Отдавая приказ поместить задержанного парашютиста в камеру и при этом не трогать его, оберштурмфюрер Хойзер, естественно, руководствовался отнюдь не соображениями гуманности. Гуманных людей в гестапо не держали, там в них не было никакой надобности. И у Каспара Хойзера совершенно не зря даже в СС была репутация человека холодного, жестокого и бездушного, ради достижения цели не останавливающегося ни перед чем. Но в то же время и в глупости его никто бы не заподозрил.

Оставшись один, Хойзер в задумчивости прошелся по своему небольшому кабинету. И чем больше он размышлял над обстоятельствами происшествия, тем более оно казалось ему перспективным с точки зрения его будущего. Не карьерного роста (хотя и это тоже), а именно будущего…

Хойзеру было 25 лет и он относился к числу немцев, детство и юность которых прошли при Гитлере. С 14 до 18 лет — Гитлерюгенд, год трудовой повинности в Имперской Рабочей службе, а затем юнкерская школа СС в Брауншвайге — в этот короткий перечень укладывалась вся биография Хойзера. Он с гордостью считал себя элитой германской нации — ведь офицеры СС обязаны были предоставлять командованию родословную начиная с 1750 года. В роду Хойзеров были одни арийцы.

В 1940 году, после ранения, полученного во Франции, Хойзера перевели на службу в германскую внешнюю разведку, шефом которой был Вальтер Шелленберг. Некоторое время ему довелось поработать даже в центральном аппарате ведомства, в Берлине. Но потом положение на фронтах осложнилось, сотрудников стало не хватать, и вскоре Хойзера направили на Восток, в распоряжение Начальника СС и полиции Белоруссии. Слабым утешением являлся только тот факт, что с недавних пор он совмещал работу в IV отделе с руководством отделом Н, подчинявшемся лично Шелленбергу.

Работал он добросовестно и плодотворно, нагоняя страх и на врагов, и отчасти даже на коллег. Но чем дальше, тем больше он задумывался о том, что ждет его впереди.

То, что Германия не может выиграть войну, Хойзеру было понятно уже давно. Вермахт может сколько угодно демонстрировать чудеса храбрости, но верить всерьез в то, что Германия одолеет могучую тройку Англия — США — СССР, могли только очень большие поклонники фюрера или полные идиоты. Что, как правило, было понятием равнозначным… После высадки союзников в Нормандии сомневаться в этом не приходилось. Кто знает, где американские танки будут на Рождество 1944-го — может, в Берлине?.. Следовательно, в самое ближайшее время судьба Германии резко изменится, а с ней изменится и судьба его, Хойзера.

Если в войне победит коалиция западных демократий, то именно их расположением следовало заручиться заранее. О том, чтобы завоевать доверие русских варваров, Хойзер не думал. Это дикая орда, пришедшая с Востока. А вот с англичанами немцы вполне могут вести переговоры — просто потому что они из одного теста. Норвежец или англичанин, француз или бельгиец могут сколько угодно не любить немца-нациста, но все они гораздо быстрее найдут с ним общий язык на одном простом основании: все они — европейцы.

«Кто из высших чинов рейха останется на плаву в случае краха? — рассуждал Хойзер. — Конечно, глава военной разведки. Разведчиков ценят в любой стране и при любом режиме. Никто не тронет Шелленберга после победы. Его ум, знания, опыт и связи интересны всем.

А если дать Шелленбергу лишний козырь, который поможет ему выстроить добрые отношения с будущими победителями?.. Тогда он не забудет этого». И обеспечит благополучную послевоенную судьбу ему, Хойзеру…

До этого дня все эти рассуждения были отвлеченными. У Хойзера не было козыря, который обеспечивал бы ему быстрое продвижение по службе и одновременно — безболезненный выход из войны в случае ее скорого финиша… И вот — случай, великолепный, в буквальном смысле слова с неба упавший случай! И надо же было такому представиться!.. Хойзер даже засмеялся от удовольствия. Спасибо англичанам за такой подарок! Что они скажут, когда узнают, что он, Хойзер, спас от неминуемой гибели в гестапо секретного британского агента?.. Может быть, тут же поволокут его на расстрел?.. Или наоборот, поблагодарят и предложат службу в рядах МИ-6?..

Пусть этот идиот Дауманн рыщет по лесу. Еще полчаса назад он был нужен Хойзеру, как никто, а теперь ему в принципе было все равно, чем закончатся поиски. Самое главное — один из англичан в его руках. И в нем теперь — его, Хойзера, личное спасение.

Эсэсовец решительно снял трубку телефона и попросил:

— Соедините меня с Берлином, VI управление Главного Управления Имперской безопасности. Оберфюрер СС Шелленберг.

— Несколько дней назад он получил чин бригадефюрера, — педантично поправил секретарь. — Соединяю.

— Да, благодарю вас, — смутился Хойзер. Он не знал этой новости.

«Лишь бы Шелленберг был на месте», — взволнованно думал он, постукивая пальцами по столешнице.

— Я слушаю, — раздался в трубке вальяжный, неспешный голос шефа германской разведки.

— Говорит оберштурмфюрер СС Хойзер, Минск, — представился Хойзер. — Хайль Гитлер, бригадефюрер! Разрешите поздравить вас с присвоением очередного чина…

— Есть информация? У меня мало времени, — не ответив на приветствие и поздравление, произнес Шелленберг.

— Так точно. Сегодня мной задержан английский разведчик, десантировавшийся с «Ланкастера» в тридцати километрах от Минска. Оказал сопротивление, при задержании ранен.

— С «Ланкастера»? — быстро переспросил Шелленберг. Хойзеру показалось, что голос шефа разведки был ошеломленным.

— Так точно.

— Что же им нужно, черт возьми?.. — обращаясь словно к самому себе, пробормотал Шелленберг и тут же спросил: — Допрашивали?!

— Никак нет.

— Отлично! — В голосе Шелленберга звучало неподдельное волнение. — Слушайте меня, Хойзер, берите самолет и немедленно вылетайте с этим британцем в Берлин. Поняли? Приказ о вашей командировке я пришлю сегодня же…

— Бригадефюрер, наша армия отступает, — осторожно напомнил Хойзер, — каждый самолет на счету. Мне не дадут воспользоваться самолетом.

— Хорошо, завтра самолет из Берлина будет у вас. И спасибо за службу, Хойзер!

— Хайль Гитлер! — снова произнес оберштурмфюрер и повесил трубку.

«Отлично, — ликуя, думал он, — Шелленберг клюнул, Шелленберг волнуется… Теперь главное — держаться за англичанина. Это мой козырь…»

* * *

К полудню Ник окончательно пришел в себя. Голова по-прежнему болела адски, но по крайней мере соображать и передвигаться он мог. Его провели в землянку, где сидели двое — командир отряда и особист.

— Кто такой? — неторопливо спросил командир отряда, разглядывая задержанного.

Ник молчал. Говорить о том, что он офицер британской армии, он не имел права. Утверждать, что он немец, тоже было бы глупо — зачем немцу прыгать с парашютом в тыл немецкой же армии?.. Сказать, что он русский? Но разве по акценту не слышно, как плохо он говорит на этом языке?..

— Молчит, гад, — со вздохом покачал головой особист. — Слушай, командир, да чего с ним церемониться, а? Фрицы бегут, а мы с этим летуном сопли разводить будем — кто да какой части?.. Кишки ему на штык намотать!

— Кишки, говоришь, намотать? — Командир нахмурился. — Это что ж… Это можно.

Ник многое слышал о кровожадности русских. Долгие годы жизни с медведями, в снегах, при царе научили этих варваров беспощадности… «Ну что же, — подумал Ник, — никто тебя силой не тянул в коммандос, парень. Ты сам выбрал свою судьбу. И сейчас твоя судьба перед тобой… Что тебе можно посоветовать? Только держаться».

— Только ты, Анатолий Иванович, видать, забыл, — неожиданно продолжил командир отряда, — что вчера мы получили приказ от товарища Пономаренко — перейти в оперативное подчинение командованию 3-го Белорусского фронта. И что командование это ой как крепко спросит с меня и тебя за бесчинный расстрел пленного. Откуда ты знаешь, вдруг это диверсант матерый, которого «Смерш» разыскивает? А?.. Все равно через три-четыре дня здесь наши будут. Вот им спокойненько с рук на руки в целости и сохранности и сдадим…

Слова «Смерш», которое прозвучало в разговоре, Ник не понял, но особист, видимо, его знал хорошо. Он криво усмехнулся и после недолгих раздумий махнул рукой.

— Ладно, убедил…

Выходя из землянки, особист чувствительно задел задержанного плечом.

Ника снова отвели в отдельную палатку и приставили часового — рыжего паренька лет семнадцати, вооруженного винтовкой.

Медленно тянулся жаркий летний день. Что происходило за стенами палатки, Нику не было видно. Но пока его вели лагерем, он хорошо понял, что бежать отсюда не удастся. Стан партизан был очень удачно расположен посреди небольшого сухого пятачка, а дальше — заболоченное, забранное грязно-зеленой ряской пространство. По периметру лагерь охранялся часовыми. Не успеешь сделать и шагу, как подстрелят. «Лучше дождаться ночи, — подумал Ник, — а пока подремать, набраться сил». Голова как-никак еще продолжала болеть.

Неожиданно для самого себя уснул он быстро и крепко. А проснулся от того, что буквально над ухом грянула пулеметная очередь, а палатка звонко треснула наискось и разъехалась под напором танковых гусениц. Жуткий вопль паренька-часового мгновенно оборвался.

Ничего не понимающий спросонья Ник инстинктивно откатился в сторону, чтобы не быть раздавленным, и понял, что уцелел буквально чудом. Грязная, воняющая илом, болотной водой и бензином немецкая самоходка прошла сантиметрах в двадцати от его правой руки. Со всех сторон гремели выстрелы. С брони самоходки сыпались грязные как черти солдаты в мышиного цвета форме.

— А, сука!.. — Ник увидел раскаленное яростью лицо особиста. В руках он сжимал автомат. — Это тебя они освобождать пришли?.. Получай!..

Он вскинул оружие, но в этот момент здоровенный немец, рванув голову особиста сзади за волосы, располосовал ему горло саперным тесаком.

Бой продолжался, но, судя по всему, остатки партизанского отряда были оттеснены в глубь островка и отбивались там из последних сил. Наконец слитно грянуло несколько взрывов, и все стихло, если не считать надсадного рычания танкового мотора. «Взорвали себя гранатами, чтобы не сдаваться», — догадался Честер.

Он с трудом, шатаясь, поднялся на ноги. Выглядел Ник не лучшим образом — здоровенная ссадина, перевязанная женщиной еще ночью, снова начала кровоточить.

Тот самый немец, который убил особиста, заметил Ника, с озабоченным видом ткнул в него пальцем и что-то сказал. Именно «что-то», потому что фраза прозвучала не по-немецки, а на каком-то языке, которого Ник не знал.

К нему приблизился рослый, красивый белокурый парень, еще тяжело дышащий после боя. Судя по всему, одежду он не менял уже несколько недель. Немецкий китель был разодран в нескольких местах, испачкан кровью и грязью. На кителе — невероятно замусоленная черно-красная ленточка Железного креста 2-го класса. На плечах у парня болталось несколько советских автоматов ППШ и ППД — видимо, он подобрал их на поле боя.

— Герр обер-лейтенант? — устало спросил он по-немецки, но не так, как говорят немцы, а с явным акцентом.

— Обер-лейтенант Вильгельм Раух, — ответил Ник, следуя легенде. — С кем имею честь?

— Ваффен-оберштурмфюрер дер СС Янис Карклиньш, — так же устало назвался парень. — 15-я гренадерская латышская дивизия войск СС. Я вижу, вам здорово досталось от сталинских палачей? Сильно ранены?..

Ник попытался сообразить, что это за народ такой — латыши, и почему они воюют за немцев, не вспомнил и ответил:

— Война есть война… Спасибо вам за спасение, оберштурмфюрер! Без вас я бы пропал.

— Не стоит благодарности. Ближайшая дорога была заминирована этими скотами. Мы двинули наугад и вышли прямо на их логово.

Латыш ухмыльнулся краем рта и махнул рукой на самоходку:

— К сожалению, из транспорта можем предоставить вам только вот этот лимузин. Рекомендую ехать на броне, внутри можно свихнуться от жары.

— А куда вы направляетесь?

— В Минск, — пожал плечами латышский эсэсовец. — Куда же еще?

Пока солдаты латышской дивизии СС копали могилу и хоронили своих убитых, Карклиньш коротко рассказал Честеру о том, что его часть была спешно переброшена сначала под Невель, потом Витебск, но уже на следующий день была почти полностью разгромлена. Пока есть приказ отходить на Минск. Говорил Карклиньш медленно, тяжело, с большими паузами, а произнося слово «приказ», как-то странно усмехнулся. Видно было, что он до смерти измотан войной.

— Похоже, вы не очень-то верите в победу Великой Германии, — поддел его Ник.

Вместо ответа латыш мрачно взглянул на Честера и зло сплюнул.

Трупы убитых партизан солдаты свалили в кучу, облили бензином и подожгли…

Через десять минут облепленная людьми самоходка, по ступицу проваливаясь в болотную жижу, медленно, с натугой двинулась по заболоченному лесу. Под тяжестью брони с жалобным треском ломались и рушились молодые деревья. Качаясь на броне рядом с говорившими на непонятном языке солдатами, Ник мысленно прощался с партизанским лагерем, о котором напоминал только гигантский костер, воняющий горелым человеческим мясом…