Николай Бондаренко

ВОТ ЧЕЛОВЕК!

Не понимаю, как я очутился на этой странной улице? Приземистые домишки испуганно лепятся вдоль замусоренного тротуара, выставляя напоказ обшарпанные стены и неровные скаты крыш. Над этим хаосом грузно навис гигантский частокол небоскребов, — кажется, он вот-вот рухнет и раздавит затаившуюся улицу и весь город. В глухих хмурых окнах ни огонька, ни светлой занавески, ни тени движения — словно люди вымерли или навсегда отсюда ушли. Пронизывающий ледяной ветер гнал по каменным плитам мостовой жестяную банку, она звонко стучала, шелестели обрывки грязных бумаг… Как же я все-таки сюда попал?

Хорошо помню: был яростный спор — но о чем? Что я хотел доказать собеседнику?.. Даже черты, реальные черты его лица ускользают… Однако четко осознаю, что он для меня значил немало, это я ощущаю и сейчас, но не бог он, в самом деле!..

Нет, ничего не удается нащупать внутренним зрением. Однако погоди… Речь шла о чем-то мучительно важном для меня… В чем-то я хотел непременно утвердиться! В чем?.. В чем?..

В ближайший подъезд, который гулко подвывал порывам ветра, прошмыгнула, подозрительно глянув на меня, лохматая кошка. И опять зашелестели по тротуару желтые, серые клочки бумаги. Откуда взялась эта прорва, кончится ли когда-нибудь? Назойливая жестянка уткнулась, наконец, в дорожную выбоину и тонко, пронзительно засвистела на сквозняке.

Конечно, я ошибся, предположив, что в городе ни души. В глубине улицы мелькали зыбкие силуэты. Холодно, сыро, тоскливо, вот люди и прячутся кто где может.

Я бесцельно топтался у закрытого журнального киоска, размышляя о нелепости своего положения, не в силах придумать что-нибудь путное.

— А, вы здесь, — прозвучал за спиной низкий мужской голос.

Я резко обернулся и задел плечом незнакомца.

— Извините.

— Ничего, — добродушно отозвался незнакомец. — Идемте, вас давно ждут.

Он поднял воротник, вобрал в него по самые края шляпы голову и зашагал по улице.

С тупым безразличием я последовал за этим человечком, мне и в голову не пришло поинтересоваться: а кто он, собственно, такой? Почему я должен идти за ним и кто меня давно ожидает?.. Мелькнула догадка, что все происходящее следствие чего-то очень важного, и было это важное совсем недавно…

Я попытался вспомнить лицо идущего впереди незнакомца и не смог. В воображении расплывалось серое пятно — ни одной черточки, ни одной характерной приметы… Кажется, он в черных очках… Но так ли на самом деле?

Незнакомец обернулся, внимательно взглянул на меня. Он словно прочитал мои мысли и усмехнулся. Но я опять ничего не запомнил, даже, кажется, этому обстоятельству не удивился. Видно, так и должно быть, подумал я, уже не стараясь найти причину столь странной своей забывчивости.

На перекрестке, где вихрь неистово швырял во все стороны мусор, мы свернули на совсем тесную улочку и вскоре вышли к старому парку, который размашисто мел небо высоченными метлами полуобнаженных деревьев, и сквозь шум листвы доносился резкий треск — где-то в глубине ломались хрупкие ветви. Улица теперь шла с одной стороны, а парк, огороженный чугунной решеткой, как бы посторонился, уступая узкое пространство мостовой, выложенной булыжником. Время от времени налетала дождевая пыль, и камни лихорадочно блестели, выискивая в небесной мути голубые прорехи.

— Пришли, — не поворачивая головы, объявил незнакомец и стал осторожно спускаться по мокрой железной лестнице в подвальное помещение серого трехэтажного дома. Наконец, уткнулись в массивную дверь. Незнакомец открыл ее ключом и пригласил следовать дальше. А дальше оказалась еще одна дверь и лестница, ведущая вниз; тусклые лампочки скупо освещали высокие, неудобные ступеньки.

В мрачном коридоре, куда привела лестница, незнакомец показал прямо:

— Идите до конца. А мне направо. — Он торопливо шмыгнул в боковое ответвление, и мне теперь оставалось одно: преодолеть этот полумрак самому и встретиться с теми, кто давно ждет меня…

Вперед! Шаги гулко отдавались; я старался ступать тише, осторожнее, но гул не уменьшался.

Остановился, послушал: то приближаясь, то удаляясь, дрожало эхо — мои шаги. А это что? Собственное дыхание, усиленное невидимыми мембранами, — будто одновременно задышали сотни людей!

Не скоро кончился этот звуковой коридор. Я дважды останавливался, чтобы перевести дыхание, и достиг, наконец, спасительного люка. Едва проник через него в небольшое помещение, вежливый мужской голос пригласил в лифт и попросил подняться на пятый этаж.

Кабина поднималась медленно, как бы нехотя, достигла заданной отметки, и двери автоматически открылись.

В обе стороны от меня разбежались мягкие ковровые дорожки. Яркий дневной свет; откуда-то доносится стук пишущих машинок, приглушенный разговор. Вдоль дорожек — двери, двери… Куда обратиться? Ну конечно, сюда. Массивная дверная ручка в виде цветка, темно-красная, с замысловатым тиснением кожа.

Я не ошибся. За дверью оказалась великолепная приемная, оборудованная по последнему слову техники: изящный аппарат для связи, телефоны, крохотный магнитофон. В хрустальных стаканчиках сверкали позолотой авторучки и остро отточенные карандаши.

За полированным столиком пудрилась миловидная девушка. Щелкнув пудреницей, она поднялась навстречу, улыбнулась и напевно произнесла:

— Наконец-то. Мы давно вас ждем.

Она грациозно проследовала к двери с дорогой обивкой, и меня окатила ароматная волна каких-то неземных духов.

Заглянув в кабинет и, видимо, получив разрешение, девушка устремила на меня широко открытые светло-зеленые глаза и обаятельно кивнула:

— Заходите.

Наконец я увидел того, кто с нетерпением ждал меня. Возраст неопределенный; белесые волосы до плеч; бесцветные глаза и серое, вытянутое лицо. Он небрежно сидел в кресле, закинув ногу на ногу, за сверкающим пустым столом в виде буквы «Т». С левой стороны возвышался щиток для связи, телефон; у стенки, напротив окна, пестрел книжными корешками застекленный шкаф. Огромный почти пустой кабинет призваны были украсить лепной потолок (амуры среди цветочных лепестков) и будто перевернутая новогодняя елка — гигантская сверкающая люстра.

Субъект, похоже, попытался растянуть губы в улыбке и безразличным жестом показал на кресло около стола.

Я сел и сразу почувствовал, как от усталости заныли ноги.

— А я внимательно слушал, как ты пробираешься ко мне, — доверительно сообщил хрипловатым голосом хозяин кабинета. — Любопытно ты ходишь. Кстати, я давно заметил: нет и двух экземпляров с одинаковой походкой. У каждого свой темп, ритм, постановка тела и головы. Я серьезно подумываю над научным трудом на эту тему… Но это потом, потом. Основная моя деятельность совсем иная. Скажу сразу: я любопытен буквально ко всему. Я, так сказать, отдыхаю, посвящая себя то одной, то другой проблеме.

Хозяин кабинета легко поднялся, мне даже показалось — вскочил, но сразу же обрел солидность и не спеша направился к высокому, под потолок, окну. Он пристально посмотрел куда-то вдаль, за небоскребы, и, внимательно что-то там изучая, жестко заговорил:

— Погода не должна действовать на самочувствие. Мне лично такая погода нравится. Помогает лучше сосредоточиться и принять оптимальное решение… Я понимаю, что ты, — он повернул голову в мою сторону и на секунду замер, — что ты облучен этим ненастьем и, возможно, прескверно себя чувствуешь. Однако, повторяю, не только погода, но и ничто другое не должно поколебать мои правила. Первое из них: когда стою, никто не имеет права сидеть.

Последние слова он почти выпалил, и я не сразу уловил их смысл, продолжая пребывать в кресле.

— Еще раз повторяю, — повысил голос хозяин кабинета. — Когда я стою…

Подчиняясь неведомому чувству, похожему на страх, мгновенно встал и в нерешительности замер.

— Нет, нет, не пойми меня превратно, — смягчился мой повелитель. Ну как его еще назвать? — Мы должны быть друзьями. Отношения между нами — только искренние, только честные. Фальши я не потерплю.

Повелитель не спеша вернулся за стол, удобно уселся (боже мой, я продолжал стоять!) и как ни в чем не бывало по-свойски кивнул мне — мол, усаживайся, какие тут церемонии.

Зазвонил телефон. Он внимательно кого-то выслушал и спросил:

— А прибыль? Два миллиона? И это предлагаете мне?.. Тогда другое дело. Подумаю.

Повелитель положил трубку и сказал:

— Ну, а теперь я должен объяснить самое главное. От надлежащего понимания этого зависит и твое успешное функционирование, и перспективы твоего роста, и наши общие дела. Сейчас ты на первой ступени деловой проверки. Участок твой, подчеркиваю, в общей системе моих забот занимает незначительное место, но для тебя, для делопроизводства имеет неоценимое значение. Впоследствии, когда ты себя проявишь, перед тобой откроются новые горизонты. Только старайся, только будь на высоте положения. Уж я-то тебя не оставлю.

Повелитель, довольный, подмигнул и сразу же надел маску безразличия.

— Видел город? — спросил он.

Я кивнул.

— Видел парк?

Я снова кивнул.

— А небо видел?

Кивнул опять.

— Кому, по-твоему, все это принадлежит?

— Не знаю, — чистосердечно ответил я.

— Не знаешь? — Он от неожиданности приподнялся, и длинное его лицо еще более вытянулось. — Не имеешь права не знать! И город, и земля, и вода, и небо — все принадлежит мне. Мне единственному. Теперь ты догадываешься, с кем имеешь, дело и кому будешь верой и правдой служить?

— Вы… король?

Мой нечаянный вопрос понравился повелителю. Серое лицо его просветлело.

— Вот именно — король! Если мыслить широко. А в сущности, ни один король мне в подметки не годится. О, ты еще узнаешь степень моего могущества! — Его длинные, почти прозрачные пальцы забарабанили по столу.

Когда дробь оборвалась, повелитель безразлично сказал:

— В тех случаях, когда возникнет необходимость обратиться ко мне, называй меня «господин Карл». Со временем, когда ты положительно проявишь себя, я разрешу сократить первую часть обращения, а пока… Субординация неумолимо требует именно такой формулировки. Почему — Карл? Охотно поделюсь. Во-первых, как ты гениально догадался, в честь всех королей земли. Известны целые династии Карлов. Во-вторых, имя «Карл» предельно короткое, звучное. Примерно с этих же позиций будет определено и твое имя. Мне безразлично, каким словом обозначали тебя до сих пор. Это чистейшая условность. Я буду звать тебя, ну, например, Че-ло-век. Нейтральное, простое слово. Лучше и не придумаешь Че-ло-век!

Карл размеренно застучал по зеркальной полировке стола, и я вдруг заметил: пальцы и отражение их были похожи на хищное чудовище: длинная зубастая пасть широко открывалась, и зубы, в ожидании добычи, нетерпеливо клацали…

Возникшее было неприятное чувство погасила резкая мысль: Человек! Видимо, не случайно Карл хочет дать мне такое имя. Я точно знаю: за этим стоит нечто очень важное… Возможно, через это я и сюда попал… Вполне возможно. Ведь я отрицал… Но что? Что-то ведь отрицал!..

Не пойму, что стало с моей безукоризненной памятью…

— Ты что-то сказал? — прищурился Карл.

— Н-нет…

— Не советую лгать. — Карл проницательно усмехнулся.

— Я думаю… имя «Человек» вполне подходящее.

— Здесь думаю только я. Ты будешь думать, когда я прикажу. Че-ло-век! Язык сломаешь, если произносить каждый день да по несколько раз… Нельзя забывать и принцип экономии. Доли секунды, дополнительно затрачиваемые на произнесение двух лишних слогов, только за год дадут ощутимую экономию времени! Хочешь знать, сколько конкретно? Возьми карандаш и посчитай. Таким образом, я естественно прихожу к более короткой, а следовательно — более удобной форме: не Че-ло-век, а Чек. Можно было бы оставить апостроф, то есть напряженную паузу после Ч, но не станешь же ты издеваться надо мной — заставлять произносить неудобное Ч'эк, вместе плавного — Чек. Этот фонетический вариант близок и тем, что вызывает приятные ассоциации, связанные с некоторыми банковскими операциями. Вот так-то, дорогой Чек. От всей души поздравляю и перехожу к следующему ознакомительному этапу.

Опять зазвонил телефон, и Карл стал говорить в трубку:

— Да, да, спасибо. О, приятно слышать!.. Да не торопитесь. Будет у вас и нефть, и руда… Скоро уже, скоро. А за поддержку благодарю. Без вас мне было бы туго!

Карл положил трубку и нажал под столом невидимую кнопку — на стене вспыхнуло изображение, и кабинет наполнился стуком пишущих машинок. На экране хорошо видны девушки — служащие огромного тайпинг-офиса; руки девушек безостановочно взлетают над клавишами, лица сосредоточены на выполняемой операции. Каждое рабочее место пронумеровано, цифры четко просматриваются вдоль длинных рядов.

— Прекрасно работают, — усмехнулся Карл. — Потому что знают: место каждой из них готовы занять те, что остались на улице.

— Но почему их так много?

— О, мне нравится твой вопрос. Ты думаешь, я покровительствую безработным? Совсем нет! Мне скучно, Чек. Я развлекаюсь!

Карл что-то заметил и поднял телефонную трубку.

— Почему не работает пятьдесят четвертая? Ах, самочувствие… Найдите здорового человека, а этой… дайте возможность лечь в больницу!

Плачущую девушку тут же вывел из зала длинный молодцеватый клерк, и Карл удовлетворенно сказал:

— Она, конечно, милая особа. Но что делать! Не останавливать же производство! Обрати внимание — на пятьдесят четвертое место спешит новая работница! Да как резво!

Карл говорит в телефонную трубку:

— Отставить. Подыщите что-нибудь покультурнее. Солидное учреждение — и такая беготня. Некрасиво!

Карл переключил экран, и я попал в другой, огромный и тихий зал, от пола до потолка уставленный аппаратурой с несчетным числом лампочек, приборов, регуляторов… И здесь служащие сидели рядами, каждый за своим пультом, рабочие места были четко пронумерованы.

— Мои компьютеры, — с гордостью произнес Карл. — Мои глаза и уши! И многое другое, без чего мое могущество было бы пустым звуком. Ну, теперь достаточно. Общее представление ты имеешь.

Карл выключил экран и лениво поднялся из-за стола; я также, не торопясь, покинул кресло.

— Ничего ты не понял, Чек, — обозлился Карл. — Мне подражать не следует. Ни в чем! У тебя должна быть своя скорость. Впрочем, я не хочу, чтобы ты толковал о моих требованиях превратно. На древнем Востоке, заметь, подчиненные ползли к повелителю на коленях. Подчеркиваю — на ко-ле-нях. Я этого не признаю. Каждый должен поступать в соответствии с убеждениями, по доброй воле. Лишь одно я требую: дисциплину! Которая сочетается с безусловным уважением к своему шефу.

Карл степенно направился к выходу. Он грациозно потянул на себя ажурную дверную ручку и поморщился:

— Опять ты сплоховал. Я, как последний швейцар, открываю перед тобой двери. Учти, я помню все это и ничего не прощаю.

В прихожей навстречу Карлу выпорхнула та самая миловидная девушка, которая несколько минут назад мне так понравилась. Она, как я понял, была секретарем у Карла. Девушка вся лучилась, глаза ее говорили об одном: она счастлива созерцать своего шефа.

— Что нового, Ри? — важно спросил у нее Карл. Вероятно, девушку звали Рита, но, в соответствии с требованиями Карла, часть имени сокращена.

— О, нового много, — с радостью отозвалась Ри.

— Подготовься, я вызову, — четко распорядился Карл и проследовал дальше. Умнейший экземпляр, советую наладить деловые контакты, — сказал он мне, когда Ри вернулась на свое место, а мы вышли в коридор.

На ковровой дорожке Карл совсем сбавил шаг. Он откровенно прислушивался к доносившимся обрывкам разговоров.

У двери с номером пять Карл заметил:

— Это твой доминион. Я скажу Ри — она познакомит с машинистками моего, так сказать, домашнего тайпинг-офиса. К девушкам ты успеешь. Важнее заглянуть сюда.

У двери с номером двенадцать Карл остановился, заложил руки за спину и удивленно прикрикнул:

— Ну?

Я открыл дверь и вслед за Карлом вошел в длинный тесный кабинет. Разом с двух сторон из-за своих столов вскочили все — в черных костюмах и черных галстуках, с черными гладко зачесанными волосами. Мне показалось — все они на одно лицо, с одинаковым предупредительно-угодливым взглядом. Даже роста одного! Наверняка Карл их путает и зовет одним обрубленным именем…

Карл придирчиво обозрел клерков и объявил, кивнув на меня:

— Прошу любить и жаловать. Наш новый служащий. Зовут его Чек. Офис номер четыре.

«Не забыть бы — номер четыре…»

Я слегка поклонился и услышал со всех сторон одобрительный гул.

— А это, — Карл изящно новел рукой, — мои первые помощники. Персонально: Бо, Э, Ни, Ви, А, О, Ва, Ал, И, Се, Мо, Па.

Вот так память у Карла! Не забыт ни один из двенадцати клерков.

Карл более не задерживался. Под жадными взорами он вальяжно вышел из кабинета, кокетливо опустив глаза.

— Теперь в музей! — объявил Карл. — Без знакомства с бюрократическими реликвиями я не могу допустить тебя к выполнению весьма ответственных обязанностей. И вообще, цени, Чек, сколько трачу на тебя драгоценного времени. Надеюсь, это пойдет впрок.

Я осторожно, весь внимание, последовал за Карлом. Он остановился около лифта, и я сразу догадался нажать кнопку вызова.

Медленно, мне казалось — слишком медленно, опускалась кабина, и Карл торжественно вопрошал:

— Знаешь ли ты, Чек, где находишься?

— В лифте, — простодушно ответил я.

Карл скривился, будто сразу съел два лимона.

— В учреждении, — поправился я. — В очень солидном и уважаемом.

— Ответ слишком однобокий. Учреждение, в раскладке моих интересов, на самом последнем месте. А что на первом? Прежде всего, мой дом. Здесь я живу, здесь проходят лучшие часы моей жизни. Второй чрезвычайно важный аспект: это моя крепость. Крепость — в полном смысле этого слова. Отсюда я слежу за границами своих владений, здесь рождаются необходимые оборонные и наступательные планы.

Уловив на моем лице недоумение, Карл снисходительно покачал головой:

— Да, Чек. Если тебе повезет, узнаешь больше. А пока, — он прищурился, будешь заниматься буквоедством и постижением бюрократических тонкостей. Мне нужны хорошие бюрократы. В свое время, Чек, я сам был обыкновенным клерком. А теперь, как видишь, достиг желанных высот. Давай, Чек, дерзай: слово за тобой.

Я и раньше догадался, что несколько этажей находятся под землей. Однако лифт стал опускаться ниже; я понял, что Карл нажал черную кнопку под клавишей «1-й этаж», и мы попадем сейчас в самое глубокое подземное помещение.

Лифт шел мучительно долго. Карл устало прислонился к стенке и, скрестив руки на груди, молча изучал меня. Иногда губы его вздрагивали — похоже, Карл усмехался. Мне было не по себе, я с трудом выносил эту пытку, уставившись в угол.

Наконец, остановка. Мы вышли в широкий ярко освещенный коридор. Высота над головой приличная — потолок еле угадывается.

— Не правда ли, грандиозно? — спросил Карл. — В этом коридоре и самолет пролетит. Заодно уж похвастаюсь… — Он поманил меня ленивым жестом руки и показал на железные ворота. — Открой!

Я пожал плечами — под силу ли?

— Дави на рычаг и толкай.

Ворота открылись легко, обнажив металлические стеллажи с ящиками и мешками.

— Обрати внимание, — засветился Карл, — как ровно, аккуратно уложено продовольствие. Ты правильно догадался — это склад. Но склад не простой, автоматический. Если нужно, соответствующий механизм доставит продукты на мою кухню, а если нужно — на улицу…

— …?!

— Да, на улицу, в кузова машин. Кормить солдат, или на случай перебазировки. Видишь щитки? За щитками — кнопки. Стоит их коснуться — и за считанные минуты наверх поступят тонны продовольствия!

Карл приблизился к ближайшему щитку, осторожно потрогал и с гордостью произнес:

— Сработает безотказно! Скажу не хвастаясь, кое-что в этой системе изобрел я. Мне даже присудили премию, разумеется, секретную, поскольку объект имеет оборонное значение… Ну все. Закрывай ворота, а то за целый день до музея не дойдем!

Я соединил створки и щелкнул затвором.

— Ловко, — усмехнулся Карл. — Теперь ты много знаешь и стал опасным… Смотри у меня! — он шутливо погрозил пальцем. — Все, что ты видел, не должно тебя волновать. Предназначение твое в другом.

Позади осталось несколько железных ворот, прежде чем я увидел дворцу с крупной надписью: «Административно-бюрократический музей».

— Мое детище и моя слабость, Чек, — оживился Карл, увидев, с каким вниманием я прочитал надпись. — Кто-то собирает марки, кто-то отжившие автомобили, кто-то — паровозы, а мое хобби — старая канцелярия. Когда я, бывший клерк, соприкасаюсь с ней, душа моя как бы очищается, я по-настоящему волнуюсь, взлетаю на небеса… Но не только для меня польза! Каждый служащий должен знать историю делопроизводства, иначе какой же ты клерк!.. Ну, ну, вперед, нас ждут интересные экспонаты!

Дверца легко открылась, и мы очутились в небольшом помещении.

Это действительно был музей, и музей необычный. Каждый канцелярский предмет был во много раз увеличен и как бы утверждал свою исключительность, неповторимость, взывал к особому вниманию и любви.

Сразу у входа, на полированной подставке, красовалась двухметровая скрепка. Выполненная из нержавеющей стали, она матово светилась изящными изгибами и гладкой поверхностью.

Обыкновенная канцелярская кнопка выглядела марсианской «летающей тарелкой». Конусообразное жало, идеально заточенное, — ни дать, ни взять космическая антенна. Подсветка снизу усиливала впечатление «иноземности»: сильный свет тонким лучом пробивался ввысь, и казалось — гигантская кнопка висит на этом луче.

Неизгладимое впечатление производил дырокол. Вначале не поймешь, что за хитрое, сложное сооружение перед тобой, и только приглядевшись, вникнув в предназначение отдельных деталей, изумленно воскликнешь: «Да ведь это аппарат для производства дырок!»

А сколько всевозможных папок и скоросшивателей! С завязками и без завязок, с креплениями и без креплений, с приспособлениями и без приспособлений.

В прозрачном шкафу, для всеобщего обозрения, выставлен плод незаурядной выдумки: рабочий костюм бюрократа. Цвет — поразительно фиолетовый. Нарукавники с кружевами составляют одно целое с рукавами, вместо пуговиц — скрепки оригинальной конструкции. Сбоку, на пиджаке, на удобном месте, приторочена макательница для смачивания пальцев с целью быстрейшего переворачивания страниц.

— Самое интересное здесь, — Карл показал взглядом на небольшой металлический ящик. — Это мое детище. Явление изучаю, аппаратуру совершенствую… Для того, чтобы получить искомое сведение, необходимо информацию, нанесенную на эти карточки, — Карл извлек их откуда-то снизу, поместить в отверстие. Включаем аппаратуру — раз! Нажимаем кнопку — два! И смотрим на экран. Сейчас мы синтезируем данные И. Кривая его способности оказать мне любую услугу чрезвычайно выразительна. Она напоминает крутой изгиб позвоночника, не правда ли?.. Самое трудное — сбор информации. Но при наличии соответствующей техники поисковые усилия сводятся к нулю… Обрати внимание на боковое свечение. Это контрольная граница, а точнее — предел, с которого начались развитие. И в нужную сторону… Кстати, с завтрашнего дня завожу карточку и на тебя. Ты мне представляешься крайне интересным типом. Предвижу: с тобой будет трудно, но увлекательно.

— Спасибо, — на всякий случай сказал я.

Карл выключил аппарат и с укоризной произнес:

— Ответ неполный и оскорбительный для моей особы.

— Спасибо, господин Карл.

— Возьми, Чек, на заметку. Хотя бы один раз в течение дня я должен слышать надлежащее обращение к себе. Ибо должен быть уверен в лояльности тех, с кем разделяю бремя службы. Но мы отвлеклись. Ты удивишься, Чек, если я скажу, что все служащие моего учреждения рвутся в музей, как ракета в космос. Я понимаю их и по воскресеньям разрешаю экскурсии. Разумеется, небольшими группами, под надежным присмотром. И представь себе, в первую очередь их интересует… Нет, не ломай голову, все равно не догадаешься. Их интересует… чернильница!

Давно я заприметил огромный стеклянный куб с округлым фиолетовым затемнением внутри… Сверху, начищенный до рези в глазах, возвышался колпак. Однако ничего сверхъестественного в этом экспонате я не обнаружил. Чернильница как чернильница. Да и в современном делопроизводстве она, образно говоря, вымерла, как в доисторические времена вымер динозавр и ему подобные гигантские пресмыкающие. Здесь, в музее, потомкам чернильницы был посвящен особый раздел, представленный набором укрупненных авторучек — от устаревших до последних новейших систем.

Карл поскреб по монолитному стеклу пальцем и подтвердил:

— Да, да, из-за этой чернильницы!

Я стал сосредоточенно рассматривать колпак, острые края стеклянного куба Карл, если соизволит, сам объяснит повышенный интерес учрежденцев к данному экспонату.

— Здесь, — продолжат Карл, — есть одна тайна.

Карл наклонился и еле слышно прошептал мне на ухо слова, которым я не поверил.

— Души?.. Сотрудников?.. Не может быть! — отпрянул я.

— Запомни, — оскорбился Карл. — Я никогда не вру. Если я сказал — души, значит — души. Их можно даже увидеть невооруженным глазом, когда происходит переселение. Зрелище необыкновенное!.. Вместе с видимой частью переселяется и нечто невидимое. Нужны доказательства? Пожалуйста. Ну-ка, приложи ухо к чернильнице!

Ушная раковина ощутила прокладную поверхность стекла, и я услышал странную звуковую смесь — плач, смех, шепот, выкрики… В этом сплетении звуков было что-то необъяснимо жуткое.

Мне стало не по себе.

— И моя душа будет… там?.. — горько спросил я.

Карл, нахмурившись, процедил:

— А чем ты хуже других? Правда, с тобой будет трудней, ты будешь долго сопротивляться… А напрасно. Легче прозябать на этой бренной земле, если ты освобожден от ненужных флуктуаций.

Карл заскучал. И вдруг зло выпалил:

— Сколько времени я трачу зря! Вместо благодарности — нелепые вопросы! Ты, Чек, начинаешь меня раздражать.

Совсем расстроившись, я решил отныне молчать.

И тут глухо, как из преисподней, прозвучал голос:

— Господин Карл! По второй авеню идут демонстранты.

— Опять! — вскипел Карл. — Разогнать! Расстрелять беспощадно!

Он резко повернулся лицом ко мне и озабоченно сказал:

— Я должен тебя покинуть. До завтра.

— Пока, — вырвалось у меня.

— Что?! — зловеще взмахнул руками Карл. — Как ты смеешь!..

— До свидания, господин Карл.

— Не забывайся. Нам вместе работать, и я этих штучек не потерплю. Программа на сегодня не исчерпана. Дальше пойдешь один. В сущности — остался зал заседаний. В нем прекрасная библиотека. Дверь рядом. Ознакомься как следует, завтра в девять ноль-ноль обо всем доложишь. Можно брать и трогать все, кроме глобуса. Усвоил?

— Да, господин Карл.

— Затем Ри объяснит остальное.

— Спасибо, господин Карл.

Карл оценивающе глянул на меня — нет ли подковырки, заложил руки за спину, толкнул дверь ногой и вышел. Я остался один, с мрачным настроением в странном музее, запрятанном глубоко под землей. Вопросы, наседавшие на меня со всех сторон, я разом отбросил, как опытный фехтовальщик ударом шпаги парирует нападение своих соперников. В самом деле — для чего терзать себя догадками, предположениями, когда неизвестно самое главное. Будет время — хорошенько поразмыслю, может быть, что-то и пойму.

А чернильница с замурованными душами живых людей действительно впечатляет. Стеклянная гробница с музыкальным, раздирающим сердце сопровождением. Разве такое забыть! Страшное сооружение, но увидеть его, может быть, все-таки стоило… Я еще раз послушал напевные стенания за толщей прозрачного монолита и подумал: «А ведь Карл загонит и меня… Но разве можно человеку без души?..» Сверкнула важная мысль, почему-то связанная со словом «человек», но я успел зафиксировать лишь вспышку и понять: она озарила во мне самое главное!

Теперь — в зал заседаний. Помещение оказалось весьма внушительных размеров. Собственно книги находились в стеклянных широких шкафах вдоль одной стены. Остальное пространство занимала обширная паркетная площадка, обрамленная в несколько рядов резными мягкими стульями. В центре площадки установлен макет Земли. Часть макета покоилась в металлической чаше, напоминая огромный корявый плод, перевернутый стеблем вниз для обозрения. Ни картин, ни украшений — стены белые, гладкие, высокие.

Было велено ознакомиться. Что ж, заглянем в шкафы. Едва распахнул стеклянные створки — ахнул. Какой великолепный вид! Неисчислимая книжная армада выстроилась, как на параде. Многотомные издания, тщательно подобранные по цвету и высоте, ослепительно переливались золотыми и серебряными завитками.

Читаю на корешке: «Карл Великий. Статьи и выступления», на соседнем корешке: «Карл Великий…». На следующем: «Карл Великий…» Оказывается, все книги принадлежат перу Карла Великого, и во всех — статьи и выступления! Конечно, я сразу догадался, что это не тот Карл Великий, известный монарх; знаменитый король франков и господин Карл, так сказать, однофамильцы.

Содержимое следующего шкафа еще больше поразило меня: и здесь оказались статьи и выступления Карла Великого!

Миновал еще два стеклянных пролета со статьями и выступлениями, и наконец — находка! Карл, чего я никак не ожидал, оказался весьма плодовитым стихотворцем: сотни самых разнообразных изданий были густо заполнены стихами и поэмами. Каждый том открывался фотоснимком поэта. Печально прикрытые глаза, выразительный полупрофиль, ниспадающие на плечи белокурые локоны долженствовали подчеркнуть поэтическую натуру и редкое творческое дарование автора. Читаю наугад.

Переворачиваю страницу.

В какие края направлялся тигр — читать не захотелось. Полистал книгу, полюбовался на талантливые рисунки, выхватил несколько заголовков: «К тебе, моя любовь», «Поэма о счастье», «Лирические этюды», «Не смей!», «Нет, не поверю»…

Любопытно, а какие же темы затрагивает Карл в своих статьях? Я вернулся к соседнему шкафу, извлек несколько книг. А вот какие: «Так называемый бюрократ и его роль в мировом прогрессе»; «От чернильницы к механизмам с автоматической подачей чернильной пасты»; «Роль транспортера при загрузке и выгрузке в складах глубинного залегания»; «Использование космических аппаратов для слежения за мелкими наземными объектами» (Ого! — удивился я); «Вопросы психологии и воспитание стойкости у солдат в условиях современной войны» (Ого! — опять удивился я); «Музыкальный момент в стихосложении»; «Значение чернильной пасты для оформления технической документации» и так далее и тому подобное. Интересы Карла были поистине безграничны и зачастую неожиданны.

Видимо, не следовало ограничиваться лишь поверхностным просмотром текстов. Один из них я решил внимательно прочитать.

«Досточтимые господа! Рад приветствовать вас за этим деловым столом в таком солидном, многоуважаемом составе. Каждый из Вас прославлен неувядаемыми доблестями и внес личными стараниями свою лепту в совершенствование механизма умножения славы и благополучия. Однако…»

Нет, не смог я одолеть весь текст. Книгу захлопнул, вернул в шкаф и с чувством освобождения придавил золотое великолепие стеклянными створками. Осталось подняться на пятый, то есть на третий этаж и получить у Ри дальнейшие инструкции.

Я повернулся к выходу, мой взгляд натолкнулся на глобус. Очень уж необычный был этот шар, слишком корявый. «Кто меня осудит, если я подойду поближе и как следует его рассмотрю?»

По гладкому зеркальному паркету вплотную приблизился к макету Земли (он оказался выше человеческого роста) и искренне подивился, с какой ювелирной точностью передан земной рельеф. Особенно поражали горные части планеты, до мельчайших подробностей показаны высоченные пики, хребты, впадины, ущелья… Даже дороги видны: чуть заметными желтоватыми змейками поднимались они из долин на перевалы, перебегали с кряжа на кряж, петляли вокруг вершин и холмов…

На равнинах хорошо просматривались леса, степные просторы; бурные и тихие реки свободно несли воды, подныривая под мостами и разбиваясь у частоколов-плотин мощных электростанций. А на крутых и пологих берегах необъяснимо угадывались большие города…

Вся поверхность макета была усеяна светлыми точками. Вероятно, для красоты, на зеленом равнинном просторе одна точка выделялась особенно ясно. Что это? Краска? Металл? Я осторожно коснулся белого пупырышка ногтем мизинца и обомлел: свет в библиотеке погас и противоположная стена будто открылась прямо в поле! Комбайнеры жнут хлеб — широкие лопасти подминают под ножи колосья, зерно густо льется в кузова машин. Второй комбайн встал, комбайнер выскочил из кабины, что-то кричит…

Что же это — киносъемка или прямой репортаж с местности? На киносъемку не похоже… Неужели передают спутники? Зарябили полосы. Глаза мои привыкли к темноте, и я глянул на глобус. Точки, оказывается, светятся! «А если ковырнуть в Африке, — подумал я, — появится что-нибудь?»

Наугад тронул светящееся пятнышко и был удовлетворен: изображение появилось. Но то, что я увидел, заставило содрогнуться. Пылали хижины и густой черный дым застилал все вокруг. В просветах возникали солдаты с автоматами в руках, и можно было рассмотреть их прокопченные лица. Ветер раздвинул дымовую завесу и близко, почти в упор, обнажил для обозрения кровавые, истерзанные трупы убитых жителей африканской деревни…

Вдруг все исчезло, вспыхнул свет, и сзади меня прозвучал властный, грубый голос:

— Ни с места! Руки!

Я не успел поднять руки. Там, где только что разворачивались постыдные для человечества события, возникло и сразу же исчезло удрученное лицо Карла. Он поспешно сказал:

— Не трогать! Я разрешил.

Обернувшись, я заметил быстро исчезающих военных высшего генеральского ранга. Бахрома эполет молниеносно выскользнула за дверь.

Я немного помедлил, ожидая вызова Карла и размышляя о случившемся. Вызова не последовало, и весь путь до пятого этажа я старался уложить в систему все сегодняшние впечатления. Проходя мимо железных дверей, чутко прислушивался и смотрел во все глаза. Судя по всему, в закрытых помещениях располагались не только склады с продовольствием… Экспериментировать я уже опасался — и так слишком много на сегодня…

Нет, чересчур обильно было всего, сразу и не разобраться. Одно я уже понимал: Карл очень хитер, опасен, и опасен не только для меня одного… Канцелярские дела только отвлекали. Карл сам говорил об этом. А главное… Что же главное для Карла?.. Неужели то, что я видел минуту назад?..

Очаровательная Ри смягчила мое подавленное настроение. Только я заглянул в приемную, она ласково предложила сесть напротив. Я вспомнил о музейной чернильнице и усмехнулся: нет уж, душа девушки не может находиться где-то под замком…

Ри просто, по-свойски спросила:

— Ну как? Познакомились с нашим учреждением?

— Да, частично, — вздохнул я и с опаской покосился на дверь кабинета Карла — не слышит ли он?

— Господина Карла нет, — опустила глаза Ри. — Но в общем-то он слышит все. Такой у нас руководитель. Умный, проницательный.

— Проницательный — это верно, — согласился я. — Ну, а если откровенно: вам все в нем нравится? Ну, ничего вы такого не замечали?..

Глаза у Ри вдруг застекленели, стали безразличными, ответила она нехотя, с зевотой:

— Собственно, что я должна была заметить?

Неожиданный поворот в поведении Ри меня насторожил, и развивать критическую мысль я побоялся.

— Так, ничего. Наверное, мне показалось. С непривычки. Сначала все кажется не так.

— А, — улыбнулась Ри. К ней вернулось прежнее обаяние. — Я и сама не сразу привыкла. Теперь о приятном поручении господина Карла. — Ри щелкнула дверцей сейфа и на раскрытой райской ладони подала мне ключ. — От вашего особняка. Как выйдете — сразу за парком. Господин Карл позаботился, чтобы у вас на первый случай были деньги. Здесь сумма вашего недельного заработка. — Белые холеные пальцы извлекли из сейфа конверт. — Разживетесь — долг отдадите. Теперь о внутреннем распорядке. Господин Карл любит точность. Приходить на работу и уходить следует вовремя. У нас пропускная система. Без этого пропуска, — Ри протянула металлический жетон с номером, — сюда не попасть. Далее. Сотрудникам пользоваться лифтом запрещено. В конце коридора есть лестница. Да и согласитесь, подняться на третий этаж не так уж трудно. На первом этаже бар. Легкие завтраки, горячие обеды, по предварительному заказу — ужин. Кажется, все. Свой офис-четыре видели?

— Не успел.

— Это последнее, что остается вам до конца дня. Господин Карл желает вам всяческих успехов и ждет завтра утром с докладом.

— До свидания, Ри. Приятно было с вами познакомиться.

Ри улыбнулась, и пока я выходил, чувствовал ее провожающий внимательный взгляд.

Офис-четыре находился почти по соседству. В кабинете было все, что нужно для нормальной канцелярской работы: письменный прибор, телефон, настольный календарь, стопка чистой белой бумаги… Под стеклом списки фамилий и телефонные номера. Окна зашторены, что, вероятно, предусмотрено дисциплинарной системой Карла: во время работы ничто не должно отвлекать…

Пронзительно зазвонил телефон. Я снял трубку и услышал тягучий сипловатый голос:

— Это ты, Чек?

— Я. С кем имею честь говорить?

На другом конце провода поперхнулись.

— Подумай. Позвоню еще.

Конечно, это Карл, усмехнулся я. Однако как изменился голос! Звонок.

— Слушаю, господин Карл.

— Завтра у тебя первый рабочий день, — наставительно оторвался Карл. Будет нелегко. Подготовься, настрой себя на серьезное дело.

— Хорошо, господин Карл.

— Дома найдешь соответствующую литературу. Желаю всех благ.

Карл положил трубку, и я, наконец, был свободен. Скорее на волю, на свежий воздух. Остро почувствовал голод. Решил заглянуть в бар. Да и следовало познакомиться с заведением, где мне предстояло питаться.

По инерции едва не повернул к лифту, но вспомнил о запрете. Что ж, я не гордый, прогуляюсь по лестнице.

Офис-двенадцать был открыт, и я мимоходом заглянул в него. Бо-Э-Ни мгновенно повернули головы в мою сторону. Бо, которого я запомнил потому, что с него каждый раз начиналось перечисление сотрудников, вытянулся над столом, и жестом пригласил в кабинет.

Я вошел и почувствовал, что нахожусь в фокусе пристального внимания: двенадцать пар глаз скрестили на мне изучающие взгляды. Я смутился и сказал первое, что пришло на ум:

— Ну как живете, господа?

— Извините, — осклабился Бо, — у нас так не принято.

— А как принято?

— Никак. Господин Карл сам называет, кого нужно. О, у господина Карла прекрасная память!

— Вы часто бываете в музее? — я многозначительно показал пальцем вниз. Бо застыл в напряженном изумлении, и мне пришлось объяснить:

— Там есть необыкновенная чернильница…

— Да-да, — раздались вокруг радостные голоса. — Уникальная вещь! Единственный экземпляр!.. Чудо природы!..

Бо шепотком сказал:

— Мы составляем список на воскресенье. Пойдете?

— Разумеется, — согласился я. Интересно посмотреть, как проходит процесс общения с замурованными душами. — До свидания, господа, — сказал я и зашагал к двери.

— Куда же вы? — донесся голос ошеломленного Бо.

Я остановился и подозвал его пальцем. Бо осторожно подошел, и я с горечью выдал:

— Уму непостижимо! А ведь когда-то вы были человеком!

Бо изменился в лице, попятился; я не стал более докучать и устремился к лестнице. Еще несколько минут — и я в баре.

Бар как бар, ничего особенного, если не считать того, что занимал он небольшое помещение. У буфета длинная стойка с высокими мягкими сиденьями, в крохотном зале — два столика. На витрине, как водится, разноцветный фейерверк фигурных бутылок. Посетителей не было. В тишине огромной сонной мухой жужжал под потолком вентилятор.

Миловидная блондинка вежливо объяснила, что обеды кончились, но можно что-нибудь приготовить. Ждать не хотелось, и я спросил, нет ли сэндвичей. Сэндвичи были.

— Отлично. Заверните… десять штук. — Расчет простой: два съем сейчас, остальные — на вечер и утро.

— Больше ничего? — участливо спросила блондинка.

— Спасибо, пока все.

— Пить не будете?

— Нет. Должен готовиться к завтрашнему дню.

— Что-то важное?

— Да. Приступаю к исполнению своих обязанностей.

— Желаю успехов.

Я поблагодарил приветливую молодую барменшу и с хорошим чувством вышел.

Отыскал выход на улицу, но металлическая дверь была намертво закрыта. Как ее открыть — я не знал.

Вернулся в бар и все рассказал блондинке. Она рассмеялась и объяснила: слева у входа автомат. В него вставляется пропуск, и дверь открывается.

— А как же с улицы?..

— Такой же автомат и там.

Я посетовал на свою недогадливость, и мы расстались.

На улице было тихо, тепло, осенний день клонился к вечеру. Булыжник на узкой мостовой просох, рябил серыми пятнами. Небо все более голубело, жалкие остатки рваных дождевых туч пятились куда-то за крыши домов. Даже небоскребы темнели не так мрачно, возвышаясь над городом неприступными гигантскими скалами.

Мои туфли звонко застучали по булыжнику. Я огляделся: на улочке ни души. Стук каблуков звучал как вызов пустоте и одиночеству…

Кажется, в парке кто-то есть. Это обстоятельство, как ни странно, меня взбодрило, я прибавил шагу и через узкую дверцу в чугунной изгороди вышел на мокрую аллею, под желто-зеленые, кое-где еще густые купы деревьев.

На дальней аллее, сквозь стволы, замечаю пустую скамью. Это то, что сейчас нужно. Присяду, спокойно поем, тогда можно и в особняк. Воздух в парке чистый, витаминный, а в хоромах, что ни говори, кислороду всегда маловато.

Повсюду нашлепаны красные, желтые, ярко-оранжевые листья, и я шел по разноцветной аллее, как какой-нибудь Карл Великий во время торжественного приема заморских гостей. Пробивалось солнце, и дерзко вспыхивали золотые сердца пока еще не побежденных осенью деревьев.

Одна скамейка, незамеченная издали, оказалась занятой. Некто в сером плаще, уткнув локти в колени, читал газету. Скамейка напротив была свободной, на ней-то я и устроился, развернув сверток с сэндвичами.

Приступив к трапезе, я заметил, как заволновался и в то же время пытался скрыть волнение человек на противоположной скамейке. Он был довольно молод, лет двадцати пяти, остроносый и остроскулый от худобы. Его глаза и хотели бы смотреть на меня, но каждый раз смущенно опускались. Не сразу я заметил, что человек смотрит не на меня, а на бутерброды, которые я принялся с аппетитом уплетать. Как я не догадался — он страшно голоден!

— Прошу вас, — обратился я к нему. — Присоединяйтесь! Мне одному не одолеть.

Парень, осмелюсь его так назвать, с радостью принял мое предложение, сел рядом, и мы стали с хрустом перемалывать хлеб с ветчиной.

Вдруг из-за скамьи выскочил мужчина в черном пальто и шляпе, грозно встал перед нами. Лицо его, с неуловимыми чертами, показалось мне знакомым. Не он ли сопровождал меня к господину Карлу?

— Прошу предъявить документы, — потребовал незнакомец.

Да, это он, — убедился я. Именно этот характерный низкий голос корректировал мой путь в карловских подвалах.

Парень, доедая бутерброд, не торопился доставать документы.

— Он со мной, — спокойно сказал я.

— А ты кто такой?

— Ты прекрасно знаешь.

Я извлек пропуск-жетон и показал.

— Но господин Карл… — Незнакомец покосился на парня.

— Господин Карл разрешил.

— Извините.

Черная шляпа шмыгнула за деревья и исчезла. Я рассмеялся, а парень обошел скамью и поднял в пожухлой траве спичечный коробок. Открыл его и приложил палец к губам: ни слова! Крохотным перочинным ножичком ковырнул где-то внутри и вернул коробок на прежнее место.

— Лишим их удовольствия послушать, о чем мы говорили, — сказал парень. — В этой безобидной штучке записывающее устройство.

— Как вы узнали?

— За мной следят давно. Если появляется этакий тип — держи ухо востро. Удивительно не это. Он поверил вам! Вернее — испугался вашего пропуска!

— Еще бы. Это пропуск в резиденцию господина Карла.

— Вот как? И давно у него?

— С завтрашнего дня приступаю к работе.

— Интересно, что за работа.

— Точно не знаю. Должен выполнять, что прикажут. В кабинете телефон, бумага… Однако страху нагнал он порядочно. Глаза бы не видели этого Карла!

— Понимаю, заставляет нужда.

— Нужда? Нет, нужды я не испытываю.

— Тогда — что?

— Не знаю. Буду думать…

Парень заглянул мне в глаза и сказал:

— Конечно, вы не обязаны отвечать на мои вопросы. Нельзя — значит нельзя.

— Я говорю правду: буду думать.

— Если бы вы не были способны делиться хлебом, я бы вам не поверил. Но деваться некуда, — улыбнулся он. — Вы меня покорили. Как вас зовут?

— Свое настоящее имя я не помню. Карл меня называет Чек — сокращенно от слова «человек».

— Что ж, вполне подходящее имя — Человек! Так я и буду вас звать полнозвучно, и без усечений — Человек!

— Спасибо, — с благодарностью кивнул я парню.

— А мое имя Роб, — сказал парень. — Так меня звали когда-то друзья. Вот и познакомились.

— Может, перейдем на «ты»?

— Согласен, дорогой Человек, давай на «ты».

— Торжественный момент. Осталось лишь отметить.

— Что ж, — поддержал Роб. — В честь столь знаменательного события предлагаю доесть великолепные бутерброды. Таких я давненько не едал.

— Послушай, пойдем ко мне, — вспомнил я о своем особняке. — Может быть, найдется кофе.

— В крайнем случае запьем кипятком, — согласился Роб.

Мы пошли наугад, через парк, и Роб сказал:

— Видишь, вон мелькает та самая шляпа. Не отстает. Не нравится мне эта слежка.

— Не обращай внимания. Сейчас найдем мою резиденцию — и никто нас не увидит и не услышит.

— Ты забыл, у кого на службе, — печально сказал Роб. — Твой дом, я не сомневаюсь, насквозь прослушивается.

— Не может быть! — Предположение Роба неприятно меня поразило, я даже остановился.

— Не унывай. Это не самое худшее.

Сразу за парком мы увидели белый одноэтажный дом. Он, словно живое существо, призывно глядел на нас глазами-окнами сквозь высокую железную ограду.

Мелькнула и скрылась за углом знакомая черная шляпа. Мы с Робом понимающе переглянулись и направились к железной дверце в ограде. Ключ подошел и к замку, и к дверям дома.

— О, прекрасная вилла! — восхитился Роб.

Через небольшую прихожую мы попали в довольно просторную гостиную. Роб пристально стал осматриваться, а я заглянул в дверь налево и обнаружил хорошо оборудованный кабинет с библиотекой. Дверь направо привела в белоснежную спальню.

В кабинете зазвонил телефон. Никак не ожидал! Поднял трубку. Раздраженный голос Карла стал выговаривать:

— Сколько раз говорить, Чек. Я запрещаю приводить посторонних. Немедленно выпроводить и заняться делом.

— Меня никто не предупреждал…

— Не разговаривать! Выполняй!

— Хорошо, господин Карл.

Роб все понял, встретил меня проницательной улыбкой, но говорить не разрешил: приложил палец ко рту и кивнул на выход. Я закрыл дверь на ключ и повернулся к калитке, но Роб потянул меня в противоположную сторону. Оказывается, за домом был сад и в глубине его угадывался флигелек, по всей вероятности предназначавшийся для прислуги.

Флигелек оказался незапертым. В крохотной комнатушке тусклая лампочка осветила кровать на трех изогнутых ножках, четвертую ножку заменяло корявое, неочищенное от коры полено. Зато постель была аккуратно заправлена выцветшим тканевым одеялом. Рядом на столике нарядно блестела начищенная керосиновая лампа.

Минут пять, сантиметр за сантиметром, Роб исследовал комнату и все, что в ней находилось. Нет, ничего подозрительного не обнаружил и, похоже, успокоился, сбросил плащ. Снял с лампы стекло, чиркнул спичкой, поднес ее к фитилю и… задумался. В лампе не было керосина. Роб заинтересовался, стал осторожно вывертывать головку с фитилем. Что-то обнаружил, быстро вкрутил головку и понес лампу куда-то в сад.

Когда Роб вернулся, я спросил:

— Ты… разбил лампу?

— Зачем же портить добро? Она будет записывать шорохи вечернего сада. Наговоримся — внесем.

Я вспомнил о бутербродах, которые оставил в своей резиденции, и бросив Робу: «Я сейчас», припустил к дому. Едва вошел — засвербели телефонные звонки. Ничего, господин Карл, сегодня я принадлежу себе и могу обойтись без общения с вашей светлостью…

Рядом с прихожей обнаружил двери на кухню и в ванную. Заглянул в кухонные шкафы — пусто, открыл рефрижератор — то же самое. Набрал большую кружку воды запивать бутерброды.

Телефон свербил и свербил, настойчиво приглашая меня к господину Карлу. Нет, не хочу. До встречи, мой повелитель! Повернул ключ в двери — и звонки прекратились.

Роб, ожидая меня, сидел на кровати — стульев не было.

Увидев кружку с водой, он обрадовался, помог разложить на столе и нерешительно спросил:

— Можно? Только один глоточек?

— Пей сколько хочешь, принесу еще.

Роб благодарно кивнул и медленными смакующими глотками отпил из кружки.

— Божественный дар природы! Но я чуть-чуть. Бегать туда-сюда не следует. Ничего подозрительного не заметил?

— Нет. Только телефон надрывался.

— Господин Карл прекрасно тебя видит. Будешь работать под недремлющим оком.

— Точно. Но в чернильницу он меня не загонит.

Мы приступили к ужину, удобно усевшись рядышком, и я рассказал Робу про административно-бюрократический музей, о невиданной стеклянной гробнице в виде чернильницы, в которой заперты души сотрудников карловского учреждения. Мне казалось, Роб посмеется над уродливым изобретением господина Карла, но он нахмурился, помрачнел.

— Это, дорогой Человек, трагедия. Для тех людей, которых лишили человеческого призвания. А господин Карл — настоящий преступник.

Мне хотелось рассказать Робу о механизированных продовольственных складах, о светящихся точках на макете земного шара, обо всем, что увидел в карловском кабинете и в подземелье. Но я не решился на такое откровение: Роба, по существу, я совсем не знал. Я очень верил ему, но сейчас одного слепого доверия, казалось мне, было недостаточно. Вот узнаю его поближе — может быть, даже спрошу совета…

Роб сосредоточенно жевал, думая о чем-то своем.

— Сегодня мне повезло, — вдруг сказал он. — Встретил душевного, доброго человека, который и накормил меня, и напоил. Спасибо. Не то бы вернулся в свою подворотню насквозь голодный… Знаешь, где я ночую? В подвале одного заброшенного дома. Пробираюсь ночью, чтобы никто не увидел. Заметят — выкинут в два счета. Я даже тебе не скажу, где находится этот дом, — шутливо добавил Роб. — Не то сообщишь по простоте душевной господину Карлу.

— Что ты! Я бы и под пыткой не сказал.

— Признайся, ты загорелся желанием мне помочь. И завтра же хотел поговорить обо мне с господином Карлом. Ну, на предмет работы и прочего.

— Верно, — удивился я проницательности Роба. — Мысль такая действительно мелькнула.

— Ты рекомендуешь меня господину Карлу, ничегошеньки не зная обо мне. А уж господин Карл о моей личности осведомлен прекрасно. Во всяком случае, справки он наведет. Вот он и спросит: а как этого Роба найти? Ты сообщаешь мой, так сказать, адрес, и меня не только выкидывают из моей превосходной норы, но и отправляют туда, где я уже пребывал три года. Вижу, хочешь спросить, а где же пребывал три года и за какие грехи?

Роб настороженно прислушался, вышел в сад, молча постоял. Я хорошо понимал его действия и терпеливо ждал.

— Кажется, тихо, — Роб, вернувшись, легко сел рядом, и я приготовился слушать. — А грехи мои вот какие. Образ моих мыслей, мои желания не совпадают с образом мыслей и желанием власть имущих. Я антипод господина Карла. Социальный, общественный, нравственный, какой угодно! Я понял это давно, еще на студенческой скамье. По специальности я историк, хорошо понимаю ход общественного развития. А такие историки господину Карлу не нужны. Ему нужны бездушные лакеи, бессовестные лгуны, на худой конец — молчаливая рабочая скотина. Господин Карл боится нормальной, здоровой мысли, — потому что она против него, вот он и придумывает для ее уничтожения умопомрачительную муштру, тюрьмы да гробницы. А взгляни-ка в Карловские газеты — так изолгались — дальше некуда. И все-то нам угрожают, и все-то готовятся напасть… Военный бюджет раздулся так, что если лопнет — планету не пощадит… Вот я и попытался объяснить своим ученикам важность согласованных действий против тех, кто готовит войну. На следующий день после моих первых самостоятельных уроков меня просто-напросто уволили. Вначале я не очень-то огорчился, а потом понял, что такое не иметь постоянного дела. Первое время я как-то перебивался — то старики немного пришлют, то Элен, девушка у меня была, накормит. Старики и сейчас присылают, но этой мелочи едва хватает на два дня. Однажды, на пороге очередной голодухи, вышел я в город; не спеша присматриваюсь — не подвернется ли поденка. Навстречу шествие, плакаты требуют хлеба, работы. Естественно, я примкнул. Улицу вдруг оцепили, демонстрантов стали запихивать в крытые машины. Увернуться не успел — схватили и меня. Присудили три года… Как отсиживал срок — рассказывать долго. Скажу только: о мягком хлебе и свежей розовой ветчине мы и не мечтали… Да и теперь чудаки с сэндвичами попадаются не каждый день.

— Ты сказал, Роб, у тебя была девушка.

— Да, была. Мои друзья по колледжу говорили, что в ней ничего особенного, а я тосковал, если не видел Элен хотя бы один раз в день. Действительно, она была скромная, стыдливая, старалась не бросаться в глаза. Но сколько было в ней нежности, душевной теплоты — хватило бы дюжине пустых красавиц. Она также закончила колледж и преподавала французский. Еще в колледже мы договорились соединить свои судьбы и даже назначили день свадьбы. Но свадьба так и не состоялась. Меня уволили — как строить семью без гроша в кармане… Бывало, приду к ним — наливает Элен из кастрюльки поесть, а ее отец, худющий седой старик, сядет напротив, уставится и бормочет… И мне чудились одни и те же слова: «Как не стыдно! Как не стыдно!..» Так и перестал к ним ходить. А тут угодил за решетку… Через полгода моя Элен добилась свидания со мной, и в присутствии надзирателя, вся в горючих слезах, сказала, что ей предлагает замужество один состоятельный человек. «Отец заставляет, — говорила она, — но если ты будешь против, я откажу…» Разве я могу быть против? Впереди два года тюрьмы, безденежье, голод, новые мытарства… Сам я ничего обещать не мог и не имел никакого права обрекать на голод и нищету любимого человека… Пока Элен стояла рядом, я держался, попросил только на прощание ее поцеловать. Нежно коснулся губами щеки девушки, мокрой от слез… Элен медленно, не отрывая от меня прощального взгляда, стала уходить… Ушла… Я рухнул на скамью и забился в судорогах. Тюремщики с трудом доволокли меня до камеры, нещадно били, но мне было все равно… Такая вот приключилась история.

Роб поднялся, допил остатки воды и объявил:

— Пора идти. Не то господин Карл пришлет полицию. Вопросы есть?

— Есть вопросы. Во-первых, — я завернул два оставшихся бутерброда. Возьми с собой.

— Спасибо, — не стал возражать Роб и сунул сверток в карман плаща.

— Во-вторых, приходи хоть иногда. Будем ужинать вместе.

— И за это спасибо. Приду.

— В-третьих, если понадобишься, где тебя найти?

— Это лишнее. Буду появляться сам.

Пока Роб ходил в сад за лампой, я расправил покрывало, убрал со стола крошки.

Мы покинули флигелек в полном молчании. У ограды крепко пожали друг другу руки. Роб легонько свистнул, — откуда ни возьмись появился парень.

— Наш человек, — улыбнулся Роб. И они вдвоем растворились в темноте.

В комнату, где поджидает с телефонным разносом господин Карл, я всегда успею. Гораздо полезнее подышать свежим воздухом, получше осмотреться. Сумерки сгустились, зачернели зловещими дырами здесь и там, зато небо было без единого облачка, прозрачно-зеленоватым, как глаза у Ри. Спокойно бы размышлять сейчас о чем-то приятном, мечтать о самых обыкновенных земных радостях и благодарить судьбу… Но я говорю о невозможном. Даже небо, в ответ на мои мысли, начинает раздраженно швырять холодные сверкающие иглы. Могучие небесные воды мчатся во всю ширь, готовясь захлестнуть острова звезд, и скоро яростно забурлят на млечных крутых порогах. Тут уж не до спокойствия и радости! В душе нарастает тревога, черной кошкой крадется тоска…

Мне показалось — за оградой возникла тень. Неужели Роб? Присматриваюсь никого. Лишь понуро согнулся облезлый куст — его-то я и принял за нового знакомого…

Да, нелегкая судьба у Роба. Хороший, умный человек — и так не повезло… Вспомнил его рассказ о невесте, о встрече с ней в тюрьме… С новой силой ощутил доверие к Робу, он был мне очень симпатичен; я решил во что бы то ни стало ему помочь. Но как — я пока не знал…

Господин Карл поймал-таки меня телефонным звонком. Он бушевал, он не мог понять, почему я отсутствую. Пришлось объяснить.

— Не могу же я быть свиньей. Нужно проводить человека.

В трубке — новый взрыв негодования:

— Какого еще человека? Только я определяю, кого можно провожать. Немедленно за работу! Я не позволю, чтобы ты завтра явился неподготовленным. Внимательно изучи статьи и выступления!

— Хорошо, господин Карл.

На стеллажах сразу обнаружил сочинения Карла Великого, взял не глядя несколько томов и устроился в мягком кресле. Названия статей должны были подсказать, что же собственно изучать. Обращаюсь к оглавлению. Итак…

«Роль промокательных приборов для наведения Чистоты в деловых документах»; «Важность правильного выбора нарукавников»; «Об экономии слов в производственном общении»; «Эмоциональный момент в произнесении текста выступления»; «Резиновый штамп в делопроизводстве»; «Использование специальной аппаратуры для изучения деловых качеств работника»…

Ладно, посмотрим, какую роль играют промокательные приборы.

Стараюсь внимательно читать:

«Известно, что мокрое чернильное изображение на плоскости бумажного листа можно высушить несколькими способами, как-то: промокательной бумагой, обрывком старой газеты, кусочком ткани. Естественно, наибольший эффект дает использование промокательной бумаги…»

Достаточно, все предельно ясно.

Я захлопнул книгу и расслабленно откинулся на спинку кресла.

Телефонный звонок. Карл спрашивает:

— Как дела?

— Отлично, господин Карл.

— Много ли освоил?

— Несколько статей, господин Карл.

— Желаю успехов.

— Спасибо, господин Карл.

Так не годится, — подумал я, положив трубку. Карл видит каждый мой шаг и вовсю подгоняет! Решил отключить телефон и погасить свет. И Карлу будет спокойнее, и мне.

Задумано — сделано.

В спальню переходить не стал. Хорошо и в кресле. Посижу, отдохну, разберусь в мыслях…

Но ни на чем сосредоточиться не сумел — так уходился за день. Закрыл глаза, и недавно пережитые события, возникая клочками и путаясь, медленно поплыли передо мной…

Проснулся рано, с удовольствием поплескался в ванной — привел себя в порядок. Включил телефон, ожидая немедленного звонка. Но Карл, видимо, понял: нельзя быть таким надоедливым — и больше меня не беспокоил.

Еще раз осмотрел кухонные отсеки — не обнаружил ни корочки хлеба. Звонко запустил в газовый счетчик монету и над сине-красным жарким цветком водрузил высокий металлический чайник. Его носатый удлиненный профиль чем-то напоминал Карла… Вода забурлила, и я позавтракал чашечкой кипятка. Теперь можно отправляться на службу.

Ровно в девять я был в приемной. Но сердитая Ри не пустила к Карлу — у него важные срочные дела. Через десять минут я забеспокоился: время уходит!

— Я же сказала! — возмутилась Ри. — Господин Карл занят.

Делать нечего — нужно ждать.

В кабинет к Карлу важно прошествовали трое из компании Бо-Э-Ни. Бо с ужасом взглянул на меня и прошмыгнул за дверь.

Недоуменно смотрю на Ри. Она не реагирует. Спрашиваю:

— Как же так?

Возмущенная Ри отвечает:

— Разве не видите — совещание!

Смирно жду. На столе у Ри трещит телефонный аппарат, она любезно дает справки:

— Да, господин Карл у себя.

— Нет, позвоните попозже.

— Господин Карл занят.

— А, это вы! Сейчас соединю.

Совещание закончилось через час, но тут же началось новое: к Карлу просеменила следующая, более многочисленная группа сотрудников.

Посовещавшись до часу, господин Карл и вьющиеся вокруг него служивые оставили кабинет, миновали приемную и подались в неизвестном направлении. Я кинулся к Карлу, но Ри цепко удержала меня.

— Нехорошо. Сейчас обеденный перерыв, и беспокоить господина Карла не следует.

Спускаюсь в бар, занимаю очередь к стойке. Набежало столько народу — тесно стоять. Обходительной барменши, у которой я брал сэндвичи, нет. Должно быть, другая смена. Все молчат, друг на друга не смотрят. Мало-помалу толпа редеет, и обед я получаю в самом конце перерыва — около двух. Почти не пережевывая, проглатываю первое и второе и лечу на третий этаж. Успеваю ровно к двум.

Следом за мной, уставившись в потолок, проследовал в свой кабинет Карл.

— Можно? — спрашиваю у Ри.

— Господин Карл сам вызовет, — последовал сухой ответ.

Сижу, жду, слушаю, как сладко отвечает на телефонные звонки Ри. Чистейший мед!

Мое настроение испортилось вконец, когда вдруг к Карлу прошествовала очередная делегация — группа высоких военных чинов. Опять совещание!

Через полтора часа генералы ушли, и Карл радушно принимал некоего представителя делового мира с десятком угодливых сопровождающих. Потом приехал еще один — чрезмерно толстый и высокомерный. С ним Карл провел остаток дня. Гость вышел ровно в шесть и провожать себя не позволил. Карл знал себе цену и настаивать не стал.

— А, Чек! Наконец-то ты появился, — увидев меня, сказал Карл. — Поздненько однако. Рабочий день кончился. Ну ладно, для тебя сделаю исключение. Мне нужно посетить спортклуб, я обещал. Вернусь — поговорим.

— Хорошо, господин Карл.

Удалялся Карл размеренно, с высоко поднятой головой; было в его величественной осанке что-то несерьезное — его пряди-кудельки забавно прыгали на узких плечах.

Вслед за Карлом выпорхнула Ри, и на меня накатилась густая парфюмерная волна. Закрыв глаза, я помечтал о неведомых райских кущах и вернулся в суровую действительность.

В приемной просидел больше часа. Хорошо, что Ри оставила несколько иллюстрированных журналов. Стал их просматривать.

Заверещал телефон. Неуверенно снял трубку — имею ли право? Слушаю, молчу. Голос Карла произнес:

— Это ты, Чек?

— Я, господин Карл.

— Загляни-ка ко мне.

— Хорошо, господин Карл.

Ничего не понимаю! Карл вышел, но в кабинет не возвращался… А впрочем, что удивительного? Есть, видимо, еще двери.

Несравненный богач, могущественный деятель, казалось, дремал за столом. И только пальцы размеренно постукивали по зеркалу дерева, свидетельствуя о том, что Карл далек от сонного состояния, — он размышлял, строил планы, изобретал… Хищная пасть, раскрываясь, жадно ждала добычи…

Я в нерешительности остановился около стола, ожидая неприятного разговора, а может быть, и разноса.

Карл начал тихо, почти шепотом, и не открывая глаз:

— Устал я, Чек, зверски устал. А тут еще разбирайся с твоими причудами. Я полагал, ты более понятлив, схватываешь, так сказать, на лету. Неужели я ошибся? — Карл открыл глаза и уставился на меня. — Разве непонятно, что ты не сотрудник рядового учреждения, а представитель особой фирмы? Я, если ты помнишь, посвятил тебя во многие секреты, некоторые из них оборонного значения. Тебя без особого сопровождения выпускать нельзя, а я доверяю — иди на все четыре стороны. Получай деньги, особняк, все условия для сытой, нормальной жизни. Оказывается, ты этого не уловил. Иначе чем объяснить целый каскад вопиющих нарушений! Начиная с того, что завел разговор с барменшей о своих служебных делах, подвел ее к нарушению инструкции. Она не должна была объяснять, как открываются и закрываются двери в это, подчеркиваю, закрытого типа учреждение! Но проступок совершен, и виновный наказан — барменша отныне у нас не работает. Далее. Как ты грубо себя вел в офисе-двенадцать. Бо долго не мог прийти в себя от твоей нетактичности. И это бы ладно. Невзирая на запрет, ты стал трогать в библиотеке стратегически важное оборудование, чем вызвал переполох в центральном штабе… Если ты помнишь, вмешался я и спас тебя от неминуемых экзекуций. Да и вообще, я смотрю, ты озорник! Отключаешь телефоны, дурачишь спецнаблюдателей, призванных тебя же охранять. А сегодняшний прогул? Таких инцидентов не случалось давненько.

— Ровно в девять я был…

— У меня ровно в девять не был.

— Да, но…

— Оправданий не нужно. Мои распоряжения следует выполнять беспрекословно.

— Хорошо, господин Карл.

Телефонный звонок. Карл небрежным движением подхватывает трубку.

— Хэлло!.. А, господин сенатор! Да, да, уже скоро. Армия в боевой готовности. Нет, не все акции проданы. Кое-что осталось, и довольно любопытное. Нужно встретиться? Завтра? Ну что же, жду.

Спесь с бледного лица Карла схлынула, он заметно смягчился. Взгляд повелителя устремился на меня.

— Теперь рассказывай. Что прочитал, что особенно понравилось.

— «Ползли вдоль берега туманы, и громко блеяли бараны», — продекламировал я.

— У тебя хорошая память, — оживился Карл. — Похвально. А еще?

— Осушить мокрую чернильную поверхность лучше всего промокательной бумагой.

— Вижу — читал!

— Есть предложение, господин Карл.

— Уже и предложение? Давай.

— Не лучше ли статьи по делопроизводству издать отдельно, и статьи по техническим изысканиям — отдельно. Дело в том, что слишком много времени уходит на предварительный отбор материала. А ведь за эти часы можно с пользой прочитать несколько полезнейших советов — о резиновых штампах, нарукавниках и так далее.

— Мысль зрелая. Я давно об этом подумывал. Возможно, так и сделаю. Вот-вот, давай, проявляйся понемногу!

Мы вернулись к столу. Карл вымолвил:

— Делу время, потехе час. Тебе задание… Кстати, рекомендую записывать. Послезавтра в пятнадцать ноль-ноль важное заседание. Список тех, кому надлежит явиться, в офисе-четыре, под стеклом. Позвонить и пригласить. Повестка дня: финансовые и военные вопросы, а также выдвижение очередных работ на премию имени Людовика Крома. Стенографистки запишут первую, скучную для тебя часть, ну а вторую — я поручаю зафиксировать тебе, вопросы есть?

— Все понятно, господин Карл.

— Да? — удивился Карл. — Так уж все и понятно? И кого будут выдвигать? И что это за премия — имени Людовика Крома?

— Я не решился, господин Карл…

— Непонятная стеснительность. Такие вещи нужно знать!.. Впрочем, о премии ты наверняка слышал, лауреаты уже есть. Правда, из мира науки. Я и подумал: а почему бы не вручить эту премию писателю? Мне, например. Это же интересно, подхлестнет вдохновение, разбудит новые творческие силы! А то ведь скука одолевает, пропадает желание писать…

Я согласно кивнул, и Карл увлеченно продолжил:

— Кроме того, Чек, мы все деловые люди, и финансовые интересы для нас превыше всего. И если подвернулся случай увеличить капитал, не буду же я отказываться! Сумма довольно кругленькая, и получить ее будет приятно. Вот только брат покойного Людовика Крома забеспокоится — как же, семейные накопления оскудеют! Но на то мы и власть, и дипломаты, и все, что угодно, чтобы такие пустяки легко обходить. Ну, а теперь записывай.

Я раскрыл блокнот и приготовил авторучку.

— Пиши. Задание. Подготовить для меня небольшое вступительное и заключительное слово. Образцы — в моих сочинениях. Обычно я пишу сам, но сейчас крайне некогда. Все. Больше вопросов нет?

— Нет, господин Карл, — вздохнул я.

— Отлично. Зато у меня есть вопрос, на сегодня последний. Что за человека ты подобрал вчера?

Этого я в общем-то ждал, и все же слегка растерялся.

— Человек как человек…

— Чем занимается?

— По специальности — историк… — Я понял, что сболтнул лишнее. Нельзя давать сведений о Робе!

— Историк? Вот как? — изумился Карл. — Сколько же ему лет?

— Я думаю… лет сорок.

— Врешь. У меня историки до сорока не живут.

— Не знаю, мне так показалось.

— Звать-то как?

— Боб. Но он сказал, что имя не настоящее.

— Значит, скрывается! — заволновался Карл. — Ух, как интересно! В моих владениях гуляет сорокалетний историк!.. Сейчас проверим.

Карл где-то под столом нажал кнопку и сказал:

— Картотеку.

— Картотека слушает, господин Карл, — ответил бодрый мужской голос.

— Сообщаю данные: имя — Боб, возраст — сорок, специальность — историк.

Ответ был почти мгновенный.

— Таковой не числится.

— Так я и знал! — вскочил Карл; мне тоже пришлось подняться. — Вывод один: в город забрел новый историк!

— Господин Карл, разрешите спросить.

— Спрашивай.

Карл небрежно плюхнулся в кресло, сел и я.

— В ваших трудах встречаются весьма любопытные статьи о картотеке… Неужели все жители?..

— Все до одного! Даже кошки и собаки, — засмеялся Карл.

— У меня была девушка, господин Карл…

— Романтическая история? Любопытно.

— Хотел бы знать, где она сейчас.

— Имя?

— Элен.

— Возраст?

— Двадцать пять.

— Специальность?

— Французский язык.

Карл сообщил данные в картотеку и получил ответ: Элен — супруга Крома, известного финансиста. Проживает по авеню Карла Великого, двадцать.

— Вот так совпадение! — воскликнул Карл. — Брат покойного Людовика Крома!

Карл зорко следил за выражением моего лица, конечно же, он заметил волнение и усмехнулся.

— Я рад за твою подругу. Она в прекрасной семье, живет припеваючи. Господин Кром весьма достойный муж, и огорчать его напоминанием о приятном для вас прошлом не стоит… Впрочем, могу и познакомить!

— Спасибо, господин Карл.

Опять телефон, и Карл кому-то объясняет:

— Да, да, заказ выгодный. Только прошу не задерживать новые ракеты!.. Да, знаю. О дополнительном финансировании подумаем… Представьте обоснование, мы изучим… Благодарю. О'кей!

Бросив трубку, Карл сморщился и потер виски.

— Доработался до головной боли… Ты свободен.

— До свидания, господин Карл, — поспешил сказать я и немедленно покинул кабинет. На виду у Карла шаг сдерживал, но только миновал приемную — помчался по мягкой ковровой дорожке.

Улица встретила такой теменью — хоть глаз выколи. Потоптался на мостовой, пока не научился различать силуэты домов и деревьев, и подался в город. Найду магазин и куплю хлеба.

Было сыро и довольно холодно, но это мало меня беспокоило. Пиджак вполне сносно защищал от несильного, но пронизывающего ветра. Я думал о другом. О том, как я подвел ни в чем не повинного человека. Но разве бы я стал выспрашивать у этой несчастной женщины такую чепуху, как выйти из здания, если бы знал о последствиях! У нее, видимо, семья, дети, а я лишил ее хорошей работы, приличного заработка… Не забудь, Человек, сказал я себе, при случае исправить ошибку. И вообще, научись держать язык за зубами!.. Вспомнил, как я едва не выдал Роба, и расстроился вконец…

До первой большой освещенной улицы добирался довольно долго. Я и не предполагал, что учреждение Карла находится от центра так далеко. Здесь ослепительно сверкали огни реклам, урчали моторы и, словно змеи, шуршали шины автомобилей. Прохожих немного, но все же улица была шумной и оживленной.

На углу мрачного небоскреба заметил указатель: «Авеню Карла Великого, 16». Вот так открытие! Значит, неподалеку живет Элен… не удержался, дошел до особняка, принадлежащего господину Крому. Пятиэтажный особняк значительно отступил от проезжей части, спрятался в тени. Два тусклых фонаря уныло освещали подъезд, в окнах — ни огонька…

Попалась булочная. Купил свежего белого хлеба, сладких сухарей и пачку сахару. Можно возвращаться.

На обратном пути разглядывал улицу с удвоенным интересом, старался обнаружить хоть что-нибудь знакомое. Нет, все неизвестное, чужое, все видел в первый раз… Опять зашевелилась тревога. Как я очутился в этом городе? Что потерял здесь? Что привело меня к господину Карлу?.. Подсознание убаюкивало: не думай об этом, не надо… Но я не хотел неведения, не хотел нелепых догадок, я хотел объяснения…

Впереди меня неторопливо шла пожилая женщина. Вдруг она пошатнулась и, удерживая равновесие, потянулась рукой к стене. Бросился на помощь, поддержал.

— Что с вами? — участливо спросил я.

— Пройдет, — слабым голосом ответила женщина. — Это от голода…

Я рассчитал: на ужин и завтрак мне хватит двух булочек. А каравай хлеба можно отдать.

— Возьмите, — я извлек из увесистого свертка душистый, подрумяненный хлебный круг. — Да, да, это вам. Ешьте на здоровье.

Женщина растерялась. Она смотрела на меня и не знала, что сказать.

— А вам самому? — наконец произнесла она.

— У меня есть.

— Спасибо, сынок, — из глаз женщины покатились дрожащие хрусталики слез. Я уж думала, добрые люди перевелись…

Иду дальше. Навстречу девушка, совсем юная, жалобно как-то глядит, проникновенно.

— Дайте хоть что-нибудь! — с отчаянием просит она.

Достаю деньги — все, что есть. Оставляю одну купюру на всякий случай.

— Берите.

Девушка обомлела.

— Это мне?

— Вам. Купите что-нибудь поесть.

— Куда же вы! Зайдите к нам, хоть на минутку!

Насилу убедил девушку, что у меня срочная работа, я опаздываю. Она приотстала, провожая долгим благодарным взглядом.

Перед тем как свернуть в темные закоулки, я вложил в шляпу старику последнюю купюру и уже не останавливался до самого дома.

Только через порог — телефонным звонком встречает Карл.

— Где тебя черт носит? — зло засипел он.

— Покупал хлеб, — спокойно ответил я.

— И раздавал деньги, которые не заработал!

— Люди же голодные, — рассердился я.

— Ладно, потом потолкуем. Советую заняться моим поручением. Завтра будет некогда.

— Я устал, господин Карл.

— Весь день ничего не делал — и устал! Придется за прогул вычесть.

— Хорошо, постараюсь написать…

— Черт-те что! — возмутился Карл. — Торгуемся, как на базаре! — И бросил трубку.

Делать нечего. Быстренько съел булочку, запил водой и засел за выступление. «Многоуважаемые дамы и господа! — с ходу начал я. — Не так часто случаются события столь величайшей важности, ради которого мы сегодня собрались…» Так и пошло — без сучка и задоринки. На едином дыхании закончил вступительное слово и перешел к заключительному. «Многоуважаемые дамы и господа! Не могу не поделиться чувствами, которые меня охватили, когда я слушал ваши искренние выступления, содержащие высокую оценку моих скромных трудов…»

Неожиданно возник смысловой затор. Если я в целом ориентировался в литературном творчестве Карла Великого, то о составе участников обсуждения не имел ни малейшего представления. Пришлось искать обходные пути и говорить на отвлеченные темы. Но в общем получилось неплохо — на уровне опубликованных сочинений Карла.

Зная о том, что Карл за мной наблюдает, я решил немного порезвиться. Одной рукой подхватил написанный текст, другой — обхватил спинку кресла и громко, растягивая слова с эмоциональным придыханием, стал читать. Закончив декламацию, похвалил себя и немедленно разъединил телефон.

Приготовил постель ко сну и выключил свет. Теперь мне никто не помешает.

Сразу уснуть не удалось. Тесно обступили впечатления дня и замелькали бестолковые, разрозненные мысли. Казалось, из парка доносились тонкие жалобные звуки — то ли деревья стонали, то ли печалился ветер. Все ниже, ниже опускались тучи, и вдруг густо посыпались дрожащие капельки. Щедро растекались темные лужи, и под ними угадывалась немыслимая глубина. Некто согбенный и худой изо всех сил черпал войлочной шляпой скопившуюся влагу, но она не убывала.

Среди ночи я проснулся — послышалось змеиное шуршание автомобильных шин… Это шелестели деревья — видно, ветер усилился и вовсю трепал их полуоблетевшие кроны.

Уснуть долго не мог. Вспомнилась та девушка на улице, доведенная нищетой до отчаяния…

Кое-как, в полудреме, дотянул до утра. Голова гудела, и я вынес Карлу благодарность — хорошо, что заставил потрудиться вечером. Сейчас не написал бы и двух слов…

Спешу на службу. Прямиком — в комнату номер четыре. Изучаю на письменном столе под стеклом внушительный список тех, кого я должен пригласить на завтрашнее совещание. Ни много ни мало — пятьдесят человек! Успеть бы. Потянулся за телефонной трубкой, и тут звонок.

— Слушаю, господин Карл.

— Выступления готовы?

— Разумеется, господин Карл.

— Зайди.

В приемной поздоровался с очаровательной секретаршей Карла и, ничего ей не объясняя, вошел в кабинет шефа.

Карл молча протянул руку за выступлениями, небрежно взял исписанные листки, положил перед собой, но глаза не опустил — их выражение не обещало ничего хорошего.

— Безобразничаешь? — выкрикнул он. — Что за фокусы с телефоном?

— Мне ведь нужно отдыхать.

— Отдыхать? — затрясся от негодования Карл. — Сначала научись работать! Мы не в бирюльки играем, а несем важную государственную службу! Еще одно самовольство — и я приму самые строгие меры. Уму непостижимо — беготня по коридорам, самовольный выход в город, разбазаривание денег…

— И в город нельзя? — искренне удивился я.

— С такими замашками — нельзя! — вскочил Карл. — Ты хочешь всех накормить? С твоими-то возможностями! — Он взял себя в руки, сел и нетерпеливо стал внушать: — Пойми, твоя благотворительность ровным счетом ничего не стоит. На много ли хватит этой мелочи? Завтра два-три счастливчика, которых ты облагодетельствовал, будут голодными опять и опять пойдут попрошайничать.

— А нельзя ли обеспечить хлебом всех?

— Всех — нельзя. А тех, кто работает, кормим. Ты же отлично знаешь, какая у нас справедливая социальная система. Изучал небось, как расправлялись с непослушными рабами в древнем Риме? У нас же свободное предпринимательство! Свободно живи и свободно развивайся, никаких экзекуций… Мы кормим, даем работу, заботимся о народном благе… А насчет «всем хлеба» — ты наслушался вредных идей. Не историк ли научил?

— Какой историк?

— Тот самый.

— А, я уже забыл.

— Не хитри, Чек. Много ли он высказывал подобных мыслей?

— Ни слова. Я только одно заметил…

— Что? — насторожился Карл.

— Он испугался, когда увидел мой пропуск.

— Ты показывал пропуск?

— Да, агенту, или как его там, а этот человек сидел рядом.

— Когда вы договорились встретиться?

— С агентом?

— Не дури.

— С историком — не договаривались. Он увидел пропуск и сразу замкнулся.

— Тогда, по логике вещей, он не должен был идти за тобой.

— Почему? Его мучил голод, он только и говорил об этом…

— А что же вы делали, когда я… его выставил?

— Кормил сэндвичами…

— Это на тебя похоже… Он сказал, что придет еще?

— Ничего не сказал. Сразу ушел.

— Просьба, Чек. Если историк появится, позвони.

— Появится — увидите сами, — усмехнулся я.

— И все же, — твердо сказал Карл. — Я люблю убеждаться в лояльности подчиненных. Теперь, Чек, за дело.

Карл придвинул к себе тексты выступлений и подпрыгнул, как ужаленный.

— Что ты принес? — заорал он.

— То, что вы просили.

— Я просил не в таком виде!

— А в каком?

— Дурачка из себя не строй. Я читаю только с машинки!

Я молча поднял со стола исписанные листки и вышел из кабинета.

Тайпинг-офис находился рядом, в соседнем кабинете. Машинки бешено стрекотали.

— Доброе утро, — приветствовал я девушек.

— Что у вас? — обернулась одна из них.

— Господин Карл просил срочно напечатать.

— Положите в зеленую папку.

— Когда будет готово?

— Позвоню.

Пока вкладывал в папку тексты карловских выступлений, прочитал рядом с машинкой два заголовка: «Воздействие удачно подобранных звуковых сочетаний на эмоциональный настрой индивидуума» и «О практике изучения настроений»… Неужели на каждой машинке статьи Карла? Когда он успевает писать?

Вернулся в офис-четыре. Звонок.

— Где выступления? — гневно вопрошает Карл.

— На машинке.

— Что за фокусы! Немедленно представить!

Бегу в тайпинг-офис, жду, пока девушки напечатают.

Опять спешу к Карлу. Он встретил меня злым, испепеляющим взглядом. Я положил перед ним листки. Карл ровным, назидательным голосом укорил:

— Не умеешь работать, Чек. Не умеешь находить контакты. Иди. Понадобишься — вызову.

В приемной я подошел к Ри, обратился с просьбой:

— Пожалуйста, одолжите сколько-нибудь денег…

Ри фыркнула, побагровела.

— Нашли время для займов. Не мешайте работать.

Я не сдержался и сказал Ри:

— О вас я думал лучше.

Не знаю, как она отреагировала — даже смотреть на нее не стал, отправился в свой офис-четыре. Сел за стол, поднял телефонную трубку. Пора заняться оповещением. Все-таки приглашенных немало — пятьдесят человек!

Набираю первый по списку номер. К телефону долго не подходят. Наконец, захрипел недовольный голос:

— Да, кому я понадобился?

— Это вы, господин Фикс?

— Ну я, а что случилось?

— Я звоню по поручению господина Карла. Завтра в пятнадцать ноль-ноль важное заседание.

— Опять?.. — возмутился было господин Фикс, но взял себя в руки. — Хорошо. Передайте господину Карлу — буду обязательно.

Я пометил на контрольном листке: «г. Фикс — оповещен».

Набираю следующий номер.

— Алло, девушка, нельзя ли пригласить к телефону госпожу Нетке?

— Кого-кого? — переспросил озорной голосок.

— Госпожу Нетке. Я звоню по поручению господина Карла…

Голосок засмеялся и, тонко прокашлявшись, сообщил:

— Госпожа Нетке сейчас подойдет. Только не опускайте трубку!

Минут десять я напряженно вслушивался в неясные дребезжащие звуки. То смех прорывался, то возбужденная речь, то шаги…

— Вы ждете? — сдерживая смех, спросил голосок.

— Жду. У меня мало времени…

— Вы, наверное, круглый идиот! — невидимым острием пронзил меня голосок, и частые гудки завершили наш разговор. В контрольном листке рядом с фамилией Нетке ставлю жирный вопрос.

В длинном ряду фамилий вдруг увидел: Кром! И как я просмотрел! Не раздумывая, набираю номер.

— Слушаю, — ответил надтреснутый старческий голос.

— Мне бы господина Крома.

— Кто спрашивает?

— Сотрудник господина Карла. Завтра в пятнадцать ноль-ноль совещание. Передайте, пожалуйста, господину Крому…

— Странное поручение. Передать самому себе? Ну, знаете…

— Извините, господин Кром. Повестка дня важная и интересная. Военные и финансовые вопросы. А также выдвижение на премию литературных работ господина Карла…

— Вот как? Выдвижение на премию? Любопытно… Так во сколько, говорите?

— Завтра в пятнадцать ноль-ноль.

Отбойные гудки. С удовлетворением занес в контрольный листок плюс.

Решил не перескакивать через фамилии, звонить всем подряд.

— Господин Брзо?

— Ну, Брзо, — ответил бас. — А ты кто такой?

— Сотрудник господина Карла. Завтра…

— Меня не интересует — что завтра. И я прекрасно знаю и люблю господина Карла. Я спрашиваю: кто ты такой? Тунеядец? Нищий? Проходимец? Какая беспрецедентная наглость! Мокрица хочет, чтобы я с ней разговаривал!.. Передай господину Карлу — приду.

Едва закончился неприятный разговор с господином Брзо, вызывает Карл.

— Что ты тут настряпал? — с ходу обрушился он на меня. — Разве это выступление? Сочинение дебильного младенца! Нет, ты только послушай! — Карл, скривившись, нарочито громко прочитал: «Многоуважаемые дамы и господа!» Откуда, я спрашиваю, эти перлы?

— Из ваших сочинений.

— Когда я говорю, — вскипел Карл, — все молчат! Нет, ты не хочешь быть внимательным, не хочешь по-настоящему сосредоточиться на простом поручении. Если бы ты изучил состав приглашенных, не написал бы «многоуважаемые дамы»!

Задать бы вопрос, уточнить явную нелепицу, но я молчу, сдерживаю себя говорить сейчас бесполезно.

— В выступлении сплошные повторы! — возбужденно продолжает Карл. — Уж если ты написал в одном месте «многоуважаемые», то в другом будь любезен найти синоним. Есть, например, прекрасное обращение «досточтимые»! Забирай свои поделки и действуй. Жду новый, по-настоящему умный, полноценный текст.

Опять я в офисе-четыре за столом. Еще раз просмотрел список участников совещания, но так и не понял карловского протеста против обращения к дамам: в стройном ряду высоких представителей значились три важные особы…

Новый текст, естественно, начал с поправкой: «Многоуважаемые господа!» Написал еще две строчки и выдохся… Тут же звонок Карла:

— Где мои выступления?

— Я только начал.

— Ну и головотяпство! — воскликнул Карл, и в трубке часто запиликало.

Через пять минут новый звонок:

— Я жду!

— Заканчиваю вступительное слово…

Карл возмущенно засопел, но комментариев не последовало.

Отнес в тайпинг-офис первое выступление и сразу же принялся за второе. Взглянул на часы. Ого, скоро перерыв.

Дверь в офис-двенадцать была закрыта. Толкнул — она неслышно отворилась, и клерки, застигнутые врасплох, мгновенно перевернули исписанные листки бумаги и вопросительно уставились на меня. Только Бо, увлеченный работой, не заметил моего прихода и продолжал строчить… Я легко прочитал крупно выведенный заголовок на первой странице: «О роли письменных принадлежностей в передовом делопроизводстве».

Бо, наконец, очнулся, растерянно огляделся по сторонам и понял, что переворачивать страницу поздно. Он густо покраснел и вытянулся передо мной.

— Добрый день, господа, — сказал я. — Не найдется ли у кого-нибудь немного денег взаймы?

Бо-Э-Ни удивленно переглянулись.

— Мы с собой не носим, — объяснил Бо.

На его столе мелодично запел телефонный аппарат. Бо снял трубку и пригнулся еще ниже.

— Слушаю, господин Карл… Хорошо, господин Карл.

Бо опустил трубку, красиво выпрямился и произнес:

— Вас ждет господин Карл.

— Спасибо, — усмехнулся я и, прежде чем покинуть офис-двенадцать, сказал испуганному Бо: — Вы, оказывается, и скупец великий! Нехорошо.

К Карлу не пошел. Бесполезно — ведь второе выступление не готово. Карл, видимо, набрался терпения и долго не звонил — я успел слепить довольно приличное обращение к господам и закинул в тайпинг-офис.

Снова Карл. Немедленно требует выступления.

Объясняю:

— Тексты на машинке.

— Ускорить! Сколько можно тянуть!

Нет, в тайпинг-офис я не пошел. Это я сделаю позже, когда работа будет выполнена. Весь перерыв просидел за телефоном, можно сказать, наслаждался: тихо, спокойно, никто не дергает. Но результативность оповещения была незначительной — дозвониться удалось лишь до четырех приглашенных.

Ровно без пяти два отправился в бар — авось удастся пообедать в долг. Все разойдутся, и никто не услышит моей просьбы…

Расчет был правильным — в баре ни души. Усатый молодой человек, по ту сторону стойки, вежливо спросил:

— Будете обедать?

— Если можно — в долг.

Молодой человек взглянул на меня, зашелестел бумагой, как бы невзначай положил передо мной небольшой сверток, кивнул на него и грозно вымолвил:

— В долг не отпускаем.

— Жаль…

Я старался хоть выражением глаз выразить благодарность, но молодой человек отвернулся и принялся усердно протирать бокалы.

Где бы теперь присесть, чтобы никто не увидел?

На лестнице на меня набросилась Ри:

— Где вы ходите? Господин Карл с ног сбился, ищет вас! — Ри смерила меня с ног до головы уничтожающим взглядом и стала грациозно подниматься по ступенькам.

Карл, увидев меня, брезгливо бросил на стол отпечатанные выступления.

— Не годится! — выкрикнул он. — Хочешь опозорить меня перед уважаемыми господами?

— Лучше не могу, — вздохнул я.

— Можешь. Если постараешься. А ты не старался и намолол черт-те что, — уже более мирно произнес он. — Даю два часа. Но чтобы комар носа не подточил!

Через два часа занес Карлу новые варианты. Карл молча прочитал и опять швырнул листки на стол. Они спланировали на стекло печальными белыми голубями.

— Совсем не годится! — развел руками Карл. — Даю еще два часа. Не справишься — пеняй на себя.

Нет, я не собирался заниматься пустым словотворчеством в третий раз. Будь что будет. Меня тошнило от приторного набора словес, смысловых уверток. Голова звенела, как колокол… Лучше продолжать оповещение.

Телефон затрезвонил в половине шестого.

— Как дела? — участливо спросил Карл.

— Нормально, — ответил я. — Несу на машинку.

— Будет готово — зайди.

В первом, забракованном варианте вымарал слово «дамы», вместо «многоуважаемые» вписал «досточтимые» и отнес в тайпинг-офис.

— В шесть ноль-ноль, — сказал я, — должно быть готово.

На этот раз Карлу понравилось все — от начала до конца.

— Совсем другое дело! — удовлетворенно воскликнул он. — Оказывается, умеешь работать. Поздравляю.

— Спасибо, господин Карл.

— А что с оповещением?

— Удалось предупредить шестерых. Господин Фикс просил передать — будет обязательно. Господин Брзо — тоже. Но вначале меня обругал.

— А, старый брюзга. Шумит, да бестолку. Когда-то он был моим начальником, вот уж бушевал! Но видишь ли, Чек, времена меняются. Теперь этого Брзо я могу раздавить, как букашку. Кому еще звонил?

— Госпожа Нетке к телефону не подошла…

— Что? Да ты в своем уме? Госпожа Нетке уже двадцать лет как похоронена!

— Но она в списках…

— В качестве почетного члена!.. Неужели и другим… м-м-м… дамам звонил? — о усмешкой спросил Карл.

— Да, но трубку не берут.

— Естественно. Они тоже почетные члены… Да, Чек, с тобой хватишь позора. Весь город завтра будет хохотать. Не над тобой, Чек, надо мной. А надо мной смеяться нельзя. Надеюсь, ты уяснил это.

Карл придавил, как клопа, красную кнопку рядом с телефонным аппаратом, и появилась Ри.

— Пожалуйста, Ри, помоги Чеку оповестить наших многоуважаемых представителей. Чек предупредил кое-кого, но маловато. — Ри с ненавистью взглянула на меня. — Я понимаю, рабочий день закончился. Но что делать! Срывать совещание из-за нерадивых служащих не могу. Не теряйте времени, за работу!

Ри откровенно меня ненавидела. А я старался на ее колкие взгляды не реагировать. Ведь можно девушку понять. Если бы не я, она бы давно отдыхала…

Из глубин своего стола Ри извлекла список с фамилиями и телефонами. В отличие от списка, которым руководствовался я, здесь на полях были пометки: «ум. поч.» (умерший почетный член), «бол.» (болен), «не б.» (не беспокоить). Умершие почетные члены занимали добрую половину состава. Пятеро — больные. Десятерых не беспокоить. Сколько ненужных звонков!

Ри заметно подобрела, увидев, что звонить нужно лишь четверым. Пока она сообщала им о завтрашнем совещании, я наблюдал за девушкой, удивляясь ее умению так виртуозно и музыкально говорить — не слова, а соловьиные трели!..

Сладкие рулады быстро отзвучали, и я сказал Ри:

— В вас можно было бы влюбиться. Если бы…

— Если бы?.. — равнодушно подхватила Ри.

— Если бы в вас было больше доброты и… душевного тепла.

— Это еще зачем? — удивилась Ри и иронично меня оглядела. Ее туфельки быстро заскользили по коридорным коврам, — отправился домой и я.

Ну и денек был сегодня — еле выдержал!

Заметил первую звездочку — она пряталась за облетевшими ветвями высоченного тополя. Так же прячется Роб где-то на безлюдных улицах города… Придет ли он ко мне? Состоится ли новая задушевная встреча?

До самого дома наблюдал за этой симпатичной звездочкой. Из-за черной решетки ветвей она вырвалась вдруг на простор и радостно засияла. На душе стало хорошо, и я поверил, что Роб обязательно придет и, возможно, встретится со своей потерянной любовью… Но правильно ли поступаю я, выискивая тропы в мир ушедшего и невозможного, пытаясь воскресить былые чувства? Не знаю. Мне хотелось, чтобы Роб был счастлив…

Весь вечер я ждал Роба, слонялся бесцельно по комнатам, даже заглянул, стараясь убить время, в сочинения Карла Великого. Роб не появился.

Карл, как ни странно, не потревожил меня ни разу. Зато ночью я вскакивал несколько раз — чудились телефонные звонки и тягучий раздраженный голос…

Новый день начался с небольшого совещания у Карла. Он поручил мне и Ри подготовить зал, припасти карандаши и бумагу, пригласить на заседание клерков из офиса-двенадцать. Мне дал задание: подготовить на самой хорошей бумаге тексты выступлений.

И началась беготня. Офис-четыре — тайпинг-офис — кабинет Карла.

Не самой лучшей оказалась бумага… Слишком узкие поля с левой стороны текста… Обращение напечатано мелким шрифтом… Нужна запятая, не точка…

Каждый раз находились недоделки. К обеденному перерыву, наконец, горячка схлынула. Карл, взглянув на последний машинописный вариант, махнул рукой:

— Придется обойтись этой бумажонкой.

Перерыв принес тишину и покой. Сотрудники торопливо спустились вниз, а я закрылся в своем офисе-четыре. Денег не было, и рассчитывать на обед не приходилось.

Ближе к двум я подумал: а не попросить ли взаймы еще раз? Попробую, попытка не пытка.

Усатый молодой человек за стойкой опять спросил:

— Будете обедать?

— С удовольствием, — вздохнул я. — Только в долг.

— В долг не обслуживаем, — ответил молодой человек и зашуршал бумагой. В этот раз он не отвернулся, изучающе посмотрел на меня. Я поблагодарил его глазами и был искренне рад: даже в этом, насквозь казенном учреждении есть отзывчивые люди…

Пообедать, однако, не удалось. Опять навстречу спускалась Ри и негодовала:

— Господин Карл ищет вас целый час!

Вхожу в кабинет к Карлу.

— Где выступления! — закричал он.

— На вашем столе.

— Покажи!

— Были здесь…

— Скоро заседание, а ты!..

— Сейчас, господин Карл…

Несу в машбюро вторые экземпляры. Девушки начинают печатать. Вбегает Ри.

— Немедленно к господину Карлу!

— Скажите, сейчас.

Ри в ужасе округлила глаза и исчезла. Через минуту появилась опять.

— Вас зовет господин Карл.

— Но еще не готово! — возмутился я.

— Он сказал, выступления нашлись.

Девушки, которым я, наверное, в сотый раз навязал надоевшие тексты, выхватили то, что успели напечатать, и разорвали в клочки.

Около трех в приемной появился представительный, одетый с иголочки господин с двумя молодыми людьми. Карл встретил его сдержанно, но достаточно любезно и пригласил в кабинет.

— Нефтяной король, — с гордостью сообщила мне Ри.

Вскоре пришел еще один босс, тоже с сопровождением, и Ри успела шепнуть:

— Автомобильный король!

Стали заходить еще, еще — один представительней другого. Ри учтиво провожала их в апартаменты Карла, сообщать о них уже не было времени.

Появились высшие военные чины с адъютантами и советниками, и Карл пригласил собравшихся в зал.

В зале я сел на специально отведенное для меня место — за крохотный столик сбоку. Еще один столик заняли две стенографистки. Ри на всякий случай была около меня и успела двумя-тремя словами охарактеризовать почти всех присутствующих.

Высокие представители расположились с двух сторон длинного стола, а карловские клерки сбились в робкую кучку в самом углу зала.

Карл произнес пышную речь. Пока он виртуозно, с большим подъемом читал вступительное слово, я с понятным любопытством приглядывался к вершителям судеб — государства, а может быть, и всей земли. Шутка ли сказать — фирма этого господина строит самолеты, этого — добывает нефть, этого — плавит руду… В сущности, я сейчас видел самых могущественнейших представителей делового мира. Тех, кто поддерживает Карла, и на кого опирается он сам. А ведь самые обыкновенные люди — старые и молодые, толстые и худые, лысые и с модной прической. Одинаковыми у них, пожалуй, были только глаза — цепкие, внимательные, беспокойные. Видят зорко, но прямо не смотрят — никогда не узнаешь, что замышляют руководящие ими мозговые центры… Но вот что поразило больше всего — руки! Если на зеркальном карловском столе проживали два чудовища, то здесь их паслось целое кровожадное стадо.

Начались выступления. По вопросу увеличения оборонной и наступательной мощи вооруженных сил Карл предоставил слово… министру обороны! Да, да, министр обороны тоже участвовал в этом важном заседании. Он резко встал, сверкнул белками глубоко посаженных глаз и стал вдохновенно говорить:

— Если у меня спросят, что я считаю самым главным, самым неотложным, самым престижным для всех нас, я, не задумываясь, отвечу: наше могущество, нашу способность нанести несокрушимый молниеносный удар или отразить коварный выпад противника!

Министр обороны, виртуозно оперируя цифрами, охарактеризовал состояние сухопутных, военно-морских и военно-воздушных сил. Картина получалась внушительная. Но выводы последовали неожиданные: слабость армии очевидна, мощь армии — далеко не мощь, а стало быть, нужно вооружаться и совершенствовать военную технику. Однако все упирается в деньги. Бюджет крайне недостаточно удовлетворяет военные потребности.

— Предвижу возражения! — вдруг возвысил голос министр. — Дескать, уже урезали статьи на социальные нужды, привлекали и другие источники. Но этого, господа, мало! Придется пошевелить мозгами и кое-что сократить еще. Пусть будет меньше больниц, меньше школ — по настоящему здоровые люди не болеют, а тот, кто хочет, получит знания и вне школы. Пусть будет меньше развлечений, меньше книг, но оставить армию без современного вооружения — просто немыслимо!

Министр обороны еще долго высказывался и сумел убедить участников заседания в том, что действительно необходимы дополнительные ассигнования и что следует сократить непроизводительные, малозначащие статьи бюджета.

Под бурные аплодисменты министр сел и поднялся его заместитель симпатичный генерал, увенчанный коротким ежиком седины. Военная форма так сверкала на нем, как будто он явился на бал-маскарад, а не на серьезную, деловую встречу.

Заместитель министра был краток, тем не менее его цифровые выкладки трудно было опровергнуть, и все единодушно согласились — да, быстрее нужно развертывать новейшую систему ракет, а значит, быстрее начинать их производство.

Дополнительных ассигнований потребовал и стальной король.

Забеспокоился министр космической безопасности и тоже назвал астрономическую цифру требуемой надбавки.

Почтенная публика зашумела: просят слова нефтяные компании, строители самолетов, танков, подводных лодок…

Карл вынужден был подняться.

— Уверяю вас, — авторитетно заявил он, — обиженных не будет. Но давайте наберемся терпения! Уже очень скоро я передам в ваши руки весь земной шар и космос — владейте и благодарите Карла Великого!

Деловой мир горячо зааплодировал. Карл скромно опустился в кресло и, дождавшись тишины, объявил:

— Заседание продолжается! Представитель химического концерна «Брук и K°» хочет поделиться с нами своим мнением.

Химический босс оказался совсем невзрачным — с белесыми бакенбардами и маленькими белесыми глазками. Немного смешон, но все сразу признали: дело свое он знал вдоль и поперек. Он рассказал о новых видах отравляющих веществ. Подумать только: количества почти никакого, а результат — просто фантастический!

Химический босс также попросил финансовой помощи.

— Разумеется, поможем, — бодро отозвался Карл и поднял руку, требуя полной тишины. — А теперь, господа, перед вами выступит лучший мой клерк. Он так просил меня об этом, так умолял, что я не мог отказать. Прошу, мистер Бо!

Бо выбрался из толпы, приблизился к Карлу и повернулся лицом в зал.

— Мы все знаем, — четко начал Бо, — что три года назад была учреждена премия имени Людовика Крома. Кстати, родной брат Людовика Крома, известный банкир, присутствует сегодня здесь, на этом важном заседании! — Бо устремил на господина Крома преданный взгляд и захлопал в ладоши. Карл поддержал его, и все в едином порыве зарукоплескали.

— Премия имени Людовика Крома, — продолжал Бо по знаку Карла, — уже вручена некоторым деятелям науки. Но этой величайшей награды не имеет ни один писатель! А ведь рядом с нами живет и создает бессмертные произведения талантливый литератор. Вы его хорошо знаете — это наш многоуважаемый господин Карл!

Бо зааплодировал, и его немедленно поддержали.

— Разрешите, господа, — продолжал Бо, — считать ваши аплодисменты одобрением кандидатуры господина Карла!

Овации смолкли, и поднялся Карл.

— Спасибо, господа, — произнес он растроганно. — Я не полагал, что мои скромные труды могут иметь столь большой общественный интерес! Спасибо, господин Кром, за доверие и поддержку! Считаю, что не стоит тратить драгоценное время на выступления и подсчет голосов. И так все ясно, дело за протоколом. Впрочем, будем демократичными до конца. Может быть, кто-то желает высказаться против? Пожалуйста!

Желающих не нашлось. Патетически прозвучало заключительное слово растроганного творца, и присутствующие дружно поднялись, чтобы выйти. Но прежде чем покинуть зал, каждый счел нужным лично поздравить господина Карла с присуждением премии. Образовалась внушительная очередь, которую замыкал господин Кром — высокий, сухой, почти лысый старик. Он терпеливо дождался радостной минуты, долго тряс Карлу руку, а потом что-то ему шепнул. Карл нашел глазами меня и поманил пальцем.

— Тот самый Чек, о котором я говорил, — вежливо сказал господину Крому Карл, кивнув на меня. И мне: — Многоуважаемый господин Кром.

— Оч-чень приятно, — сказал старик. Говорил он очень уж тихо.

— Значит, вы имеете честь быть знакомым с моей супругой?

— О, да, — бодро ответил я. — По колледжу.

— И вы, конечно, — господин Кром не спускал с меня ледяных глаз, — хотели бы с Элен увидеться?

— При случае неплохо бы.

— Сделайте одолжение! — восторженно прошуршал господин Кром. — Надеюсь, ваш шеф, — обратился он к Карлу, — отпустит вас на некоторое время?

— Прямо сейчас? — удивился Карл.

— Не люблю откладывать в долгий ящик. — Господин Кром уставился на меня и нетерпеливо переступал с ноги на ногу. — Ну, едем?

— Не могу вам отказать, — развел руками Карл. — Тем более в такой день. Но Чек непременно должен вернуться. У нас важные дела, протокол. Утром этот документ должен лежать у меня на столе.

Господин Кром заторопился к выходу. Я за ним. Карла сразу же окружили сотрудники, и на глазах Бо я заметил слезы умиления…

Легковая машина быстро доставила нас на улицу Карла Великого, двадцать. С тех пор, как мы покинули зал заседаний, господин Кром не произнес ни слова. Молча, в сопровождении угрюмого слуги, мы прошли в его пятиэтажный особняк.

В вестибюле господин Кром замешкался — куда же меня вести?

— Высоко подниматься не будем, — наконец решил он. — Для такого серьезного свидания сгодится и первый этаж…

Он свернул в коридор налево и плечом толкнул первую же дверь. Старуха, которая находилась здесь, от неожиданности вскрикнула и уронила на пол шитье кусок серой холстины. В руке остро сверкнула игла.

— Позови-ка, Элен, — распорядился господин Кром. — А сама погуляй. Да не вздумай сказать, что я не один.

— Слушаюсь… — испуганно произнесла старуха и неуклюже заторопилась из комнаты.

Господин Кром показал пальцем на обшарпанный стул.

— Садитесь!

Второй стул он собственноручно перенес от окна к столу, но не сел.

— Я, так и быть, постою, — усмехнулся он.

Комнату, в которой я оказался, судя по всему занимала прислуга. В углу неказисто топорщился ободранный шкаф, в который упиралась узкая железная кровать. Окно затемняла выцветшая занавеска. Все очень напоминало комнату во флигеле на моей «вилле». Кстати, и здесь на столе отсвечивала начищенными боками керосиновая лампа.

Молчание становилось все более тягостным. Господин Кром скрестил руки на груди и, то и дело хмыкая, терпеливо ждал.

Дверь, наконец, приоткрылась и женский голос спросил:

— Можно?..

— Что за блажь! — возвысил голос господин Кром. — В собственном доме спрашиваешь разрешение!

Вошла женщина, темноволосая, кареглазая, небольшого росточка. Черная шаль, наброшенная на плечи, подчеркивала на лице тени, и я вначале не мог определить ее возраст. Неужели передо мной — Элен?

— Садись, — проскрипел господин Кром.

Женщина послушно села.

— Узнаешь этого человека? — сипло спросил он.

— Нет, — покачала головой женщина.

— А он рвался увидеться с тобой, даже добился свидания!

Элен долгим добрым взглядом посмотрела на меня.

— Нет, не знаю, — вздохнула она.

— Вот как? — оторопел господин Кром. — Тогда как все это понять? — вопрос уже относился ко мне.

— Госпожа Элен, естественно, меня не помнит, — стал объяснять я. — Мы действительно ни разу не встречались. Но я дружил с коллегами госпожи Элен. Они с восторгом отзывались о ее лингвистических способностях. О, я до сих пор поддерживаю старые ученические связи. Ник постоянно мне пишет. С Робом, — я сделал паузу, — иногда вижусь. А Сюзи, на которой я чуть не женился, шлет мне поздравительные открытки…

Вижу — Элен уловила нужное имя, отбросила остальную шелуху. Она, похоже, обрадовалась нечаянной весточке и сказала:

— Что-то припоминаю… Возможно, и в самом деле я видела вас!

— Вынужден перед вами извиниться, — обратился я к господину Крому. — Этой встречи я не требовал. Просто сказал однажды господину Карлу, что знаю вашу супругу. Вот и все.

Господин Кром разочарованно прокашлялся.

— Ну что ж… надеюсь, вы остались довольны.

— Вполне, господин Кром.

— Только прошу об одном. Мы живем тихо, уединенно, никого не принимаем. Вы там встречайтесь, переписывайтесь, а нас уж оставьте в покое.

— Хорошо, господин Кром.

На этом свидание закончилось. Я боялся лишний раз взглянуть на Элен. И только прощаясь, имел возможность открыто прочитать в ее глазах благодарность.

Господин Кром любезно распорядился подвезти меня к месту службы на своем автомобиле, и я таким образом быстро достиг карловского кабинета.

Карл с нетерпением поджидал меня.

— Ну как? — сразу заинтересовался он. — Доволен встречей?

Я неопределенно пожал плечами.

— Знаю, — сказал Карл. — Разговора не получилось. Оно и понятно — в присутствии ревнивого, грозного супруга! Однако ловко ты выкрутился. Понаплел всяких друзей, прикинулся простачком… Большие артистические способности!

Я молчал, разглядывая сверкающие корешки многотомных сочинений. Карл, не дождавшись ответа, с чувством предложил:

— О друзьях своих ты еще расскажешь, притом подробно. А сейчас нужно прислушаться к советам господина Крома. Не следует врываться в мирную обитель и вносить переполох. Хочешь знать, чем закончилось твое любовное свидание? Изволь.

Карл опустил руку под стол. Что-то щелкнуло, и зазвучал натужный, с характерной сипотой голос господина Крома:

«…и тысяча самых искусных, самых сладких слов не поможет! Нет, я не могу забыть плотоядный блеск твоих бесстыжих глаз. Провалиться бы сквозь землю, только бы не знать позора!

— Не пойму, — послышался дрожащий голос Элен, — в чем я перед вами виновата? С этим молодым человеком, которого вы сами привели, у меня ничегошеньки не было! Ни встреч, ни свиданий, ну ничего, ничего!

— Откуси и выплюнь язык, извергающий ложь! — взвизгнул господин Кром. — И за какие грехи приходится терпеть страшное унижение!

— Очень вас прошу, оставьте подозрения. В конце концов пожалейте меня. Изо дня в день — одно и то же!

— Да, да, одно и то же. Но благородные действия мои всего лишь эхо твоих свершенных и несвершенных поступков…

— Нет, я не вынесу, уйду! До смерти надоело…

— Опять помышляешь не о том, чтобы смирить себя, а таишь в душе новую гадость. Уйти? Попробуй, посмотрим, что из этого выйдет.

— Не пугайте, господин Кром! Я вас не боюсь! И если задумаю уйти — меня никто не удержит.

— Хочу дать совет, — захихикал господин Кром. — Позови на помощь своего дружка! Вдвоем бежать сподручнее.

— И позвала бы, — с отчаянием ответила Элен. — Если бы знала, где искать…»

Карл торопливо выключил тайное устройство и с укоризной сказал:

— Видишь, Чек, что ты натворил. Этот случай, надеюсь, послужит тебе хорошим уроком. Теперь к делу. Закрывайся в своем кабинете — и за работу. Протокол! Я закрепил за тобой Ри, она проследит за перепечаткой. Написал страничку — передай. Так, конвейером, и пойдет. — Карл вдруг продекламировал: — А потом, знаешь сам, отдыхать по домам! — Он засмеялся, радуясь нечаянному экспромту.

Конвейер заработал. Я сочинял выступления, обогащая их примерами из литературной практики Карла Великого. Ри относила листки в тайпинг-офис и сразу же возвращалась.

— Ну, скоро еще?

За окном давно стемнело, и последнюю, двадцатую страницу, я отдал ей в десять минут одиннадцатого.

— Можете идти домой, — наконец сказала она, в последний раз окатив меня густым ароматом духов. — Протокол передам сама. Таково распоряжение.

Тем лучше! Кто-то заплакал бы, только не я!

Я торопливо сбежал по ступенькам вниз и почувствовал, как все во мне притупилось. Даже домой я не спешил.

Вдоль чугунной ограды парка проплыла знакомая шляпа. Давненько не было «хвоста»! А может быть, я просто не замечал?

Молодой неяркий месяц откровенно усмехался: «До какой жизни ты дошел, Человек! Разве это твое настоящее дело? Почему ты смирился, не протестуешь? А может быть, тебе нравится постыдное для человека звание холуя?»

Нет, не нравится звание холуя. Не нравится унижение. Да и многое другое не нравится. Я молчу не потому, что согласен, а потому, что не понимаю чего-то важного…

«Поймешь ли, — кривится месяц. — Вот погоди, загонит еще тебя Карл в стеклянную гробницу».

В какую-то секунду я ощутил себя на дне гигантской чернильницы… Мне захотелось что есть силы крикнуть: «Месяц, дружище, помоги! В этой темноте я задыхаюсь!..»

Месяц спрятался за верхушками деревьев, не желая со мной разговаривать. Что ж, он прав, с такими, как я, так и поступают…

Около моего дома опять мелькнула шляпа. Не слишком ли часто? Видимо, Карл, распорядился усилить наблюдение за Чеком. Но я, кажется, повода не давал…

Во дворе было хмуро, темно. Месяц скупо освещал лишь полоску земли перед крыльцом. В саду, как черные пантеры, настороженно лежали длинные тени. Дальше, в глубине сада, скопилась непроглядная темнота и по самую крышу затопила флигелек.

В дом пока не пойду, решил я. Наверняка телефонным звонком меня караулит Карл.

По дорожке направился в сад.

Домик, наконец, засветлел, смутные части его проступали все рельефней, и даже стал заметен матовый блеск черепицы. Темнота уползла под кусты, и я удивился: не так уж и темно, как виделось со стороны. Месяц, оказывается, сквозь ветви заглядывал и сюда, но не хотел светить ярко, приглядывался и прислушивался.

Я сразу заметил: дверь во флигелек была приоткрыта, металлическая ручка призывно блестела — не теряйся, входи! А что там делать — одному, в пустой комнате!

И вдруг голос Роба:

— Сколько можно ждать. Не топчись же у входа!

Поверить ли? Роб! Он включил лампочку, и приглушенный свет, как искусный скульптор, вылепил прекрасный портрет. Скулы и нос, кажется, еще больше заострились, подчеркивая устремленность и силу духа беспокойного молодого человека.

Мы крепко пожали друг другу руки. Я предложил:

— Поужинаем?

— С удовольствием, — согласился Роб.

Бармен и на этот раз завернул два бутерброда. Один я придвинул Робу, другой, не мешкая, с аппетитом надкусил. Только сейчас я почувствовал зверский голод.

В мгновенье ока бутерброды исчезли.

— К сожалению, в долг больше не дают.

— Знаю, что в долг, — сказал Роб. Увидев мое удивление, он объяснил: — Ты ведь раздал все до копейки. В городе до сих пор говорят: по улицам ходил какой-то человек, голодным и обездоленным вручал деньги. Я сразу понял: на такой поступок способен только ты.

— А ты, Роб?

— И я способен. И многие мои друзья. Мы делимся чем можем. Но карманы наши пустые. Способность нечем реализовать. Да и разве всех голодных накормишь?

— И Карл рассуждает так же! Хорошо, говорит он, сегодня ты его накормил, но завтра он опять будет голодным!

— Карл рассуждает правильно: типичная позиция собственника. И внешне наши рассуждения похожи. Однако существо вопроса мы понимаем по-разному. Карлу наплевать на человека, на его боли, страдания. Кормить просто так? Это дохода не приносит. Зачем тратиться впустую. А мы, я и мои товарищи, хотим накормить всех до одного, сделать так, чтобы голодных не было вообще. Чувствуешь разницу?

— Чувствую. И теоретически хорошо знаю. А в жизни… У меня такое ощущение, будто я забрел в этот уродливый мир случайно…

— Вполне может быть! — рассмеялся Роб. — По крайней мере, чудаков, раздающих на улице деньги, я не встречал.

— Роб, — сказал я виновато. — А я действительно чуть не выдал тебя.

— Вот как? — живо заинтересовался он.

— Да. Нечаянно ляпнул, что ты историк.

— А что еще сказал обо мне?

— Сорок лет. Имя — Боб. Этот Боб испугался моего пропуска и ретировался.

— Значит, мне остается сменить профессию. Отныне я преподаватель литературы. А сорокалетний историк Боб исчез навсегда.

— И еще. Я должен немедленно сообщить о твоем появлении.

— Ну и что же? Действуй.

— За кого ты меня принимаешь?

— Не сердись, я тебе верю. А этот господин Карл — настоящий дракон. Есть драконы и помельче, но похоже, Карл в этом драконовском созвездии самая крупная, самая грозная звезда. Даже приближаться к ней опасно…

— Верно, Роб, такое расскажу — ахнешь. Картотека, например. В ней подробные сведения о любом и каждом!

— Думаю, ты будешь нам полезен…

— До картотеки вряд ли добраться… А вот информацию кое-какую я получил. Ты не обидишься, Роб?

— Самое страшное позади, — улыбнулся он. — Сведения обо мне ты сумел сохранить в тайне. А что еще? Не могу и предположить, на что можно обидеться…

— Роб, — спросил я. — Ты бы хотел увидеть свою Элен?

— А зачем? — удивился он. — Прошлого не вернуть. Ничто уже не имеет смысла.

— А мне показалось — имеет…

Я рассказал Робу, как узнал адрес Элен, как встретился с ней в присутствии ревнивого господина Крома.

— Напрасно, дорогой Человек, — с досадой сказал Роб. — Все напрасно!

Наверное, в самом деле напрасно. Я укорял себя за нечаянную самодеятельность, за причиненную Робу боль. Оставалось рассказать о подслушанном с помощью тайной карловской техники.

— Так и сказала? — печально переспросил Роб, внимательно меня выслушав. Позвала бы? Если бы знала, где искать?

— Так и сказала.

— Спасибо, дружище. Значит, у Элен сохранилось прежнее чувство… Но чем я могу ей помочь?

— Давай подумаем.

Роб серьезно посмотрел на меня.

— Боюсь, ничего не выйдет. Крепость господина Крома голыми руками не возьмешь…

Роб вдруг заторопился.

— Пора!

— Возьми меня с собой, — попросил я.

— Учти, я сплю на соломе, — безразлично ответил Роб.

Видимо, он был уверен, что я не буду настаивать.

— Ну хоть немного места для меня найдется?

— Не понимаю. Столько комнат, все условия…

— А, — махнул я рукой. — Там Карл. Не хочу под надзором. Заодно покажу, где живет Элен.

Подумав, Роб согласился. Из глубины сада он принес керосиновую лампу, осторожно опустил ее на стол, и мы в полном молчании покинули флигелек.

Из калитки я вышел первым и осмотрелся. Ничего подозрительного. Позвал Роба:

— Тут один в шляпе крутился… Исчез.

— Это наш, — сказал Роб. — Только без вопросов. Хорошо?

Я кивнул, хотя с удовольствием бы услышал объяснение.

Ночной парк встретил нас густой тишиной. Деревья, нахохлившись, спали, наслаждаясь покоем и вздрагивая во сне от предощущения ветров и недалекой ледяной стужи. Месяц, старый знакомый, неотвязно следовал за нами, заглядывая в просветы аллей и ловко пробираясь сквозь ветви. Горбатые скамейки терпеливо дожидались грядущего дня, чтобы помочь тем, кто хочет отдохнуть или скоротать время на лоне природы.

Роб сказал, что любит бывать в парке. Здесь он, в счастливые времена, нередко гулял с Элен. А теплыми ночами, в более позднюю, безработную пору, частенько ночевал на аллее под звездным, одеялом на гостеприимном, но очень жестком деревянном ложе.

Отец Роба, поведал мне друг, был хорошим сапожником. Но много ли в провинции заказов? В иные месяцы сапожный молоток залеживается, покрывается ржавчиной. Роб говорил, что жизнь родителей иногда ему кажется сгустком ночи в самой глухой подворотне. Как умудрялись они, удивлялся Роб, в своей крайней бедности наскребать сыну помощь!

По авеню, почти опустевшей и притемненной, шли быстро и молча. Однажды мне показалось — Роб кому-то кивнул. Вдруг он говорит мне: «Подожди» — и направляется к полицейскому. Роб и полицейский о чем-то мирно говорят. Удивляюсь еще больше, заметив подошедшего к ним офицера. Но момент этот был недолгий. Роб вернулся, и мы зашагали дальше.

Вот он, пятиэтажный особняк. Мы остановились на противоположной стороне авеню за низкими деревцами с редкими голыми прутьями, пристально всматриваясь в размытые очертания узкого высокого здания. С удивлением заметил: вытянутый каменный четырехугольник чем-то очень похож на своего хозяина. Ну точно здание блеклое, лысоватое, как господин Кром. Прячется в стороне, не желает быть на виду, но с чванливой гордостью озирается вокруг — знайте меня, не так-то я прост, как может показаться… Глаза-окна — темные, пустые, ничего в них нет — ни искорки, ни живого движения…

Неожиданно в центре здания зажглись два окна — будто господин Кром проснулся и забеспокоился: что за люди стоят неподалеку? Что им нужно? Не угрожает ли их приход деловому и семейному благополучию?

Глаза погасли. Самоуверенность взяла верх. Ничто не может поколебать вековые устои. Мало ли кто там шляется по ночным холодным улицам! Стены крепости прочны и надежны…

Видимо, Роб тоже размышлял об этом. Он грустно повторил, что ничего не выйдет, и торопливо потянул меня дальше.

Мы пересекли еще несколько больших улиц и юркнули в переулок, заросший с одной стороны колючим кустарником. Роб предупредил, чтобы я примечал местность — возвращаться придется одному.

Еще два поворота. Путь преградил деревянный забор, за которым величественно возвышался многоэтажный дом. Роб отодвинул доску и шутливо пригласил войти. Я спросил — не слишком ли громко мы говорим. Роб ответил, что красавец дом совершенно пустой, в нем никто не живет. Слишком дорогая квартирная плата. Но замечание все же верное: лучше помолчать. Предосторожность не помешает.

Под балконом, на первом этаже, обнаружилась дверца с тяжелым висячим замком.

— Бутафория, — чуть слышно объяснил Роб и легко отогнул массивную дужку. Но замок не снял, оставил на одной петле: пусть думают, что дверь закрыта и за нею никого нет.

Ступеньки круто устремились вниз. Я вспомнил, как спускался за человеком в шляпе в карловскую преисподнюю. Было жутковато, каменная лестница долго не кончалась. А здесь меня уверенно вел за руку Роб, и я не успел оглянуться, услышал радостное: «Пришли!» Человек наконец был дома, — достиг желанного порога — почему бы не порадоваться, с иронией подумал я.

Глаза понемногу привыкли к темени, и я разглядывал пустое подвальное помещение, которое можно было назвать комнатой лишь с большой натяжкой. Слишком уж корявились бетонные стены и бетонный пол…

Роб откуда-то сверху снял камень, и в узкую щель пролился слабый голубоватый свет.

— Полюбуйся пока природой, — сказал Роб, — а я приготовлю две отличные лежанки.

Я заглянул в щель и обрадовался: месяц так и не отстал! Он все видел, все знает, теперь старается подарить свет двум товарищам, чтобы ночь не показалась им такой уж черной и такой бесприютной.

В пустой ободранной комнате (мне все же хотелось называть комнатой наш бетонный отсек) появился мешок с соломой. Неизвестно откуда его приволок Роб и вывалил целую гору теплой матово светящейся соломы на пол. Расстелив мешковину, он объявил:

— Мистер, ваша постель готова. Извините за отсутствие одеяла. Я уверен, его прекрасно заменит ваш теплый заморский плащ.

— А как же ты? — удивился я.

— Где тебе знать о согревающих свойствах самой обыкновенной соломы. И не забывай: у меня тоже есть плащ, не хуже твоего.

Я приготовился серьезно возразить: все поровну, никаких привилегий. Но Роб резко заявил:

— Не возражать. Ты в гостях.

Я вспомнил о странных встречах Роба на авеню и решился сказать:

— Роб, я за тебя испугался. Там, когда увидел полицейского…

— Это наш человек.

— И офицер… наш?

— И офицер. Сокрушить силу можно только силой.

— И оружие есть? И даже танки? И даже самолеты?

Роб подвел меня к углу, отвернул мешковину.

— Загляни сюда.

Я пытался рассмотреть что-то белеющее в темноте, но как ни напрягал зрение — ничего разобрать не мог.

— Боеприпасы, — объяснил Роб. — Этим в общем-то и объясняется мое пребывание здесь. Мы находимся на одном из складов. Не страшно тебе? усмехнулся он.

— Нисколько. Просто не могу поверить: ты доверяешь такие тайны…

— Ты мне доверяешь, а я тебе. Многого я о тебе не знаю. Зато мне известно главное: на предательство ты не способен… А теперь спать. Никаких вопросов!

Пожелав друг другу спокойной ночи, мы легли. Сон не шел, и опять завязался разговор. Роба интересовал Карл и его странное учреждение. Я подробно рассказал о сегодняшнем заседании с участием министра обороны и высоких представителей делового мира.

— Информация полезная, — сказал Роб. — За это спасибо. А теперь спать. До подъема всего несколько часов.

Я закрыл глаза и, зашуршав соломой, повернулся на бок. С легким чувством подумал о том, что Роб не одинок. Его окружают многие люди, вместе с ним они вершат что-то важное, необходимое для всех. Эту тайную связь я сегодня почувствовал и поверил в то, что все будет хорошо, добрые силы еще скажут свое веское слово.

Потом перед взором назойливо возникал то привередливый Карл, то ревнивый господин Кром…

— Вставай! Вставай! — растолкал меня Роб, едва утренний свет проник в наше пристанище.

Спросонья я не мог понять, что от меня хотят: наконец пришел в себя и нехотя поднялся с нагретой мешковины. Нужно идти, ничего не поделаешь.

С величайшей предосторожностью Роб проводил меня до забора, отодвинул доску и пожелал счастливого пути.

Конечно же, я не выспался и зевал, на душе было пасмурно, как небо над головой, и с каждым шагом усилилось непонятное раздражение.

Вдруг я остановился. В конце улицы зловонной горой возвышалась свалка. В вонючем месиве копошились люди всех возрастов. Даже малыш лет пяти одной ручонкой разгребал отбросы, а другой вытирал лицо, оставляя на нем грязные жирные полосы.

Подошел ближе, но на меня даже никто не взглянул. Все были поглощены поиском…

— Скажите, — тронул я за руку старика, — вы… очень хотите есть?

Старик глянул на меня безумными очами и рассвирепел:

— Ты что, с луны свалился? Он спрашивает, — закричал он, — хочу ли я есть! Ну давай, накорми меня!

Собравшиеся вокруг кучи на мгновение перестали копошиться и вонзили в меня острые голодные глаза.

— А вы не смейтесь, — сказал я. — Я действительно хочу вас накормить.

— Убирайся отсюда! — в гневе затрясся старик, и его клюка грозно запрыгала у меня перед глазами. — Нашел, над кем потешаться!

— Он говорит правду, — сказала седая женщина. — Это тот самый мужчина. Он подарил мне каравай хлеба… Спасибо, добрый человек!

Глаза старика забегали по моему лицу, он не верил.

— Ну и… где же кормить будешь? Куда идти?..

— Все приходите. В обеденное время. Знаете, где находится городской парк? С правой стороны там трехэтажный дом с колоннами…

— Знаем!..

— Скажите всем: господин Карл приглашает на обед.

Я зашагал прочь, сопровождаемый назойливым жужжанием зеленых мух. Прибавил шагу и почти побежал по пустым полусонным улицам. Даже особняк господина Крома не удостоил вниманием. Единственным желанием было — убраться подальше из этого несчастного города… Улицы, дома, облезлый кустарник по переулкам — все вызывало раздражение и протест. В то же время я недоумевал: при чем здесь улицы, дома, переулки?.. Разве дело в них? Но до ответа не добирался.

Я разволновался, вернувшись в русло забытых чувств и рассуждений. И в то же время понимал — главное опять унеслось непойманной жар-птицей, хотя в руках, кажется, оставалось ослепительное перо.

Меня вдруг осенила догадка: вот почему я становлюсь таким неустойчивым и непонятным для самого себя! Карлу, наверное, уже удалось загнать в чернильницу часть моей души. Начинаются метаморфозы… Скоро я буду таким же покорным и безликим, как Бо-Э-Ни! Предположение было настолько неприятным, что я сразу же постарался его забыть. Не лучше ли оглядеться вокруг, устремить взор на небо!

Утро светлело; серое одеяло тучек сияло голубыми прорехами. Скорей бы показалось солнышко и по-настоящему согрело всех, кто жаждет тепла.

Я замерз. Мелкая дрожь пронизала все тело, зуб не попадал на зуб. Сунул руки в карманы плаща — не помогло. Большого холода, кажется, не было — почему же меня так трясло?

Неподалеку с удивлением обнаружил трехэтажное учреждение Карла. А мне казалось — не знаю, куда забрел… До начала рабочего дня тьма времени, и я решил: не только согреюсь, но и в мягком кресле вздремну.

По молчаливым коридорам, мимо офиса-двенадцать, проскочил к себе. И вот уж чего никак не ожидал — телефонного звонка!

— Где ты шляешься! — заорал в трубку Карл. — Немедленно ко мне!

В приемной поразился еще больше, увидев Ри.

— Все из-за вас, — процедила она сквозь зубы. — Будто делать нечего. Жди его! Ищи его!

Я пожал плечами и вошел к шефу.

— Доброе утро, господин Карл!

— Довольно паясничать! — вскипел Карл. — Где тебя черти носят?

— Разве я не имею права? После работы? — возразил я.

— Не имеешь! — закричал Карл. — Только с моего разрешения! И никаких контактов с посторонними!

— Слушаюсь, господин Карл.

— Перестань валять дурака. И хватит врать!

— Не понимаю, господин Карл.

— Понимаешь. Сколько лет историку?

— Сорок.

— Ему не сорок, он гораздо моложе.

— А какая разница. Мы довольно мило поболтали.

— Свои впечатления, — ядовито заметил Карл, — придется изложить на бумаге. О чем говорили, кто он, откуда и все остальное. Будем считать это вторым делом первостепенной важности. А первое дело — вот оно. — Карл извлек из ящика стола вчерашний протокол, над которым я и Ри допоздна трудились, и швырнул передо мной.

— Не годится! — выпалил Карл.

— Как — не годится? — возмутился я.

— Так — не годится. Протокольчик-то куцый, как… у зайца хвост! — Карл с удовольствием повторил: — Да, как у зайца хвост! Будем обогащать, дополнять, совершенствовать. Ведь не для того теряли время величайшие боссы делового мира, чтобы их слова и мысли остались где-то в воздухе!

— Ну и обогащайте, — вырвалось. — При чем здесь я?

— При том, — затрясся Карл, — что протокол вел ты, ты, ты!

— Скажите и за это спасибо, — сказал холодно я. — Больше не прибавлю ни слова!

Я гордо покинул карловский кабинет и мимо побледневшей Ри прошествовал в офис-четыре. Сел за стол, подпер подбородок кулаками и закрыл глаза. Задремал. А может быть, только показалось, что задремал. Услышав шелест платья и уловив знакомые духи, мгновенно очнулся и увидел Ри, сидящую напротив меня. Ри очаровательно улыбалась. Она спросила:

— Вы, наверное, очень устали?

— Устал, — кивнул я.

— Я так и подумала. Но грубить все равно нельзя, — мягко продолжала Ри. Господин Карл грубостей не заслужил. Вы, наверное, еще не поняли, кто он.

— Наверное, — вздохнул я, горько сожалея о том, что душа девушки наверняка в чернильнице.

— И наверное, не поняли, что все распоряжения господина Карла выполняются беспрекословно.

— Наверное.

— А теперь вы хорошо это уяснили, — обвораживала своим голосом Ри. Следовательно, нужно взять себя в руки и выполнять то, что необходимо.

Ри положила передо мной протокол.

— Я же сказал! — разозлился я. — Не прибавлю ни слова!

— Ну вот вы опять, — всплеснула ослепительно белыми руками Ри.

— Да, опять, — жестко сказал я. — И разговор закончим.

— Вы не только грубиян. Вы… — Ри изящно покрутила пальчиком у виска.

Я отвернулся и не видел, как девушка уходила. Должно быть, я ее сильно рассердил. Что ж, я готов извиниться, но отступить от своего слова? Никогда!

Заглянул Бо. На цыпочках, то и дело оглядываясь, он приблизился к столу.

— Не горячитесь, — шепотом посоветовал он. — Бывает, устанешь, но пересилишь себя — и пройдет.

— Мне нужны деньги, — грубо сказал я. Совсем не хотелось говорить с человеком, у которого душа замурована. — Дайте взаймы.

— Я бы с удовольствием, — улыбнулся Бо. — Я кое-что уже решил, но трудно как-то сразу…

— Но с этого начинается подвиг! — торжественно воздел я руку. — Чего вы боитесь? Смелее! Трудно сделать первый шаг, а потом пойдет, пойдет!

— Я думаю над этим. Уверяю вас, все не так просто.

— Думайте, больше думайте. Человеку свойственно думать. И совершать благородные поступки.

Бо, не сводя с меня широко раскрытых глаз, попятился к двери. Только его и видели.

Появился кто-то еще из комнаты Бо-Э-Ни. Кажется, Э. Он низко наклонился и вкрадчиво спросил:

— Сугубо между нами. Нельзя поступать так опрометчиво. Это вам повредит. А у вас, я слышал, незаурядные…

— Взаймы не дадите? — перебил я.

— К сожалению, денег с собой нет… Прислушайтесь к моему совету, прошу вас!

— А я очень прошу взаймы.

Э без лишних слов выкатился.

Что за новости! Не успел Э покинуть комнату, тут как тут — Ни! Советы, просьбы, увещевания… Я грозно повторил выкуривающий вопрос.

Потом появился Ви. Потом А. За ним — О. За О — Ва. За Ва — Ал. Потом заглянул И. Се был крайне невыносим. Пожелания Мо я как-то выдержал, а визит Па меня доконал…

— Ну хорошо! — закричал я. — Позовите Ри! Создайте условия!

Без промедления явилась Ри. Вся — покорность, вся — внимание. Она приготовилась записывать мои претензии в блокнот.

— Пишите, — воодушевился я. — Прежде всего мне нужны деньги. Это первое.

Ри удивилась. Изящные дужки бровей взлетели на лоб.

— Да, да, деньги, — повторил я. — Мне не на что даже пообедать.

Ри черкнула в блокноте, и я продолжал:

— Второе. Срочно доставить сюда для работы сочинения господина Карла.

— Что еще? — лучезарно поинтересовалась Ри. Второй пункт искренне ее обрадовал.

— Третье и последнее. Никаких звонков, никаких визитов, полная тишина.

— Я доложу господину Карлу, — пропела Ри и красиво удалилась.

Началось новое шествие Бо-Э-Ни. На этот раз друг за другом они несли сверкающие тома сочинений Карла Великого. На столе выросла внушительная книжная гора. Торжественную процессию замыкала Ри.

— Это все? — спросил я. — По-моему, господин Карл написал гораздо больше!

— Вы не ошиблись, — улыбнулась Ри. — Господин Карл прислал избранные сочинения. Те самые, что хранит у себя в кабинете. Цените доброту господина Карла! Он совсем не обиделся и желает вам хорошо потрудиться.

— А деньги?

— Господин Карл распорядился: вас накормят бесплатно.

— Передайте господину Карлу мою благодарность. Не смею более задерживать, — сказал я официальным тоном и засел за просмотр принесенных книг. На листке бумаги, дабы деятельность моя выглядела солидней, стал делать пометки.

В двенадцать тридцать я захлопнул последний том и потребовал, чтобы Карл меня принял.

— Ну, готов протокол? — встретил он меня добродушным вопросом.

— Нет, господин Карл. Я просил полное собрание ваших сочинений, а мне принесли малую толику — избранное!

— Разве недостаточно? — просиял Карл.

— Когда, с вашего разрешения, я работал в библиотеке, там я наткнулся на ряд шедевров. В избранное, к сожалению, они не включены. Кроме того, ни один из выступающих не упомянул о ваших статьях. А ведь это особая, далеко не простая грань творчества! Неужели ее обойти?

«Господин Карл, — откуда-то сверху раздался четкий мужской голос. — Срочное сообщение».

— Говорите! — громко сказал Карл в пространство.

«Около учреждения собираются толпы людей. Говорят, будто вы обещали накормить».

— Я? Накормить? Что за нелепость!.. Хорошо, я разберусь, — ответил Карл и придавил красную кнопку.

Вошла Ри, и Карл, помедлив, распорядился:

— Проводить Чека в зал заседаний.

— Слушаюсь, господин Карл, — артистически отреагировала Ри, и мы направились к лифту.

Наконец-то я доберусь до этой слишком оригинальной гробницы, ликовал я. Только бы не сорваться…

В последние часы я слишком много стал думать о проклятой чернильнице, мысли набегали сами по себе, и никак с ними не сладить. Я должен, убеждал я себя, вернуть горстке обманутых людей то, без чего их жизнь на земле теряет смысл.

Я напряженно размышлял об этом и весь путь до библиотеки боялся взглянуть на Ри — вдруг разгадает мои мысли, тогда все пропало… Нет, Ри спокойно плыла рядом, ее красивые светло-зеленые глаза смотрели прямо перед собой, моя особа ее совсем не интересовала.

У входа в библиотеку я наугад попросил Ри взять тринадцатый, восемнадцатый и двадцатый тома. А я пока познакомлюсь с музейными экспонатами. Ри возражать не стала, и я с трепетом проник в мир старых канцелярских принадлежностей. Не теряя времени, придвинул к высокому стеклянному кубу макет пресс-папье, вооружился тяжелой скрепкой и взобрался на скользкую поверхность чернильницы. Дважды ударил скрепкой по ослепительно начищенной крышке — бесполезно: гладкая металлическая гора даже не пошатнулась. Только подо мной бешено заметались знакомые щемящие звуки — громкая речь, смех, рыдания… Что же делать? Обхватил крышку руками и попробовал расшатать. Она вдруг сдвинулась против часовой стрелки, и я догадался: резьба! Недолгая раскрутка, и с помощью скрепки крышка с грохотом летит вниз…

И вдруг комната стала наполняться голосами, будто смеялись и рыдали десятки людей. Я с изумлением заметил: из золоченого жерла чернильницы вылетают лохматые фиолетовые тени! Две из них торопливо выскользнули за дверь; остальные заметались от стены к стене, от пола к потолку, хотя дверь была открыта настежь. Веселые звуки постепенно исчезли, и над головой повис сплошной невыносимый стон. Я закрыл уши руками, наблюдая за тем, как лохматые фиолетовые тени, мелькая у меня перед глазами, возвращались в стеклянную гробницу…

Стало тихо-тихо. Неужели так сильно карловское влияние, что для большинства стало невозможным даже освобождение?

Не может быть! Послушал стенку стеклянного куба — да, чернильница гудела от жутких звуков. Хорошо, хоть теперь стенания бушевали в глухой фиолетовой яме, не терзали душу открытыми громкими воплями…

И все же две тени выскользнули! Кто они?

Примчалась Ри, во все глаза глядит на меня и ласково говорит:

— Я знаю, я обидела вас. Пожалуйста, простите. Сейчас я поднимусь наверх и… накормлю вас… Вы же голодны!

Ри упорхнула к лифту, поспешил и я. Но не за тем, чтобы подняться на пятый этаж. Меня интересовали железные ворота и приспособления на стеллажах, изобретенные разносторонне развитым Карлом…

Ворота открылись великолепно, и я мог еще раз полюбоваться: прекрасное изобретение! И как мастерски исполнено! Вероятно, и действует безотказно.

Удар по стеклышку — обнажилась крупная желтая кнопка. Легко ее нажимаю и слышу: тяжело загудели где-то механизмы, и куда-то вверх поехали ящики и мешки…

Молодец, Карл, не обманул! Система функционирует отлично. Подача осуществляется четко, бесперебойно: ящик за ящиком, в равные промежутки времени, отправляются по скрытому транспортеру…

Почти весь склад разгрузился, когда я услышал сзади бешеный топот и яростные крики. Вбежали карловские генералы, стали меня бить и выкручивать руки…

Появившийся Карл мановением руки остановил экзекуцию.

— Господин Карл, — учтиво обратился к нему один из генералов. — Нужно спешить! Толпа негодяев растаскивает продовольственные запасы.

— Что ты натворил, Чек. Я на тебя так надеялся!

Я молчал, облизывая разбитые в кровь губы и чувствуя, как немеют от нанесенных ударов скулы.

Откуда ни возьмись Бо. Он растолкал генералов и вплотную протиснулся к Карлу.

— Негодяй! — закричал Бо своему шефу. — Обманщик и негодяй! Долго я молчал, но теперь…

Бо схватили и уволокли. Карл с чувством повторил:

— Видишь, что ты наделал. А ведь я его любил. Он был самым примерным, самым добропорядочным человеком…

Меня куда-то поволокли, опять били, и в конце концов я оказался за колючей проволокой. Если бы на этом все кончилось, я бы, наверное, был несказанно счастлив. Но разве Карл отступится? Он теперь только и развернется, только и начнет изощряться. Он, конечно, следит за каждым моим шагом и, свершив наказание, вернет меня в свое драконовское гнездо… В этом я нисколько не сомневался. А вчера, когда увидел Ри, даже расхохотался…

Впрочем, о господине Карле и о том, что меня ожидает, даже думать надоело. И я сосредоточенно, стараясь, отвлечься, рассматривал прореху над головой.

В первую ночь эта настырная прореха, казалось, была наполнена не звездами, а зелеными зудящими мухами, вызывала брезгливое воспоминание о городской свалке. Издевательски бренчала на лучине, отщепленной ветром от доски, зловеще завывала и густо забрасывала мелкие колющие капли дождя. И подумалось тогда дождь несерьезный, кратковременный, не то бы пришлось побултыхаться в ледяном потоке, до костей промерзнуть в мокрой одежде. Тина, в которой вязло небо, то и дело рвалась; ветер старался особенно, даже лучину сломал — назойливое треньканье исчезло, но вой усилился и появились в нем хрипота и печаль. А сейчас тихо, и кусок неба в прорехе как кусок породы с блестящими алмазными вкраплениями — он мрачно навис, давит всей тяжестью, и кажется, ветхая крыша не выдержит, вот-вот рухнет на ни в чем не повинных людей…

Все-таки странно: вижу небо, а собственно о небе не думаю. Небесный порог, за которым открывается космос, почему-то меня не трогает, хотя, я чувствую, это не так, подсознание не дает успокоиться, совершенно уйти от космических далей… Пока, видно, слишком сильно притяжение земных реалий, и мысль не может пробить естественный мощный барьер…

Какой там космос! Сознание прежде всего возвращает, так и сяк перемешивая, впечатления прошедших дней. Тяжко вздымается кайло, шаркают лопаты, стучат о днища носилок куски тяжелой породы, взад-вперед с натужным скрипом носятся тачки, смутно возникают в темноте грязные, с потными подтеками лица рудокопов, ослепительно сверкают белки глаз…

Космос, однако, привораживает, заставляет пристально рассматривать алмазную россыпь звезд. Одна звезда, у самого края, особенно лучится — будто крупный самородок, обработанный рукой мастера. Вчера, когда была найдена целая семья царственных алмазов, драгоценные находки выглядели мутными стеклянными Сгустками. Когда они еще обретут блеск и величие!.. А меня зримо слепил гранями редкой красоты бриллиант. Звезда долго искрилась, и волшебная шкатулка сознания понемногу закрывалась. Жгучее чувство досады, наконец, растворилось, исчезло… Видно, дала о себе знать усталость и потопила в своих глубоких сонных водах всякую мысль о горьком и печальном. Завтра будет день, и день нелегкий. Так что забытье захлестнуло вовремя и подарило часы целебного отдыха.

Утро обрушилось на головы спящих грозными окриками надзирателей:

— Поднимайс-с-сь! С-с-скоты!..

Ряды серых лохмотьев зашевелились, задергались — узники торопились встать, чтобы избежать ударов кованых ботинок под ребра. Я поспешил во двор к нужнику из железных прутьев, но здесь уже толпились ожидающие очереди. Через несколько минут, отведенных распорядком, двор опустеет — в бараках торопливо застучат ложки о деревянные чашки: начнется, кратковременный, почти пустой завтрак.

Вчера утром у столба ограды с проржавевшими иглами колючей проволоки, у самого его основания, разглядел я зеленые побеги нежной травки. Я еще удивился: осень, холода набегают, вокруг ровный каменистый пустырь, а травка не замечает ни пронизывающего ветра, ни заморозков, ни гнетущей пустоты мертвой тюремной территории — поднялась как символ каких-то скрытых светлых сил… Нагнулся я к стебелькам, провел огрубевшей ладонью по шелковистому ершику — и так стало на душе тоскливо, впору бы завыть. Но тоска моя где началась, там и кончилась. Одним ударом охранник отшвырнул меня в сторону и принялся бухать сапожищами по слабым неокрепшим листочкам. Вот и глянул я сейчас: как она там, горемычная травка…

Выжила! Несколько стебельков распрямились всем напастям назло, кажется, даже проклюнулись свежие побеги. На радостях я чуть не присел на корточки, чтобы получше рассмотреть живое чудо, но вовремя вспомнил вчерашнюю расправу и шагнул в сторону. Я сказал себе, что буду приходить сюда каждый день, утром и вечером, склонять голову перед земной жизнестойкостью, учиться у этого хрупкого существа бороться и побеждать…

Наконец, все процедуры позади, дежурный ловко собрал посуду, и над бараками тягуче, в тысячу голосов, пророкотало:

— Благодаре-е-ение господину Кар-р-лу!..

Объявлено построение. Бегу к воротам и занимаю в разношерстном сером строю место, определенное мне с первого дня. Слева почесывается Бо, справа крючится от холода Филипп. Их бросили сюда вместе со мной, и виноват в этом был я. Это я выпустил Бо из чернильницы, и он оскорбил Карла. А Филипп — тот самый бармен, который тайно снабжал меня бутербродами. За это и поплатился.

Бо несколько раз благодарил меня, как он сказал, за освобождение души. Был он тих и молчалив, раздобыл где-то клочок газеты и скрытно изо дня в день что-то там вычитывал.

— Как самочувствие? — спросил я у него.

— Жить можно, — скромно ответил Бо. — Только бы лучше кормили.

— О чем вы? — встрепенулся Филипп.

— Жалуется на пустой желудок, — объяснил я.

— Я тоже жалуюсь. Но что поделаешь, — вздохнул Филипп и плотнее завернулся в лохмотья. — Ты все-таки с ним поосторожней, — тихо сказал он, кивая на Бо. Меня чутье не обманывает.

Филипп уже в который раз говорит о том, что Бо — доносчик. Дескать, его специально приставили, чтобы он сообщал Карлу. Но что-то не верится. Живет Бо замкнуто, тихо, ни во что не вмешивается. Ну, был он когда-то отъявленным бюрократом, но доносить… Нет, у меня у самого есть чутье. Не тот человек Бо, чтобы кого-то предавать. Поэтому я молчу, переминаясь с ноги на ногу, жду команду на выход. В ходьбе немного согреюсь…

И вот колонна стала вытекать из ворот мутным потоком. Идем молча, говорить запрещено. И все же Бо шепчет:

— Ты сегодня не очень старайся… Пожалуйста. За тобой не угонишься…

Я вспомнил, как вчера на славу помахал кайлом, как мимо меня, словно привидения, носились живые тени, сновали тачки.

— А что, разве плохо потрудился?

Бо с укоризной взглянул на меня.

— Подумай о них. Разве не жалко?..

Так вот почему все вокруг на меня хмуро поглядывают! Люди изможденные, еле шевелятся, а я… И как не догадался! Странная непонятливость…

Мутный поток заметно сбавил течение, стал наползать на пологий холм. Километров пять будем петлять в предгорьях, пока дорога не приведет к глубоким холодным норам рудника.

— Бо, — спросил я, чтобы скоротать время. — А как твое настоящее имя?

— Не помню… Господин Карл приказал забыть, вот и выветрилось.

— А что такое Бо?

Филиппу тоже было интересно, и он прислушивался, то и дело выбиваясь из строя.

— Эту кличку, — горько усмехнулся Бо, — придумал господин Карл. О, господин Карл — великий выдумщик. Когда он размышлял над тем, как же назвать меня, вдруг вызвал к себе и сказал: «Я думаю, что ты не бог весть какая птица. Не правда ли, прекрасное имя? Однако всю фразу произносить слишком долго. Называть тебя Не бог — нелепо. А Бог — нельзя, потому что ты и в самом деле не бог. Самым подходящим я считаю укоротить слово, которое обозначает всевышнего. Итак, — сказал он, — отныне ты Бо. Имя твое будет напоминать тебе о моей милости, потому что я мог назвать тебя, к примеру, жабой».

— Хорошенькая история, — вздохнул я, вспомнив, с какой виртуозностью господин Карл подбирал имя и для меня.

Бо легонько толкнул локтем, и я заметил: за мной прозрачными глазами наблюдает стражник, вышагивая в ногу с колонной. Тот самый, который топтал вчера безвинное растение…

Стражник отвел взгляд, убедившись, что нарушений нет, и поотстал, прочесывая взглядом густые ряды узников. И опять, как вчера, во мне все заклокотало. «Ну разве это человек, — думал я. — Это не человек, а робот… И продолжал дальше уговаривать себя, находить убедительные доводы. — Если бы у него была душа, он никогда бы этого не сделал. Но у него нет души. И он в этом не виноват. Господин Карл напрочь выбил из него все доброе, все светлое, все настоящее. Робот? Нет, робот добрее, робот, специально незапрограммированный для убийств и разрушений, существо безобидное. Он только трудится, только приносит пользу. А этот стражник — запрограммирован отрицательно, нет у него ничего святого…»

Бо опять легонько толкает в бок. Говорить нельзя — за нами наблюдают.

Все-таки молодец Бо, сумел сохранить в себе человека. Не каждый так может. Господин Карл великий специалист выворачивать душу наизнанку, умеет стерилизовать и мысли, и чувства… Уверен, когда-то этот стражник был нормальным и очень даже неплохим человеком. Не зарился на чужое, не унижал своих кровных братьев побоями, не обагрял руки людской кровью… Вчера, когда пришла Ри, на этого верзилу в человеческом обличии стыдно было смотреть: гнусное, жадное существо набросилось на девушку и вырвало из рук сумку с провизией… Хорошо, что вмешался начальник стражи, и часть еды была возвращена. Два сухарика я сунул в карман, один сжевал; когда Ри покинула караульное помещение, стражник повторил нападение — отобрал сумку и все, что в ней было…

Ладно, не буду травить себя тем, что не вернешь и не исправишь. А если говорить о вчерашнем дне, то он был все-таки не так плох, учитывая неожиданный приход Ри и то немногое съестное, которое удалось сохранить.

Ри была одета непривычно просто — в старенькое платьице с капюшоном. Вполне понятно — принималось во внимание не очень-то приличное место, куда она направлялась. Но и этот неброский наряд не смог скрыть ее похорошевшее, чертовски симпатичное лицо, пухлые губы и светло-зеленые, кристальной чистоты глаза. Стражники вперили в нее плотоядные взгляды, и даже, когда она вышла, чтобы сесть в легковую машину, высыпали на территорию лагеря.

А здесь, в сторожевом помещении, после того как был укрощен наглый страж, удалось несколько минут поговорить.

— Господин Карл передал привет, — начала Ри.

— О, значит, вы от господина Карла! — ухмыльнулся я. — Отдайте сумку этим барбосам.

— Нет-нет, — заволновалась Ри. — Я от самой себя…

— И господин Карл не знает! — ехидно вставил я.

— Знает. Я у него выпросила машину. Иначе как бы добралась.

— Ну что ж, передайте господину Карлу — я всем доволен.

— Зачем вы так… — тихо произнесла Ри. — Я от чистого сердца. Насилу его уговорила…

— Вот еще новости. Вас никто не просил… Кстати, в сумочке нет записывающего устройства?

Ри внимательно посмотрела мне в глаза и с укором произнесла:

— В сумочке нет записывающего устройства.

— Слава богу. Ну так я слушаю вас.

— Я… о вас думала. Мне показалось, вы непростой человек…

— Что еще вам показалось?

— Прошу вас, не грубите. Через несколько минут я уйду…

— Вы в самом деле — по собственной инициативе?

— Да.

— Что ж, спасибо.

— Эх, вы, — поднялась Ри. — А я-то думала, поймете. — Она махнула рукой и порывисто направилась к выходу.

— Откройте, — потребовала она у стражника, кивнув на тяжелую, кованую дверь.

Стражник виртуозно защелкал замками, когда Ри торопливо выскочила, усмехнулся:

— Эта мадам тебя знать не хочет. И приношение — не тебе, а как ты правильно сказал — мне, барбосу! — Он засмеялся, озираясь по сторонам, в надежде найти поддержку у остальных. Но комната оказалась пустой — все выскочили вслед за Ри.

Вспоминаю я этот визит Ри, стараюсь осмыслить каждый ее жест, каждое слово. Похоже, девушка действительно приехала ко мне по своей инициативе. Затоптанные ростки прорастают…

Колонна густо забурлила в лощине, на узком спуске — значит, почти пришли. Немного влево — и откроются черные провалы шахт с примитивными приспособлениями для спуска. Здесь всех рудокопов разделят на группы и поочередно, по десять человек, больше в клеть не помещается, начнут отправлять в земные недра.

Бо совсем расхандрился. Не хочется ему спускаться в подземелье, таскать неподъемные тачки с рудой. Никому не хочется, но для Бо этот труд особенно мучителен — он привык к умственной работе, и мышцы у него вялые, слабые, остро болят, ночами он стонет.

Филипп бодрится, не показывает виду. Но охота ли ему дышать пылью, поднимать тяжести, ворочать лопатой?.. И все из-за меня. Не могу себе простить.

Смиренно ждем своей очереди. Наконец нас громко отсчитывают; колесо, через которое переброшен канат, завизжало, и наша клеть устремилась вниз. Там, в преисподней, долго идем, спотыкаясь и наваливаясь друг на друга — ведь фонарь только у ведущего.

Пришли. На месте выработки что-то уж очень светло и много народу — почти всех рудокопов согнали. Ко мне проталкивается плотный низенький человек в кожаном пальто и защитном шлеме и возбужденно говорит:

— Я инженер. Мы спустили в шахту машину, но, к сожалению, некому доверить. Я знаю — вы сможете.

Молча киваю и направляюсь за инженером. Ага, вот она, врубовая машина. Во все стороны хищно торчат сильные зубья, как бивни у мамонта. Этот зубастый барабан, способен, пожалуй, раздробить не только алмазную жилу…

Инженер приглашает меня жестом в кабину. Я оглядываюсь, чувствую настороженные взгляды; но они почему-то меня не останавливают. Ведь знаю — не следует соглашаться, Бо предупреждал, и все же завожу мотор и трогаю рычаги. Пробую управлять, и наконец у меня получается.

Барабан ревет и бешено вертится. Как нож в сливочное масло, ввел его в твердую бугристую стенку. И пошла работа! С удовольствием потрошу породу; вгрызаюсь вправо-влево-вверх-вниз, куски отваливаются, летят во все стороны. А ну, успевай за мной!

Сколько я так орудовал врубовым барабаном, точно не знаю. Но прошел в глубь метров пятнадцать. Глянул за собой, а там сплошные завалы — не успевают за мной грузить на тачки и вывозить. Вдруг сверху посыпалось. Я выключил мотор, услышал крик и ругань. Выскочил из машины.

— Там он, там! — кричат вокруг и показывают на гору сколышей.

— Лопаты, лопаты! — кричу и сам кинулся разгребать осыпь руками. И откуда сила взялась! Точно врубовая машина, я швырял тяжелые ошметки далеко в стороны и увидел, наконец, черное, с кровавыми подтеками лицо Филиппа. Я даже не узнал его, мне подсказали:

— Филипп, Филипп!

Я выволок его на ровную площадку и убедился, что он живой. Сердце отзывается слабо, но дышит человек, значит, есть надежда.

— Что же ты делаешь, а? — зловеще прошипел мне Бо. — Я же просил тебя… Ты хочешь всех угробить?

Подскочил инженер, замахал руками, раскричался:

— Почему не работаем?.. Где машинист?

— Человека нечаянно… — хотел было я объяснить.

— Какого еще человека! — заорал инженер. — Где ты видишь людей? Живо в кабину!

— Присмотри за Филиппом, — сказал я Бо и полез в машину, незаметно прихватив кусочек породы. Его будет вполне достаточно. Уронил комок в сплетение шестерен и включил мотор. Захрустело, замигало, где-то снизу задымилось — и мотор заглох.

Выбрался наружу и развел руками: что-то случилось. Инженер тут как тут. Бегает вокруг машины, ругается на чем свет стоит.

— Такой-рассякой! Не можешь техникой управлять, берись за лопату!

Инженер полез в мотор, а я из машиниста превратился в рядового рудокопа. Это и справедливо — сам наворочал, сам должен и расчистить. Но прежде чем взять заступ, склоняюсь над Филиппом, вытираю ему лицо. Он смотрит на меня в упор и бормочет нечто странное:

— Зачем спас меня… Я негодяй, подонок… я… я…

Прозвучал грозный окрик: работать! Вкалывай и ни о чем другом не думай! Хорошо, Бо смог увернуться. Через час он вынырнул из темноты и сообщил: Филиппу лучше. Вдвоем мы сможем довести его до лагеря.

Хороший человек Бо. Нет, такой не способен на предательство… Смешно даже думать.

Я остервенело, во всю мощь (удивительно, откуда берутся силы!) двигал заступом, ругал себя за непростительную оплошность и думал лишь об одном: скорее бы кончился этот день, скорее бы к Филиппу, скорей наверх!

Наконец дали отбой, и рудокопы столпились у штольни, по которой вытаскивали к подножию горы клеть с людьми. Меня и Бо, поддерживающих с двух сторон Филиппа, пропустили вперед и подняли первыми. Филипп, конечно же, чувствовал себя отвратительно, постанывал, но деваться было некуда — не оставаться же здесь на веки вечные!.. Стражники в два счета спишут из числа живущих. Дай только повод…

Филипп был настолько слаб, что тащить его было настоящим мучением. Он по сути дела не шел, а лишь для видимости переставлял ноги, наваливаясь то на меня, то на Бо. Стражники видели наши мучения, подозрительно поглядывали, но помалкивали. Понимание, надо сказать, редчайшее. Что ж, спасибо и на этом.

Уже в лагере Филипп обмяк совсем. Мы ввели его в барак, и я устроил беднягу на своей лежанке. Если мне захочется лечь, приткнусь рядом.

Бо раздобыл где-то воды, принес ее в жестянке, но напоить Филиппа не удалось: он заметался, вскинул руку и жестянку нечаянно опрокинул. Опять он бормотал непонятное:

— Я негодяй!.. Я подонок… Отойдите от меня! Отойдите!..

— Ты что-нибудь понимаешь? — спросил я у Бо.

— Ничего, — покачал он головой.

Вечернюю кашу, вернее нескольких осклизлых комочков вареной крупы, мы отдали Филиппу. Однако кормить его было не менее трудно, чем тащить на себе весь длинный путь от рудника. Филипп выплевывал зерна, чертыхался, просил оставить его в покое.

Я вспомнил о двух сухариках, которые успел сунуть в карман во время божественного прихода Ри. Достал из тайника белоснежные ломтики с лоснящейся красноватой корочкой и подал Филиппу.

Вдруг Филипп затрясся всем телом и зарыдал. Хорошо, что Бо ушел добывать воду и не слышал, в чем Филипп признался.

— Вы тут возитесь со мной… А зря! Я слежу за вами… Я гнусный доносчик!

— Карл? — спросил я.

— Кто же еще, — выдохнул Филипп.

— Знаешь что, — вдруг осенило меня. — Ты поправляйся. Если хочешь, будем друзьями. А насчет Карла… Делай вид, что все идет по-старому. Только доноси не все. Договорились? И нашему Бо ничего не скажем.

Филипп бессильно заморгал.

— Меня же убить мало…

Бо принес воды, и Филипп захрустел сухариками, часто припадая к жестянке.

— А теперь спать, — скомандовал я. Филипп послушно закрыл глаза. Бо, пожелав спокойной ночи, отправился на свое место.

Признание Филиппа все же взбудоражило меня. Я попытался вспомнить, что же интересного для Карла я мог выболтать? Роб? Имя это и все, что связано с Робом, я держу за семью замками. Помнится, я высмеивал нелепости карловского учреждения — пресловутый бюрократический музей, сочинение протоколов, оповещение мертвых душ — но Карл хорошо осведомлен о моей строптивости и для него подобная информация не будет новинкой. Собирался я рассказать Филиппу и о сочинениях Карла Великого, и уже мысленно представил, как я хлестко высмею этого лжетворца, но присутствие Бо меня смутило — ведь он, насколько мне известно, к этим сочинениям причастен…

Уснул я быстро, даже звездами не полюбовался — сказывался прошедший тяжелый день. Сколько пришлось перебросать породы — уму непостижимо. Однако держат ноги, двигаются руки, в целом не так-то уж я устал. И даже сон увидел все того же господина Карла, вернее — огромное зубастое чудовище, которое как-то странно меня заглатывало — размякшие крупные зубы жадно глодали меня, глодали, и я все глубже погружался в смердящую пасть.

Неприятный сон — и, как говорится, в руку: едва раздались утром пробуждающие вопли охранников, за мной пришла легковая машина господина Карла. Я отказался ехать — Филипп еще очень слаб, на работу выйти не может, и если его не защитить, неизвестно, что с ним будет. Я так и сказал шоферу:

— Передайте господину Карлу мою благодарность. Но я чуть не отправил на тот свет Филиппа. Бросить его не могу.

Шофер сразу укатил, а я, дойдя до барака, неожиданно для себя вернулся к воротам и зашел в караульное помещение.

Начальник стражи и тот робот, с пустыми стеклянными глазами, восседали за столом и доедали содержимое сумки, которую привезла для меня Ри. Робот чуть не подавился, увидев меня. Он вскочил, заорал, как безумный: «По какому праву!» и застрочил изо рта во все стороны крошками.

— Через два часа я уеду, — с достоинством сказал я. — На прощание, в знак особой симпатии к вашей доблести, я хочу поделиться секретом. Как, по-вашему, почему я такой сильный?

— Сильный? — поперхнулся робот. — Ты сильный? Да я тебя одним мизинцем!..

— А ну, — сказал я с вызовом.

Робот размахнулся. Я вовремя нагнул голову, и тяжелая рука просвистела мимо. Зато я размахнулся следом и не промазал. Стражник шлепнулся на пол и замер. Пришлось приподнять его за воротник над полом и с треском опустить на скамью. Начальник стражи попятился, потянулся к кобуре, что висела у него на боку, но пистолет так и не вынул.

— Я же сказал, — спокойно повторил я. — Я пришел поделиться секретом. Цели мои, как видите, мирные и безобидные. Так знаете, почему я такой сильный?

Стражник, кажется, пришел в себя и недоуменно замотал головой.

— Та самая травка, — сказал я.

— Какая? — выпучил глаза стражник.

— Та самая, которую ты топтал.

— Дает силу?

— Да, дает живущим силу.

— Ну так что? — спросил начальник стражи.

— Советую поливать и… ухаживать.

— Немедленно полить! — рявкнул начальник стражи своему подчиненному. Тот без промедления вскочил на ноги и исчез.

— Надеюсь, — заключил я, — у вас хватит ума не посылать сегодня меня и Филиппа на работу. Или вы не слышали, что господин Карл пришлет машину?..

Я с достоинством вышел и с удовольствием понаблюдал за тем, как стражник собственноручно разбрызгивает воду из ведра.

Меня и беднягу Филиппа на рудник не погнали. Вскоре пришла легковая машина, и мы с ним тронулись в путь. На этот раз рядом с шофером сидел мой старый знакомый — человек, лицо которого я никак не мог запомнить. Ну да, сопровождение. Ведь мы, как-никак, преступники.

В городе машина остановилась около неизвестного мне здания, и люди в белых халатах унесли Филиппа на носилках.

— Не беспокойтесь, — красивым густым басом пропел сопровождающий. — Это больница. — И положил мне руку на плечо. — А вы поедете домой. И будете вести себя тихо-тихо. Это приказ господина Карла.

Я промолчал. Сопровождающий отвернулся, и его лицо почти сразу истлело в моей памяти… Пробовал напрячься, мысленно восстановить портрет — нет, все черты лица безвозвратно улетучились…

Легковушка подкатила к печально знакомому особняку за городским парком, это в самом деле мой бывший дом, насквозь просматриваемый и прослушиваемый Карлом. Значит, я опять буду под недреманным оком.

Сопровождающий протянул мне ключ и, еще раз напомнив о приказе, подал знак водителю трогать.

Теперь-то уж я в капкане, вижу сам. Вдоль ограды прогуливаются люди господина Карла, в саду и около дома колышутся подозрительные тени. Открываю калитку и вижу своих сторожей воочию — они не прячутся, только делают вид, что здесь они просто так, не нужно обращать внимания…

Врываюсь в дом и запираю дверь на ключ. Пусть смотрит на меня Карл, пусть задает дурацкие вопросы — теперь мне все равно. Может быть, самому позвонить, поблагодарить за освобождение? Нет, сначала вымоюсь и переоденусь. Белье и костюм уже приготовлены. Спасибо, господин Карл, вовек не забуду.

Сбрасываю заскорузлое тряпье и догружаюсь в ванную — даже вода приготовлена, до чего же Карл предусмотрительный!

Захотелось подурачиться. Я заколотил ладонями по воде, высоко взбивая пену.

Нет, невесело что-то, игры не получается. Думаю о предстоящей встрече с Карлом, и мне, честно говоря, становится не по себе…

Включил душ, плескался, наверное, целый час. Однако пора заканчивать. В комнате ждет выглаженная рубашка, костюм, — целый гардероб ждет меня, только что сбросившего рубище…

Зеркало говорит: вид у меня в общем-то сносный. Электробритва помогает снять со щек и подбородка рыжеватую щетину, а ножницы убрали на шее и на висках лишние завихрения.

Все. Я готов для аудиенции. Из озорства беру с полки первый подвернувшийся под руку том сочинений Карла Великого и плюхаюсь в мягкое кресло. Открыл книгу и чуть не сморщился (нельзя, на меня смотрят, меня изучают!) — попались избранные письма к друзьям, сослуживцам, деловым людям. Для приличия я полистал увесистый многостраничник и вернул сию тяжесть бедной полке. Только она и выдержит столь неподъемный груз…

Карл, однако, не подавал никаких признаков существования. Может быть, и охрану снял? Выглянул в окно — да нет, молодчики Карла бодрствуют, значит, бодрствует и тот, кто их сюда послал…

Решительно поднимаю трубку телефона. Нежный женский голос говорит:

— Наконец-то.

Не сразу понимаю, что это Ри.

— Что — наконец-то?

— Позвонили.

— А при чем тут вы? Мне нужен господин Карл.

— Господин Карл поручил мне передать…

— Ага, опять поручил.

— Странный вы какой-то.

— Ага, странный. Кстати, спасибо за сдобные булочки и пирожки с мясом. Они очень понравились этим барбосам из охраны.

— Вы не хотите со мной говорить? Ладно. Господин Карл ждет вас завтра в девять ноль-ноль, — печально ответила Ри.

— А я хочу лицезреть шефа сегодня.

— Господин Карл…

— Передайте господину Карлу, что я его жду. И притом срочно. У себя. Хочу поблагодарить за избавление от каторги. И еще добавьте: сегодня из меня можно вить веревки.

— Что-то не заметила.

— Это к женщинам не относится.

Ри бросила трубку. Торопливо запиликали отбойные сигналы.

Я открыл дверной замок и снова утонул в кресле, ожидая Карла. Прикрыл глаза и… кажется, задремал.

— Ну, где ты тут, — услышал я вдруг характерный карловский голос.

Вскакиваю, как полагается по субординации. Указываю на освободившееся кресло, приглашая гостя сесть.

— Здравствуйте, господин Карл.

Карл скривился. Поправил на плечах кудельки и осторожно присел на самый краешек кресла. Я немедленно придвинул стул и устроился напротив.

— Ты, я вижу, неплохо выглядишь, — оценивающе прищурился Карл. — Солнце и воздух, оказывается, тебе на пользу. Я-то думал, суровые условия, изнурительные… э-э… работы, а ты посвежел, черт побери.

— Жаль, Филиппу не повезло. Хороший парень.

— И в людях, гляжу, пробуешь разбираться. А я ничего особенного в нем не нахожу. Обыкновенный лакей.

— Ну зачем так, — обиделся я за Филиппа.

— Защищаешь? Ну ладно, ладно, — смягчился Карл. — Вылечим твоего Филиппа. А что там за авария произошла? — спросил он неожиданно.

— Не знаю, — пожал я плечами.

— Не твоя ли работа? — вскинул он куцую бровь.

С оскорбленным видом я уставился в пол.

— Ладно, не ершись. Все равно дознаемся. А вообще-то насквозь вижу: опасный ты человек. Разграбил склад, разорил музей, совратил лучших работников…

— Разрешите оправдаться!

— Оправдаться? Такое натворил — и оправдаться. Ну попробуй.

— Тогда, в подвале, я не поверил, что ваша конструкция сработает, и такие жиденькие транспортеры поднимут огромные ящики и мешки. Знаете, мучило меня любопытство… Пока не убедился, не успокоился.

— Теперь, значит, убедился, — с усмешкой сказал Карл. — Ну а народ почему набежал?

— На этот вопрос ответить не могу. Не имею информации.

— Герой. Все у тебя гладко, шито-крыто.

— Вы вот насчет музея упрекнули. И там, я считаю, виноваты только вы.

— Да ну? — изумился Карл.

— Эти звуки в чернильнице вообще мне спать не давали. Как осы, жужжат, жужжат… Проверил и успокоился.

— Ловко! — захохотал Карл. — Проверил — и успокоился!

— Лишь в одном я виноват…

— Ну?

— Подвел коллегу…

— Это кого же?

— Всегда он аккуратный, исполнительный…

— Бо?

— Вот именно. Я и не подозревал, что он такой впечатлительный, верит разной чепухе… А ведь он по натуре своей поэт! Господин Карл, нижайше прошу о помиловании. Бо должен быть на свободе. Он еще принесет пользу, и немалую.

— Пожалуй, — согласился Карл. — Только он сам не захочет. Так ты его испортил… Пойдет ли он снова ко мне?.. Ну, о чем ты еще просишь?

— Так, пустяки… В рудниках я много думал… У меня вконец расшатались нервы… Я буквально содрогался при мысли, что кого-то могу сделать несчастным. Бедный Бо! Но, кроме Бо, есть еще одно существо, за которое я хочу замолвить словечко… Вспомните, как из-за меня, неблагодарного, уволили ни в чем не повинную женщину… Но разве я знал, что нельзя спрашивать о тайнах учреждения? Разве я знал, что к этой особе нельзя подходить на пушечный выстрел? И вот результат. Я на свободе, а мать семейства, хороший человек, до сих пор в кандалах нужды, не может найти работу…

— Откуда сведения?

— Предполагаю. Уверен, что не ошибаюсь.

— Ну, еще.

— Все, господин Карл. Если эти маленькие просьбы будут выполнены, счастливей человека вы не найдете.

— Вот что, господин плут. Мне бы не просьбы твои выполнять, а загнать на вечную каторгу…

— Вот он я, весь перед вами. Стоит только распорядиться.

— Может быть, я так и сделаю, когда придет время. И сделал бы это давно. Если бы не мучали меня странные предчувствия… Иногда мне кажется, Чек, ты мой антипод. Только всячески маскируешься, прикидываешься простаком. Напрасно, Чек. Когда противоположности, да еще великие противоположности, взаимодействуют, получается небывалое открытие, ошеломляющий творческий результат…

— Это вы обо мне? — расширил я глаза.

— Да, Чек. Тебя высоко оценили мои компьютеры. Они предсказали, что мы с тобой могли бы прекрасно взаимодействовать. У тебя есть великолепное качество, — подметить, подправить, угадать. Ты, черт побери, великолепный помощник. И на этом поприще ты бы мог всемирно прославиться. Рядом с моим именем засверкало бы и твое. Вот почему я терплю твои, так сказать, шалости. Вот почему до сих пор нянчусь с тобой. Я все-таки надеюсь на твое благоразумие.

— Спасибо, господин Карл.

— А теперь, Чек, — вскинул голову Карл, — мы поработаем. Я не люблю зря терять время, да и тебе повторение не повредит. Неси-ка сюда диктофон.

Я удивленно развел руками, и Карл бурно высказался:

— Как! Не заметил моего подарка! На письменном столе!..

— Спасибо, господин Карл, — несмело отозвался я и отправился в кабинет за диктофоном.

Я придвинул к креслу журнальный столик, установил на нем диктофон изящную металлическую коробку с регуляторами и микрофоном. Сел напротив Карла и замер, ожидая дальнейших распоряжений.

— Будем записывать твои впечатления. Не зря же ты копал руду. Я называю тему — ты диктуешь. Отпечатанные на бумаге слова я читаю и вношу исправления. Итак, о рудниках. — Карл коснулся регуляторов — диктофон замигал лампочками и слегка завибрировал.

— «Все женщины, — начал размеренно я, — любят украшения. Но не все они знают, что самые красивые, самые изысканные из них добываются во владениях господина Карла, глубоко под землей…» — Я подробно рассказал об алмазах как извлекают их из руды, как эта руда отваливается в холодных темных шахтах, с каким трудом поднимается она на поверхность. Далее я пространно разъяснил, что такое кайло и что такое тачка. Этими орудиями труда, грустно сказал я, вооружены рудокопы. Карл недоуменно взглянул на меня, и я принялся описывать врубовую машину, красочно обрисовал ее внешний вид. Затем рассказал, как врубовая машина работает, как легка и удобна в управлении.

Карл отключил диктофон, просмотрел выданный текст и удовлетворенно заметил:

— Превосходно. Только слово «вооружены» заменим словом «снабжены». А то восстанием запахло!

Карл опять стал изучать машинописный текст, время от времени поглядывая на меня. Наконец, он дал новое задание:

— Ну-ка, о воспитательном воздействии моей личности.

О, это было самым легким заданием. Я принялся описывать, как по утрам, после завтрака, растроганные узники произносили слова благодарности Карлу Великому. Некоторые даже не могли сдержать слез. Как-то пришлось услышать разговор двух несчастных — они возносили господина Карла до небес. Не говоря о стражниках, которые произносят его имя, как молитву. И даже глубоко под землей кто-то вырубил буквами — Великий Карл!

— Правда? — растрогался Карл и решил работу на сегодня закончить. — К чему я клоню, Чек, чего добиваюсь, — сказал он, вставая, — чтобы и ты понял то, что давно знают другие. Сильным, Чек, нужно помогать. С сильным, Чек, и сам будешь сильным… Да, Чек, последний вопрос. Что за отношения у тебя с Ри?

— Нормальные отношения.

— Были бы ненормальные, я бы говорил по-другому.

— Не понимаю, господин Карл.

— Ладно. Не понимай. Пока советую присмотреться к девушке. Вам придется вместе работать.

— Я ей симпатизирую.

— Только симпатизируешь? А ты бы… женился на ней? — прищурился Карл.

— Странный вопрос…

— Я странных вопросов не задаю, — нахмурился Карл. — Однако довольно. Слишком уж откровенничаю с тобой. Жду завтра в девять.

— До свидания, господин Карл.

Карл удалился, и я почувствовал, как голова налилась свинцом и в висках застучало. Да, я устал зверски. Спать и только спать. И вдруг мысль: «Неужели Ри дежурит у телефона? Неплохо бы перед девушкой извиниться…»

— Ри?

— Да, слушаю, — прозвучал в трубке печальный женский голос.

— Я бы хотел извиниться и пожелать спокойной ночи.

Установилось неловкое молчание. Я осторожно положил трубку на рычаг и побрел к постели. Едва голова коснулась подушки — сразу провалился в глубокий сон.

Утром чуть не проспал назначенное Карлом время, прибыл минута в минуту.

Ри, как всегда, восседала за своим сверкающим столиком и была подчеркнуто любезна. Вот и прекрасно. Взаимоотношения определились всерьез и надолго.

Карл вышел в приемную и велел следовать за собой. На ходу он сказал:

— Не вздумай какие-нибудь штучки… Я защищен со всех сторон.

— Что вы, господин Карл… — только и сумел я ответить.

— Знаю я вашего брата, — бросил он.

Здесь же, на третьем этаже, Карл свернул в кабинет без номера, который оказался своеобразной гардеробной. На вешалках вдоль стены красовалась самая разнообразная одежда — всех фасонов и назначений: сапоги кирзовые, сапоги резиновые, сапоги из тонкой кожи; оранжевые полусапожки с боковыми застежками; простые и меховые ботинки; туфли, туфли, туфли…

Карл облачился в кожаное пальто с пушистым белым воротником, натянул желтые сапоги с загнутыми носами, извлек откуда-то кожаный шлем. Воротниковая опушка делала его похожим на хищного грифа…

— Выбирай, Чек, — просипел гриф, — и возьми на заметку; сам господин Карл дарует со своего плеча. — Заметив мое недоумение, объяснил: — Там холодно, одевайся теплей.

Долго я не копался. Взял меховую шапку, теплое пальто с воротником и натянул сапоги. Карл, терпеливо пронаблюдав за моим одеванием, коротко бросил: «Идем».

В комнате, за вешалками, оказалась еще одна дверь. Карл толкнул ее ногой, и мы вышли на лестничную площадку. Ступеньки круто взбегали вверх. «На крышу», — догадался я.

Да, на плоскую и ровную крышу, которая служила сейчас площадкой для геликоптера. Небольшая железная стрекоза, свесив винтовые крылья, сутулилась поодаль и ожидала нас. Наверху было действительно холодно, дул несильный, но ледяной ветер, и я почувствовал, как мои щеки задубели.

Мы с Карлом заняли места позади летчика, и тот включил двигатель. Где-то над головой зашуршал винт, и мы бесшумно взмыли над городом. Во все глаза я смотрел сквозь прозрачные стенки вниз, на город, пытаясь определить в пересечении улиц знакомые черты. Небоскребы, парк и знаменитый карловский особняк остались позади, и я узнал только, кажется, дом господина Крома и авеню, на которой не раз бывал…

Геликоптер резко снизился над окраиной города и сел на асфальтированном треугольнике рядом с высоченным сооружением из стекла, которое можно было принять за многоярусный гигантский парник.

Вслед за Карлом я выбрался наружу и заметил, как от стеклянного колпака к нам навстречу бежал, а точнее часто-часто семенил кругленький, толстенький лысоватый человек в темно-синем халате. Когда он подкатил ближе, я увидел, что это весьма пожилой человек с круглыми, как у совы, глазами и дряблыми, старческими щеками.

— Знакомься, — торжественно сказал мне Карл. — Знаменитый скульптор, величайший мастер своего дела. Специалист не только по тончайшей резьбе, но и монументалист.

Скульптор засмущался, стал благодарить господина Карла за столь высокую оценку его скромных трудов и повел в мастерскую.

Мы не спеша, равняясь на размеренную походку Карла, направились к стекляшке. Я с любопытством поглядывал на великого мастера, который юлил вокруг Карла. Боже, во что он превратил художника и, судя по всему талантливого человека!.. Это не мастер, а какой-то холуй…

За толстыми стеклянными стенками оказались леса, обрамляющие гигантскую скульптуру. Снизу я разглядел невероятных размеров башмаки с лепными узорными бантами — ни дать ни взять — белые баржи с белыми парусами.

Пришлось отойти подальше, чтобы прочитать на постаменте слова, выложенные метровыми буквами: «ЭТО Я. ОТНЫНЕ И НАВСЕГДА».

— Нельзя ли посмотреть лицо? — спросил я скульптора.

— Не полезете же вы под самый купол! — он кивнул на железную лестницу, уходящую по стеклянной стене, вверх.

— Полезу, — твердо сказал я. — Работа стоит того.

Скульптор просиял, а Карл сдержался, изучая меня.

Я сбросил пальто. Цепляясь за перекладины, зачастил руками и ногами по тонким железным прутьям. До самого верха не отдыхал, хотя, признаюсь, хотелось остановиться и сбросить непривычное напряжение…

Да, это было лицо Карла — удивленное, носатое, с надменно прищуренными глазами и властно выпяченным подбородком. Иного я и не ожидал увидеть. Хотя надо отдать должное скульптору: сработано мастерски.

Спускался я долго, медленно — уже порядком устал. Скульптор встретил восторженными словами:

— Феноменально! Вы, оказывается, спортсмен! Мы-то ползаем, как букашки…

Похвала не понравилась Карлу. Он с опаской глянул в мою сторону и сухо спросил:

— Ну, что увидел?

— Оказывается, это вы, господин Карл. Похоже, как две капли воды.

— Да? А почерк художника чувствуется?

— Еще как, господин Карл.

— Возьми на заметку. Я должен высказаться по этому вопросу.

— Непременно, господин Карл.

— Ну, дорогой, — повернулся он к скульптору. — Давай заканчивай. Ко дню моего рождения. Понял?

— С полуслова, господин Карл! Не сомневайтесь.

Скульптор закрутился волчком, залебезил, рассыпался в заверениях преданности и любви. Он явно перегнул, даже Карл поморщился.

— Ну, насчет любви — ты брось.

В геликоптере, когда мы опять взмыли ввысь. Карл с чувством высказался:

— Хороший он мужик. Понимающий, правильный. Люблю таких. — И вдруг спросил: — Ну, как тебе монумент?

— Грандиозно, — мотнул я головой.

— Еще бы. Создается на века! Запомнил надпись?

— «Это я. Отныне и навсегда», — продекламировал я.

— Вот-вот. Обрати внимание: я не стал выпячивать себя. Ты не найдешь на постаменте моего имени. К чему бахвалиться? Лучше скромно, без претензий: «Это я». Так впечатляет больше. И знаешь, по моей задумке это не только мой портрет. Это больше, чем я сам. Это все мы, противостоящие разрушительной силе глупого добрячества. Потому и начертано: «Отныне и навсегда». Ведь мы на земле будем вечно.

«Поживем — увидим», — усмехнулся я про себя и стал осматривать местность, над которой летели. Пока ничего особенного, ровно, пустынно.

Геликоптер был уже далеко от города, а мы все летим и летим. Вот летчик стал снижать легкую послушную машину над полем, заросшим бурой травой.

Приземлились у небольших строений, и опять к нам бежал некто, но уже молодой и быстрый. Он махал шапкой и кричал: «Добро пожа-а…ть!»

— Отличный парень, — доверительно сообщил мне Карл. — Пойдет за меня в огонь и в воду. Преклоняюсь перед такими.

— Кто он?

— Мой главный охотник.

Главный охотник тем временем добежал до нас и с восторгом произнес:

— Добро пожаловать, ваша светлость! — Он не сводил восхищенных глаз с Карла, на меня даже не взглянул.

— Ладно, хоть шапку надень, — капризно поморщился Карл. — Готов ли к охоте?

— Готов, ваша светлость, — выдохнул главный охотник и замер.

— Ну давай, веди коня, — распорядился Карл, и парень умчался к сараям. Поохотимся немного, ты не против? — спросил он.

— Что вы, господин Карл. Интересно.

— Даже очень, — подтвердил он. — Тем более, что я охочусь по-особому. Ты хочешь спросить — как? Не торопись, увидишь.

Карл вернулся к геликоптеру и, натянув перчатку с длинным кожаным рукавом, достал из кабины чучело какой-то птицы, похожей на небольшого орла. Чучело он держал за ноги и ждал, когда же охотник подведет коня — ржание и топот уже доносились, да и сам парень вовсю спешил к Карлу.

— Ты заметил, что у меня нет ружья, — сказал Карл, с нетерпением поджидая главного охотника. — Не могу стрелять в безобидных животных. Это не что иное как примитивное убийство. Иное дело — соколиная охота. Вот он, мой сокол. Висит и не подозревает, что сейчас устремится за добычей.

— На кого охота?

— На зайцев, разумеется. Правда, живых зайцев давно нет, я использую электронные заменители… Ну я же просил, — поморщился Карл. — Не нужно вопросов. Увидишь собственными глазами.

Главный охотник подвел красавца коня и помог Карлу подняться в седло. Карл повернул кольцо на шее у сокола — птица встрепенулась и гордо уселась на кожаной карповой руке. Голова ее размеренно двигалась-то в одну сторону, то в другую, перышки топорщились, глаза мерцали. «Сокол-то электронный», — понял я.

Карл был великолепен. Возбужденный предстоящей охотой, весь устремленный для броска, он зорко осматривал поле перед собой, выискивая добычу.

— Что там за куст впереди? — спросил Карл у главного охотника. — На моем поле не было никаких кустов… Кажется, он шевелится!

— Мой ягненок, — еле слышно объяснил главный охотник. — Пустил травку пощипать. Не знал, что вы прилетите…

— Я же предупреждал: ждите в любое время! — резко ответил Карл. Он что-то сказал в квадратную металлическую коробочку, похожую на микрофон, и сокол рванулся ввысь. Карл тронул коня и забормотал в микрофон, корректируя полет сокола:

— Выше, выше… левее… стоп!

Сокол, набрав высоту, сложил крылья и камнем обрушился вниз на… ягненка. Бедное животное не ожидало нападения, рухнуло наземь, здесь его и настигли острые когти и безжалостный клюв электронного хищника. Ягненок изо всех сил сопротивлялся, вскакивал на ноги, но борьба окончилась гибелью малыша…

Сокол оставил ягненка только тогда, когда тот перестал шевелиться. С окровавленными когтями и клювом птица вернулась на кожаную перчатку. Довольный охотник погладил сокола и, повернув кольцо, превратил птицу в чучело.

— Вытри кровь. — Карл отдал чучело главному охотнику. — Да осторожней. Этой птице цены нет.

Главный охотник во все глаза смотрел на Карла, но теперь не было в них восхищения. Только страх и боль, горечь и недоумение… Казалось, Карл не замечал этого. Он с восторгом заговорил, обращаясь ко мне:

— Ну что, убедился? Прекрасные люди служат у меня. Так естественно, так умно вместо зайца подложить овечку! Умеют меня радовать, умеют делать подарки. Не то бы гонялись мы, Чек, за электронным зайцем. А зайца, поверь мне, выследить и поймать не так-то просто.

Карл заметил теперь главного охотника, принял из его рук чучело, очищенное тряпьем и какой-то жидкостью из бутыли, и сказал небрежно, поднимаясь в кабину геликоптера:

— Молодец, охотник. Там, на поляне осталась дичь, прекрасное мясо. Возьми себе, в благодарность за службу. А ты, Чек, отметь: я должен сочинить стихотворение о соколиной охоте.

Возвращались утомительно долго. Карл молчал, всю дорогу подремывал. От неприятных мыслей то и дело прикрывал веки и я. Но вот геликоптер доставил нас на крышу карловского учреждения, и Карл распорядился:

— Возвращайся к себе, отдыхай. Через часок загляну, будем работать. Надеюсь, ты ничем не обижен?

— Нет, господин Карл.

— Едой снабдили?

— Да, господин Карл.

— Задание одно: хорошенько готовься. Будем сочинять.

— До свидания, господин Карл.

Не буду описывать, как шел через парк в окружении зорких карловских агентов. Я был рад, что наконец добрался до калитки, а потом, пожевав что-то на кухне, сел за письменный стол. Я должен был думать о том, что увидел, и не потому, что об этом распорядился Карл. Я не могу не думать о том, что кровно меня волновало… Все это каким-то образом я связывал со своим нелепым пребыванием в страшном, уродливом мире. Я не могу понять одного: неужели человек может мириться с голодом и унижениями, с тысячью несправедливостей, главная из которых: у кого-то все, а у кого-то ничего. Неужели нельзя устроить так, чтобы всем было хорошо?

Жаль, не смогу увидеть Роба, он бы ответил на этот трудный вопрос, он бы просветил меня. А может быть, самому найти Роба? Нет, нет, я только подведу его, наведу на след. Буду уж сидеть тихо, смотреть, запоминать, авось наблюдения мои пригодятся…

Ри мне поможет…

Ри? Шальная, безумная мысль! При чем здесь Ри? Чем она сможет помочь? Не помешала бы…

Нет, чувствую, Ри может помочь. Но не сразу, наверное. Что-то в ней есть. Но никак не рассмотрю. Мешает мне, наверное, то, что она очень симпатична, субъективизм туманит верную оценку, уводит в сторону…

Скоро заявится Карл, и мы, как он выразился, будем сочинять.

Почудился шорох — я обернулся. Оказывается, Карл уже в кресле, изучает меня!

— Займемся, Чек, делом, — угрюмо сказал он. — Прошу к аппарату. Ну, с чего начнем?

— Я думаю, — раздумчиво ответил я, — с поэзии. Столько впечатлений! Пока они не исчезли, нужно поторопиться.

— А конкретно?

— Давайте сочиним об охоте.

— Молодец, запомнил. Ну-ну.

— Есть уже одна строчка.

— Даже так! Какая же?

— «О, соколиная охота!» Можно продолжить — пустяк, мол, для кого-то.

Карл оживился и продекламировал:

— Ура! Опять пришла суббота! — подхватил я и предложил рифмовку: суббота-ворота. Мол, открывай ворота.

Карл опять соединил две строчки: Ура! Опять пришла суббота!

Приятель, открывай ворота!

Таким способом мы придумали целое стихотворение. Наиболее удачными, с точки зрения Карла, были такие строчки:

— Ну, Чек, — ликовал Карл, — давно я так вдохновенно не работал. Еще чем порадуешь?

— Прошу включить диктофон. — Замерцали лампочки, и я стал рассуждать о работе гениального скульптора, которая, безусловно, принесет бессмертие Карлу Великому. Коснувшись художественных достоинств гигантского изваяния, я не мог не отметить скромность человека, с которого вылеплен столь выразительный портрет. Отдельно я говорил о карловском лице, отдельно — о жесте левой руки, отдельно — о жесте правой. И конечно же — о могучих ногах, которые прекрасно несут прекрасное тело. Особого внимания удостоилась надпись «Это я. Отныне и навсегда» и предполагаемый ландшафт, где будет установлен редчайший монумент… Карл слушал, улыбался, покачивал головой и наконец сказал:

— Неужели, Чек, ты и вправду так думаешь? Обо мне? Ладно, увидим. Но пока я доволен. Итак, до встречи утром.

Карл не разрешил себя провожать и гордо удалился. Я опять остался один, наедине с мрачными мыслями. Что же происходит со мной? Очень похоже на суровые испытания. То и дело содрогаюсь я, размышляя о человеческой низости, о дрянных поступках самого совершенного земного создания. Не перестаю удивляться: как высоко может вознестись человек и как низко себя уронить…

Опять, как вчера вечером, обступила тяжесть и застучало в висках. Я оделся и вышел подышать прохладой. Полюбовался на звезды — на эти, не освоенные человеком иные миры…

Прободрствовал до пяти утра, но тяжесть не растворялась, в висках по-прежнему оглушительно стучало. Назойливо лезли мысли, требовали ответа…

Уговорил себя лечь и наконец уснул. И был разбужен телефонным звонком. Ри бодро приветствовала:

— Доброе утро!

— Доброе… — спросонья пробормотал я.

— Уже половина девятого!

Я бросился приводить себя в порядок и одеваться. Спасибо Ри, не то бы пришлось оправдываться перед Карлом. А когда вошел в приемную, первым делом сказал девушке:

— Примите мою благодарность. Я бы проспал.

Вышел Карл, и повторился вчерашний путь. Карл действовал так, будто меня рядом не было, и собирался в дорогу он один.

Он долго облачался в костюм, похожий на скафандр, тщательно застегивался и зашнуровывался. Я понял: то же самое надлежит сделать и мне. Костюм, предназначенный для меня, находился здесь же, на вешалке. Внизу, на подставке, массивные тяжелые ботинки взглядывали на меня блестящими металлическими пуговками — ну что ты медлишь, поторапливайся!

Карл, завершив одевание, подхватил прозрачный колпак, перенес его на согнутую левую руку и парадно зашагал на крышу к геликоптеру. Я, повторив действия Карла, поспешил вслед за ним.

Геликоптер мотал нас в воздушных потоках целых полдня. Карл стоически выдерживал эту пытку, хмурился и упорно молчал. Лишь однажды извлек из-под сиденья записную книжку, что-то черкнул в ней и произнес с назиданием:

— Видишь, Чек, мысль работает в любых условиях, даже в самых неблагоприятных. Пишу? А ты ленишься, любишь поспать. Нехорошо!

— Исправлюсь, господин Карл.

— А, — махнул он рукой и отвернулся.

Приземлились на небольшом космодроме. Три громоздких ракеты, окруженные ажурными фермами, были нацелены в небо. Настроение у меня поднялось — словно от встречи с особенно дорогими людьми. Действительно, от всего, что я увидел, веяло щемящей близостью, было до малейших деталей знакомо, хотя я находился здесь впервые…

Нас мгновенно окружили люди в кожаных куртках, с серебряными эмблемами на форменных фуражках. В центре эмблемы изображена ракета, похожая на меч.

Карла куда-то любезно пригласили, но он выразительно постучал пальцем по циферблату ручных часов: времени нет. И тогда пустынная местность ожила, все забегали, заметались; подъехали машины-заправщики с пузатыми высокими цистернами, выбросили к основаниям ракет ребристые длинные хоботы.

Хоботы задрожали, загудели, выпрямились на изгибах; я завороженно наблюдал за простой операцией, которая называется заправкой горючего, вдыхал его забытый острый запах.

— Бездельничаешь, — усмехнулся Карл. — Не найдешь себе занятия?

— Почему же? — нахмурился я. — Меня заинтересовал этот гофрированный проводник жидкой массы. Глядите, как он прыгает от толчков подающего движка. Нельзя ли от этого избавиться?

— Для чего? Пусть себе прыгает. Эдакий удав-попрыгунчик! Нервы успокаивает.

— А с точки зрения техники безопасности? Если движок включат неожиданно, так по ногам хлестнет!

— Да? Ну подумай. Нисколько не возражаю. Однако вперед. Нас приглашают в кабину.

Мы надели прозрачные колпаки, прикрутили их к шейному металлическому обручу и направились к ближайшей ракете.

Я хорошо разглядел: наш космический корабль очень устаревшей конструкции. Утомительные переходы с площадки на площадку, без лифтового приспособления, отнимают у космонавтов силы, которые понадобятся в полете… Слишком габаритный двигатель, много ненужных приспособлений… Лететь, конечно, можно, излишества не исключают высоких летных данных ракеты, это блестяще доказано практикой…

Вслед за Карлом я занял свое место во второй кабине. В первой, у обширной приборной доски, расположились два космических пилота. В иллюминатор мы увидели, как развалились, словно лепестки огромного железного цветка, опорные фермы, и услышали четкие команды приготовления к старту.

Через полчаса мы уже не могли шелохнуться, придавленные к креслам все возрастающей скоростью и земным притяжением. Но вот Земля отпустила нас, и Карл всплыл к потолку, как рыба. А меня удерживали ремни, которые я не хотел отстегивать, привлеченный земными видами.

Карл, барахтаясь, с трудом опустился в кресло, пристегнулся и тоже прильнул к иллюминатору.

Да, Земля-красавица была поистине великолепна. Так вот почему космонавтов всех времен так потрясала ее необыкновенная красота! Где еще увидишь столько красок, такой своеобразный пейзаж, где еще почувствуешь такое величие и гордость за щедрую колыбель человечества, за космический феномен… И подвиг матери-Земли понимается лучше, и сущность человеческая постигается глубже, и острее осознается твой собственный долг перед всеми живущими на Земле… Об этом восторженно говорили, об этом возвышенно писали почти все космические путешественники, и я с радостью повторяюсь вслед за ними: да здравствует планета Земля — наша общая гордость, наше общее достояние, наш общий дом!

— Гляди! — воскликнул Карл. — Видишь, сверкнула излучина? Там начинается граница моих владений.

— А там? — показал я в противоположную сторону, на темно-красные горбатые хребты.

— И там. Будет моя.

— А там? — Вдали изумрудно светились острова и густо синел морской простор.

— Все будет мое. Ты спрашиваешь, где гарантии? — И Карл громко сказал в пространство: — Капитан, прошу включить экран слежения.

Передо мной на стенке вспыхнул яркий квадрат, и тотчас возникло изображение: ракетные установки, задравшие в небо острые носы.

— Главная ударная сила, — объяснил Карл. — Боеголовки с ядерным зарядом.

Замелькали танковые колонны. Танки, танки, танки… Карл с гордостью объясняет:

— С ядерными зарядами! Достаточно, капитан, — говорит он в пространство. Теперь тормозни. Мы выйдем на прогулку.

— Опасно, господин Карл, — раздался густой, многократно отраженный эхом голос. — Слишком много проходящего транспорта.

— Ничего, — ответил Карл. — Мы осторожно.

— Выход через люк-два. По команде. Пристегните ремни и шланги.

Выполняем приказ капитана. Ждем сигнала.

Сирена. Карл давит на ручку рядом с креслом. Стена отходит. Мы выплываем из кабины на простор. Немного жутковато — парить над земным шаром в окружении звезд. Земля уже смотрится иначе — ярче, что ли, рельефней, и звезды не те, что видишь в иллюминатор — это крохотные, но уже вполне различимые тела и солнечные костры, разведенные здесь и там по всей вселенной…

— Берегись! — кричит Карл. Голова его под круглым колпаком, а я отлично слышу голос. Связь, значит, на должном уровне.

Мимо проплыли две металлические громадины с антеннами-усами.

— Мои спутники! — радостно сообщает Карл. — Смотри левей. Видишь?

Киваю колпаком. Я действительно вижу целую армаду плывущего на разных уровнях металла. Торчат антенны, блестят напряженно провода, и даже, мне показалось, я различил окуляры в темной тугоплавкой оправе… Что там окуляры! Спутники несут боевые ракеты!

— Мои спутники! — опять кричит Карл. Он принял позу главнокомандующего и взмахами руки приветствовал необычный парад. — Осторожней! — снова предупредил он.

Чуть не задев за мое плечо, пронесся спутник-гигант, мигая огнями и шевеля створками на округлых боках.

— Разве я не хозяин Вселенной! — разошелся Карл.

Он заплыл на ракету, скрестил ноги, как восточный хан, и сложил руки на груди, как Наполеон.

— Признайся, впечатляет?

Я мотнул колпаком.

— Говори, я услышу!

— Впечатляет! — выкрикнул я.

— Еще бы! У меня будут на эту тему стихи.

— Будут! — выкрикнул я.

— Не ори! Аппаратура работает.

Я невольно попятился к входной дыре на боку ракеты: хлынула новая — волна спутников, обвешанная ракетами и пушками. А ведь эта армада в любую минуту может обрушиться на Землю, сжечь ее и разнести в клочки.

Карл забеспокоился:

— Пора уходить! Чего доброго подцепит…

Мы вернулись в кабину, закрыли за собой люк, и Карл скомандовал:

— Трогай, капитан. Желаю мягкой посадки!

— Спасибо, господин Карл, — прогудело в ответ. — Примите меры безопасности.

Не скажу, что процесс снижения был приятным и не сказывалось гашение скорости в атмосфере Земли. Особенно неважно чувствовал себя Карл, но тем не менее мы благополучно плюхнулись в какое-то озеро, и нас встретила на катере группа спасателей. Потом нас посадили в реактивный самолет, а потом, уже поздно ночью, геликоптер Карла доставил в город.

Уснуть я не мог. И не только потому, что меня обступила знакомая тяжесть и вовсю бухало в висках, но и потому, что я как никогда остро осознавал степень опасности, нависшей над нашей Землей…

Вышел на свежий воздух, по тихим ночным улицам прошатался до рассвета, а в девять, с трудом сдерживая свои чувства, опять поднимался в кабинет Карла.

Но дверь открыть не успел — навстречу вышла Ри. Она была в легком платье, шапочке, чему-то улыбалась. Как будто не висели над землей бомбы и ракеты, как будто не были нацелены на мирные города ядерные пушки… Все проблемы решены!..

— Хочу вас обрадовать, — сказала Ри. — Господин Карл объявил сегодня выходной день. Персонально для меня и для вас.

— Жаль, — вздохнул я.

— Разве вы не устали? После вчерашнего полета?

— Устал, Я ото всего устал.

— Зачем так мрачно. День сегодня хороший, солнечный… Знаете, что? Давайте отдыхать вместе.

— Боюсь, не получится. Я мрачный, подозрительный.

— Неправда. Не наговаривайте, на себя. Ну что, договорились?

— Можно попробовать… Куда пойдем?

— Если не возражаете, в парк.

Ри подхватила меня под руку, и мы, отбив каблуками дробь на каменной мостовой, вошли под унылые, замерзшие кроны деревьев. Утреннее солнце, хотя и яркое, не могло их отогреть. Редкие пожухлые листья кое-где сиротливо висели на ветках, напоминая о радостных летних днях, теплых ночах и зеленом ласковом шуме.

Впереди замаячили агенты Карла — я сказал об этом Ри, и она удивилась:

— За нами следят?

— За мной, — уточнил я. — Так что подумайте, с кем вышли на прогулку. Человек я опасный. Могу репутацию испортить.

— Ой, ой, — шутливо ответила Ри. — А я не боюсь.

Да, мрачно в парке, хмуро, солнце совсем не радует… Но пойти больше некуда. Везде слежка, досмотр…

— Скажите, как вас по-настоящему зовут? — спросила Ри.

— Не помню, — чистосердечно ответил я. — Пробую вспомнить, пока не получается.

— Действительно, человек вы опасный, — озорно глянула на меня Ри.

— А вас как зовут? Маргарита?

— Нет. Говорить не имею права.

— Значит, вы мне не доверяете.

— Если и скажу, называть тем именем нельзя.

— Почему?

— Запретил… Господин Карл.

— А если я… иногда… когда никто не слышит…

— Никогда. Обещайте.

— Обещаю.

— Мэри.

— Спасибо. Вы действительно мне доверяете.

Карловские агенты подошли совсем близко, того и гляди на ногу наступят. Как же быть? Я сказал девушке:

— Давайте сделаем доброе дело. Все равно не дадут поговорить.

— Давайте!

— Филипп в больнице. Нужно навестить.

— Такого не знаю.

— Вы не знаете, что он Филипп. Только вот где больница?

— Идемте. Я проведу.

Прибавили шаг. И сразу же наткнулись на булочную. Я попросил Мэри купить для больного несколько пышек. В счет моего долга.

С покупкой мы двинулись дальше. Я подробно рассказал о Филиппе, о том, как мы вместе терпели лихо в лагере и на рудниках, о том, как его засыпало.

— Догадалась, о ком вы говорите, — вздохнула Мэри. — Бедный Филипп.

А вот и больница — приземистое одноэтажное здание с облупившейся штукатуркой. Окна-бойницы смотрели мрачно, отчужденно. Обитая железом дверь оказалась закрытой. Лишь после настойчивого стука где-то в глубине зашаркали и недовольный мужской голос спросил:

— Вам кого?

Мэри отстранила меня и строго сказала:

— Мы от господина Карла, откройте.

Небритый щупленький человек в желто-грязной накидке, которая когда-то называлась халатом, впустил нас в коридор.

— Нам нужен больной по имени Филипп, — продолжала Мэри.

— Никаких Филиппов не знаю, — сердито ответил человек. — Вы что-то путаете.

— Его привезли два дня назад, — объяснил я. — По личному распоряжению господина Карла.

— Ну ищите, — зябко поежился человечек и ускользнул в темноту коридора.

Я потянул на себя ручки первой же боковой двери. Остро пахнуло нечистотами.

Вошли. Небольшая комната густо уставлена койками. Больные лежат тихо, под серыми одеялами. Кое-где лихорадочно блестят глаза.

— Кого ищете? — тихо спросил кто-то, я едва расслышал.

— Филиппа. Его привезли два дня назад, — ответил я.

— А, посмотрите дальше, — прошелестел голос.

Заглянули в следующую дверь. Такой же тяжелый запах, такой же удручающий вид.

— Я здесь, здесь! — обрадованно отозвался Филипп, увидев нас. Он лежал в углу, и к нему пришлось пробираться по узкому проходу между коек.

— Присаживайтесь на постель, — слабо улыбнулся он. — Это государственная больница, всем места не хватает… — Филипп был бледен. Всклокоченные, слипшиеся волосы разметались по лоснящейся подушке. На небритых скулах темнели то ли ушибы, то ли несмытая пыль рудников.

Я присел. Мэри отказалась.

— Ну как ты тут? — спросил я.

— Как видишь. Хорошо, хоть иногда кормят. Была бы еда, давно бы поднялся…

Я разложил перед ним румяные пышки. Филипп сглотнул слюну и вытер уголком одеяла навернувшиеся слезы.

— Вовек не забуду.

— Поправляйся скорей. Едой постараюсь обеспечить.

— Нужно ли, — печально вымолвил Филипп.

— Что за разговор! — нахмурился я. — Не думай, что о тебе не помнят. Я буду приходить.

— Спасибо… — задохнулся Филипп.

— Пожалуйста, не хандри. Ты еще пригодишься для добрых дел.

Покидали мы Филиппа с тяжелым сердцем. Мэри, как только мы выбрались на улицу, с болью произнесла:

— Неужели так можно обращаться с больными?

— Как видите. До простых людей никому нет дела.

— Странно. Я не знала об этом.

Впереди, шагах в десяти, нас ожидали сопровождающие.

— Даже поговорить не дадут, — возмутился я.

— Знаете что, — сказала Мэри. — Идемте ко мне. Нам никто не помешает. Поговорим, заодно пообедаем.

— Далеко ли?

— Рядом с вашим особняком.

Я не успел удивиться — Мэри подхватила меня под руку, и мы ускорили шаг. Девушка попросила рассказать о вчерашнем полете в космос. И я принялся описывать грозный железный поток, несущий над землей смертоносное оружие. Мэри прижалась к моей руке и шепотом спросила:

— А… против кого это?

— Против тех, кого господин Карл ненавидит.

— Ради бога, не говорите так, нас могут услышать… — Девушка обернулась и, убедившись в том, что «провожатые» значительно отстали, успокоилась.

— Земля наша в такой опасности, — сказал я, — словами не передашь…

— Наверное, не все так ужасно, — попробовала улыбнуться Мэри. — Если мы будем думать об этом — мы не сможем нормально жить.

— А разве мы живем нормально?

— Ну да. Я — по крайней мере.

— Кроме вас — миллионы людей!

— Они сами виноваты в своей нищете, в своей неустроенности.

— В том-то и дело, что не виноваты!

Мэри остановилась и серьезно посмотрела мне в глаза.

— Очень прошу, давайте о чем-нибудь другом.

— Что ж, попробуем.

Но разговора не получалось. Исчез между нами незримый контакт. Можно было бы бросить «до свидания» и просто-напросто уйти, но хорошее начало не давало на это права. Девушка еще поймет свои заблуждения. Человек она понимающий, добрый…

Когда проходили через парк, я поднял иссушенный лист и показал Мери.

— Такое сейчас мое сердце…

— Вы, я вижу, великий пессимист, — ответила девушка и отобрала у меня листок. — Таких сердец, знаете, сколько! Вот мы сейчас соберем из них букет.

Нет, букет собрать не удалось. Почти все опавшие листья размокли, смялись, потеряли яркую окраску. Так что мой листок оказался единственным, и Мэри бережно несла его до самого дома.

Она жила действительно недалеко от моего особняка. Крохотный домик, крохотный дворик, крохотная дверца в ограде, оплетенной сухими стеблями хмеля. Проводя меня в свои владения, Мэри сказала, что я первый, кто переступил порог ее жилища: ей категорически запрещено приводить к себе кого бы то ни было. Да и некого приводить: живет одна, даже знакомых нет. Но, естественно, скрывать от господина Карла мой сегодняшний визит было бы нелепо…

Единственная комнатка, не считая кухни, была чистой, опрятной, на подоконнике в горшочках теснились цветы — здесь была и герань с ярко-красными цветочными гроздьями, и колокольчики — крупные, ярко-синие, и нарядные незабудки, и еще какие-то пестрые цветики, названия которых я не знал.

В комнате ничего лишнего — небольшой столик, покрытый вышитой скатертью, два стула, у входа сундук. Вот, пожалуй, и все. Чего-то все-таки не хватало, и я догадался: нет кровати. Где же девушка спит? Не на сундуке же! Я, извинившись, спросил об этом у Мэри. Она засмеялась. Дотронулась до сундука здесь постель, и показала на стенку — а здесь пристегнуто ложе.

Была еще тумбочка, украшенная сверху вязаной салфеткой. А на ней, к своему удивлению, я вдруг увидел старую знакомую — начищенную до блеска керосиновую лампу. Я приложил палец к губам, как это делал Роб, поднял лампу и, сопровождаемый недоуменным взглядом Мэри, вынес во двор, поставил под единственным облетевшим деревом. Пусть записывает рулады ветра и прочие дворово-уличные шумы. Вернувшись, внимательно осмотрел все предметы в комнате и объяснил Мэри: не хочу, чтобы Карл нас подслушивал. Предпочитаю свободное изъяснение, без умалчиваний и настороженности. Мэри опустилась на стул и, сложив руки на коленях, как примерная школьница, изумленно наблюдала за моими действиями. Потом она сказала, что я, наверное, чересчур мнительный: не такой уж плохой человек господин Карл, а если глубже разобраться — даже замечательный. Пример тому — она сама. Кому нужна была девочка-сирота? У всех своего горя хватает. А господин Карл создал для нее все условия, предоставил жилье, обеспечил работой… Конечно, человек он необычный, сложный, но это не значит, что плохой…

Да, трудно будет переубедить девушку. По всему видно, она Карлу во всем доверяет. Я высказал эту мысль вслух и услышал подтверждение. И еще я спросил: значит, она с ним делится, обо всем ему рассказывает, особенно по интересующим его вопросам? Мэри утвердительно кивнула: да, это даже входит в ее обязанность. Значит, продолжал я, о нашем разговоре она тоже… донесет?

Мэри смутилась. Донесет? А если это нужно для дела?

В опасное русло повернул разговор, может привести к разрыву… А так не хотелось вражды, даже размолвки; девушка, я чувствовал, еще многого не видела, а то, что видела, объясняла чужими, не выстраданными словами… И самое главное — по неведению, по наивной доверчивости верно служила самым оголтелым врагам человечества…

Ну что ж, говорю я, не буду разубеждать в том, к чему вы привыкли. Однако я не смогу быть с вами откровенным до конца. Почему? Да потому, что мои слова станут известными Карлу, и многих хороших, настоящих людей приговорю к смертной казни.

Мэри покачала головой. По ее мнению, я опять преувеличиваю. Она молча вышла на кухню и застучала посудой. Появилась опять и объявила, что сейчас будем обедать. Поставила разогревать.

Мэри попросила объяснить — ей не совсем понятно, почему я вынес лампу.

— В ней записывающее устройство.

— Вы, наверное, помешались, — усмехнулась она. — Шпиономания какая-то…

— А вы проверьте. Ну, нечаянно уроните, разбейте. На всякий случай и в сумочке своей покопайтесь. Пудреницу осмотрите и все другое. А лучше всего покопайтесь в себе. Вы найдете такое, очень важное, на что до сих пор не обращали внимания.

— Давайте договоримся, — попросила она. — Не нужно меня агитировать.

— Нужно. Иначе вы опять попадете в чернильницу.

— Теперь не попаду, — улыбнулась Мэри. Она принесла хлеб, наполнила две тарелки супом. Пригласила к столу.

— Ешьте. Вы первый, кто пробует мою кулинарию.

Я с удовольствием вычерпал душистый, вкусный бульон с белоснежными дольками картофеля и поблагодарил девушку.

— У вас есть друзья?

— Да, один есть.

— Расскажите. Не бойтесь, — добавила она. — Все останется между нами.

Мне было по-настоящему хорошо. Человек мне верил и я верил человеку. Я видел в нем его лучшее предназначение и не сомневался, что его душа раскроется до конца.

Я начал рассказ о Робе. О его трудной жизни. О невесте, которая стала женой богача. О его бедных родителях, которые до сих пор стараются помогать сыну. О бесконечных преследованиях. О том, что господин Карл очень боится этого человека и повсюду ищет его — опаснейшего историка…

О многом мы еще переговорили. Я даже рассказал о странном карловском глобусе со светящимися точками и продовольственном складе. Мэри была поражена этим почему-то больше всего. Она и не подозревала! Хотя десятки раз ходила мимо железных ворот и не один раз была в библиотеке…

— Все, — резюмировал я. — Теперь я полностью в ваших руках.

Уходил с хорошим настроением. Я не помнил, когда мне было так легко. На прощание я осмелел и галантно поцеловал девушке руку.

Лампу, естественно, вернул на прежнее место. Размышляя потом о событиях прошедшего дня, перебирая в памяти долгий разговор с Мэри, я вдруг испугался: не изменится ли резко поведение девушки после всего, что она узнала? И на другой день, входя в карловскую приемную, я прежде всего изучающе посмотрел на Мэри. Нет, изменений не находил. Не считать же ее более теплое приветствие признаком грядущих роковых перемен. Я и сам стал более внимательным, разве это не естественно после вчерашнего…

Мэри сказала, что господин Карл не совсем себя хорошо чувствует, он хотел бы поговорить со мной у себя, в домашних условиях. Он просил справиться, не стеснит ли меня столь необычная форма приема. Я ответил, что весьма благодарен за высокую честь, и зашагал вслед за девушкой. Спустились на первый этаж, и Мэри шепнула: здесь живет господин Карл. Весь этаж — его, так сказать, квартира. И добавила, что вечером будет ждать меня.

Вслед за Мэри, по сплошным коврам, я медленно, по-кошачьи неслышно двигался по лабиринтам комнат, удивляясь, как ловко девушка находит дорогу. Она, судя по всему, здесь бывает нередко…

Кажется, последняя дверь. Мэри просит подождать и уходит. Сразу же объявляет: можно!

Я громко произношу установленное приветствие, и Карл с досадой поднимает руку: да, да, понятно, только тише… Он в махровом цветастом халате, среди зеркально-коврового великолепия возлежит на диване. Вокруг него подушки, лоб обвязан ослепительно-белым платком.

— Мне бы сейчас лежать, — жалобно говорит он. — Но нельзя. Дела не позволяют. Пожалуйста, Ри, подвиньте стул молодому человеку. — Мэри подносит к дивану мягкий резной стул, и Карл, закрыв глаза, удовлетворение кивает. Умница, Ри. Теперь оставь нас. Женщинам не все нужно знать.

Мэри закрыла за собой дверь. Карл шумно вздохнул и пожаловался:

— Не знаю, что делать… Совсем не спал эту ночь. Лезут и лезут кошмары… И все из-за прогулки по небесам. А тебе как спалось?

— Тоже неважно.

— Вот как, — удивился Карл. — Неужели из-за прекрасной особы? Вредно, значит, ходить по гостям, — пожурил он.

— Эта девушка — удивительный человек. С ней было интересно.

— Не сомневаюсь, — усмехнулся он. — Ты, гляжу, не теряешься. То за женой почтенного Крома приударил, то мою помощницу обхаживаешь… — Мне стало неприятно, и я поспешил перевести разговор на другую тему.

— Меня тревожит судьба Филиппа, — сказал я. — Он может умереть.

— За ним надлежащий уход, — прищурился Карл.

— Я был у него. Больных не кормят.

— Безобразие. Но ты не волнуйся. О Филиппе я побеспокоюсь.

— Спасибо, господин Карл.

— Филиппа не забывай, навещай почаще. Все-таки твой каторжный приятель, засмеялся Карл. — А с девушкой… не балуй! — погрозил он указательным пальцем с огромным перстнем.

— И еще меня тревожит судьба Бо.

— Прошу не напоминать, — вспыхнул Карл. — А то принципиально оставлю под землей.

— Извините, господин Карл.

— Да и работы о космосе не вижу. Без нянек не можешь. Ладно, приду в себя, что-нибудь создадим.

Карл со стоном поднялся, прижал ладонь ко лбу и направился к расписной инкрустированной конторке. Распахнув снизу золоченые створки, он вытащил высокую голубую шкатулку.

— Моя голубая мечта, Чек. Только уже бывшая. Все опротивело, хочется чего-нибудь свеженького, чистого.

Вернувшись на диван, Карл открыл шкатулку и… снова ее закрыл.

— Нет, погасла мечта. А баловник я был хоть куда. — Он подал мне шкатулку. — Полюбуйся, оцени. Скажи веское слово. Может быть, я вдохновлюсь на стихотворение. Впрочем, каждая из них достойна поэмы. Только погасло, погасло…

В шкатулке оказались куколки-голяшки величиной с ладонь. Куколок было не менее сотни, на спине у каждой четко выделялся номер. Что бы это значило? Карл с куколками играет?

Увидев мое удивление, Карл покачал головой.

— Торопишься, Чек, никакого прилежания. Возьми-ка одну из них и рассмотри повнимательней.

Я поднял первую попавшуюся куколку, пригляделся и обомлел: как точно переданы человеческие черты, в то же время хорошо видна индивидуальность. Лицо будто живое, точно передан цвет кожи, пухлых губ, щеки, глаза, нос — все настоящее, только уменьшенное во много раз.

— Номер три, — вздохнул Карл. — Помню, целую неделю пировал с ней на природе. Тогда и природа была не та, повсюду щебетали птички, порхали бабочки…

Я вынул из шкатулки несколько новых куколок и… съежился от нечаянного открытия — я увидел Мэри! Краем глаза и номер усмотрел — семьдесят пятый…

Карл мгновенно уловил во мне перемену и ядовито усмехнулся. Он отобрал все, что я держал в руках.

— Полюбовался — хватит. Не каждому я показываю свою коллекцию. Цени, Чек.

— Благодарю, господин Карл.

Он, зорко наблюдая за мной, закрыл голубую шкатулку в конторке.

Я взял себя в руки и сказал: моя бывшая невеста заточена в подвале, господин Карл об этом хорошо осведомлен. Я буду просить господина Карла содействовать ее освобождению.

— Да, да, — сразу согласился Карл. — Мы вырвем Элен из домашней тюрьмы этого негодяя. Клянусь честью, Кром поплатится за издевательства над женщиной! Но потом, потом, не все сразу.

Наш разговор завершился бодрым признанием Карла, в том, что он доволен сегодняшней встречей. Не зря, значит, заметил он, слетали в космос и побывали на охоте. Остается только сочинить поэму! Не смог он вчера заглянуть на огонек, самочувствие неважное, но пусть Чек не сомневается — обязательно заглянет. А пока пусть Чек надиктует на бумагу свои впечатления о прогулке к звездам.

Карл проводил меня до двери, изящно смахнул с головы белоснежную повязку и воскликнул:

— Ну вот, я совершенно здоров! Что с человеком делает хорошее настроение! Да, ты ничего не слышал? Ну как же, на завтра назначен бал. Будут торжества, танцы. Ждет сюрприз и тебя. Но… об этом узнаешь в свое время. Не печалься, воркует Карл. — Думай о предстоящей радости. Бал действительно будет грандиозным!

— Не сомневаюсь, господин Карл.

Карл отпустил меня, и я вышел на улицу, мучительно размышляя о жестоком карловском ударе… Почувствовал Карл мою нежность, мою особую расположенность к Мэри, — и вдруг подсунул куколку! Под номером семьдесят пять…

У меня защемило в груди, я не находил себе места, вышагивал по улицам взад-вперед.

Вечером, после шести, все же решил пойти к Мэри. За калиткой наткнулся на карловских агентов. Стоит ли открыто вести их за собой? Нет, пусть покрутятся на другой улице, я хочу полной свободы… Да и чувствую потребность подышать свежим воздухом…

Степенно, с видом гуляющего, прошествовал через парк, юркнул в переулок, потом в другой, забежал в незнакомый двор, притаился. Подождал, пока протопает погоня, и быстро, уже другим путем, вышел к дому Мэри.

Она обрадовалась, увидев меня, и призналась, что не верила в мой приход. В душе у меня с новой силой зашевелилась горечь, и я уговорил себя не распаляться, есть проблемы поважней.

Девушка, как я ни отказывался, усадила меня за стол и подала ужин: жареные ломтики хлеба и томатный сок.

— Странно, — неожиданно начала Мэри. — Я, как и всякий человек на моем месте, должна быть благодарной. Но, с другой стороны…

И Мэри рассказала: несколько лет назад она стала упрашивать Карла взять ее на охоту. «На электронных зайцев?» — заметил я. «Нет тогда еще были настоящие», — спокойно ответила Мэри. Поохотились, Карл разрешил даже выстрелить из ружья. Девушке понравилось, и она стала проситься на охоту опять. «Хорошо, — согласился Карл. — Так и быть, позабавлю. Авось после этого отвяжешься». Они куда-то долго летели, самолет сел то ли в степи, то ли в пустыне. Какие-то люди в военной форме проводили их к вольеру с обезьянами. Их было много, смешных вертлявых макак — и взрослых, и детенышей. Обезьяны почему-то толпились возле заградительной сетки, забирались по ней на самый верх, пронзительно кричали и не сводили с людей цепких, внимательных глаз. Мэри прихватила с собой из дома булку и кусочек сыру — вот и решила отдать животным. Когда ломтики перелетели через ограду, что там началось! Закрутилась кутерьма, раздался такой неистовый рев — стало понятно, что обезьяны голодные. К вольеру подошел молодой человек, деликатно склонил голову, и кокарда на его форменной фуражке ослепительно сверкнула. «Напрасно кормите, — сказал он. — Им уже хлеб не нужен». Девушка не поняла, но уточнить не успела. Господин Карл грозно прикрикнул и повел ее по ступенькам в подземное помещение. Он велел ей надеть толстые, пропитанные чем-то остро пахнущим широченные брюки, куртку, тяжелые ботинки с высокими чехлами и завязками. На голову — резиновую маску с круглыми очками и грубый капюшон. Карл одевался сам и подгонял: «Быстрей, быстрей…» Затем они поднялись наверх и свернули в траншею. Дышать было трудно, ступать — тяжело. В траншее находилась тьма-тьмущая народу, так же странно одетого. Все чего-то ждали, с нетерпением вертели очкастыми головами. Прозвучала сирена, и толпа разом замерла, уставилась в поле, по которому вприпрыжку мчалось обезьянье стадо. Вдруг по глазам резанула вспышка, начал расти огненный шар и густо обрастать облаками… Загорелись, задымились впереди живые обезьяны, дико, отчаянно закричали, и тут ударил невероятной силы шквал — все упали на дно траншеи и замерли… Девушка тоже упала — она потеряла сознание… Очнулась в подземелье, там, где она и Карл переодевались. Очкастая маска, похожая на обгоревшее обезьянье лицо, лежала рядом. Карл склонился к девушке и спросил: «Ну, будешь еще проситься?» Она не ответила, разрыдалась. Позже, когда воспоминания притупились, она задала Карлу вопрос: «Для чего все-таки погубили бедных обезьян?» — «Во имя будущего, — ответил Карл. — Я должен быть сильным и непобедимым. Так я буду сжигать своих врагов».

— Вас, конечно, этот довод успокоил.

— Естественно. Я господину Карлу верила. Я искренне считала: помогая ему, я помогаю его делам. Ничего, что я о них ничего не знаю, зато я знаю господина Карла.

— Он посвящал вас в свою личную жизнь?

— В личную жизнь? Нет, он ничего не рассказывал… Но иногда он говорил, например: «Не правда ли, эта девушка мила? Я хочу с ней познакомиться».

— И вы… их знакомили?

— Ни разу. Одни разговоры.

— Но ведь были у него девушки?

— Наверное…

— Были. Да еще какие!

— А откуда вам известно?

— Он показал шкатулку. В ней собрана великолепная коллекция. Систематизированная, пронумерованная… Не выдели?

— Нет.

— Советую посмотреть. Голубой прелестный ящичек. Хранится в конторке. Если господин Карл покажет, советую обратить внимание на семьдесят пятый номер.

— Вероятно, очередная гадость. Наподобие слежки. Знаете, я никак не ожидала, что за мной наблюдают. За кем-то следить — это в порядке вещей. Но чтобы за мной… Проверила лампу — а там действительно какое-то устройство. Я-то думала, живу свободно, как птица… Ну, по вашему совету и «уронила» так бухнула о порог — только стекла полетели… И в сумочке проверила. Представляете, в моей пудренице тоже оказался миниатюрный механизм. Пришлось ликвидировать.

— Напрасно. Как вы объясните?

— Кто будет спрашивать?

— Господин Карл.

— Прямо и скажу: не нужно шпионить.

— А он: кто научил?

— Сама наткнулась.

— Не поверит. Тем более, что я прихожу к вам второй раз. Причина контакты со мной… Давайте договоримся: будем советоваться и действовать сообща. Тогда все будет хорошо.

Я поблагодарил Мэри и поторопился покинуть гостеприимный дом. Встретимся завтра у Карла.

Вышел на крыльцо и обомлел: было светло, и густо сыпал крупный снег. Лохматые снежинки летели бесшумно, плавно опускаясь на мягкий белый пуховик, который успела настелить зима. Было так тихо, словно природа затаилась, наблюдая за редким явлением — когда еще увидишь такой щедрый, необыкновенный снегопад!

Вокруг непривычно чисто, веет особой, зимней свежестью. Хорошо! Одно беспокоит: остаются напоказ четкие следы. Снег будто чувствует свою вину, заметает пока еще неглубокие ямки, и ловко, споро у него получается — пока я стою, углубления выравниваются, скоро исчезнут совсем…

И кажется странным и нелепым: где-то в космосе, над головой человечества, висят тонны гибельных бомб и снарядов, а здесь — идет мирный снег! Будто ничего Земле не угрожает, будто люди могут спать спокойно.

И все же снег мне кажется хорошим предзнаменованием. Я думаю о Мэри, и мысли о ней меня успокаивали. Я перебирал в памяти ее жесты, сказанные когда-то слова; вдруг возникнет передо мной ее взгляд, прозвучит упругий голос с характерной певучей интонацией, и тогда я чувствую волнение, мне хочется вернуться к девушке, сказать ей необыкновенные, ласковые слова — ведь жизнь у нее в общем-то серая, однообразная, радость не балует своим посещением…

Когда я вернулся и услышал телефонный звонок — обрадовался: Мери! Я наговорю нежностей, позову побродить по снежному насту под огромной луной!

Я ошибся — звонил Карл. Он упрекнул меня в безделии, посоветовал сосредоточиться на предстоящих событиях. Бал, наставительно говорил он, должен пройти без сучка и задоринки, каждую роль мы обязаны сыграть безупречно.

Карл пожелал спокойной ночи и положил трубку.

Опускаюсь в кресло, закрываю глаза.

Что это? Сон? Явь?

Передо мной — Карл. Смотрит на меня в упор и слишком уж сипло произносит:

— Это я. Отныне и навсегда! Присмотрись ко мне получше и осознай: я владею миром…

— Миром?..

— Да. И землей, и водой, и небом. А чем владеешь ты? Всего-навсего жалкой строптивой душонкой.

— Душой! — поправляю я.

Карл зловеще усмехается и вопрошает:

— Ты видел, как выдергивают зубы? Если не видел, я покажу. И все твои зубы по одному выдерну, и извлеку из тебя то, что ты называешь душой.

— О, господин Карл, изуверства у вас хватит!

— Изуверства? — изумляется Карл. — Это лишь игра, детская забава. Садись и работай.

Я вижу себя в огромном тайпинг-офисе, в том самом, который Карл показал мне в первый день прихода в его учреждение. Руки мои бешено взлетают над клавишами, некогда даже взглянуть по сторонам. Но я знаю — рядом со мной невольники, я хорошо запомнил их напряженные, неестественно прямые позы в то памятное утро…

Руки мои двигаются безостановочно. Час, два, три… много, много часов подряд. Я чувствую, как смертельно устал. Но останавливаться нельзя — Карл тут же выкинет на улицу. Нет, больше не могу. Ослабевшие руки падают… Надо мной любезно склоняется улыбчивый клерк, берет под руку и куда-то, под несмолкаемый стук пишущих машинок, уводит.

В длинном плохо освещенном коридоре вырываюсь и припускаю куда глаза глядят. Бегу и радуюсь: свобода, свобода!

Конечно же, я ошибся. Карл с хохотом встречает меня у выхода и, как мальчишку, хватает за рукав.

— Ну куда же ты, Чек! Будь благоразумным! Все равно я извлеку твою…

Карл вталкивает меня куда-то в темноту, и я различаю с ужасом: на меня, как танк, наваливается гигантское пресс-папье. Я уже чувствую его пористую поверхность, которая жадно начинает присасываться ко мне…

Нет! Ни за что! Я упираюсь обеими руками в мягкий покатый низ и что есть силы отталкиваюсь. Удалось на несколько мгновений отшвырнуть от себя пористую глыбу, но она стала наваливаться опять…

Успеваю отскочить к стене и лихорадочно стараюсь нащупать дверь. Кажется, нашел… Толкаю ее и выскакиваю вон…

Но нет, это не освобождение. Слышу смех и сипение Карла:

— Ну куда ты, Чек! Я же предупреждал!

Догадываюсь — вокруг меня компьютеры: на высоких, очень высоких щитах дрожат миллионы лампочек и светятся регуляторы. Что-то невидимое опутывает меня, ноги уже одеревенели, руки все больше немеют. «Чек, Чек, Чек, Чек…» тупо повторяются звуки, усиливается гул.

Вижу Карла: он со скрещенными на груди руками сидит на спутнике и с презрением глядит на меня.

— Ну я же говорил!

Собираю последние силы, подтягиваюсь к щиту и непослушными пальцами начинаю крутить регуляторы. Где-то завыло, застучало, запрыгали огоньки. Еще один поворот регулятора, и я замечаю: Карл, беспомощно размахивая руками, падает на Землю. Он во всю мощь кричит:

— Нет, я не разобьюсь! Я буду вечно!..

А я нахожу себя в кресле и силюсь понять: сон это или явь? Не шутка ли господина Карла?

Пытаясь избавиться от тяжести в голове, спешу на свежий воздух. Вдруг мне нестерпимо захотелось увидеть Мэри. Увидеть сейчас же! Немедленно! Недолго думая, я помчался к ее домику и… обомлел! На крыльце стоял господин Карл. Он обнимал Мэри и жадно целовал…

Я попятился, закрыл свое пылающее лицо руками. Уснуть, конечно, уже не смог. И утром поднимался в карловскую приемную с головной болью.

Мэри сразу же поднялась навстречу и неестественно громко объявила:

— Господин Карл не принимает! Совещание. — И добавила шепотом: — Я виновата… очень виновата… но нет у меня сил…

— Значит, я для вас — пустое место.

— Нет, нет! — вскрикнула она. — Вы для меня — все! Вы для меня…

— Теория.

— Я… я… — волновалась Мэри, — найду в себе силы!

— Пожалуйста, — попросил я. — Найдите! И я найду. Будем вместе бороться.

Мэри благодарно кивнула, и я рванул на себя дверь карловского кабинета.

Карл недоуменно уставился на меня, и я с усмешкой бросил:

— Я, господин Карл, согласен жениться.

— А, ты вон о чем, — скривился он. — Ну, желаю успехов.

Я повернулся к выходу, и Карл не произнес ни слова.

Днем Мэри заглянула ко мне в офис-четыре. Она была грустна, молчалива, но даже молчание ее было одухотворенным и несказанно трогало… Мы хорошо понимали друг друга и внутренне готовились к решающим испытаниям.

И наконец — бал.

Бал непростой — бюрократический, как сообщила мне в последний момент Мэри. Огромный зал на втором этаже, специально отведенный господином Карлом для столь значительного события, соответственно был и оформлен. Сколько вкуса, сколько выдумки, как вычурно работала мысль над украшением некогда скучного, пустого помещения! Прежде всего бросались в глаза экспонаты, принесенные сюда из бюрократического музея: царь-скрепка с гладкими, изящными изгибами, гигантское пресс-папье в виде детской качалки. Под потолком подвешены огромные, кнопки — ни дать ни взять неопознанные летающие объекты. По углам свисали пестрые серпантинные хвосты, — на длинных лентах без труда можно различить десятки самых разнообразных почерков служащих карловского учреждения. Пусть смотрят и гордятся — их труд выставлен на всеобщее обозрение. Весь зал, чуть впереди мягких кресел, обставлен цветными корзинами для бумаг. И красиво, и, может быть, кому-то понадобится культурно освободиться от мусора. И все же основной упор был сделан на главную, королевскую стену. Сама она как бы представляла разворот одного из томов сочинений Карла Великого. На фоне разворота возвышался необычный трон покрытое синим бархатом кресло, установленное на изданиях с золотым переплетом. Автор изданий — опять же Карл Великий. Но и это не все. Слева у стены, недалеко от трона, до самого потолка поднялась аппаратура, видно очень сложная, с сотнями лампочек и регуляторов. И даже не столько эта аппаратура, сколько совсем уж загадочное сооружение, скрытое от глаз плотным черным покрывалом, больше всего и смущало, и будоражило воображение. Но никто до поры до времени так и не смог догадаться — что же прячется там, за непроницаемым холстом. Устроители бала позаботились и о том, чтобы жаждущие, после стремительных огненных танцев, нашли бы живительный источник в виде минеральной воды, лимонада, фруктов и легких закусок. Этот небольшой буфет был развернут справа от трона и возле него в великолепном клетчатом пиджаке, с белой бабочкой, стоял Филипп. Меня он почему-то не замечал, взгляд его плавал от стены к стене, а лицо обрело завидное достоинство и степенность. Я сам подошел к Филиппу и по-свойски спросил:

— Нельзя ли стаканчик минеральной?

— Нельзя, — отрезал Филипп и отвернулся. — Только по особому распоряжению.

Все понятно. Настоящий Филипп в чернильнице.

Участники бала столпились у входа. Озираясь, вертят головами, перешептываются — ждут Карла. Выгодно выделяются чиновники из офиса-двенадцать — все идеально причесаны, в строгих черных костюмах с кружавчатыми нарукавниками. Даже наряды учрежденческих дам на их фоне выглядят не так празднично, как бы хотелось. У каждого клерка на груди — яркий металлический значок в виде приятного взору параграфа. Даже вооруженная охрана, расставленная вдоль стен, для красоты и таинственности была в черных коротких масках.

Мэри держится в стороне. Подхожу к ней, спрашиваю:

— Как настроение?

— Спасибо, — ласково отвечает она. — Буду держаться.

— В случае чего смотрите на меня! Я рядом. — Я пожал Мэри горячую ладонь.

И тут зычно объявили:

— Его величество господин Карл!

Толпа раздалась, и на огромном металлическом дыроколе, посаженном на два колеса, въехал Карл. Коляску-дырокол толкал сзади рикша, одетый в черный костюм и гладко причесанный. «Да ведь это Бо!» — догадался я и чуть не задохнулся от страшного открытия. Значит, Карл опять утопил его в чернильнице!..

Под бурные рукоплескания Карл всходит на трон и величественно поднимает руку.

— Пригласите гостей! — звучит королевское распоряжение, и Бо, откатив дырокол в сторону, с достоинством направляется к дверям.

Вот так сюрприз! Появилась чета Кромов! Он, высокий, худой, растерянно озирался и неловко поддерживал под руку Элен, от которой в общем-то остались лишь воспаленные, широко открытые глаза… Живые мощи.

Брызнули приветственные аплодисменты, и Карл попросил многоуважаемых гостей сесть в мягкие кресла.

— Итак, — продолжает Карл, — я ваш король. Как известно, во все времена у королей были королевы. Спрашивается, что я за король, если у меня нет королевы! Я уверен, среди наших придворных дам есть особа, достойная занять место рядом со мной. Объявляю: выбирается королева! Поскольку королевство мое самое демократичное, прошу называть кандидатуры.

— Разрешите мне! — говорит один из Бо-Э-Ни.

— Пожалуйста, — кивает король.

— «Думаю, — читает клерк по бумажке, — что выскажу всеобщее мнение, если назову имя одной достойнейшей дамы, которая присутствует на королевском балу».

— Назовите же имя! — капризно требует король.

— Ри! — торжественно произносит клерк.

— Прошу парламент представить мнение, — возвысил голос король.

Бочком вышел вперед еще один из Бо-Э-Ни и поклонился.

— Мы посоветовались, — сказал он, — и решили, что выбор, безусловно, правильный. Парламент голосует за королеву Ри!

Король слабым движением руки отпустил посыльного от парламента и объявил:

— Итак, выборы закончились. Королева, прошу занять трон.

Под звуки марша Мэри поднялась на возвышение, и король воскликнул:

— Почтенная публика приветствует свою королеву!

Зал покачнулся в поклоне. Со всех сторон грянули овации, кто-то прокричал: «Да здравствует королева!»

Король трижды хлопнул в ладоши, и грянула оглушительная музыка, если можно было так назвать странную смесь из телефонных звонков, щелканья пишущих машинок, скрипа стульев и целого роя звуков непонятного происхождения. Служащие карловского учреждения, сверкая параграфами и, словно копья, вскинув на плечи гигантские авторучки, стройными рядами прошагали мимо трона, на котором, скрестив руки, восседал сам король.

— Вы что-то хотели сказать? — обратился Карл к Бо, когда звуковой хаос схлынул и отряды опустили копья.

— Да, да — просиял Бо и, низко поклонившись королю, обратился к публике: Я должен вам сообщить, достопочтимые господа, что великолепную музыку, которую мы все имели честь с большим наслаждением прослушать, этот великолепный бюрократический марш сочинил для нас сам господин Карл!

Бо захлопал, и все его поддержали, устремив восторженные взоры на короля, а сам король смущенно потупился, замахал рукой — ну что вы, какие тут почести, не ради же них старался!..

— Танец в честь королевы! — объявил Бо.

Карл предложил Мэри руку и повел ее в центр зала. Грянула музыка, и все пришло в движение. Запестрели кружева и шелковые оборки, зашаркали башмаки, застучали каблучки. Завертелась пестрая карусель, забурлило веселье. Танцуют девушки из домашнего тайпинг-офиса, танцуют Бо-Э-Ни, танцует, а вернее топчется на месте, поддерживая супругу, господин Кром. Танцующие преданно взирают на короля и королеву, и почти каждый старается выказать королевской чете почтение.

Когда музыка смолкла, король проводил королеву к трону и властным жестом потребовал у зала тишины.

— Повеселились, — сказал он, — а теперь займемся делом. Я должен огласить указ. — Он развернул услужливо поданный Бо свиток и стал торжественно читать. — «Королевский указ. Во исполнение нашего высочайшего долга, в целях установления справедливости там, где она до сего времени установлена не была, по просьбе многоуважаемых компетентных лиц, отныне и навсегда повелеваю: в торжественной обстановке провести ритуал посвящения в клерки служащего мужского пола по имени Чек». Ритуал посвящения, — объяснил Карл, — включает в себя несколько этапов, с применением самой современной техники. Прошу снять чехлы и включить аппаратуру!

Кто-то из Бо-Э-Ни, кажется Па, сдернул покрывало с загадочного четырехугольного сооружения, и миру явилась во всем великолепии знаменитая музейная чернильница с колпаком на макушке. Па приставил лестницу и виртуозно забрался наверх.

Бо склонился к аппаратам и завертел регуляторами. На щитках бешено заметались огни, и я почувствовал свинцовую тяжесть в голове — ту самую тяжесть, которая преследовала меня все последние дни. Карл, значит, уже давно меня обрабатывал…

Король и королева вышли в зал, к чернильнице.

— Прошу всех поближе! — обратился к. публике Карл. — Слушайте это музыкальное чудо, — он погладил стенку чернильницы. — Участвуйте все! Без вашей помощи посвящение будет скучным, неинтересным.

Чернильницу вмиг окружили и стали обслуживать ее, шикали друг на друга: «Тише! Тише!»

Я во все глаза смотрел на Мэри. Да, убедился я, она понимает, как мне трудно, она вместе со мной ощущает нарастающую тяжесть и звон в ушах…

Бо отошел от аппаратов и объявил:

— А сейчас проведем несколько увлекательных состязаний! Тот, кого мы посвящаем сегодня в клерки, должен продемонстрировать недюжинные способности. Ему надлежит выполнить задания лучше соперника! Кстати, кто хочет сразиться с Чеком, прошу сюда, в центр зала!

Почтенная публика смущенно заулыбалась, потупила глаза — ни один не осмеливался на поединок.

— Если не возражаете, — подал голос Карл, — соперником буду я.

— О, какая высокая честь! — воскликнул Бо. — В сражении участвует сам господин Карл!

— Не возражаю, если моему сопернику кто-то будет помогать, — заявил Карл. — Мне же никакой помощи не нужно.

Гром аплодисментов одобрил великодушие Карла, и Бо объяснил первое здание. Участникам состязания будут вручены два одинаковых текста с одной-единственной ошибкой. Кто первый ее найдет — тот и выиграл. О результатах объявит компьютер.

Не успел я прочитать и двух строчек, Карл сообщает:

— Нашел! В предпоследней строке пропущена точка.

Аплодисменты потрясли зал. В левой стороне компьютера зажглись слова «Карл Великий» и ярко замигал красный плюс, а в правой — синий минус. Карл скромно ковырял паркет носком бархатной туфли, ожидая следующего задания. А я смотрел на Мэри и старался ее поддержать. Все труднее было справляться с обступающей тяжестью. Волновая обработка продолжалась, я это чувствовал по себе, и меня порадовал кивок девушки — есть еще терпение…

— Задание второе! — громко говорит Бо. — На нашем балу присутствует супружеская чета — господин и госпожа Кромы. Прошу многоуважаемых супругов в центр зала!

Смущенный Кром неуверенно подался вперед, непонимающе завертел лысоватой головой, и вслед за ним, совсем растерявшись, вышла Элен. Она, кажется, узнала меня и недоуменно посматривала в мою сторону. Сверлил меня глазками и господин Кром.

— Итак, задание, — продолжал Бо. — Опишите добродетели этих досточтимых господ. Ваше величество, прошу.

— О, добродетелей у моих самых лучших друзей хоть отбавляй. Господин Кром — известный миллионер и добропорядочный семьянин. Этим все сказано. Незабвенный брат господина Крома также обладал солидным капиталом. Он основал известную, весьма популярную премию. Это премия присуждена и мне. Так спрашивается, могу ли я обойти словами благодарности щедрое, поистине замечательное семейство!

Когда овации смолкли, Карл увлеченно продолжал:

— Госпожа Кром, насколько мне известно, заботливая, верная жена…

— Ложь! — неожиданно взвизгнул господин Кром и направил на меня дрожащий палец. — Вот он, первопричина всех наших бед, тайный искуситель моей Элен!..

Элен пошатнулась, с трудом удержалась на ногах. Никто не поспешил ей помочь. А господин Кром на свою супругу даже не взглянул — все негодующее внимание на меня.

Господин Карл старался сдержать улыбку.

— Вполне понятное заблуждение мужа, верного семейному очагу, — сказал он. — Мой блистательный соперник действительно когда-то учился в колледже с госпожой Кром. Но тайной связи между ними не было! Да он сам об этом скажет! Ну, Чек, ответствуй.

Я не успел и рта раскрыть. В центр, к Элен, вышел один из стражников, высокий и уверенный, и сорвал с лица свою маску.

Это был Роб!!!

Зачем он здесь?!

На свою погибель?!

Роб повернулся к Карлу и с достоинством сказал:

— Не торопись. Скрутить меня ты всегда успеешь. А теперь, по данному тобой праву, об Элен скажу я. Дорогой мой Человек, не возражаешь?

— Говори, — кивнул я, остро сознавая степень риска моего друга.

— Говори! — воскликнула королева, и Карл, покосившись на Мэри, промолчал.

Элен узнала Роба и бессильно склонилась к нему на грудь. Роб бережно обнял ее большими, сильными руками — будто хотел защитить, уберечь от неминуемой беды.

— Несколько лет назад, — начал Роб, — я и Элен мечтали быть вместе, но… суровая жизнь распорядилась по-своему. «Будь счастлива», — сказал я Элен на прощанье и ничуть не покривил душой — я искренне желал ей счастья. Я тогда не знал, что ждет ее впереди, что ее будут истязать и словами, и голодом, будут всячески унижать человеческое достоинство… в конце концов доведут вот до такого состояния…

— Я протестую! — заорал господин Кром. — Я требую: уберите этого наглеца!

— Пусть говорит, — приказала королева, и Карл опять промолчал. Он был слишком бледен, и мне показалось — он тоже плохо себя чувствовал. Наверное, тяжесть в голове нарастала не только у меня. Бо, видел я, время от времени подкручивал регуляторы.

Карл вдруг поднял руку и просипел:

— Прибавить обороты!

Бо подскочил к щитку, тронул тумблеры, и в висках у меня оглушительно застучало. Смотрю на Мэри, говоря ей глазами, терпи! Мэри едва кивнула…

— Немедленно… — задыхался от ярости господин Кром, — прекратите!.. Арестуйте!..

— Наберитесь терпения, — раздраженно проговорил Карл. — Нельзя же так!

— Нельзя?! — затрясся господин Кром. — А позорить честное семейство можно? А чужих жен совращать — можно?..

— Да погодите же! — возвысил голос Карл.

— Нечего мне ждать! По вашей милости дождался!.. Если сейчас же не уберете, — он показал на Роба, — я… я…

— Какой нетерпеливый, — скривился Карл.

— Да, пусть! Я нетерпеливый! А ты? Ты — кто такой? Выскочка и мошенник! По чужим костям шагаешь! Но далеко не уйдешь…

Карл хлопнул в ладоши.

— Стража! Господину Крому нездоровится. Проводите его домой!

Господин Кром кричал, извергал проклятья, крутился волчком, кусался — но все же его вывели из зала. Роб подвел Элен к свободному креслу, и она, благодарно кивнув, опустилась на мягкое сиденье.

Роба и Элен обступила стража, чутко ожидая малейшего жеста повелителя.

Компьютер подавал сигналы. Чек, оказывается, получил плюс, а Карл — минус.

— Машина напутала, — с усмешкой констатировал Карл. — Ну ладно, предположим — я проиграл. Давайте следующее задание.

Бо дождался полной тишины и возвестил:

— Вопрос трудный, но весьма интересный. Есть ли любовь? Если есть докажите! Господин Карл, вам слово.

Карл поморщился, высокомерно обозрел присутствующих и качнул завитыми кудельками.

— Да, с некоторых пор я думаю, что чувство, которое называют любовью, существует. А доказательство — вот оно. Сейчас на нашем балу, мы как бы играем в короля и королеву. А отчего бы и в самом деле этой очаровательной, достойной девушке не стать королевой, то есть моей женой? Объявляю: пусть будет так!

Карловский особняк, наверняка, не знал таких бурных оваций. Бо-Э-Ни старались вовсю, да и учрежденческие дамы не жалели ладоней. Лишь отрешенно взирала на этот шабаш радости Элен, усмехался Роб, да прятала глаза Мэри, которая удостоилась вдруг высочайшего внимания.

— А почему, — неожиданно для всех зазвучал ее гневный голос, — господин Карл не спросил у меня — согласна я или нет?

— Я полагал, — вскинул голову Карл, — что короли не советуются, они принимают решение единолично. Но если ты желаешь, изволь, объяви о своем согласии!

И Мэри во всеуслышание произнесла:

— Нет! Вашей женой, господин Карл, я никогда не буду.

Зал ахнул, притих. Только Роб откровенно обрадовался, захлопал в ладоши.

— Но почему же?.. — вырвалось у Карла.

— Потому что… я люблю другого.

Мэри подошла ко мне, и я не удержался, обнял ее и поцеловал. Крепко. В губы.

— Ну что ж, — хохотнул Карл. — Оставайся… семьдесят пятой!

Как великолепно наносил удары Карл! Душу мою захлестнула горечь, и мне потребовалось взять себя в руки, чтобы сдержаться, не дать выплеснуться гневу…

Компьютер показал: Карл проиграл и на этот раз. Он еще больше побледнел и нетерпеливо потирал виски.

— А что, — царственно спросил он, взглянув на Бо. — Других заданий нет? Короли ведь не проигрывают!

— Есть, господин Карл, — услужливо согнулся Бо. — Но это последний вопрос.

— Давай последний, — кивнул Карл. — Я не сомневаюсь в победе.

— Внимание, вопрос! — объявил Бо. — Что такое точность?

— А вот что, — поморщился Карл и медленно прошествовал к машинам. Он стал нажимать на кнопки и поворачивать регуляторы.

Потолок исчез, и обомлевший зал будто взлетел к звездам, в сверкающую алмазами синь. Хорошо было видно: там, в космосе, двигалась красноватая точка.

— Космический объект моих недругов! — объяснил Карл и кому-то невидимому подал команду: — Внимание! Залп!

Сверкнула иглой посланная ввысь ракета, и через считанные секунды все увидели яркую вспышку — спутник был уничтожен.

— Благодарю! — кому-то сказал Карл, и потолок вновь обрел реальные очертания, сокрыв алмазную космическую синь.

Бо подал голос:

— Господин Карл показал изумительную, поистине королевскую точность. Послушаем, что скажет его соперник.

А соперник господина Карла, то есть я, растерянно молчал. О какой точности говорить? Как ее доказывать? В голове шум, все больнее сжимаются тиски… Сам вопрос мне кажется настолько нелепым, что я, конечно, ответить на него не смогу…

И опять вместо меня говорит Роб, слова его я слушаю как спасение. Говорит он четко, с достоинством:

— Мой друг поручил ответить мне. Господин Карл действительно продемонстрировал королевскую точность. Вряд ли кто сумеет лучше господина Карла убивать и разрушать. Да и лучше, точнее господина Карла вряд ли кто сможет плюнуть в человеческую душу… Ну что же, настало другое время — время больших перемен, время великой социальной точности. Ровно через минуту, господин Карл, начнется новая эра.

— Усилить оцепление! — приказал Карл. — На испуг берешь, историк? Ну, ну, посмотрим. А пока, — он перевел на меня ненавидящий взгляд, — я выну из него душу! Ровно через тридцать секунд мы полюбуемся на переселение души Чека… в чернильницу! Прибавить обороты! — топнул он ногой. — На полную мощь!

Бо заметался возле компьютеров, и я вскинул ладони к вискам, стараясь уменьшить невыносимый звон. Мэри закрыла глаза, борясь с мощной волновой атакой… Роб напряженно наблюдал за нами. Пожалуй, у одной Элен лицо светилось отрешенной радостью…

Тут Карл дернулся, оцепенел, и показалось, что вокруг него зашевелилось марево. Через мгновение от тщедушного тела Карла оторвалось призрачное облако и повисло над чернильницей. Па растерялся, присел, и Роб весело ему подсказал:

— Крышку, крышку открой!

Па приподнял колпак, и фиолетовая яма медленно, как бы нехотя стала вбирать в себя огромное прозрачное облако, которое угадывалось лишь по очертаниям. Облако оказалось таким большим, что только ему и хватило места, остальные облачка взвились под потолок, поплакали, пометались и прямиком спикировали к своим владельцам. Па уронил крышку, и душа Карла успокоилась в чернильнице одна. Лицо Карла вытянулось, черты заострились, и стал он похож на смешного жалкого дракона.

Тиски отпустили. Вернулась легкость, и Мэри улыбнулась. Я чувствовал, как нежно ее любил.

Карл будто очнулся от тяжелого сна.

— Сегодня ты победил, — сказал он пустым голосом и посмотрел на меня пустыми глазами. — Но это не значит, что ты сильнее меня. Я буду жить вечно, а тебя и твоего приятеля отправят к праотцам. Вот только узнаем результат турнира.

— Нет! — вспомнил я и засмеялся. — Ты ничего мне не сделаешь! Ты бессилен против меня.

— Бессилен? — ощерился Карл.

— Да. Я из будущего. А будущее нельзя уничтожить.

Карл не успел ответить. В зале из невидимых передатчиков тревожно запульсировал голос:

— Господин Карл! В городе танки. Ваша резиденция окружена! Восстание?

— Я же говорил, — ликовал Роб. — Да здравствует новое время!

Компьютер показывал: Карл проиграл. Синий светящийся минус перечеркнул все его честолюбивые надежды.

А я теперь должен вернуться. Туда, откуда был послан для испытаний. Обыкновенный человек, вспомнил я, не может покинуть Землю на восемь-десять веков. Срок его жизни слишком мал. Эти века научная мысль подарила нам, группе космонавтов. Во мне зазвучал недавний разговор:

— Ну, что еще непонятно? Ты задерживаешь старт.

— Задерживаю? Я тоже лечу.

— Нет, ты пока не готов.

— Вот как? Спрашивайте, испытывайте. Я свое дело знаю.

— Ты свое дело знаешь.

— Что же еще?

— Корабль этот снарядила Земля, и в космос посылает землян.

— Ну, если я имел честь появиться на Земле, значит, и я землянин.

— Земля посылает в космос не просто землян — людей.

— Давайте говорить правду, — сказал я. — Ведь мы, все десятеро, роботы. Ну пусть — высшей модификации.

— Нет, вы не роботы. Вы самые настоящие люди. Но люди, разумеется, особые.

— Если я не робот, а человек, то как у всех нормальных людей, у меня должны быть родители — мать и отец. Кто они?

— Мать — Земля. Отец — человеческий разум.

— Вот-вот. Опять общие слова.

— И если ты, собираясь в долгое космическое путешествие, ни во что не ставишь свою родную мать и презираешь отца, что доброго принесешь ты живым существам на далеких планетах? Только человек, кровно связанный с матерью-землёй, ее историей, ее радостями и болями, может выдержать предстоящие испытания. Только человек способен на добрые дела и битву за прекрасное. Только человек, чего бы ему это ни стоило, после выполнения задания, вернется на родину… А ты даже не веришь в то, что ты человек… Нет, не готов ты к такому ответственному полету…

Да, я не был готов к такому ответственному полету, поэтому и оказался здесь… Экзамен на Человека я, кажется, выдержал, и теперь, надеюсь, мне доверят любой космический маршрут…

Останется лишь одна боль — Мэри… Но я попрошу, я потребую, чтоб мою любимую перенесли в наш век.