Захотелось Голубёнку на нервах у отца поиграть. Да не вовремя. Занят был старый Голубь. Сидел он на берёзе и стишок о весне сочинял. А Голубёнку что? Подполз он к краю гнезда, свесился вниз и кричит:

— Ой, падаю! Падаю!

Бросился к нему старый Голубь, оттащил от края. А сам снова уселся на берёзе, задумался. Вроде и простое это занятие — стишки сочинять, а тоже задуматься надо.

А где же тут глубоко задумаешься, если Голубёнок подполз опять к краю гнезда и кричит:

— Ой, падаю! Падаю, опять падаю!

Оттащил его отец во второй раз, возвратился на берёзу, сел. Сидит, крылышком полегоньку помахивает, сочиняет. Наконец самая малость осталась: слово придумать — и стишок готов. Вдруг как закричит Голубёнок:

— Ой, падаю! Падаю, совсем падаю!

И — шух! — по воздуху. Шлёп! — на землю.

Ахнул старый Голубь — и к сыну. А он сидит под кустом, сизенький такой, и улыбается:

— Я, папа, уже летать умею.

Оттрепал Голубь сына как следует.

— Не пугай отца! Не отрывай его от дела!

Потом помог ему в гнездо забраться и возвратился на берёзу.

А пока со всем этим возился, стишок из головы выскочил. Только одна строчка и осталась: «Гур-гур!» — и всё. Стал Голубь вспоминать. Долго вспоминал, но так и не вспомнил.

Потому-то у всех птиц большие песни о весне, а у Голубя одна только строчка:

«Гур-гур!» — и всё.