Джек Негро, старый карибский охотник и следопыт, продолжает, — На третьий горизонт мы только месяцев пять назад вышли. Последняя шахтная перемычка прямо в Парадный зал и рухнула. Шум, грохот, пыль столбом поднялась. Выждали с часик, внизу — тишина полная. Клеть подогнали, загрузились: Я, Бернд, этот вот Смолл, Капрал Кью — как доверенное лицо Хозяина, чиго — несколько человек, да автоматчиков- бойцов — шестеро. Вышли из клети, осмотрелись — прямо перед нами чёрный Козёл стоит. Огромный — семь-на-восемь-восемь-на-семь, как Бернд тогда высказался. На самом деле, меньше, конечно, три-на-три-на-три, в метрах, понятное дело. Стоит, гад, и рычит — куда там стае тигров. Тут же стрельбу по нему открыли из всех стволов. Минут пять палили безостановочно, рожки- обоймы меняя, а ему хоть бы что. Отряхнулся, заржал глумливо, да в тот коридор, что сейчас ремонтируем, и убежал.

— Вот-вот, так оно и было, — горный инженер подхватывает, — После такого и исследовать эту местность стали не сразу, каждого шороха опасаясь.

— Ну и далее, — Джек продолжает, заново трубку набив, раскурив её, предварительно аргентинского винишка отхлебнув, — Здесь, на третьем горизонте хлопот хватало: то пропадёт группа разведчиков внезапно, то стрела бронзовая кому в плечо прилетит. Причём, полностью «бронзовая», не в том смысле — что бронзовый наконечник, полностью — бронзовая, из одного прута выкованная! Потом ту стрелу наверх отправили, Кью мне по секрету говорил, что какой-то хитрый анализ определил, что той стреле — двадцать тысяч лет!

Негро внимательно обвёл взглядом слушателей, словно проверяя эффект, произведённый последними своими новостями, и продолжил:

— Когда Бернда поставили Главным — по этим раскопкам, вот тут то мы и развернулись! Он то ничего не боялся, точно. По всем коридорам, что из Загадочного отходят, тогда прошлись. Недалеко, правда, но всё же! Разных рисунков наскальных насмотрелись, живности всякой странной. В одной пещере, где подводная речка текла, Бернд даже рыбы наловил — целое ведро. Без глаз вовсе — рыбины те были, но вкусные — в конечном итоге. Он нам из них рыбный суп сварил, называется — "Уха Строгановская". Вот ведь — вещь! Пальчики оближешь. А под ту уху — столько историй рассказал, как в России далёкой рыбу ловят……Вы, дон Андреас, тоже ведь из России? А с Берндом — ходили на рыбалку? Что, много раз? Расскажите — о самой лучшей, о самой — запоминающейся! А что такого? Ваша очередь — с точки зрения принципов демократических!

Трудно на это — найти аргументы, молчание оправдывающие. Придётся, видимо, рассказать.

— Великий Поход-

В моей жизни было множество рыбалок — успешных и не очень, летних и зимних, весёлых и тех, о которых — лучше не вспоминать….

Но эта — на месте особом.

Может — потому, что рыбалка эта получилась на удивление бесшабашной и какой-то бестолковой — относительно результатов конечных — а, может, и наоборот — успешной, как никогда. Это как посмотреть — с философской точки зрения, если.

Конец февраля, студёная зима, последние каникулы. Выезжаем на Кольский полуостров, к моим родителям, со мной — Генка Банкин и Бернд, люди проверенные многократно, виды видавшие.

Папаня встречает нашу банду радушно, стол накрывает, но, узнав, что мы порыбачить приехали, удивляется несказанно:

— Вы чего, — говорит, — С ума сошли? Разгар Ночи Полярной, спит вся рыба по ямам, холод собачий на улице, снегу метра полтора навалило. Бросьте вы дело это бесполезное, только намёрзнитесь до посинения — понапрасну.

Но мы стоим на своём — хотим рыбы половить, и точка.

Отец отвозит нас до озера Коловица. Вылезаем из машины, ещё светло, утро как-никак, но мороз приличный — минус двадцать пять.

Надеваем лыжи, на плечи рюкзаки навьючиваем.

— Видите тот остров? — Наставляет папаня, — До него — километров семь будет. Идите к его левой оконечности. Дальше — строго в том же направлении, ещё километров десять — выйдите на берег озера противоположный. Там избу найдёте. Нормальная изба, только печка дымит немного. Вот, около той избы и рыбачьте — в радиусе километра. Глубины там хорошие, до тридцати метров. В сезон, по весне — к майским праздникам ближе, там и голец крупный ловится, и палия, и налим, и окунь неплохой. Ну, удачи вам! Ровно через десять суток встречаемся на этом же месте.

Гул отъезжающей машины, остаёмся одни — бескрайняя белая гладь озера, покрытая чёрными точками островов, серая морозная полумгла.

Успеваем дойти только до намеченного ранее острова, неожиданно быстро темнеет, начинается метель. Дальше идём по компасу — час, другой, третий.

Но, на противоположный берег озера выйти так и не удаётся, кругом по-прежнему только ледяные торосы. Замёрзли нешуточно.

Вдруг слева по курсу, в полной темноте — то ли замечаю, то ли просто угадываю — ещё более тёмное, практически чёрное пятно. Двигаемся туда. Оказалось — крохотный круглый островок — метров пятьдесят в диаметре, густо поросший тоненькими молоденькими сосёнками.

Выбираемся на островок, готовимся к ночлегу — других вариантов просто-напросто нет, метель усиливается.

С большим трудом разжигаем из молоденьких сосёнок костёр, перекусываем на скорую руку. Дальше всё просто — двое спят, один без устали топором машет, огонь поддерживает, через два часа — смена караула.

Наступает утро, светлеет, метель стихает.

Оглядываемся по сторонам — островок находится где-то на самой середине озера — откуда вчера пришли, куда идти дальше — полная непонятка, за ночь метель все следы напрочь замела. Хорошо ещё, что бинокль с собой был, через полчаса на одном из берегов чёрную точку, передвигающуюся чуть заметно, засёк — машина куда-то поспешает. Следовательно, оттуда вчера мы и причапали. Определяемся на местности, завтракаем, трогаемся дальше. Отойдя от островка метров на сто, оборачиваюсь. А островок то практически — голый, за ночь большую часть сосёнок вырубили и в костре сожгли. Жалко, конечно, да что делать то было, не замерзать же?

Часа через четыре добредаем до берега — нет никакой избы! Куда дальше идти — направо, налево? А тут ещё Бернд лыжу сломал, как назло, да и стемнеет скоро опять, — Ночь то Полярную никто не отменял.

Бернд остаётся на месте, костёр на всякий случай разводит, мы же с Генкой идём вдоль берега, налево. Почему налево? Потому что — по барабану.

Через час находим избу — макушка крыши из сугроба огромадного торчит.

Банкин без сил падает рядом с этим сугробом, дышит тяжело:

— Калориев мне, калориев! — Просит.

Быстренько ножом делаю в банке со сгущёнкой две дырки, протягиваю Генке.

Банкин за десять секунд поглощает свои калории, жадно заедает снегом, вроде ничего — оклемался.

Генка, с моей лыжиной на плече, уходит за Берндом, я же откапываю вход в избу, начинаю обстраиваться, дрова на ночь заготовлять.

Уже в сумерках приходят ребята, усталые до невозможности.

Печка, сложенная из дикого камня, первые два часа дымит нещадно — дверь открытой держим, потом камни нагреваются, печь дымить перестаёт, закрываем дверь — внутри постепенно теплеет.

В честь прибытия на место готовим трапезу королевскую — кулёш рыбацкий, долгоиграющий.

Кулёш рыбацкий следующим образом готовится. Берётся большое ведро — литров на десять-двенадцать (в избе как раз такое нашлось), в нём варится каша пшеничка — размазня, жидкая очень. Одновременно в ведро бросается мелко нарезанная жирнющая свинина, а за пять минут до готовности — щедро крошатся сосиски, сардельки и колбаса разная. Классная вещь получается — вкусная и удобная. Удобная — в смысле на всю рыбалку хватает. На следующий день разогреваешь, даешь прокипеть, ещё куски сосисок-сарделек каких добавляешь, ну, и так далее.

Остатки, в конце концов, самые мясные и вкусные получаются.

Плотно ужинаем, чаем крепким запиваем наваристый кулёш, закрываем печную заслонку, ложимся спать.

Мне то — хоть бы хны, — ложусь, не снимая ватных штанов, в двух свитерах — чем теплей, тем лучше. А Бернду с Банкиным жарко, постепенно раздеваются до трусов, лежат на нарах и стонут, жару проклиная, наивные:

— Жарко очень, дышать нечем, воздуха бы свежего. Давай, может, дверь приоткроем?

На правах старшего по этой конкретной рыбалке, посылаю графьёв изнеженных на фиг, и благополучно засыпаю.

Просыпаюсь от холода нешуточного. Ну, конечно, барон с маркизом всё же дверь приоткрыли, засранцы, — всё тепло за десять минут и вышло наружу.

Приходится вставать, заново разжигать печь. Долбаная печка опят дымит не менее часа, потом камни опять нагреваются, закрываем дверь — и всё начинается по новой, — любители свежего воздуха опять начинают роптать и предлагать "открыть на минутку дверь". Дурдом какой-то, право. Но усталость, всё же берёт своё, успешно засыпаем.

Вот так всю неделю потом и мучились: то жарко, то холодно, то душно, то дымно.

С утра, даже не позавтракав толком — любой световой час дорог, отправляемся рыбу ловить, благо лыжи запасные для Бернда в избушке нашлись.

Усердно сверлим многочисленные лунки, меняем блёсна. Не смотря на все наши усилия, рыба клевать отказывается.

Усталые, как негры на хлопковых плантациях — в конце рабочего дня, возвращаемся на базу, без единого пойманного хвоста.

Усталые, потому как лёд то на озере знатный наморозило — больше метра толщиной. Пока одну лунку просверлишь — взопреешь нешуточно, а лунок таких за один выход — штук по пятнадцать на брата делать приходится. Да и мороз под тридцать стабильно держался, Генка даже кончики ушей отморозил слегка

Так продолжается четверо суток — рыба не клюёт, печка дымит.

На пятый день Бернд затосковал окончательно, и на рыбалку не пошёл, сидит себе возле печки, топором старым из полена ложку деревянную вырезает — время убивает. А мы с Генкой не сдаёмся — упираемся.

На шестой день два события случились.

Во-первых, мы с Банкиным по первой рыбине поймали: я гольца на два килограмма, Генка окуня полукилограммового.

Во-вторых, у Бернда ложка почти готовая в черенке сломалась — расстроился наш немецкий брат. На следующее утро новую вырезать начал, и вырезал таки до конца рыбалки — знатная вещь получилась. А в последний день ещё с нами опять на лёд вышел, и налима поймал неплохого. Вот так вот — у каждого по рыбине, честно добытой, образовалось.

В назначенный час выбираемся на дорогу, машина уже ждёт.

— Ну, что, бедолаги, поймали рыбки то? — Спрашивает папаня, насмешливо на наши физиономии похудевшие, в саже измазанные, поглядывая, — Устали, небось, замёрзли как собаки бездомные? Глупость свою несусветную проклинаете?

— Да, что Вы, дядя Женя, — бодро так Банкин отвечает, — Классная рыбалка получилась. Отлично отдохнули. Да и рыбы поймали — нам хватит вполне, больше и не надо.

— Действительно, здорово прогулялись, — вторит ему Бернд, — Куда как лучше, чем на пляже средиземноморском — пузом кверху валяться бестолково.

А я и вовсе промолчал, головой покивал, с друзьями соглашаясь.

Отец только плечами непонимающе пожал, да сплюнул себе под ноги беззлобно, мол, о чём с малолетками несмышлеными говорить — только время понапрасну тратить.

С рыбалки вернулись — сразу в баню. Удовольствие неописуемое. Стоит, право, десять дней мёрзнуть по полной программе, чтобы потом в баньку, натопленную на совесть, завалится. От души парились: парная — снег — парная, — и так много раз. Так поддавали, что мужики местные, матёрые, с полка слетали, матерясь сквозь зубы.

Допарились до состояния пятнистого.

Для тех, кто не в курсе — на Чукотке париться прекращают только тогда, когда всё тело малиновым становится и равномерно, при этом, покрывается мелкими белыми пятнами.

В этот момент кожа уже перестаёт температуру воспринимать — становишься под воду ледяную, или, наоборот — под кипяток крутой, чувствуешь, что вода по телу течёт, а вот какая она — горячая или холодная, — не можешь разобрать.

Интересно даже: а если бы мы двадцать дней на морозе просидели — двойной кайф в бане потом бы поймали, или как?

После бани приготовили рыбу пойманную — из окуня и налима уху сварили, гольца зажарили. Сели за стол, и под водочку, в полной тишине — умяли ту рыбу — будто обряд какой-то соблюдая.

А ложку деревянную, из полена вырезанную, Бернд до сих пор хранит — как реликвию, какую, бесценную.

Томас и Джек, историю эту выслушав, только головами недоверчиво повертели.

Мол, шутка какая-то получилась: обещал историю о самой успешной, самой запомнившейся рыбалке, а рассказал — чёрте о чём.

Хрень какая-то, с психологическим уклоном получилась.

Я даже ничего и объяснять не пытался, потому, как не дано иностранцам — Русскую Душу понять.

Сколь не старайся.

Подвиг неожиданный совершён.

Нежданно, негаданно….

— А, зачем, собственно? -

Иностранные корреспонденты вопрошают, -

— Славы — какой и нет, денег — также, и женщины толпами на шею не виснут……

— В чём смысл?

— Странные вы ребята — русские!

— А нет никакого смысла. Просто вот — захотелось так.

— Слава — тлен. Денег — ещё наживём. А, женщин этих — себе заберите.

— У нас у каждого уже есть — по одной. Больше — и не надо!

 

Глава тринадцатая

Мория

На двадцать четвёртые сутки восстановили, наконец, штрек полностью, вошли в Загадочный зал. Однако есть на что посмотреть, есть — чему удивиться несказанно.

Представьте себе подземную нишу, или, что вернее — большую комнату, имеющую форму идеального куба — с размером граней по сто метров.

В зале достаточно светло и без фонарей — идеально гладкие, словно отполированные какими-то строителями-гигантами, стены этого помещения беспорядочно усеяны тонкими желтоватыми прослойками неизвестной горной породы, светящимися в темноте.

Возле стен зала — читать газеты можно запросто, в центре — таинственный полумрак, к которому, впрочем, глаза привыкают достаточно быстро.

По середине трёх нижних вертикальных граней куба вырублены широченные квадратные ходы — несколько конных путников, за руки взявшись, спокойно проедут. Один из этих ходов — и есть тот штрек, который мы с усердием ремонтировали. Над каждым таким ходом, на высоте метров сорока над поверхностью пола, виден штрек, уже гораздо более скромный по размерам — человек в такой штрек, только сильно согнувшись, пролезть сможет.

Напротив хода, по которому мы из Парадного зала пришли, около четвёртой нижней вертикальной грани этого гигантского куба — гора разнокалиберных камней, — следовательно, здесь и был совсем недавно вход в четвёртый подземный коридор, по которому и ушёл на разведку отряд Бернда. Подходим к заваленному ходу — да, шутками здесь и не пахнет — всерьёз валило, хотя, судя по всему, верхний узкий штрек совсем не пострадал.

Просим высказаться Томаса Смолла — горный инженер, как-никак.

— Картина для меня — совершенно ясная, — солидно произносит Томас, явно польщённый своей ролью технического консультанта, — Те узкие верхние ходы — явно вентиляционные штреки, идущие строго над основными ходами. Через определённые отрезки в них, очевидно, вертикальные скважины малого диаметра пробурены — для свободной циркуляции воздуха во всей системе. Следовательно, все эти коридоры и штреки — достаточно длинные, иначе с вентиляцией и заморачиваться бы не стоило. Вообще, впечатляет всё это — на совесть сработано, грамотно. Похоже, эти древние строители горное дело досконально знали.

— Это что же получается, — Мари уточняет, — Если широкий подземный коридор в какой-нибудь подземный зал выходит, то и штрек вентиляционный — тоже?

— Естественно, такой вариант — весьма вероятен, — важно кивает Смолл.

Интересная информация, есть над чем подумать.

По случаю окончания первого этапа работ решили выходной устроить — устали все здорово — и физически и морально. Мари, несколько чиго себе в помощники отобрав, занялась приготовлением праздничной трапезы, остальные по Загадочному залу разбрелись — кто куда.

Было здесь на что посмотреть, все стены метров на пять от каменного пола — одно сплошное пано, состоящее, словно бы, из иллюстраций к роману, какому — в стиле фэнтези.

— Как это они сделали? — Доктор Мюллер удивляется, абсолютно гладкую стену руками трогая, — Такое впечатление, что картинки эти — изнутри нарисованы! Или, снаружи — а потом, лаком прозрачным покрыты. Да, умели эти Атланты всякое, в смысле —

технологиями разными хитрыми обладали. А техника рисунков какая — современные художники позавидуют!

Прав доктор, искусно всё это было на стенках изображено, каждая деталь прописана, все пропорции соблюдены.

Все картинки и рисунки условно можно было на три группы разделить.

Первая — разнообразные птицы и животные. Даже знакомые попадались: олени благородные, аисты, тигры, ящерицы, змеи. Вот — явно мамонт, это — тигр саблезубый. Но большинство — сплошная экзотика: орлы с двумя головами, лошади пятнистые — только вместо копыт лапы с когтями длинными, волки с головами очковой кобры, драконы огнедышащие — в ассортименте…..

Вторая — воинские баталии: высокие люди, в непривычных глазу доспехах, сражаются с какими-то гномами, с кентаврами, с другими людьми, восседающими верхом на здоровенных волках….. Тут и там мелькают вполне узнаваемые персоналии: хоббиты, орки, тролли, иные — всякие.

Но третья группа — самая интересная. В основном — космические корабли: и классические ракеты, и тарелки летающие, и пирамида трёхгранная с явно работающими двигателями, под основанием пирамиды закреплёнными. Правда, и попроще техника попадалась: автомобили, самолёты, шары воздушные, даже — велосипеды.

Сразу фраза вспоминается: "История человечества — по спирали развивается".

Вполне возможно. Хотя, глядя на эти картинки, можно предположить, что спираль эта является составной частью петли Мёбиуса. Иначе — как велосипеды с шарами воздушными объяснить?

Впрочем, не буду вас этими сентенциями загружать, мы же под землю отправились — товарища спасать, а не археологией, с философией вперемешку, заниматься.

Короче говоря, насмотрелись досыта на эти достопримечательности местные, обсудили у костерка, поели разных вкусностей, вином хорошим еду запивая, да и спать завалились, караульных выставив.

Проснувшись, отправили чиго, с Джеком Негро во главе, грузы необходимые из Парадного зала в Загадочный перетаскивать, а сами посовещаться уселись — что же, собственно, дальше делать?

Томас Смолл настроен был более чем пессимистично:

— Знаете, я вчера завал очень внимательно осмотрел. Плотно очень камни лежат, невозможно установить — какая часть штрека завалено. Может — многие десятки метров, может — километры. Мало совсем у нас шансов, работы там — на много месяцев. Да и взрывчатку я пока не рекомендовал бы применять — во избежание новых завалов в штреке. Даже и не знаю — что посоветовать.

— Да, основной штрек раскапывать — дело трудное, — соглашаюсь с нашим горным инженером, — а, если — вентиляционным штреком пойти? Есть шансы?

— И я про этот путь сразу подумала! — Мари мне вторит.

— Теоретически, конечно, возможно вентиляционным штреком пройти, — Томас кивает, — Но — как до него добраться то? Вход в него на высоте сорока метров, а то — и поболе, находится. Даже альпинисту опытному, по этой стене вертикальной, гладкой и скользкой, до него не добраться.

Посидели ещё, подумали — безрадостная картина вырисовывается.

— Эврика! — вдруг доктор Мюллер восклицает радостно, — Похоже, я придумал, как в вентиляционный штрек забраться. У нас ведь цемента в Парадном зале — несколько тонн имеется. Давайте — лестницу к этому шреку выстроим? Начнём чуть в стороне от завала, выйдем на высоту метров пять — начнём смещать ступени в сторону, более длинными их в одну сторону делать. Как раз прямо под вентиляционный штрек последние ступени и подведём!

Неплохая идея. Стали всё просчитывать: какая высота тех ступеней оптимальна, какая ширина, сколько таких ступеней всего будет, на сколько метров от стенки зала первая опорная ступень отходить должна — чтобы остальные ступени до нужной высоты достали?

Долго считали, пересчитывали, ругаясь и споря. А ведь, вытанцовывается вариант — и цемента хватит, если его с каменным крошевом пола смешивать в пропорции один к трём, и сроки работ предстоящих — вполне приемлемые: дней в двенадцать-пятнадцать можно уложиться, если работу круглосуточную организовать.

Приняли, в конечном итоге, единогласное решение — строить лестницу цементную.

Сутки на подготовительные работы ушли: триста мешков с цементом и доски широкие из Парадного зала притащили, в полу, недалеко от места будущей лестницы, выдолбили канавку длинную — для смешивания цемента, каменной крошки и воды, десяток носилок вместительных изготовили.

Вот и стройка началась.

Сперва опалубку из широченных досок сколачиваем, лопатами загружаем в канавку цемент и каменную крошку, заливаем воду, которую приходится таскать из Парадного зала, дружно выстраиваемся с двух сторон вдоль канавки, орудуем лопатами — бетономешалку изображая. Минут через двадцать загружаем полученную смесь в носилки, тащим к опалубке, вываливаем, трамбуем массивными деревянными плахами.

Вроде, всё просто, но одни носилки с грузом весят килограммов шестьдесят-семдесят, удовольствие — ниже среднего. Да и воды натаскать нужное количество — дело непростое совсем: до ручья, что в Парадном зале протекал — с километр будет, не меньше.

По мере застывания раствора передвигаем опалубку вверх. Лестница неуклонно растёт в высоту, затаскивать тяжеленные носилки по высоким и узким ступеням на нужный уровень становится всё труднее

Работа по ремонту штрека, соединяющего Парадный зал с Загадочным, уже детским лепетом кажется, сном желанным.

Руки, ноги и спину уже даже не ломит — эти части тела просто не ощущаются, нет их вовсе. Жизнь превращается в каторгу — проснулся, поел, отпахал до полной потери сил, поел через силу, доплёлся до спального места, рухнул, не раздеваясь, уснул тяжёлым сном — совсем без сновидений. Далее — строго по кругу.

Тогда-то я и понял, что означает словосочетание — "круги ада". Именно что — круги

Да, ещё через два дня, как работать начали, мыши летучие донимать стали. Начинаем опалубку сколачивать — стук от молотков по всему залу разносится — словно канонада от стрельбы артиллерийской батареи. Не нравится это летучим мышам ужасно, вылетают они стаями рассерженными из верхних вентиляционных штреков, где, видимо, и обитают, пикируют вниз с визгом устрашающим, норовя своими острыми зубами в нарушителей тишины вцепится. Мелви без мочки уха остался, с Мари одна особо шустрая мышь умудрилась бейсболку сдёрнуть и с собой в дыру штрека утащить.

Пришлось защитную команду организовать, вооружённую самодельными луками и пращами. Кардинально это ситуацию не улучшило, но всё же после того, как стрелки пару наглых особей подбили, мыши как-то поосторожней стали — не столько реально нападали, сколько просто пугали, летая и визжа под самым потолком зала.

Мыши летучие — ещё ладно, а вдруг как кто серьёзный из широких нижних коридоров полезет, шумом разбуженный? Как вспомнишь разных монстров, на стенках Загадочного зала изображённых, так и неуютно становится, тем более что и оружия огнестрельного у нас нет вовсе. Пришлось к каждому из трёх нижних коридоров ещё по одному дежурному приставить — с несколькими горящими факелами и строгим наказом: если кто чужой оттуда в зал полезет — тут же кричать истошно, и в наглую морду пришельца факелы горящие бросать.

И не напрасной, та предосторожность оказалась.

Как всегда — Мелви повезло. Только наша очередная смена началась, от коридора, что располагался справа от штрека заваленного, громкий крик раздался, затем — визг истошный, обиженный. Бросились туда, благо недалеко. Из проёма хода морда чёрная торчит, клыками полуметровыми украшенная, а Мелви храбро в ту морду двумя факелами длинными — тыкает. Тут уж кто во что горазд: я лично — пару мачете в пришельца метнул, так как искусству этому обучен, Джек Негро пращой своей завертел, крупные камни во врага метая, остальные — просто факела горящие. Короче, убралось существо непонятное обратно, вереща недовольно.

После этого пришлось караулы у нижних коридоров удвоить: один с факелами горящими дежурит, второй — с самодельной рогатиной на двухметровом древке.

Из-за такого постоянного отвлечения рабочей силы, строительство лестницы заняло практически две с половиной недели. На семнадцатые сутки залили раствором предпоследнюю ступень. Застынет она часа через три, можно уже будет и в штрек вентиляционный заглянуть.

Но не получилось ничего. Трамбую я с двумя товарищами-чиго эту ступень колотушками деревянными, вдруг, сверху шум непонятный раздаётся.

Голову приподнял — прямо мне в глаза человечек маленький смотрит, из проёма штрека наполовину высовываясь. Конкретный такой человечек: ростом метр десять — метр двадцать, но приземистый — что тот комод дубовый, широкий очень, глаза узкие и злобные, лицо бородищей густой заросло, на голове — шлем кованный, камнями цветными украшенный, на плечах — кальчуга блестящая. А главное, в руках тип этот топор боевой держит, лезвие топора синевой грозно отливает, и нацелено то лезвие — на меня непосредственно.

Не успел на это явление нежданное как-то отреагировать, рядом с первым незнакомцем — второй нарисовался: такой же грозный и сердитый, но в меня уже дротиком чёрным целится.

На что меня только и хватило — так это икнуть от неожиданности.

После чего человечки, словно по команде, как завопят, оружием своим потрясая:

— Мория! Мория! Мория!

Мои чиго тут же вниз от неожиданности полетели, кувыркаясь на цементных ступенях, один из них, как потом выяснилось, даже руку себе при этом сломал.

Я по ступеням спустился, изо всех сил стараясь, достоинство соблюдать, но — очень и очень быстро.

А на верху уже с десяток лужёных глоток скандирует:

— Мория! Мория! Мория!

 

Глава четырнадцатая

Снова вместе

От тех воплей все к лестнице сбежались, даже те, кто в отдыхающую смену входил, проснулись и к остальным присоединились.

— Ну, и как же это всё понимать? — Вопрошаю.

— Да, как раз то — всё и понятно, — доктор Мюллер отвечает, — Помнишь, у уважаемого мистера Толкинена — гномы, Подземное Царство, Мория? Вот, похоже, это оно и есть. То бишь, она — Мория, Страна Подземная. Атланты, очевидно, свою Столицу над Морией случайно выстроили. Потом прознали про существование Страны Подземной — вот те войны, что на стенах Загадочного зала изображены, и начались — с успехом переменным.

Атланты сгинули потом, а гномы тот Катаклизм всё же пережили, погляди — шустрые какие.

Действительно, шустрые: парочка мужичков уже по верёвкам на лестницу перебралась — беснуются там, рожи корча и оружием лязгая.

Впрочем, не долго они там отрывались.

Джек Негро свою пращу повертел — бац, одному из гномов по железному шлему камнем прилетело, слетел шлем с головы, звонко запрыгал по ступеням лестницы.

И минуты не прошло, как гномы обратно в вентиляционный штрек убрались, кричать вовсе прекратили, затаились.

Подобрал я тот шлем, с головы гнома слетевший, трофей — как никак.

Знатная штуковина: весь чёрный из себя, тяжёлый, в узорах кованных, каменьями крупными — красными и зелёными, покрытый.

— Так это — рубины и изумруды настоящие, — Томас восхищается, шлем осматривая, — Если этот убор головной где-нибудь в Лондоне с аукциона продать — многие миллионы долларов выручить можно!

Отобрал я у Смолла шлем, и Джеку отдал — его же добыча.

Джек трофей свой повертел, размышляя, куда бы его положить на сохранение, а потом снял с головы шляпу, и шлем примерил — как влитой сидит. Следовательно, головастые они — гномы.

Посмеялись все, понятное дело, похохмили от души над Джеком, но недолго — потому как задумались о дальнейших действиях своих.

— Ерунда, какая! — Мари демонстративно уверенно заявляет, — Что нам эти гномы! Видали — какие они трусливые? Джек один камушек метнул — они и убрались восвояси. Что мыши летучие, что гномы эти — только попугать мастера. Как до дела настоящего доходит — так и разбегаются в разные стороны. Тоже мне — вояки!

— Напрасно, уважаемая фрау, Вы так беспечны и самоуверенны, — Негро ей возражает, свой новый головной убор поправляя, — Совсем другое я про этот народец слышал. Не трусы они вовсе, наоборот, бойцы — дай Бог каждому! А ещё — коварны и жестоки без меры, говорят. Так что — жизнь наша всерьёз осложняется.

Словно подтверждая слова старого охотника, весь Загадочный зал наполнился гулом и грохотом, вверх взметнулись клубы пыли. Вокруг ничего не видно, уши заложило намертво, а главное — совсем непонятно, что же это происходит.

Очень такое ощущение неприятное, впрочем, мне нечто похожее уже пришлось пережить, в Афганистане, в 1982 году проклятом.

Голову курткой замотал, на корточки присел — пережидаю, когда это безобразие кончится.

Стишок соответствующий тут же припомнился.

Несколько не по теме стишок, конечно, но ощущения возникшие — достаточно точно

Передаёт, вот и сейчас — струйка крови из носа потекла.

Через некоторое время гул и грохот прекратились, но пылевая взвесь в зале ещё минут двадцать висела, не давая возможности понять — а что же это было?

Стоны в зале слышны. Затеяли перекличку, поиск организовали, стараясь побыстрее раненых отыскать.

Нерадостными результаты оказались: двое чиго погибли — черепа проломлены, у троих — переломы рук-ног, остальные шишками и ссадинами отделались.

Первым доктор Мюллер догадался:

— Слава Богу — это не землетрясение, а то я уж подумал, что конец нам пришёл! Это просто гномы-засранцы несколько тачек камней из вентиляционного штрека вывалили.

Посмотрел я в сторону лестницы, так оно и есть. Только тачек этих, похоже, несколько десятков было: весь пол в радиусе пятидесяти метров от основания возводимой нами лестницы — камнями крупными завален, ступени нижние — с выбоинами солидными, на отдельных ступенях — каменюги, до низу не долетевшие, лежат.

Всё верно — гномов паскудных работа.

Не дожидаясь нового камнепада, убитых и раненых на руки подхватили, через штрек в Парадный зал ретировались, у входа караул, во главе с Джеком Негро оставили. Слабо караул тот вооружен: рогатины самодельные, пращи да луки — но, в этой ситуации, хоть что-то.

Раненых перевязали, убитых похоронили, наспех могилы в полу выдолбив, сверху — камнями засыпали. Дальше — что делать?

— Ничего у нас не получится, — Смолл вздыхает, — И в верхний штрек гномы нам войти не позволят, и нижний раскапывать не дадут — камнями сверху завалят. Труба — дело. Надо как-то наверх обо всём сообщить — пусть там уже решения принимают.

А, Мари, похоже, для себя уже всё решила наперёд: похудевшее лицо — решительное до невозможности, глаза огромные нехорошо так светятся — словно у дикого ягуара из джунглей.

— Я не отступлю, — кричит, — На штурм надо идти. Может — их там и немного совсем. Перебъём этих уродов — и вперёд! Что — трусите? Судя по количеству сброшенных камней — штрек вентиляционный дальше расширяется, иначе не смогли бы гномы одноразово такой камнепад устроить. А на просторе драться — совсем другие пирожки! Все козыри — у нас на руках! Если что — я и одна пойду!

Эта — пойдёт, и отговаривать бесполезно.

— Андреас, будьте другом, — доктор Мюллер говорит, спокойным таким голосом, где-то даже — равнодушным, — Если Вам не трудно — сходите за Джеком Негро, приведите его сюда, его мнение сейчас — не последнее.

Ох, знаком мне этот голос, не иначе — надумал что-то старикан, причём — серьёзное что-то.

По штреку к Загадочному залу прошёл, карибского охотника с собой позвал, Мелви в карауле за старшего оставил. А что? Паренёк хоть и молоденький совсем, зато битый уже этой жизнью — неоднократно и всячески.

Возвращаемся обратно — изменения некие уже произошли: инженер то наш горный, Томас Смолл, на полу верёвками спутанный сидит, к картонной коробке с консервированными ананасами прислонённый, а под его правым глазом — синяк багровый появился.

— Как это понимать прикажите? — Джек спрашивает, за рукоятку ножа охотничьего, что на его ремне в ножнах кожаных висел, хватаясь.

Не успел он клинок из ножен вытащить — двое чиго здоровенных, по знаку Мари, на его плечи навалились. Минута другая, и, связанный по рукам и ногам Негро, рядом со Смолом приземлился, спиной опираясь на фанерный ящик с тушёной кенгурятиной.

— И не стыдно? — Спрашивает, — Мы же с вами столько времени бок о бок трудились, не отлынивая. Как к родным к вам отнеслись, всё что знали — рассказали. А что — в ответ? В чём наша вина? Считаете, что мы с этими гномами — в заговоре коварном состояли? Так чушь это. Значит — какие-то другие претензии имеются?

Действительно, а что это Мари с доктором задумали, в чём смысл действа сего?

Герр Мюллер, заложив руки за спину, прошёлся перед пленниками туда сюда, вздохнул тяжело, и заговорил негромко, словно — чуть смущённо:

— Не можем мы отступить, потому как нет времени на другие варианты. Совсем — нет. Поэтому — нужно путь через этот штрек вентиляционный очищать от этих маломерок злобных. Без оружия огнестрельного — трудновато будет пробиться, людей положим — море. Исходя из вышеизложенного, просьба к вам, господа Смолл и Негро будет. Серьёзная такая просьба. Расскажите, где у вас оружие спрятано: пистолеты, автоматы разные, можно даже — в одном экземпляре, с минимальным количеством патронов, пусть с одним даже, вовсе. А? Ну, не верю я, что наш профессор Браун — лох чилийский, или, наоборот, самоуверенный — до глупости и осторожности потери. Не верю! Должен он был с нами в пещеру человека своего отправить — это азбука дел серьёзных. И оружие у такого шпиона, или — шпионов, где-то должно быть припрятано. Ребятки! Помогите, а? Отдайте — огнестрельное что-нибудь! Честью клянусь, памятью Че, — в живых оставлю, потом, когда всё кончится, на свободу отпущу! Может — по-хорошему договоримся?

— Вот, дожил, — Джек отвечает, достаточно спокойно, презрительно в сторону глядя, — На старости лет — в предатели записали. Слышал бы это Бернд — точно от смеха уписался. Нет у меня орлы оружия никакого, нож только был — да и тот отобрали. Хотите верьте, хотите нет. Что — пытать теперь старика будите?

Томас Смолл и вовсе ответить ничего не смог — губы дрожат, по щекам — слёзы крупные текут. А, что — очень даже образу рохли и размазни соответствует. Иногда за такой маской и прячутся агенты тайные, жестокие и безпринципные.

Мари в сопровождении двоих верных чиго подошла, не торопясь, куртку сняла, демонстративно медленно длинные рукава футболки закатала, из заднего кармана штанов походных нож швейцарский достала, оснащённый всякими отвёртками и кусачками.

Карибский охотник только в сторону сплюнул презрительно.

А Смолл, забился на полу, пытаясь от пут освободиться, заверещал тоненько:

— Что Вы задумали? Я ничего не знаю! Отпустите, ааааа!!!

По знаку доктора в сторону, метров на тридцать отошли.

— Знаю, что подло так поступать, — Мюллер говорит, — Да ведь и альтернативы и нет. Мари в любом раскладе в штрек полезет, значит — и мы с ней. Перебьют нас там, если огнестрельного чего не найдём.

— Это — точно, — соглашаюсь.

Смолл, в пыточном закутке, вопит всё громче и громче. Вдруг, со стороны подземного коридора, что в Загадочный зал ведёт, раздаются не менее громкие крики. Это Мелви вопит как резанный, руками призывно размахивая.

Дружно бросаемся за ним в коридор, вот и Парадный зал.

Здесь что-то непонятное происходит: у подножия нашей лестницы бетонной лежат трое гномов, дергаясь в судорогах, из вентиляционного штрека выползает облако белого дыма, растекаясь под высоким потолком зала молочной взвесью.

Из чёрной пасти штрека вываливается очередной гном, тряпичной куклой кувыркается по ступеням лестницы, за ним — ещё один, ещё…..

Всего девять фигурок корчатся на полу. Бросаемся к ним, обезоруживаем, связываем, прикладываем к посеревшим лицам смоченные в воде носовые платки и куски ткани.

— Интересное дело, — Мари произносит, хлопая ладошкой по щекам одного из новых пленников, — Похоже, это газ слезоточивый был, полицейский, только — очень неслабой концентрации. Кто же там, в штреке, хулиганил — враги, или — друзья?

— Скоро совсем и узнаем, — отвечаю, вдруг, неожиданно охваченный желанием пофилософствовать, — Хотя — откуда здесь друзьям взяться? А, если — враги хорошо вооружённые, то, знать, умирать придётся — в порядке обязательном. От нас уже и не зависит ничего. Тут уж — Судьбе всё решать. Стишок вот, даже, есть такой:

— Смотри-ка ты, они мало того, что живы, так ещё и стишками балуются! — Раздался сверху знакомый весёлый голос.

Так и есть, Лёха-бродяга на верхней ступени лестницы сидит.

За ним из штрека и остальные по одному вылезать стали: Айна — чумазая, но счастливая, Зорго — рыжей растрёпанной бородищей вперёд, Джедди, оружием увешанный, Маркиз — замыкающим…..

Говорите, не бывает чудес на свете?

Напрасно вы это совсем, потому как — бывают, лично с ними встречался, и неоднократно….

 

Глава пятнадцатая

Путь во тьме

Объятия, слёзы, смех, встречные вопросы друг к другу — кавардак полный, но — радостный. Случаются такие светлые моменты в жизни, о которых вспоминаешь потом долгие годы, стихи пишешь, романы толстенные…..

Пригляделся — судя по всему, не сладко нашим друзьям пришлось в путешествии подземном: Лёха сильно хромает, на чёрное короткое копьё, опираясь, у Айны — свежий волнистый шрам на правой щеке, у Зорго голова какой-то бурой тряпкой замотана, обе руки забинтованы. При этом лица у всех измождённые, похудевшие, копотью покрытые.

Чиго, как Айну увидели, словно с ума посходили — кланяются, словно игрушки заводные, ладони рук перед грудью сложив, лопочут что-то радостное. Потом медальон золотой, на груди у Джедди висящий, заметили — вовсе на колени перед ним повалились, тихонько повизгивая от восторга. Насилу удалось их успокоить и уговорить — с колен подняться.

— Пока не накормите, ничего не будем рассказывать! Последние сорок суток — только рыбой и мышами летучими питались, — вроде бы в шутку Зорго заявил, остальные — тоже, вроде бы в шутку, головами закивали. Но глаза у всех прибывших были, уже без всяких шуток, как у волков тощих из тайги сибирской — на исходе зимы лютой.

Сбегали мы с Мелви в Парадный зал, притащили в рюкзаках съестного — сколько влезло, да и вина несколько бутылок прихватили. Несколько чиго, нас обогнав порядочно, и воды тёплой в канистрах полиэтиленовых натаскали.

Возвращаемся — в зале на одного связанного гнома больше стало. Оказывается, Лёхин отряд с собой пленного приволок: такой же гном, как и прочие — в кольчуге, с чёрным металлическим шлемом на голове, только чумазый и худой.

Вновь прибывшие, уже наспех умытые, наше появление нетерпеливыми радостными возгласами встретили, слюну усердно сглатывая.

Накинулись на еду — лишь лязг челюстей и чавканье слышны, да ещё — урчание Маркиза, тушёную кенгурятину поглощающего, только новые банки успевай открывать.

Гнома тоже накормили, руки и ноги, всё же, развязывать не стали, Мелви с вилкой рядом приставив. Нормально получилось: пленный всё ко рту подносимое — глотал исправно, время от времени бурча набитым ртом что-то явно благодарное, на абсолютно незнакомом языке — певучем, богатым гласными.

Что интересно, Джедди ему пару раз ответил — на том же языке, как это и не странно.

— Ну, вроде наелись немного, — Лёха говорит, одной рукой Айну за плечи, обнимая, другой — откупоренную бутылку с вином, — Давайте вы сперва о своих приключениях расскажите, а мы — пока отдохнём, пищу переварим.

Рассказали, понятное дело, вернее — Мари, в основном, щебетала безостановочно, мы же с доктором Мюллером только редкие уточнения вставляли.

Когда речь о рисунках на стенах Парадного зала зашла, все отдыхающие сразу про свою усталость забыли. На ноги вскочили, ходят вдоль стен зала, языками восхищённо цокая. Минут через двадцать только вернулись, рассказ Мари дослушать.

— Значит, — Лёха щурится недобро, — Марка эти гады пристрелили. Жаль мужика, хотя, я и знаком с ним был — одни только сутки. А у нас, значится, имеется в наличие парочка шпионов потенциальных, до конца серьёзно не допрошенных, в смысле — не допытанных?

Мари покраснела слегка, смущённо в сторону глядя:

— Может, и не шпионы они вовсе. Просто — не было выхода другого, вот и пришлось…

Айна из под Лёхиной руки выскользнула, к Мари подошла, тихонько по голове погладила, что-то тихонько на ухо шепнув.

— Ладно, — говорит, — В души этих грингос я сама потом посмотрю. А пока, Джедди, рассказывай про наш Путь, твой язык — самый длинный под этими Звёздами, которые сейчас от нас сводом каменным спрятаны. Если что, Рыжая Борода поможет, он тоже — молчать не приучен, совсем.

Умеют, всё же, чиго выражать свои мысли красиво и доходчиво.

Зорго только крякнул возмущённо, но смолчал, потому, как с Айной спорить — дело бесперспективное и зряшное.

Джедди, не торопясь, раскурил коротенькую трубочку и начал своё повествование, поглаживая Маркиза, дремавшего на его коленях:

— Если бы я был писателем, то дал бы этой истории какое-нибудь значимое и красивое название. Например: "Путь во тьме". А, что — мне нравиться. А — вам? Впрочем — неважно, потом успеем ещё поспорить. Итак, приступим. Значится, распрощались мы с вами, когда засунул Капрал винтовку в нору, и давай палить безостановочно, верно? Так вот, напрасно Кью патроны переводил, нора то по-хитрому была вырыта — в виде полуокружности, с радиусом метров в пять. То есть: вот вход в склоне холма, а в десяти метрах от него — выход. Понятное дело, что сантиметров десять я не докопал, просто в перемычке тоненькой несколько дырок стилетом проковырял, так что всё, что снаружи происходило, я видел и слышал.

— А где же ты, дружок, научился такие ходы хитрые рыть? — Не удержался я от вопроса.

Смутился Джедди неожиданно, даже дымом табачным закашлялся, пришлось Мари долго его по спине хлопать. А мальчишка то, за время наших странствий, изменился здорово, повзрослел. Из Сан-Анхелино, когда в путь отправлялись — пацаненком сопливым смотрелся, а сейчас — молодой человек, жизнь уже повидавший, перед нами сидит. Обычный, в общем, молодой человек, вот только невысокий, да и уши у него странные: большие, круглые, жёлто-лимонные, бурой шерсткой густо обросшие. Впрочем, шёрстку с ушей и сбрить недолго, если надобность такая возникнет когда.

Откашлялся Джедди, вина предложенного отхлебнул из кружки эмалированной походной, и отвечает на мой вопрос, но — с видимой неохотой:

— Я и сам не знаю — где и когда научился этому. Дремало, видимо, это умение где-то на уровне подсознания, до поры до времени. А тут ситуация безвыходная образовалась, — вот, оно и проснулось. Инстинкт, так сказать, на генном уровне заложенный. Похоже, как это и не печально, я — хоббит, всё же! — И замолчал, размышляя о чём-то своём.

— Чего это, ты, Джедди, — скуксился? — Лёха интересуется.

— Тут всякий загрустит, — Айна, вздохнув жалостливо, объясняет, — Где же он теперь — половинку свою найдёт? Вот, я, Алекс, — тебя нашла. Ты — меня. У Мари — Бернд есть. А — он? Мало совсем — хоббитов в наших Краях осталось. Да, ничего, мальчик, ты, главное, надейся — всё и образуется.

Помолчали все, смущённо друг на друга посматривая.

А Джедди то — молодцом: винца ещё тяпнул, трубочку заново набил, раскурил, и давай дальше рассказывать, как будто и не было ничего:

— Убрались сатрапы, вас предварительно повязав, и, завербовав при этом, — на подвиги подземные. Аккуратно, землю внутрь норы загребая, перемычку тонкую вскрыл, нос наружу высунул. Хорошо ещё, что я — цивилизованный хоббит: и языки человеческие знаю, и фильмов разных — про шпионов там, про охотников хитрых, насмотрелся. Будь на моём месте какая-нибудь деревенщина хоббитанская, необразованная — тут же в ловушку, а затем и в частный зоопарк закрытый, угодила бы. Помните, Браун — сволочь жадная, Кью говорил, мол, надо капканов у норы наставить? Так вот, наставили — вдоль склона, в одну и в другую сторону от первого входа, проволока металлическая часто натянута, тонюсенькая такая. Еле разглядел — потому, как целенаправленно пакости всевозможные высматривал. Пришлось второй вход в нору на метр с кепкой вниз опускать, подкоп под самым нижним проводом делать. Минут через десять выбрались с Маркизом на волю, оглянулся: точно — провода-то от чёрного ящика отходят, не иначе, дотронься до одного из них — током, во-первых, шандарахнет, а, во-вторых, парочка ракет сигнальных в небо взлетит. Всё же, какая это полезная штука, Образование! Дальше, время не теряя, кота себе на плечё посадил, и к пещере, где Алекс с остальными должен был отсиживаться, поспешил. Насилу в густом кустарнике вход нашёл, пароль, "про жёлтую розу" в ту чёрную дыру проорал, откликнулись таки, значит — живы!

— Живы — это сильно сказано, — Зорго тут же откликнулся, — Всех мулов пристрелить пришлось, больно уж мучались от угарных газов, кричали истошно, — запросто внимание нежелательное к пещере привлечь могли. Да и мы с Алексом в лёжку тогда лежали, рвало — прямо на изнанку выворачивало. Если бы не старанья мадемуазель Айны — тоже, наверное, концы отдали бы.

Юная индианка только улыбнулась, совсем чуть-чуть, Лёхе для поцелуя щёку подставила.

Вздохнув печально, Джедди продолжил:

— Метров семьдесят — пещера узкая, петляет из стороны в сторону, дальше — в просторный зал выходит, где эти гаврики бедные и квартировались. Только с Айной их в чувство кое-как привели, шум снаружи послышался. Ко входу осторожно пробрались, выглянули — Господи Всемогущий, нам этого только не хватало! Два грузовичка, плотно забитых разномастным народом, подъехали, за ними — ещё одна машина, с вращающейся здоровенной бетономешалкой. Похоже, во время поисков «браунцы» всё же пещеру засекли, но особого значения этому не придали, ведь, по их разумению, всех диверсантов к тому моменту уже переловили. А теперь, когда горячка погони прошла, решили — чисто на всякий случай, о будующем уже думая, и вход в пещеру эту непонятную — замуровать плотненько. Стволов у них было — больше десятка, не решились мы бой с ними принять, отступили по коридору в зал, затаились — с оружием наизготовку. Минут через пятнадцать от входа взрыв раздался, за ним — второй, потом — тишина полная. Выждали немного, в коридор вновь полезли. Даже половину расстояния до выхода на поверхность не прошли — завалено всё напрочь. Хитрыми эти Браунские приспешники оказались: сперва пару зарядов тротиловых, в глубине пещеры установленных, рванули, а потом уже и место бывшего входа — забетонировали. Вернулись мы обратно, фонарики карманные зажгли, светильники масляные, тщательно зал подземный осмотрели. Ничего утешительного: небольшое совсем помещение — метров восемьдесят квадратных, других ходов-коридоров не наблюдается, в дальнем углу — крохотное озерко с чистой прохладной водой. Думай, не думай — выход один только наблюдается: взорванный коридор расчищать, сколько сил, да и продовольствия хватит. Хотя и шансов на успех — самый минимум при этом. Начали откапываться, благословясь. Трое суток колупались, устали до чёртиков в глазах, метров на десять всего к поверхности продвинувшись. А ведь там надо будет как-то и бетонную «крышку» срывать. Было у нас семь гранат с собой: три противопехотные осколочные, оборонительного назначения, ещё четыре — и вовсе полицейские, с газовой начинкой. Так что — сомнительно это всё. Вдруг замечаю: Маркиз активно вокруг озерца подземного скачет, уши хищно к голове прижав. Такое впечатление, будто охотится за кем-то. Тихонечко к тому водоему подошёл, фонарик в воду направил, резко на кнопку нажал. Две чёрные тени к стене метнулись и исчезли. Рыба крупная! Откуда она в лужице крохотной?

— Джедди! Про это же я тогда первый сказал! Совесть имей! — Разгневанной курицей закудахтал Капитан, — И, вообще, не жадничай, дай и другим рассказать!

Юный хоббит покорно замолчал, и повеселевший Зорго тут же взял нити рассказа в свои мозолистые руки:

— Итак, как только мне этот самонадеянный мальчишка рассказал про крупных рыбин, в крохотном озерке обитающих, я тут же смекнул — что-то здесь не так. Не может быть такого вовсе, образно говоря. Тут ещё выяснилось, что у Алекса, как у каждого уважающего себя диверсанта, в рюкзаке и ласты имеются, и фонарик специальный для плавания под водой. А я на море — с пяти лет, поэтому плаваю — каждая вторая акула от зависти позеленеет. Ласты напялил, фонарик включил, нырнул в то озерцо. Точно, под стеной вход имеется. Вынырнул, воздуха побольше набрал, заново в воду погрузился, да и поплыл по этому гроту подводному. Секунд сорок прошло, чувствую мозгом спинным — выплыл куда-то из туннеля, нет больше сверху каменного потолка. Всплыл на поверхность, фонариком из стороны в сторону поводил, понял, что сижу я в заводи какой-то реки подземной, широкой достаточно — до берега противоположного — метров сорок будет. Заводь то спокойная, но уже метров через пять течение сильное, прямо-таки — стремительное, белые буруны тут и там просматриваются. И, самое неприятное — метров пятнадцать выше по течению — водопад с высоты приличной падает. А это значит, что если на противоположный берег переплыть, то потом назад в заводь ни за что не выгребешь. Дорога в один конец, значит, получается. К своим тем же путём вернулся, доложил всё, честь по чести. Стали обсуждать действительность сложившуюся. Дальше пещеру заваленную разгребать — нет смысла большого, но и затея с форсированием подводной реки — тоже не фунт изюма без косточек. Во-первых, непонятно куда это речка течёт, может она на поверхность только километров через двести выходит. Во-вторых, за один раз много груза полезного с собой не утащить. В-третьих, выяснилось, что ни мадемуазель Айна, ни Джедди, про кота уже вовсе не говоря, плавать совсем не умеют. Долго сидели, спорили, ругались. В конце концов, порешали всё же — через реку подземную пробиваться, тем более что и вы где-то под землёй находились. Глядишь, и встретимся, если фишка правильно ляжет. Короче, упаковал я тщательно в мешок полиэтиленовый несколько фонарей масляных да спичек коробок, ещё разок нырнул, в заводи уже фонари по скалам расставил, зажёг, сориентировал так, чтобы путь будущий чётко освящён был, вернулся. Потом рюкзак тяжеленный на плечи повесил, в правую руку мешок, полиэтиленовый опять же, с котом в него посаженным взял, с Богом! Маркиз сперва спокойно себя вёл, будто понимал чего, но потом, когда уже под воду погрузились, забился, собака, — только держись. Чуть не потонул я, реку переплывая: течение бешенное волочёт куда-то, рюкзак ко дну тянет, а тут ещё котяра в мешке вертится — как тот хорёк декоративный в колесе. На берег пологий выбрался уже в метрах ста ниже по течению от заводи. Повезло — далее, метрах в пятидесяти, уже пороги, острыми скалами усеянные, начинались. Первым делом из другого мешка лампу мощную, на аккумуляторах работающую достал, включил, на реку направил — чтобы остальным, которые следом за мной через десять минут стартовать были должны, всё видно было. А кот всё бьётся в своём мешке, орёт истошно. Может, задыхается, думаю. Взял, да и развязал верёвки. Напрасно это я — данное чудовище, вместо благодарности, как в меня вцепится! Все руки располосовал, засранец, да куда-то в скалы удрал. Стою, кровью обливаясь, а мне ведь остальным помогать, как договаривались, предстояло! — От возмущения Зорго покраснел, разволновался, воздев руки к небу, то есть — к каменному своду Загадочного зала, словно призывая местных Богов, в свидетели такой вопиющей несправедливости.

Все слушатели посмеялись незлобиво, только Маркиз метнул в сторону Капитана из своих прищуренных глазищ парочку зелёных искр, и презрительно отвернулся.

Только выпив прямо из горлышка, бутылку белого аргентинского вина, Зорго немного успокоился и вернулся к прерванному рассказу:

— От кота сумасшедшего отделался, самые глубокие раны наспех лоскутьями, из собственной рубашки сотворёнными, перетянул, — и остальные показались. Вернее, сперва рюкзак брезентовый мимо меня по волнам пронёсся, следом — ещё какое-то барахлишко, а уж потом, — собственно пловцы наши. Как Алекс, балластом сухопутным по самую ватерлинию загруженный, не потонул? Для меня — вовсе непонятно. Несёт их поток — то одна голова из воды торчит, то две головы и шесть ног…. Та ещё картинка, однако. Пронесло страдальцев с бешеной скоростью мимо косы безопасной, да в ближайший валун и впечатало — со страшной силой. Ну, думаю, пришёл конец сподвижникам славным! Нет, смотрю, барахтаются ещё, болезные: Алекс обеими руками за валун намертво ухватился, а парочка сухопутных — за него, родимого. Верёвки схватил — и на помощь. Уж и не помню теперь — как, но вытащил всё же Джедди и мадемуазель Айну на берег. Мадемуазель то ничего, даже сознанья не потеряла, а Джедди — воды наглотался, лежит бездыханный, весь синий лицом из себя. Начал ему дыхание искусственное делать — тут же из темноты мне на спину Маркиз сиганул и зубами острыми в холку вцепился. Хорошо ещё Айна рядом была, кота отодрала от меня, что-то громко ему прокричала прямо в ухо, тот и успокоился, в сторонку, шатаясь, отошёл, да и закемарил под камешком ближайшим. Не иначе — гипноз, какой, хитрый, индейский. Тут и Алекс на берег выбрался, чуть живой — удар об валун он тогда на себя принял: вся спина — один сплошной синяк, правая нога сломана, хорошо хоть — перелом закрытым оказался. Хоббитёнка нашего быстро откачали, а вот что с Алексом делать? На перелом — полагается шину наложить, из чего только? Покумекали — сообразили: из двух Калашниковых, затворы, предварительно вынув, и бинтами сверху, слоёв в пять, туго обмотав. Просто отлично получилось, самая экзотическая в мире шина, хоть в Книгу Рекордов вноси! Отдохнули после всех этих приключений немного, отдышались, стали итоги подводить: большую часть поклажи река унесла, продовольствия осталось дня на два, всего один фонарик карманный работающий, лампа с наполовину севшим аккумулятором, да свечей с десяток. Оружия, впрочем, боеприпасов всяких, гранаты включая, навалом, только толку от этого — ноль круглый. Честно говоря, тоскливо мне тогда стало — никакими словами не передать! Пусть уж Джедди дальше рассказывает, что ли, тем более, что в темноте он не хуже Маркиза видит, следовательно, и запомнил всё дальнейшее лучше гораздо.

Зорго хмуро замолчал, и потянулся за своим кисетом, висевшем на поясе.

— Господа! — Тут же предложил доктор Мюллер, — Давайте отложим окончание этого интереснейшего повествования на некоторое время, и займёмся вашими болячками, ранами и переломами. Да ещё же и пленные у нас имеются, надо с ними определится, не говоря уже о подследственных, которые также решения своей участи заждались. А история эта — никуда от нас не денется, тем более что её финал нам уже известен: встреча состоялась, погибших — всего один. Вечная память — Марку! Но остальные — всё же, живы!

После недолгих пререканий, согласились, что доктор, в общем-то, и прав: пора и текущими делами заняться.

Капитан Зорго с Лёхой в распоряжение доктора Мюллера поступили — в качестве пациентов безропотных, Мари роль медсестры взялась исполнять, Джедди, в сопровождении дюжины чиго, пошёл с гномами пленёнными общаться, а мы с Айной в Парадный зал отправились, штреком подземным, дабы с Джеком Негро и Томасом Смоллом поговорить — вдумчиво и непредвзято.

Айна, она неразговорчивая совсем, поэтому шли и молчали себе, каждый о своём думая.

О чем индианка думала — секрет неразгаданный, а, я вот лично, за время того пути, успел стихотворение одно досочинить, начатое в Землях иных, многие годы назад.

 

Глава шестнадцатая

Дела текущие и "Путь во тьме -2"

Место, где подследственные располагались, и в полной темноте безошибочно можно было определить — по ругательствам изощрённым, которые старый Джек Негро без устали в темноту посылал:

— Засранцы засранные, недоделанные! Развяжите, матерей ваших всех, оптом и в розницу, руки затекли совсем, не чувствую уже! Попить хоть дайте, сатрапы дешёвые!

А, ведь верно, за всеми этими происшествиями часов пять прошло, не сладко узникам нашим приходится: сидят в полной темноте, связанные по рукам и ногам, в полном незнании — чего от жизни ждать дальше.

Зажёг я фонарь масляный, загодя с собой прихваченный, осветил место разговора будущего.

Допрашиваемых, Мари тогда грамотно расположила, так, чтобы друг друга совсем не видели, прикрутив к доскам неслабого квадратного ящика, до верху тротилом набитого, но — по разные стороны.

Карибский охотник к нам лицом сидел, прикрыв глаза от света неожиданно вспыхнувшего, но, не забывая при этом, оглашать недра Парадного зала площадной бранью. Судя по отсутствию на его лице видимых повреждений, Мари так и не успела с ним по душам поговорить.

Джек потряс головой, проморгался, и, наконец, смог рассмотреть подошедших. На лице его застыла гримаса непритворного удивления, рот широко раскрылся, а взгляд неожиданно потеплел, и, если так можно выразится, его глаза цвета утреннего неба — на западе, в ясный погожий день, — «заулыбались».

— Айна! — Негромко произнёс Джек, улыбаясь широко и радостно, — Ты откуда тут взялась? Ну, молодец, вовремя! А то меня здесь за гада какого-то приняли, думал — пристрелят скоро. Ты уж заступись за старика, расскажи им — кто такой Джек Негро. Расскажи!

Молодая индианка присела перед замолчавшим вдруг стариком на корточки, отрешённо уставившись в его глаза. Минут пять, в полной тишине длился этот необычный допрос, наконец, Айна перевела взгляд в мою сторону и задумчиво произнесла:

— Это правильный гринго. Его душа — чиста, как вода горного ручья. Он — наш друг, и пойдёт с нами дальше, до конца. А Мари — он простит, я попрошу его об этом.

Индианка заговорила на своём языке, произнесла всего несколько коротких предложений, но этого хватило: старый Негро радостно закивал, демонстрируя своё понимание и полное прощение по отношению к произошедшему.

Айна выхватила из деревянных, украшенных искусной резьбой ножен, клинок, отливающий в тусклом свете светильника тёмно-сиреневым, ловко перерезала верёвки, помогла охотнику подняться на ноги.

— Привет, Андреас! — Как ни в чём ни бывало бодро пропыхтел старина Джек, потирая свои занемевшие запястья, и, одновременно приседая на негнущихся ногах, — Ерунда, я уже всё позабыл. Да и вообще — на войне как на войне! Кстати, Смолл уже давно голоса не подавал, вы бы посмотрели — чего там как.

Дело старикан говорит.

Обошли ящик, фонарь на связанного Томаса направили. Да, здесь Мари с подозреваемым уже плотно пообщаться успела: на щеке горного инженера ожог багровый, нос на сторону свёрнут, из под вырванного с мясом ногтя правой руки кровь сочится — лужица приличная уже на каменный пол натекла. Лицо у Смолла — белее кафеля туалетного, голова запрокинута, глаза закрыты, из уголка рта тонкая розовая струйка вытекает.

По всем признакам — в бессознательном состоянии находится. Почему же это ресницы чуть заметно дрожат? Несведующий человек и не заметит, но, кто это здесь — несведущий? Уж точно, что не я. Притворяется, пень ясный. Только вот — зачем? Тем не менее, решил развязать несчастного. Нагнулся, узлы стал распутывать, тут рука Айны на моё плечо легла.

— Не надо, Андреас, этого делать, — скучным таким, безразличным голосом индианка говорит, — Павиан только в клетке безопасен, а змея ядовитая — только мёртвая безвредна. Отойди, пожалуйста, от этого притворщика.

Спорить, конечно, не стал, в сторонку отошёл.

А Смолл, тем временем, глаза открыл и на Айну уставился. Чего в том взгляде больше было: удивления, злобы или — страха смертельного? Трудно сказать, я же не психолог, какой, а так — авантюрист записной, правда — с многолетним стажем.

Айна над связанным Смоллом склонилась, и нож свой страшный, которым только что верёвки на руках и ногах Джека Негро перерезала, в грудь бедного горного инженера и воткнула — со знанием дела. Вошёл клинок в тело по самую рукоятку, из кости какого-то животного изготовленную, дернулся Томас Смолл несколько раз, глаза его широко раскрылись и застыли — навсегда, а душа — к Небесам отлетела.

Выдернула Айна нож из груди покойного, ногой об живот его уперевшись, вытерла лезвие клинка, кровью запачканное, о рукав своей куртки, да спокойно так орудие убийства (или — правосудия?) в ножны вставила.

— Что же ты наделала, девочка? — Джек забормотал, в обалдении полном прибывая, — Зачем же ты так?

Я и не стал вопросов никаких задавать. Понял уже, за время нашего короткого знакомства с этой девицей, что просто так, типа — сгоряча, она никогда ничего не делает.

И объяснит — причины поступка своего, если, конечно, нужным сочтёт.

Вот, сочла, похоже:

— К заходу солнца, в двадцати днях пути от Сан-Анхелино, за Синими Горами, рудник грингос находится. Розовое железо мягкое там добывают. Этот шакал, который человеком прикидывался, там начальником был. Лично кнутом индейцев — разных племён, бил, глаза вырывал, расстреливал. Душ погубленных за ним — больше, чем у нас троих пальцев — на руках и ногах. Теперь с него там — в Стране Снов, за всё спросят.

Айна прокричала что-то в темноту, тут же появились несколько чиго, отвязали покойника от ящика с тротилом, и уволокли куда-то, наверное — хоронить.

Возвращались в Загадочный зал в полном молчании, друг на друга не глядя.

Остальные наши товарищи, в отличие от нашей троицы, прибывали в отличном настроении. Зорго, по пояс голый, сверкая многочисленными свежими белоснежными повязками, жарил на костерке летучую мышь, предварительно ободранную и насаженную на железный прут. Рядом с костром беззаботно прохаживался доктор Мюллер, зажав в зубах мундштук любимой трубки, выпуская к потолку пещеры, клубы ароматного дыма.

Мари в сторонке постирушками наспех занималась. А Лёха, вольготно развалясь на походном раздвижном стуле и закинув больную ногу — свежезагипсованную, на картонную коробку с бренди, мурлыкал себе под нос любимый романс, небрежно перебирая струны старенькой обшарпанной гитары.

— Что с тобой случилось, picarilla? — обеспокоенно спросил приятель, едва только взглянув на Айну.

Индианка забралась к Лёхе на колени, обняла, и что-то жарко зашептала ему в ухо, вздрагивая всем телом.

Неужели наша амазонка, привыкшая людей хладнокровно на Тот Свет отправлять, умеет плакать? Да, дела…

Если, когда-нибудь, у этой парочки дети народятся, то кем, интересно, вырастут? Вполне возможно, что душегубами и душегубками, а может, наоборот, — поэтами и поэтессами….

Джек, одновременно — с очень хмурым Джедди, появившимся с другой стороны, подошёл к костру, и вкратце рассказал остальным о событиях, произошедших в Парадном зале.

Все слушатели — люди взрослые и серьёзные, так что рассказ этот спокойно выслушали, без эмоций излишних.

— Ладно, Бог с ним, со Смоллом этим, — доктор Мюллер говорит, трубку потухшую об колено, выбивая, — Давай, Джедди, завершай повесть свою — о путешествии вашем нелёгком. Кстати, чего это ты озабоченный такой? Гномы чего плохого наболтали?

— Давайте про гномьи россказни я чуть погодя поведаю? — Мальчишка спрашивает, — Вот дорасскажу уж об одном, а потом — и к свежим новостям перейду?

Никто против такого расклада возражать не стал, а герр Мюллер даже покивал одобрительно — уважают австрийцы, особенно — старой закалки, такое вот стремление к пунктуальности и порядку.

Джедди рассказ свой и продолжил:

— На чём это Капитан остановился? Ах, да. Перевязали Зорго, от кота пострадавшего, меня откачали. Потом припасы, через реку переправленные, подсчитали — прослезились. И еды мало совсем, да и со свечами и фонариками — труба полная. Впрочем, троим то из нас это отсутствие света искусственного и не помеха вовсе: выяснилось, что я и Айна, о Маркизе уже не говоря, в темноте всё и так видим прекрасно. Главное, что примус в целости сохранился, а к нему несколько запасных баллончиков с газом. Без этого уж и не знаю, что бы и делали — сырая пища, она к оптимизму не располагает. Первые несколько дней вдоль реки шли, через скалы и каменные россыпи перебираясь. Тут даже продовольствие удалось полностью сэкономить, потому, как очень ловко у Айны получалось рыбу камнями в реке подбивать. Ну, очень ловко, меня до сих пор завидки берут! Газ, правда, экономили, поэтому полусырой рыбка получалась, да и без соли к тому же. Да и ладно — не графья какие там! Потом, возле водопада шикарного, ход подземный обнаружился. Подумали немного — решили по этому ходу дальше следовать, тем более что через водопад перебраться — вовсе уж затруднительно было: широко река в этом месте разливалась, билась о скалы отвесные, такие водовороты по течению туда сюда передвигались — жуть страшная! Свернули в пещеру, по ней ещё несколько суток чапали, точнее не скажу, под землёй — время странно бежит.

— Это уж точно, — Лёха подтвердил, Айну бережно на коленях качая, — Со временем здесь определится можно только общими усилиями, с применением штурма мозгового, так сказать, и то — есть вероятность на сутки другие ошибиться. И, ещё штука интересная: когда вдоль реки шли, стал я к темноте привыкать — то ли отблески воды тому причина, то ли — ещё что. А когда в ход этот боковой вошли — всё, вообще ничего не вижу! Как маленький, словно прицеп за автомобилем, вперёд продвигаюсь, Айну за руку держа, другой рукой — по округе шаря, на всякий случай. Каждые два часа свечу на минутку зажигали, чтобы хоть какую-нибудь связь с действительностью сохранить. Да, невесело совсем там было….. Извини, Джедди, что перебил! Ты — продолжай, продолжай!

Мальчишка только улыбнулся:

— Что-то ты, дядя Алекс, сентиментальным стал, извиняться научился. К чему бы это? Уж, не к свадьбе ли? Да ладно — шутка. Короче, выбрались в зал подземный, который больше вашего Загадочного зала, да и Парадного — в разы, а может — в десятки раз. И от того зала — сотни, а может, и тысячи, ходов и штреков разных отходят. По какому из них идти — один Чёрт только знает. Лампу, на аккумуляторе уже подсевшем, до конца угробили, первые три десятка ходов исследуя. Напрасно всё: ходы эти короткими оказались — через метров триста- пятьсот каждый тупиком заканчивался. Хорошо ещё, что пока лампа работала, успели мышей летучих десятка четыре набить. Ещё в одном из тупиков сундук огромный обнаружился. Обрадовались все. Но не тому, что был тот сундук золотыми монетами набит под завязку, а тому, что деревянный — теперь можно было мышек летучих на костре жарить, газа то для примуса совсем уже мало оставалось. Куда монеты подевали? Там, в тупике штрека и оставили, по несколько штук на брата взяв, — чисто на память. Но делу это помочь не могло: ходов то — сотни и сотни, как определить — где же нужный, без тупика, в глубь Подземелья ведущий? Если бы не Айна, до сих пор бы там бегали, как бобики глупые, от голода тронувшиеся. Нет, ну до чего же, дядя Алекс, невеста у Вас умная, офигеть и не встать!

Айна, после слов таких, от Лёхиного плеча оторвалась, и на мальчишку с благодарностью посмотрела, чёрными глазами блестя. Да, а следов то от слёз на её щеках и нет, совсем, не умеет, всё же, плакать. Плохо это? Хорошо?

— Знаете, — Зорго говорит, тушку, на вертел насаженную, с костра снимая и разглядывая внимательно, с плотоядным огоньком во взоре, — За следующие две недели я так к этой мышатине, пусть и летучей, привык, что и не знаю теперь — как там, на воле, обходиться без неё буду?

И вонзил в жареную добычу острые зубы, похрюкивая от удовольствия.

— Позвольте продолжить? — дождавшись, пока все отсмеются, Джедди вежливо вопрошает, своё хорошее воспитание, демонстрируя, — Спасибо! Так вот, вспомнила Айна, что коты камышовые — созданья мало того, что умные, так ещё и чуткие очень — на запахи всякие. А воздух в сквозном штреке гораздо более свежим должен быть, чем в ходе тупиковом. Верная ведь логика? Вот только как Маркизу объяснить — что требуется от него? Посадили кота на валун, из стены пещеры выпавший, сами рядышком, на такие же камушки уселись, и давай Маркизу втолковывать, задачу боевую, так сказать, ставить перед ним. Я — по-английски и по-испански, Айна — на языке чиго, и ещё на пяти индейских наречиях. Целый час этот цирк бесплатный продолжался: мы с Айной в красноречие упражняемся, Алекс с Капитаном в сторонке хихикают, а Маркиз — сидит себе с важным видом, усами шевелит, внимает нашим речам. Потом, словно поняв всё досконально, соскочил со своего валуна, и в темноту пещерную припустил. Часов пять его не было, я уже волноваться начал. Является, морда довольная, урчит, об колени трётся, и головой в сторону мотает, словно за собой приглашая. Манатки быстро собрали, и за котом отправились. Что же вы думаете? Привёл нас Маркиз к ходу боковому, ничем от всех других не отличавшемуся, уселся на входе, и, давай мяукать многозначительно. Поверили коту, отправились тем штреком. Долго шли, то ли трое суток, то ли — пятеро. Устали все, с едой туго, свечи дожгли полностью. И, вдруг…. Айна первой шла. Вижу — налетел на неё кто-то: ростом невысокий, но широченный в плечах, тёмный весь какой-то. Гном это наш был, по имени Гамли, как потом оказалось. Секутся Айна с Гамли: у неё — мачете, у него — топор боевой. Так клинками машут — и в кино такого не увидишь. Умудрился гном Айне щёку рассечь — плохо дело, думаю. Тут над моей головой что-то тяжёлое просвистело, и гному — прямо в лобешник. Повязали, бедолагу, пока он без сознания был, тут же — крепко-накрепко, Айне щеку пластырем последним заклеили. "А, что это было?" — думаю, в том смысле — "Кто это гнома то оглоушил?". Оказалось — это дядя Алекс, который якобы в темноте ничего не видит, гранату без запала, ловко так метнул.

Улыбается Лёха:

— Когда гномий топор с лезвием Айниного мачете столкнулись — искра яркая сверкнула. Мне этого достаточно оказалось — чтобы ситуацию оценить. Ничего, мальчик, тут удивительного нет: с моё по этой Планете постранствуешь — ни тому ещё научишься, Бог даст.

— Ну, ну, оно — так, конечно, — Джедди головой лохматой недоверчиво кивает, — Через какое-то время пленный наш в себя пришёл, и давай вопросы, на своём языке, задавать. И, что удивительно, я его полностью понимаю! Чудеса, да и только! Прав был уважаемый мистер Дж. Р.Р.Толкинен, существовал в Средиземье язык всеобщий! Дальше — всё уже совсем просто было: мы ему вопросы задали, в той форме — какую при ведении действий боевых — применять разрешается. Про форму — это мне дядя Алекс потом уже растолковал. Оказалось, что Гамли этот, не совсем обычный гном. Нормальные гномы — они ребята трудолюбивые: копают себе веками ходы подземные всякие, сокровища ищут, камни драгоценные. А, Гамли, как бы это покороче объяснить? Одним словом — лентяй он страшный, каких гномий Мир ещё не видел. Прогнали его собратья. Далеко он от мест их обитания не ушёл, рядышком всё вертелся, подворовывая всё, что плохо лежит, продовольствие в основном, понятное дело. Отвёл нас Гамли к своей норе, там мы немного подкормились, фонарями, каким-то специальным маслом наполненными, обзавелись. Там нам гном и рассказал, что переполох среди прочих гномов место быть имеет: какие-то Громадины лестницу из жидкого камня строят — чтобы в Морию попасть. Сразу стало ясно, что это либо вы, либо — Бернд со своим отрядом, некому здесь больше шариться. Долго шли — ходами, ходиками, несколько ручьёв подземных вброд пересекли. Вышли в ту часть Мории, что рядом с вашей лестницей бетонной расположена. Постреляли немного, для пущего эффекта — гранаты полицейские, с газом слезоточивым, применили. Прорвались всё-таки. У меня всё. Финита!

— Отличный рассказ! — Говорю, — Поблагодарим, господа, нашего Гомера доморощенного!

Поаплодировали все, комплиментов мальчишке наговорили.

— А теперь, Джедди — доктор Мюллер напоминает, — Что там тебе такого неприятного гномы порассказали?

— Да, гномы эти…… - Юный хоббит сразу стал тучи грозовой мрачнее, — Тот зал, куда отряд Бернда направлялся, многие века уже — жутко секретный весь из себя, из него есть естественный ход на второй горизонт, и даже — на первый. Только ход тот — Дракон охраняет.

— Какой ещё — Дракон, на нашу голову? — Лёха от услышанного даже головой замотал, переварить услышанное пытаясь.

— Какой, какой, — Джедди бормочет, в каменный пол уставясь, — Здоровенный такой, огнедышащий, причём — совсем без кормёжки обходящийся….

А Мари — уже на ногах, и голос звенит — на всю округу:

— Значит, там — Дракон, а мы тут — на гитарках бренчим? Мышей летучих — пожираем, под вино марочное?

"Да", — думаю про себя, — "Сейчас оно начнётся…….".

Оно и началось……

 

Глава семнадцатая

Дракон

Схватила Мари в руки пустой рюкзак и заметалась вокруг костра, громко ругаясь:

— Обжоры какие-то! Всё, ну, всё съели!

Неоткрытую банку с персиками консервированными нашла — в рюкзак бросила, туда же — недоеденный шашлык из летучей мыши, из рук у ошалевшего Зорго вырванный.

Поймал её доктор Мюллер за руку, за плечи крепко обхватил.

— Девочка моя, — говорит, — Всё я понимаю! Но — две минуты, только — две минуты, подожди, пожалуйста! Просто — подожди и послушай! Дальше — всё вместе сделаем, хорошо?

Успокоилась Мари, рюкзак на землю бросила, замерла, руки на груди скрестив.

— Джедди, — доктор ласково так спрашивает, — А Бернд то с отрядом — живы? Не сожрал их Дракон тот?

— Живы, конечно же, живы! — Мальчишка торопливо заверяет, — Гномы говорят, что штрек, по которому Бернд со своими шёл, длинный очень — километров десять, а завалило — меньше половины. Так что, они в незаваленной части сидят себе, живые и здоровые, не даёт им Дракон из штрека в зал выйти. Но и вред им нанести не может: он сам на короткой цепи сидит, в противоположном конце зала подземного, ход на второй горизонт загораживая.

Тут и я решил в разговор вмешаться.

— Джек, — к карибскому охотнику обращаюсь, — Отряд Бернда при Вас же собирался, какой запас продовольствия они с собой взяли?

— Как обычно, двухнедельный, — Джек отвечает, — А воды в этом штреке хватает, через каждые двести метров — роднички крохотные.

Джедди рядом с ним стоит, голову кверху закинув, губами беззвучно шевелит — словно считает что-то в уме усиленно.

— С тех пор, как штрек завалило, — говорит, — Сорок пять суток прошло. В принципе, ничего страшного, они же там, наверняка, экономно продовольствие расходуют, поэтому…

Не успел он до конца фразу умную договорить.

— А-а-а-а! — Мари на всё подземелье взвыла, — Он же смертью голодной там помирает! Пошли вы все, умники, к матери нехорошей!

Схватила рюкзак и припустила, со всех ног, в сторону штрека, в Парадный зал ведущий, где склад продовольственный находился.

— Звезда моей души! — Лёха к Айне обращается, — Пошли Мари в помощь ещё несколько человек, пусть уж побольше еды принесут, да и вообще — пусть всего захватят, что в походе очередном может пригодиться.

Прокричала Айна в полумрак, нас со всех сторон окружающий, несколько коротких гортанных фраз — через минуту десятка полтора чиго вслед за Мари побежали: некоторые с рюкзаками и мешками заплечными, другие — с канистрами полиэтиленовыми.

Лёха, улыбаясь широко и чуть смущённо, тут же индианку к себе притянул:

— Какая же ты у меня молодец! Сама про канистры догадалась, конечно, воды нам нужно с собой будет взять, Гамли же предупреждал, что в этой части Мории с ней туго.

И давай свою зазнобу нацеловывать старательно, даже смотреть на это — неудобно как-то.

Тут война натуральная, хоббиты, гномы, Дракон — опять же, а у этих двоих — только глупости на уме…..

— Эй, эй, постойте-ка! — Герр Мюллер, будучи самым здравомыслящим и хладнокровным из присутствующих, вмешивается, — Что значит — «нам»? Вам, Алекс, здесь необходимо остаться. Во-первых, ноге Вашей покой необходим. Во-вторых, и здесь без Старшего по Базе не обойтись. За сладами присматривать надо, гномов пленных кормить, да и чиго, если при них авторитетного начальника не будет, могут в анархию впасть и глупостей разных натворить. Вам, я думаю, в помощь Джека Негро оставим — в качестве переводчика.

Айна лицом белее свежей простыни стала, если бы я не знал, что страх ей не ведом, то решил бы, что испугалась чего-то наша Валькирия, смертельно так — испугалась.

Вскочила, за спину к Лёхе перебралась, за плечи его держит, и смотрит на говорящего — глазами пантеры разъярённой, к прыжку страшному, смертельному, готовой.

— Ох, простите старика, — герр Мюллер, похоже, даже смутился, — Совсем с этими делами и забыл — о чувствах нежных. Конечно же, Джек с нами пойдёт, а фрау Айна при Вас, Алекс, останется, — в качестве Заместителя, и вообще… Да и чиго её слушаться гораздо лучше будут, чем мистера Негро. Извините уж — глупость сморозил, право…

Смешная ситуация, вроде, но никто и не улыбнулся, даже Лёха.

Наоборот, подумал о чём-то, глаза на несколько секунд прикрыв, и подытожил ситуацию — коротко и ёмко, как настоящему командиру и полагается:

— Значится так, в Морию идут: Мари, герр Мюллер, Андреас, Джек Негро, Зорго, Джедди, человек пять чиго — среди них Мелви, в обязательном порядке, как самый смышлённый. Старший группы — Андреас. Задача — Лёха задумался, — Задача простая — действовать по обстановке, предельно эффективно, при этом — предельно осторожно. Головы свои беречь — неукоснительно, связь — используя посыльных, поддерживать через каждые пять часов. Почему — через пять? Гномы говорят, что до Драконьего зала — десять километров, через каждые пять часов — нормально получается. Снаряжение — на усмотрение Старшего. Вопросы? Пожелания? Предложения? Нет? Тогда — выполнять!

Давненько это я Старшим не был, даже уже и не вспомнить — когда, лет десять назад, наверное. Впрочем, Лёхина логика даже очень понятна: Мари и доктор — лица родственными узами с Берндом повязанные, следовательно, в горячке ошибок непоправимых натворить могут; остальные, хотя люди и достойные, — членами Братства не являются, поэтому на моей кандидатуре свет клином и сошёлся.

Собирались быстро и слаженно. Правила оснащения мобильной боевой группы я ещё в молодости наизусть выучил. Тем более, что здесь упрощённая ситуация наблюдается: до Базы опорной километров десять всего будет, да и связь прямая обеспечена каждые пять часов — при помощи посыльных. Поэтому продовольствия с собой немного берём, в основном — для голодающих из отряда Бернда, которых ещё найти надо было. Воды — с десяток канистр, и для питья и — раны промывать, если таковые появятся. Источники освещения разные — много: свечи, фонари масляные, карманные фонарики, факелы армейские долгоиграющие. И, конечно, оружие и боеприпасы — в ассортименте максимальном. Плюсом — мелочевка разная: медикаменты, верёвки различные, снаряжение альпинистское, громкоговоритель — вдруг с кем издали переговариваться придётся…..

Наполовину собраться не успели — Мари показалась. Идёт, под весом рюкзака тяжёлого сгибаясь, с автоматом наперевес, усталая, лицо бледное, но глаза — горят, что костры индейские ночью, в джунглях тропических.

И, не просто «идёт», а целенаправленно так прямо к лестнице бетонной чешет — сразу видно, что намеревается в одиночку мужа спасать, не ждя никого. Героиня романа о любви неземной, одним словом, блин!

Но мы то — тоже не лохи карибские, какие-нибудь, предвидели такой поворот: и Лёха, с Айной в обнимку, на нижней ступени лестницы давно уже сидит, и доктор Мюллер с Капитаном Зорго невдалеке рюкзаки всякой разностью с усердием набивают.

Я в отдалении, чтобы не мешать предстоящему процессу воспитательному, оружие в порядок привожу — автомат, пару пистолетов. Это дело серьёзное, суеты не допускающее. Рядом со мной несколько чиго с усердием лестницу верёвочную мастерят.

Окружили сподвижники Мари плотно, давай ей что-то с усердием втулять. Дело ясное — о воинской дисциплине напоминают, о нетленном принципе единоначалия.

Сперва Мари возражала, руками размахивая, потом, видимо, прониклась, засмущалась, рюкзак с плеч сбросила, присела на него, и задумалась, лицо руками закрыв.

Через пару минут встала, ко мне подошла.

Лицо то виноватое, а вот глаза — по-прежнему нетерпеливые, упрямые.

Да, такую переделаешь, как же! Ни тот типаж, как Александр Бушков выражаться в опусах своих изволит.

— Андреас, — говорит, голосом пай девочки, — Погорячилась я немного. Конечно — мы одна команда. Ты — Старший. Обязуюсь слушаться беспрекословно, без всякой самодеятельности. Только — давай уж быстрее собираться. А? Давай — минут через десять — тронемся уже. А? Ну, пожалуйста!

И смотрит — глазищами своими бездонными, по щеке слеза ползёт. Да что там «слеза», слезища целая, огромная.

Что тут сделаешь, зверь я, какой, что ли?

Ускорили сборы — на сколько это было возможно, по соображениям здравого смысла.

Гномы, под руководством Джедди, ещё и план этой части Мории, укрупнённый, правда, нарисовали.

Вот и в путь пора, правда, лесенка верёвочная ещё неготова, да ничего: когда доделают — доставят, с оказией ближайшей.

Отряд я на две условные части разбил: мы с Мари и Мелви первыми идёт, налегке — разведгруппа, так сказать, остальные следом, нагруженные по полной, то бишь — шерпы несчастные.

По лестнице бетонной поклажу все вместе поднимали. Подняли, с оставшимися

пожеланиями добрыми громко обменялись.

— Эй, Андрес! — Лёха снизу орёт, — Не забывай посыльных регулярно посылать! И, вообще, всем — Удачи!

— И вам всем — не скучать! — Мари голосом, значимо повеселевшим, отвечает.

Сразу же и разделились. Вернее, эта наша передовая троица, будучи налегке, вперёд рванула — с места в карьер, куда там соратникам, тяжестью навьюченным, за нами успеть.

Первым Мелви двигается, с включённым карманным фонариком, хотя он ему вовсе без надобности особой, чиго — они в темноте и так отлично всё видят. За ним следом Мари, я, с автоматом наизготовку — замыкающим. Заодно и с гномьей картой путь наш сверяю, чтобы в сторону случайно не отвернуть. Благо, что мне и каска шахтёрская досталась, с фонариком в неё вмонтированным. Удобная вещь!

Штрек этот вентиляционный — узкий до невозможности, а с потолка ещё сталагмиты (или — сталактиты?) местами свисают, только голову убирать успевай. Изредка в сторону боковые ходы отходят: и такого же сечения, что и основной ход, и вовсе уж узенькие и низкие, прямо — норы какие-то. Кто в этих норах живёт, интересно? Километра через четыре и этот вопрос прояснился.

В свете фонарика, метрах в двадцати впереди от нас, три странных силуэта замаячили: такое впечатление, что крысы большие на задних лапах стоят, человеку обычному ростом — по колено, вернее, даже — хомяки, потому как — толстые очень. Обычные такие хомяки, только с кинжалами в лапах, на поясах — ножны висят. Вот так встреча, блин нерусский! Лопочут что-то, судя по всему на всеобщем языке Средиземья. Как назло — Джедди, язык этот понимающий, далеко отстал.

Здесь как бы два варианта возможны: первый — Джедди подождать, и попробовать конфликт назревающий, мирным путём порешать — с помощью дипломатических рычагов, и, второй — покрошить в труху, с применением оружия огнестрельного, препятствие неожиданное.

Мари, понятное дело, только второй вариант бала настроена рассматривать — вот уже щелчок негромкий раздался, это она пистолет с предохранителя сняла. Но пока ничего не предпринимает, помня о субординации и о военной дисциплине, на меня выжидательно посматривая.

Как Старший, принимаю нестандартное решение: достаём с Мелви пращи самодельные, камешки некрупные с пола штрека поднимаем, что незнакомцам сильного вреда не причинить, две минуты — и побежали хомяки прочь, визжа отчаянно. Вот один из них в боковую нору улизнул, второй, третий. Свободен путь.

Из рюкзака три факела армейских достал, поджёг, спутникам роздал.

Прикрепили факелы к стенкам штрека, на десятиметровом расстоянии друг от друга, рядом с тем местом, где хомяки в нору скрылись, на ручку центрального я жестяную коробочку подвесил — с запиской о происшествии этом, для товарищей, следом за нами идущих.

Остаток пути уже без происшествий преодолели.

Не обманули гномы, километров одиннадцать длиной штрек оказался, всего то часа два и шли по нему. Вот — светлей гораздо впереди стало, штрек расширился многократно, только вот в высоту таким же остался. Повернули за очередной поворот, похоже, финиш — совсем рядом провал глубокий угадывается, очевидно, это и есть искомый Драконий зал.

Дальше уже поползли осторожно, бесшумно практически, чисто — на всякий случай, кто его знает — что там.

Выглянул я аккуратненько так из штрека, бинокль к глазам поднёс — однако, картина маслом наблюдается — кисти художника неизвестного, но фантазией наделённого — сверх меры всяческой.

Светло достаточно в этом Драконьем зале: как и в Загадочном — все стены жилами какой-то горной породы, светящейся желто-зелёным светом, изрезаны. Только в Загадочном зале это прожилки тоненькие такие, а здесь — толстенные, именно что — жилы. Поэтому и светлее здесь, в разы. Зал то и не маленький совсем, до противоположной стены — метров четыреста будет.

Вот и он — Дракоша, сидит у этой дальней стены, прямо напротив нас, красавец писаный: приличный такой по размерам — как десяток слонов, если их вместе сложить, голова размером с легковой автомобиль представительского класса, сзади хвост — что тот трамвай городской, из двух вагонов состоящий. Если с дизайнерской точки зрения — эстетика сплошная: чешуя — местами тёмно-зелёная, местами — фиолетовая и сиреневая, глаза огромные — разных оттенков янтаря с чёрными зрачками, по спине — гребень солидный идёт серо-стального цвета.

Визуально — несколько тысяч лет ему, один такой сплошной Раритет антикварный.

Сидит наш красавец на цепи абсолютно чёрного цвета, толстенной, но короткой — метров десять всего в длину. И через каждые пять минут зевает устало, видимо, от старости.

— Ну что? — У Мари спрашиваю, — Как он тебе?

Отвела она свой бинокль в сторону, глаза восхищённые, сияющие от удивления, на щеке слеза умилительная.

— Ничего в жизни красивее не видела, — говорит, — Просто обалдеть! Жалко его, Дракона, до слёз!

— Почему это? — Как-то я сразу не поспел — за её логикой.

— Ну, как — почему? Он такой симпатичный, а нам его — замочить безжалостно предстоит, при любом раскладе. Ведь так?

Подумал я немного: а ведь Мари права, по любому — Дракона убивать придётся, забыв, напрочь, о моральных аспектах и нормах этического характера.

 

Глава восемнадцатая

Смерть Дракона

Шепотом мы с Мари переговаривались, но, видимо, спугнули этим несколько летучих

мышей, где-то рядышком на стене Драконьего зала квартировавших. Закружили крылатые

твари прямо над входом в наш вентиляционный штрек, завизжали мерзко и тревожно. Осторожней, на будущее, быть следует.

Вдруг, откуда-то стрела, явно из лука выпущенная, прилетает. Меткая стрела — самая жирная мышь тут же камнем вниз рухнула.

Мари от радости чуть в ладоши не захлопала — знать есть внизу живые, отличная просто новость!

Дракон тоже на мышиный шум отреагировал: голову лениво приподнял, пасть слегка приоткрыл, да и пыхнул огнём. Штрек тёплым воздухом сразу наполнился, летучие мыши в разные стороны разлетелись, две из них, при этом, искрами яркими вниз, по параболе замысловатой, отправились.

Какая же у него «дальнострельность» однако, силён, бродяга!

Мелви, снабдив устными указаниями и парочкой записок, назад отправили — со срочными донесениями о текущем моменте.

Я не успел даже о дальнейших действиях поразмыслить хорошенько, а Мари уже из кармана куртки моток верёвки достаёт, к концу верёвки медальон привязывает, пару гаек металлических.

— Рядовая Мюллер, — говорю, голосом начальственным строгим, в шутку вроде бы, — Доложите о своих предполагаемых действиях!

Засмущалась девушка немного, потом, словно бы правила Игры "Командир — подчинённый", окончательно приняв, чётко рапортует:

— Считаю целесообразным вниз записку доставить. Судя по стреле — там её примут, особенно учитывая то обстоятельство, что вход в основной штрек, где предположительно размещается искомый отряд, находится прямо под нами. Записка находится в медальоне. Данный медальон — подарок Бернда на нашу ситцевую свадьбу, играет роль опознавательного знака, гайки — для утяжеления посылки.

Действительно, молодец! Всё правильно сообразила. Но, всё же, не могу не поинтересоваться:

— Рядовая Мюллер, не будете ли Вы столь любезны — ознакомить своего, пусть даже и временного — только на данную конкретную операцию, но — Командира, с содержанием этого послания?

Совсем Мари засмущалась, покраснела вся, глаза смущённо потупила.

— Андреас, — говорит, — Ну, не будь таким занудой! Там, в записке, очень много личного. Ну, очень много, и очень — личного! Сам же всё понимаешь! А? Ты не подумай — там и по делу много чего есть: и про наш численный состав, и про то, где кто из нас сейчас находится, и про наличия оружия, боеприпасов…А? Можно, я всё эту конструкцию — вниз осторожно, со всей предосторожностью, опущу?

— Выполняйте, рядовая! — отвечаю, улыбаясь про себя, — Только минут через десять, пусть наш Дракоша, после мышиных воплей, успокоится окончательно.

И пяти минут не прошло, а Мари уже понемногу к выходу из штрека вентиляционного ползком продвигаться начала, в правой руке моток верёвки с остальными причиндалами сжимая. Не стал я ничего говорить, пусть уж….

Судя по всему, медальон с донесением любовно-делового содержания, до нижнего горизонта зала подземного без помех дошёл. Лежит Мари за камушком и рукой верёвку поддёргивает — прямо как рыбак на рыбалке зимней, а там, внизу, гайки металлические о пол каменный постукивают, внимание адресатов привлекая, — в точности как мормышка — рыбу любопытную.

Через некоторое время Мари ко мне оборачивается, и, широко улыбаясь, скупыми жестами сигнализирует, мол, клюнула рыбёха, отвязал кто-то внизу медальон, а она — никуда не уйдёт, пока там за верёвку не дёрнут, подавая знак, что ответ принимать пора.

Оставил Мари на её посту, сам в глубь штрека отправился — вторую часть отряда встречать, чтобы не нашумели случайно.

Встретил, посовещались, решили лагерь метрах в ста пятидесяти, от выхода штрека в Драконий зал, разбить. «Лагерь» — это сильно сказано. Просто весь груз аккуратно рассортировали и разложили: оружие и боеприпасы одной кучкой, чуть в стороне — продовольствие и канистры с водой, отдельно — медикаменты, ну — и так далее.

Только с этой нехитрой работой закончили, и Мари прибежала, на цыпочках, предварительно ботинки сняв, чтобы шума не поднимать.

— Вот, — шепчет, — Пришёл ответ! — Медальон победно над головой поднимая.

Открыла медальон, и читает, заикаясь от волнения:

— Дорогая, бесконечно любимая, Мари! Извините, пропущу немного, тут — личное.

И читает себе дальше — про себя, конечно. Краснеет, бледнеет, улыбается.

Вдруг, напряглась как-то, лицо всё перекосилось.

— Ой! — помертвевшим голосом произносит, — У них там эпидемия какая-то, неделю назад началась! Уже восемь человек умерли! Остальные, Бернда включая, держаться ещё. Вот тут — посмотрите, он про симптомы пишет, совета спрашивает!

Доктор Мюллер взял записку в свои руки, перечёл несколько раз нужный кусок, закрыл глаза, взялся пальцами правой руки за переносицу.

Все столпились рядом, взволнованно вытянув шеи в немом ожидании.

Наконец доктор заговорил — отстранено, как будто — говорит об одном, а сам уже — совсем о другом думает:

— Судя по всему, эти восемь — от пневмонии умерли, причём, от её очень необычной формы. Вот тут Бернд пишет, что вода у них — необычного вкуса: кислая, с лёгкой горчинкой. Это значит, что брома в ней очень много. Переохлаждение организма, голод, общая усталость, плюс — бромовое отравление. Всё это очень серьёзно. Срочно медицинское вмешательство необходимо, антибиотики — в обязательном порядке. Только вот их дозировку оптимальную без тщательно осмотра не определить, ошибиться можно — непоправимо. Некоторые препараты у меня и с собой имеются, попробуем им на верёвке спустить, с инструкциями по применению. Воды нормальной спустим. За остальными лекарствами — необходимо кому-то в Парадный зал срочно бежать. Да, Андреас, что у нас с верёвочной лестницей?

— Как готова будет — тут же доставят, — отвечаю. А про себя думаю: "Зачем ему эта лесенка? Про Дракона, что ли, забыл?".

Далее следующим образом определились: чиго, во главе с Мари и Джеком Негро, на Базу отправились за лекарствами необходимыми и для ускорения процесса изготовления лестницы верёвочной; остальные к спуску вниз всего необходимого готовиться стали; а доктора Мюллера я от всех работ освободил, в сторонке со всем комфортом, на валуне, мягким мхом серебристым покрытом, расположил — пусть думает над дальнейшими нашими шагами, у него аналитический склад ума, недаром же он, в своё время, даже самого Че в шахматы обыгрывал.

Первым делом, сложили в коробочку жестяную ампулы с антибиотиками, несколько шприцев одноразовых, приложили записку с инструкциями и строгим запретом: не пить тамошней воды. На верёвке, очень медленно и осторожно, спустили, дождались, когда сигнал о приёмке груза придёт. Далее, пакет со свечами и фонариком карманным послали, Бернд писал, что "уже двадцать дней — без света".

Стали канистру пластиковую, двадцатилитровую, с водой опускать — полный облом вышел. Дракон, сволочь симпатичная, раритетная, видимо, подслеповат был от старости: мелкие посылки не замечал, а канистру узрел — она то покрупней будет. Пыхнул огнём — верёвка сразу ослабла, только кусок с горящим кончиком и вытащили.

Расплавилась канистра, нет? А может, треснула, с высоты немалой упав? Кто знает.

Через час попробовали ещё одну канистру доставить — тот же результат, в смысле — плачевный.

Слава Богу, Зорго у нас запасливым оказался — пол-литровую фляжку с бренди с собой прихватил, на всякий случай. Вот, случай и представился: бренди выпили дружно (не выливать же?), и давай вниз воду целенаправленно, пусть и малыми дозами, спускать. Худо-бедно, но, к возвращению наших посыльных, литра четыре до назначения дошли.

За всеми хлопытами часов шесть прошло, а доктор всё в той же позе сидит, думает усиленно.

Вот все дела и переделаны: лекарства доставлены, лестница, вниз спустили — всё, что планировали, даже вторую записку от Бернда получили, где он благодарил за всё и приветы передавал.

Дальше что?

— Герр Мюллер, — спрашиваю, — Может, надумали что? Есть выход — из ситуации этой? Да, вот лестницу верёвочную доставили, Вы же просили.

Грустно так старый доктор улыбнулся, устало ладонью по лицу провёл:

— Да, есть два варианта: один простой, такой — лобовой; другой, наоборот, — навороченный и авантюрный, с элементами бреда. Давайте — с первого начнём? Если первый не прокатит — тогда и про второй расскажу.

Надо сказать, что первый вариант, действительно элегантностью не отличался, я и сам — о чём-то похожем думал.

До Дракона — всего метров четыреста, у Зорго с собой карабин нарезной с оптикой отличной, у меня — Калашников, неплохо пристреленный.

Чего тут сложного: одновременно, в каждый глаз драконий, по пуле разрывной влепить?

План как план.

Подкрались мы с Капитаном к краюшку обрыва, расположились без суеты, прицелились тщательно, да и пальнули — на счёт три.

Реакция у Дракоши нашего оказалась — отменная: веки чёрные на глаза тут же опустились, пули от них, будто от листов стальных, отскочили — словно теннисные мячики от стенки.

А рептилия коварная, глаз не открывая, в нашу сторону огнём метнула — в полную силу.

Успел я голову пригнуть, но по макушке, всё же зацепило, больно достаточно, ожог третий степени обеспечен. Нестрашно, конечно, пройдёт, гораздо хуже могло быть.

У Зорго бородища его рыжая вспыхнула, хорошо рядом Джедди находился: успел с себя куртку сорвать и Капитану на голову накинуть.

Отползли — в спешном порядке. Доктор мне лысину мазью вонючей смазал, Зорго — места, где усы и брови располагались.

— Нет ли зеркала у кого? — Заныл бравый капитан, остатки своей, некогда шикарной, бороды осторожно ощупывая.

У Мари, конечно же, как у каждой уважающей себя женщины, было с собой крохотное зеркальце, но она сделала вид, что не расслышала просьбы. Оно и правильно, — зачем человека хорошего — лишний раз расстраивать?

— Что-то такое, если честно, я и предполагал, — виновато доктор Мюллер констатирует, — Поэтому переходим к запасному варианту. Джедди, помнишь, что дон Романо о медальоне твоём рассказывал? Ну, тогда, в Сан-Анхелино?

— Что-то там о хобитанском заклятии, — мальчишка неуверенно бормочет.

— Я помню, — Мари неожиданно вмешивается, — Всё дословно помню, слушайте: "Медальон твой — называется «Огнин». Он в Средиземье большую Власть имеет, даже Драконы за обладанье Им — душу продать готовы". Вот так он сказал тогда!

— Точно, — доктор головой кивает, — Понимаете теперь, о чём я? Не очень? Тогда поясняю. Дракон, если я правильно понимаю, существо разумное. Более того, он должен уметь общаться на всеобщем языке Средиземья. По крайней мере, у нас с собой громкоговоритель, можно проверить. Так вот, Джедди сообщает Дракону, что у нас с собой — «Огнин». Говорим — что можем, при определённых условиях, ему этот медальон, или там — талисман, отдать. Предлагаем встречу осуществить, в смысле — переговоры. Дальше — по ходу дела решим. Оптимальный вариант — меняем «Огнин» на Бернда и остальных, в живых оставшихся. Подумайте, только не торопитесь с ответом.

Не соврал совсем старикан, действительно, этот вариант — навороченный и авантюрный, с элементами бреда. С другой стороны, места, где мы сейчас находимся — бред натуральный и есть. Может, тут так и надо разные проблемы решать — о логике обычной забыв?

— Отличный план! — Мари азартно заявляет, — Я готова на переговоры с этим Драконом! В смысле — можно это я на них пойду? С Джедди, как с переводчиком, конечно. Можно — я? Я его очарую, комплиментов наговорю! А? Когда — нужно? Я — прямо сейчас готова!

Понятное дело, что она — готова. Прямо сейчас, и на всё.

Решенье то — мне принимать.

— Ну? — громко у Зорго спрашиваю, прямо в глаза глядя, — Давай, доставай? Сколько ждать можно!

Капитан сперва непонимающим прикинулся, потом, вздохнув тяжело, достал, всё же, из потайного кармана своего сюртука ещё одну посеребрённую фляжку.

Взял я этот сосуд с жидкостью благородной, да и пошёл по штреку погулять, подумать в одиночестве. Думаю, что остальные не обиделись, с пониманием к этому поступку эгоистическому отнеслись. Уходя, обернулся всё же, тут же мои глаза с глазами доктора встретились. Всего на секунду, но столько было в его глазах: и просьба, и мольба, и прощание — словно перед смертью неизбежной.

Было над чем подумать. Минут сорок я по штреку туда сюда вышагивал, ерунду всякую в блокноте чиркая, пока бренди не закончилось. Отшвырнул пустую фляжку в сторону, да и к своим вернулся, — не было причины, даже перед самим собой, — принятие решения откладывать.

Тишина угрюмая, взгляды выжидательные.

— Ладно, — говорю, — Джедди, а ты то готов — с Драконом поближе познакомиться? Если что — так не стесняйся, тут все взрослые, поймём всё.

Мальчишка в сторону сплюнул, шаг вперёд сделал, куртку с себя снял, потом футболку, правое плечо вперёд выставил. А там — Эрнесто Че Гевара улыбается, Калашников в руках сжимая. Свежая такая татуировка, недели две-три ей, не больше.

Понятное дело, Лёхина работа.

— С этим делом всё ясно, вопросов больше не имею, — головой киваю, — Вот тебе тогда текст, это к Господину Дракону — обращение, к сотрудничеству призывающее, садись в сторонке, переводи на всеобщий средиземский.

А сам продолжаю:

— Если уважаемый Дракон на переговоры согласится, то на них с Джедди доктор Мюллер пойдёт. Доктор — Старший. Прошу не возражать! Во-первых, это его идея, во-вторых — он среди нас самый хладнокровный и опытный — с точки зрения лет прожитых. Приказ окончательный, возражения не принимаются! Всем разойтись, и делами текущими заняться, незамедлительно!

Мари повозмущалась немного, но уже так — принципа ради.

Великое дело — военная дисциплина.

Доктор, тот вообще, с видимым облегчением в сторону отошёл, наверное, думал, что я его допытывать усердно буду — касаемо всех возможных вариантов.

Через сорок минут Джедди доложил о завершении переводческих работ.

Подползли с ним к обрыву подземному, и, по моей отмашке, юный хоббит начал в громкоговоритель речь зачитывать. Громко, внятно, короткими фразами, делая между ними большие паузы. В соответствии с моими инструкциями. Я как подумал: вдруг эти Драконы — медлительные очень в соображалке, и доходит смысл сказанного до них, как до наших жирафов обычных?

Замолчал Джедди, смотрю — через пару минут занервничал Дракоша, головой своей затряс, лапами засучил.

Велел я Джедди по второму разу всё повторить, для особо понятливых.

Только речь по второму разу отзвучала, Дракон как заревёт, отвечая! У меня даже уши заложило.

Причём, одно слово даже я разобрал: "Огнин!".

— Ну? — у Джедди спрашиваю.

— Чего — "ну"? — Он мне отвечает, — Согласен Дракон со всем. Орёт, дословно, следующее: "Огнин! Хочу! Согласен! Идите! Огнин! Хочу! Согласен! Идите!", и так далее, без остановки, словно магнитофон заевший…..

Вот так оно. Остальные подошли, доктор Мюллер со всеми по очереди молча обнялся, Джедди, на него глядя, повторил ту процедуру.

Лестницу верёвочную вниз сбросили, дождавшись, пока она замрёт неподвижно, Джедди по ней первый спускаться начал, доктор — следом. В последний момент голову поднял, на меня посмотрел.

Этот взгляд я уже никогда не забуду, доктор словно бы жалел меня, извинялся за что-то.

Замерли все у обрыва, смотрим, Дракона уже совсем, почему-то, не боясь.

Вот, наши спустились, не торопясь, по залу, по направлению к рептилии огнедышащей, идут.

Метрах в двадцати остановились. Дилог начался неторопливый.

"Может — пронесёт?" — думаю про себя, на исходе первого переговорного часа.

Вдруг, вижу — Джедди со своей шеи медальон заветный снимает, доктору на шею вешает, а сам — обратно бежит, по направлению к лестнице. Видимо — случилось что-то непредвиденное.

Взобрался Джедди к нам, отдышался, и докладывает, чуть смущённо:

— Доктор считает, что у меня с переводом не всё в порядке. Велел срочно гнома Гамли с Базы доставить. Ему в заложниках остаться пришлось, обоих Дракон отпустить не соглашался.

Тут как грохнет сзади!

Ударной волной всех с ног сбило. В штрек из зала Драконьего пепел полетел — грязными ошмётками.

Только через несколько минут я смог на ноги подняться, потом и слух вернулся.

Сидит на каменном полу Мари, за глаза держится, сквозь ладонь — слёзы сочатся.

— Я всё видела, — всхлипывает, — Когда Дракон зевнул, доктор, прямо ему в пасть, гранату метнул. Взорвался Дракон — как пузырь мыльный. Сильный очень взрыв был, никак не мог Карл в живых остаться….

 

Глава девятнадцатая

Тайны женских душ

Подбежал я к обрыву, заглянул в зал Драконий. Никого и ничего, чистый каменный пол, только у противоположной стены что-то ярко так блестит.

Усталость навалилось — столько событий разом приключилось: и радостных, а вот теперь — и печальных — до невозможности. Как же жаль доктора Мюллера, вернее — Карла Мюллера, отважного и честного человека, Героя настоящего…..

Прикинул — а ведь уже часов сорок прошло, как не спали. Не пахнет отдыхом в ближайшее время, надо срочно вниз спускаться. К Лёхе курьера отправил с запиской: о смерти доктора рассказал, но просил — пока на месте оставаться, не дёргаться понапрасну, следующих новостей дожидаться.

Тут ещё выяснилось, что у Мари что-то с глазами случилось: не может их открыть, только приоткроет — тут же режет их нещадно, даже кричит от боли жуткой. Да и цвет волос её изменился: были такие шикарные — платиновые, а сейчас — то ли серые, то ли — седые.

Выяснилось, что в момент взрыва только она на Дракона смотрела, остальные — на Джедди пялились.

Уложили Мари на матрац, из наших курток и сюртуков наспех изготовленный, в аптечке капли какие-то глазные нашли, примочки.

Непросто это было сделать, даже напоминания о дисциплине и её обещаниях — моих приказов слушаться неукоснительно, не помогали, всё к лестнице пыталась на ощупь добраться, с закрытыми глазами, всех, кто на её пути попадался, отталкивая. Только когда я её связать пообещал, голосом злым и непреклонным, угомонилась, дала себя уложить. Капли тут же в уголки глаз закапали, примочки приложили.

С Мари я Капитана Зорго оставил — ухаживать и присматривать. Мужчина он силой физической не обделённый, вырваться от такого — женщине хрупкой, тем более с глазами больными, куда как непросто.

Все остальные, вслед за мной, вниз полезли, рюкзаки продовольствием и канистрами с водой нагрузив и медикаменты различные по карманам рассовав.

Спускаться — непросто совсем было: лесенка к стенке зала подземного прижимается вплотную, а стенка гладкая и скользкая, несколько раз ноги с деревянных ступеней соскальзывали, приходилось на руках висеть, ногами опору усиленно ища. Чувствую — открылась рана на плече, до конца не зажившая, кровь закапала. Насилу до конца дополз.

Спрыгнул с последней ступеньки — из штрека мне навстречу, шатаясь, Бернд выходит. Худой, бледный, с бородкой реденькой, одет в лохмотья неприглядные. Глаза воспалённые, красные, в гнойных подтёках. Идёт, на плечо индианки молоденькой опираясь.

— Брат! Брат!

Опущу я подробности? А? Не сериал голивудский, чай, снимаем…….

— А где наши, остальные? — Бернд вопрошает, — Папа — где, Мари? Она писала — что Лёха в Загадочном зале остался. А сама — где? Папа — почему его не вижу? Дракон — как вам его убить удалось? А Мари — где она?

Твою мать! Сколько можно — одно и то же трендеть и выспрашивать, словно магнитофон испорченный? Особенно, когда и не знаешь — что отвечать. То ли — правду, то ли — наоборот всё вовсе?

Тут ещё индианка эта — смотрит неотрывно и тревожно, симпатичная такая барышня — высокая, стройная, и личико милое достаточно, разве что — худое очень и измождённое.

Отвёл я Бернда в сторонку для разговора, а симпатяшке этой индейской, на испанском, велел Джека в штрек проводить — для оказания помощи больным и голодающим.

С видимой неохотой пошла, оборачиваясь, и на Бернда глазами собаки верной, посматривая. Не нравятся мне такие взгляды, Айна на Лёху точно так пылится. Возможно, и здесь история аналогичная место быть имеет, в смысле — с оттенками любовным. В данном случае — неуместными, к Бернду применительно, оттенками.

Джедди тем временем шустро в противоположный зал кинулся — место гибели доктора (и — Дракона, соответственно) осмотреть, свой талисман поискать.

Про Мари другу я очень коротко рассказал — мол, во время взрыва, с глазами что-то случилось, но примочки есть — полежат немного на глазах — всё пучком и будет.

Потом, чтобы время как-то потянуть, не сразу Бернду о смерти отца его сообщать, спрашиваю:

— Брат, а вот индианка эта хорошенькая, у тебя что, любовь с нею?

Ждал, похоже, Бернд этого вопроса, поэтому и ответил сразу, честно в глаза мне глядя, без тени смущения:

— Нет, Андреас, ты же знаешь — я только Мари люблю. Тут другое. Помнишь, у Джека Лондона рассказ есть — "Тайна женской Души"?

— Конечно, — отвечаю, — Помню, отличный такой рассказ. Там в главного героя дочь вождя индейского влюбилась — сильно и безвозмездно, ничего взамен не требуя. Даже умерла потом — возлюбленного спасая. А он — и не просил её об этом, и, даже, о чувствах ответных — не намекал вовсе. Красивый — рассказ.

— В корень, друг мой, зришь, — Грустно Бернд вздыхает, — И здесь всё — один в один. Индианка эта, её — Нару зовут, действительно в меня влюбилась. И жизнь мне не раз спасала, и — вообще. Не давал я ей ни малейшего повода на ответные чувства надеяться, а ей, похоже, этого и не надо: я рядом — она и счастлива. А, может, притворяется, и надо ей всего-всего? Андрес? Как-то не хочется её обижать…..

Не успел я ответить, от того места, где лесенка верёвочная в зал опускалась, повизгивание раздалось, жалобное, щенячье.

Оборачиваюсь — Мари, с повязкой на глазах, покачиваясь, по направлению к нам бредёт,

руками за стенки зала держась. Интересно, а с Зорго что она сотворила? Жив ли?

Бернд жену свою узрел, охнул, побежал к ней, вернее, попытался побежать — упал от слабости, на четвереньках пополз.

Опущу я подробности? Правда? Не мелодраму слезливую, голивудский, чай, снимаем…

Сидят влюблённые, друг друга нашедшие, пройдя через тернии гадкие, обнимаются, целуются, шепчутся…

Идиллия сплошная — идиллистическая, как будто — одни они в этом Мире…

Слышу сзади — ещё один щенок заскулил коротко, и — затих.

Оборачиваюсь в очередной раз — уже зная, кого увижу.

Стоит эта Нару неподвижно — словно статуя каменная, лицо гримасой ужаса перекошено, рот приоткрыт, глаза круглые — одни такие зрачки сплошные.

Как бы эта красотка, приревновав, на Мари с ножом не бросилась

Подошёл осторожно, предварительно — чисто на всякий случай, пистолет с предохранителя сняв, за рукав осторожно подёргал. Бесполезно, барышня словно в сон летаргический впала.

Вот они — превратности любви, в полный рост, превратные такие — превратности.

Тут Джедди подошёл, отрапортовал в пол голоса:

— Нет там ничего, командир, ни пепла, ни других следов. А Огнин — уцелел, без всяких повреждений!

И гордо на медальон, на шее висящий, пальцем своим мохнатым показывает.

Действительно, медальон мало того, что цел остался, так и сверкает ещё, такое впечатление, ярче гораздо.

Рассказал я Джедди о последних катавасиях любовных, Нару окаменевшую продемонстрировал.

— Да уж, — мальчишка заявляет, — Любовь эта — заморочки сплошные, данные нам Богами — чтобы жизнь конфеткой не казалась.

— Ладно, — говорю, — Споры философские мы до лучших времён оставим. А пока, поднеси, пожалуйста, к глазам этой статуи индейской свой медальон волшебный, говорят, Огнин для чиго — авторитет непререкаемый.

Джедди медальон с шеи снял, к глазам Нару поднёс, через секунд десять индианка на колени опустилась, залопотало что-то на своём наречии.

— Это она, — Джедди переводит, — О своей покорности полной вещает. Спрашивает — какие приказания будут. Так — какие?

Подумав немного, отвечаю на английском:

— Пусть к ближайшей стене отойдёт, сядет — лицом к стене, естественно. И — молча там сидит, до следующего приказа. Только ты уж это всё — как-нибудь по-другому изложи, солидно, как местному Живому Божеству полагается

Мальчишка перевёл — голосом строгим, длань к каменному потолку воздев.

Нару тут же к стене зала бросилась, да и застыла там неподвижно.

Вот и ладушки, на одну проблему меньше.

Тут Бернд сзади вскрикнул — тоскливо так, протяжно.

Видимо Мари ему о смерти доктора Мюллера рассказала.

— Что ж ты, папа! Зачем? Как же так? — Бернд кричит.

Потом на ноги вскочил, и прямиком ко мне.

Тут я и понял, за что старый доктор передо мною взглядом своим прощальным извинялся.

— Как же так, Андреас? — Друг меня вопрошает, глаза бешенные, ладони рук — в кулаки сжаты, — Почему ты ему позволил? Почему — не остановил?

— Думаешь, — отвечаю, глаз не отводя, — Было бы лучше, если бы вместо него — Мари пошла? Сам я не мог, знаешь ведь, что Старшим группы такого нельзя делать. Охолони немного, успокойся.

Бернд в пол уставился. Потом и говорит:

— Да ладно, всё я понимаю. Не обижайся.

Тут и Мари, на руку Джедди опираясь, подошла.

Обнял её Бернд за плечи, и пошли они — медленно-медленно, к тому месту, где доктор Мюллер погиб.

С той стороны, где лесенка верёвочная свешивалась, шум неясный раздался. Оказалось, это Зорго спускается, с трудом немалым: голова разбита, лицо всё в крови.

Помогли мы с Джедди Капитану на землю, в смысле — на пол зала подземного спуститься.

— Извини меня, Андреас, — Зорго говорит, — Не уследил. Отвернулся всего на секунду, она мне по голове камнем и приложила. Извини. А, где она сама, Мари?

Оглянулся, увидал, как Мари с Берндом в обнимку бредут, успокоился.

Бедный Зорго! И кот камышовый его покусал нешуточно, и Дракон без бороды и шевелюры оставил, теперь вот — слабая женщина черепушку проломила. Не везёт — одним словом.

Пошли в штрек, где Джек Негро находился, с медикаментами вместе.

Джек уже двум больным чиго инъекции сделал, накормил, напоил водой безвредной.

— Нормально всё, — докладывает, — ослабели очень, но, похоже, помирать не собираются.

Увидал окровавленного Капитана, захлопотал над ним — как та наседка над цыплятами, рану промыл тщательно, аккуратно перевязал.

Пора к следующему этапу действий переходить.

Джек с медикаментами, продовольствием и водой в Драконий зал отправился — прямо там Бернда лечить и, вообще — в порядок приводить.

А Джедди я решил к Лёхе с окончательным докладом отправить, ещё одно дополнительное дело поручив:

— Во-первых, расскажешь обо всё, что было. Во-вторых — пусть все сюда перебираются, начинают продовольствие и прочее необходимое сюда переносить. Думаю, дальше штреком, что Дракон охранял, дальше двинемся, на второй горизонт. В-третьих, возьмешь с собой эту Нуру. Вот Алексу записка, тут про эту непонятку любовную всё изложено. Пусть подумает — как дальше с этим быть. Если что — пусть Айну подключит, она девушка мудрая у нас, опять же — дочь вождя. Если вопросов нет — двигай, со скоростью ветра!

Убежал мальчишка, Нуру с собой прихватив. Индианка покорно вслед за ним на лестницу верёвочную полезла, оглянулась, на прощанье, всё же, на Бернда взгляд любовный бросив.

А я на хозяйстве остался. Дел — невпроворот: и с больными нянчится надо, лагерь в Драконьем зале обустраивать, из шрека вентиляционного грузы разные по верёвочной лестнице спускать, а главное — поспать хотя бы часок, потому как устал до головокружения и тошноты.

Проспал часа четыре, никто, видите ли, разбудить не захотел, наоборот, берегли обормоты сон начальственный. Проснулся, умылся, нагоняй подчинённым устроил, как полагается.

Вместе с Джеком всем нуждающимся раны перевязали, инъекции сделали, Мари в глаза капли закапали. Плохо у неё с глазами, надо быстрей на поверхность подниматься, и

настоящим врачам её срочно показывать.

Ещё через пару часов первые чиго, гружёные всякой разностью, из вентиляционного штрека по лесенке верёвочной полезли.

Ещё через некоторое время, Лёха спустился — на одних руках, ногу загипсованную в сторону выставив. Красиво и элегантно так — словно в фильмах о Джеймсе Бонде, воч что значит — подготовка спортивная.

За ним — Айна, после неё Нуру — с лицом непроницаемым.

Пообнимались все друг с другом, кто с кем был незнаком — перезнакомились, даже Нуру, вопреки ожиданиям, приветливо со всеми держалась, улыбалась направо и налево.

Улучив минуту, отвёл Лёху и Айну в сторонку, поинтересовался — как это с Нуру всё сладилось.

— Сперва, — Лёха рассказывает, улыбаясь, — Айна её посерьёзке зарезать хотела. Мол, так для всех лучше будет, да и безопасней, опять же. Мол, будь она на месте Нуру — обязательно бы всех конкуренток, явных и потенциальных, извела бы. Велел ей простых решений не искать, подумать хорошенько. Вот, вроде придумала.

— Старалась, пень ясный, — Айна ему вторит, также до ушей улыбаясь, — Приказали мы с Джедди этой Нару — и вместе и по очереди, сменить объект любовных притязаний. Джедди — на правах владельца Огнина, карой на Том Свете, пригрозив, я — как дочь Великого Вождя, лютую смерть на Этом Свете пообещав. Вроде проняло, обещала всё выполнить. Но, присматривать за ней всё же надо, вдруг — что……

Стал я за Нару присматривать, так — по мере возможностей.

Хлопот разных навалились — выше крыши небоскрёба американского: переход на второй горизонт предстоял, дело серьёзное такое, несерьёзного отношения не приемлющее. Носилки для больных и раненых изготовить было нужно, оптимальный набор грузов необходимых сформировать, людей правильно распределить, функциональные обязанности — каждому растолковать.

Но, при каждом удобном случае, невзначай — поглядываю — что там наша красавица индейская? Где? С кем? Не подходит ли к Мари на расстояние небезопасное?

Странные вещи какие-то, на мой взгляд, происходили.

Первым делом Нару принялась Капитану Зорго глазки строить: всё возле него вертится, улыбается, лепечет что-то. Тем более странно это, учитывая нынешний внешний вид Капитана: весь в бинтах, борода обгоревшая — клочками торчит, брови отсутствуют — тот ещё — писаный красавчик. Только ничего у неё не получилось. Отворачивается Зорго, словно неприятны ему эти ухаживания. Я давно уже подозревал, что его сердце несвободно, а, вернее, принадлежит полностью, без остатка, одной красивой женщине — сеньоре Саре Монтелеон.

Нисколько Нару не расстроилась — через некоторое время переключила своё внимание на Джека Негро, старого карибского охотника.

Тут дела у неё гораздо более успешно пошли. Попервости, Джек с недоверием к тем знакам внимания с её стороны отнёсся, всё глаза в сторону отводил, ворчал что-то себе под нос украдкой. А потом заулыбался, смотрю — болтает о чём-то с Нару весело, рукой за плечико смуглое приобнимая.

Сборы те — трое суток по времени заняли. К их окончанию отношения у этой парочки — куда как далеко продвинулись: всё уединится в краткие минуты отдыха норовят, Джедди их даже как-то целующимися застал.

Да, блин подземный, дела!

Один такой огромный, не разгадываемый кроссворд, эти загадки — душ женских.

Чем дольше разгадать пытаешься — тем больше во фрустрацию впадаешь.

Три парочки у нас влюблённых образовалось: Мари — с Берндом, Лёха — с Айной, и, Нару — со старым Джеком.

Смотрел я на них, смотрел, грустно стало — до невозможности. Жену свою вспомнил, бедняжку, что сейчас в Питере далёком — волнуется, сто процентов, обо мне, переживает — за мужа своего непутёвого…….

Хочешь, не хочешь, — стихи сами по себе — сочиняются.

 

Глава двадцатая

Подземные пленники

Собрались, как всегда, быстро и качественно. Тут ещё новость хорошая подоспела — глаза у Мари на поправку пошли: уже без боли совсем может их открывать, видит пока только не очень — лишь силуэты расплывчатые различает. Но всё же — прогресс наметился.

Ещё — с Лёхиной ноги гипс сняли. Прыгает — как козлик молодой, прихрамывая чуть заметно. Так что, произошли изменения — оптимистические, однозначно.

Вышли рано утром, хотя такой термин для подземелья весьма сомнителен.

Вернее, только разведгруппа в Драконий штрек проследовала, остальные тремя часами позже должны были в путь отправится, если от разведчиков информация положительная поступит. Если же, через означенное время, вовсе никаких вестей от ушедших не придёт — вторая разведгруппа, усиленная значимо, в дело вступит. Далее — по обстановке.

В первую разведгруппу вошли: я — в качестве командира, Джедди, Маркиз, старик Негро, Нуру, и четверо чиго с Мэлви во главе. Нуру я с собой взял уже по привычке — автоматически старался её подальше от Мари держать, а чиго, тоже уже традиционно — как быстроногих курьеров и посыльных, связь с основным отрядом поддерживающих.

Штрек Драконий — красота совершенная: в сечении — идеальный полукруг диаметром двадцать метров, стены идеально гладкие, прожилками всё той же светящейся горной породы прорезанные. Достаточно светло в том штреке, а самое удивительное — по самой середине рельсы проложены. Самые обычные такие рельсы, только изготовленные из какого-то неизвестного сиреневого металла, да и шпалы отсутствуют.

Когда по штреку двинулись, первыми идти я Джедди определил, с Маркизом на плече, соответственно.

С чего такое решение в голову пришло? Кто его знает, интуиция, наверное. Великая вещь — интуиция, для тех, кто понимает, естественно.

Как бы там ни было, но спас нас котяра в очередной раз.

И метров ста по штреку ещё не прошли, заорал Маркиз истошно, на пол каменный соскочил, Джедди зубами в штаны брезентовые вцепился, и давай мальчишку к выходу тащить. Интересное кино, визуально — всё нормально впереди, тихо и благостно.

Может, думаю, гранату наступательную, маломощную бросить по ходу движения?

Запросто мог бросить, да вот та же интуиция, голос внутренний используя, воспротивилась.

Послал я Мэлви с напарником обратно — за доской длинной. Минут через пять гонцы сразу три доски притащили — молодец Мэлви, перестраховался. Вот с одной из этих досок в руках, словно со щупом каким, я вперёд и двинулся.

Шагов десять только и успел сделать — сверху, со страшной скоростью, решётка металлическая, с заострёнными нижними прутьями, обрушилась.

Доску в мгновение перерубило, даже по рукам совсем не ударило.

Да, а если бы — гранату швырнул? Вдруг у этой решётки — реакция мгновенная? Посекло бы меня осколками — в труху натуральную.

Закурили по этому поводу — для успокоения организмов. Потом решётку эту осмотрели, ощупали тщательно — солидная штуковина, крепкая такая. Взрывать? Резать? И тротила вдоволь, и пилы специальные, для работы с камнем предназначенные, имеются.

Да вот подсказывало мне что-то, что не будет от всего этого толку никакого — непростая эта решётка, сработанная много веков назад мастерами неизвестными, по технологиям хитрым.

Присмотрелся — по серёдке преграды этой металлической, в полутора метрах от земли, нашлёпка круглая имеется, а в нашлёпке той — гнездо, слегка вытянутое по вертикали, правильной многоугольной формы, словно бы знакомой. Сунул туда палец — а там штырьки какие-то внутри, полоски выпуклые.

Очень уж на замок похоже это. А вот — где же ключ? Где же эту форму я уже видел?

Тут и Джедди подошёл, на нашлёпку с замком хмуро уставился. Стоит себе, хмурится задумчиво, медальон на его груди бликами играет, отражая свет неизвестного подземного минерала.

Ага, вот почему форма замка мне знакомой показалось, это же Огнин — по размерам геометрическим, один в один!

Похоже, Джедди и без меня об этом догадался, снял медальон с шеи, да и той стороной, где клинопись выбита была, в гнездо загадочное и вставил.

Решётка тут же мгновенно исчезла куда то, словно бы истаяла — только струйки пепла из воздуха на каменный пол потекли, словно бы — из неоткуда….

Дальше уже параллельно пошли: я с доской наперевес, рядом — Джедди с датчиком, об опасности сигнализирующим, с котом Маркизом, то бишь, на плече.

За час — ещё с парочкой решёток коварных разделались.

Вдруг, справа боковой коридор неожиданно нарисовался: тоже — полукруг идеальный, только диаметром поменьше — метров двенадцать, наверное; от наших центральных рельсов в этот боковик такие же рельсы отходят; у стенки штрека рычажки всякие — стрелка железнодорожная, не иначе.

Заглянули с предосторожностями, автоматы с предохранителей сняв, в то ответвление странное — а там дверь железная, фиолетовая, всё сечения бокового этого хода перекрывающая.

Подошли поближе — и на двери замок-гнездо располагается, формой и размером Огнину соответствующее.

— Что, командир, — Джедди спрашивает, — Будем счастья пытать — дверцу открывать?

Я только головой в знак согласия кивнул.

Снял мальчишка, в очередной раз медальон волшебный с шеи, в гнездо нужной стороной вставил, но — ничего не произошло, не исчезла преграда.

Джедди ещё немного Огнин в замке пошевелил.

— Нет, — говорит, — не совпадают их штырьки с нашими выбоинами. Другой ключ здесь требуется. Дальше пойдём?

— Подожди, дружок, — отвечаю, — Попробуй медальон другой стороной вставить, той — где роза выгравирована.

И с чего это вдруг — идея эта мне в голову пришла? С каких радостей? Может — Провидение, может, просто привычка многолетняя — все варианты, в ситуации тупиковой, апробировать? Кто — знает?

Приложил Джедди Огнин другой стороной — тут же звук странный раздался, словно рядом где-то бокал хрустальный лопнул, на тысячу осколков рассыпавшись.

Тут же, справа от замка, в металлической двери образовалось круглое окошко, диаметром сантиметров пять. Не сквозная дырка, а именно — окошко, «застеклённое» прозрачным зеленоватым материалом. Более того, слышно стало, как кто-то по ту сторону двери говорит возбуждённо.

Подошли с Джедди поближе — осторожно в окошко заглянули.

Зал огромный, а прямо напротив нас стоят два гуманоида, руками возбуждённо размахивают, гомонят о чём-то на языке непонятном. Симпатичные такие ребятки: ростом метра по полтора, из которых метр двадцать — сплошные ноги, над ногами — туловище с руками и глазами, именно так, нет головы вовсе — туловище, две руки и три глаза — там, где у людей пупку быть полагается, чуть выше — ротовое отверстие. Одеты в серебристые комбинезоны, достаточно потрёпанные, в прорехах комбинезонов кожа видна — голубая, с сиреневым отливом.

Да, блин, дела! Инопланетяне, ясен пень, однако.

А за странными фигурками, на заднем плане, и тарелка летающая обнаружилась. Натуральная такая, как в фильмах фантастических, метров десять в диаметре.

Открывается люк, и по лесенке из этой тарелке ещё два гуманоида лезут: гораздо ниже двух предыдущих и голые полностью, без серебристых комбинезонов всяких, а цвет кожи — бирюзовый такой, чистый.

Смотрю, а у этих то признаки половые совсем определённо просматриваются: вот это — явный мальчик, с ним рядом, определённо — девочка.

— Очень похоже, — Джедди извещает, — Что это они на древнем языке Средиземья что-то рассказывают, или — требуют даже.

— Ну и попробуй с ними пообщаться, ты же у нас полиглот известный, — предлагаю.

Покричал мальчишка с минуту в окошко это, ухо, в свою очередь, приложил, опять — покричал, снова ответы послушал.

Минут сорок канитель эта продолжалась, наконец, Джедди в сторонку отошёл, меня за собой поманил. Смотрит — а глаза у него в два раза больше, чем обычно. От удивления, что ли, их так раздуло, в смысле — укрупнило?

— Тут такое дело, — говорит, головой мотая, — Это действительно — инопланетяне. Из какой галактики не понятно, название созвездия говорят, да не силён я в этой астрономии. Короче говоря, тут другие инопланетяне, плохие насквозь, долгое время опытами всякими занимались: рыб в ящериц превращали, ящериц — в динозавров, ещё кого-то — в обезьян, обезьян в людей, ну и так далее. И было это, по их словам, всё абсолютно незаконно, с нарушениями какой-то хартии космической. Эти, за дверью, это полиция космическая, прибыли сюда разобраться с безобразиями, типа — нарушителей к ответу привлечь. Да вот сами в плену оказались. Сколько времени они тут провели, я и не понял — у них время по-другому совсем течёт, но, думаю — не одну тысячу лет. Что потом случилось, они без понятия, просто пропали все куда-то. Окошко это переговорное уже давно не открывалось, вот инопланетяне и разволновались так, слышишь — до сих пор вопят как резаные?

Действительно, вопили наши гуманоиды знатно, на два голоса: один басом густым, другой фальцетом. Даже Маркиз в основной штрек вернулся, только хвостище бурый виднеется.

— Подожди, Джедди, — спрашиваю, — А почему эти чудики с голоду не померли, или от жажды? Почему они разного роста, а те, мелкие — вроде как голышом разгуливают?

Похоже, засмущался наш юный хоббит, нос свой почесал и мямлит, в пол глядючи:

— Наряд космической полиции — он из двух особей состоит. В данном случае, одна особь мужская была, а другая — женская. Вот за время заключения тюремного они и размножились слегка, близнецы у них народились. Вот. А еда и жидкости? Так они другие, не такие как мы, и питательные элементы для жизни по-хитрому получают, прямо из атмосферы, благо вентиляция в их камере всё это время нормально работала, без поломок. Кстати, им для жизни, в том числе и для дыхания, практически любая атмосфера подходит, кроме вакуума полного.

Интересное кино получается. Подсказал бы кто — что с этим дальше делать?

— Ладно, — говорю, — Давай, Джедди, объясни этим страдальцам, что ключа от их двери у нас нет, но как найдём — тут же освободим. Извинись, и Огнин свой доставай из гнезда.

В основной коридор возвращаюсь — все остальные бойцы на местах, определённых боевым походным расписанием, замерли, оружие наизготовку в руках держа. Отлично просто — когда дисциплина в отряде беспрекословно соблюдается, значит — боеспособность подразделения высока, что оптимизм дополнительный навевает.

Джедди подошёл, с медальоном на шее, грустный и задумчивый — прямо вылитый мыслитель древнегреческий.

— Потом, когда на поверхность выйдем, — сам с собой разговаривает, — надо будет про это в ООН сообщить, или — в ЮНЕСКО….

— Мэлви! — Приказываю, — Самого шустрого бойца — послать немедленно к основным силам! Пусть выступают немедленно, но — неспешно, с оглядкой. В этот ход боковой, как и в любые другие, которые дальше могут встретиться — пусть не суются, и даже близко к ним не подходят! Выполнять!

Снова вперёд двинулись, в прежнем порядке, предосторожность соблюдая.

Но решётки падающие, больше на пути не встречались, следовательно, попали уже в основную, секретную часть коридора.

Где-то через километр — ещё одно ответвление. Заглянули — такая же дверь огромная: полукруглая, фиолетовая, с гнездом — замком точно таким же.

Джедди тут же медальон с груди снимает осторожно и гнезду протягивает, еле успел руку его перехватить.

— Что за дела, курсант? — Строго так вопрошаю, — С каких это пор Вы, команды не дождавшись, лезете — куда Вас и не просили совсем? А вдруг, дверь и откроется, а там — врагов орды, до зубов вооружённых?

Смутился парнишка, конечно, шепчет чуть слышно:

— Извините, командир, очень интересно, всё же, что же там — на этот раз?

Понятное дело, что интересно, мне ведь — аналогично невтерпёж.

— Так сделаем, — решение принимаю, — Ты розой Огнин вставляй, может, и узнаем чего.

Вставил Джедди медальон-ключ свой, тут же зазвенело тоненько так, жалобно, открылось смотровое окошко, как и в первом случае.

Ага, неплохо, "будем посмотреть".

Большой зал, освещённый прожилками неизвестного светящегося минерала, весь пол, сколь хватает взгляда, усеян гигантскими костями. Возле дальней стены — человеческий череп, только очень большой — словно девять трех камерных холодильников составленных вместе. Рядом — ещё один череп, визуально — собачий, да и размером поменьше — примерно как шесть двух камерных холодильников, вместе составленных.

Молча переглянулись мы с Джедди, плечами синхронно пожали.

Вынул мальчишка медальон из гнезда, рукой махнул — мол, всё здесь ясно, надо дальше двигаться.

Ещё немного прошли — очередной боковик обнаружился, с дверью аналогичной.

— Ну, давай, ключник, — предлагаю, — ещё полюбопытствуем.

Снова звон хрустальный, очередное окошко.

Смотрим — у меня даже волосы на голове зашевелились: по залу подземному, в сиреневых сполохах семь приведений над полом плавно передвигаются. Пятеро молочно-прозрачных мужчин в доспехах старинных, и две девушки прозрачных — в платьях элегантных, длинных. Вроде как танцуют, под мелодию неслышную.

Казалось бы — ничего страшного, но пот у меня по спине потёк — ледяной просто.

Тут, наверное, призраки открывшееся окошко заметили, рванулись дружно в нашем направлении, воя противно и зубами лязгая.

Вырвал Джедди медальон из гнезда, тут же на корточки опустился.

— Что это было, дяденька Андреас? — Дрожа, спрашивает, по щекам слёзы крупные текут.

— В обычном нашем понимании, — отвечаю, стараясь свой собственный страх от мальчишки скрыть, — командир всё же, — Это призраки, то бишь — приведения. Но местные реалии учитывая, — это эльфы, или атланты — тут уж как кому нравится, в иной своей сути.

Выродившиеся, так сказать, но до конца не умершие.

— Понятно, — Джедди говорит, всё также дрожа.

Много ещё потом нам таких боковых коридоров попадалось, с дверями массивными, загадочными.

Но мы уже к ним не подходили: ну его, вдруг — что, себе дороже…….

 

Глава двадцать первая

Победа!!!!!

Сутки, практически, ещё по штреку Драконьему шли, даже привал с полноценным пятичасовым сном сделать пришлось — правда, учитывая необходимость выставления караулов, чистого сна на брата часа по три всего и досталось.

Отмахали после привала ещё километров десять — запах неприятный в носы ударил. Тротиловый запах, устойчивый, такой на месте взрывов сильных бывает, ещё — в местах боёв затяжных.

Пошли вперёд, с ещё большими предосторожностями.

Запах всё сильнее и сильнее. Вот впереди какое-то пятно замаячило — тёмное, но с металлическим отливом. Подошли вплотную — вот он конец пути, или, вернее, тупик.

Перегорожен штрек стеной, выложенной, такое впечатление, из металлических тёмных кирпичей. Дверь имеется — двухстворчатая, обычных размеров, разве что, высокая достаточно — метра три с половиной будет. Посредине двери — уже привычная нашлёпка со стандартным замком-гнездом, только по обе стороны от нашлёпки, сантиметрах в двадцати, в дверном металле отпечатки человеческих ладоней выдавлены. Плохо это — очень уж на внеплановую секретку похоже, в смысле — на пароль дополнительный.

— Откуда же здесь запах этот? Кто чего взрывал? — Джедди спрашивает.

— Надо думать, — отвечаю, — Это с той стороны кладки, люди Брауна, очевидно, со второго горизонта пройти пытались. Давай-ка, братец, попробуй смотровое окошко открыть.

В очередной раз Джедди медальон с шеи снял, нужной стороной в замок вставил.

Привычный уже звон мелодичный, вот оно — окошко, смотри — сколько хочешь.

Смотреть, впрочем, особо и не на что было: такой же штрек, что и по нашу сторону, только стены почерневшие, местами — куски породы из стен вывалены, и рельсы — вздыбленные и изогнутые, словно волна морская. Да, видимо, профессорские ребятки взрывчатки не жалели, только не получилось у них ничего, устояла древняя стена.

С одной стороны, это хорошо — боестолкновение отсрочено. А, с другой? Если им не удалось эту преграду пройти, то почему — у нас это получиться?

Правда у нас Огнин имеется, но вот эти два отпечатка ладоней человеческих — с ними то что?

— Ладно, — говорю, — Попытайся, Джедди, открыть эту дверку, попытка — не пытка.

Вынул парнишка медальон из замка, перевернул, заново вставил, ничего с дверью не произошло.

— Странно это, — Джедди произносит задумчиво, — Огнин полностью в гнездо вошёл, штырьки с выемками совпали. Не иначе — всё дело в отпечатках ладоней этих, в них — подвох.

Ладно, остальных дождёмся, вдруг, что и придумается.

Очередного вестового к главным силам отправили, лагерь обустраивать начали.

Часов через семь и остальные начали прибывать, нагружённые скарбом походным "по самое не могу": идти налегке — это прерогатива передового отряда, разведчиков — то бишь, они за это — головой своей рискуют, а тем, кто следом идёт, по пути уже безопасному, миссия шерпов достаётся, в соответствии с канонами философии военной…..

— А гномы то где? — У Лёхи спрашиваю. Неужто их — в расход определили? Славные ведь такие, раритеты ходячие…

— Да нет, — приятель смеётся, — Отпустили, конечно, что мы — звери убогие?

Ну, оно и ладно, сразу на душе как-то теплее стало….

Грузы, доставленные в заведённом порядке заскладировали, передохнули, перекусили наспех, на очередной "Совет Старейшин" собрались — перед дверью запертой.

Айна отпечатки ладоней осмотрела внимательно, и сообщает:

— Вот это — отпечаток левой мужской ладони, а тот — женской, тоже — левой. Судя по размерам, обычным людям принадлежат. Так что — надо пробовать. Пусть Джедди Огнин в замок вставит, а мы, все по очереди, ладошки свои с отпечатками сверим.

— Молодец ты у меня, — Лёха скупо улыбается, — Только шансов у нас ноль, и намного меньше. Отпечаткам тем — несколько тысяч лет, с чего это им с нашими ладонями совпадать? Не бывает чудес на свете, не бывает, это я тебе как старый диверсант говорю, всякого в жизни повидавший!

— Не бывает, говоришь? — Айна ласково так спрашивает, пальчиком по Лёхиной щеке проводя, — А вот мы с тобой встретились — разве это не чудо? Ты — русский, я — чиго. Много у нас было шансов встретиться? Молчишь, диверсант недоверчивый?

Лёха и молчал, восхищённо на Айну уставившись.

Лирика — сплошная, мелодраматическая….

Вставил Джедди медальон в гнездо, Леха с Айной свои ладони в металлические отпечатки вставили — ничего и не произошло, отошли в сторону, Лёха усмехаясь сквозь зубы, Айна — слезу неловко смахивая.

Джек Негро с Нуру попробовали — тот же результат.

Да, думаю, взрослые люди, битые перебитые, а таким детством занимаемся, мать его!

Не успел я эти свои мысли вслух высказать: Мари с Берндом свои ладони в отпечатки дружно поместили — дверь и открылась, совершенно бесшумно!

Не бывает чудес на свете? Ну-ну……

Радость всеобщая, понятное дело, только Айна вот — как-то странно на Бернда с Мари поглядывает, с жалостью.

Поинтересовался — с чего это?

— Сама не знаю, — Айна шепчет, — Предчувствия просто — серые какие-то, не спроста — совпадения эти, ох, не спроста. Легенда просто получается, а большинство легенд — грустный конец имеют, по крайней мере — для Главных Героев….

В этот раз на разведку втроем пошли: я, Лёха и Айна.

Первые сто метров с трудом пробирались через каменные завалы, после взрыва образовавшиеся — судя по всему, килограмм двести тротила тут ребятишки рванули.

Дальше уже нормально пошли, скорым шагом. Так спешили, что чуть в провал не попадали, еле успели остановиться.

Обрывается Драконий штрек, а оттуда, куда он обрывается, голоса человеческие слышны отчётливо.

— Эй, Джо! Давай — выгоняй этих бездельников на работу, всех — выгоняй! Будут, понимаешь, под больных косить, всех поднимай. Если что — кнута им!

— Не учи учёного, Билли, как с кнутом управляться — я любому фору дам….

Громкие щелчки, предположительно — упомянутого кнута, ругань, протяжные вскрики и стоны.

Выглядываю осторожно: так и есть, вышли все-таки ко второй шахте, теперь и до поверхности — рукой подать. Вон брауноские прихвостни-надсмоторщики несчастных чиго на работу гонят — человек двадцать с кирками и лопатами в руках, все измождённые, в лохмотьях грязных.

Сзади шум негромкий, возня. Я даже оборачиваться не стал — итак ясно, что это Айна, соплеменников своих угнетённых узрев, за Калашников схватилась, дабы надсмотрщиков в Край Вечных Снов отправить, да Лёха успел пресечь это дело, сейчас, небось, автомат у своей суженной отнимает.

Внизу, тем временем, более интересные вещи происходить стали: зуммер негромкий раздался, тот, кого Биллом звали, из кармана куртки трубку чёрную, громоздкую достал, явно — рация УКВ, не иначе.

— Да, да, слышу Вас, мистер Браун! — Кричит в трубку надсадно, — Конечно управимся! Да, ровно через двое суток — помню! Весь груз упакуем, оба вертолёта вызывайте, боюсь — и не влезет всё, часть здесь оставим. Всё — наверх поднимать? Да, без вопросов — всё и поднимем. Пришлите взбадривающего чего, эти чиго — совсем дохлыми стали. Ну, не знаю, химии какой, или — травки. Вам виднее, вы же у нас в медицине понимаете. Ну, мяса свежего, если есть, конечно, надоела эта тушёная кенгурятина — до тошноты. Ага, ага, спасибо! Хорошо, до связи! Кью привет от меня передавайте! Всё — Роджер!

Лёха знаками показывает: мол, давайте на выход двигать, нечего пока тут больше делать.

Потихонечку обратно вернулись, дверь заветную закрыли на всякий случай, причём для этого ладони в отпечатки вставлять не пришлось, Джерри только Огнин из гнезда вынул, щелчок раздался — словно язычок замка выскочил.

Я тут же всем остальным об увиденном и услышанном рассказывать стал, а Айна с Лёхой молча взглядами меряются — надо же, первое разногласие семейное наметилось!

Как бы там ни было, Айна первая не выдержала — глаза в сторону отвела, и говорит негромко:

— Извини, Алекс! Забыла я про эту вашу «дисциплину». Непривычно мне это, столько лет сама по себе — решения принимала. Но, я же стараюсь?

И смотрит на Лёху — глазами преданной собаки, не моргая.

— Да ладно, чего уж там, — Лёха от этого взгляда даже засмущался, — Проехали. Иди ко мне — поцелую!

И, понятное дело, давай нежности свои разводить, как влюблённым и полагается, даже покашлять громко пришлось, дабы парочку эту на лад рабочий настроить.

— Ну, примерно такие расклады, — Лёха излагает, — Времени у нас — двое суток, точнее — на два часа меньше, чем двое. Сейчас мы с Айной перекусим, и обратно вернёмся — смотреть, слушать, у меня и диктофон с собой имеется — запишем чего. Зачем — запишем? Наивные вы, я всё-таки профессиональный диверсант — голосам других людей подражать могу. Запишем этого Билла, проанализирую его лексику, словечки любимые в памяти зафиксирую, акцент. Глядишь — потом по рации вместо него поговорю — комар носа не подточит, или москит, к примеру. Задача наша проста до омерзения: за час до начала назначенного подъёма на поверхность захватить их лагерь подземный, холуёв всех перебить, кроме Билла этого — его в качестве языка взять и выпотрошить, чиго тамошним объяснить всё — в плане счастья на них свалившегося, планы подредактировать, и вперёд — наверх, за орденами и славой! Кстати, мистер Негро, сколько человек у шахтного копра нас могут ждать, что у мистера Брауна на этот счёт принято?

— У этой второй шахты я и не был никогда, — Джек отвечает, — А около нашей всегда семеро находилось: один старший, и шестеро бойцов — две смены по три человека. Но на момент подъёма клети — все всегда на ногах были, в полной готовности боевой.

— Это несколько дело осложняет, — Лёха задумчиво бормочет, — Семеро — это много. Ладно, я под Билла загримируюсь, есть у меня в рюкзаке реквизит соответствующий, Айна, если волосы ей обрезать, за мальчишку-чиго запросто сойдёт, Мэлви — тоже боец, не могут те верхние — всех чиго в лицо знать, но — маловато троих будет. Что делать? А, понял: там же ещё ящики с грузом подниматься должны, это золотишко и артефакты сраные выбросим, а в ящиках Андреас с Берндом распложаться. Ладно — одной проблемой меньше.

— Хорошо, с этой частью плана — более-менее понятно, — уточняю, — а что потом, на поверхности уже, делать будем?

До чего же Лёха у нас быстротой принятия решений стратегических отличается — это что-то!

— Дальше всё просто, — глазом не моргнув, отвечает, — Организуем четыре мобильные боевые группы — по числу имеющихся в наличие толковых командиров, к числу коих отношу: себя — без ложной скромности, Андреаса, Бернда и Капитана Зорго. Задачу всем после поставлю, когда Билл, в плен захваченный, нам карту подробнейшую нарисует. Пока пусть Мэлви своих чиго по группам поровну распределит, с командирами будущими познакомит. Сам Мэлви — с Зорго идёт, Айна — со мной, пень ясный, Мари — с Берндом, Джек Негро и Нуру — с Андреасом. Если вопросов нет — все свободны, отдыхайте, тренируйтесь, оружие в порядок приводите!

Больше суток Лёха с Айной по ту сторону двери провели — подслушивали, подглядывали — разведку, короче, проводили.

Вернулись усталые, но довольные.

— Отлично всё, — Лёха заявляет, — У Билла в подчинение всего три бойца — семечки просто. И с чиго тамошними Айна контакт уже установила: выкрали одного дурика, что в сторонке ото всех животом маялся, объяснили всё подробненько, да и назад отпустили — остальных просвещать. Так что с той стороны тоже подсобят, или, по крайней мере, не помешают уж. Короче — всем четыре часа на последние приготовления, а там и выступаем, благословясь! Я мы пока с Айной — поспим немного, через два часа будите….

Первый этап операции без сучка и задоринки прошёл. Спустились втроём по верёвочной лесенке в гости к профессорским шахтёрам, тихонько к их лагерю подобрались, Лёха тут же Билла вырубил на время, связал, остальных троих мы с Айной ликвидировали — навсегда, как и было велено. Вернее, на мою долю только один противник достался, двух Айна укокошила в секунды считанные: ловка эта девчонка — ножи и мачете метать!

Лёха Биллу под нос пузырёк с какой-то гадостью поднёс, тот тут же в себя пришёл, головой затряс.

— Кто вы такие? — вопрошает, — Развяжите немедленно! Не знаете, с кем связались, да мистер Браун вас — на куски порвёт!

Вмазал ему Лёха пару раз, объяснил — что такое "Братство Че" и с чем едят его, укольчик какой-то, времени не теряя, ловко сделал, ещё вмазал разок — для ускорения процесса.

Через минуту Билл, развязанный уже, карту ловко рисовал на листе бумаги, заранее приготовленном, громко и старательно пояснения необходимые давая.

Тут и остальные силы подошли, расположились согласно диспозиции — вокруг своих командиров.

В урочное время и рация УКВ ожила, на связь Билла-неудачника вызывая.

— Да, слушаю сэр! — Лёха откликается голосом чужим, — У нас всё на мази — через пятнадцать минут можете клеть опускать! С первым грузом сам поднимусь, двоих чиго с собой прихвачу. Всего — за четыре приёма управимся — много груза набралось! Всё — присылайте машины! Три машины будет? Просто отлично! Кью — от меня привет! Роджер!

Бросил рацию в карман своей куртки, рукой на ящики деревянные указывает:

— Из двух самых больших — вываливайте всё на землю! Командиры групп — ко мне! Вот карта — три минуты на изучение!

Карта как карта: вот первая шахта, вот эта — где сейчас находимся, в трёх километрах — вертолётная площадка, ещё дальше — склады какие-то, опять — склады, а вот и гнездо злодейства — домики профессорские, тут — посты скрытые, здесь — растяжки сигнальные установленные, даже два минных поля имеются. Нормальная картинка такая, легко запоминающаяся.

— Значится так, — Лёха последние указания отдаёт, — Поднимаемся, дуриков у копра усмиряем, Андреас и Бернд — этим лесочком, под ноги глядя и растяжек сигнальных избегая, — к вертолётной площадке, подойти максимально близко и затаится. Времени у вас на всё про всё — минут тридцать-сорок, не больше. Я на первой машине, в фургонах — моя группа, люди Бернда и Андреаса. Как только до машин метров двести останется — поджигайте вертолёты, следом — гранат с пяток метните! Ясна задача? После этого ты, Андреас, со своей группой — к этим складам идёшь: нужное — с собой прихватить, ненужное — уничтожить по мере возможности. Ты, Бернд, к штабным домикам по этой тропе двигаешься, на этом пригорке — твоя исходная, далее по обстановке действуешь. Зорго! Ваша задача: штаб противника обойти, атаковать с этой горушки, вернее — нашуметь и напугать, пусть прямо на отряд Бернда отступают, под огонь автоматный! Я со своими — подчищаю за всеми вами, так сказать — прихожу на выручку в самый критический момент. Задачи всем ясны? Вопросы? Вот и ладушки! Всем — по местам! Да, главное, чуть не забыл — сантименты полностью отставить, и пленных — не брать! Слышишь, Бернд? Ты уже один раз благородство проявлял — хватит! Всех, Брауна включая, в расход!

И словно пример подавая, разрядил в бедного Билла обойму пистолетную.

Да, как бы так оно — сурово…..

Трудности возникли в самый неожиданный момент: Айна ни за что не хотела расставаться со своими волосами, оказывается, что в племени чиго женщины вообще никогда не стригут волосы, вековые традиции, блин!

Пришлось Лёхе свой дар убеждения применить.

— Точно, ни одна женщина-чиго волосы никогда не укорачивала? — Голосом медовым спрашивает, — Так это и отлично! Ты же у меня — особенная! Ты же первая будешь — кто за белого человека, за меня то есть, замуж выйдет, по всем правилам белых людей, официально! Понимаешь? Первая, кто уедет отсюда, за Океан, в Большой Мир! Понимаешь? И детей мне нарожаешь — сколько захочешь, и дети наши — полноправными людьми будут, с документами настоящими, впервые — для чиго! Понимаешь?

Уболтал, конечно, обкорнал под мальчишку, даже в зеркальце Айне посмотреться не дал, дела, мол, срочные, сатрап….

Сам — под Билла загримировался, для убедительности лицо сажей дополнительно измазав, — из под земли, всё же, поднимаемся, не должно подозрительным показаться….

Дальше трудно рассказывать, потому как прав Саня Бушков — легко долгие бои описывать, где траншеи, позиционные перемещения, всякие фланговые манёвры отвлекающие, а вот когда твои мобильные группы на противника нападают, который этого и не ждёт, то чего рассказывать, собственно? Напали и в труху всех покрошили?

Примерно так оно всё и было.

Загрузились в шахтную клеть, поднялись на поверхность.

— Привет, орлы! — Лёха-Билл вопит, — Рад вас всех видеть! Давайте, подмогите ящики вытащить: там платина сплошная нынче, самородная! Хотите посмотреть?

Конечно, хотят, как же, любопытно ведь — самородная платина!

Перебили всех, на раз-два-три, сугубо руками-ногами и оружием холодным — чтобы не шуметь.

Побежали с Берндом к площадке вертолётной, за лесными деревьями укрываясь, залегли метрах в сорока от двух вертолётов-красавцев американского производства, затаились.

Вот и машины загудели, приблизились, пора и начинать.

Первым делом по парочке самодельных "коктейлей Молотова" влепили, потом гранатами добавили, меня даже по макушке осколком шальным чиркнуло, кровь побежала — по затылку да за шиворот — щекотно….

Загорелись вертолёты — славно так, весело, только залечь успели — рванули, родимые, до небес самых. Есть — почин!

Дальше — тоже ничего особенного.

Я со своими отправился со складами разбираться: пожгли всё, повзрывали, из полезного — только пару «Стингеров» обнаружилось.

Далее по плану к штабным строениям двинулись.

Подходим, а там бой идёт. Трудно группе Зорго пришлось, брауноцы, подвох сразу заподозрили, на прорыв пошли — есть у Капитана потери, залегли — еле отбились.

Хорошо, Бернд на выручку подоспел, даже рукопашная небольшая случилась, но — в нашу пользу, вон труп Кью валятся на полянке.

Остатки сил противника, с Профессором во главе, в штабном домике укрылись, отстреливаются потихоньку. Домик то этот — непростым оказался, стены, похоже, внутри стальными листами проложены, не берут их пули, прям — бункер такой натуральный, затягивается штурм.

Тут «Стингеры» и пригодились, раз-два, с подошедшим Лёхой дуплетом, — и нет бункера, одни головешки дымятся, воздух горный нещадно портя….

Вот — и все дела, нечего больше рассказывать!

Победа!!! Победа???

 

Глава двадцать вторая

Она — умерла……

Победа — великое слово! Много в нём заключено, а для бойцов усталых, это слово — ещё и призыв к отдыху долгожданному, или, по крайней мере, — к передышке краткосрочно, где итоги — окончательные или промежуточные, подбить можно.

Расположились на полянке, напротив сгоревшего домика Профессора Брауна, потери подсчитали. Четверо чиго погибло. Джедди взрывом контужен — оглох на одно ухо, ходит, шатаясь. Раненых — половина отряда: у Зорго пуля в животе сидит — без сознанья бравый Капитан лежит, бредит, Нуру с головой забинтованной рядом с ним сидит, за руку держит, у Лёхи плечо прострелено, у Мэлви в бедре осколок гранаты, у остальных — разное, по мелочам. У меня только касательное ранение головы, например, только кожу на черепушке шальным осколком ободрало совсем немного, Бернд вообще только фингалом отделался — во время рукопашной Кью исхитрился ему армейским ботинком врезать.

У каждой Победы — своя цена, а вообще, — легко отделались, хуже гораздо всё могло обернуться.

Чиго могилы для погибших выкопали в сторонке, похоронили мы наших товарищей погибших, сказали по несколько слов добрых, да и к делам текущим вернулись — плохо совсем со временем было, совсем скоро десантура американская запросто могла нагрянуть. Оба их вертолёта мы с Берндом спалили успешно, так что об базы столичной им до нас на джипах часов десять переть, не меньше, да и ночь скоро наступит. Скорее всего, они к нам только на рассвете сунутся.

Мэлви своих отправил лошадей и мулов, из загона разбежавшихся, ловить — пригодятся, когда от погони улепётывать будем.

Айна, Бернд и Мари, к которой зрение возвращаться постепенно начало, перевязкой ран занялись, я же со стариком Негро — приготовлением обеда. Костерок запалили, воды вскипятили, консервов разных наоткрывали.

Нуру в это время пошла посмотреть, что там от домика Брауна осталось, нет ли полезного чего. Возвращается — улыбка до ушей, в руках бочонок деревянный, литров на восемь, слегка от огня почерневший.

Джека в щёку чмокнула.

— Это, радостно говорит, — Вино из ягод дикой сливы, очень вкусное.

Джек краник бронзовый повернул, рот под тоненькую струйку подставил, несколько глотков сделав, подтвердил:

— Действительно — сливовое вино, и превосходное! Про это вино даже романс старинный есть, на испанском, вот — послушайте:

И я того вина попробовал.

— Да, Джек, — соглашаюсь, — И вино отличное, и романс твой — что надо.

Солнце уже за горизонт закатилось. Постелили на траве, около костра, пару плащ палаток, разнообразные консервы открытые — в художественном беспорядке расставили. Похоже, все вилки и ложки под землёй оставили, действительно, зачем в бою вилки с ложками? Да ничего, ножи то у всех имеются, если голоден — и с помощью ножа перекусишь.

Маркиз, где-то бой пересидевший, появился. К ногам Джедди привалился, заурчал громко.

Расселись, Нуру пустой котелок, трёхлитровый взяла, наполнила из бочонка вином сливовым и давай всех обходить по очереди — кружек то тоже в наличие не наблюдалось.

Первым котелок из рук Нуру Лёха взял.

— Я хочу выпить, — говорит хрипло, волнуясь немного, — За самое дорогое, как учил Че, что есть в жизни у каждого человека, — за Свободу!

Сделал несколько глотков, Айне котелок передал.

Айна вина попробовала, котелок Нуру передала, а уже потом от себя добавила:

— А ещё — за Любовь! И за детей наших будущих!

И смотрит на Лёху лукаво, с подначкой, а тот только ресницами удивлённо хлопает — дурак дураком.

— Ура! Ура! — все радостно завопили, даже в воздух постреляли немного — но, от души.

Нуру, меж тем, улыбаясь широко и радушно, к Мари подошла, котелок с вином ей протягивая:

— Отведайте, милая Мари этого славного вина! От души предлагаю! Дикая слива в наших краях — символ Любви искренней, большой, до гроба!

Мари котелок с вином в руки взяла, неотрывно на Бернда глядя, приготовилась несколько слов сказать,

Но — не успела.

Нуру ловко кинжал из ножен выхватила, и ударила Мари — под сердце.

Быстро всё так получилось, никто помешать ей не сумел.

Какой же я дурак, нет, даже не дурак — сволочь последняя!

Знал же, на уровне подсознанья, — не кончится это добром.

Как же — голливудских фильмов — досыта насмотрелся. У них там как: кончается, вроде, история романтическая — полным хэппи-эндом, главные Герой и Героиня — целуются, и тут, из под обломков здания, какого разрушенного — мерзкий Монстр, убитый уже много раз, поднимается, и, Герою, либо — Героине — в спину подло стреляет…

Знал ведь всё, а не досмотрел! Предлагала же Айна тогда: убить эту Нуру сразу, пакости не дожидаясь, — не послушал, слюнтяй хренов!

Нуру тут же на части порвали, конечно. Первой Айна свой нож метнула — веер серебристый в воздухе прожужжал, у Нуру из горла фонтан кровавый забил. Я револьвер свой в убийцу подлую разрядил, Лёха — обойму Калашникова, остальные….

Порвать порвали, а толку?

Хрипит Мари, стонет протяжно — практически воет.

Посмотрел, нож то неглубоко совсем вошёл, да и сердца, судя по всему, не задел, может подвох какой имеется?

Джек Негро подошёл, с мёртвого тела Нуру ножны снял, понюхал — в лице переменился.

— Плохо всё совсем, — голосом дрожащим говорит, Это — яд «бозанко», страшный, смертельный!

Айна ножны в руках повертела, подтверждает:

— Да, «бозанко» — страшная штука, придуманная пару тысяч лет назад — ради интересов серьёзных — насквозь. От него нет спасения, человек, которому он в кровь попал, — умирает долго, в мучениях страшных…..

Осторожно кинжал из груди Мари вытащили, рану перекисью водорода промыли, спиртом разведённым, мазью Вишневского намазали — вдруг, вытянет яд, перевязали тщательно, в палатку, наспех поставленную, перенесли.

А Мари всё хуже и хуже, уже не стонет — кричит страшно, глаза закатились, пена на губах зелёная пузырится.

Бернд непрерывно носил в палатку к умиряющей сосуды с разными отварами, орал на всех подряд, пинал мулов — под ноги подвернувшихся, и — плакал — без остановки.

Всё правильно — как тут не плакать?

Сам во всём виноват: слонялся — сперва по джунглям и предгорьям Карибии, потом — по Средиземью этому подземному. И все, включая его отца — доктора Мюллера, сгоревшего заживо несколько дней назад, все — оставили надежду, в глубине души, — Бернда найти.

И только Мари, его жена, только она — верила, и тащила нас всех за собой — до конца…..

Сидим с Лёхой, перекуриваем, Айна рядышком пристроилась с подветренной стороны — чтобы дымом табачным не дышать. Молодец, о здоровье будущего ребёнка заботится!

Бернд подходит, седой, постаревший, уже не плачет — строгий такой.

Сигарету достал, закурил, и говорит — голосом бесцветным, мёртвым:

— Ей всё хуже становится. Щёки уже ввалились, почернели, волосы выпадают. Не могу я на это смотреть больше. Может — кто-нибудь из вас, а? Я сам — не смогу……

Переглянулись мы с Лёхой, сразу поняли — о чём это он. Молчим, глаза отводим.

— У Джедди — Огнин, — Айна неожиданно вмешивается, — Это очень сильный талисман — мне бабушка рассказывала. Есть у чиго древнее Поверье: если над умирающим "молитву смерти" прочесть, и Огнином его губ коснуться, то он либо выздоровеет — если Судьбе это угодно, либо — умрёт, тихо без мучений.

Вынесли Мари из палатки, на траву уложили. Страшно на неё было смотреть — мумия живая, почерневшая, кричащая от боли беспрестанно.

Все вокруг неё встали, Джедди вперёд вышел, Огнин с шеи снял, в ладони зажал.

Глаза в небо устремил, и прочёл молитву, ту — которой его дон Романо, тогда — в Сан-Анхелино, научил:

Коснулся хоббит её губ медальоном, все в немом ожидании замерли.

Чудо случилось, или — совпадение простое?

Как бы там ни было, но кричать Мари перестала, лицо её изменилось совершенно: щёки порозовели, нос вытянулся, голубые глаза открылись широко — просто огромными стали, волосы густые — платиной отливают. Прекрасное такое лицо, красоты неземной, ангельское просто. Грудь мерно поднимается и опадает — дышит, жива значит.

Но, чувствовалось, что это временно, не взаправду, наоборот — Смерть к ней ещё ближе подобралась. Мне даже — страшно стало, словно к чему-то запретному, запрещённому, прикоснулся.

— Что это? — Бернд шепчет, — Что это такое? Кто мне объяснит?

— Она уже умерла, — Айна отвечает, — Только заклятие полностью сработает на рассвете, когда солнце взойдёт…..

 

Глава двадцать третья

Путь домой

К рассвету мы у костра втроём остались: я, Бернд и Мари. Или — уже только вдвоём?

Лёха с Айной, основную часть индейцев с собой прихватив, на запад ушли — с Эскобаром разбираться, Мэлви с напарником на самый высокий холм отправились — в случае появления противника костёр сигнальный должны зажечь, остальная часть отряда домой отправились, в Сан-Анхелино.

В ожидание рассвета мы с Берндом вырыли глубокую могилу. И лопаты имелись в наличие, но копали только ножами — словно некий рыцарский ритуал соблюдая.

Выкопали, сели на краюшке, свесили в яму ноги, закурили, глядя на небо.

Солнце ещё — где-то спало — за линией Горизонта.

Но, на востоке уже образовался светлый Нимб, оттесняющий Тьму по всем фронтам — куда-то к единому центру, разбившему свои шатры где-то там — на Северо-западе, в отрогах Синих Гор.

Чирикали какие-то местные птички, в ручье плескались рыбёшки, приветствуя каждым своим ударом хвоста по воде — предстоящую Зарю.

— Прямо как у Ремарка в "Трёх товарищах", — прошептал Бернд, — "Пат умерла на рассвете". Там Пат умерла, тихо и незаметно — как будто колодезная вода в деревянном ведре — тонкой корочкой льда покрылась… А — здесь?

Мы подошли к умирающей.

Рассвет. Первый лучик солнца коснулся лица Мари — удивительно прекрасного, так, наверное, в древние времена здешние эльфийские принцессы выглядели.

Девушка вздохнула раз, другой, всё….

Мари умерла.

Засыпали могилу землёй, сверху — каменюгу случайно найденную, здоровенную положили, с письменами старинными, глубоко высеченными. То ли — древние хоббиты высекали, то ли — Древние Майя.

На холме костёр сигнальный загорелся, молодец Мэлви — не спит.

Значит, противник уже рядышком.

Сели на лошадей и вперёд. Часа через два к Сизым болотам выехали, после пожара скакать по ним — одно удовольствие. К вечеру к нагорью выехали. Смотрю — на пригорке сеньора Сара Монтелеон стоит — в чёрных штанах, в высокие ботфорты заправленных, в белоснежной рубашке, в руках — Калашников. Живописная такая — картина маслом: «Амазонка» на пленэре называется.

А вот ещё знакомые лица: Джек Негро, постаревший и хмурый, Джедди с Маркизом на плече, ещё знакомые всякие — по Сан-Анхелино. Понятное дело, местное ополчение нам на помощь выдвинулось, очень кстати!

Оборачиваюсь: ага, вот вдали два пятнышка коричневых шевелятся — джипы с головорезами по нашу душу шпарят.

Бернд ко мне подошёл, распахнул плащ свой длинный — на секунду вовсе. А там — пластид и тротил сплошной, куда там — моджахедам долбанным.

Решил, значит так — счёты подбить.

Что ж — его право.

— Ладно, Андреас, — Бернд говорит, — Удач тебе, и — уезжай. Уезжай — Брат. Прощай!

— Прощай!

Подъехал к своим, все обернулась в мою сторону, поприветствовали — кто как. И, тут же отвернулись, наблюдая за Берндом.

Что ж, может так оно и лучше.

Лишние проводы — лишние слёзы.

Хотелось, всё же, с Джедди и Зорго попрощаться по-человечески. Да, ладно — успеется ещё, жизнь — она штука длинная.

За моей спиной прогремел сильный взрыв.

Вот и всё…..

Через двое суток конь вынес меня к окраинам Сан-Анхелино.

Порт, у крайнего пирса — элегантно притулилась — словно в полусне — «Кошка».

Ни яхта — просто красавица.

Та ещё штучка — эстетичная — до совершенства.

Фьорд стоял на баке, дымя своей вересковой трубкой.

— Один? — спросил Фьёрд, — Один. И даже — она, Мари?

— Только Лёха ещё…… А Она — умерла….

Фьёрд спрятал трубку в карман, и, загребая ногами невидимый снег, постарев — лет на двести, пошёл в каюту кока, где традиционно хранился запас спиртного.

Решили — в Берген идти.

«Кошка» к порту Барселоны приписана была. Да — какая разница. Хозяин её, доктор Мюллер, погиб, да и наследники его — также.

Решили — в Бергене яхту поставим, за полгода стоянку оплатим, Власти — известим, а дальше — не наше дело…

Вошли в бухту Бергена. Красиво — солнце в волнах радугу запускает, на берегу — домишки жёлто-красные выстоялись.

— Эй, Фьорд! — говорю, — Посмотри — красота-то, какая!

А, Фьорд совсем в другую сторону смотрит. Там, на молу пирса — девчонка стоит невысокая, и рядом с ней — два пацана-погодка белобрысых, лет по — восемь — десять.

— Прощай, Андреас! — Фьорд говорит, — «Кошку» — сам поставишь.

И, как был — за борт, в полной амуниции. И, кролем неумелым — к пирсу тому.

Пришвартовался кое-как. Ткнулась «Кошка» бортом в шины резиновые, да и замерла послушно. Умная — девочка.

Да, думаю, и мне, судя по всему, пора — на Родину.

И, девчонка своя там — ждёт, Фьордовой — и не хуже совсем, и киндеров — пару.

— Эй, Андреас! — Фьорд издали орёт, жену обнимая, а на каждом его плече — по мальчишке белобрысому сидит, — Всегда и везде! А, козлы те — не пройдут — никогда!

И, на правое плечо своё показывает, где татуировка Че Гевары — место быть имеет.

— Конечно, не пройдут! — отвечаю, на своего Че пальцем показывая, что на левом моём плече — живёт, — Никогда!

На местный почтамт завернул: так и есть, от Лёхи телеграмма пришла: мол, дождись, буду через два дня.

Можно и подождать, почему бы и нет.

Пошлялся по Бергену и его окрестностям. Сказочное место: даже вишни вызревают, в водоёмах рыбы полно, а грибов в лесах — море просто! А эти чудики норвежские их практически и не собирают, разве что — лисички иногда.

Да, думаю, как только пенсионный возраст наступит — обязательно в Берген переберусь, счастливую старость встречать.

Иду как-то, полный мешок полиэтиленовый с подосиновиками тащу, Лёха навстречу идёт: разодетый, что тот денди английский, с тросточкой, под ручку с красоткой, тоже по моде парижской одетой.

Да, думаю, ловелас ты наш доморощенный, да что там — ловелас, кобель просто-таки!

Вот узнает об этом Айна — отрежет тебе достоинство твоё безжалостно!

Айна? Вот же, чёрт побери! Бывает же такое! Судя по всему, Лёха и паспорт ей сделать умудрился, вот же молодец!

— Привет, Андреас! — Айна говорит, — Ну как, похожа я на настоящую белую сеньору?

— Более чем, — отвечаю, — Просто слов нет! А что там с Эскобаром, достали?

— А как же, — Лёха улыбается в свои реденькие кошачьи усы.

— Он умирал долго и мучительно, — Айна уточняет тоном тургеневской мечтательницы, — Жаль только, что это повторить — уже не получится.

Прилетели в Питер. В зал прилётов заходим, а навстречу песенка в тему, Розенбаум:

Лёха, душа нежная и ранимая, — даже прослезился слегка.

На стоянку, уютней которой нет, и направились. Ехать то нам вместе, живём через дом друг от друга.

Лёха вдоль ряда свободных такси прошёлся, не торопясь, туда-сюда, выбрал водилу самого солидного — пожилого дядьку с роскошными седыми усами.

Рюкзаки в багажник побросали, расселись, Лёха на переднее сиденье — рядом с водителем.

Достаёт приятель из портмоне стольник баксов, плюёт на него и к лобовому стеклу машины пришпандоривает, второй стольник достаёт, плюёт на него, и рядом с первым размещает:

— Задним ходом, шеф, на Гражданку! Поехали, благословясь!

Дядька то нормальный попался. Всего минуту в обалдении полном просидел, а дальше заржал, что тот даун хронический на концерте Евгения Петросяна, только стёкла автомобильные задрожали — оценил шутку.

— Да, ладно, — Лёха говорит, пряча один из полтинников обратно в портмоне, — Обычно поехали. Только медленно очень, и у каждой встреченной пивной точки — остановка непродолжительная. Соскучал я что-то по пиву ленинградскому, водой невской разбавленному.

У всех пивных ларьков останавливаться, конечно, не стали. Только у первых трёх — потом писать захотелось.

Вот и через ручей Северо-Муринский переехали.

— Вот она, Родина, — Лёха извещает, — И, если что, буду я её защищать — до патрона последнего. Памятью Че клянусь! А особняки на Рублёвском шоссе — и не хочется вовсе.

Пусть хоромы свои Суки Рублёвские, Алчные, сами — на фиг — защищают.

Конец первой книги.