52

Под утро они вышли из университета и пошли к набережной мимо замерзших фонтанов и заснеженных елей.

Ночь была темная и тихая.

Не было видно ни луны, ни звезд, и только яркая белая полоска университетского шпиля раскаленной иглой пронизывала очень черное небо.

Тихо падал снег, приятно холодил разгоряченные лица, и иногда кто-нибудь из них задевал за ветки деревьев, и иней медленно осыпался, ярко и остро сверкая в свете фонарей.

Они шли медленно и молча – они уже много и откровенно говорили в эту ночь, но о самом главном, что больше всего заботило и тревожило их, они молчали.

Для Маши главным была страшная новость, которую сообщил ей вчера Минский, и она помнила об этом каждую минуту и сейчас пыталась не думать о ней, но это никак не удавалось, и она боялась, что больше не выдержит. Но она выдержала, и всю ночь казалась спокойной и только чуть-чуть уставшей, ласково улыбалась Андрею, встречая его взгляд, танцевала с ним и с Олегом, смеялась их шуткам и шутила сама. И все время помнила об этом и знала, что когда-то – может быть, очень скоро, даже сегодня – придется говорить об этом, и она уже сейчас готовилась к разговору, боялась, и ждала его, и думала о том, что нельзя показывать своего страха. И ей удавалось это – она спокойно шла с Андреем, держа его под руку и слегка прижимаясь к его плечу...

А Олег думал о том, каким был прошедший год. Он вовсе не хотел думать об этом, когда собирался встречать Новый год, хотел пить, веселиться, танцевать, приглашая всех подряд, как он делал всегда в новогоднюю ночь, и забыть обо всех невзгодах и неудачах – ведь будет еще время подумать о них... И он действительно пил, и смеялся, и много танцевал, курил, рассказывал анекдоты, но никак не получалось то легкое и бесшабашное веселье, которого ждал он. Не исчезало настойчивое желание подвести итоги прошедшего года, дать точную и беспощадную оценку себе и своим поступкам и еще раз подумать: а что же дальше?

Андрей ни о чем не думал. Он вспоминал мелодию песни, которую впервые услышал только на сегодняшнем вечере. Это была одна из тех ярких и красивых, но довольно сентиментальных и чуть пошловатых мелодий, которые появляются время от времени и сразу же завоевывают эстраду, эфир и танцевальные вечера. Они нравятся всем, все их напевают, добывают эти пластинки – «на вечерок, всего на один вечерок», – слушают несколько раз подряд, и тогда, наконец, оказывается, что песенка глупая, чересчур простенькая и вообще сплошная сентиментальщина и серятина. А песня все еще изо дня в день звучит по радио, на вечерах, с магнитофонных пленок, и, заслышав ее, начинаешь морщиться, и с раздражением выключаешь радио, и захлопываешь окно. Наконец песня надоедает всем и ее быстро и надолго забывают.

И эта мелодия, которую сейчас вспоминал Андрей, уже успела всем надоесть, и уже не было желающих напевать и танцевать под нее, но Андрей слышал ее впервые и пытался вспомнить ее – она нравилась ему.

Они шли вдоль гранитного парапета набережной и теперь остановились и стали смотреть на ярко освещенное здание университета.

– Слушайте, народ, – сказал Андрей. – Хочу кино. Какой-нибудь жуткий детектив с пистолями, масками, шпагами и прочей бутафорией. Лишь бы не очень пошлый. А? Есть что-нибудь на примете?

– Ежели поискать – найдется, – ответил Олег.

– Так что – программируем поиски? А, жена?

– Как хочешь, – улыбнулась Маша.

– Тогда делаем так, – сказал Олег. – До трех отсыпаемся, потом завтракаем и опохмеляемся, наносим два-три визита вежливости и в пять отправляемся.

– В пять? – опросил Андрей. – А почему не в семь?

– В семь поздно – промахнемся с билетами. А потом – что ты будешь делать до семи?

– Да почти ничего, – сказал Андрей. – Хочу просмотреть свои записи.

– Знаешь что? Иди-ка ты... В конце концов это Новый год или нет?

– Новый, а что?

– Ничего, – проворчал Олег. – Ладно, договорились. И давайте разбегаться – холодно, у Маши вон губы посинели.

– Так уж и посинели...

– Ну что ж, по домам, – сказал Андрей. – Значит, в восемь у нас, Олежка.

– В восемь? – спросил Олег. – Почему в восемь? Ты же сам сказал – в семь.

– Не может быть... – засомневался Андрей.

– В семь.

– Значит, я ошибся. Дело в том, что четвертого заседание кафедры и я должен быть во всеоружии.

– Ну, и что тебе даст этот час?

– Еще не знаю, – серьезно сказал Андрей. – Вероятнее всего – ничего, а может быть, какую-нибудь Америку открою.

Олег хмуро посмотрел на него и сказал:

– Ну ладно, шагайте.

– А ты? – спросила Маша.

– Я? – удивился Олег. – А что я?

– Ты разве не идешь с нами?

– Нет, я еще поброжу немного.

Маша озабоченно посмотрела на него и сказала:

– Только, пожалуйста, не пей больше. Олег усмехнулся.

– А почему? Если человечество выдумало вино, то оно наверняка знало, что делало. Человек может ошибиться, но человечество, – он торжественно помахал рукой, – никогда!

«Вот так, – подумал он. – Немножко пошло, немножко наигранно, но зато уверенно. Ничего не произошло, ничего не случилось, и все идет так, как и должно идти. Ясный взгляд, ироническая усмешка, уверенность в голосе и жестах. Не спеша вытащить сигареты, неторопливо закурить, спокойно сунуть руки в карманы, держать голову прямо, не прятать ее в воротник. Мне хорошо живется, мне хорошо живется, мне хорошо живется. Только эти двое почему-то не уходят. Они смотрят на меня, и если он, как всегда, спокоен и непроницаем, то ее взгляд выдает меня с головой. Оказывается, что ко всему прочему я еще и бездарный актер...»

– Да ну, идите же, – нетерпеливо сказал Олег.

– Сейчас, – сказал Андрей. – Вот только закурю.

– Не надо, Андрюша, – мягко сказала Маша и положила руку ему на плечо.

– Ах да, забыл, прости... Ну ладно, обойдемся как-нибудь. Может, пойдешь все-таки с нами, Олежка?

– Нет, – резко ответил Олег.

– Ну, тогда будь здоров. И не забудь – в восемь у нас.

– Хорошо, не забуду.

«Не забыть, что в восемь у вас. Как будто ты сам не знаешь, что я не могу забыть об этом просто потому, что идти мне больше некуда – только к вам. И никаких заседаний, на которые нужно являться во всеоружии, у меня тоже не предвидится. И работы, ради которой надо дрожать над каждым часом, каждой минутой, – этого тоже нет. Ну, а что же есть? Да не оглядывайтесь же вы, ничего со мной не случилось. Ровным счетом ничего. Я знаю, вам очень хочется, чтобы у меня все было хорошо, и хочется помочь мне, и я с удовольствием принял бы вашу помощь, но только вы ничего не сможете сделать для меня. Ничего. И ты, Маша, можешь не беспокоиться – я не буду сегодня пить. Сейчас я буду ходить и думать. Завтра я обязательно приду к вам, хотя иногда очень трудно смотреть на Машу! Ведь все это могло быть у меня... Опять о том же! Да ничего этого не могло быть. Давай считать, что это расплата за все поцелуи и „люблю“, которые когда-то с такой легкостью срывались с губ. Ладно, хватит стоять в трагической позе. Ты абсолютно трезв, и у тебя сколько угодно времени, и тебя никто не ждет. Ходи и думай. Думай о том, что ты будешь делать дальше. Думай о том, как ты будешь жить. Если у тебя хватило смелости признаться себе, что ты нищий, тебя должно хватить и на большее. А ведь это и в самом деле немало, после того как много лет все казалось довольно простым и ясным, и если чего-то не хватало, то верилось, что все это впереди и надо только ждать, когда это придет, и после этого вдруг понять, что очень многое ты делал не так, и многое вообще не можешь сделать, и даже не знаешь, будешь ли ты пытаться что-то изменить. Сейчас-то ты думаешь, что будешь. Но ведь так хорошо помнится то страшное таежное одиночество и как ты думал тогда. Ведь это действительно была капитуляция. Падение. И с тех пор еще ничего не сделано для того, чтобы подняться. И так тяжело становится при мысли о том, что и следующая попытка закончится таким же поражением...

Закури, станет чуть-чуть легче. Все-таки отличная вещь сигарета. Можешь даже вернуться в свою комнату и выпить – там еще кое-что осталось. А потом ты ляжешь спать и еще на полдня избавишься от тяжелых и неприятных мыслей, а потом можно будет еще что-нибудь придумать. В конце концов можно будет опять курить и пить, пока есть деньги. Ведь тебе прилично заплатили за твое поражение... Поражение? А ведь самое смешное то, что в глазах окружающих ты выглядишь почти героем и, уж во всяком случае, победителем. В университете о вашей экспедиции рассказывают легенды. А после статьи в «Комсомолке», где твое имя ясно и четко названо среди имен победителей, ты котируешься так высоко, как никогда раньше. Вот по этому поводу действительно стоило бы выпить... Почему же ты не идешь к себе в комнату, не наливаешь вино в стакан? Ведь все это ты можешь делать – и пить и курить, у тебя здоровое сердце, отличные легкие, ясная голова, которая никогда не болит, разве что после изрядной выпивки, и вообще силы и здоровья тебе не занимать, и, кажется, ты мог бы свернуть горы и дотянуться рукой до солнца – ведь так казалось тебе еще совсем недавно. Вот были бы только горы да был бы смысл дотягиваться до солнца – так ты говорил себе когда-то. Ну что ж, начинай. Сигареты есть, вино тоже, денег пока хватит, валяй! А потом в такой вот прекрасный день или в не менее прекрасную ночь вдруг – какое уж там вдруг! – опять обнаружишь, что ты бездарен и слаб, и опять ничего не сделано, и опять ты ничего не можешь, а время идет, сейчас тебе уже двадцать три с половиной – ты хоть понимаешь, как это много? И что же, опять будешь вспоминать модный вопрос, заданный несколько сот лет назад: «Быть или не быть?», и будешь отвечать себе: «Разумеется, быть», потому что кто же добровольно скажет себе – «не быть!».

И что же, опять эти раздумья, опять принятые решения и – дальше? Дальше что?! Проклятые вопросы бытия... Как решать их, как быть? Ты уже понимаешь, что никто, кроме тебя самого, не сможет решить их и ничьи подсказки и ничья помощь не нужны тебе. И не нужно следовать за кем-то. Даже за теми, кого ты любишь. Нужно искать свое, принадлежащее только тебе. Что это будет? Не знаю. Надо думать. Думай... Шагай... Живи...»