Глава четырнадцатая
В последний раз Клинген видел Розенкранца в июле 1945 года в Швейцарии. Тогда это был еще моложавый щеголеватый мужчина в модном костюме. Теперь перед ним был старик: отеки под глазами, глубокие морщины вокруг рта, седые редкие волосы…
Они сидели в большой гостиной, у искусственного камина, и отражения красноватых бликов, имитирующих огонь, дрожали на их лицах.
Беседа несколько затянулась. Поездка Клингена по европейским странам и его встречи очень интересовали Розенкранца.
— Вы принесли мне хорошие вести, — сказал он. — Конечно, между нами и людьми Бремона и Кане есть различия. Но мы не намерены сейчас вдаваться в политические дискуссии. К чему мы стремимся? К единству. Только в единстве наша сила, наше возрождение, наше будущее. Только объединенные силы Европы смогут защитить тот образ жизни, который мы впитали с молоком матери. Вспомните, как говорил ваш отец: «В системе германизированных государств «Новой Европы» такие страны, как Франция, должны занять достойное место…»
— Германизированных?..
— Этот вопрос сейчас так не стоит. К сожалению, в свое время у нас было мало настоящих политиков, которые могли бы национал-социалистские идеи облечь в такие формы, чтобы они были… съедобны. Извините, если я прибегну к такому сравнению: главное в бифштексе — это кусок мяса. Без него невозможно блюдо. Но чтобы оно было вкусно, нужно его приготовить, сделать гарнир, посолить, поперчить… Еще раз извините, всякое сравнение хромает… Так вот, этот гарнир должны готовить умные политики, но, к сожалению, у нас их не было, поэтому все было грубо, сыро, прямо с кровью… Идея «Новой Европы», не Германии, а Европы, стала обретать свои истинные очертания слишком поздно. Много было сделано такого, чего нельзя было вычеркнуть из памяти других народов…
Потом Розенкранц рассказывал о съезде НДП в Швабахе, на котором он недавно был.
— Атмосфера, которая царила на съезде, — это атмосфера борьбы, — заявил бывший гаулейтер.
— Какое впечатление на вас произвели руководители НДП? — спросил Клинген.
— Это настоящие офицеры. Конечно, они пока не могут говорить все открыто. Но нам-то ясно, что имеется в виду, когда говорят о динамичных силах, которые заполнят вакуум в Европе.
— Я слышал, что в Швабахе были мощные демонстрации протеста, — вставил Клинген.
— К сожалению, это так. Они шли по улицам и кричали: «Одного Адольфа нам было достаточно! Долой НДП!» Идиоты! Откуда только развелась эта мразь? А может, фюрер был прав, сказав перед смертью, что немецкий народ не достоин его?..
— Не надо обобщать. Ведь есть и такие, как Келлер.
— Да, Келлер — молодец. Настоящий боевой офицер. Он прекрасно понимает, что войну не ведут в белых перчатках.
— Но сейчас не война…
— Война продолжается и сегодня, дорогой Клинген. И сегодня стреляют и в Африке, и в Азии, и в Европе, и даже в Америке. Пока еще стреляют не так часто, как хотелось бы, но надо надеяться, что скоро все изменится. Кстати, вот вы — книгоиздатель. От таких людей, как вы, от ваших книг многое зависит.
— В последнее время вышло немало книг о войне.
— Ах, что это за книги?.. Иногда, правда, попадаются стоящие книжки. Вот я читал недавно, забыл фамилию автора… Он описывает Восточный фронт. Весь рассказ ведется от первого лица. Он и партизан встретились в лесу. У того и у другого кончились патроны, и они сцепились… и потом наш добрался до горла монгола и стал душить, вот так! — Розенкранц сжал шею руками. — Душил, пока у того пена изо рта не пошла.
— Но почему монгола? — спросил Клинген.
— Может, не монгол, может, русский — азиат, одним словом. И он его задавил, потом вытер руки, закурил и пошел себе своей дорогой. А ведь эту же самую сцену можно описать и по-другому: задавил азиата, большевика, а потом мучается, вспоминает всю жизнь об этом, его даже тошнит при воспоминании, он чуть с ума не сходит — вот это и есть литературное слюнтяйство…
— Вы помните Двингера? — спросил Клаус.
— Еще бы! «С Двингером легче стрелять!» — так говорили мои молодцы. Кстати, знаете, кто помогал Келлеру? — И, не дожидаясь ответа, Розенкранц, заранее уже зная, какой эффект произведут его слова, сказал: — Фриц Штибер.
— Фриц Штибер? Поэт? Тот самый?
— Тот самый.
— Где же он теперь, чем занимается?
— В сорок пятом году ему пришлось скрываться. Я устроил его в лесничество, достал документы на имя Эберхарда Шрота. Все эти годы он был хранителем Грюнзее.
— Удивительное превращение. Но он пишет хотя бы?
— Что вы! Он так вошел в свою роль простого, малограмотного лесника, что она стала его второй, настоящей натурой.
Розенкранц поднялся:
— У меня сейчас много свободного времени, и я часто думаю о прошлом. Вы только вспомните наши победы, наш взлет… Если бы правительство Виши успело передать нам свой флот, как это было условлено в договоре, то мы справились бы с Англией, операция «Морской лев» была бы осуществлена. Вся Европа была бы нашей. Весь ход войны пошел бы по-другому… Или… Много роковых случайностей подстерегало наше государство на его трудном пути…
Розенкранц, извинившись, вышел в другую комнату и вернулся оттуда с небольшой коробочкой в руках:
— Можно сказать, что здесь заключено будущее новой Германии.
Клаус подумал, что расчувствовавшийся гаулейтер не смог и на этот раз обойтись без патетики.
Уже сухим, деловым тоном Розенкранц продолжал:
— Эти списки не должны попасть в чужие руки. Если случится что-нибудь серьезное — потяните за этот шнур… Теперь отдыхайте, а завтра утром — в путь.
Пожелав спокойной ночи, Клинген поднялся в свою комнату на второй этаж. Наконец он один.
Клаус закурил.
Легкий ароматный дымок струился над сигаретой. Клинген не затягивался. Он набирал в рот дым, а потом легонько выдыхал его.
Он сидел в кресле почти не шевелясь, расслабясь, и у него было такое ощущение, что с каждым выдохом он освобождается от чего-то тяжелого.
Цель, к которой он стремился, казалось, достигнута: списки у него в руках. Но к спискам нужен шифр. Зейдлиц был отцом этой сети агентов и конечно же имел ключ к ним.
Клинген чувствовал, что его настигают. Тот, кто преследовал его по всем странам Европы, был сейчас, наверное, где-то здесь, рядом. Где они намерены схватить его? Вероятнее всего, в ФРГ… Тогда разумнее уйти отсюда, из Австрии. Они, конечно, ни перед чем не остановятся, если почувствуют, что он пытается уйти. Но, скорее всего, они будут еще ждать. Ведь им нужен не только он, но и списки, и шифр к ним.
Клаус и в эту минуту не знал, следят ли за ним. Эта постоянная слежка изнурила его…
Одно время Клинген склонялся к тому, чтобы списки или фотокопию с них где-нибудь спрятать на тот случай, если с ним что-нибудь произойдет. Но пока не было никакой возможности оторваться от своих преследователей, а главное, это были еще не списки, вернее, без шифра они стоили немногого.
Кто может достать этот шифр, кроме него? В ближайшее время, пожалуй, никто. Значит, он должен это сделать.
* * *
Фак проснулся от звука автомобильного сигнала. Ночь выдалась теплой, и еще с вечера он вытащил кровать на колесиках на открытую террасу. Максимилиан поднял голову и посмотрел в сторону дома Розенкранца. Во дворе дома он увидел силуэты людей.
Максимилиан не был уверен, что слышал звук автомобильного сигнала. Возможно, это ему приснилось. Ему уже не раз снились подобные сны. Но как бы там ни было, он проснулся и увидел людей, которые собирались уезжать.
Фак быстро оделся, спустился вниз и сел в «фольксваген». Дорога шла под уклон. Отсюда тоже хорошо был виден дом Розенкранца.
Машина Фака была заправлена, а в багажнике лежало несколько канистр с бензином. Он приготовил и необходимые документы, дающие право беспрепятственно проехать границу. Чтобы выследить людей Розенкранца, он был готов ехать хоть на край света.
Во дворе Розенкранца приготовления к отъезду, судя по всему, заканчивались. Сам бывший гаулейтер тоже находился во дворе, но машина его стояла по-прежнему в гараже, и, по всей вероятности, он не собирался никуда уезжать.
«Интересно, какую роль во всей этой истории играет приезжий?» — Максимилиан для себя уже решил, что должен выследить этого приезжего. Судя по номеру, его машина была из ФРГ. Что ж, Фак готов поехать и в ФРГ — эта ниточка обязательно куда-нибудь приведет, это даст новые адреса и новые имена, еще одна страница рукописи о Грюнзее будет заполнена. Оказывается, его собираются сопровождать… Этот господин в «опеле». С ним была еще молодая женщина. Вчера днем он видел ее в ресторане. Она была одна. К ее столику вскоре подсел какой-то мужчина, но очень ненадолго. Фак прежде не видел этого мужчину в Цель-ам-Зее. Он не заметил, чтобы они о чем-то говорили друг с другом. Мужчина выпил кружку пива и ушел. У Фака мелькнула мысль: «Не познакомиться ли с ней?» Потом он отказался от этой затеи. Надо быть осторожным, не привлекать к себе внимания.
Да, они уезжают. Очень хорошо, что еще темно. Темно настолько, что его машину они вряд ли заметили, и уже достаточно светло, чтобы спуститься вниз, не включая фар.
Фак отпустил ручной тормоз, и «фольксваген» покатился по дороге вдоль узкого, но стремительного горного потока.
Первым тронулся «мерседес», за ним — «опель». Они сразу взяли хорошую скорость.
«Ничего — до развилки дороги сорок километров, и я сумею их догнать, — решил Максимилиан. — Так даже лучше, пусть немного оторвутся, я настигну их в пути». Максимилиан слегка притормозил, а когда его машина подкатывала к перекрестку, он увидел «кадиллак» с американским номером. «Кадиллак» пошел вслед за теми двумя машинами. Максимилиан завел мотор и пристроился ему в хвост. В таком порядке они выехали за город.
Вскоре «кадиллак» стал сбавлять скорость, и Фак вынужден был обогнать его. Когда машины поравнялись, он кинул взгляд на человека, сидящего за рулем. Его лицо показалось ему знакомым. Да. Он видел этого человека в ресторане за одним столиком с молодой спутницей приезжего. Может быть, он из полиции? Но вряд ли. После встречи с Клуте и разговора с ним Фак не очень надеялся, что полиция сейчас будет заниматься «делом Грюнзее». А если этот человек не из полиции, то кто же он? Что ж, возможно, Фак и это установит.
* * *
Гарвей почувствовал за своей спиной два глаза. Его чувствительность в этом отношении была особенно развита. К дару божьему, как он говорил, добавился опыт работы в разведке. По привычке Питер даже дома садился в угол. Когда он ехал в машине, он не любил, чтобы ему наступали на пятки. Гарвей в таких случаях или пропускал другую машину вперед, или отрывался от нее.
Фак, который ехал позади Гарвея, только на несколько секунд включил свет, когда проезжали туннель, но Питер и потом чувствовал эти фары, хотя они уже были выключены.
«Фольксваген» появился для американского контрразведчика неожиданно. Он не видел его прежде, незнакомо ему было и лицо человека, ведущего «фольксваген». Он мог быть его коллегой из австрийской контрразведки, мог быть из сопровождения Клингена, мог быть и из разведки какой-либо другой страны. Но по мере того как Гарвей наблюдал за машиной, идущей сзади, он все сильнее сомневался, что это — разведчик. Незнакомец вел себя как человек, впервые вышедший на футбольное поле. Он совершенно не знал правил игры. Когда Гарвей сбавил скорость, чтобы сблизиться с ним, тот чуть не налетел на него. Потом довольно долго ехал следом, держась на таком расстоянии, что Гарвей смог хорошенько его рассмотреть в боковое зеркало.
Стоило машине Келлера оторваться, как незнакомец обошел Гарвея и помчался сломя голову вдогонку за капитаном. Скорее всего, это было частное лицо, частный детектив, начинающий карьеру, Гарвей отпустил его и надавил на акселератор, когда «фольксваген» скрылся за поворотом. «Кадиллак» рванулся вперед.
В машине Гарвея был включен приемник, настроенный на определенную волну. Питер услышал, что радиосигналы стали удаляться вправо и слабеть. Значит, машины свернули в сторону перевала Гроссглокнер. Это был не совсем прямой путь к границе, но он тоже вел туда. Миниатюрный радиопередатчик в чемодане Эллинг, как веревочкой, связывал машину Клингена с ним. Гарвей никак не мог понять: почему Клинген взял с собой Маргарет. Он должен был, по его предположениям, избавиться от нее: послать снова в Париж или Вену, куда угодно, это было так легко сделать. Но он этого не сделал. Значит, он не собирается бежать из Австрии? Но если он советский разведчик, то возвращение в ФРГ для него — безумие. Конечно, Гарвей наслышан о том, как русские воевали. Но то была война. Да и люди, которые бросались с гранатами под гусеницы немецких танков, были людьми другого склада. А ведь Клинген… Все это было непонятно Гарвею, а он не любил непонятных вещей. Они всегда таили в себе скрытую опасность. Сопоставляя известные ему факты, Питер все же считал, что Клинген попытается уйти из Австрии, и потому на всякий случай на дороге, которая вела в Чехословакию, по его приказу стояли две машины с номерами американского посольства.
* * *
«Или ты — его?! Или он — тебя?! Все, как в Африке!» — Келлера все же беспокоил зеленый «фольксваген», не отстававший от него. Он пытался оторваться, но впереди шел «мерседес» Клингена, а он не имел права обходить его. Тогда капитан решил пропустить «фольксваген» вперед и резко сбавил скорость. Расстояние между машинами уменьшилось, и он смог в боковое зеркало увидеть того, кто сидел за рулем «фольксвагена».
Впереди показался шлагбаум. Здесь начиналась частная дорога, которая вела к перевалу Гроссглокнер. У шлагбаума Келлер остановился и заплатил за проезд. Он не спешил отъезжать: вылез из машины, обошел ее вокруг, заглянул под мотор — тянул время, пока к шлагбауму не подъехал Фак.
Максимилиан тоже не спешил ехать дальше и стал проделывать такие же штуки, что и Келлер. Теперь у капитана не было больше сомнений: этот человек преследовал его и шефа. Капитан сел в машину и тронул ее с места — Фак последовал за ним. Машины Клингена не было видно — она ушла вперед, пока они возились у шлагбаума. Что ж, это было только кстати, Келлер уже принял решение.
Дорога пошла вверх. Кончился сосновый лес, обступавший шоссе с двух сторон. Начинались альпийские луга. Растительность становилась все беднее. Мотор уже хрипел, как загнанная лошадь. На этой высоте ему не хватало кислорода. Чем выше они поднимались, тем холоднее становилось. Сначала показались редкие островки снега. У перевала снег лежал толстым ковром. Дорога, конечно, была расчищена, но постепенно по ее краям росли снеговые стены. Местами эти стены были очень высоки, и создавалось впечатление, что ты едешь по туннелю.
Келлер не спускал глаз с «фольксвагена», который неотступно шел следом.
Только узкая лента асфальтированной дороги, зажатая двумя снежными стенами, и широкая лента синего неба — вот все, что можно было теперь видеть. Близилась высшая точка перевала. Достигнув ее, Келлер увидел внизу зеленые дали.
День стоял солнечный, и воздух был прозрачен.
Вниз «опель» Келлера бежал легко. Его приходилось все время придерживать, как скаковую лошадь. Но капитан не часто дотрагивался ногой до тормоза: пусть бежит. Скорость нарастала. На поворотах машину слегка забрасывало — жалобно пели шины. А преследователь не отставал. Капитан был спокоен. Его голова была ясной. Это было знакомое чувство. Перед операцией у Келлера всегда была ясная голова.
Снежные стены закончились. Снега становилось все меньше. Огромные валуны лежали теперь вдоль дороги. Повороты стали более крутыми, но они были ограждены прочными железобетонными столбами.
Капитан глянул в боковое зеркало и увидел преследователя. Похоже, что тот улыбался. Келлер тоже улыбнулся — его лицо передернула гримаса. Фак, конечно, не мог видеть этой гримасы. Он видел только спину капитана, широкую спину и тяжелый затылок.
Келлер начал снова нервничать: нужного поворота не попадалось.
Скоро они настигнут Клингена, а втягивать его в это дело капитан не хотел.
«Внимание! Впереди ремонтные работы! Скорость ограничена!» — огромные плакаты, нарисованные яркой краской, бросались в глаза. Но Келлер не сбавил скорость. Рабочих на дороге не было: воскресенье, все отдыхали. Келлер даже увеличил скорость, а его машина, как магнитом, тянула за собой машину Фака. Тот тоже ехал без опаски: тормоза были хорошими.
Показался крутой поворот с глубоким обрывом справа. Келлер в последний раз глянул в зеркало и… нажал до отказа педаль, открывающую люк запасного бака с машинным маслом. Оно выплеснулось на дорогу, черное и густое, растекаясь вширь. Келлер представил, как преследователь сейчас впился в педаль тормоза, пытаясь остановить «фольксваген». Но как только колеса коснулись масляной пленки, машина стала неуправляемой. Ее понесло боком к бордюру. Келлер увидел еще на миг напряженное, но все еще не понимающее и, главное, не верящее в близкую смерть лицо человека и услышал через секунду его крик: «А-а-а-а!..»
* * *
Гарвей услышал легкий взрыв, а проехав две петли, увидел, что откуда-то снизу, из ущелья, поднимается дым. Подъехав к мосту, где шли ремонтные работы, он резко затормозил: шоссе здесь было залито маслом. Увидев следы автомобильных шин, Питер все понял. Это был излюбленный прием гангстеров, когда они уходили от полиции: выплеснуть под колеса догоняющих тебя мотоциклистов или автомобилей масло.
Гарвей вылез из кабины и подошел к краю обрыва. Внизу, где бежал тоненький ручеек, дымились остатки «фольксвагена».
Помочь тому, кто лежал там, под обломками машины, было уже невозможно. Разумнее всего в данной ситуации было поскорее отъехать от этого места.
Гарвей сел в машину и включил первую передачу: ехать надо было очень осторожно, чтобы благополучно миновать масляное поле на асфальте. Мотор работал на минимальных оборотах, и все-таки «кадиллак» два раза вильнул задом. Наконец Питер выбрался на чистую дорогу. Американец дал газу, а машина помчалась вниз. По отпечаткам протектора могли легко обнаружить, что он проезжал место аварии. «Сообщить в ближайшем городке о случившемся?..» — подумал было Гарвей. Но он не мог этого сделать: его наверняка задержали бы как свидетеля. А он спешил. Он связался по радио с машинами своих коллег, сообщил им, в каком направлении шли машины Клингена и Келлера, и наказал встретить их на развилке у Европейского моста и продолжать преследование. Сам же он решил ехать кратчайшим путем, чтобы скорее пересечь границу.
* * *
О том, что произошло на перевале Гроссглокнер, Клинген не знал. Несколько часов тому назад он благополучно пересек границу ФРГ и проехал Майнц. Теперь дорога шла по рейнской долине.
Рейн был справа, слева возвышались скалы. Близился вечер, но Рейн жил своей обычной, напряженной жизнью. По его гладкой сероватой поверхности скользили белые пассажирские теплоходы и черные — грузовые. Маленькие, но сильные буксиры тащили громоздкие баржи, погруженные по самую ватерлинию.
На правом берегу показался старинный рыцарский замок. Внешне он сохранил свой облик, но внутренние его помещения были оборудованы под гостиницу и ресторан. Клингену приходилось бывать здесь не раз.
Клаусу всегда нравились эти маленькие рейнские города, сохранившие свою причудливую архитектуру. Крупные города Германии во время войны были разрушены. Вновь отстроенные, они походили друг на друга — стекло, бетон… Маленькие же рейнские города сохранились. Они были точно такими же, как и много веков назад.
Но Клинген думал сейчас не об этом. Дорога была долгой, и он чувствовал себя очень усталым: голова стала тяжелой и неясной, ноги и руки — будто ватные… Уж не заболел ли он? Самым скверным было то, что он испытывал какую-то подавленность. Что это? Предчувствие?
Чепуха.
Ему хотелось лечь и ни о чем не думать. Наверное, он все-таки заболел. Жары он не ощущал, но было душно, и открытые окна не помогали. Он глянул в верхнее зеркало и увидел, что Маргарет, склонив голову на спинку заднего сиденья, спит. Надо было именно в этот день, в этот последний, ответственный момент ему заболеть! Клинген уже не сомневался в том, что заболел. Но чем? У него не болело горло, вообще ничего не болело, только вот голова… Было такое ощущение, что все происходящее вокруг — нереально. Вот он переключает скорость, обгоняет впереди идущую машину, сигналит велосипедисту, который выскочил на проезжую часть дороги, и… будто все это делает не он, а кто-то другой, будто все это происходит во сне, когда являешься как бы игрушкой в руках каких-то могущественных сил: хочешь повернуть вправо, а ноги несут тебя влево, кто-то настигает тебя, ты убегаешь от опасности, а ноги и земля — все как резиновое, бежишь, бежишь — и на месте… Но он же не спит. Он отчетливо видит дорогу, в боковое зеркало — машину Келлера. Где-то сзади идет «кадиллак» Гарвея, а на заднем сиденье — Маргарет, которая спит, а может, притворяется, что спит. Это все его враги, и они хотят завладеть этой маленькой коробочкой, спрятанной в рулевой колонке. А в этой коробочке — тысячи смертоносных бацилл… Стоит ее только открыть — и они расползутся, и тогда… Что за бред? Клаус тряхнул головой, как бы желая избавиться от наваждения, охватившего его. Нет! Надо остановиться. «Может, мне подсыпали яду или дали сильное снотворное? Но это длится уже несколько часов. Значит, они дали мне что-то такое, чтобы парализовать мою волю… Да, да! Именно так. Значит, надо собраться, собрать все чувства в кулак!.. Но кто бы мог это сделать? Странный вопрос! Кто угодно. Может, она?» Он снова глянул на Маргарет, которая сидела теперь, широко раскрыв глаза. Несвойственная ей бледность покрыла щеки. Возможно, это ему только кажется. Клаус вяло подумал о том, что нужно спросить ее о самочувствии, но вместо этого резко затормозил и остановил машину. Затем откинулся на сиденье и закрыл глаза — разноцветные круги плыли в темноте. Так, неподвижно, он сидел, пока не услышал скрип тормозов — это подъехал Келлер. Клинген открыл дверцу и вышел. За ним последовала Маргарет. Нет, он не ошибся: действительно она была бледна. Может, и ее?..
— Кажется, я заболела, — слабым голосом проговорила Эллинг и прислонилась к машине.
В это время к ним подошел Келлер. Он тоже был бледен, но голос у него, как всегда, был уверенным и сильным:
— Как вам нравится? Такого фёна я не помню за всю свою жизнь! Просто будто меня подменили. Ничего не хочу, даже женщины… Хочу только, чтобы меня оставили в покое…
— Что вы сказали? Фён? — спросил Клинген.
— Ну да, фён!.. Он доходит и до более северных широт…
— Так это фён? — переспросил Клаус.
— Ну, конечно же. Разве вы не чувствуете? Завтра все газеты будут заполнены некрологами. Сердечники, гипертоники, самоубийцы… При фёне резко падает давление…
— Конечно же это фён! Фён — призрак, приносящий несчастья… — с облегчением проговорил Клинген.
«Что ж, это даже к лучшему», — подумал он и сказал:
— Маргарет плохо, помогите ей.
— У меня у самого такое ощущение, будто меня молотили цепами, — признался Келлер.
— Посадите Маргарет в свою машину, езжайте ко мне домой и ждите моего звонка.
— Но я должен сопровождать вас до дома Зейдлица…
— Разве вы не видите? Маргарет совсем плохо!..
Келлер и Клинген помогли Эллинг забраться в машину капитана.
На развилке, при въезде в Кельн, они разъехались в разные стороны.
* * *
Машина Клингена на большой скорости шла по набережной Рейна. Было уже около полуночи. Притормозив, Клинген свернул на мост около Кельна-Дойтца.
На мосту через Рейн скорость была ограничена. Желтые светильники освещали дорогу. Слева — железнодорожный мост, справа — знаменитый мост с одной несущей опорой.
На правом берегу Рейна было меньше огней. По сути, здесь уже начинались окраины города.
О своем состоянии Клинген больше не думал. Теперь он знал, что это — фён, и даже почувствовал себя несколько лучше. По крайней мере, страх, что он не сможет довести машину, прошел. Но голова его была такой же тяжелой и неясной, и ощущение, что все вокруг него происходит будто бы во сне, не покидало его.
Клинген свернул налево и ехал теперь по тенистой аллее. Вот и двухэтажный коттедж — дом Зейдлица.
Кроме парадного подъезда был еще покрытый желтым гравием подъезд со стороны парка. Именно по этой дороге и направил машину Клинген.
У ворот Клаус остановился. Дом был погружен в темноту. Он нажал кнопку у калитки, и сверху загорелась красная сигнальная лампочка. Чуть ниже лампочки в ограду был вделан сетчатый репродуктор. Клаус снова позвонил. Никакого ответа. «Неужели Зейдлица нет дома?..» От этой мысли Клингена даже бросило в жар. Он еще раз нажал на кнопку. Наконец в верхнем окне вспыхнул свет. Это была спальная комната самого Зейдлица. Значит, экономки не было дома.
Спустя несколько секунд в репродукторе раздался голос:
— Кто там?
— Это я, Бруно!
Репродуктор щелкнул: его выключили. Потом свет зажегся в другой комнате. Наконец внизу открылась дверь.
Клинген за это время успел отогнать машину в парк и поставил ее в кустах.
Впереди Зейдлица бежали два бульдога. Это были откормленные, специально выдрессированные собаки. Они хорошо знали Клингена. Клаус вспомнил, как в прошлый раз, перед отъездом, когда он вошел в гостиную, псы неожиданно зарычали.
— Они что, не узнали меня? — спросил Клаус.
— У тебя пистолет с собой? — поинтересовался Зейдлиц.
— Да, с собой, — признался Клинген.
— Собачки очень хорошо чуют оружейное масло. Я держу их против гангстеров, — пояснил Зейдлиц.
Действительно, гангстеризм в Кельне принял небывалые размеры. Но, конечно, Зейдлиц держал псов не только против гангстеров…
Клаус вспомнил обо всем этом сейчас потому, что в кармане у него был пистолет.
— Все благополучно? — спросил Зейдлиц.
— Не совсем.
— А где Келлер?
— Я послал его к себе домой с Маргарет…
— Пойдем в дом…
Когда они вошли в переднюю, Зейдлиц сказал:
— У меня ужасное самочувствие. Я плохо выгляжу, да?
— Ты бледен…
— Но разве только это? Сердце будто не здесь, — он тронул грудь, — а в горле, и голова… Когда-нибудь я не переживу фён.
— Давай я помогу тебе, — предложил Клинген.
— Спасибо, Клаус… Значит, не все было гладко? — спросил Зейдлиц, когда они поднялись наверх.
— Маргарет оказалась шпионкой, ты прав, а Гарвей преследовал меня всю дорогу. Около Кельна мне удалось оторваться от него.
— Просто нет сил пошевелить рукой… — пожаловался Зейдлиц. — Значит, я не ошибся тогда в своих предположениях, — сказал он, помолчав. — Я боюсь Гарвея, Клинген. У меня с ним старые счеты, еще с большой войны. До сих пор он об этом не знает, но если узнает… А ты уверен, что тебе удалось оторваться от него?
— Нет, полной уверенности у меня не было. Но что мне оставалось другое? Не ехать к тебе?
— Нет, ты поступил правильно. И похоже… — Зейдлиц не договорил. В соседней комнате было темно, и свет фар поворачивающейся автомашины мазнул по стенам. Тут же свет погас. Бульдоги, лежавшие у ног Зейдлица, навострили уши. Зейдлиц подошел к выключателю и щелкнул им.
Ночь была довольно темной, без звезд, и только на левом берегу Рейна виднелось зарево — это был Кельн.
Из окна было хорошо видно, как из машины, остановившейся у подъезда, вышли четверо, а пятый, не включая фар, проехал дальше.
Среди тех, что вышли, Зейдлиц узнал Гарвея.
— Это он.
— Не может быть! — усомнился Клинген.
Трое перелезли через забор и спрятались в кустах, а Гарвей пошел ко входу с пистолетом в руках. Он подошел к двери и нажал на кнопку звонка.
— Может, вызвать полицию? — предложил Клинген. — Скажешь им, что это грабители.
Зейдлиц глянул на Клингена. Глаза уже привыкли к темноте, и Клаус хорошо разглядел лицо Зейдлица. Оно поразило выражением полной отрешенности и покоя. После слов Клауса Зейдлиц подошел к телефону и снял трубку.
— Они перерезали провод, — проронил он. — Значит…
В это время в передней снова раздался звонок, а Гарвей махнул рукой, и те трое, которые были в кустах, вышли из укрытия и направились к дому. В руках у них были пистолеты.
Зейдлиц вытащил из заднего кармана парабеллум и прицелился. Звон разбитого стекла почти заглушил выстрел.
— Я, кажется, попал в него, — сказал Зейдлиц, увидев, как Гарвей схватился за правую руку.
Те трое, что были уже у двери, бросились бежать, а Гарвей скользнул в кусты.
— Лучше начинать первым. У тебя есть оружие?
— Да. — Клинген тоже вытащил пистолет.
Зейдлиц направился в соседнюю комнату и приказал:
— Не подпускай их к окнам, стреляй!
Одна из фигур на корточках поползла вдоль стены, и Клаус выстрелил. За окном послышался стон. Внизу раздались выстрелы, и в соседнем окне вылетели стекла.
— Попал? — спросил Зейдлиц, вернувшись.
— Попал…
— Возьми, — приказал Зейдлиц.
Тут Клинген заметил в его руках коробочку.
— Здесь шифр и списки… Ты должен обязательно доставить все это в Мадрид. Улица Барселоны, 15. Дону Ансельмо. Передай это только ему! Ты меня понял?!
«Пока идет все, как я думал. Теперь только бы выбраться отсюда».
— Но как же ты, Бруно? — спросил Клаус.
— Я чувствую себя так плохо, что мне все равно не уйти. Иди, я задержу их. Не теряй времени! Спускайся вниз… Из туалетной комнаты окно выходит в кустарник.
Клинген спустился вниз. Туалетная комната была в полуподвальном помещении. Наверху снова раздался выстрел. Клаус открыл окно, осторожно высунул голову, осмотрелся. Окно было в уровень с землей, и он без шума выбрался из него. Коробочку он опустил в карман пальто. Теперь все зависело от счастливого случая. Если ему удастся выбраться… Кустарник кончился, а до деревьев осталось еще метров пятнадцать. Клаус, чуть пригнувшись, побежал. Но стоило ему сделать несколько шагов, как от ствола одного из деревьев отделилась фигура и тут же раздался выстрел. Толчок в плечо — и острая, режущая боль ударила в грудь. Но рукой он еще владел свободно, и она не замедлила сработать: короткие языки пламени трижды вырвались из дула пистолета. Тот, который стрелял в него, упал навзничь.
Клаус побежал между деревьями, зажав рукой рану. Рука его и пистолет сразу стали липкими от теплой крови. «Только бы успеть добежать до машины! Только бы успеть», — стучало в голове.
В стороне от дома снова раздались выстрелы.
Наконец он добрался до «мерседеса». Втискиваясь в кабину, Клинген задел за дверцу раненым плечом и чуть не потерял сознание от резкой боли. Но через пару секунд, овладев собой, он нажал на стартер. Не включая фар, Клаус тронул машину и повел ее прямо через кустарник — ветки царапали черные полированные бока автомобиля, били наотмашь по стеклам.
«Только бы успеть, — думал Клинген. — Только бы не напороться на пень».
Кустарник стал реже, и «мерседес» выпрыгнул на дорогу. Клаус круто повернул вправо, включил третью передачу. Машина быстро стала набирать скорость.
У перекрестка Клинген крутнул влево — завизжали шины. У следующего перекрестка он повернул еще влево, в узенькую улочку.
Клаус хорошо знал лабиринт кельнских улочек. Найти здесь его было не так просто. Но надо было выбираться на автобан. Только на какой? В сторону Бонна! Но там дорога зажата с одной стороны рекой, с другой — горами. Лучше — на Дюссельдорф…
Бензиновая стрелка на панели приборов стояла почтя на нулевой отметке. В багажнике, правда, две канистры с бензином, но останавливаться на дороге и заправляться сейчас, когда с минуты на минуту могли появиться преследующие его машины, было нельзя.
Болело плечо. Из раны сочилась кровь. «Сколько же ее у меня?» — подумал Клинген, почувствовав, что слабеет.
Дорожный знак указывал на приближение перекрестка. Клинген притормозил и свернул вправо. Выбирать было некогда. Надо было скорее, пока он еще не потерял сознание и его не настигли, найти место, где он мог спрятать коробочку. Клаус запомнил показания спидометра на повороте.
Он проехал еще километра два и остановился у небольшого овражка. Дальше ехать уже не было сил. Клинген с трудом вылез из кабины и заскользил по траве вниз.
Здесь, у кустарника, он снял ножом кусок дерна, вырыл ямку, положил туда списки и шифр и снова заложил это место дерном. Тайник был не очень надежен, но на поиски другого не было времени. Клаус боялся, что с минуты на минуту потеряет сознание.
Путь наверх оказался неизмеримо труднее, кожаные подошвы скользили по траве. По его лицу бежал пот. Он уже не сдерживал стона. Наконец, ухватившись за раскрытую дверцу, Клаус вполз в машину. «Еще немного, еще совсем немного…» — твердил он себе, приказывая рукам, ногам, сердцу… Мотор завелся, и машина рванулась. Надо было поскорее отъехать от этого места. Он увидел настигающие его фары, и это придало ему сил. «Мерседес» снова рванулся вперед.
На первом же перекрестке он свернул на проселок. Проехав километров пять, Клаус загнал машину между деревьями и тотчас же выключил свет.
Со стороны шоссе нарастал шум автомобильного мотора. Но потом шум стал удаляться.
Клинген как-то сразу обессилел. Голова его безжизненно откинулась на спинку сиденья. Он вспомнил мать и отца. Они лежали в далекой русской земле, а он будет лежать здесь. Один… Что завтра напишут о нем газеты?..
«В автомобильной катастрофе погиб книгоиздатель Клаус Клинген…», «Как нам стало известно из осведомленных источников, он был советским агентом…»
«Сколько же у меня крови?» — снова подумал он. Но кровотечение уже прекратилось. Его бил озноб, и сознание мутилось.
Он увидел теплое мелкое море. И мальчишку, который бредет по колено в зеленоватой воде. За ним на веревке, как покорная собака, тащится лодка. Берег еще далеко. Но с берега уже пахнет степью — полынью, цветами.
— Митька! — кричат ему с берега.
Это Колька, друг его детства.
— Иду! — отзывается он.
И бредет, бредет по зеленоватой воде. Но почему она стала такой холодной? Прямо ледяная. И его трясет мелкая дрожь… Он выходит наконец на берег и ложится на горячий песок. Так сладко лежать на горячем песке, и сил нет — слипаются веки…
Клаус — Дмитрий Иванович Алферов — открыл глаза: «Где я?! Сколько я пробыл здесь?..»
Высокие сосны коричневели в предрассветной мгле. В одну из них уперся радиатор «мерседеса». Лес был прибранный. Это был немецкий лес. Какая-то пичужка вспорхнула с ветки и села на радиатор. Алферов, попытался приподняться, но тут же глухо охнул от боли в плече. Голова была ясной, но кружилась от слабости. Значит, фён прошел.
Пичужка была верткой и веселой. Это не райская птичка, а обыкновенный поползень. И боль в плече, и эта пичужка, и запах земли на рассвете — все говорило о том, что это еще не смерть. Надо выбираться отсюда. Час возвращения на Родину теперь уже близок. Надо было жить и работать.
