#img_6.jpeg

 

1

Шалдаев вышел за калитку посмотреть, не идет ли машина, и увидел, что порывистый ветер утих и пушистыми хлопьями повалил снег, устилая пышными перинами дороги и крыши домов. За какую-то минуту улица сказочно преобразилась. Шалдаев не торопился в дом. Чувствуя, как хлопья снега ложатся на голову, покрывая ее немыслимым малахаем, как побежали по его продубленной солнцем и ветром шее холодные ручейки, он все стоял и смотрел на разыгрывавшуюся перед ним кутерьму. Снег, как и дождь, — к удаче. А она ему сейчас очень нужна. Очень!

Он запрокинул голову и посмотрел в небо, в мутную белизну, откуда сыпались снежинки. Словно запрещая следить за таинством своего рождения, они залепили ему глаза. Шалдаев засмеялся, смахнул с лица снег и вошел в дом.

Варвара Ивановна увидела заснеженного мужа и кинулась искать в узлах полотенце, причитая: не хватало еще заболеть в дорогу. Шалдаев молча вытерся и пошел кружить по дому, подбирая последние вещи. Поднял какие-то бумаги и насторожился.

— Что там у тебя?

— Бригадный договор.

Высокий, гордый, всегда с независимым взглядом, он смотрел сейчас в бланки и по мере прочтения синих спиралек, вкрапленных в типографский текст, сутулился, словно увядал. Радости на душе как не бывало.

— Да порви ты их! — посоветовала жена.

Может, так было бы и лучше, но он не мог. И бланки эти, когда-то заброшенные в нишу со всяким ненужным барахлом, он аккуратно перегнул один и другой раз, сунул в карман: авось пригодятся на новом месте, чтобы не сочинять заново. Жене сказал с горечью:

— Обидно… Прогорел я, мать. Ах, как прогорел!

Жена подошла к нему, обняла и заговорила ласково:

— Не терзай себя. А что оплошал немножко, так умнее станешь. Ну, Сте-е-па! — трясла она его за плечо.

— Ведь звали-то как! Целина! Золотые горы обещали.

— Ну что же тебе! Коттедж дали сразу… — Варвара Ивановна отошла от него, видя, что тягостная минута отчаяния прошла и ей надо его опекать, чтоб, не дай бог, не заметил и не сорвался. У нее и у самой на душе было муторно, а от мужа сочувствия не дождешься, она это знала.

Легко ли ей мотаться по совхозам под старость лет? Да что уж тут говорить, когда вещи сложены и вот-вот придет машина. Но настроения не спрячешь, а потому говорила она хоть и мягко, обида рвалась наружу с каждым словом. И приусадебный участок хороший. Тут можно было всего насадить. Но Зине хотелось насадить груш — чтоб открыть окна, а они, как лампочки, на ветках висят.

— Жалеешь, что ли?

— Не знаю, как там будет… — Варвара Ивановна окинула взглядом просторную комнату с лестницей на второй этаж, где были расположены спальни, посмотрела на двери, одна из которых ведет во двор и к гаражу под домом, другая — на просторную террасу, за которой склонился под снегом их сад, но краем глаза заметила она неестественную напряженность мужа и спохватилась: — Да что ж жалеть-то, когда размаху не дают. Поедем… Скоро она там? Зи-на!

Зина вошла в дом заснеженная и румяная. Следом вошел Бекташ, высокий, по-спортивному скроенный парень с красивым лицом и горделивой улыбкой. По их возбужденным лицам и снежным пятнам на куртках Варвара Ивановна поняла, что они играли в «снежки». Прошуршала куртка Бекташа — он бросил ее на какой-то чемодан, туда же кинул свою кожаную шляпу с небольшим козырьком, в почтительном полупоклоне приложил руку к сердцу и, осушив при этом мокрую ладонь о свитер, протянул руку.

— Здравствуйте, Степан Матвеевич.

— Здравствуй, Бекташ. Пригнал машину?

— Пригнал. Здравствуйте, Варвара Ивановна, — так же почтительно склонил голову Бекташ перед хозяйкой дома и опять повернулся к Шалдаеву, теперь уже распрямившись, с торжествующим лукавством в дерзких глазах.

— Бекташ просит нас остаться, — сказала Зина.

Расстегнув на куртке молнию, она отошла к окну и, прислонясь к подоконнику, ждала реакции на свое сообщение.

— Степан Матвеевич, не уезжайте! Меня бригадиром назначили!

А этого не знала и Зина; с удивлением взглянула на него: вот ты какой!

— Вместо папы? — спросила Зина.

Она попыталась понять, почему он не сказал ей о своем назначении. Неужели… Да нет, не может быть!

— Вы только не обижайтесь, Степан Матвеевич, — смутился Бекташ под пристальным Зининым взглядом.

— Какой разговор… — Шалдаев протянул руку для поздравления, но подумал: ловкий парень! Впрочем, свято место пусто не бывает. — Поздравляю тебя, Бекташ.

— Молодец! — одобрила Варвара Ивановна и непонимающе взглянула на дочь. Как же теперь-то все будет? Ведь собирался ехать за ней.

— Я не мог раньше сказать, — объяснил Бекташ, почувствовав, что Зина ждет от него объяснения, и добавил по-хозяйски веско: — Короче, не надо вам уезжать. Распаковывайтесь!

— Не зря же упаковывали, — усмехнулся Шалдаев, взявшись за сложенный и перетянутый веревками стол. — Помоги вынести.

— Сядем на дорожку… — остановила мужа Варвара Ивановна, присев на чемодан.

— На какую дорожку? — забеспокоился Бекташ. По его представлению, все должно быть совсем не так; он ждал если не восторгов, то хотя бы почтения к себе как к будущему зятю, ставшему бригадиром.

— Обычай такой, — объяснила Зина. Она села на подоконник и, чтобы не смотреть в глаза Бекташу, смотрела на оконное стекло, за которым продолжался снегопад. Добавила, пряча обиду за беспечной веселостью: — Навсегда ведь…

— Как навсегда? Договорились же, что поженимся.

— Договаривались: куда я — туда и ты.

— Да зачем теперь ехать?! Я — бригадир! Степан Матвеевич, у нас плов готовится, заведующий отделением пришел. Пойдемте поговорим — и все уладим.

— Нечего мне улаживать с твоим заведующим.

— Что уж ты так? — упрекнула Варвара Ивановна. — Человек приглашает от души, мог бы и поступиться. А то гордый очень.

Степан Матвеевич смотрел на дочь, словно хотел прочитать ее мысли. Она спрыгнула с подоконника, подняла чемодан. И тогда он снова взялся за стол, проворчав:

— Какой есть, другим не стану. Пошли!

Распахнулась дверь, и в комнату ввалилась тяжелая снежная глыба. Это был тракторист Назар Санаев, невысокого роста круглолицый парень.

Он кинул на стул тяжелую от снега меховую шапку и пальто и сказал, волнуясь:

— Степан Матвеевич, не надо вам уезжать — меня бригадиром поставили!

Все невольно переглянулись, окинули взглядом окаменевшего от неожиданности Бекташа, потом — Назара, а тот продолжал торопливо докладывать:

— Меня в партию приняли. Вот билет выдали. А секретарь райкома дал партийное поручение — создать у нас безнарядку… из вашей девятнадцатой. Будем делать, как вы хотели, Степан Матвеевич!

— И ты теперь… — с трудом выговорил Бекташ, — после Степана Матвеевича командовать нами станешь? Ты?!

— Что хотят, то и делают, — кинула с усмешкой Варвара Ивановна.

Шалдаев тоже усмехнулся в душе, хотя виду не показал и высказался вроде бы даже одобрительно:

— Действуй, Назар. Будет у вас безнарядка.

— Без вас не получится, Степан Матвеевич.

— Дошло?! — взорвался Бекташ. Бледность сошла с его лица, он покрылся красными пятнами. Он смерил Назара презрительно-уничтожающим взглядом и, по-мальчишески сплюнув сквозь зубы, бросил ему в лицо детское прозвище: — Попчик!

Назар покраснел, хотя в прозвище этом не было ничего обидного, скорее смешное. Как-то в школе он упал и на вопрос учительницы, что с ним, ответил при всем классе, что зашиб… попчик. Класс дружно расхохотался, и Назара с тех пор долго дразнили «попчиком». А сейчас Назара задело не столько детское прозвище, сколько презрение, с каким оно было сказано.

— Чего брался тогда, если не получится? Не лез бы не в свое дело! — не унимался Бекташ.

— Бекташ! — одернула его Зина.

— Но он же — вот… — громко постучал Бекташ пальцем по ящику.

— Я и не лез. — Назар испуганно и жалобно обратил взгляд на Шалдаева. — И не думал… Там спрашивали, почему у нас безнарядка не идет. Я сказал правду, а меня — тут же в бригадиры, чтоб наладил… Не надо вам уезжать теперь, Степан Матвеевич. Будет безнарядная бригада и все, как вы хотели.

— Э-эх, Назар, наивный ты паренек, — покачал головой Шалдаев. — Ничего здесь не будет ни у меня, ни у тебя.

— Почему?

— Порядка в совхозе нет. А без порядка — произвол. Мне урожай на десять центнеров снизили. И сказали: молчи! Так надо кому-то.

— Да как же это, Степа? — удивилась Варвара Ивановна. — Что ж ты раньше не сказал, я б им показала…

— Потому и не сказал, чтоб ничего не показывала. А он пусть знает, — кивнул Шалдаев на Назара. — Ему надо это знать.

— Я знал. Бекташ актировал.

— Кто?! Я?! — рванулся с места Бекташ. — А по морде за такие слова не хочешь?

— Ты за бригадира расписывался, когда Степан Матвеевич ездил зуб дергать. Твоя подпись стоит.

— Мне дали подписать, я и подписал. — Бекташ сразу сник. — Завотделением велел. Откуда я знал, сколько там…

— Но ты же — не вот… — с той же выразительностью, какая была у Бекташа, постучал Назар пальцем по чемодану.

— Ин-те-рес-но… — протянула Зина, разглядывая лицо Бекташа, терявшее самоуверенность и вместе с ней красоту. — За это хотели тебя бригадиром сделать?!

— Не ему — так другому бы приказали, — попытался примирить их Степан Матвеевич. — Какая разница!

— Останьтесь, Степан Матвеевич! Ну, пожалуйста! — попросил Назар. — Вы доказали: дает бригада прибавку урожая. А по-настоящему возьмемся — еще больше получим.

— Получите, а запишут наполовину меньше, — сказала Варвара Ивановна, поправляя узлы. — Ты уж сам доказывай, Назар. Про обман-то знал, а молчал.

— Я недавно узнал, — сказал Назар, поймав на себе пристальный взгляд Зины. — Вашим урожаем спасали семнадцатую бригаду. Там подсушка была — вот и взяли у вас.

— Как это — взяли? Зачем — взяли? — спросила Зина.

— Для отчетности. У вас понизили, а им увеличили. Приписали, чтоб от начальства не влетело заведующему отделением. Ведь земли рядом, вода из канала — одна, а результаты разные.

— И зарплату понизили, — добавила Варвара Ивановна. — Ловко! А ты еще просишь остаться. Нет уж… Степан, выноси вещи.

— Зарплату не тронули, — все еще пытался уговорить Назар. — Вы же не оформлялись, как бригада безнарядная. На премии только потеряли.

— Не тронули зарплату, — рванулся к нему Бекташ, — значит, все правильно было?! А ты меня жуликом выставил.

— Погоди, — остановил Бекташа Степан Матвеевич. — Тише, не пацан.

— Я его все равно достану! — рвался ударить Назара Бекташ. — Попчик, думаешь, не знаю, за что мстишь? За Зину!

— Это… неправда.

— Не бегал за ней, скажешь? Если бы не она, ты не лез бы сюда. Все надеешься… Только ты ее не получишь! Я тоже уезжаю, так и знай! Все мы уедем. Покомандуй теперь без трактористов.

— Степан Матвеевич, — не унимался Назар, — поверьте, я бы все равно пришел к вам. Надо нам создать безнарядку. Это ведь — революция на селе, вы сами так говорили.

— Эх, милый! — тряхнул головой Шалдаев, пристально и задумчиво разглядывая Назара. — Ты только прикинь, сколько всего говорится да еще пишется! И все правильно, заметь. Посмотришь — ну куда еще лучше. А на деле все шиворот-навыворот получается. Заметил такое?

— Заметил.

— А почему?

— Не знаю.

— Значит, не думаешь про главные вопросы. Как же руководить станешь?

— Мы вместе… А хотите — вы… Я все сделаю, что вы скажете. Останьтесь только, Степан Матвеевич.

— Заладил, — начала сердиться Варвара Ивановна и демонстративно дернула узел с постелью. — Вещи собраны, еще ехать сколько, а они разговорились. Выноси, Степан.

— Погоди. Помочь надо парню. Видишь, главного не знает, — Степан Матвеевич повернулся к Назару, заговорил, глядя ему в глаза с болью и обидой: — Я к вам сюда на жизнь ехал. Семьей. Дочка механизатор, да сын вернется из армии, он тоже на всех моторах работает — полбригады есть. Так что на хлеб мы себе везде заработаем. Для души хотелось. Думал, возьмем поле да поработаем по-крестьянски.

— Папа ищет страну Муравию, — заметила Зина.

— Не знаю, какую там Муравию. Хочу без помех работать. Ведь столько начальников развелось! Ты только лопату взял, а вокруг уже толпятся и указывают: в ту руку бери, туда кидай, да не так, а вот эдак. А мне скоро пятьдесят, и с малых лет я на селе, каждый росток, как мать дитя свое, чувствую. Что ж вы меня учите? Вот так кипишь в душе, а молчишь. А что делать? Вот как безнарядка мне нужна! — чиркнул пальцем по горлу Шалдаев, и ясные голубые глаза его замутились от тоски по желанному. — Хочу, чтобы все поле было мое! Вам — хлопок, а мне заработок. И никто ко мне не лез! Добрый совет дашь — приму и спасибо скажу. С глупостью придешь — выгоню. Вот зачем ехал сюда. Понял?

— Понял.

— А что ж лопочешь — вместе, вместе. Каждый свое дело должен делать и не мешать другому.

— Пошли теперь? — спросила Варвара Ивановна.

— Мама, ну дай поговорить, — с раздражением сказала Зина.

Варвара Ивановна даже обиделась.

— Ну, говори, говори, пока поезд уйдет. До завтрашнего на вокзале проторчим. Вон уже за ключами идут.

За дверью послышался топот — так сбивают с обуви снег, шлепки — видимо, пришедший отряхивается. Дверь открылась и в комнату вошел заведующий отделением Джахангир Холматов, высокий холеный мужчина. Он с хозяйской неторопливостью оглядел комнату, сложенные кучей упакованные вещи, стоящих вокруг людей, и только после этого лицо его осветилось улыбкой, какой одаривают люди друг друга при встрече.

— Здравствуйте!

— Сейчас освободим квартиру, — сказала Варвара Ивановна. — Все здесь в порядке, не беспокойтесь.

— Я не беспокоюсь, Варвара Ивановна. Что вы?! Видел, как Назар бежал к вам… — Он повернулся к Назару. — Сейчас мне директор позвонил, сказал, что назначает тебя бригадиром. Я поддержал! Поздравляю. От души рад за тебя.

— Спасибо. Но их отпускать нельзя. Понимаете — нельзя!

— И не отпустим! — Большие бархатные глаза Джахангира продолжали светиться доброжелательностью, от которой Зина поеживалась, Варвара Ивановна цепенела, а Степан Матвеевич наполнялся злостью, готовой вот-вот вырваться наружу.

— Нет таких законов, чтобы людей держали, — поднялся с ящика Бекташ. — Я тоже уезжаю с ними.

— Сиди! — осадил его Джахангир и обратил обиженно-озабоченный взгляд на хозяйку. — Варвара Ивановна, разве я вам плохой дом дал? Или участком обделил?

— Хороший дом и участком не обделил.

— Разве вы плохо зарабатывали? — обратился он к Шалдаеву.

— Человеку не только есть надо, а еще кое-что…

— А это уж каждый сам волен придумывать, были бы деньги.

— Степан Матвеевич, — снова заговорил Назар, — что надо, чтобы вы остались? Про договор говорили тогда… Я бланки привез, заполнил. Вот они…

— А вот мои, — вытащил из кармана бумаги Шалдаев и протянул Назару. — Смотри, когда заполнены. Полтора года назад, да так и не подписаны ни директором, ни бухгалтером, ни заведующим отделением. Твои тоже не подпишут. Не захотят.

— Почему — не захотят? Ведь надо продовольственную программу выполнять, а там сказано — чтобы создавали безнарядные бригады, платили за конечный результат. Почему же не захотят, не подпишут?

— А вот спроси у него, — кивнул Шалдаев на Джахангира.

— После директора я что угодно подпишу, — сказал Джахангир.

— А директор говорит, подпишу после визы заведующего отделением. Понял мысль? Вот теперь и будешь по кругу бегать.

— Зачем ты так говоришь? — насторожился Джахангир, и темные глаза его наполнились холодной неприязнью.

— Не нравится? Дом он дал нам, видишь ли, работу… Благодетель какой!

Глаза Джахангира превратились в черные фонари, метавшие злобу. Он готов был испепелить Шалдаева, но, видимо, осознавая свою беспомощность, сказал полупримирительно:

— С тобой по-человечески обошлись. А ты на прощанье решил куснуть. Неблагодарный стыда не знает. — Уловив взгляд Бекташа, пожал плечами и криво улыбнулся: мол, сам видел, как старался для тебя, но ничего не получилось.

— Вот ваши ключи, — бросила связку на подоконник Варвара Ивановна и решительно подняла коробку, предлагая мужу браться за дело. — Выносим, Степан!

— Не пойдет машина, — забирая у нее коробку, сказал Назар и добавил с волнением: — Не заведется.

— Ты чего придумал? — встревожился Шалдаев.

— Ключи вынул и забросил.

Шалдаев вопросительно глянул на Бекташа, тот похлопал по карманам, пошарил — ключей не было — и двинулся на Назара.

— Отдай ключи! Отдай, говорю, а то врежу!

— Отстань!

— Кончай дурачиться, — просил Шалдаев. — Ехать надо.

— От ушедшей тучи дождя не жди, — заметил Джахангир. — Пусть катятся.

— Нельзя таких работников отпускать, — стоял на своем Назар. — Не отпущу! Секретарь райкома сказ…

Удар Бекташа не дал ему договорить. Он упал на груду вещей, стукнулся затылком об угол какого-то ящика. Бекташ кинулся к нему, неподвижно лежащему, обшарил карманы — ключей не оказалось. Поднял удивленный взгляд на онемевших от испуга Шалдаевых.

— Нет ключей, — произнес он и только сейчас понял, что произошло. — А чего он прыгает на меня, хлюпик.

— Срочно врача! — распорядилась Зина и, присев возле Назара, приподняла его голову. — Где у нас бинт? Надо кровь остановить.

— Да отойдет он, — растерянно топтался на месте Бекташ. — Я его в детстве еще не так лупил.

— Уйди! — крикнула Зина.

— Беги за фельдшером, — подтолкнул его к двери Джахангир.

— Да отойдет он, — пятился к двери Бекташ, не сводя испуганных глаз с лежащего неподвижно Назара. Ему казалось, что Назар притворяется, мстит ему. Но походило, что не притворялся.

— Да скорее ты! — крикнул на него Шалдаев, и Бекташ выскочил за дверь.

Варвара Ивановна охала и причитала, отыскивая бинт; Степан Матвеевич молча помогал ей, срывая веревки с узлов. Нашли стопку полотенец.

— Очнулся! — обрадовалась Зина, когда Назар приоткрыл глаза и попытался подняться. — Лежи, лежи… Сейчас перевяжу.

— Вещи распакуйте… сначала… — с трудом произнес Назар.

— Да ты что?! Шутишь, что ли?! — возмутился Шалдаев.

— Отдай ключи, — приказал Джахангир. — Пусть едут.

— Мы остаемся! — объявила Зина.

— Ну, ты не командуй! — осек ее Степан Матвеевич. — Молода еще.

— Папа, ты же сам хочешь остаться, — повернулась к нему Зина и заговорила взволнованно и упрямо: — Звал нас сюда как! Безнарядка будет. Сейчас дают нам поле, а ты… Его, что ли, испугался? — кивнула она на Джахангира, черным вороном стоявшего в своем расстегнутом кожаном пальто в ногах у Назара. Джахангир вздрогнул, с удивлением покрутил головой.

— Ну и воспитание! Девчонка отцом командует.

— Зинка, не лезь в дела взрослых, — прикрикнула на дочь Варвара Ивановна.

— Я тоже взрослая. Это и мои дела! Папа, ты же сам говорил: бороться надо. А тут райком поддержит, если задание дали.

Шалдаев, конечно, был согласен с дочерью. Он вздохнул решительно:

— Ладно, повременим… Вот что, парень, черт с тобой, задержимся на сутки. Только учти, завтра не подпишешь договор — уедем! Понял!

— Понял. Подпишу, — сказал Назар и больше не сопротивлялся. Зина спокойно обматывала бинтом его голову.

Хлопнула дверь, Зина вскинула голову — Джахангира в комнате не было. А Варвара Ивановна и Степан Матвеевич смотрели в окно: подняв воротник, он быстро шагал по улице в сторону дирекции совхоза.

 

2

Утром следующего дня Джахангир Холматов заехал за Назаром на новеньком голубом «Жигуленке» и повез представлять бригаде. Не поинтересовавшись здоровьем — а мог спросить хотя бы из вежливости, отметил Назар, — он сосредоточенно смотрел на раскисшую дорогу и, стиснув руль, крутил его нервно и напряженно. «Наверное, не привык к машине», — объяснил себе эту нервозность Назар, вспомнив, что Джахангир лишь неделю назад купил «Жигули», а до этого у него был « Москвич».

Въехали на бригадный двор, окруженный с трех сторон навесами для хранения техники, подкатили к дверям конторки с двумя подслеповатыми окошками. Выбравшись из машины, Джахангир распрямился, расправил плечи и заулыбался подошедшим к ним рабочим. В своем кожаном пальто и ондатровой шапке, в белых войлочных сапогах с кожаными головками, весь он был какой-то добротный. А более всего эту добротность придавал ему хозяйский спокойный взгляд его бархатистых глаз. И поздоровался он с рабочими солидно, будто проделал важную работу.

— Вот, нового бригадира вам привез, — сказал Джахангир, кивнув на поеживавшегося от бесцеремонных взглядов Назара. — А где бригада?

Перед ними стояли четверо мужчин, а в стороне, на скамейке под навесом, сидели несколько девушек.

— Я же сказал, чтоб бригаду собрали, — нахмурился Джахангир.

— Распалась бригада. Разбежались кто куда.

— Людьми поможем, — пообещал Назару Джахангир и, взмахом руки подозвав девчат, объявил громко, почти торжественно: — Вот, товарищи, ваш новый бригадир. Вы все его знаете, наш он. Член партии со вчерашнего дня. Директор совхоза, уважаемый Марат Касымович, просил передать, что надеется на нас, товарищи, что девятнадцатая бригада станет лучшей бригадой совхоза!

После таких слов полагались бы аплодисменты, но обстановка была явно неблагоприятной: рабочие стояли нахмурившись.

— Ну, вот и все… Бумажки у Мурата возьмешь, — сказал Назару Джахангир, кивнув на учетчика. — Он все знает, не подведет. В общем, действуй!

— Джахангир, не торопись, — выступил вперед поливальщик Махмудов. — Говорят, бригада у нас будет какая-то особая, безденежная…

— Как это — «безденежная»?

— Да, говорят, зарплаты не будет.

— Я объясню, — сказал Назар. — Зарплату мы будем получать в конце года — все, что заработаем. За конечный результат. Так это называется. А в течение года можем брать авансы.

— В долг?

— В долг. Но у себя.

— А зачем мудрить? — не унимался Махмудов. — Сейчас мне все понятно: посылают на работу — выписывают наряд. Сделал дело — получил по этому наряду деньги. А в безнарядной как же? Делай, делай, а в кармане пусто.

— Получим в конце года, когда сдадим весь урожай.

— А если не будет урожая — припишут? — Махмудов повернул хитрый взгляд на слушавшего с любопытством Джахангира. Тот замахал рукой:

— Э, нет! Кто тебе припишет? За что?

— За эксперимент.

— Ишь, чего захотел! Так каждый захочет экспериментировать.

— Не понадобятся нам приписки, — приободрил Назар мужчин и растерянно взиравших на них девушек. — Мы сами заработаем.

— Ясно теперь, — прервал его Махмудов, достал из кармана листок бумаги и подал его Джахангиру. — Вот мое заявление об уходе из бригады. Подпиши, Джахангир, я в другую пойду.

— Мое тоже подпиши, — подал заявление другой поливальщик, а за ним потянулись к Холматову еще руки с листками заранее написанных заявлений.

— Да вы что? — растерялся Джахангир. — Вся бригада… Я так не могу. Идите к директору. Кто работать будет, если каждый вот так… Сто семьдесят гектаров! Да меня за это, знаете…

— Подписывай! А то совсем из совхоза уйду, как Шалдаев, — заявил непримиримо Махмудов.

— Шалдаев не ушел! — вскинулся Назар тревожно и растерянно.

— Уйдет, — с мстительным торжеством бросил тракторист Хафизов и, повернувшись к Джахангиру, твердо заявил: — Мне тоже подписывай! В сельхозтехнику ухожу.

— А чего я? У вас бригадир есть — ему и отдайте свои заявления.

Джахангир сунул пачку заявлений Хафизову, но тот отдернул руку. Тогда Джахангир попытался приткнуть их за лацкан пальто Махмудову, но тот тоже увернулся. Рабочие насмешливо поглядывали на растерявшегося начальника.

Стыдливо потупившись, Назар боковым зрением видел эту унижающую его достоинство картину, понимал, что сейчас надо убедительно все растолковать, но не находил слов; сознавал, что надо как-то действовать, но не знал, как.

Джахангир крутил в руках заявления и угрожающе хмурился, выбирая, на кого бы направить гнев.

— Я подпишу, — забрал бумаги Назар.

— Ты что? — возмутился Джахангир. — С кем работать станешь?

— Новых наберем.

— Где?

— Найду.

— А… Ну, тогда командуй, — обрадовался Джахангир и направился к машине.

Машина выскочила за ворота. Из-под колес вылетали ошметки мокрого снега.

Назар вышел с бригадного двора, не обращая внимания на недоуменно взиравших на него рабочих. Он видел, что его поведение ошарашило их, но оставаться с ними ему не хотелось. Он торопливо зашагал к зданию дирекции совхоза.

С директором совхоза Турсуновым Назар встретился в коридоре.

Тот оглядел Назара с покровительственным видом, пожал ему руку и повел за собой в кабинет.

— Смелее заходи. Ты теперь руководитель, дела у тебя служебные, а для решения служебных дел мои двери всегда открыты.

Турсунов был невысокий, круглолицый сорокапятилетний мужчина. Одевался он скромно, ничем не выделяясь среди других руководителей совхоза, был строг, порой — даже очень строг, хотя любил и пошутить с подчиненными, и пространно поговорить за дастарханом. Кабинет его ничем не примечателен: обычное казенное помещение со стандартной мебелью.

Директор сел за стол и предложил Назару располагаться за приставным столиком. Многозначительная улыбка не сходила при этом с его лица, и Назар понял: знает про стычку у Шалдаева.

— Спасибо, Марат Касымович, сяду.

— Бригаде тебя представили?

— Только что. Спасибо за доверие. Постараюсь оправдать…

Директор сосредоточенно рассматривал Назара и размышлял: что нашел в нем Рузметов? Почему выделил из всех? В совхозе таких десятки. Может, родственник его? Заговорил мягко, покровительственно:

— Да уж постарайся. Сам первый секретарь райкома рекомендовал поставить тебя бригадиром. Он вам родственник?

— Он не родственник мне.

— А для нас не имеет значения, — нахмурился директор, — родственник или друг семьи. Главное — деловые качества. Я тоже хотел тебя повысить, наметил другое для тебя место. Но это будет, пожалуй, лучше. Ты сам попросился в бригадиры?

— Нет. Я вообще не просился, — оправдывался Назар. — Саид Рузметович стал расспрашивать, почему у нас в совхозе безнарядной бригады нет.

— Как так нет? Есть же у нас безнарядная бригада.

— Я тоже сказал: есть. А он сказал: очковтирательство у вас, а не бригада. Тогда я ему сказал, что не знаю…

— А он? Что он сказал?

— Он сказал: зачем в партию вступаю, если не знаю ничего. — Назар чувствовал, как из-под бинтов и шапки, прикрывавшей повязку, побежали ручейки пота. — Почему не контролируете деятельность администрации, сказал. А когда стал про безнарядку расспрашивать, я сказал, что энтузиаст нужен для первой бригады. Потом можно будет ставить бригадиром любого, а на первую — энтузиаста. Он тогда поручил мне создать такую бригаду, сказал: это партийное поручение.

— Энтузиаст, значит. Ну-ну. А это, — директор кивнул на голову Назара, — первые шишки? В милицию заявил?

— Что вы, Марат Касымович. Бекташ меня с детства колотит — и ничего.

— Все не повзрослеете. Ты прекращай ребячество. Сейчас ты — бригадир, руководитель коллектива. И вести себя надо подобающе. Зарплата, льготы, премии — все в твоих руках.

— Я понимаю.

— Ничего ты еще не понимаешь. С подчиненными дружбу не води, не заигрывай. А то надо будет приказать, тебя не послушают, скажут: свой человек, обойдется.

— Хорошо, Марат Касымович, я постараюсь использовать ваш опыт.

Назар старался быть почтительным и покладистым. А в душе ругал себя за эту покладистость, потому что должен был проявить сейчас противоположные качества. Но как?.. Понимал он унизительную нелепость своего положения, а не мог преодолеть себя.

— И вообще, держись от них подальше, — наставлял Турсунов совсем уже по-отцовски. — Твои друзья теперь — бригадиры, заведующие отделениями. А с рабочими — строже, официальнее: легче будет подгонять.

— А у нас другая будет бригада, — все же осмелился Назар высказать то, что думал, — не надо никого подгонять.

— Ишь ты, психолог! Подгонять придется. Меня подгоняют, я тебя буду подгонять. Так жизнь построена. Не нравится слово — замени. Скажем, стимулируй. В переводе с латинского «стимул» — это палка с острым концом.

— Марат Касымович, а можно… я без палки попробую?

— Да ты еще умник ко всему. Вот молодежь пошла! — Директор разглядывал Назара, как диковинный экспонат в музее. — Что им законы природы! Миллионы лет человечество подгонялось палкой.

Директор склонился над столом и потянулся к письменному прибору, почти лег животом на стекло. Он взял авторучку, повертел ее в руках и, показав ее Назару, принял прежнее положение.

— Вот… Хочешь получить игрушку — ручку или автомобиль — поработай. Вещи двигают прогресс. Что морщишься?

— Я не согласен, — осмелел Назар.

— Ничего, история от этого не пострадает. А вот будешь плохо работать — получишь выговор, провалишь план — выгоню! Разглагольствовать не стану. Хватит нам говорунов, ты дело дай.

И Назар решился: достал из внутреннего кармана пальто аккуратно сложенные листки договора, развернул их и положил на стол.

— Подпишите договор.

— Это потом.

Взглядом директор показал, чтобы Назар забрал бумаги.

Под действием этого категоричного взгляда Назар взял их, но, спохватившись, опять положил на стол.

— А это типовой договор. Только подпись нужна — и все.

— Все?! Как просто. А технику тебе надо?

— Надо. Тут записано.

— И новую?

— Ну… работающую.

— А говоришь, подписывайте — и все! С такими делами торопиться нельзя, — подчеркнул директор. — И запомни: у руководителя положение особое, как на море. Когда один в лодке, можешь грести как хочешь, кидать ее в любую сторону. А встал за руль океанского, парохода, тут уже не кинешь его то влево, то вправо. А наш совхоз и есть такой пароход: тысяча человек на палубе с детьми и стариками. Нам с тобой нужна особая осторожность. Люди-то не хотят идти в твою бригаду, увольняются, называют ее не безнарядной, а безденежной.

— Они еще не знают про выгоды. Думают, зарабатывать станут меньше, а у нас больше будет заработок.

— Это какой же будет у вас заработок, очень интересно?

— Да хоть по тысяче рублей можно, если взяться как следует.

Директор смеялся долго и весело.

Назар зарделся, уязвленный его смехом. Заговорил горячо, торопливо:

— Если безнарядку создадим, все силы будут направлены на конечный результат, на урожай.

— А сейчас куда вы их направляете?

— На месячный заработок. Главное для всех сейчас — получить побольше. Как бывает: культивировать надо на второй скорости, а тракторист скачет на четвертой. Там росток срезал, там придавил. О завтрашнем урожае не думает, главное — ему сейчас получить побольше по наряду. Ведь так?!

— А тут твоя работа, бригадир! Следи. Контролируй. Сознательность воспитывай. И потом, не все такие рвачи. Ты же не делал так?

— Делал.

— Понимал и делал? Н-да… — Разумеется, все сказанное Назаром не было для него открытием. Удивляло другое: об этих проблемах думает уже не только интеллигенция, но и рабочие, и даже такие вот зеленые юнцы. И не только думают, а берутся решать их. Он подумал, что в парне что-то есть. Только что? — Плохо, товарищ Санаев, очень плохо.

— А вы мне красные вымпелы вручали. За быструю культивацию.

— Значит, я виноват?

— Не вы — поденщина устарела. Не помогает она урожаю.

— А премия?.. За сверхплановый урожай.

— Далеко она. И то ли будет, то ли нет. Да и маленькая она, премия-то. Поэтому мы о ней не думаем и в расчет не берем. А при безнарядке, когда расчет будет за конечный результат, все по-другому обернется, тут мы заинтересованы будем.

— Чтобы по тысяче в месяц?

— Так понятнее объяснять. Можно и по тысяче зарабатывать, вот увидите.

— Вижу, продумано у тебя все основательно. Ладно! — Директор взял бланки договора, вложил их в книжечку и кивнул Назару: — Разберусь на досуге. Через месяц зайдешь.

— Нельзя через месяц, — пролепетал Назар в смятении. — К севу надо готовиться.

— А ты и готовься!

— Люди должны знать…

— Ты, что же, мне не веришь? — нахмурился директор, отмечая, что парень слишком уж настырен. По натуре такой или силу за собой чувствует? То и другое Турсунову не нравилось, он гневно сверлил Назара взглядом, давая понять, что недоволен его назойливостью. И в то же время ждал, скажет он про Шалдаева или нет? Откроется или будет хитрить.

— Я-то… могу верить…

— Что тогда сидишь? Иди.

Назар поднялся и вновь сел, обожженный мыслью, что, вернувшись без подписи, он потеряет Степана Матвеевича, Зину. И вообще все потеряет. Он ерзал на стуле, умоляюще смотрел на директора.

— Вы сейчас подпишите, Марат Касымович!

— Указывать будешь?! — холодно произнес директор.

— Марат Касымович, если не сейчас, то… Шалдаев уедет.

— Пусть едет! — Турсунов облегченно вздохнул: парень не хитрил, не было за ним никого. Потому проучить его, поставить на место надо.

— А с кем работать тогда?

— Найдем.

— Но почему вы не хотите сейчас подписать?

— Как это — не хочу? Не могу! Не имею права. Вот изучу — тогда пожалуйста.

— Но вы же изучали… полтора года. Такой договор вам Шалдаев давал.

— Ты не забывайся, — одернул его директор, — я в этом совхозе пять лет, себе не враг и знаю, что делаю. Иди! Ты свободен.

— Я… Шалдаеву обещал, что вы подпишите…

— Вот оно что! — с возмущением заговорил Турсунов, получив, наконец, подтверждение словам заведующего отделением. — Ты обещал, а я должен не глядя подписывать любую бумажку?! А какое ты имел право обещать?! Я тебе разрешал распоряжаться?

— Я думал… Иначе… он бы уже уехал, — сказал Назар, чувствуя, что разговор дошел до черты, за которой может вылиться во что-то страшное, чего и предвидеть невозможно. Но и остановиться, отступить он не мог. Словно несет его по льду грузовик, и он не может им управлять. — Если он уедет, то мне не станут верить, поймите же!

— И ты решил за мой счет поднимать свой авторитет?! Вот ты каков, эн-ту-зи-аст! — усмехнулся Турсунов. — Действительно, новатор!

— Марат Касымович, простите меня. Я больше не буду…

— Надеюсь.

— Но подпишите…

— Так ты и не понял ничего, — вздохнул директор.

— Понял… Вы специально…

— Догадливый, значит! — Директор смотрел на сжавшегося, растерянного и, казалось, раздавленного парня, но видел в нем какую-то упрямую силу, просто пугающую. И терялся, не зная, что делать дальше. Какая молодежь подрастает — никого не боится, спорит с директором, как со сверстником! И это в первый день. А что потом будет? Нет, укротить надо сразу и навсегда, решил он. — Прощу тебя на первый раз, но чтобы больше таких фокусов не было.

— Спасибо, Марат Касымович. Я не знал, что все так сложно.

— Месяц держать не стану, но два дня мне в любом случае необходимы. Послезавтра зайдешь — подпишу.

— Послезавтра нельзя! Шалдаев уедет! — поднялся Назар со стула. — Тогда я тоже уеду. Тогда увольняйте меня сразу.

— Ультиматум? Условия диктуешь?! — уперся кулаками в стол Турсунов и смерил Назара уничтожающим взглядом. — Не-ет, дорогой, так просто ты не уйдешь. Ты прежде положишь на стол партийный билет! Тебе дали партийное поручение — выполняй его.

— Так вы же… — растерялся Назар, — вы же сами…

— Что — что я сам?

— Не хотите…

— Это чего же я не хочу? Подписывать не глядя твои бумажки? Да, не желаю. И никто меня не заставит! Мне нужно время обдумать. Имею я на это право?

— Имеете.

— Так что ж ты обвиняешь меня?

— Я не обвиняю — прошу.

— Хорошо просишь — чуть шею не вывернул, — сказал директор примирительно, глядя на сникшего и, наконец, сломленного Назара. — Ладно, знаю, зачем тебе нужна подпись. Любовь! А любовь надо уважать. — Он взял бланки и поставил свою подпись. — Неси, показывай, какой ты авторитетный.

— Спасибо! — Назар схватил со стола бумаги и бросился к двери.

— Эй, до свидания, друг!

— До свидания!

Директор подумал минуту и признал воспитательный момент неудавшимся. Он чувствовал, что с парнем придется еще немало повозиться. И потому, что строптив, и потому, что связан с какой-то там безнарядкой, навязанной сверху. А с райкомом надо быть очень деликатным. Знал это Турсунов и потому сразу набрал номер первого секретаря и рассказал, что Назар Санаев приступил к созданию безнарядной бригады, а сам он только что подписал договор.

 

3

Бригаду Степан Матвеевич собрал из тех, с кем давно сговаривался работать безнарядно. Вошли в нее двенадцать человек — на сто семьдесят гектаров земли.

— Мало нас, не потянем, — усомнился в силах Назар.

И другие его поддержали, сказали, что не осилят такое поле. Но Степан Матвеевич отмел все опасения, заявив, что иначе нечего было и собирать в кулак лучших механизаторов совхоза.

Назар оглядел свою бригаду и внутренне порадовался. Здесь действительно были хорошие специалисты. Рядом с Шалдаевым сидел такой же высокий и седовласый Раюм Бабаяров, славившийся тем, что на слух мог определить неисправность мотора; возле Бабаярова один за другим сидели трое его сыновей: Васит, Вали и Талип. Все трое были женаты, имели детей и хотели побольше зарабатывать. Особняком держался увалень Урун Палванов. С виду мрачный и неразговорчивый, он был неутомимый и умелый поливальщик. Были в бригаде три девушки — Зина Шалдаева и двойняшки Шарафат и Ойдин Артыковы, недавно окончившие курсы механизаторов. Все здесь владели техникой, на что и была сделана ставка при комплектовании бригады.

И все же нагрузка была велика — четырнадцать гектаров на человека. Назар утешал себя тем, что главное — поднять хлопок, а на ручную работу можно привлечь женщин и горожан, как делалось всегда, но и тут Шалдаев заявил, что надеяться на это не надо, выгоднее самим все сделать машинами, тогда будет дешевый хлопок и вырастет их заработок.

— По тридцать пять центнеров осилим? — спросил Назар.

— Мало, — опять поправил его Шалдаев.

— Сколько? — спросил Назар, а сам подумал: «Что ни скажешь, все ему не так. Конечно, он больше знает и все давно обдумал», — тут же успокоил себя Назар и бодро улыбнулся. — Я про тонкий говорю.

— И я про тонкий.

Мужчины задвигались, закряхтели, потянулись за сигаретами. В совхозе сеяли в основном хлопок среднего волокна и не любили капризный и трудоемкий тонковолокнистый.

— Мороки будет много, — заметил Бабаяров.

— Зато прибыли больше, — сказал Назар. — Только за счет сорта получим добавочно почти по пятьсот рублей с каждой тонны. Есть расчет постараться?

— И брать по сорок пять, не меньше! — объявил Шалдаев.

— Почему не сто? — откликнулся Талип. — Такого урожая в районе никто еще не получал без приписок, я точно знаю.

— Эх, ребятки! — обвел Степан Матвеевич бригаду улыбчивым взглядом, словно обнял всех. — Я ж вам в сотый раз говорю: особая у нас бригада. Раз мы собрались тут один к одному, то к самому верху надо тянуться. На большее потянемся, а малое всегда будет. А теперь наша задача думать, как нам этот верхний урожай обеспечить, резервы надо искать. Возьмем сорта урожайные — прибавка. Микроэлементы, ускорители роста применим — опять польза нам. Да я сейчас еще одну хитрость открою — а она даст прибавку по пять-семь центнеров на гектаре.

Степан Матвеевич не торопясь полез в карман, и взоры всех устремились на его руку, словно все ждали, что он достанет сейчас нечто такое, что даст им обещанную прибавку. Он вынул сигарету, сунул ее в рот и тут же Бекташ и Талип поднесли ему огоньки своих зажигалок. Шалдаев прикурил, затянулся. Назар почувствовал разраставшееся ревнивое поскребывание в душе оттого, что все внимание бригады перебросилось на Шалдаева, а он, бригадир, оказался как будто ненужным. Назар смотрел, как затягивается сигаретой Шалдаев, испытывая терпение заинтересованной бригады, и подумал, что он ведь как артист выступает сейчас перед ними. И ведь точно, выступает. Повеселел Назар и подумал, что нельзя так ревниво относиться к Шалдаеву, потому что сам за него боролся. И, поняв все это, он уже с интересом смотрел, как держал паузу Шалдаев, то морщась от дымка сигареты, то поглядывая куда-то вдаль, словно что-то вспоминая и обдумывая.

— Какой секрет-то? — не выдержал Васит.

— Не скажу, что секрет, — тянул Шалдаев. — Писали о нем в газете: пользуйтесь, мол. А люди не пользуются почему-то. Может, техники нет, а без техники не осилишь.

— Степан Матвеевич, не тяни, — взмолился Талип. — Завел всех и тянешь.

— А тебе сразу надо? Ну, получай: вторая целина! Понял секрет?

— Нет.

— А говоришь, не тяни. Я ж тебе мысль укладываю, чтобы зараз и на всю жизнь! Кто видел у меня хлопок возле тутовника?

— Это тот, за который тебе влетело от Рузметова? — спросил Бабаяров-старший, и рабочие заулыбались. Все знали, как директор совхоза привез на поле к Шалдаеву секретаря райкома, чтобы показать чудо природы — десяток рядков необычного, усыпанного цветами и коробочками хлопчатника, а Рузметов устроил ему и бригадиру разгон за остальные худосочные ряды.

— Этот, — подтвердил Шалдаев. — Я посчитал, по шестьдесят центнеров с небольшим тот хлопок дал. Тонкий! Жаль только, мало его было. А секрет вот в чем. Как мы пашем? На тридцать-сорок сантиметров. И каждый куст растет как бы в маленьком горшочке. Как ему развиваться? С боков — соседи. Вниз бы пошел — да там поддон, твердый, как камень. А если вспахать этот поддон, пойти глубже сантиметров на тридцать-сорок, а? Вот мы и дадим хлопку волю: расти, питайся, давай урожай. На тех одиннадцати рядках я так и сделал. Плуг специальный соорудил, да, видать, слабоват оказался — сломало его. Целина там, под покровом-то, глубинная, тысячелетняя целина!

— Мертвая земля, — осторожно заметил Назар.

— Правильно, мертвая там земля, — подтвердил Шалдаев. — Но это не страшно. Поднимем ее, слоями поместим между почвой, да удобрениями органическими сдобрим — она быстро переродится и начнет давать нам богатый урожай.

Посыпались вопросы. Шалдаев отвечал, если мог, на иные искали ответ сообща. Спорили и советовались, не торопясь говорили и спрашивали откровенно, с единственным желанием — все понять. И хотя не было сказано слов о том, что пойдут они на поднятие второй целины, но по общей заинтересованности, по обстоятельности вопросов, которые задавались сейчас, Назар понял, что пойдут, и уже готовятся к этому, и в этой подготовке они становились едиными, как одна семья.

В тот же день Назар зашел в партком и рассказал секретарю бюро Муратовой о задуманном бригадой поднятии второй целины. Розу Ибрагимовну Назар знал со школьных времен — она была у них классным руководителем — и потому был уверен в полном понимании. Так оно и произошло: выслушав Назара, Муратова поднялась и со свойственной ей стремительностью повела его к директору.

Турсунов подписывал бумаги, которые ему подкладывал топтавшийся возле стола главный бухгалтер Бури Намазов.

— Я занят, — сказал директор.

— Сейчас ты все бросишь, — многозначительно сказала Муратова и, указав Назару на приставной столик, пригласила его сесть, а сама села напротив.

После того как была подписана последняя бумага и директор с облегчением откинулся на спинку кресла, Муратова попросила Назара повторить свой рассказ. И пока Назар говорил о второй целине, о том, как пришла к ним идея и что надо делать, чтобы осуществить ее, Муратова таинственно улыбалась, не спуская глаз с мрачного директорского лица. Она ждала, когда и он наконец улыбнется. Ведь вот он, громаднейший резерв увеличения урожайности! Сама она уже видела начало почина, который, без сомнения, будет поддержан в районе. Простота идеи и большой ее эффект подсказывали, что к ней не останутся безразличны и в области, и в республике. Получать десятки центнеров дополнительного урожая на старопахотных землях, где давно исчерпаны резервы, — это же и общегосударственное дело. Это и всесоюзная слава, как у злобинцев или ипатовцев. И начнется этот почин в их совхозе, поддержанный партийной организацией под ее, Муратовой, руководством. Но почему же молчит директор? Неужели опять осторожничает? И бухгалтер, оставленный ею в кабинете, был равнодушно-скучен. Он сидел у стены и, придерживая на коленях папку с бумагами, равнодушно оглядывал кабинет и подсчитывал, между тем, во что обойдется совхозу эта затея. Двойная глубина пахоты — значит, двойной или даже тройной расход горюче-смазочных материалов, перерасход фондов, выговоры, унижения… И плуг нужен прочный, многоярусный. Самим не сделать такого — не завод. Один? Но в совхозе более пяти тысяч гектаров пашни. Нужны «С-100», а их во всем районе десятка не наберется. Прибавка урожая при такой кустарщине не перекроет затрат — значит, поднимется себестоимость, а за это бьют не только бухгалтеров. Намазов покосился на директора и понял, что идея не вдохновляет его, но он молчит, не имея права гасить трудовой порыв. Вот как загорелись! Им не объяснишь, что мероприятия должны проводиться в масштабе страны с подключением промышленности, при централизованном специальном финансировании, а их преждевременная самодеятельность ляжет тяжелым бременем на совхоз.

Директор слушал Назара и тоже мысленно прикидывал, что, кроме хлопот, может дать эта неожиданно появившаяся в совхозе бригада и ее необузданный бригадир. Ведь кипит как! Эн-ту-зи-аст… А был тихий, скромный парень! Этот момент особенно остро заинтересовал Турсунова. Подросла смена? Вторая целина, о которой так увлеченно говорил Назар, представлялась Турсунову следствием появившейся прежде безнарядной бригады, как убедительное требование времени — искать резервы производства, идти в глубь. И этот мальчишка осознал это, увидел глубинные резервы. Вот что задевало сейчас самолюбие Турсунова, заставляло проявлять сдержанность под обстрелом восхищенных взглядов Муратовой, гордившейся своим подопечным.

Дверь распахнулась, и в кабинет влетел разъяренный главный инженер Хакимов. Он ткнул пальцем за спину, где в приемной перед распахнутой дверью топтались Шалдаев, Бабаяров и Палванов, и объявил:

— Все! Я не могу с ними нормально говорить. Не мо-гу! — и пригласил их в кабинет: — Вот вам директор, он подписывал вам договор, и получайте с него технику, какая нужна вам. А у меня такой нет. Я ее не делаю. — И тут же обрушился на Назара: — А ты не знаешь, какие у нас трактора? Я что — рожать тебе их буду?

— Тише, тише, — постучал по столу Турсунов, наполнил пиалу чаем и подал ее Хакимову. — Плесни в себя, а то перегреешься.

— Они меня до предела вымотали!

— Входите, — пригласил рабочих директор. — Что случилось?

— Трактора дает недоремонтированные, — сказал Шалдаев, первым ступив в кабинет.

— А я, что ли, их ремонтировал?! — взорвался Хакимов. Пересиливая гнев, торопливо выпил чай и ткнул пальцем в Бабаярова. — Вот он их ремонтировал с сынами своими. Ясно? Ваш член бригады. С него и спрашивайте.

— А спокойнее можешь объяснить? — покачал головой директор. — Кипишь, как самовар.

— Не могу, Марат Касымович. Их десять человек пришло, и каждый тычет: это не так сделано, здесь не то поставлено. А ведь сами эту технику ремонтировали, сдавали мне как готовую. Сами или нет, Бабаяров? Или из Ташкента к нам приезжали сеялки чинить?

— Ишь ты, сами! — выступил вперед Шалдаев. — А запчасти ты давал. На этом тракторе, что ты даешь, все, считай, поношенные: пальцы стучат, маслонасос…

— Нет у меня других тракторов, — развел руками Хакимов, распахнул куртку, вывернул карманы. — Видишь — нету!

— А мы не просим новые. Дай старые, только дефектную ведомость составь, запчасти выдели и оплати ремонт, — сказал Шалдаев.

— Видали, чего хотят? — Хакимов возмущенным взглядом обвел всех сидевших в кабинете.

— По-моему, все правильно, — весело заметила Муратова.

— Что правильно? — уставился на нее Хакимов.

— Сообразили сразу, что к чему. Хозрасчет! Великое дело, а?! — сказала Муратова и, перекинув взгляд с топтавшихся у двери рабочих на директора и главного инженера, старалась объединить их своим восхищением. — Раньше им было безразлично, как ремонтировалась техника: все потери списывал совхоз. А теперь им самим за все платить придется, а значит, — терять заработок. Вот и требуют гарантированного ремонта. Правильно я поняла, Степан Матвеевич?

— Ну! — кивнул Шалдаев.

— Плати, Хакимов, — распорядился Турсунов. — Составь дефектную ведомость, дай запчасти и оплати людям работу.

— Да они, знаешь, как пишут: чуть износилась деталь — бракуют, требуют все новое. А где мне их набрать?

— Пойдем посмотрим, — поднялся директор.

За директором вышли Хакимов и рабочие. Муратова поднялась и, раздумывая, почему ушел от разговора директор, тоже вышла из кабинета. Назар с недоумением смотрел на нее, а она делала вид, что ничего не произошло, даже подбадривающе улыбнулась ему. За ними вышел Намазов, закрыл директорский кабинет и, облегченно вздохнув, пошел в бухгалтерию.

 

4

Зима прошла быстро. Снег продержался три недели и растекся по земле ручейками. Синью заискрилось небо, поплыли по нему белые облака, такие редкие на юге. Случалось, по ночам падал еще снежишко, но не мог он прикрыть пробившейся изумрудной зелени, а с восходом солнца и вовсе исчезал.

Степь зеленела, сбрасывала свою бурую шубу из выжженного янтака и полыни. По открытым солнцу и ветру холмам бродили многочисленные отары.

Когда-то, до освоения Каршинской целины, на месте совхоза «Прогресс» была бригада громадного по территории, раскинувшегося на сорок пять тысяч гектаров степи, овцеводческого колхоза. Тонким ручейком доходила сюда вода из реки Кашкадарьи. Ее хватало лишь для питья да разве еще для чинары, под которой с незапамятных времен стояла чайхана и на айванах с утра до ночи сидели за чаем старики, хранители преданий Каратепе. Здесь Якуб-бобо поведывал неустанно о больших и малых войнах за воду, их вели каратепинцы с соседними кишлаками, расположенными выше по каналу-ручью. Якуб-бобо с ухмылкой рассказывал, как его дедушка, каратепинский мираб, собирал конский навоз, тайно в мешках возил его в верховья канала и, прячась от людей, понемногу бросал в воду. Конский навоз уплывал и постепенно забивал щели щитов, закрывавших отводы от канала; уменьшалась фильтрация воды и чуточку больше доходило ее до Каратепе. Молодежь смеялась над хитростью мираба, а старики знали, что за эту сбереженную для кишлака воду мираб мог поплатиться жизнью.

Помнили старики веселые истории. Особенно много их накопилось за годы освоения Каршинской целины. Усман-бобо часто вспоминал, как ездил на магистральный канал за сбежавшим туда внуком. Подъехал на ослике и увидел, что мальчуган, его шустрый Раим, забрался в кабину рукастой машины, взялся за рычаги и начал копать землю. Долго смотрел Усман-бобо на работу внука, а когда увозил его домой, посадил на своего ослика, сам всю дорогу шел пешком, выказывая тем самым свое уважение. Ехал-то с намерением отхлестать внука как следует за его проделки — не получилось.

На айване под чинарой часто поминали имена прославленных людей Каршинской целины: Алешу Бабийчука, работавшего на шагающем экскаваторе, бульдозериста Фархада Ирисова, превращавшего холмистые пастбища в ровные поля, Шакира Сайфутдинова, пустившего на эти поля воду по каменным лоткам, и самого Шагазатова, возглавлявшего строительство канала и преобразившего всю их жизнь. Даже с айвана под старой чинарой видна новь. Закрой глаза — и вот они, глиняные мазанки прошлой жизни. Открой — перед тобой улица новых домов со смешным названием «коттеджи». В каждом дворе виноград, персики, груши, а под ними важно похаживают, все еще удивительные взглядам старых степняков, надменные индюки, мельтешат куры и утки.

Здесь же на айване сидит с ними, попивая чай, Шакир-бобо — «куриный генерал», прозванный так за то, что первым в Каратепе развел цыплят. Привез он их из Карши, покормил, а когда собрался по другим делам, то увидел, что все его щебечущее желтое стадо, как живое пушистое одеяло, двинулось за ним. При этом они так жалобно пищали, теснились к нему, взбирались на ноги, доверчиво лезли в подставленные руки, что Шакир-бобо не смог их бросить, провозился с ними весь день. И совсем не обиделся на своих седобородых друзей, когда они назвали его цыплячьей матерью. А когда он организовал в совхозе первую птицеферму, за ним прочно закрепилось прозвище «куриный генерал», которого Шакир-бобо не стыдился, а расценивал как признание своих особых заслуг. И когда подсмеивались над ним, он тоже смеялся и говорил, что Советская власть дала им воду, а он — птицу, оттого они и разбогатели так. А как же? Захотелось мяса — не надо резать целого барана, курицы как раз хватит, чтобы сварить шурпу, а из индюка еще и плов можно приготовить. И вроде бы шутка, а подумать — получалось всерьез.

Много было обговорено на айване за пиалой чая. А теперь пошли разговоры о девятнадцатой бригаде. Первые дни после ее создания старики решили, что ничего у Назара не получится, если даже опытный и знающий механизатор, всеми уважаемый Шалдаев, не смог организовать такую бригаду.

— Не доросли наши люди до безнарядки, — сказал Якуб-бобо. Кутаясь в халат, он отхлебывал из пиалушки чай, неторопливо поднимал густые седые брови, устремив взор за голый и белесый, как человеческое тело, ствол чинары, отогревающейся на солнце, за крыши домов целинной улицы, составленной из двухэтажных коттеджей. С сожалением покачав головой, словно увидев там, в неопределенной дали, подтверждение своим словам, заключил убежденно: — Нет, не доросли!

— Это почему же? — с веселым лукавством поглядывал на него «куриный генерал» Шакир-бобо и теребил хвостик своей узкой и длинной бородки.

— Потому что при безнарядке надо сознательно работать, как мы, бывало, в молодости. Помнишь?

— Нашел о чем вспомнить, — проворчал Усман-бобо. — Ты еще прошлый век вспомни.

— А ты вспомни, вспомни… Как работали, когда землю получили? Чуть светает, а мы уже в поле. Потому что зарплату нам не давали, с урожая кормились. Вот и растили тот урожай, каждый росток нянчили.

— Безграмотные были и без нарядов обходились, — не унимался Шакир-бобо. — А они ученые — и не доросли? Как же так?

— Избаловались. Привыкли, чтоб криком их подгоняли, — ответил Якуб-бобо и обвел стариков, сидевших на курпаче, грустным взглядом. Кивнул Кабиру-бобо, привалившемуся к бортику айвана. — Ты бригадиром сколько лет был?

— Сорок четыре… — отозвался Кабир-бобо, шевельнув седенькими усами. — Утром сядешь на коня и ездишь по улице, в окна стучишь, чтоб на работу шли.

Якуб-бобо покачал головой: мол, так-то вот! В прежние годы он был председателем колхоза, а после преобразования его в совхоз долго возглавлял отделение; пользовался у односельчан большим уважением и авторитетом, говорил не много, только по главным вопросам, но так убедительно, что сказанное им становилось мнением большинства села.

— Мы с вами, — сказал Якуб-бобо, — единоличниками были.

— Как же? Все время в колхозе работали, — встрепенулся «куриный генерал» и с мольбой посмотрел на друзей, призывая их возмутиться и поправить друга. — Ты же сам правил нами! Забыл, что ли? Совсем память отбило.

— Мы были единоличниками, — гнул свое Якуб-бобо. — Росли, как единоличники. А единоличник такое свойство имеет: сам все делает, самоуправляется. Работает плохо — разорится. Так что, милый друг, не управлял я вами, вы сами все делали, что надо и как надо. Са-ми!

— Это правильно, — согласились Кабир-бобо и Карим-бобо, и только «куриный генерал» Шакир-бобо молчал, дожидаясь окончания речи Якуба-бобо, чтобы высказать свое мнение.

— А сейчас не разорится никто, — говорил Якуб-бобо, — как бы плохо ни работал. Оклад все равно дадут. Вот и получается, что не доросли до безнарядки. Не получится из этого ничего.

С такими доводами согласился и «куриный генерал», но все же высказался:

— А может, безнарядка эта и научит работать? Внучки мои раньше восьми часов не поднимались, а теперь чуть светает, их уже дома нет. Где? В бригаду уехали. И возвращаются, когда темно уж. А радуются так, словно с концерта вернулись. И все рассказывают, смеются. Интересно им там.

— О чем рассказывают? — поинтересовался Кабир-бобо, и все зашевелились, готовясь услышать новости от «куриного генерала», вызнанные от внучек-двойняшек Шарафат и Ойдин.

Скандал разразился неожиданно на районном совещании по заготовке и вывозке на поля удобрений.

Сидя в последних рядах райкомовского конференц-зала среди приглашенных бригадиров, вытягивая шею, чтобы получше разглядеть докладчика, Назар обрадовался, когда в числе передовых хозяйств назвали их совхоз, и смутился, услышав свою фамилию. Сидевшие с ним рядом совхозные бригадиры дружески улыбались ему: держись, мол! Назар отмахнулся, но было приятно.

Докладчик отвлекся, стал рассказывать вдруг про их бригаду, о том, как они, не дожидаясь создания совхозного «отряда плодородия», сами завезли на свои поля органики столько, сколько остальные бригады вместе взятые.

— Это как же понимать? Одна бригада завезла больше восемнадцати других? — спросил у докладчика председательствующий, первый секретарь райкома партии Рузметов. Он приподнялся, чтобы лучше слышать ответ, и, повернув голову, смотрел на директора совхоза Турсунова, сидевшего во втором ряду президиума.

— Почти, Саид Рузметович. Почти, как весь совхоз.

— А что же делали остальные бригады?

— План они выполнили, — ответил докладчик, заглянув в бумаги.

— Какой же это план, если одна бригада перевыполняет его в восемнадцать раз?

— Да, вот какой контраст, товарищи, — с сожалением сказал докладчик, оглянулся на смутившегося Турсунова и предложил: — Позже мы попросим поделиться своими соображениями директора совхоза «Прогресс».

Остальную часть доклада Назар не слышал. Он понял только, что невольно стал причиной неприятностей своего директора, и хотя вины за собой не чувствовал, все ж поник и сидел скованно, сразу ощутив вокруг себя враждебную пустоту. Никто из бригадиров не поддержал его, как это было только что, и он недоумевал: почему?

Конечно, на селе все понимают необходимость внесения органики на поля, но каждый год проводятся такие вот совещания в районе, затем — в совхозе, в отделениях, в бригадах, где руководители и специалисты ратуют за вывоз на поля навоза, а рабочие каждый год с постоянным упорством отлынивают от этой работы. Перед тем как заговорили в девятнадцатой бригаде о вывозке на поля органики, Назар много раздумывал, кого заставить заниматься этой работой. Выручил Шалдаев. На агроучебе, когда разбирали эффект от удобрений, он вдруг хлопнул рукой по раскрытой книге и провозгласил: «Вот резерв для нас! Дармовой! Считай так: весной привез в поле тележку навоза, а осенью увез с поля дополнительный хлопок. Ну-ка, давайте думать, как нам это дело хорошенько наладить».

После доклада вызвали Турсунова — рассказать о положении дел в хозяйстве. С явной неохотой он встал за трибуну, заговорил по-праздничному приподнято:

— Дорогие товарищи! Уважаемый Саид Рузметович! Труженики нашего совхоза, развернув социалистическое соревнование, добились в истекшем году значительных успехов. План по производству…

— Остановись, Турсунов, — постучал по микрофону Рузметов. — На сколько процентов кто выполнил план прошлого года — нам известно. Скажи, как будешь в этом году выполнять план. Почему не вывозишь на поля органику?

— Вывозим, Саид Рузметович. Мы создали сводный «отряд плодородия». И девятнадцатая бригада туда входит. Им завезли навоз, теперь другим бригадам завозим, — твердо говорил Турсунов, чтобы не родилось у Рузметова сомнение. Девятнадцатая бригада не входила в сводный отряд и проделала всю работу самостоятельно, но что мешает ввести и ее туда, мелькнула у Турсунова мысль. Не входила, так войдет, решил он и добавил убежденно: — План по вывозке органики на поля перевыполним вдвое, Саид Рузметович.

— Вдвое по совхозу? — спросил Рузметов бесстрастно, что-то чиркая ручкой на листе бумаги.

— По совхозу! — подтвердил Турсунов.

— И что же у вас получится, товарищ директор? Один план придется на девятнадцатую бригаду, а второй — на восемнадцать других?

— По бригадам перевыполним, — поправил себя Турсунов, проклиная в душе и свою торопливость, и свалившуюся на его голову девятнадцатую бригаду с ее навозом. Такого конфуза с ним давно не случалось. Под его, Турсунова, руководством совхоз стал передовым, и он, прослыв крепким хозяйственником, привык получать почести. И вдруг эта постыдная растерянность за трибуной на виду у всего районного актива.

— Садись, — сказал Рузметов. — Бригадир девятнадцатой здесь?

— Санаев! — крикнул директор в угол зала, где сидели его люди; сел на свое место, с тревогой поглядывая на вставшего за трибуну Назара. Ведь подкосил, и кто бы мог подумать — на навозе! Что-то он еще выдаст?

— Расскажи, как вам удалось одной бригадой освоить то, что положено совхозу? — попросил Рузметов.

— А мы не знали, что положено совхозу, — ответил Назар. — Возили и все.

По залу покатился смешок.

— Планы до всех бригад доведены, — пробурчал Турсунов.

Но Рузметов не слышал его и продолжал расспрашивать Назара:

— Почему вы завезли органику, а другие еще не начинали?

— У нас в совхозе все возят.

— У вас-то возят. Да есть в районе такие бригады, которые не торопятся с этим делом. Почему? Как ты думаешь?

— Я думаю… работа грязная, навоз все-таки…

— А у вас он чистый? — спросил Рузметов с ухмылкой, и в зале засмеялись.

— У нас заинтересованность другая, — заговорил Назар спокойно, когда понял, что от него хотят узнать, — все бригады по нарядам работают, и зарабатывают люди по пятерке в день. А у нас другой подсчет. Так что план нам не нужен, мы и без плана заберем все, что можно забрать и вывезти на поля.

Зал замер и тут же зашумел: люди недоуменно переговаривались, переспрашивали друг друга.

— Тише. Сейчас объясню, — придвинулся к микрофону Рузметов. Он улыбался, довольный и бригадой, и так кстати пришедшимся разговором. — Бригада эта особая: хозрасчетная, безнарядная, с оплатой труда за конечный результат. Приглядывайтесь к ней. — И вновь обратился к Назару: — Ты что же думаешь, чем больше навалишь навоза на поля, тем выше урожай будет?

— Да. Чем больше, тем выше, — ответил Назар, встав в полуоборот к Рузметову. — Закон минимума относится к минеральным удобрениям. Там — если одного химического компонента недостает, то их сколько хочешь наваливай, а пользы не будет, потому что они работают во взаимодействии. Органику надо возить и возить на поля, и чем больше, тем лучше. Все, что ушло из земли, должно вернуться в землю. А сейчас нам органика требуется еще и для того, чтобы сдобрить, окультурить подпочвенные земли, поднять вторую целину.

Рузметов нахмурился, не понимая, откуда взялась в «Прогрессе» целина; оглянулся на Турсунова, спрашивая взглядом, почему не доложил, но тот пожал плечами и криво улыбнулся, всем своим видом показывая, что принимать всерьез сказанное Назаром нельзя. Тогда Рузметов обратился к Назару:

— Это что за целина там у вас объявилась?

— Под почвой… У нас вся обычная целина распахана, и нет больше земель, чтобы ввести их в оборот. И мы решили вглубь идти, распахать поддон, чтобы культурный слой был не сорок сантиметров, как сейчас, а восемьдесят. Ведь тогда растения станут свободно развиваться и повысится урожай.

Рузметов задумался. Теоретически все правильно. И крестьянин всегда старался пахать глубже. А если посмотреть в историческом плане, то, в конечном итоге, прогресс человечества зависел от того, как глубоко пахали землю — палкой, сохой или плугом. Но не рано ли браться за вторую целину?.. А в то же время вторая целина уже сейчас расширит возможности старопахотных земель, повысит отдачу уже в этой пятилетке.

Размышляли и перешептывались в президиуме, оживленно было в зале. Однако общее отношение к словам Назара о второй целине было выжидательно-скептическим. Кто-то из первого ряда категорически бросил соседу:

— Прожект. Где взять технику?

Назар, топтавшийся на трибуне, услышал про технику и обратился к Рузметову:

— У нас к вам просьба, Саид Рузметович.

— Да, да… Говори.

— Трактор бы нам мощный на несколько дней. Плуг глубинный мы сами сделали, а вот трактор…

— Не сделали еще? Что же вы так? — улыбнулся Рузметов. — Какой нужен трактор?

— «С-100» или «К-700».

— Трактор будет! — Рузметов отыскал взглядом нужного человека и приказал: — Ильясов, дашь «К-700» «Прогрессу» на подъем второй целины. Еще что надо?

— Еще — плуги.

— Ты же говорил, что сделали.

— Кустарный. А есть заводские. Нам бы парочку.

— Сельхозтехника! Артыков!

— Здесь я, Саид Рузметович. — Поднялся начальник районного отделения Сельхозтехники.

— Доставь… И побольше закажи.

— Сделаем, Саид Рузметович.

— Еще что нужно? — спросил Рузметов Назара.

— Пока все вроде бы. Теперь мы должны дать.

— Правильно. Действуй, Санаев. Молодец!

Назар прошел на свое место, испытующе глянул на бригадиров: как они? Бригадиры улыбались, подбадривающе кивали ему, похлопывали, пока он пробирался по ряду к своему месту.

— На вид попал. Теперь держись! — прошептал одобрительно Салимов.

— Э-э… Зачем? — пренебрежительно покривился усатый Чарыев. — От начальства подальше надо. Не будет теперь покоя.

Назар не спорил, помалкивал.

 

5

Бекташ пребывал в состоянии угнетенной растерянности с того дня, когда у Шалдаевых ударил Назара. Причиной этого непривычного и оттого особенно обидного состояния, конечно же, был не удар: Бекташ бил Назара в детстве. И сейчас, будь на то его воля, избил его за все накопившиеся обиды. А накопилось всего столько, что Бекташ, казалось, только и жил мыслью, чтобы отомстить. Какой она, эта месть, будет, Бекташ пока не знал, но знал точно, что будет!

Растерянность же поселилась в нем оттого, что неожиданно осознал он вдруг, что все, чем он гордился раньше — своей бесшабашной отвагой, дерзостью и силой, — оказалось ненужным и даже смешным. И Зина, и Степан Матвеевич, и директор совхоза Турсунов — все выделили не Бекташа, с детства верховодившего ребятней, а неприметного Назара. Почему?

Вспомнилась встреча с директором после возвращения из армии. Бекташ тогда показал книжечку мастера спорта по метанию молота и ждал, что тот обрадуется, но Турсунов покрутил ее в руках, как дорогую безделушку, и, вернув, стал расспрашивать, какую получил специальность. И привел в пример Санаева. Значит, профессия им нужна, понял Бекташ. Ну да, Санаев в партию вступил. А что он такого сделал? Заседал в комитете комсомола? А совхозный стадион кто строил? А кто команду готовил на районные соревнования? Это они забыли, — предъявлял счет невидимым недоброжелателям Бекташ, впадая в отчаяние от такой несправедливости и злясь на проклятого тихоню. Но как ни злился, ни проклинал Назара Бекташ, он вынужден был признать, что есть в нем что-то притягательное. А вот что? Может быть, можно бы понять и использовать, — задумался Бекташ и с того дня стал не просто следить за Назаром, а вникать в суть его распоряжений и поступков. И сразу отметил, что вовсе и нет в нем этого дара — притягивать людей, как, например, в Бурнашеве. Тот, где ни появлялся, тут же собирал вокруг себя дружный кружок. Назар же чаще помалкивал, больше слушал, а если и говорил, то только по делу. Какие уж в этом достоинства, — заключил Бекташ и впервые почувствовал облегчение. Но что-то все-таки есть в нем. Знания? Технику и дело Шалдаев лучше знает, и все к нему идут с вопросами, а не к Назару. И руководить Назар еще не умеет: распоряжения дает неуверенно. И еще, к своей радости, заметил Бекташ, молодежь в бригаде тянется больше к нему, а не к Назару. Как-то само собой получилось, что на групповых работах руководил Бекташ, делал все продуманно, четко, и, казалось, легко. Особенно показал себя на вывозке навоза, организовав своеобразный конвейер. И рабочие уже не к Назару, а к нему обращались за указаниями. Тогда-то у Бекташа и зародилась мысль вернуть обещанную ему бригаду. А после того как Бекташ получил — не без помощи знакомств — для бригады две сеялки точного высева, он окончательно убедился в реальности задуманного и теперь уже стал ждать своего часа осмысленно, исподволь готовя его приближение.

Продолжая наблюдать за Назаром, Бекташ думал: так что же держит вокруг него людей? Если бы можно было заглянуть в его голову, узнать, что он думает! Он вспомнил телевизионную передачу, где говорилось, что артисты перевоплощаются в своих героев и постигают их духовный мир. Бекташ долго изощрялся. Закрывшись в сарае, подальше от родительского глаза, он принимал позу Назара, говорил его словами. Ничего не получилось, душу Назара он не разгадал, секретов не выведал, но кое-что все-таки понял. Поначалу удивился, не поверил себе, а после некоторых размышлений обрадовался своему открытию. Оказалось, что главным во всем был не сам Назар, а новое дело, которое он возглавил. А ведь новое дело смог бы возглавить не только Назар, но и Степан, и Палван, и кто угодно. Люди хотели работать по-новому, им подсказали идею, как это сделать, и не важно, кто их возглавляет, лишь бы вел в правильном направлении.

— Вот оно что! — Возбужденный, ходил Бекташ по сараю вокруг мотоцикла, машинально протирая его тряпкой. Догадка окрыляла. Если главное не Назар, а идея, то… Перехватить?! Да не больно-то нравится эта идея начальству. Бекташ вспомнил недавнюю стычку Назара с заведующим отделением Холматовым.

…Джахангир Холматов приехал к ним на полевой стан с директором совхоза на другой день после совещания в районе. Пока Турсунов осматривал хозяйство бригады, Холматов позвал Бекташа для расспросов. И начал разговор он, как обычно, с подогрева:

— Вчера опять видели Зину с Назаром.

— Дождется он у меня, — вспылил Бекташ. — Под суд пойду, а сверну ему шею.

— Сверну! — На гордом лице Джахангира появилась презрительная ухмылка. — А он без сворачиваний забрал у тебя бригаду и невесту заберет.

— Что делать, Джахангир?

— Думай!

— Научи, Джахангир.

— Сам, что ли, не знаешь? Ох-хо-хо… А еще хотел бригадиром стать, — посмеивался Джахангир, не догадываясь, что Бекташ тоже мстительно смеялся над ним в душе, потому что просил помощи лишь для того, чтобы показать свою зависимость и считаться «своим человеком». И притворялся непонятливым для того же, так как давно понял, что начальство побаивается и не любит слишком самостоятельных и умных.

— Что я могу придумать? Какую-нибудь ерунду. Помоги, Джахангир.

— Женись! — сказал Джахангир так, словно подарил сто рублей. — Шалдаевы родственниками станут, полбригады — твои. А тогда — если сам не уйдет, поможем сообща убрать. Как он тут командует?

— Разные новшества вводит.

— Теленок скачет не дальше сеновала. Ничего он не изменит, а голову потеряет. Знаешь, какой скандал был вчера на совещании! Рузметов как начал ругать!

— Назара?

— Директора. И мне влетело потом.

— А тебе за что?

— За то, что не руковожу вами.

— А ты теперь не будешь руководить, — сказал Бекташ как о само собой разумеющемся, стараясь разозлить Джахангира. — Договор подписан, технологические карты утверждены — все! Ты здесь больше не нужен.

— Это мы еще посмотрим, кто будет руководить! — оскорбился Джахангир. — Ну-ка, зови его сюда!

Бекташ позвал Назара и остался послушать разговор.

— Вот что, Санаев, — заговорил Джахангир тоном, требующим безоговорочного повиновения. — Давай договоримся раз и навсегда: не вмешивай в хозяйственные дела партийные органы. У них своих дел много, у нас — своих. Неудобно как-то…

Назар насторожился и подобрался, понял, что разговор будет не из приятных.

— Чего ты в партком бегаешь с каждой ерундой? Лучше научись выполнять распоряжения руководителей с первого слова.

— Не понял.

— Не притворяйся, — иронизировал Джахангир. — Ты у нас вон какой сообразительный! Всю органику с ферм перетащил к себе, а теперь три четверти отдашь соседним бригадам: с соседями делиться надо. И вот что… Все ваше звено с техникой включается в сводный отряд по вывозке органики из совхоза «Степной». Выезд завтра в пять.

— А как платить будете? — спросил Назар.

— За навоз? — удивился Джахангир.

— За органическое удобрение, — сказал Назар без робости, которую хотел вызвать Джахангир. Он даже покладисто улыбнулся, словно оказывал заведующему отделением услугу. — Звено можем послать, но сразу договор составим с вами и деньги — на наш счет. Иначе нам невыгодно.

Условие поразило Холматова.

— Значит, все рублем станешь мерить? Без денег не можешь помочь соседям? И не стыдно?

Подошли Турсунов и Шалдаев; директор уважительно поздоровался с Назаром и Бекташем, спросил, о чем спор.

— Говорю ему: поделись органикой, помоги соседям, а он… — уничтожающе мерил Назара взглядом Джахангир, уже не скрывая своей неприязни, — говорит, рубли гони. Не хотят бесплатно помогать.

— За труд платить надо, — сказав это, Назар покраснел, но все же выдержал презрительный взгляд Джахангира.

— Не зарывайся, Санаев, — одернул его Джахангир. Он мельком глянул на директора и, получив его молчаливое согласие, стал хлестко отчитывать Назара: — Ты кто такой есть?! Без году неделя как бригадир, а уже голос повышаешь. Скромнее надо быть, скромнее. Не самый лучший. Еще посмотреть надо, что там у тебя получится. А пока выполняй, что тебе приказывают. Органику сами отвезете. Труд у нас социалистический, помогать надо друг другу.

— Погоди, — тронул его за руку Шалдаев, — а ты отдашь свою зарплату просто так мне? Или — ему? — кивнул он на Бекташа.

— При чем тут зарплата? Я говорю про навоз.

— А он и есть наша завтрашняя зарплата. Почему мы должны отдавать ее соседям?

— А так ему захотелось, — неожиданно хлестко заговорил Назар, так, что и Бекташ, и директор уставились на него с изумлением: ого! А Назар продолжал хлестать Джахангира с такой же злой беспощадностью, с какой тот говорил с ним только что: — А ты кто такой есть, чтобы деньги отменять? Заведующий отделением всего-навсего. И не самый лучший! До тебя Саманов севообороты восстановил, а ты что сделал?

— Хватит, петухи! — прервал их директор. — Тише, люди смотрят. Нашли место выяснять отношения.

— Я не выясняю, — пыхтел Джахангир. — Он отказывается выполнять мои распоряжения. Я не могу так руководить.

— Учись! — неожиданно веско заметил Шалдаев. — Что же ты так сразу: не могу! Дело новое начинаем, не только нам, но и вам надо по-новому руководить, а значит и переучиваться.

— Где смысл? — возбужденно тряс руками перед директором Назар. — Этот навоз уже даст совхозу прибавку урожая. Зачем его делить? Пусть и другие бригады привезут себе и прибавят…

— Правильно, — одобрил директор.

— Так вы же сами… — в запальчивости вырвалось у Джахангира, и он тут же прикусил язык под взбешенным взглядом Турсунова.

— Что я?! Мне надо пять тысяч тонн хлопка дать, а не прикрывать бездельников! Пусть сами едут в «Степной» и привезут, а не надеются на соседей. Ишь, привыкли! Работать надо. И уметь организовать работу, вот как они, — кивнул директор в пространство между Назаром и Шалдаевым, резко повернулся и пошел к машине. За ним побежал Джахангир, что-то объясняя на ходу. Они сели в «газик» и уехали.

Из всего увиденного здесь Бекташ понял, что руководство не любит Назара и побаивается. Что побаивается — понятно, рассуждал он. Назар выполняет партийное поручение райкома партии, за него всегда заступится Рузметов. А почему не любит? Строптив? Но он ведь только недавно стал проявлять независимость, а раньше, как все, помалкивал…

Бекташ отшвырнул тряпку, вышел из сарая и стал возбужденно вышагивать по двору, пугая шарахавшихся в стороны индюков и не замечая наблюдавшую за ним из окна мать. Значит, размышлял он, они против этой идеи — и директор, и заведующий отделением, и главный инженер. Да и все главные и неглавные не проявили восторга при создании их бригады. А если не хотят руководители, быть тебе, «попчик», битым. Все равно скинут. Скорее в партию надо вступить, обязательно в партию. Пригодится, и очень скоро. И еще надо срочно вернуть Зиночку.

Так велось в их семье, что ни дедушка Шукур-бобо, ни отец Тангатор не проявляли нежности к женщинам, относились к ним со снисходительным превосходством. На улице Бекташ тоже видел пренебрежительное отношение к девочкам до того времени, когда подросшую их команду повлекло к ним. Ему понравилась девочка из параллельного класса — Гульсара Закирова, красивая и озорная солистка школьного танцевального кружка. Бекташ объявил дружкам, что она — его и он будет избивать каждого, кто к ней подойдет. И бил. Сам подходить к ней стеснялся, провожал до дому, только следуя за ней. Перед тем как войти во двор, Гульсара оглядывалась, скользнув по нему загадочным взглядом, и он был счастлив и с нетерпением ждал следующего дня, чтобы все повторилось. И только на выпускном вечере, когда зазвучал последний прощальный вальс, он подошел к ней, смущенный, и пригласил танцевать. Как танцевал, он не знал, он ничего не чувствовал, но парни говорили — классно. После вечера Бекташ провожал ее до дома и у калитки сказал:

— Тебе… не хочется уезжать?

— Мне? — с вызовом сверкнули ее глаза в лунном свете. — Улететь хочется! И скорее!

Не прощаясь, она распахнула калитку и громко захлопнула ее за собой. Бекташ понял, что улетала она от него. Долго виделось ему презрение, сверкнувшее в ее глазах.

Из армии Бекташ вернулся без прежней трепетной робости перед девчонками и, словно бы укрепляясь в мужском своем превосходстве, красочно рассказывал дружкам кое-какие эпизоды своих похождений к гимнасткам на спортивных сборах. За Зиной стал ухаживать шутя, потом увлекся и полюбил, хотя не признавался в любви ни себе, ни ей. А объяснился с ней, отвечая на ее протест, когда она, избегая его поцелуев, сказала, что он ее не любит. Он тут же заверил, что очень любит, и удивился, как скоро она поверила. И Назар ведь привлек ее словами, мелькнула у Бекташа догадка и вихрем потянула одну мысль за другой. А вывод, вот он: словами он привлек ее. Значит, и ему надо слова говорить покрасивее.

Темнело. В доме зажглись огни. Бекташ видел в окно, как мать готовит ужин. Горели окна и в доме Шалдаевых. Бекташ перешел улицу, оперся рукой о колышек ограждавшей двор загородки, взметнулся вверх и перепрыгнул в сад Шалдаевых. Подкравшись к Зининому окну, завешенному занавеской, он осторожно поскребся ногтями по переплету. Занавеска откинулась, и в окне показалось Зинино лицо.

Бекташ показал знаками, чтобы вышла: очень нужна! Зина нахмурилась, но он так яростно жестикулировал и умоляюще смотрел на нее, при этом держался без прежней самоуверенности, а по-назаровски скромно и доверчиво, что она, видимо, заметив перемену в его поведении, еще раз подозрительно взглянула, а он тут же просяще склонил голову, словно ожидая ее милости, и она согласилась, кивнула: выйду.

Бекташ отошел от дома за сарайчик, под урючину, где они часто сидели на скамейке. Стало ясно, что повел он себя правильно, а раз так… «Ах ты тихоня», — мстительно озирал он воображаемого Назара и улыбался, довольный, что и тут он вызнал его секрет и не уступит теперь Зину. Главное, побольше красивых слов о любви, побольше покорности, уступок. И жениться скорее. Любым путем. А там пойдут дети, заботы, и все будет как надо.

Зина не торопилась выходить. Отметив это, Бекташ подумал, что к Назару она давно бы выбежала. А как бы он встретил ее? Почему-то представилось, что тот должен был молча и жалостливо стоять, пока она не заговорит, и потом только несмело поднять голову и ляпнуть такое, что другому было бы стыдно говорить.

Послышались легкие шаги, пришла Зина и встала в отдалении.

— Чего тебе?

— Сам не знаю, — сказал Бекташ, не поднимая глаз и сокрушенно качая головой. Обычно он сразу тянулся ее обнимать, а тут даже отступил назад, прислонился спиной к глиняной стене сарайчика. — Ты прости меня. Глупый я… Дурак! Люблю тебя. — Он сломал веточку урючины с набухшими почками и стал их перебирать, как четки, словно нервничая. Краем глаза заметил, что Зина рассматривала его с растерянным видом, и прибавил голосу взволнованности. — Не говорил тебе никогда красиво про любовь. Не умею… Только ты не думай, что такой… В душе все по-другому, а слов нет.

Говорил он тихо и невнятно, и Зина шагнула к нему под ветви, приблизилась настолько, что он мог бы уже, по своему обыкновению, привлечь ее к себе. Бекташ превозмог это желание, подумав, что она не к нему подошла, а к Назару, которого он ей тут изобразил. Что же, пусть будет так до времени.

— Мне стыдно, что не говорил раньше… Грубый я. Грубить могу, а врать — нет. Ты же знаешь…

Она подошла к нему еще ближе, и он увидел прямо перед собой ее глаза, освещенные луной. Она проникновенно изучала его лицо, и Бекташ видел недоверие, боязнь и близкую готовность поверить. А еще видел вернувшийся интерес. Хотелось рассмеяться победно-торжествующе, но сдержался, заговорил опять смущенно и прерывисто:

— Тебе смешно, а я… Не могу больше без тебя. Скажи что-нибудь.

— А что сказать? — Он взял ее руки и поднес к своим щекам. Потом склонил голову и припал лбом к ее лбу и тут же, не дожидаясь, пока она отстранится, сам отошел в сторону. По ее широко открытым глазам он понял, что все сделано правильно. Теперь надо уходить скорее, чтобы не испортить все.

— Ты прости меня. Вот тут, — коснулся он груди, — все рвется к тебе. Мучительно мне очень.

Бекташ не попрощался, а резко повернулся и скорым шагом вышел со двора.

Зина постояла под урючиной, озадаченная и растерянная. Таким она не знала Бекташа. Он предстал перед ней неожиданно новым, загадочным, интересным. И неожиданный уход его хоть и задевал самолюбие, но тоже был необычным, заставлял возвращаться к разговору, который взволновал ее.

 

6

Пришла весна. Зацвели урючины, вишни, яблони, сливы, и не было этому цветению конца и края, куда бы ни кинул взор.

Степан Матвеевич не уставал и раньше любоваться весенней красотой, а в эту весну она его по-особому проняла, потому что помнилось, как хотел бросить эту землю и ее бело-розовое по весне сияние. Земля эта нравилась ему своим сочетанием старого и нового. В старой части — древние глиняные постройки; дома с окнами во двор, высокие, как крепостные стены, дувалы, а во дворах множество разных сараев и сарайчиков, всяких перегородок и ниш, похожих на соты. В новой части — одноэтажные и двухэтажные коттеджи образовали широкую улицу, заросшую фруктовыми деревьями и пирамидальными тополями. Эта улица и дома на ней, среди которых стоял и его дом, были из будущего, и назывались они экспериментальными. Эксперимент этот надо было проверить жизнью: заработать и купить машину, для которой во дворе был построен гараж; дождаться внуков, которым предназначались детские комнаты; вырастить сад и развести всякую живность, которую ждали сараи. И работа в безнарядной бригаде была для него экспериментальной, а потому интересной.

В поле девятнадцатая бригада вышла раньше всех. Отремонтировали полевой стан добротно, словно готовились тут не лето проводить, а зимовать. Подсадили деревьев на участке, разбили бригадный огород, чтобы были к столу фрукты-овощи. Кто-то предложил завести на полевом стане цыплят, и без всяких приказов застучали топоры, за два дня поставили цыплятник.

Дожидаясь устойчивого тепла, бригада готовилась к севу хлопчатника: заваливали арыки после влагозарядковых поливов, ровняли поля, чистили оросители. Кое-где пахали. А Степан Матвеевич возился со своим глубинным плугом, готовя его к пахоте «второй целины». На днях Назар ездил в райцентр и вернулся, заверенный, что дня через два к ним придет «К-700». И с этой минуты Шалдаев окончательно потерял покой, уже не делал ничего, а только ходил вокруг плуга с ключами да посматривал вдаль на шоссе, не появился ли долгожданный трактор.

И он появился, наконец. Свернул с шоссе на их дорогу, покачиваясь на своих громадных резиновых колесах, горделиво пронесся вдоль полей, привлекая внимание работавших механизаторов, и встал перед полевым станом. Шалдаев и все остальные потянулись к трактору. Из кабины спустился на землю светловолосый парень в распахнутой куртке, в отглаженных брюках, аккуратно заправленных в сапожки с модными короткими голенищами. Парень обвел взглядом подошедших рабочих и стал пожимать им руки, приветливо улыбаясь.

— Здравствуйте! Салам алейкум!

— Ваалейкум ассалам!

Рабочие тоже улыбались ему и, пожав руку, в плавном поклоне прикладывали ладони к сердцу.

Прицепили самодельный глубинный плуг и выехали в поле. Перед пахотой еще раз осмотрели свое детище — не поломалось ли что в дороге. Для нового человека плуг был непривычно уродлив: на корпусе из грубо сваренных швеллеров громоздились ящики с навозом, лемеха были ржавыми, и вообще, он напоминал утильную рухлядь, но механизаторы, к удивлению тракториста, смотрели на него с обожанием.

Степан Матвеевич уселся на железное седло от старой сенокосилки, приваренное им к плугу, и махнул рукой, чтобы трогали. Трактор потянул, и Шалдаев дернул ручку заглубления лемехов — они вошли в землю, земля вдруг ожила, задвигалась, забурлила, перемешивая слои, и опадала позади, удивленная неожиданным обновлением. Шалдаев словно видел, как там, в глубине, его стальные лемеха вспарывали окаменевший поддон, поднимали наверх и, сдобренный органикой, укладывали в середину родящего слоя. «Вот она, «вторая целина»! Поддалась все же!» — ликовал Степан Матвеевич, отмечая, что трактор тянет натужно, но ровно, а его плуг, сработанный бригадой по его чертежам в совхозной мастерской, работает надежно. «Тьфу ты, рано так думать», — одернул себя мысленно и поискал взглядом что-нибудь деревянное, обо что постучать, чтобы не сглазить, но ничего такого не нашел. Это огорчило его: как бы не произошло, как в прошлом году, когда загнулись лемеха, не выдержав твердости поддона. На этот раз он сделал их надежнее, но все равно не мог побороть закравшуюся в душу робость.

Радость все же разливалась по жилам, песней рвалась наружу, и он без слов тянул какую-то мелодию. И вдруг испугался — трактор встал! Степан Матвеевич вскинул растерянный взгляд на заднее окно кабины — оттуда смотрел на него удивленный Назар и показывал ладонью, что надо поднять лемеха. Тут только Степан Матвеевич увидел, что гон кончился и трактору надо разворачиваться. Он с облегчением рассмеялся, исправляя оплошность.

Подбежали Бекташ, Васит и Урун. Через все поле гнались, отметил удовлетворенно Степан Матвеевич. Они здесь были нужны, чтобы загрузить органикой опустевшие ящики. Сделали все быстро и четко, навалили с верхом, и вновь трактор потащил плуг, оставляя за собою взрыхленную полосу поднятой в глубине целины.

На обочине поля стал собираться народ. Подъезжали на машинах и мотоциклах хлопкоробы из ближних бригад, оживленно переговариваясь поглядывая на необычную пахоту. Подъехали заведующий отделением Джахангир Холматов и главный агроном Саманов. Из кабины трактора Назар видел, с каким вниманием присматриваются к работе его бригады гости. А парни трудились действительно виртуозно: к месту поворота подтаскивали кули с просеянной органикой, за время короткой остановки загружали емкости, и трактор мог уходить на другой край поля. Но подошел Джахангир, взмахом руки приказал, чтобы встали.

— Почему не доложил, что начали пахоту? — выговорил он Назару. — Не понимаешь, что ли, какое дело начал? Надо было митинг провести, сообщить прессе, огласить широко. Э-эх… — махнул он досадливо рукой и вернулся к агроному.

Собравшийся народ оглядывал странный плуг; кто-то разгребал землю, проверяя глубину пахоты, и вокруг сразу же образовался кружок любопытствующих.

— Сколько?

— Семьдесят восемь.

— А говорили — восемьдесят.

— Земля там, смотри, какая. Камень.

— Кому она нужна такая?

Шалдаев рассказывал, зачем нужна глубинная пахота, разъяснял, как построен плуг, отвечал на вопросы, шутил и улыбался. Он был счастлив, наверное, как и все, воплотившие в жизнь свое творение. «Вторая целина» представлялась ему живой, хотя лежала она в вечной дремоте, равнодушная к людям и неродящая. А он пропорол ее своим стальным плугом, вздыбил, встряхнул, и она будет рожать и плодоносить.

Трактор опять вышел в поле, и опять забурлила, зашевелилась поднятая плугом земля.

Поработали до обеда и встали.

— Хорошего понемногу, мужики, — объявил тракторист. — Хватит. Мне домой пора.

— Как домой? — удивился Назар. — На два дня обещали.

— Что ты! Мне завтра трубы газовикам везти.

— Так завтра же, — попытался отстоять хотя бы сегодняшний день Шалдаев, — А до завтра мы с тобой вон сколько перепашем.

— А отдых мне положен, папаша? — спросил парень, оглядывая собравшихся ясным взглядом.

— Так ведь сев! — сказал Степан Матвеевич.

Рабочие вновь устремили взгляды на тракториста, ожидая, что он скажет на этот, казалось, неотразимый довод. Но парень улыбнулся прежней ясной улыбкой: мол, меня это не касается.

— Отцепляйте вашу бандуру.

Все опустили глаза, стыдясь взглянуть друг на друга. Что тут говорить, когда даже сев не может поколебать городской порядок, когда есть люди, имеющие право отдыхать, даже если идет сев.

Трактор ушел, не допахал он поле.

Джахангир Холматов зачастил в девятнадцатую бригаду, и это не осталось незамеченным. Талип не выдержал и как-то, усаживаясь за стол обедать, раздраженно проворчал:

— Чего он ездит к нам каждый день? Говорили: все сами будем решать, чего он лезет во все дела?

Бригада молчаливо и деловито хлебала шурпу, но каждый обдумывал талиповские слова.

— И покрикивает тут, как хозяин, — заметил Васит. — И вообще, в других совхозах начальство как начальство, уважает народ. А наше все пугает, все грозит: смотри, мол, дождешься! А чего я-то, например, дождусь? Трактор не отнимет, сам будет упрашивать, чтобы сел на него. А все равно пугает. И кружит, все выискивает, где что не так.

— А у нас все так! — улыбнулся Шалдаев. — Ты не сердись на него, Васит. Он сам на себя сердитый. А подгоняет нас по привычке. Все еще не верит, что целая бригада может обходиться без его контроля.

Младший из братьев Бабаяровых — Талип — поднялся из-за стола, как Джахангир, горделиво вскинул голову и прошелся, негодующе тряся головой.

— Почему тянете с севом?! — пародировал он Холматова. — Почему люди болтаются?! Почему опять едят?! Как ни приду — едят! А норму вот вы выполнили, чтоб мясо есть? — уставился Талип на Уруна Палванова, и пока тот собирался что-то сказать, ловко выхватил торчащую из его тарелки кость с мясом, под общий хохот отправился на свое место, продолжая ворчать.

Послышался треск приближающегося мотоцикла. Подъехали Зина и Ойдин.

— Что-то вы долго сегодня, девоньки, — засуетилась Варвара Ивановна. — Садитесь скорее.

— Садись сюда, — подвинулся Бекташ, предлагая место рядом с собой.

— Там вкуснее будет? — усмехнулась Зина и положила на стол поломанную шестеренку. — Вот… поломалась.

— Узнаешь? — спросил Бабаяров Шалдаева.

— Ах, черт! — возмутился Степан Матвеевич, разглядывая деталь.

Пока все обсуждали поломку, Варвара Ивановна отошла с дочерью в сторонку и, поливая ей на руки, выговаривала:

— Никак не пойму тебя. В юбке ходишь — девчонка как девчонка. А комбинезон наденешь — мужик. Что ж ты так грубо обращаешься с ним? Жених ведь?

— Мам, поесть давай скорей.

— Что ж ты матери родной не откроешься, его любишь или Назара? Мне ведь тоже знать надо, кому услужить, а то не знаю.

— А ты обоим, не ошибешься. — Зина отдала полотенце и пошла к столу.

Ойдин уже принесла ей тарелку с шурпой.

За столом разгорелся спор о том, как быть с поломкой. Назар предложил срочно ехать в мастерскую, чтоб заменили деталь.

— В мастерской нет, я точно знаю, — заверил Бабаяров.

— К Буриеву надо. У него всегда есть, — сказал Бекташ.

Подъехал Джахангир. Вылез из машины, небрежно хлопнув дверцей, и подошел к столу, оглядывая его точь-в-точь, как это изобразил Талип. Все рассмеялись, когда Джахангир произнес:

— Как ни приеду — все у них обед.

— Просим к столу, — освободил ему место Бекташ. — Пожалуйста, Джахангир-ака.

— Спасибо, в семнадцатой поел. А там, между прочим, обед по скользящему графику, — заметил Джахангир, многозначительно поглядывая на Назара. — Чтоб техника не простаивала во время сева.

Назар понимал, что Джахангир специально выводит его из себя, ищет повод придраться; понимал, что лучше было бы помолчать, но не мог. Выдержал его взгляд и заявил твердо:

— Это наше внутреннее дело.

— Извини, не ваше! Государственное это дело, — ответил тот строго и официально. — Мы здесь не развлекаемся, а работаем. И я, как руководитель, не позволю никакой разболтанности. Почему на третьей карте трактор стоит?

— Сломался, — кивнул Назар на поломанную деталь, лежавшую на столе, — сейчас привезем новую — заработает.

— Без денег не даст Буриев, — покачал головой Бекташ и, положив на стол перевернутую тюбетейку, бросил в нее три рубля, предлагая всем сделать то же самое. — А за тридцать рублей он из-под земли достанет.

— Еще чего?! — возмутился Назар.

— Не стоять же им, — сказал Бекташ, кивнув на девчат.

— Пусть только попробует не дать!

— А что будет? — ухмыльнулся Бекташ и взглянул на заинтересовавшегося разговором Джахангира: мол, смотри, какой дурак.

— Простой будет, — ответил за Назара Шалдаев. — Сев сорвем, вот что будет!

— Если покопаться на складе, то можно найти, — вступил в разговор Бабаяров, вынимая из кармана рубль. — Но Буриев не даст нам копаться. А за срочность надо ему платить, такой у него порядок.

— Не будем платить! — разъярился Назар. — Мы договор подписали, совхоз гарантировал ремонт. Выполняйте свои обязательства, Джахангир Холматович!

— Подайте заявку, — степенно кивнул Джахангир, — я наложу визу, передам инженеру…

— Он тоже наложит визу, — в том же тоне, медлительном и солидном, продолжал Назар.

— Да, — кивнул Джахангир и продолжал говорить все с той же насмешливой интонацией: — Не найдем на складе — поедут в райцентр, в область. Раз договор подписали — обязательно найдем.

— Когда? Послезавтра надо сев кончать.

— Лучше завтра.

— Тогда я сама заплачу, — поднялась Зина. — Мама, дай деньги.

— Не смей! — неожиданно резко крикнул Назар.

— Мой трактор сломался, значит, я и платить буду.

— Не твой, а бригадный трактор.

— Все так делают.

— Плохо делают. Выкормили дармоеда, он и сосет всех.

— Идем-ка пошепчемся, — успокаивающе провел рукой по спине Назара Степан Матвеевич и отвел его в сторону. — Оно, конечно, неправильно получается. А вдруг и вправду нет такой на складе? Буриев к дружкам своим поедет, а они не выручат за спасибо, тоже потребуют с него деньги.

— Но нельзя нам так. Вы же понимаете.

— Понимаю. Так ведь и стоять нельзя.

— Плохой договор подписали! Получается, мы несем потери, а ему вон безразлично, — кивнул Назар на возвышающуюся над рабочими голову Джахангира, рассуждавшего о чем-то с горделивой невозмутимостью.

Шалдаев развел руками.

— Типовой договор. Кто ж его знал, что он такой? В следующий раз учеными будем, по-своему все составим, предусмотрим все. А сейчас, черт с ней, с этой традицией, Весенний день год кормит, тут не только тридцать, все триста отдашь.

— За горло берут. — Назар с отвращением махнул рукой. — Делайте, как хотите.

Шалдаев вернулся к столу, взглядом показал рабочим, что уговорил бригадира, и вытащил из кармана кошелек. И все полезли по карманам и кармашкам, все вытаскивали сложенные квадратиками пропотевшие и пропыленные рубли и троячки, хранившиеся для покупки сигарет и прочих мелких надобностей.

— Эх вы, безнарядники-безденежники, — сказал Джахангир и вынул из кармана пачку десяток, отделил от нее три купюры, кинул в тюбетейку, сделав все это так, чтобы слышал и видел стоявший в стороне Назар.

— Сейчас все будет! — подмигнул Зине Бекташ, надел тюбетейку с деньгами, метнулся к мотоциклу, завел его на бегу и умчался.

А Джахангир спрятал деньги и сразу стал умиротворенным, словно свалил с себя давно гнетущий груз. Он по-хозяйски сел за стол, коснулся пиалушки, давая понять, что желает чаю. Урун Палванов тут же наполнил ее и побежал заваривать новый чай, делая все это очень услужливо.

Назар посмотрел на Зину — она молча ела и рассматривала листочки виноградных лоз, оплетавших навес. По всему было видно, что она не хотела ничего замечать. Шалдаев и Бабаяров курили, по их окаменевшим лицам нельзя было понять, о чем они думают.

Опять заговорили о севе, об удобрениях. Холматов изъявил желание посмотреть место хранения туков и в сопровождении Назара пошел на край их садовой посадки, где был сооружен сарай для удобрений.

— А ты горячий! Прикуривать от тебя можно. Хорошо! — задушевно сказал Джахангир, похлопав Назара по плечу. — Я вот ругаюсь с тобой, а в душе — уважаю все больше. Правду говорю. И вообще, ты удивил меня: рос вроде как все, а тут такой энтузиаст стал. Помню же я тебя со школы. Ты еще в хоре пел.

— Я не пел в хоре.

— Нет? Ну да, модели делал. С моторчиками.

— Не делал модели. Опять ошиблись.

— Я же помню! Вечно занят был.

— Это был мой брат. А я вам цветы подносил, когда вы десятый класс кончили.

— Точно, помню цветы. Вот такой карапуз подбегал… — улыбнулся Джахангир, пригасив торжествующий блеск в глазах туманом воспоминаний. — Как время летит, а? Женишься скоро? На Зиночке? Зина хорошая девушка, не уступай ее. Да ты не хмурься, все у тебя будет хорошо. Поладим! Меня тоже пойми. Ты кого в бригаде отличаешь? Тех, кто старается, кто ближе к тебе стоит, так? И я так же смотрю на бригадиров, а директор — на нас, заведующих отделениями. Вот и соображай, старайся поближе ко мне быть.

Они вошли в сарай, заваленный бумажными мешками с удобрениями. Смотреть там было нечего, и приход сюда был поводом поговорить с глазу на глаз. Так понял Назар.

— Я завтра отдам деньги, — сказал он. — Аванс возьму.

— Сколько? — улыбнулся Джахангир, стараясь казаться простым и дружелюбным.

— Сто пятьдесят беру.

— Э, не мелочись! — покривился Джахангир, выражая пренебрежение к названной сумме, и опять улыбнулся с многообещающим видом. — Все в нашей власти: спишем-подпишем. Бери полторы тысячи на разных лиц, тысячу мне отдашь, чтоб забот не было. Сообразил?

Назар покраснел и, стараясь скрыть растерянность, ладонью вытер побежавший со щек пот. Конечно, сообразил… И понял, что своей недавней уступкой приблизил разговор, назревавший давно.

Однажды он уже начинался.

Совхоз встречал каких-то гостей на директорской даче, в дальнем конце сада готовилось застолье: кипели котлы, подъехала машина, доставившая провизию с огородов и ферм. Тогда Джахангир взял Назара с собой в машину — съездить в магазин за спиртным, а когда везли все это на дачу, Джахангир доверительно заметил: «Вот так! А что делать? Надо. Других путей нет».

Назар тогда сделал вид, что ничего не понял. Но сейчас уйти от ответа было невозможно.

Джахангир ждал ответа, посмеиваясь над душевными терзаниями Назара. Бедняга и краснел, и обливался потом, и прятал глаза, устремив дрожащий взгляд куда-то в угол сарая.

— Я… не могу… тысячу… — вымолвил, наконец, Назар.

Джахангир кивнул, отметив про себя: не можешь сейчас, так позже сможешь. Главное, что согласился.

— И вообще, я… — запнулся Назар. Не хотелось ему осложнять и без того натянутые отношения, но все-таки он решил отрезвить наглеца. — Я не могу! У нас все заработанное делится на своих. Поэтому и заинтересованность есть в работе.

— А как ты жить будешь? — насторожился Джахангир. — Завтра мотор полетит — тоже из своего кармана платить станешь?

— Должны снабжать нас.

— Должны, — согласился Джахангир. — В порядке очередности. А тебе сейчас нужна новая техника, чтобы побольше зарабатывать. Значит — что надо?

— Что?

— Делиться! Заинтересовать. Ты подумай, а то потом поздно будет. А может, в город переберешься, к брату? Поможем. Я все улажу.

— Спасибо, Джахангир Холматович, за бескорыстное желание помочь мне, но не могу я уехать: партийное поручение выполняю.

— А-а, ну тогда, конечно, нельзя уезжать, — согласился Джахангир, пряча за иронией злость и раздражение. — Тогда тебе работать надо, как начал. С огоньком! Разговора, считай, не было. Прощай.

Джахангир ушел, и вскоре мимо сарайчика проехала его машина.

Назар прошел под раскидистую урючину и обессиленно повалился на скамейку. Отчетливо представились их будущие с Джахангиром отношения. До этого разговора Холматов только придирался, чтобы скорее прибрать к рукам, а теперь начнет выживать. Итак, вместо работы — борьба.

Послышались шаги. Назар поднял голову — перед ним стояла Зина и смотрела на него с удивлением. Он улыбнулся ей и смущенно предложил сесть на скамейку. На работе они поддерживали строго деловые отношения, и эта встреча под урючиной была первой неделовой встречей. Назар заволновался, обдумывая, о чем говорить. Не о тракторе же?

Заговорила Зина:

— Зря ты на меня кричал.

— Извини.

— Я хотела, как лучше. Трудно тебе?

Ее голубые глаза выражали неподдельный интерес.

— He знаю… Не знаю, как бывает легко, — сказал он задумчиво. — И разве я не прав, скажи?

— Прав, а что толку.

— Если с самого начала так все пойдет, то ничего мы не добьемся. Не будет у нас настоящей безнарядки. И вообще ничего не будет!

— А знаешь, Назар, я не люблю битых. Они трусливыми становятся, осторожными, как мыши.

— Я не буду битым.

— Тогда улыбайся, не раскисай! — Зина села на скамейку и повернулась к нему. — Ну, улыбнись! Ну, пожалуйста!

— Как? — криво улыбнулся он, превозмогая головную боль и сковавшую все тело тяжесть. — Вот так?

— Вот так! — вспылила она, взвилась со скамьи и пошла в бригадный домик.

— Зина, подожди! — бросился за ней Назар, но, увидев сидевших возле летней кухни Степана Матвеевича и Варвару Ивановну, метнулся в другую сторону.

— Чего это они — как брызги по сторонам? — удивился Шалдаев.

— Не понятно, что ли? Хорош отец, нечего сказать. Ты бы сказал ему, что жених у нее есть, нечего приставать.

— А этот не жених, что ли?

— Непутевый, — покачала головой Варвара Ивановна. — А скандальный какой, видел? Выгонят его из бригадиров скоро.

— Не позволим. Бригада у нас теперь — во! — показал он свой кулачище и, довольный сравнением, рассмеялся. — Черта свернем!

Варвара Ивановна посмотрела на мужа и певуче протянула:

— Э-эх, блаженный!

 

7

Зачем поехал в партком, Назар и сам не знал. Ведь не жаловаться же на Джахангира. Разговор состоялся наедине, попробуй докажи что-нибудь. А кроме того, знал Назар, любое сказанное против Джахангира слово поднимет возмущение всей его многочисленной родни, которая не раз уже заставляла замолкать и не таких смельчаков. Все знали влиятельных родственников Джахангира, работающих на руководящих должностях в районе и области. Каждый год все их близкие и дальние родственники приезжали в Каратепе к девяностолетнему дедушке Кудрату-бобо, жившему у Джахангира, и на этих встречах присутствовали все совхозные руководители. Сам Джахангир постоянно проваливал работу на всех занимаемых руководящих должностях, но неизвестно в силу каких причин с тем же постоянством регулярно поднимался на очередную ступеньку совхозной административной лестницы. «Осталось стать главным агрономом, а потом — директором», — подумал Назар, представив на миг Джахангира в директорском кабинете с красным знаменем. Мелькнула догадка, что по-байски надменный Джахангир, всегда красиво и добротно одетый, не захочет мириться с обшарпанной кабинетной мебелью и выбросит ее вместе с фанерной подставкой под знамя. А знамя, наверное, распластает по стене, как уже делал в своем маленьком кабинете отделения, когда унаследовал переходящее совхозное знамя от своего предшественника.

Секретарь парткома Роза Ибрагимовна Муратова окинула поникшую фигуру Назара и сказала озабоченно:

— Что-то не нравишься ты мне сегодня. Температуры нет?

— Градусник дадите? — улыбнулся Назар.

— Дам. — Роза Ибрагимовна выдвинула ящик стола, показала градусник. — Что случилось? Рассказывай.

Муратова в свои сорок пять лет сохранила молодой задор; глаза ее всегда светились радостью общения, а задушевный тон располагал к откровенности. К тому же, когда-то она была классным руководителем Назара, и это позволяло ему быть с ней откровенным.

— Рано меня бригадиром поставили, Роза Ибрагимовна, — сказал Назар.

— Та-ак… — задумалась Муратова, сдвинув брови. — И как же ты пришел к такому выводу?

Назар пожал плечами.

— Не пришло мое время. Авторитета нет. Лет через десять, наверное… Институт закончу, поработаю. А сейчас, кто я для них? Мальчишка. Освобождать меня надо.

— Освободим и будем ждать, пока подрастешь? Завоюешь авторитет, станешь степенным? А мы еще на десять лет отложим создание безнарядной бригады. Только ведь авторитет завоевывается делами, а не годами, — покачала головой Муратова и стала строгой и деловой. — А ты ведь у нас не простой бригадир. И не просто работаешь, а выполняешь партийное поручение! Ты наш эксперимент, понимаешь или нет?! По вашему опыту будем создавать другие безнарядные бригады. Ну-ка, рассказывай, что произошло.

Назар онемел. Рассказывать про Джахангира — все равно, что самому облиться грязью и бежать из совхоза прочь. Нет, нельзя! Но как же с ним бороться? Да и только ли с ним? Вспомнился недавний случай, когда они получали солярку для тракторов. Кладовщик сунул ему подписать ведомость и ждал, что он подмахнет ее, как все, не читая. Назар прочел, сверил со своими записями и нашел расхождение всего-навсего в две тонны.

— Ну и что? — уставился на него кладовщик.

— Исправить надо, — сказал Назар с наивной непосредственностью.

Обычно спокойный, кладовщик словно взбесился, когда услышал об этом. Он вылил на Назара потоки грязных упреков в бесстыдной жадности, неуважении к старшим, говорил, что за сорок лет его работы ни один бригадир не проверял его записи, не опускался до такого крохоборства, чтобы лишать старика небольшого приработка. Назар попытался объяснить, что у них не такая бригада, где сорок лет можно воровать…

— Да провались ты со своей бригадой! — оборвал его разъяренный старик. — Кому она нужна, твоя бригада, если ты сам не живешь и другим не даешь жить! Иди вон отсюда. Из кишлака уходи!

Были и другие случаи, которые сейчас выстроились в ряд и показали Назару, что в совхозе не одному Джахангиру мешает их бригада. Но на это тоже не пожалуешься, понимал он. И вообще, получалось: напрасно приехал, оторвал секретаря от работы.

Муратова еще не знала точно, но чувствовала, что кто-то упорно создает вокруг Назара атмосферу недоброжелательности. Поначалу она думала, что все образуется само собой, когда бригада покажет свои преимущества и люди поймут принципы ее работы и такую непривычную для всех, но вынужденную непримиримость молодого бригадира. Теперь же, глядя на озабоченного и потерянного Назара, Муратова поняла, что пришло время активных действий.

— Вот что сделаем… Собирайся в дорогу, поедешь со мной в райцентр.

В райцентр поехали на другой день. Дожидаясь Муратову, заседавшую на семинаре секретарей парткомов, Назар обошел все магазины, сделал покупки, а потом сидел в машине на площади перед райкомом партии и, распахнув для прохлады дверцы, прислушивался к хохоту шоферов, собравшихся в конце ряда. Поглядывая на райкомовские двери, Назар заметил лежавшую на площади тень от пирамидального тополя, которая темной стрелой стремилась к машине. Если дойдет до машины, а они не выйдут, то женюсь на Зине, загадал он и теперь уже с интересом и беспокойством следил за стрелой, потому что тень хоть и двигалась в его сторону, но и поворачивалась влево, так что могла и пройти мимо. Неужели потеряю ее? Надо мне самому измениться. Надо быть совсем другим, говорил он себе и воображал, каким именно: прежде всего, наверное, выдержанным и рассудительным, как Шалдаев. Спокойствия внутреннего, уверенности в себе он не чувствовал. Еще надо обязательно быть душевным, как Муратова: она всегда открыто улыбается, говорит без хитрости, хотя совсем не проста и может строго спросить; с ней всегда легко. А еще бы хорошо быть красивым, как Джахангир или Бекташ. Он поправил тюбетейку, посмотрел в зеркальце над ветровым стеклом и признался себе, что нет в нем ничего привлекательного. Обычное заурядное лицо. И приближающаяся тень к тому же показывала, что надежд у него мало.

Настроение испортилось. И совсем не хотелось ему встречаться с бригадиром из чужого совхоза, знакомиться с которым привезла его Муратова.

Наконец из райкома стал выходить народ. Назар отыскал в толпе Муратову — она шла с молодым стройным мужчиной в светлом костюме — и вышел из машины.

— Устал ждать? — спросила Муратова и представила Назара своему спутнику. — Это и есть наш Назарджан Санаев. Знакомьтесь — Юлдаш Эргашев.

Юлдаш протянул руку. В светлом, тщательно отглаженном костюме он стоял перед Назаром, источая тонкое благоухание духов. Смуглое лицо его дружески улыбалось.

— Роза Ибрагимовна, я увезу его, а дня через два-три доставлю.

— Договорились, — согласилась Муратова.

Назар сидел в желтеньком, таком же, как и его хозяин, выхоленном «Жигуленке». Они выехали за город и понеслись по шоссе, обгоняя все машины. Разговорились как-то легко и сразу. Наверное потому, что тема была очень уж близка каждому.

— Сколько человек в бригаде? — спросил Юлдаш.

— Двенадцать. На сто семьдесят гектаров земли, — ответил Назар не без гордости. Пусть знает, с кем имеет дело. Более четырнадцати гектаров на человека, такого еще не было у них в совхозе. — А у вас сколько?

— Десять на двести земли.

— Десять? — переспросил Назар, обескураженный. Юлдаш кивнул, не отрывая взгляда от дороги, а Назар почувствовал, что покраснел от стыда за свое самодовольство. Десять на двести! Значит, все на технике. Четкость и слаженность. А я-то раздулся от гордости, как индюк.

— У Тюпко была нагрузка двадцать пять гектаров.

— Когда это было?

— В шестидесятые годы.

— Значит, аккорд был применен еще до Злобина?

— У-у… — протянул Юлдаш и рассмеялся. — Намного раньше. В доисторические времена. Работников нанимали не вообще работать, а на какое-то дело: построить дом, скосить сено, убрать урожай. Это и есть аккорд. А задаток, или теперь — аванс, — наше повременное авансирование. Сделал дело — получил расчет. А подряжались работать артелями, или, как сейчас называют, бригадами — отсюда и бригадный подряд, наша с тобой безнарядка.

— Но почему же мешают, если давно известно и выгодно?

Юлдаш словно обрадовался и закивал.

— Да, мешают. Упорно мешают.

— Я понимаю, некоторым она воровать не даст. Такие зубами будут грызться. Но и другие не хотят.

— Кто у тебя «некоторые», а кто — «другие»?

Вопрос был задан шутливо, вроде бы так, что если не хочешь — не говори, но был он, понял Назар, и своеобразным испытанием на доверие, а потому ответил он без заминки, только вздохнув при этом:

— Заведующий отделением… Но директор тоже не в восторге. Как приду к нему с чем-нибудь, он словно ежа глотает.

— У меня то же самое было. Год воевал. А потом Рузметов объяснил. Говорит, надо сначала отделить жулика от лентяя. А я удивился: жулик — понятно, а лентяи кто? Оказалось, и такие есть. Не хотят переучиваться, перестраиваться: мол, если создадим такие бригады, как у Эргашева, то сто человек будут хлопок выращивать, сто в животноводство пойдут, а куда остальных девать?

— А вообще-то правильно, — задумался Назар, представив многолюдный кишлак и вечную заботу о заработке.

— Правильно. Если ничего не делать. Но ведь надо делать! Что-то строить, придумывать, чем занять людей. Почему, скажи мне, мы возим хлопок на приемный пункт, а не обрабатываем у себя в совхозе? Думаешь, не сумеем очистить, просушить? Вот уже сто человек будут заняты. А вторые, третьи урожаи?! Почему во Франции по два урожая снимают? Вот еще сотни людей загружены. А колхозные и совхозные промыслы? Женщины издавна ковры ткали. Почему и сейчас не заняться? Да мало ли чем можно занять людей, если голова варит.

— А если не варит?

— В этом-то все и дело. Жулика можно разоблачить, а лентяя как привлечь к ответу? Думаю послать в ЦК предложение о смене парадигмы.

— В ЦК? — переспросил Назар, не веря, что речь идет о Центральном Комитете партии. До такого он и в мыслях не доходил, и потому не верилось ему, что можно это сделать. — А какой парадигмы? Что это такое?

— Парадигма — это господствующая в определенный период система взглядов, теорий и принципов, — спокойно объяснил Юлдаш, изредка поглядывая на Назара, чтобы проверить, понимает ли он, о чем речь. — Сейчас все построено на выполнении плана. Так? За это премируют, благодарят. Выполнил план — ты хороший. Но вот беда, план-то может быть заниженный. Многие стремятся, чтобы планы были заниженными, чтобы легче их было выполнять и чуть-чуть перевыполнять, чтобы получать премии. Представляешь, вот он… — кивнул Эргаш на шофера, проезжавшего мимо самосвала, — и другой, десятый, двадцатый работают ниже своих возможностей. Вот я и думаю, что нам надо создать такую систему, чтобы премировать и благодарить не за выполнение плана, который есть закон, а за максимальное использование всех имеющихся в хозяйстве резервов и ресурсов. За то, например, как используешь землю. Получаешь вторые урожаи? Растет урожайность? Получай премию, орден, славу, почет. И так по всем остальным показателям.

— Интересно, — согласился Назар и отметил про себя, что сам он никогда не задумывался над такими вопросами.

— Необходимо! — поправил его Юлдаш. — Когда появится новая цель, то будет другой подход к хозяйствованию. Тогда все будут заинтересованы не просто в получении планового урожая, а в достижении сверхурожая. Само собой разумеется, что план тогда выполнится.

Назар впервые говорил о таких больших государственных проблемах, так вот запросто обсуждал их с человеком, который будет писать свои соображения в ЦК. Осторожно приглядывался к нему. С виду в нем не было ничего особенного, встретил бы такого на улице, подумал бы, что просто пижон. А сейчас Назар радовался, что судьба свела его с этим человеком. Еще он думал, что мало просто хорошо работать, а надо еще думать по-государственному, и тогда откроется истина, тогда только можно найти настоящие резервы.

— Не знаю, как у вас в совхозе, — продолжал рассуждать Юлдаш, — а у нас все самое эффективное пришло сверху. Вот считай, — поднял он руку и стал по очереди загибать пальцы, — химия, сортосмена, севообороты, точный сев, новые сорта, стимуляторы роста. По каждому вопросу десятки семинаров, совещаний, накачек, выговоров. А сколько невнедренного остается, такого, что сразу дало бы отдачу.

— Мы «вторую целину» вспахали…

— Слышал. Обязательно приеду посмотреть. А кто предложил?

— Звеньевой наш, Шалдаев.

— Но не агроном — вот в чем суть! Вы предложили и внедрили сами, потому что заинтересованы в дополнительных тоннах урожая. Видишь, вам не план нужен, а сверхурожай. А агроном и без «второй целины» получит свои премиальные — за выполнение плана.

Разговаривая, не заметили, как доехали до юлдашевского совхоза. Дом его был высок и просторен, с широкой террасой, по одну сторону которой был привычный айван с расстеленным паласом ручной работы, а по другую стояли стол и легкие, дачного типа, стулья, в углу — качалка. Двор был небольшой, но утопал в цветах. По периметру дворовой площади росли фиолетовые ирисы, лозы винограда тянулись на забор и стену дома, отчего двор напоминал корзину, наполненную цветами.

Пока Назар огляделся, Юлдаш достал из багажника свертки с покупками, понес их на террасу. Из дома вышли три женщины. Пожилая, видимо, мать, осталась стоять на пороге с грудным ребенком на руках, а молодые обрадованно бросились к Юлдашу, целовали его и, смеясь, что-то быстро говорили.

— У нас гость, — сказал Юлдаш и представил подходившего к террасе Назара. — Бригадир из совхоза «Прогресс» Назар Санаев. Будем с ним соревноваться… А это — моя жена Рано, сестренка Умида, мама Салвар-апа и первая моя наследница. Женское царство, как видишь. Утром зацелуют — умываться не надо.

Рассерженная сестренка шлепнула его ладошкой.

— А это массаж, — смеялся Юлдаш.

— Не обращайте на него внимания, — подала руку Рано. — Добро пожаловать.

— Вы тот самый Назар, который «вторую целину» пашет? — спросила Умида.

— Тот, тот, — подтвердил Юлдаш. — Ужин будет? Мы голодны, как…

— Можешь не продолжать. Умывайтесь — и за стол, — скомандовала Рано.

Умывались за домом в пристройке, оборудованной самодельным душем. Потом осматривали хозяйство Юлдаша. Больше всего Назару понравилась его мастерская. Большая комната была заполнена всевозможными станочками и механическими приспособлениями. Самодельные и заводские, купленные в магазине и подобранные на свалках утиля, они лоснились от масла. На стенах в держателях висели столярные и слесарные инструменты, под потолком на полках хранились химреактивы, батареи, какие-то детали и приборы.

— Вот это да-а! — восхитился Назар.

— А ты как думал?!

— У нас в совхозной мастерской такого нет.

— У нас тоже.

— Тебя раскулачивать надо.

— Пытались… С тринадцати лет собираю: хотел сделать гоночный автомобиль. Тут у нас мастерская сложного ремонта. Кому что надо сделать — идут сюда.

Умида заглянула в мастерскую и пригласила к столу. Она была в праздничном белом платье и светилась радостью, что в доме был гость.

— А то остынет, — добавила она, оставаясь стоять в дверях.

— А ты чего так нарядилась? — подмигнул сестренке Юлдаш.

— В кино иду, — отступила Умида от двери.

— А-а… — понимающе кивнул Юлдаш.

— Бэ-э… — передразнила его Умида и первой прошла на террасу, где их ждал накрытый стол.

— Вот молодежь пошла: никакого почтения к старшим.

За столом шутливая перепалка брата с сестрой продолжалась. За Умиду вступилась Рано, а Салвар-апа, нянчившая малышку, защищала сына. Спорили о том, что люди наряжаются затем, чтобы за красивой одеждой спрятать отсутствие содержания.

— Вот зачем ты нарядилась? — приставал Юлдаш к Умиде.

— Я — понятно: чтобы нравиться. А почему ты наряжаешься всегда, как жених?

— Нет, это я — понятно! Одеваюсь без хитростей, потому что приятно.

— Почему же ты думаешь, что мне не приятно ходить в новом платье? В чем тут хитрость, не понимаю.

— Назарджан, вы не обижаете своих сестер, как Юлдаш? — спросила Рано, беря на руки расплакавшегося ребенка.

— Я младший, — ответил Назар, с удовольствием рассматривая Рано. Неброская, но очень милая, она светилась тихим счастьем материнства с сознанием чего-то такого, чего мужчинам знать не дано.

— Вы женаты? — спросила Салвар-апа.

— Нет!

— Так давай мы тебя женим — и породнимся! — обрадовался Юлдаш. — Умидка не подойдет, зеленая еще. А вот Фарида у нас есть, Раношкина сестра, — это что надо. Вот такая девчонка! Свояками будем!

— Юлдаш, принеси чаю, — попыталась остановить сына Салвар-апа, заметив смущение Назара.

— Умида, чаю маме.

— Мама тебя просила, — заметила Умида и поджала губы. Это значит, что обижена и не выйдет из-за стола. Не выдержала и кольнула его: — Чтоб ты остыл.

— Все равно ведь зеленая. — Юлдаш отправился к кипящему самовару.

Салвар-апа укоризненно посмотрела на своих расшалившихся детей и принялась расспрашивать Назара о здоровье родителей, об их делах. И сама стала рассказывать о своей жизни. Назар узнал, что муж ее умер от заражения крови, когда Юлдашу было семь лет, а Умида еще грудь сосала, что жили они бедно и никто из родственников с ними не знался, а теперь, слава аллаху, зажили они хорошо, и родственники стали их признавать, но Юлдаш остался обиженным на них. Говорит, что ему друзья по делу ближе, чем родня по крови.

Спать Назара Юлдаш отвел в угловую комнату. Перед тем как им расстаться, Назар вернулся к разговору об одежде, скрывавшей, по мысли Юлдаша, содержание. К вопросу подводил осторожно и, наверное, долго, потому что Юлдаш рассмеялся и заявил прямо:

— О моем пижонстве хочешь спросить? Не обижусь. Но и ты не обижайся на ответ. Договорились?

— Договорились. Я действительно не пойму тебя… У тебя ведь другое содержание, а одежда какая-то… Обычно наоборот все бывает. Зачем ты так одеваешься!

— Специально — чтоб отделиться.

— Выделиться, — поправил Назар.

— Нет, именно отделиться! Не понял?

Назар улыбнулся: что же тут не понять? Но эта его улыбка не поправилась Юлдашу.

— Нет, не торопись. Вопрос глубже, чем кажется на первый взгляд. Вот скажи мне, зачем ты носишь тюбетейку?

— А что? Национальный головной убор. Все носят — и я.

— Хочешь быть, как все?

— А что тут плохого?

— Ничего… до определенного времени. Одеваешься, как все; работаешь, как все; думаешь, как все, — и сам ты, как все. Ты — свой, всем понятный, и с тобой обращаются, как привыкли обращаться со всеми. Но вот дали тебе бригаду, но не обычную, не как у всех, а особенную. И работать в ней надо по-особенному, а не как все. И что получается, вспомни?

Назар понял ход мыслей Юлдаша, снял тюбетейку и принялся ее рассматривать. Казалось бы, простая тюбетейка, а несет в себе скрытый смысл.

— Да-а, так-то вот, — усмехнулся Юлдаш. — Символ похожести: я такой, как все. И ждут от меня привычного поведения: уважения к старшему, даже если он мерзавец: почтения к начальнику, даже если он неправ; молчания, почитания, лести, преклонения… А у меня нагрузка двадцать гектаров, каждая минута на счету. Мне некогда почитать и преклоняться, мне надо дело обеспечить! В общем, пошли конфликты, обиды… А переоделся — словно отделился от всех. Теперь говорят: что с него взять?! Видите, он не как все.

— Понял.

— Ну, будем спать? Подъем рано.

Юлдаш ушел. Какое-то время Назар прислушивался к звукам затихающего дома и думал о Юлдаше, о его тихой жене, об угловатой и шаловливой сестренке. Вспомнил слова Салвар-апа о том, что Юлдашу друзья по делу ближе, чем родня по крови. Мысль понравилась ему, с ней он и уснул.

На полевой стан они приехали до восхода солнца. Небо озарялось светом. Было прохладно, пахло свежей травой.

Назар огляделся. На первый взгляд, ничего особенного здесь не увидел — все, как у всех: бригадный домик, сараи, огород. Но когда вышел на машинную площадку, долго стоял, завороженный, охватывая взглядом широкое пространство с сельхозмашинами, прицепными агрегатами, знакомыми и незнакомыми приспособлениями. Все они были в полной готовности — прицепляй к трактору и вези в поле. Назар придирчиво осмотрел все, отыскивая хоть какой-нибудь изъян, но так и не нашел.

Возле Юлдаша собрались механизаторы. Четверо вышли из домика. Здесь ночуют, отметил Назар, и тоже подошел к Юлдашу. С ним уважительно поздоровались и опять повернулись к Юлдашу, который кратко рассказал о встрече с учеными из института хлопководства, предложившими опробовать у них новую технологию. Затем обменялись соображениями о делах на день и разошлись. Взревели моторы, и трактора с поднятыми культиваторами пошли в поле.

Культивацию проводили на двух картах, между которыми пролегала дорога. На дороге стоял грузовик, оборудованный шнеком, с помощью которого Юлдаш и Назар заполняли удобрениями туковые банки подъезжающих справа и слева тракторов. Работа была организована так, что очередной трактор подходил под засыпку, когда отходил предшествующий, поэтому получался своеобразный конвейер. Но иногда выпадала пауза, которую бригадиры использовали для разговоров.

— Договор с совхозом составляли по типовому образцу или сами сочиняли? — поинтересовался Назар.

— Сами, конечно. Типовой не годится. Ты посмотри, как предлагают распределять зарплату, не говоря обо всем остальном. По тарифам и разрядам! Вреднее этого ничего не придумаешь. Все равно, что взять топор — и под корень все дело.

— А мы тоже платить будем с учетом разрядов, — забеспокоился Назар. — Как же иначе? Ведь в бригаде есть опытные и новички.

— Тогда давай спорить! А какое мне дело, что ты сейчас опытнее меня? Мы вот делаем одну и ту же работу, не требующую твоей высокой квалификации, а почему тебе надо больше платить, чем мне? За то лишь, что ты где-то, как-то, когда-то получил повышенный разряд? Вон парни культивируют, работают одинаково, а почему получать они должны по-разному?

— Но это… стимулирует повышение квалификации. Решается социальная проблема.

— Стимулируй. Но не за счет моего заработка. А то ведь такое стимулирование развалит нам безнарядные бригады раньше, чем мы их создадим. Люди научились считать и станут прикидывать: работали одинаково, а получили расчет по-разному. Пойди потом объясни ему, что у Ташматова разряд повыше твоего. Может, и согласится на первый раз, а потом уйдет туда, где не будут оскорблять за его же труд.

— Писать будешь?!

— А ты чего смеешься? Буду писать! Не у каждого хватит на это мыслей и характера.

— Что ты предлагаешь?

— Трудодень.

— Хм… — поперхнулся обескураженный Назар.

— Гениальное изобретение социализма! Простое, как истина. И коммунистическое в своей основе, потому что рассчитано на коллективный труд при высокой сознательности каждого.

— Но ведь это… пройденный этап.

— А теперь трудодень впишется. Заработки высокие, обид не будет, что работаем за «палочки». Главное в том, что трудодень — это очень просто и наглядно. Заметь, при безнарядке мы учитываем именно трудовой день. И работу, как мы, например, все сейчас работаем: друг у друга на виду, вкалываем, как надо.

— Тут что-то есть, — задумался Назар, — и трудодень сама жизнь родила не случайно. Надо подумать.

— Давай-давай, думай!

Вновь подошли трактора. Юлдаш и Назар наполнили их удобрениями, и спор продолжался.

— Дело не только в сознательности, — начал Назар. — Силы у людей разные, и опыт, и вообще все. И если платить одинаково, то в какой-то момент сильный или опытный начнет равняться на середнячка, а середнячки — на слабеньких. И вместо повышения производительности труда получим падение. Поэтому и вводится коэффициент трудового участия — для сильных, и учитываются разряды — для опытных.

— Начну бить с коэффициента трудового участия. На первый взгляд, все вроде бы правильно: сильный — слабый… Но лодыри бывают и сильными, а передовиками — физически слабые. Так что определить вклад каждого, сидя в кабинете, невозможно. И в поле его не определишь. Ну, вот соберутся сейчас трое работяг и решат: плохо ты поработал, товарищ Санаев, понизим тебе коэффициент трудового участия, получай-ка наполовину меньше товарища Эргашева.

— Почему трое?

— Ну, пятеро, семеро. Какая разница! Все равно произвол. Нет в кодексе законов о труде статьи, которая бы разрешала так штрафовать людей. И коэффициент твой потому надуманный и незаконный. А еще — оскорбительный.

Назар поднял на Юлдаша удивленный взгляд. Тот разгорелся от спора.

— Да, оскорбительный! Он не учитывает человеческих отношений.

— Как же быть?

— А вот так. Считать, что все равны. Ведь если кто-то в чем-то слабее, то в другом он сильнее. Вон на том тракторе Далимов работает: его можно вместо домкрата использовать. А на другом тракторе Шамсиев вроде бы и слабенький, не дотянется никогда до Далимова, но зато поломки мотора по слуху определяет. Знаешь, сколько он времени нам сэкономил! Один силой берет, другой — умением, а выигрываем все вместе. Так зачем же нам взвешивать каждого? И на каких весах можно определить, кто больше дает пользы, а кто меньше. Да и надо ли?

— Но при трудоднях тоже определяется участие в труде?

— Правильно. Вот сейчас мы выполняем одну работу и каждому запишем по трудодню. А если я полдня поработаю — в город, к примеру, потребовалось съездить, — запишут полтрудодня. И так ежедневно. Трудодни накапливаются, каждый ведет им счет. В конце года полученная прибыль делится на сумму всех бригадных трудодней, умножается на свои — вот и сумма твоего заработка. Просто, наглядно, а потому и мобилизует бороться за каждый свой трудовой день. Приблизительно у нас каждый знает, сколько он заработал сегодня. А попробуй подсчитай так же просто заработок при ваших коэффициентах, всевозможных надбавках за классность, за опытность, еще черт знает за что, да еще при авансировании — с ЭВМ не управишься. Так что трудодень и тут выгоднее.

— Так вы на трудоднях?

— Переходим. Сейчас пока некоторая неувязка с администрацией. Кое-кто побаивается, что обвинят в возврате к старому.

— А ты?

— А я убедил бригаду. Рузметову сказал. Он заинтересовался, велел проштудировать опыт по трудодням, накопленный ранее. Изучаю.

В середине дня работу прервали и поехали на полевой стан. Перед обедом полагался душ. Разделись в пристройке. Рабочие топтались на месте, заговорщически поглядывая друг на друга, потом предложили Назару, как гостю, первым войти в душевую. Поняв, что ему приготовлен сюрприз, Назар прикинулся простачком и, шагнув за порожек, наступил на резиновый коврик — тут же из рожка и снизу, и со всех сторон на него хлынули струи воды. Именно этого он и ожидал, но все равно затрепыхался в струях, как птица в сети, чем оправдал ожидание развеселившихся рабочих.

После душа ноги сами понесли его на запах шурпы. Обедали в комнате с затемненными окнами и кондиционером. Назара посадили на почетное место, и на этом кончились восточные церемонии. Касы дымились парком, и все дружно заработали ложками. Вошла повариха с ляганом отварного мяса, подала его Юлдашу и вышла. Юлдаш покрошил мясо ножом, выставил ляган на середину дастархана и принялся доедать шурпу.

— Повариху нанимаете? — поинтересовался Назар.

— Угу…

Потом пили чай. Молчали, прислушивались к тихо звучащей музыке. Парни отодвигались от дастархана, ложились на курпаче, и кое-кто блаженно засыпал. Назар тоже прилег и тут же уснул.

После короткого сна опять вышли в поле. Назар заметил по часам, что отдыхали три часа, как заведено и у них в бригаде, но здесь после отдыха он ощутил прилив сил и бодрости необыкновенный. Обязательно заведем у себя такой же порядок, решил он.

И снова засыпка удобрений, разговоры.

— Ты извини за молчание за столом, — сказал Юлдаш.

— Я понял: ритуал.

— Ни в коем случае. Просто разговоры и смех взбадривают, долго не уснешь.

— Душ тоже бодрит.

— Горячий расслабляет. А потом горячий обед — опять расслабление, и короткий сон. В санатории так научил врач. Сделали — понравилось ребятам. А производительность — сам видишь! Трудодень работает!

Это было приглашение к продолжению начатого до обеда разговора, но Назара интересовало много других вопросов.

 

8

Зина пребывала в ожидании каких-то волнующих событий. Мать следила за ней и, все понимая, вздыхала тайком. Степан Матвеевич не понимал тревоги жены.

— Чего дергаешься? Заговорит о замужестве — отдадим.

— За кого?

— Дело молодое — договорятся. А к свадьбе, пожалуй, надо готовиться. Бычка у Салимова куплю. Говорил он сегодня, что продаст одного.

Сама Зина ждала чего-то, что поможет ей понять себя, разобраться в своих чувствах. Неделю назад Бекташ объявил ей, что до начала уборочной они должны пожениться, и на другой день уехал в Тюмень продавать чеснок, чтобы набрать денег на свадьбу.

А Назару она давно простила оплошность. Совсем не сердилась на него. Но что же он не подходит?

В этот день на обед она приехала с поля раньше обычного, помылась под душем и, прогретая горячей водой, в легком платье остывала на скамье, привалясь к стволу. С поливавшихся полей веяло прохладой. За кустами гранатов слышалось, как готовила обед у летней печки мать. Зина собралась пойти помочь ей, но почувствовала на себе чей-то взгляд. Оглянулась и увидела Назара. Он стоял на тропке и не решался подойти. Зина улыбнулась, и неуверенность в его глазах исчезла. Он подошел к ней и сел рядом.

— Воду на вторую карту дали? — спросил он.

Она кивнула. И Назар растерялся, не зная, о чем говорить. Все заранее заготовленные варианты объяснения в любви вылетели из головы, и он снова заговорил о работе.

— А я арык продлил — чтоб третью карту поливать.

— Я видела. Ты опять с Джахангиром поругался?

— Получилось так…

— Ты не ругайся с ним… пока…

— Почему?

— Ну… Так надо… Я сон видела. А сны иногда сбываются. Даже в газете писали, что по снам болезни узнают. У меня вырезка есть, могу дать почитать.

— Дай. А что ты видела?

— Неважно, — уклонилась Зина от ответа. — В общем, ты поберегись его.

— Я сам против него иду. Обидно будет, если не поддержат.

— А кто поддержать должен?

— Все. И ты тоже.

— Да я же не знаю ничего. Это вы с отцом все шепчетесь.

— Надо, чтоб убрали его. Сняли с завотделением. Не захочет он работать по-новому и нам не даст.

— По-новому, как мы?

— Как мы, только лучше еще надо, — вздохнул Назар, вспомнив бригаду Юлдаша. — А у нас не получается лучше. Я не пойму, почему? Ведь вначале все дружно взялись, а вот опять стали, как под принудиловкой. Помнишь, ветер был? Иссушил ростки. Их бы полить скорей, а Урун на базар просится: отпусти и все тут! Бекташ уехал… без спроса.

— Ему жениться надо, — сказала она как бы между прочим и испытующе поглядела ему в глаза. Назар выдержал этот взгляд и сказал твердо:

— Мне — тоже. Зин, я тогда не так сказал… Все перепуталось.

— Я поняла.

— Я тоже понял. Дурак я был, да?

— Что ты понял? — заволновалась Зина.

— Понял, что ты тревожилась за меня.

— Придумал тоже! — зарделась она и отвела глаза в сторону.

— А я поверил, — заявил Назар, теперь уже смело глядя ей в глаза. — Когда ругался с Джахангиром, то специально уступил ему — и ты пожалела меня: мол, что поделаешь. А когда пошел в разнос — он слово, а я два, — ты встревожилась.

— Да потому что не переспоришь его, а бригаде навредишь, — нахмурилась Зина. — Посмотри-ка, смелый какой стал!

Разговор их опять мог не завершиться, потому что сквозь кусты увидели подъехавших на «Жигулях» Джахангира и Бекташа.

— Зин, а мы поженимся?

— Я другого люблю, — сказала она и почувствовала, что затрепетала при виде Бекташа.

— Не любишь… Не любишь! Ведь не видишь его во сне?! Не тревожишься?! Нет?! — почти кричал Назар.

— Вон он приехал с Джахангиром, — кивнула она на кусты. — Ты хочешь выгнать его из бригады?

— Это решит совет бригады, — поднялся Назар, услышав ненавистный голос Бекташа. Посмотрел ей в глаза и добавил: — И ты будешь решать.

— А ты не решай. И не деритесь опять, а то бинтовать здесь нечем, — усмехнулась она и, видя, что Бекташ направился к ним, метнулась за кусты, обошла их с другой стороны, чтобы не сталкиваться с ним.

Бекташ подошел к Назару, сверля его насмешливо-презрительным взглядом. Он был в новом костюме из вельвета в мелкий рубчик, в модных туфлях на высокой подошве, в руке крутил, держа за дужку, блестящие и, наверное, дорогие очки.

— Привет, бригадир, — сказал Бекташ, закрывая глаза темными очками, по Назар успел заметить, как покосился он в сторону кустов, за которые ускользнула Зина. Не подавая руки, он всем своим вызывающим видом говорил, что пришел сюда вовсе не приветствовать. — Вижу, ты времени не теряешь. Оформляешься, не отходя от кассы.

— Привет, — ответил Назар с такой же насмешкой. Поднялся со скамьи и встал напротив него. — О кассе — это ты о себе намекаешь? Из Тюмени пришла телеграмма, что задержали тебя за спекуляцию чесноком.

— За продажу! А не за спекуляцию. Разницу уловил? Так и дыши. А теперь я тебя буду спрашивать. Ты когда отстанешь от нес? Учти, в этих делах ты мне не начальник. Моя она! Я с ней первый начал…

— Первый — это, конечно, очень важно! — сыронизировал Назар. — Зина тут не в счет.

— А что? — выжидательно уставился на него Бекташ, и в его глазах притаился злой огонек.

— А то, что может она не тебя, первого, выбрать, а кого-нибудь второго.

— Тогда я тебе шею сверну, — кинулся на Назара Бекташ.

— Убери руку!

И вдруг между ними, раздвигая и расталкивая их по сторонам, поднялась фигура Шалдаева.

— Вы что?! Одурели?! А ну?!

— А чего он лезет… — пыхтел Бекташ.

— Без очереди, — добавил Назар.

— Какая очередь? — не понял Шалдаев, продолжая держать парней по разные от себя стороны.

— Жениться на Зине, — объяснил Назар. — Он первый занял, а я чтоб — за ним.

— Расходитесь! А то обоих женю по шеям! Иди, Назар, там Джахангир тебя зовет.

Назар послушно ушел, поправляя рубашку. Степан Матвеевич повернулся к Бекташу:

— А ты чего разошелся, франт?! Ишь разрядился! Сейчас судить тебя будем, понял?!

— Как это — судить?

— Натурально. Соберутся все — узнаешь.

Больше Степан Матвеевич ничего не сказал, ушел вслед за Назаром, а Бекташ подошел к Зине, она под навесом толкла в ступке соль. Зина оглядела его и улыбнулась.

— Здравствуй! Ты отца послала! — спросил Бекташ.

— Здравствуй. Я.

— Напрасно. Я бы ему дал! — хорохорился Бекташ. В новом костюме он был красив и знал это. — А они, правда, судить хотят?

— Правда.

— За что?

— За то, что уехал.

— Так мне же жениться надо. Знаешь, сколько денег потребуется! У нас на свадьбе весь совхоз будет гулять. А я еще машину хочу тебе купить, — бросил он как бы между прочим. И сдернул очки — посмотреть, как она отреагировала. — У нас в кишлаке еще никто из женщин не водит машину, ты первой будешь. Красиво?

Из душевой потянулись под навес мужчины. Урун Палванов, увидев Бекташа, обнял его:

— Вернулся? Наконец! Успешно съездил?

— Здорово, Урун-ака, — заулыбался Бекташ. — Привет, Вали! О, Талип!

Варвара Ивановна и Степан Матвеевич принесли кастрюлю борща. Пока все сосредоточенно ели, сверкая ложками, Бекташ с горделивой улыбкой рассказывал о своей поездке.

— В милицию забрали. Спекулянт, говорят. Откуда у тебя столько чеснока? У кого скупил? А зачем мне скупать, смеюсь? У нас — юг, не ваши болота. С одного гектара берем по сто тонн, а у меня только с двух грядок.

— Вот молодец! — восхитился Урун. — Бекташ долго слов не ищет.

— Не верят. Акт стали писать, чтоб забрать чеснок в коопторг. Тут я разозлился, говорю: что, у вас Советской власти нет?! Правительство законы издает, чтоб мы развивали подсобные хозяйства, а вы тут… Как попер на них — отпустили.

— А мы, думаю, спуску тебе не дадим! — отодвинул пустую тарелку Степан Матвеевич. Он закурил, откинул ладонью чубчик и посмотрел на Бекташа ясными голубыми глазами. — Обижайся или нет, только как же это получается? Земли взяли по верхней мерке, чтоб нагрузка на каждого была выше головы, а ты бросил все и уехал. Кто за тебя должен работать? Мы вот с Бабаяровым? Или они? — Он указал на братьев, хмуро сидевших за опустевшими тарелками. — Им бы к детям малым пойти, женам помогать, так нет, надо еще за тебя отработать. Молодым нашим, — посмотрел он в сторону Зины и стоявших за ее спиной Ойдин и Шарафат, — тоже хочется погулять, в кино сходить или еще там куда, а не могут, твою норму надо делать, и трясутся дотемна на тракторах. Когда болезнь — ладно, тут никто не застрахован. А ты ведь вон какой у нас богатырь. Значит, попросту плюнул на нас, раз уехал.

— Зачем вы так говорите? — нахмурил брови Бекташ, и глаза его наполнились детской обидой.

— Вы, мол, дураки, вкалывайте тут на жаре да в пыли, — продолжал обличать Шалдаев, — а я за прилавком постою. Там, конечно, полегче.

— И прибыльней, — заметил Вали.

— Словом, я предлагаю вывести тебя из бригады.

— Как это… вывести? — возмутился Бекташ. Он встал из-за стола, заговорил громко, кидая призывные взгляды на Джахангира, разговаривающего поодаль с Назаром. Джахангир прислушался, подошел к навесу, и Бекташ опять перешел на жалостливый тон. — За что выгонять? Все всегда ездили. Я съездил — пусть другие едут.

— Не поедут, — сказал Бабаяров-старший. — Если совесть есть, не поедут.

— Какая совесть? При чем тут совесть? Разве я забрался в карман к кому-нибудь?

— Почему уехал, да еще без разрешения бригадира? — спросил Талип.

— А ты не знаешь? Мне жениться надо, — сказал Бекташ и посмотрел на Зину, как бы призывая ее в свидетели. Зина вспылила:

— Чтобы жену посылать на базар вместо себя на беленьких «Жигулях»?

Бекташ не ожидал такого отпора, растерянно смотрел на нее, но она не поднимала на него глаз. Бабаяров откашлялся и прервал неловкую паузу:

— Голосуем. Кто за то, чтобы вывести Бекташа из бригады?

— Э-э, зачем так спешить? — удивленно пожал плечами Джахангир, обвел всех ласковым, примиряющим взглядом. — Куда торопиться? Разобраться надо. Сами знаете, какие отношения у Бекташа с бригадиром, не мог он к нему обратиться, не верил, что отпустит, потому отпросился у меня. Я разрешил съездить, пока вы тут поливом занимались.

— А какое имели право? — вспылил Назар.

— Имел! Как вышестоящий руководитель, — погасил его холодным взглядом Джахангир и, взяв себя в руки, кинул властно: — А вот какое ты имел право создавать в бригаде такую обстановку, что с тобой не хотят разговаривать люди? — И вновь заговорил вкрадчиво, обращаясь ко всей бригаде: — А потом, товарищи, Бекташ прав. Надо вывозить на базар излишки продуктов. Партией взят курс на развитие личных подсобных хозяйств, и мы должны помогать государству кормить город. А у нас, у некоторых, пусто на подворье. У Уруна хорошо — двор, как корзина с добром. И правильно. Вырастил лишнее — отвези на базар, пусть люди покупают и благодарят нас за труд.

— Видела я в Кустанае, как благодарят, — сказала Зина. — Женщины берут детям виноград, в кошельке копаются, а глаза поднять на продавца стыдятся.

— Почему?

— А потому, что цены кусаются.

— Базар есть базар, — опять попытался примирить их Джахангир. — Мало товара, потому и дорого, будет много — станет дешево. Вот и давайте выращивать побольше, чтобы жизнь на селе стала легче.

— Станет легче, когда больше будет на общественных полях, а не на личных грядках, — сказала Зина.

— Противопоставлять не надо. Все наше, народное, продовольственный фонд страны, а мы — участники решения продовольственной программы, — сказал Джахангир. Что и говорить, человек подкован.

— Бригадир, мне тоже на базар надо! — сказал Урун, и его тут же поддержал Бекташ:

— А что? Пусть едут сейчас Урун и Талип, а потом — Вали и еще кто хочет. Кто поедет?

Бригада молчала. Все смотрели на Назара и ждали его слова. Он понял по их взглядам, что многие согласились с Джахангиром и готовы принять предложение Бекташа и только ждут его слова.

— Разъедемся с мешками по базарам и превратим бригаду из безнарядно-хозрасчетной в торгово-спекулянтскую. Вот куда нас толкают некоторые, — выразительно посмотрел он на Джахангира. — Свернуть с пути нас хотят, разве не видите?

— Это я спекулянт?! — рванулся Бекташ. — Ко мне цепляешься?!

— Нет, — осадил его Джахангир. — Он выше нацелился.

— Товарищи! — заговорил Назар с заметным волнением. — Мы собрались в такую бригаду, чтобы зарабатывать на совхозном поле. Не надо нам дергаться, мы здесь получим свое сполна.

— Совместить же можно, — сказал Урун.

— Нельзя совместить! Выгадаете на базаре, тут потеряете.

— А если и там и тут потеряем? Нет, мне так нельзя, — сказал Урун, мотая головой, и обратился к Джахангиру: — Тогда ты отпусти, Джахангир-ака, я без базара не могу.

— Почему вы ко мне обращаетесь? — вроде бы упрекал, но в то же время поощряюще улыбался Джахангир. — Бригадира пока не сняли. Продумайте с ним очередность — чтоб не страдало дело, и поезжайте.

— А я с таким бригадиром не хочу больше работать, — заявил Бекташ, презрительно и брезгливо поглядывая на растерявшегося Назара. Бекташ решил добить его: — Выгнать хотел?! А я сам уйду! Все мы уйдем от тебя! Джахангир, переводи завтра в семнадцатую.

— И я с вами, ребята, — сказал Урун, поднимаясь из-за стола и переходя на сторону, где стояли Джахангир и Бекташ. — Ненадежно здесь получается…

И тут заговорил Джахангир, словно спасал бригаду:

— Товарищи, товарищи! Бригаду разваливать?! Я, конечно, доложу о настроениях в бригаде и потребую соответствующих корректив, но это не снимает с вас ответственности. Взяли поле — дайте урожай. Так что никто никого не выгонит и никто никуда не уйдет. Меня не интересует, как вы там работаете, нарядно или безнарядно, но урожай чтобы был не меньше прошлогоднего. Ясно?! А бригадиру выношу выговор за создание в бригаде нервозной обстановки.

— Вы же отпустили Бекташа, — сказал Назар, — значит, и выговор положен вам.

— Не остри, Санаев. В таких обстоятельствах порядочные люди пишут заявления об уходе по собственному желанию.

— Спасибо за подсказку, — благодарно улыбнулся Назар, поняв, что победил, и от сознания этой маленькой победы почувствовал прилив сил и внутреннего спокойствия, так необходимых для борьбы. А она будет продолжаться, это он понимал. — Обязательно напишу… новый договор. Неправилен тот, по которому работаем, каждый день в этом убеждаюсь. Надо так его составить, чтобы выгоднее было на полях работать, а не на базарах торговать.

После бригадного собрания Зина почувствовала, что в ее жизни что-то сломалось. Вместо розового тумана в душе появились тревожная напряженность и неудовлетворенность всем, и прежде всего — собой. Она избегала Назара, не могла выносить Бекташа, ходила поникшая, задумчивая. Плакала без причины.

А Варвара Ивановна донимала дочь:

— Чего опять как в воду опущенная? Ходишь и света белого не видишь.

Варвара Ивановна села за стол, качая головой. Вот ведь как с ними, с детками! Были маленькими, хотела, чтоб выросли скорей, думала, легче будет. А выросли — и новые заботы поднялись. И вообще, все-то здесь складывается не так, как надо.

— Ма-ать! — заглянул в гостиную Степан Матвеевич. — Одна, что ли? Я голодный, как волк. Собери что-нибудь, — сказал он и вышел умыться.

Варвара Ивановна поднялась было, но снова села, что-то обдумывая. Выходило все нескладно, оттого на сердце становилось беспокойно.

Вернулся Степан Матвеевич, сел за стол и с удивлением посмотрел на жену: на столе пусто. Она сокрушенно покачала головой и объявила:

— Ой, Степа, чует мое сердце, недоброе будет. Уехать нам надо, Степа. Переберемся в другой совхоз, там другие парни будут, может, получше этих найдутся.

— Из-за парней совхозы менять будем?

— Будем, Степа.

— Ну, а поесть ты мне дашь?

— Сейчас принесу. В общем, уезжать нам надо. Бог с ним, с большим заработком, мы лучше где поменьше, зато потише. Слышал, что говорят? Джахангир на Назара жалобу написал, чтоб сняли его с бригадирства.

— Ну и что?

— А то, что снимут. Родни у него полсовхоза, и в каждом городе родня такая — ого! Сказал: или я, или он! Только где это видано, чтоб начальника снимали ради подчиненного. Выгонят Назара, тогда и тебе достанется, опять станешь стонать, что прогорел. Поехали, Степа, от греха подальше. Чего нам тут жалеть? Чего ради в бучу встревать? Порядки не переделаешь. Да и с какой стати их переделывать простым людям?

— Простым и надо переделывать.

— Чего еще задумал?

— Поесть! Битый час твержу — никак не добьюсь.

— Господи, да сейчас принесу. — Варвара Ивановна поднялась и пошла было на кухню, но, глянув в окно, увидела свернувших к их дому празднично одетых Джахангира и Уруна Палванова. — Вроде… к нам! Неужели случилось что-то?

— Кто идет? Что случилось?

— Не придет Джахангир ни с того ни с сего… Встречай.

Степан Матвеевич тоже удивился приходу гостей, но встретил их приветливо и по-восточному многословно, с расспросами о здоровье, о жизни. Провел их в зал, усадил за стол и скомандовал жене собрать, что надо. Варвара Ивановна засуетилась, выставила из серванта чайный сервиз, сладости, хотела бежать на кухню, но ее задержали величаво-торжественные слова Джахангира.

— Степан Матвеевич, Варвара Ивановна! Вы живете в нашем совхозе два года и, наверное, останетесь здесь навсегда. Мы вас оценили и полюбили, а один наш джигит даже жить не может без вашей дочери и прислал нас к вам, чтобы решить его судьбу.

— Сваты, что ли? — спросил Шалдаев. — От Бекташа?

— Сваты. Только теперь не сватают: молодежь сама все решает.

Шалдаев глянул на жену: а ты что говорила? Варвара Ивановна пожала плечами: вот так, мол, такая у нас дочь.

— Степан Матвеевич, — продолжал Джахангир, — весь кишлак уже год говорит об их свадьбе. Дочка у вас хорошая. Скромная девушка. Строгая. А наш Бекташ тоже парень неплохой. Да вы сами знаете.

— Работящий, — согласилась Варвара Ивановна.

— А хозяйственный какой! — добавил Джахангир.

— На машину скопил, — заметил Урун и поерзал на стуле, косясь на пустые чашки сервиза, выставленного на стол.

— И перспективный! — поднял Джахангир палец. — Прирожденный бригадир. Все умеет! И достанет чего хочешь, и уладит, и купит, и продаст.

— Продаст — это точно, — кивнул Степан Матвеевич. — А вы, значит, родственники его?

— Мы все теперь будем родственники, — улыбнулся Джахангир. Красивое породистое лицо его светилось гордостью и снисхождением: он великодушно прощал своего недруга, забывал прежние обиды и ждал того же от Шалдаева. — У нас, Степан Матвеевич, родня — сила! Помочь надо, каждый по горсти принесет — гора будет. А вам тоже надо здесь хорошо жить. Дом есть — усадьбу надо богатую. Чтоб корова, овцы, индюки…

— А кормов-то где взять? — подала голос Варвара Ивановна, благодарно сверкая завеселевшими глазами.

Джахангир повел рукой, словно бросил к ее ногам все, что ей требовалось.

— Разве это проблема, Варвара Ивановна? На селе живем! Все будет! И огород надо расширить. Сколько у вас? Двадцать соток? Это на целине-то! Добавим! Да в любом месте сей бахчевые, чеснок — все, что хочешь, — было бы желание.

— Все это ладно, — прервал его Шалдаев. — А с невестой как быть? Ее надо послушать.

— А чего ее слушать? — отмахнулся Джахангир. — Ее Бекташ слушал. Объяснились, договорились. Теперь нам надо договориться, лепешку разломить.

— Какую лепешку?

— А у вас нет разве? — взглянул Джахангир на стол, на хозяйку. Варвара Ивановна спохватилась, ужаснулась, увидев, что и чай еще не подала.

— Ой, да что ж это я! Сама пеку, сейчас я… Горяченькие еще. Вы уж извините. Так говорили красиво!

— Лепешку разломили, — объяснил Джахангир, — значит, по-нашему, договорились о свадьбе. Чтоб в этот дом больше никто не сватался.

— Погоди! — остановил жену Шалдаев. — Как же это получается, сломаем лепешку, и все?!

— А что еще надо? — искренне удивился Джахангир.

— Зина дома? Зови, — сказал Степан Матвеевич. Варвара Ивановна поспешно ушла, а Джахангир стал приглядываться к хозяину.

— Степан Матвеевич, что-то вы… вроде как не хотите…

— Что вы, Джахангир Холматович! Как могу не хотеть, если дочь решила. Просто честь по чести надо. И вас уважить. Говорите же, родней станем.

Помалкивавший Урун решил, что может сгладить образовавшуюся неловкость, и, улыбаясь во все широкое прокаленное солнцем лицо, заметил:

— Степан Матвеевич говорит всегда: крепкими будем, как кулак, никакой шайтан нас не свернет.

Зина предстала перед гостями растерянная. Поздоровалась и взглянула на отца, ожидая разъяснений.

— Вот пришли сваты, — сказал хмуро Степан Матвеевич. Крепился, но все же не сдержал обиды. — Говорят, что вы уже договорились с Бекташем, а мы, значит, в последнюю очередь узнаем. Ну, спасибо, дочка, уважила…

— Папа, ты чего?

— Я — ничего. Если правда согласна — будем лепешку ломать.

— Какую лепешку?

— Да вон… — кивнул он на мать, выносившую из кухни стопку лепешек. — Хоть все разом.

— Это так говорится: лепешку сломали, — объяснил осмелевший Урун, — значит, договорились о свадьбе.

— Чтоб не сватался больше никто, — подчеркнул Шалдаев.

Зина поняла. Гордо подняла голову и выбежала из комнаты.

— Ну, вот видите, — с облегчением развел руками Шалдаев. — Не получится родства.

— Степан Матвеевич, она же девчонка, — втолковывал Джахангир. — Застеснялась. А мы люди взрослые, должны разъяснить, подсказать, направить.

Распахнулась дверь, вошла Зина с тыквой в руках, молча подошла к столу и положила тыкву рядом с лепешками. Так же молча вышла из комнаты. Джахангир смотрел на тыкву, не понимая.

— Что это?

— Тыква, — сказал Степан Матвеевич как можно спокойнее.

— Вижу, что тыква. Зачем она?

— Вам. Чтоб знали, что вам дали отказ. Тоже обычай. Не будет свадьбы.

Джахангир осознал позорный смысл подношения и покраснел. Урун пустился в объяснения:

— Как же так, Степан Матвеевич! Бекташ сказал, что давно они договорились. Потому и послал нас. Что ему сказать?

— А вот… — кивнул Шалдаев на тыкву, — отнесите это ему.

— Чтоб все видели? — сказал Джахангир, поднимаясь.

— В тряпку завернем.

— Пусть сам заберет, — повернулся Джахангир и вышел из дома, не прощаясь. За ним вразвалку плелся Урун и все недоумевал:

— Как же так, а?

Когда сваты ушли, Шалдаев засмеялся.

— Вот так Зинка! А ты-то, ты-то обрадовалась! Ах, как захотелось богатой родни! И лепешки-то им горяченькие, и закрутилась, и заулыбалась.

— Гуляла она с ним… Думала, любит.

— Про корову да индюков ты думала!

— А что, по-твоему, всю жизнь ни кола, ни двора своего не иметь — это лучше? Вот и думала я…

— А зачем ему надо, чтоб мы корову купили? Не знаешь? А ты подумай. Об этом очень даже стоит подумать!

— Не знаю.

— А ты все же посоображай. Триста совхозных коров голодают: вечно кормов не хватает, хоть силосуют для них и прессуют. А двести личных коров без всяких пастбищ и кукурузных полей кормятся. Чем?

— Достают где-то… Косят по обочинам.

— Это где же столько обочин?

— Ну, я не знаю.

— А он — знает! Заведешь корову — к нему пойдешь на поклон. Дайте кормов, пожалуйста. И он тебе даст! Три шкуры снимет да еще благодетелем останется. А как же, помог! Выручил! И ты его — благодари. И помалкивай.

— Если так все пошло, не даст он нам житья. Уедем давай, Степа.

— Только сначала поедим.

Но поесть Степану Матвеевичу опять не пришлось. Ворвался Бекташ, заметался по комнате.

— Зина!

— Нет ее. Тыкву можешь забрать, — сказал Шалдаев.

— За что? — стонал Бекташ. — Мы же договорились, что до уборочной… Варвара Ивановна, вы же знаете.

— Ничего я теперь не знаю, — отвернулась Варвара Ивановна.

— Да нет… Я же машину ей куплю, чтоб ездила… И она хочет… Да любит она меня, Степан Матвеевич!

— Есть будешь? — спросил Шалдаев.

— Чего? — не понял Бекташ.

— Да вот… дадут мне что-нибудь, наконец! — повысил голос Степан Матвеевич, и Варвара Ивановна побежала на кухню.

— Степан Матвеевич, помогите! — умолял Бекташ.

— Ты, парень, голову не теряй. Нет так нет — не судьба, значит.

— Из-за Назара все! Из-за дурацкой его безнарядки! Я же знаю, он никто был… Вот он был… — постучал кулаком по столу Бекташ. — А тут стал интересным, новые слова стал говорить. Повторяет чужое, как попугай.

— Еще и делает. Не заметил?

Шалдаев достал из серванта графинчик с настойкой.

— Давай выпьем для аппетита. А то у меня с утра его нет.

— А вон еще гости идут, — кивнула Варвара Ивановна на распахнутую дверь.

Вошла Зина, воинственно настроенная и возбужденная, и за ней тихо и робко ступал Назар.

— Здравствуйте, — отвесил Назар общий поклон, приложив руку к сердцу.

— Здравствуй, — кивнул Степан Матвеевич и предложил садиться за стол. — Прошу.

— И ты здесь, — заметила Бекташа Зина. — А я тебе отправила подарок.

— Зина, мне надо с тобой поговорить.

— Нам больше не о чем говорить. Уходи!

Зина резко отвернулась от Бекташа и пошла к столу. Обиженно глядя на отца и мать, объявила:

— Вы хотели скорей выдать меня замуж…

— Чего придумала, — махнула рукой Варвара Ивановна.

— Дальше! — приказал Шалдаев.

— Он тоже хочет скорей жениться на мне, — Зина взглянула на смущенно топтавшегося Назара. — Я согласна.

— Мы в пятницу распишемся, — сказал Назар. — И комсомольскую свадьбу…

— У-убью! — заревел Бекташ и, метнувшись к столу, подхватил за торчащую кочерыжку тыкву, вознес ее над головой, но тыква упала, расколовшись. Бекташ выскочил из комнаты.

Зина и Назар молчали. Варвара Ивановна с трудом пришла в себя и подумала: что же дальше-то делать? С новой родней о свадьбе сговариваться?

— Что ж ты молчишь, отец? — толкнула она мужа в спину, и он повернулся к ней, проговорил, ломая лепешки:

— Ло-ма-ю… Все ешьте!

 

9

Директор нервничал. Утром проехал по бригадам — что-то мало людей на полях. Хлопок очищен от сорняков лишь у обочин дорог, а вглубь зайдешь — сплошные заросли. Неужели каждого надо уговаривать, чтоб сделали положенное, размышлял он. Да, видно, придется и уличать, и ругаться, и требовать. Появилось это чувство раздражения после того, как он заглянул на карты девятнадцатой бригады, походил по ним, чистым, без единой травинки в рядках, тайно повосхищался. И людей ведь в девятнадцатой бригаде в три раза меньше. В три! Это влекло за собой необходимость многое пересматривать, переделывать, менять, на что не было ни времени, ни средств, ни чего-то еще, пока непонятного, но, наверное, существенного.

К обеду добрался до своего кабинета, свалился в кресло и не успел отдышаться, как раздался телефонный звонок. Звонил секретарь райкома Рузметов. Раздраженным, как показалось Турсунову, тоном он сказал, что район взял повышенные социалистические обязательства по выполнению продовольственной программы, что для выращивания овощей и фруктов выделяются земли, прежде засевавшиеся хлопком, при условии, что план сдачи хлопка не снижается.

— Вы понимаете задачу дня? — рокотал в ухо Турсунову сердитый голос.

— Понимаю, конечно, — ответил Турсунов, вытирая со лба пот.

— Вот ваши обязательства на столе, читаю: совхоз «Прогресс» планирует тридцать четыре центнера. Ваши соседи планируют по сорок пять и выше. Район планирует больше, чем вы. Почему?

— Саид Рузметович, так ведь у нас…

— Что у вас? Потоп был? Или мороз ударил в июле? Может, воду у вас отобрали? Послушай-ка, дорогой, ты совсем работать не хочешь? Решение партии тебя не касается?

— Касается. Сам голосовал. И работать хочу.

— А если хочешь работать, если сам голосовал, то почему не работаешь как надо, не ищешь резервы? Где Муратова, пригласи-ка ее…

Турсунов положил на стол трубку, чтобы пойти за Муратовой, но в этот момент в кабинет заглянул Назар.

— Муратову позови! — приказал директор и, промокнув платком щеки и шею, опять поднял телефонную трубку. — Алло! Сейчас придет она, Саид Рузметович. Только вы напрасно так… жестко, — сказал Турсунов. — Я понимаю, что надо выполнять продовольственную программу, и мы примем все меры, но сразу прыгнуть с тридцати на сорок немыслимо.

— Почему постепенно не наращивали? — загремел опять в трубке голос Рузметова. — Почему резервов не ищете, не внедряете новое?

— Есть объективные причины…

Пришла Муратова, и Турсунов с облегчением передал ей трубку, с напряжением слушая их разговор. Он был кратким. Односложно ответив на несколько вопросов, Муратова заверила его, что директор у них в боевой форме, с утра до ночи мотается по бригадам, потом отвечала односложно: да — нет, да — нет. А когда попрощавшись, опустила трубку, села за приставной столик, задумчиво и испытующе глядя на Турсунова.

— Чего он хочет? — спросил Турсунов, прошел к подоконнику, где стоял чайник, вылил в пиалушку остатки чая и залпом выпил.

— На бюро нас будут слушать, — сказала Муратова.

— Снимут?

— Не должны… А ты чего вибрируешь? Гром не грянул, а ты уже зонтик ищешь.

— Повибрируешь… — с обидой сказал Турсунов. — Район взял повышенные обязательства, а мы средней урожайности не достигли, плетемся еле-еле. Ферму построили, как дворец, а коров кормить нечем. Удои такие, что сказать стыдно. А там… — кивнул он в сторону, где был райцентр, — не поспоришь, сама знаешь. Проголосовали — все! Рузметов сказал, что я работать не хочу. Это серьезный акцент.

— Не сгущай краски.

— Не сгущаю — констатирую. На последнем активе в президиум не избрали. Думаешь, не заметили люди? Как же!

— Что делать намерен?

— Гайки закручивать! — грозно сжал Турсунов пальцы в кулак. — Утром в бригадах был — никого на полях: по базарам разъехались. Я им поезжу! Велел всех переписать и проверить приусадебные участки. Урежем у одного-двух — тогда подумают.

— Жалобы пойдут.

— Пусть жалуются! С меня план спрашивают, а не базарный подвоз. Ты тоже займись дисциплиной. Ответственность надо повысить.

— Как?

Это была их старая забота — ответственность. То, что ее надо было повышать, — понимали оба. Спорили о том, как это делать. Турсунов требовал принятия жестких мер и каждый раз показывал ей передовицы газет, призывающих повышать ответственность, а Муратова всякий раз отмечала, что ни в одной из них конкретно не было сказано, как это делать! Говорила, что ответственность — не продукт лекционной пропаганды, а конкретное проявление образа жизни, производственных отношений, и надо не строгости вводить, а налаживать отношения в коллективе.

В кабинет заглянул Назар.

— Можно?

— Подожди, — махнул рукой директор.

— А ты пригласи, — посоветовала Муратова.

Закрывшаяся за Назаром дверь вновь открылась, и в кабинет по-хозяйски гордо и величаво вошел Джахангир; легким кивком отдал дань уважения старшему по годам Турсунову и, как равный с равным, поздоровался с ним за руку.

— Вызывали, Марат Касымович? Здравствуйте, Роза Ибрагимовна, — отвесил он ей полупоклон.

— Здравствуйте, — ответила Муратова, усаживаясь основательно, чтобы переждать этот визит.

— Вызывал. У тебя почему люди болтаются по базарам? Ты чем вообще занимаешься?! Ты хочешь работать или нет?! Я ведь тебя не звал в завы, ты сам туда лез. А влез — так работай, как надо! Хлопок мне обеспечивай!

— Правильно говорите, Марат Касымович, — склонил голову Джахангир, но без обычного при таких разносах страха в глазах. Ничего, переждет он гнев директора, как пережидал бы дождь или пыльный виток ветра. — Виноват. Пожалел людей. Да, да, виноват.

— Ишь, уступчивый какой. Сколько хлопка дашь?

— Много дадим! Жилы вытяну, а хлопка дам, сколько положено, Марат Касымович. Вот увидите. Мобилизовал уже всех на прополку, от мальцов до стариков. Лозунги написали, призывы. Каждый вечер подведение итогов, и в честь победителей — подъем флага.

— Рубеж тебе — по сорок пять центнеров с гектара.

— Запишем, — с готовностью кивнул Джахангир.

— Сколько в прошлом году было? — спросила Муратова.

— В общем, по двадцать девять и три десятых центнера, — ответил Джахангир, подняв на нее не тронутые переживаниями и заботами глаза. Тщательно выбритые щеки масляно лоснились, и он был спокоен и уверен в себе. А говорил — словно услугу оказывал.

— За счет чего же дадите по сорок пять? — спросила опять Муратова.

— Стараться будем.

— А в прошлом году вы не старались?

— Старались, но… — пожал плечами Джахангир и стал объяснять хмурившемуся директору: — Вы же знаете, какой народ стал безответственный. И ничего не боится. Ругаю, ругаю — без толку. Вот сейчас уехал, а что там они делают — не знаю. Может, бросили все и чай пьют. Не разорваться же мне, чтоб над каждым стоять.

— Ладно, — прервал Джахангира директор, — сколько реально дашь?

— По тридцать пять.

— Ты что, смеешься?! — вскипел директор. — Район взял повышенные обязательства, а ты…

— Вы же говорите — реально!

— Сорок! Другие же по пятьдесят и по шестьдесят даже дают.

— Можно и по сто давать, если поля не меряны. А у нас все проверено, ни одного лишнего гектара нет. Не сможем больше, Марат Касымович. Поверьте, я бы с радостью, но ведь народ… — опять уклонился Джахангир от темы разговора, решив, что сейчас будет кстати нанести удар по Назару. — Надо, чтоб народ хотел. Тут девятнадцатая бригада дезорганизует всю работу. Вчера посылал их за селитрой — отказались ехать. А как вырастить большой урожай без подкормок? Я опять принес жалобу на Санаева. Неуправляемый стал. И людей настраивает. Убрать его надо, пока не развалил бригаду.

Директор принял у Джахангира жалобу, мельком глянул на нее и передал Муратовой: читай, мол, заступница. Подошел к двери и, толкнув ее, позвал:

— Заходи, Санаев.

— Здравствуйте, — деловито кивнул Назар и, не тратя слов, подал директору бумаги. — Принес новый договор подписать.

— Я же подписал.

— А в том не все предусмотрено.

Говорил он спокойно и уверенно, так что Муратова, пряча глаза за развернутый лист жалобы, стала с любопытством оглядывать Назара. Отметила изменения в его костюме: был он в джинсах, в батнике, в кармашке темные очки, а на голове вместо привычной тюбетейки — белая кепочка с приподнятым козырьком; в руках он держал аккуратный сверток. Жених, да и только, вспомнила она последнюю новость. Но, присматриваясь, видела, что в нем произошли изменения, связанные не только со скорой и неожиданной свадьбой, он и по характеру стал совсем не похожим на того старательного, но все еще суетливого и в чем-то несобранного парня, каким она помнила его. Как ведь изменился, радовалась Муратова не без гордости от сознания, что в этом был и ее труд.

— Я не буду каждый месяц договора пересматривать. — Турсунов сел за стол и откинул бумаги. — Принесешь через год, если оправдаете себя. Почему не выполняешь распоряжений заведующего отделением?

— А мы вместо хлопка не сеем чеснок.

— Еще этого не хватало! А за удобрениями почему не поехали?

— И не поедем! Нам дали самостоятельность. А он приказывает все бросить и ехать на станцию.

— Удобрения и вам нужны, — заметил Джахангир.

— Нужны. И вы обязаны их нам дать. Марат Касымович, ведь тем, кто работает в обычных бригадах, все равно, где зарабатывать по нарядам. А мы получаем с урожая. Почему нас отрывают от главного дела?

— Сколько дашь? — заинтересовался директор.

— С таким техническим обслуживанием — не много. — Назар развернул сверток и Положил директору на стол поломанную деталь. — Вот из-за этого трактор полтора дня простоял во время сева. А заставить ремонтировать некого. Получается, нет у нас гарантированного ремонта. Так что, неверно договор составлен, Марат Касымович.

Назар взял бланки договора и подвинул их ближе к директору, вроде бы оказывал ему услугу, но в то же время был в этом и другой смысл, который уловили все, и Назар попытался скрасить его просительным тоном, объясняя свой поступок:

— Мы тут внесли новые пункты, чтоб не повторялось такое.

— Не повторится. — Директор вновь отодвинул бумаги. — Работал же трактор.

— А за деталь тридцать рублей заплатили. Из своего кармана.

— Кому заплатили? — директор строго взглянул на Джахангира, и тот, позабыв про свой апломб, заюлил, как прежде:

— Я… не знаю…

— Как это не знаешь, когда и сам давал деньги, — уличил его Назар.

— Ты чего наговариваешь? Видите, какой! Вам нужны были деньги — я дал. Еще сказал «безнарядники-безденежники». Говорил я это?

— А для чего давали, интересовался? — спросила Муратова.

— Неудобно…

— Буриеву заплатили, — сказал Назар. — Просили, чтоб заменил деталь, а он говорит: нет таких. Тогда Бекташ дал ему тридцать рублей, и деталь тут же нашлась. Мы не можем так работать, Марат Касымович, подписывайте, — вновь пододвинул бумаги Назар. — У нас безнарядная бригада, нам химичить нельзя. В обычных на себестоимость все ложится и прячется там. А нам приходится из зарплаты платить.

— Нехорошо рассуждаешь, Назар. Не по-партийному, — попыталась поправить его Муратова. Его промах уловил и Джахангир, тут же заговорил гневно-обличительно:

— И людей вот так же настраивает. В то время, когда труженики села напрягают усилия на решение продовольственной программы, он только о себе думает. Больше всех хотят заработать.

— Так ведь заработать, а не украсть, — осек его Назар и повернулся к директору: — Мы дадим совхозу высокий урожай, а совхоз нам — высокий заработок. Так ведь?

— Сколько дадите? — вновь спросил Турсунов.

— По сорок семь наметили.

— Что-о?! — недоверчиво протянул директор. — Сколько?

— Больше не получится пока, — смутился Назар. — Новые сорта нужны, семена хорошие, техническое обслуживание. Если наладится все — на следующий год побольше возьмем.

— Марат Касымович не верит, что получите по сорок семь, — с улыбкой пояснила Муратова.

Назар пожал плечами.

— А меньше нам невыгодно. Это тот минимум, который даст нам высокий заработок. А что вас удивляет? Бригада уже получала по сорок центнеров, семь прибавим за счет…

— Когда получали по сорок?! — возмущенно вскрикнул Турсунов. — Кто у нас получал по сорок?!

— Шалдаев… — ответил Назар. — В прошлом году. Но ему занизили урожай на девять центнеров.

— Кто занизил?!

Назар перевел взгляд па Джахангира, как бы предоставляя ему право отвечать, но тот молчал.

— По-нят-но…

— А мне не все понятно, — сказала Муратова, поворачиваясь к Джахангиру. — Это подрыв социалистического соревнования и вообще уголовно наказуемое дело. Я требую письменного объяснения. Вы ведь любите писать, вот и потрудитесь завтра представить объяснение парткому. И еще вопрос. Почему в обязательствах отделения не показаны действительные цифры девятнадцатой бригады?

— Я им не верю, — вытирал с лица пот Джахангир, изо всех сил стараясь выглядеть спокойным и уверенным. — И не хочу вводить в заблуждение. Еще надо посмотреть, что они получат… — сказал Джахангир и запоздало возмутился, повысив голос: — Прошу оградить меня от грязных намеков Санаева. Я не занимаюсь очковтирательством, не подтасовываю цифры.

— А шалдаевские куда дел? — оборвал его директор и сказал Муратовой: — Готовьте партийную проверку.

К Джахангиру вернулось, наконец, самообладание. Заговорил уверенно и спокойно:

— Очень своевременно будет, Марат Касымович. Все проверим, выявим, разберемся. Да я сам пойду по бригадам, и выявим вес недостатки.

— Иди, — сказал директор. — Ты свободен.

Джахангир содрогнулся от такого пренебрежения и неторопливой походкой вышел из кабинета, не закрывая за собой дверь.

По просьбе директора дверь закрыл Назар. Когда он вернулся к столу, Турсунов успел перекинуться с Муратовой словцом и, озадаченно постукивая пальцами по столу, спросил:

— Слушай, а ты не хватил лишнего? Вы же тонкий сеете. И чтобы сразу по сорок семь…

— Они же «вторую целину» пахали, — напомнила Муратова. — А потом, сколько новшеств применили. Даже уголь вносили в почву.

— Какой уголь? Зачем?

— Ангренский, — улыбнулась Муратова. — Угольную пыль. Это же углерод, необходимый почвенным бактериям, а потом — и растениям.

— И ты все знала?

— Я говорила тебе, но ты отмахнулся. Впрочем, как и от «второй целины».

— Рано пахать ее. Сама видишь, техники нет. — Турсунов поглядывал на Назара, как на дорогое и бесполезное приобретение. — А вообще ты молодец, Санаев. Хозяйствуй и дальше так.

— Только договор подпишите, — напомнил Назар.

— Опять ты за свой договор?! Что за бумажная душа!

— Нам нужен документ! Иначе сорвется все, Марат Касымович. Остыли ребята. Говорят, разгонят нас скоро, не нужна тут такая бригада.

— А ты знаешь, это серьезное обвинение, — сказала, нахмурясь, Муратова. — Очень серьезное! Кому не нужна? Называй, раз говорят.

— Ну, зачем…

— Если в бригаде так говорят, то скоро весь совхоз говорить станет.

— С кого начать?

— С секретаря парткома.

— Вы же нам помогаете.

— Значит, не все мешают? Есть и такие, кто помогает. Продолжай. Директор?

— Ну, смелее… — подбодрил смутившегося Назара Турсунов.

— Не любите вы нас.

Турсунов оскорбился. Услышать такое он не ожидал.

— А вы кто для меня будете? Уж не племянники ли, чтобы любить вас?

— Подпишите договор.

— Ты эти приемчики брось! Ловить он меня будет. Обеспечь урожай сначала, а потом торгуйся и требуй любви. А то, знаешь ли, много таких было: обещают привезти на телеге, а приносят в горсти. И вообще, серьезнее себя веди. Ты официальное лицо, бригадир.

— Мешаем мы некоторым… Ждут взяток, подарков, дележку разную… Много желающих развелось. За удобрениями приехали — требуют: дай! За электросварку — заплати. Ездили за соляркой, налили нам три тонны, а записывают четыре. Говорю, вы ошиблись, мы три тонны взяли, а не четыре, а кладовщик рукой машет, чтоб уезжал скорей. Только как я уеду? Мы горючее всей бригадой экономим и не хотим свою экономию отдавать этому хапуге.

— Правильно ты все понял, — сказала Муратова. — А раз понял, станешь сознательно бороться, а не дергаться от каждого упрека. Чего они хотят? Чтобы ты смирился. Когда ты дашь, то и сам возьмешь, начнешь химичить, как ты говоришь, и завалишь дело. А нам нельзя его завалить.

— Поэтому прошу подписать новый договор, — сказал Назар.

— Чего там нового? — со вздохом пододвинул к себе листки директор, стал читать и тут же удивленно вскинулся, обращаясь к Муратовой: — Ого! Слушай, требуют возмещения убытков! Я им должен возмещать убытки!

— Не вы, а совхоз, — сказал Назар, пожав плечами. — А что тут особенного? На заводах ведь оплачивают вынужденный простой. Если вы не дали в срок запчасти или удобрения, а мы из-за этого понесли убытки — платите. Хозрасчет!

— Черт возьми, да они всерьез! — выскочил из-за стола возмущенный директор, пошел к окну, но вспомнил, что остатки чая уже выпил, вернулся и уставился на Назара. — А если мне не дали в срок?! Я с кого потребую? Кто мне заплатит?

— Это нас не касается.

— Вас не касается! Меня одного должно все касаться. Сидите за моей спиной и придумываете всякую ерунду.

Он в сердцах сунул Назару бумаги, а тот их вернул на прежнее место и непримиримо покачал головой.

— Ребята на базар просятся уехать. Если разъедутся торговать — не будет большого урожая. Подписывайте, — сказал Назар и смутился от своего тона. И вообще, ему в какой-то момент стало жалко директора. Добавил, словно извинился: — Просто иначе не получится.

— Он прав, — сказала Муратова.

— В чем он прав?! По тысяче рублей хотят зарабатывать — вот вся их правда.

Турсунов сказал это хлестко, как оскорбление, и Назар вспылил:

— Что вы меня тычете деньгами?! Да если я захочу — сколько угодно заработаю. Говорят, у артистов и писателей творческий труд, а я считаю, самое большое творчество у работников сельского хозяйства. И нами не командовать надо, как Джахангир, а помогать. Не бояться, что под его принцип подкопаются. А по-моему — так давно надо подкопаться и убрать его, чтоб не мешал.

— Ну, этого у тебя не спросят, — проворчал Турсунов.

— Напрасно. Много интересного могу сказать.

— Подписывай, Марат, — сказала Муратова.

— А ты почитай, что они тут понаписали. — Турсунов подал ей экземпляр договора. — Этого вообще никто не делал.

— Будем первыми. Нас обязывают искать резервы! И вот он… — потрясла договором Муратова. — Идея в целом правильная! Повысим спрос с нерасторопных руководителей.

— А давайте в райкоме согласуем, — предложил Назар. — Саид Рузметович сказал мне: если будут трудности — приходи, поможем.

— Да сами решим, — мягко сказала Муратова и показала рукой, чтобы он успокоился и сел на место.

— Я знаю, что вы подпишете, — сказал Назар, выдержав удивленный взгляд Турсунова. — Хотелось, чтобы энтузиазм не погас.

— За неделю не погаснет? — спросил Турсунов. — Мне посчитать надо кое-что, продумать…

— Неделю можно подождать, — кивнул Назар и, осветившись ясной улыбкой, сияньем глаз, шедшим откуда-то из глубины души, чуточку покраснев, добавил: — В воскресенье у нас свадьба. Очень прошу вас, Марат Касымович, и вас, Роза Ибрагимовна, прийти к нам на торжество…

— Обязательно придем! — заверил Турсунов. — Не знаю, как секретарь парткома, а я непременно приду на свадьбу своего бригадира. Молодец, добился своего. Действуй всегда так.

— Спасибо. Я пойду. До свидания.

— До свидания, — сказал директор, а когда Назар вышел, покрутил головой, будто освобождая шею от жавшего ворота. — Смотри, как за горло схватил! Пацан зеленый, а такая хватка! Он же все продумал, все рассчитал.

— Он даст тебе сорок семь центнеров, — заверила Муратова. — Я его знаю.

— Даст! А потом потребует от нас, чтобы все бригады давали по сорок семь центнеров тонкого. И что будем делать?

— Другого пути нет.

— Но ты же видишь, он свихнулся на своей безнарядке. Прет, как бульдозер. Я с одним не знаю, что делать, а если их будет двадцать? Каждому дай, обеспечь да еще… возмести! А кто меня обеспечит так вот, как он требует?! Кто мне возместит?! Рано за безнарядку браться.

— А потом будет поздно, — стояла на своем Муратова. — Постановление пленума читал?! Чего тебе еще надо?

— Материальное обеспечение.

— Оно для всех одинаково. Надо свои резервы искать. И вот это… — кивнула на договор, — первый. Подпиши.

— А знаешь, сколько было таких резервов? — усмехнулся Турсунов. — Каждый год по-новому. Расхваливали так: только внедри, и завтра коммунизм наступит. Где они?

— А что предлагаешь ты? Опять — «повысить», «мобилизовать», «усилить»? Может, хватит слов? Ты же видишь, они все сами сделают на своем поле, если дать им права. Без прав нет ответственности, пойми!

— И первое право — брать директора за глотку?!

— И директора, если неповоротливый.

— Не знаю… — Турсунов склонил голову, разглядывая новый вариант договора. И, поймав на себе пристальный взгляд Муратовой взмолился: — Подумать надо. Хоть ты не торопи.

— Поле торопит! — сказала Муратова непримиримо.