Спустя два часа она уже ехала в поезде, смотрела в окно, видела, как разверзаются под колесами глубокие пропасти, но страшно ей было только чуть-чуть, – кругом сидели спокойные, добрые люди, и она уже понимала, что ничего не может случиться с ней, пока они сидят рядом, разговаривают, читают газеты и книги. На вокзале в Южно-Сахалинске поднесли ее чемодан, на расспросы отвечали сразу несколько человек, подробно объяснили, как доехать, и кто-то купил ей билет и посадил на поезд. Не беспокоилась она даже о том, как бы не проехать свою станцию, потому что человек, посадивший ее в поезд, сказал сидящим рядом, чтобы они подсказали ей, где сойти.

А потом она увидела море. Дарья Андреевна не сразу поняла, что это такое, потому что море, убившее ее сыновей, не могло быть таким синим, гладким и ласковым, и она решила, что это какая-то другая вода, а море будет потом. Но поезд долго стучал по узким рельсам, а эта синяя вода все еще нескончаемо была кругом, и Дарья Андреевна спросила соседку:

– Дочка, это что, море?

Соседка оторвалась от газеты, глянула в окно и чуть-чуть удивленно сказала:

– Ну конечно, море.

Дарья Андреевна молча перевела взгляд на окно, на море, все еще не понимая, как оно, такое тихое и доброе, могло убить ее сыновей.

Над гладкой поверхностью моря висело большое красное солнце, и Дарья Андреевна подумала, что там, в родных местах, оставленных ею, солнце никогда не бывает таким большим и красным. И на минуту стало ей страшно, когда она поняла, что теперь надо будет начинать новую жизнь в этих краях, где даже солнце другое. И все-таки даже в голову ей не пришло, что можно хоть сейчас вернуться назад и тихо умереть в своем доме. Да и по-прежнему не помнила она о том, что ехала сюда умирать, и минута страха прошла и сменилась нетерпеливым ожиданием – ведь скоро увидит она дом, в котором жили ее сыновья, и, может быть, уже сегодня встретит людей, знавших их. И она продолжала с любопытством смотреть в окно, поражаясь огромности придорожных лопухов, – некоторые, как и рассказывал когда-то Геннадий, были выше человеческого роста, – необыкновенному запаху воздуха, врывавшегося в открытое окно, и вообще всему, что видела.

И наконец сказали ей, что сейчас выходить, проводили до двери и вынесли ее чемодан.

И увидела Дарья Андреевна этот город. Был он невелик, узко тянулся вдоль моря, плавно изгибаясь широкой дугой, состоял из обширной территории порта и, по существу, одной только улицы, длинно и криво бегущей между сопками и морем. К этой улице примыкали с обеих сторон коротенькие переулки, тупички, путаные закоулки, но все это разглядела Дарья Андреевна уже потом, когда узнала здесь все. А сейчас стояла она, озираясь кругом, пока не подошел к ней крепенький скуластый морячок в форменке с двумя острыми желтыми нашивками на рукаве.

– Бабушка, вам помочь?

– Помоги, дитятко, помоги, – обрадовалась Дарья Андреевна.

Морячок подхватил ее чемодан и спросил:

– Куда нести, на автобус?

– А не знаю, сынок. Вот сюда мне надо.

И она показала бумажку с адресом.

– Ну, это близко. Можно и на автобусе, одну остановку всего, а если хотите, пойдем пешком.

– Ну, пойдем пешком, – решила Дарья Андреевна.

Морячок споро зашагал впереди, Дарья Андреевна едва успевала за ним, и морячок останавливался, поджидая ее, но тут же снова убегал вперед, – видно, он просто не умел ходить медленно. Заметив наконец тяжелое дыхание Дарьи Андреевны, – а она не посмела просить его идти потише, решила, что он торопится куда-то, – морячок смутился, спросил:

– Устали, бабушка? – И бодро добавил: – Ничего, совсем немного осталось, вон это общежитие, – показал он на здание за железной дорогой.

– Где? – спросила Дарья Андреевна, посмотрела туда, куда показывал он рукой, и остановилась. – Погоди-ка, сынок, – попросила она. Морячок поставил чемодан, и Дарья Андреевна опустилась на него.

Наконец-то она увидела этот дом, – белый, каменный, четырехэтажный, – и поняла, что здесь жили ее сыновья, отсюда они приезжали к ней и уезжали сюда снова и ушли совсем, чтобы не вернуться, – и глядела на него, не отрываясь, а потом опустила голову на руки и заплакала – впервые с тех пор, как узнала о смерти детей.

– Что с вами, бабушка? – встревожился морячок. – Плохо вам?

Дарья Андреевна не отвечала и продолжала плакать. Шли мимо люди, замедляли шаги, видя старуху с белой трясущейся головой, согнувшуюся в тихом плаче, и растерянного морячка с темным юным пушком на верхней губе рядом с ней, и кто-то подошел и спросил его, почему она плачет, и морячок пожал плечами и сказал, что не знает. Это услышала Дарья Андреевна, подняла голову и вытерла глаза, но слезы все катились по ее лицу, она не успевала вытирать их и сказала:

– Пойдем, сынок, это ничего...

Так, плача, вошла Дарья Андреевна в дом ее сыновей, которому отныне суждено было стать и ее домом, и когда обступили ее три женщины, вышедшие из загородки слева, она с трудом выговорила, кто она такая, и подала им все то же письмо, посланное отсюда полгода назад, и женщины, тихо посовещавшись о чем-то, отвели ее в небольшую комнатку на третьем этаже, усадили на чисто застеленную постель и спросили, не нужно ли ей чего-нибудь. Дарья Андреевна мотнула головой, и женщины ушли, скоро одна из них принесла какую-то еду, тихо сказала что-то, но Дарья Андреевна не поняла ее и ничего не ответила, и женщина ушла. Дарья Андреевна, не раздеваясь, легла на кровать, почувствовала все свое старое тело и заболевшее вдруг сердце и продолжала плакать и всхлипывать, не зная, как остановить этот поток слез, хлынувших из нее после долгих месяцев тупого равнодушного страдания. Так и уснула она одетая, со следами слез на глазах, и во сне лицо ее разгладилось, стало спокойным и ясным, и дышала она ровно и тихо, и спала до утра, не просыпаясь.

Проснувшись, она увидела в окне, за крышами портовых складов, спокойное синее море, освещенное солнцем, и глубоко вздохнула, радуясь концу долгого пути. По тихим спящим коридорам вышла на улицу, направилась к берегу. Идти ей пришлось долго, вдоль длинных глухих заборов, мимо высоких железных ворот, охраняемых строгими людьми в форме и с оружием, и наконец узкий проулочек вывел ее на широкий яркий простор, уходящий в далекую бесконечность неба. Тихим, почти неслышным шагом подошла Дарья Андреевна к морю, осторожно нагнулась и тронула рукой чистую холодную воду. Дотом развязала принесенный с собой мешочек, отделила половину мягкой, рассыпавшейся в пыль за время дороги земли, что везла она на свою могилу, и бережно высыпала в светлую прозрачную воду. Маленькая волна ласково подкатилась к ее ногам и унесла с собой мутный темный клубок. Дарья Андреевна села на гладкий холодный камень и, сощурив глаза, уставшие от синего блеска, тихо заплакала, отдаваясь светлой спокойной печали в своей душе.

Потом она медленно и долго шла по городу, вглядываясь в дома, в людей, среди которых ей предстояло теперь жить, думала о том, позволят ли ей остаться в доме, где были ее сыновья, или придется искать себе какое-нибудь пристанище. Высоко на горе заметила она что-то непонятное, обнесенное белой сплошной оградой, – как будто кто-то стоял, протягивая одной рукой что-то к небу, а другой поддерживая склонившуюся у его ног, падающую куда-то человеческую фигуру. Она спросила у высокого молодого моряка:

– Сынок, что это там такое?

Тот посмотрел вверх и ответил:

– Памятник, мамаша.

– Кому?

– Тем, кто в море погиб.

Дарья Андреевна подумала немного и с надеждой спросила:

– Всем?

– Ну как, всем? – Моряк внимательно посмотрел на нее. – Тем, кто в море погиб, я же сказал.

– И тем, которые нонешней зимой утонули?

– На «Маломе», что ли?

– На ней, на ней, сынок, – заторопилась Дарья Андреевна.

– Им тоже, само собой.

– А как пройти туда?

Моряк с головы до ног оглядел ее и сказал:

– Не доберетесь вы туда, мамаша, дорога очень крутая.

– Доберусь, ты только скажи как, – уверенно сказала Дарья Андреевна, нетерпеливо поглядывая на него. Моряк объяснил ей, как пройти к памятнику, и виновато сказал:

– Я бы проводил вас, да времени нет. Вы бы попросили кого-нибудь, чтобы помогли вам.

– Сама доберусь, сынок, иди, иди, спасибо тебе.

И Дарья Андреевна пошла к памятнику. Сначала дорога шла ровная, твердая – и вдруг уперлась в крутой откос с едва заметными ступеньками-выемками на склоне. Видно, не так уж много народу ходило сюда. Дарья Андреевна поискала глазами, нельзя ли как-нибудь еще пройти туда, но никакой другой дороги как будто больше не было. И она полезла по этим ненадежным ступенькам, цепляясь руками за высохшую траву. И наконец дрожащими ногами ступила на чистые каменные плиты, пошла к памятнику, помутившимися от усталости глазами стала разглядывать его. И, едва успев окинуть взглядом грубо вытесанные из камня фигуры, – их было три, а не две, как показалось ей снизу, – она увидела фамилии, высеченные на боковых плитах. Опустившись на подножие памятника, она стала читать их. И чуть качнулась вперед, прочитав: «Харабаров Г. Г.». И следующую за ней: «Харабаров Н. Г.». Она прочла еще раз и, поняв наконец, что это фамилии ее сыновей, хотела встать, чтобы подойти поближе, но ноги не удержали ее, она упала на колени и, не пытаясь больше подняться, так и проползла несколько шагов, отделявших ее от стены, и припала трясущейся головой к ее холодной каменной тверди...