Если попробовать составить самый краткий список самых известных и популярных героев Первой мировой войны, имя донского казака Козьмы Фирсовича Крючкова неизбежно войдет в этот перечень, каким бы кратким он ни был. Его имя стало легендой, устойчивым словосочетанием, которое до сих пор фигурирует в русской разговорной речи, а сам Крючков — былинным персонажем, наподобие Ильи Муромца или Добрыни Никитича. Многие удивляются, узнав о том, что Козьма Крючков — это не собирательный образ, не выдумка, а вполне реальный человек. Впрочем, как и у каждого мифологического персонажа, его биография до сих пор изобилует противоречащими друг другу эпизодами и лакунами.

Начать хотя бы с того, что в литературе встречаются целых три варианта даты рождения героя — 12 января 1888, 1890 и 1893 года. Правильным является последний вариант. Козьма Фирсович Крючков увидел свет на хуторе Нижне-Калмыковка Усть-Хоперской станицы Усть-Медведицкого округа Войска Донского в старообрядческой семье казачьего урядника Фирса Петровича Крючкова. Отслужив положенный срок в 12-м Донском казачьем полку, Фирс Петрович обзавелся хозяйством на родном хуторе, завел большую семью: кроме Козьмы, у него было еще двое сыновей и две дочери. Все они получили образование в хуторской школе и с детства работали в поле, помогая отцу по хозяйству. Козьма уже с пяти лет пас овец, лошадей, был погонщиком волов во время пахоты. Отец рано начал учить его верховой езде и обращению с оружием. К коню маленького казака приучали с трех лет, винтовку дали в руки в семь лет, шашку — в десять. Такая ранняя практика позволяла выращивать прирожденных воинов, воспринимавших свою жизнь как непрерывное служение Богу и Отечеству.

На фоне своих братьев Козьма Крючков с малых лет выделялся своей драчливостью. Хуторской атаман лично порол его розгами, чтобы вразумить, но малолетнего забияку это не останавливало. Да и отец, для порядка ругая Козьму, втайне был доволен тем, что из среднего сына растет настоящий боец.

В возрасте 13 лет Козьму женили на 15-летней девушке с соседнего хутора Большого — Марии Аверьяновой. Такие ранние браки в староверческих казачьих семьях тогда никого не удивляли: в больших казацких хозяйствах лишние рабочие руки ценились всегда. В 1911-м в семье Крючковых родился сын, в 1912-м — дочь. Впрочем, мирная семейная жизнь молодого казака оказалась непродолжительной: пришло время послужить царю и Отечеству…

Согласно положению о воинской повинности Области Войска Донского, введенному в 1875 году, любой донской казак, достигший 19-летнего возраста, зачислялся в так называемый «приготовительный разряд», приобретал на свои средства коня и всю необходимую экипировку и в течение года обучался в своей станице военному делу — стрельбе, джигитовке, рубке, владению пикой. А поскольку это было обучение не с «нуля», а скорее совершенствование уже имевшихся к тому времени навыков, к моменту призыва на действительную военную службу казак был уже вполне подготовленным воином, готовым немедленно отправиться в бой.

С двадцати лет казак переходил в «строевой разряд», который делился на три четырехлетних отрезка — 4 года действительной службы (служба 1-й очереди) и 8 лет так называемой «льготы» (службы 2-й и 3-й очереди). Действительную службу казаки проходили в казачьих полках, входивших в состав кавалерийских дивизий регулярной армии. В мирное время таких полков было 19—17 армейских и 2 лейб-гвардейских (забегая вперед скажем, что во время Первой мировой Донское казачье войско выставило на фронт 60 полков, 126 отдельных сотен и 37 артбатарей, всего более 113 тысяч человек). «Льготники» жили дома и занимались своими повседневными делами, однако участвовали в военных сборах (2-я очередь — ежегодно, 3-я — один раз) и в случае необходимости были обязаны немедленно явиться в свою часть при коне и в полном боевом облачении, приобретенном за собственный счет. После «строевого разряда» казак переводился на пять лет в «запасной разряд», а затем в ополчение.

Для Козьмы служба 1-й очереди началась в январе 1913 года, когда 20-летний казак был зачислен в команду пополнения и направлен в 3-й Донской казачий Атамана Ермака Тимофеевича полк, укомплектованный уроженцами Усть-Медведицкого округа. Этот полк был сформирован в мае 1835 года и с тех пор несколько раз принимал участие в боевых действиях—в 1840-х годах на Кавказе и в 1863—1864 годах в Польше.

3-й Донской входил в состав 3-й кавалерийской дивизии, базировавшейся в Вильно (ныне — Вильнюс, Литва). Как и прочие казачьи полки, 3-й Донской делился на шесть сотен, которые, в свою очередь, включали две полусотни и четыре взвода. Командир полка, полковник Евгений Васильевич Кочетов, определил Козьму в 6-ю сотню, которой командовал опытный есаул Попов.

Во время действительной службы Крючков быстро выделился в своей сотне как великолепный наездник и стрелок. Блестяще владел он и холодным оружием. В декабре 1913 года за отличную службу казак был произведен в следующее звание — приказный (оно соответствовало званию ефрейтора).

Начало Первой мировой войны застало 3-й Донской казачий полк в Вильне. Согласно мобилизационному плану полк покинул казармы, погрузился в эшелон и был направлен в приграничный район, к небольшому городку Кальвария Сувалкской губернии (ныне Калвария, Литва). Выгрузившись, 6-я сотня полка была направлена в распоряжение штаба 3-го армейского корпуса, расквартированного в местечке Белая Олита (ныне Алитус, Литва). Там командир сотни получил приказ направиться походным порядком в пограничное селение, которое в романе М.А. Шолохова «Тихий Дон» упоминается как «Пилекалие».

На этом «Пилекалие» стоит остановиться немного подробнее. Шолоховеды уже давно гадали, что скрывается под этим топонимом, и вроде бы раскрыли эту загадку. Так, Ф.Ф. Кузнецов в своем исследовании «Рукопись “Тихого Дона” и проблема авторства» (2003) пишет: «В романе “Тихий Дон” подробно описан бой Козьмы Крючкова… Бой этот, пишет Шолохов, произошел в районе местечка Пеликалие — на границе между Россией и Пруссией… В “Стратегическом очерке войны 1914—1918 гг. Часть 1” в схеме № 6 зафиксирован факт близкого соседства… двух мест — Сталупенен и Пилькаллен. В памяти воевавшего в этих местах Михаила Иванкова, от которого и получил информацию о боях в Восточной Пруссии Шолохов, названия этих двух мест сохранились, но — в искаженной форме: Столыпин и Пеликалие».

Итак, по версии Ф.Ф. Кузнецова, «Пеликалие» — это вроде бы искаженное название немецкого городка Пилькаллен. Звучит на первый взгляд убедительно, но загвоздка в том, что Пилькаллен (ныне Добровольск Калининградской области России) находился, во-первых, не «на границе России и Пруссии», а в 23 километрах к западу от этой границы, а во-вторых, в добрых 70 километрах к северо-западу от описываемого места действия. Так что под словом «Пеликалие» явно скрывается какой-то другой населенный пункт.

Между тем загадка решается с помощью справочника «Списки населенных мест Сувалкской губернии, как материал для историко-этнографической биографии края», изданного в Санкт-Петербурге в 1901 году. С его помощью легко установить, что шолоховское «Пилекалие» — это не что иное, как литовский топоним Пилекальне (ныне Пилиакалняй, Литва). Небольшое селение Лубовской гмины Кальварийского уезда, в котором жили около семидесяти литовцев-католиков, размещалось примерно в 25 километрах к северо-западу от Кальварии. (Справедливости ради отметим, что немецкое «Пилькаллен» и литовское «Пилекальне» имеют одинаковое происхождение и восходят к литовскому слову, обозначающему укрепленную возвышенность.)

В Пилекальне командир сотни распорядился выставить вдоль русско-германской границы десять наблюдательных постов, которые должны были содействовать частям Отдельного корпуса пограничной стражи. В 19 часов 24 июля в Пилекальне в подкрепление казакам прибыли 2-й батальон 108-го пехотного Саратовского полка и шестиорудийная артбатарея.

В ночь на 27 июля по приказу есаула Попова на один из новых наблюдательных постов были назначены казаки 3-го Донского полка Астахов, Иванков, Щегольков, Попов, Рвачев и Крючков. Командиром поста назначили старшего по званию приказного Крючкова. (Сразу уточним: широко распространенное утверждение, что командовал постом Василий Астахов, который недавно закончил учебную команду и ждал представления к званию младшего урядника, основано исключительно на тексте романа М.А. Шолохова «Тихий Дон». В приказе войскам 1-й армии № 36 от 2 августа 1914 года о награждении Астахова и других казаков георгиевскими медалями говорится четко и определенно: «…как бывший в разъезде под начальством приказного Козьмы Крючкова». Насколько можно доверять тексту «Тихого Дона» как историческому документу, подробнее будет сказано ниже.)

Пост разместился в большом селе Лубове — центре одноименной гмины Кальварийского уезда. (В литературе встречаются разные вариации этого названия, но на старых картах Сувалкской губернии зафиксирован именно вариант «Лубово».) В Лубове, от которого до границы с Германией было порядка восьми верст, проживало около полутора тысяч человек, в основном евреи и поляки. На современной карте бывшее Лубово отыскать нетрудно — это литовское село Лиубавас, расположенное в нескольких километрах от границы с Польшей. Никто из донцов не знал, что совсем скоро казакам предстоит боевое крещение, которое навсегда запечатлит их имена в истории Первой мировой…

Как ни удивительно, до сих пор в военно-исторической литературе не было попыток предпринять детальную реконструкцию боя, который состоялся между донскими казаками и германским конным разъездом 30 июля 1914 года, и предшествовавших ему событий. Эта задача затруднена тем, что существует несколько версий случившегося, значительно различающихся между собой в деталях. Мы постараемся восстановить истину, опираясь на первоисточники: письмо Козьмы Крючкова родителям, датированное 3 августа 1914 года, запись его же устного рассказа, сделанная однополчанином Ф.С. Родиным 4 августа 1914 года, краткий рассказ К. Крючкова, опубликованный в русской прессе, и официальное донесение командира 6-й сотни 3-го Донского казачьего полка есаула Попова от 30 июля 1914 года.

Итак, утром 27 июля 1914 года шестеро казаков прибыли на пост № 3 в Лубово и приступили к выполнению обязанностей. Вечером 27 июля пост с донесением о ходе боевого дежурства покинул Попов, дни 28 и 29 июля прошли спокойно, а вечером 29 июля местные жители сообщили казакам, что с германской территории границу перешел вражеский лазутчик. Ночь на посту прошла в тревожном ожидании, дежурил Крючков. В 7 часов утра 30 июля он сварил себе на завтрак картошки, поел и улегся отдыхать после ночного дежурства, но вскоре был разбужен товарищами: на пост снова пришли местные крестьяне, на этот раз с сообщением, что к посту приближается конный разъезд германцев. Он насчитывал 27 драгун во главе с офицером.

На счастье пятерых казаков, они знали, что к посту № 3 из Пилекальне уже направлялась рота 108-го пехотного Саратовского полка. Крючков верхом выехал навстречу пехотинцам и доложил командиру роты о приближении немцев. По приказу командира рота быстро рассредоточилась, залегла и встретила германских кавалеристов огнем, а казаки подключились к бою с фланга. Убедившись, что захватить пост с налету не удастся, вражеские кавалеристы повернули вспять и направились на север вдоль русско-германской границы. Послав Рвачева с донесением начальству, Крючков принял решение пойти немцам наперерез и преследовать их вдоль границы с целью вывести на соседний казачий пост № 2, на котором было шестеро казаков 6-й сотни. Этот пост размещался на фольварке Александрове. Но о каком именно фольварке идет речь, сейчас выяснить трудно, поскольку в Кальварийском уезде Сувалкской губернии было целых три селения с таким названием.

Преследуя противника, четверка казаков разделилась: Крючков с Иванковым ехали вслед за конным разъездом противника, а Астахов с Щегольковым отправились наперерез. В погоне некоторое время участвовали еще двое русских всадников — солдат (видимо, 108-го пехотного Саратовского полка) и пограничник, но вскоре они отстали. По свидетельству К. Крючкова, преследование продолжалось около 12 верст (почти 13 километров) к северу, прежде чем казаки и германцы снова вошли в боевое соприкосновение. Таким образом, учитывая конфигурацию тогдашней русско-германской границы, можно предположить, что местом решающей схватки противников стала холмистая местность недалеко от пограничной деревни Выгреляй Сувалкской губернии (ныне на границе Литвы и Польши).

Спрашивается, почему всемеро больший по численности немецкий разъезд целых 12 верст уходил от четырех казаков?.. Видимо, здесь сработала примененная донцами военная хитрость: преследуя врага, казаки увеличили дистанцию друг между другом, чтобы противник принял их за дозор идущих позади частей. Германские кавалеристы, видимо, так и думали — их уводило от казаков именно нежелание вступать в бой с многократно превосходящими русскими силами. Когда же немцы наконец сообразили, что казаки — это не авангард своего полка, они тут же развернулись и сами пошли в атаку на русских храбрецов.

Ближний бой сразу начался удачно для казаков: Василию Астахову удалось метким выстрелом сразить единственного вражеского офицера. Но положение все равно оставалось отчаянно трудным: четверо против двадцати шести, к тому же драгуны были вооружены стальными пиками трехметровой длины, а у казаков были только винтовки и шашки. Донцы решили уходить порознь, чтобы затруднить преследование: Крючков направил коня прямо, Астахов с Щегольковым бросились направо, а Иванков налево. Но немцы догнали Иванкова и пустили в ход пики. Увидев, что товарищ попал в трудную переделку, остальные казаки немедленно повернули коней и бросились на выручку.

Сам Козьма схватился сразу с тремя драгунами, к которым на подмогу бросилось еще восемь немцев. Казак вскинул было винтовку, но, как на грех, патрон в затворе заклинило. Драгунский вахтмайстер рубанул Крючкова палашом по пальцам, тот вовремя парировал удар, подставив винтовку. Попробовал отбиваться шашкой, но ей работать против всадников, вооруженных пиками, было трудно. Тогда Крючков поднял коня на дыбы, вырвал у одного из драгун его пику и начал отбивать удары разъяренного противника…

В кратком изложении самого К. Крючкова картина боя выглядит так: «Нас было четверо — я и мои товарищи: Иван Щегольков, Василий Астахов и Михаил Иванков. Начали подыматься на горку и наткнулись на немецкий разъезд в 27 человек, в числе их офицер и унтер-офицер. Сперва немцы испугались, но потом полезли на нас. Однако мы их встретили стойко и уложили несколько человек. Увертываясь от нападения, нам пришлось разъединиться. Меня окружили одиннадцать человек. Не чая быть живым, я решил дорого продать свою жизнь. Лошадь у меня подвижная, послушная. Хотел было пустить в ход винтовку, но второпях патрон заскочил, а в это время немец рубанул меня по пальцам руки, и я бросил винтовку. Схватился за шашку и начал работать. Получил несколько мелких ран. Чувствую, кровь течет, но сознаю, что раны неважные. За каждую рану отвечаю смертельным ударом, от которого немец ложится пластом навеки. Уложив несколько человек, я почувствовал, что с шашкой трудно работать, а потому схватил их же пику и ею поодиночке уложил остальных. В это время мои товарищи справились с другими. На земле лежали двадцать четыре трупа, да несколько нераненных лошадей носились в испуге».

В более подробном рассказе, известном в записи Ф.С. Родина (он был опубликован в феврале 1965 года в парижском журнале «Родимый край»), Крючков сообщал также, как именно закончился для него беспримерный бой: «Вырвал я… пику и стал ею отбиваться. Немцы, не ожидавшие этого, стали отскакивать, и тут мне удалось выскочить из их кольца. Немцы погнались за мной. Тут я попал в болото, конь с трудом выбрался из него. Но немцы, настигшие меня, перед трясиной остановились, спешились и начали по мне стрелять. Обливаясь кровью, выбрались мы из болота, и конь мой весь был в крови. От потери крови голова моя стала кружиться, повесил я пику на луку седла, а сам, чтобы не свалиться с коня, обнял его за шею. Конь мой шел сам, а куда, я сам не знаю. Поляк, случайно ехавший навстречу на подводе, снял меня с коня, положил на свою подводу, а дальше я уж ничего не помню».

Разные источники приводят разные итоги кавалерийского боя 30 июля 1914 года. Сам К. Крючков, как мы видим, говорил о 24 убитых, но более точными являются следующие данные: из 27 германцев убито было 22 (из них 11 — Крючковым), двое ранено и попало в плен (вероятно, именно их Крючков и принял за убитых), трем удалось бежать с поля боя. Сам Козьма получил 16 колотых ран и 17-ю рубленую (удар палашом по трем пальцам правой руки), его конь был ранен 11 раз, но сумел пронести всадника после боя целых шесть верст. Иванков получил две легкие колотые раны, Щегольков — две, Астахов — одну. Как видим, больше всех отличился в бою именно Крючков (трое остальных казаков, вместе взятые, уничтожили столько же врагов, сколько он в одиночку), но ему же и досталось больше всего.

Всех героев боя немедленно отправили в лазарет, расположенный в Белой Олите, но крепкая казачья порода сдюжила — через трое суток Крючков уже сообщал родителям, что скоро вернется в полк. 27 августа 1914 года его письмо домой было опубликовано в газете «Донские областные ведомости», и здесь мы приведем этот документ полностью, сохраняя все особенности орфографии оригинала:

«1914 г. 3 дня августа Господи Благослови писмо написать до натихой дон послать родной сямьи здрастваитя дорогая мая семия я помилости Господа Бога нахожуся жив и здоров чево и вам желаю получить от Бога скорого успеха делах рук ваших затем понискому и усердному поклону посылаю в сем родным и знакомым ниска кланиюсь высему тихому дону ниска кланиюся всем православным християнам помолитесь Богу обнос висех воинох. Затем мы были посланы выразиветь из местечка Колвери к границы 10 верст 5 розвездов 6 человек выразвезди вынашим вразезди был приказной Козьма Фирсавич Крючков Иван Щеголков Василий Астахов Сыхутора Астахов Михаил Иванков схутора Киригина двое увезли донесение 29 июля амы асталися ночь баялися 30 июля 7 чесов утра наварили картошки поели я лох спать немного уснул мене бу-дют ставай Фирсавич я скачил что тут вон немцы и взял бинок посмотрил 27 человек селимы ноконие поехали надграницай отбили их атграницы и погнали верст 12 прогнали 1 офицер немцы забутовалися офицера убили мы немцы иию абутовалися товарищи мои поскакали двоя выправо один вылево а я один осталси немцы зачали мене колоть пиками, а я выхватив шашку шашкою рубил шашку вложил вырвал у немца пику до пикою доколол 11 человек приехал высотню мине осмотрели сочли у мине 16 ран коня 11 ран отправили мене выбольницу приехал командочий войсками выбольницу снел себе 1 степени Геворгиское крест повесил на мене теперя идут камне господа офицеры полковники хоружи заручку берут астаюся жив и здоров как сам так конь день 5 пробуду выбольницы потом поеду высотню»».

Заслуженная награда действительно нашла Козьму Фирсовича прямо на лазаретной койке. 1 августа 1914 года командующий 1-й армией генерал от кавалерии П.К. фон Ренненкампф лично вручил ему в лазарете Георгиевский крест 4-й степени. Приказ № 17 об этом был подписан на следующий день. Текст приказа гласил: «Поздравляю славный 3-й Донской казачий Ермака Тимофеевича полк, — приказный 6-й сотни Козьма Крючков, начальствуя разъездом из четырех орлов-донцов, атаковал и опрокинул немецкий разъезд из 22 всадников, получив при этом 16 ран пикой. На основании п. 7 параграфа 67 Статута Георгиевского креста приказный Козьма Крючков награждается Георгиевским крестом 4-й степени, номер которого, по получении крестов, будет уточнен дополнительно. Подписал: Командующий 1 армией, Генерал-Адъютант, Генерал от Кавалерии Фон-Ренненкампф». Это был первый солдатский «Георгий», врученный во время Первой мировой войны. Астахова, Щеголькова и Иванкова приказом войскам 1-й армии № 36 от 11 августа 1914 года наградили георгиевскими медалями 4-й степени на основании пункта 3 Статута 145 этой медали (в этом пункте сказано, что медаль полагается тому, «кто из нижних чинов строевой части выделится блистательным и доблестным выполнением своего долга в бою, в обстоятельствах исключительной трудности»). Поздравляя войскового наказного атамана Войска Донского, П.К. фон Ренненкампф сообщал: «Поздравляю славное Донское войско с награждением первым Георгиевским крестом в армии гордости Усть-Хоперской станицы казака хутора Нижне-Калмыкова Козьмы Крючкова, который один побил одиннадцать немцев, получив 16 ран пикой в себя, одиннадцать в лошадь. Чувствует себя молодцом, поправляется». В ответной телеграмме генерал от кавалерии Василий Иванович Покотило писал: «От лица Донского войска горячо благодарю Ваше Высокопревосходительство за радостную весть о подвиге доблестного Крючкова. Сейчас рассылаю Вашу телеграмму по всем станицам, дабы скорее доставить радость всем казакам от старика до малолетка. Не откажите передать Крючкову благодарность и любовь родного Дона. Дай Бог ему скорее поправиться».

Стоит заметить, что Крючков, хотя и стал самым первым кавалером Георгиевского креста за всю историю этой награды, получил крест с номером 5501. Это объясняется тем, что заранее отчеканенные Георгиевские кресты (такое название официально было присвоено этой награде в 1913 году) были разосланы на фронты большими партиями. Северо-Западный фронт, на котором действовала 1-я армия, как раз и получил партию крестов, номера которых начинались с цифры 5501. Что касается Георгиевского креста 4-й степени № 1, то он еще до войны был оставлен «на усмотрение Его Императорского Величества». И Николай II лично вручил его только 20 сентября 1914 года рядовому 41-го пехотного Селенгинского полка Петру Черному-Ковальчуку, захватившему в бою австрийское знамя.

(Здесь уместно будет напомнить о том, что Георгиевский крест — награда исключительно для нижних чинов. Но русские журналисты 1914-го, не искушенные в военных тонкостях, зачастую «награждали» Крючкова офицерским орденом Святого Георгия. Так, во втором выпуске московского иллюстрированного альманаха «Великая война в образах и картинах» говорилось: «Вызывает всеобщий энтузиазм громкий подвиг казака Крючкова, открывшего длинный ряд случаев награждения нижних чинов орденом Святого Георгия за выдающиеся подвиги личной храбрости». Да и на цветных плакатах рядом с портретом Крючкова часто помещалось изображение именно ордена Святого Георгия, а не Георгиевского креста.)

В конце августа 1914 года подвиг Крючкова быстро получил широчайшую известность в России. Имя героя было увековечено в песнях, его биография была растиражирована в виде небольших брошюр — их известно как минимум 20 (и не только на русском, существовало даже эстонское издание). Поэт, работавший под псевдонимом Дэг, посвятил казаку поэму «Подвиг казака Крючкова», вышедшую в Петрограде отдельным изданием. Портреты героя печатались на обложках журналов, в цирках ставились конные представления «Подвиг Козьмы Крючкова», во всех музыкальных магазинах появились граммофонные пластинки с «Вальсом Козьмы Крючкова», кондитерская фабрика А.И. Колесникова выпустила конфеты «Геройские» с портретом казака на обертке, а ростовская папиросная фабрика Кушнарева начала продажу папирос «Донской казак Козьма Крючков». Широко были распространены лубочные картинки, на которых Козьма изображался в виде сказочного богатыря, наколовшего на свою пику не меньше десятка врагов. Рядом обычно помещались стихи наподобие этих:

Существовала и такая поэтическая версия боя 30 июля:

Подвиг донца задорно воспевался и в частушках:

Первого георгиевского кавалера буквально заваливали дорогими подарками и знакомые, и незнакомые люди. Так, дирекция Русско-Азиатского банка преподнесла ему золотую казачью саблю, сотрудники газет «Новое время» и «Вечернее время» — шашку с гравировкой «Удальцу Козьме Крючкову», общественность Петрограда и Москвы — шашки в золотой оправе, ростовчане — большую золотую чашу, городской голова Одессы — серебряный ларец… Подарки присылали и родителям героя. Отец Козьмы с недоумением рассказывал: «Кувшины разные позолоченные, стоят в горнице на полочке, красуются. Чего с ними делать, не знаем. Стоят!»

Популярность героя была такой, что в России появились «лжекозьмы Крючковы». Об одном таком самозванце, выдававшем себя за настоящего Крючкова в декабре 1914 года, рассказывал в своих воспоминаниях генерал И.И. Золотарев.

После излечения Козьма Фирсович вернулся в родной полк и принял активное участие в боях в Восточной Пруссии. Так, 31 октября 1914 года он «в бою под деревнями Зееберг и Аннберг под сильным ружейным и артиллерийским огнем противника был послан снять пулеметы с позиции, которая сильно обстреливалась противником, благодаря чему пулеметы были вовремя сняты, а еще ранее им же установлена связь с начальником дивизии» (за этот подвиг Крючков 8 февраля 1916 года приказом № 64 по 3-му армейскому корпусу был удостоен Георгиевского креста 3-й степени № 92481). Но вскоре его по настоянию начальства перевели в штаб 3-й кавалерийской дивизии, на должность начальника казачьего конвоя. Впоследствии с «легкой» руки М.А. Шолохова широко распространилась легенда о том, что Крючкову роль «свадебного генерала» льстила, что его в надежде на близкое знакомство осаждали «влиятельные дамы», и т. п. На эту злобную выдумку можно сказать одно: в реальности шумиха вокруг собственного имени Крючкову категорически не нравилась. Так, когда служивший при штабе 3-й кавалерийской дивизии П.А. Аккерман попытался расспросить Крючкова о его подвиге, он заметил, что казаку «или надоело, или, по скромности, неприятно распространяться о своем геройстве. Достаточно поузнав его за время совместного пребывания в нашем штабе, — я склонен думать, что причиной была его скромность». О том, что донской герой был вовсе не склонен щеголять своей известностью, свидетельствует и более поздний случай, описанный в воспоминаниях Н.Н. Каледина: «В 1917 году 3-й Донской казачий полк стоял на отдыхе недалеко от Одессы. Для надобностей полка было отправлено несколько подвод в Одесское интендантство. За старшего ехал К. Крючков. В Одессе, в интендантстве Крючкова разыскал какой-то господин и представился ему как директор Одесского городского театра. Этот директор, в присутствии казаков, высказал свое желание представить Крючкова Одесской публике, в городском театре, и само собой разумеется, за денежное вознаграждение. Крючков весьма терпеливо выслушал этого предприимчивого директора и под улыбки присутствующих казаков ответил ему так: “Прошу вас, господин хороший, убирайтесь отсюда подобру-поздорову и в другой раз с подобными предложениями ко мне не обращайтесь, а то вам весьма не поздоровится. Я вам не медведь, чтобы меня всякий желающий выводил на показ публике”».

Что же касается «влиятельных дам», которые осаждали Козьму Фирсовича в надежде на близкое знакомство, то они действительно были. Вот только реакция Крючкова на таких поклонниц была достойной уважения. Интересную зарисовку оставила знаменитая певица Н.В. Плевицкая, в январе 1915 года работавшая сестрой милосердия в госпитале: «На дворе мы увидели, между прочим, чубатого, с тонким, красивым лицом казака, который учился ездить на велосипеде. Он не обращал на нас внимания, а упрямо одолевал стального коня. Впрочем, этот конь то и дело сбрасывал казака в снег… Так мы увидели Крючкова, портретами которого уже пестрили все журналы. Княгиня казака сфотографировала. Он позировал неохотно. Генерал Леонтович заметил, что Крючков “не очень дисциплинирован”. Когда Крючков хочет идти в разведку, а генерал не разрешает, он упрямо трясет чубом, повторяя: “А почему, а почему?”». Добавим, что когда с Крючковым захотела сфотографироваться сама Плевицкая, чья известность тогда уже была очень велика, он наотрез отказался, заявив, что женат и не может фотографироваться с другими женщинами. Автор статьи «Кузьма Крючков», опубликованной в газете «Донские областные ведомости» в № 31 от 8 февраля 1915 года, также свидетельствовал о том, что реакция казака на осаждавших его поклонниц была весьма неодобрительной: «Между прочим, пришлось видеть и то, с каким совершенно искренним удивлением реагирует он на внимание, которое ему уделяют общество и печать. Его привели почти в детский восторг подарки Петрограда и Донского банка — шашки, оправленные в серебро, и кованый пояс — от Нижегородской ярмарки. И озадачили письма петроградских дам, нашедших необходимым выразить признательность казаку Кузьме Крючкову.

— Чего это оне? — сказал как-то раз казак. — Ведь у меня женка осталась на родине и двое детей: один — четырех, другой — трех лет».

Конечно, у шумихи, окружавшей имя Крючкова — а он враз удостоился почестей, которых до него не получал ни один рядовой солдат русской армии, даже самый заслуженный, — была и оборотная сторона. Несведущие в тонкостях военной службы журналисты зачастую сочиняли «по мотивам» боя 30 июля 1914 года такие небылицы, что реальная драматическая картина неравной схватки становилась каким-то полуанекдотом-полубылиной, а сам национальный герой № 1 превращался в пропагандистский трафарет, очень далекий от прототипа, — этакий типичный «воин из народа», простой, скромный, но при этом обладающий богатырской силой и храбростью. Неудивительно, что в таком изложении подвиг Крючкова воспринимался с изрядной долей скептицизма и иронии, как некая фронтовая байка, не имеющая отношения к настоящей войне. Знаменитым стало высказывание Максима Горького: «Подвиги Козьмы Крючкова больше от надуманности, чем от действительности». Именно в таком лубочном, гротескном, разменянном на конфетные обертки виде герой, к сожалению, и запомнился многим современникам: «На календарях, папиросных коробках, открытках, на бонбоньерках храбрый казак Кузьма Крючков бесконечно варьирует свой подвиг. Выпустив чуб из-под сбитой набекрень фуражки, он расправляется с разъездом, с эскадроном, с целой армией немцев…» (Л. Кассиль. «Кондуит и Швамбрания»); «Уже давно я хранил в своем волшебном ящике множество бумажек от конфет, — портреты генералов — Рузский, Брусилов, Иванов, Алексеев, Козьма Крючков, повторенные тысячей конфетных зеркал, — все это не имело для меня никакого значения…» (В. Шаламов. «Берданка»).

Но мифы — мифами, а своей дальнейшей фронтовой службой реальный, невымышленный донской казак Козьма Крючков доказал, что был вполне достоин тех авансов, которыми его наградили осенью первого военного года. Воюя в своем полку, он вовсе не был неким «символом части», которого на всякий случай не пускали на передовую. Получил три ранения, одно из них тяжелое. Журнал «Нива» в 1915 году так живописал боевую службу Крючкова: «Нужно было разведать расположение германских войск. Крючков и еще человек десять вызвались произвести эту разведку. Подъехали к деревушке М., в которой расположился отряд, человек в двадцать, германцев-кавалеристов. Недолго думая, они ворвались в деревню, половину перебили, остальных забрали в плен и нашли у них ценные документы относительно расположения германских войск. Затем Крючков участвовал в больших боях, получил три раны, из которых одна в бок — самая опасная. Крючков в настоящее время имеет все четыре степени ордена Св. Георгия (полный бант) и получает 50 р. ежемесячного жалованья».

Последняя фраза в этой публикации — типичное для тех лет преувеличение пополам с журналистской безграмотностью (в 1915 году у Крючкова был всего один Георгиевский крест 4-й степени, к тому же эта награда спутана с орденом Святого Георгия). Но сама боевая работа донца описана верно. И, что интересно, ошибка петроградского журналиста («все четыре степени») на деле обернулась пророчеством — храбрость казака была действительно оценена по достоинству. Про Георгиевский крест 3-й степени, полученный им в феврале 1916-го, мы уже упоминали. Вторую степень Георгиевского креста Крючков получил тоже в 1916-м за бой 13 ноября 1915 года, а крест 1-й степени № 5801 нашел его в 1917-м. Удостоился храбрый казак и трех Георгиевских медалей — 4-й, 3-й и 2-й степеней. Так, медаль 4-й степени № 1093246 он получил приказом по 10-й армии от 5 апреля 1917 года за подвиг, совершенный еще 31 января 1915 года. Тогда у деревни Людвиново «под сильным и действительным огнем противника Крючков обслуживал связь с кавалерийской дивизией, доставляя приказания, и тем содействовал успеху наших боевых действий» (кстати, находилось Людвиново буквально в 20 километрах от той местности, где Крючков принял бой 30 июля 1914 года; ныне это Людвинавас, Литва). Так гласят официальные данные Российского государственного военно-исторического архива.

Впрочем, именно с георгиевскими наградами Крючкова связан еще один не вполне ясный момент его биографии. Дело в том, что сам Крючков считал, что у него только… два Георгиевских креста. Об этом свидетельствует сценка лета 1919 года, когда Козьма Фирсович, будучи уже хорунжим Донской армии, общался с одним из старших офицеров. «Но ведь Вы полный бантист?» — спрашивал тот («полный бант» — набор из четырех Георгиевских крестов и четырех Георгиевских медалей). «Никак нет, у меня только два креста», — отвечал Крючков. «Как два креста? Да ведь все говорят, что Вы полный бантист…» «Никак нет, господин полковник, у меня только два креста», — повторил Крючков. С чем связано такое положение дел, точно неясно до сих пор. С одной стороны, «полным бантистом» Козьма Фирсович действительно не был (для этого ему не хватало Георгиевской медали 1-й степени), с другой — крестов у него было все же не два, а четыре, да и Георгиевские медали нельзя списывать со счетов. Единственное объяснение: в вихрях 1917—1918 годов приказы о награждениях, а тем более сами кресты и медали, попросту могли не дойти до Крючкова. Так и ушел он из жизни, будучи уверенным в том, что является кавалером только двух Георгиевских крестов…

К концу войны мужественный донец дослужился до подхорунжего (сверхсрочного унтер-офицера казачьих войск). Февральский переворот 1917 года подхорунжий Крючков, как и абсолютное большинство военнослужащих русской армии, встретил с энтузиазмом, был даже избран председателем полкового комитета. Однако от дальнейшей «свободы» Козьма Фирсович явно не пришел в восторг, потому что в конце апреля 1918 года вместе с есаулом Г.И. Алексеевым организовал на Дону «белый» партизанский отряд численностью в 70 бойцов. 10 мая 1918 года этот отряд после жестокого боя освободил от красных станицу Усть-Медведицкую, а со временем влился в ряды белой Донской армии. Служить Козьме Крючкову выпало в 1-й сотне 17-го Донского Назаровского конного полка, который входил в состав 10-й Донской конной бригады. Полк был невелик — он насчитывал всего 545 сабель при пяти пулеметах.

За храбрость, проявленную в боях с красными во время Вешенского восстания, К.Ф. Крючков вскоре был произведен в первый офицерский чин хорунжего (равен подпоручику в пехоте и корнету в кавалерии). Весть о своем производстве в офицеры казак принял, судя по всему, без особого ликования. Как вспоминал тогдашний командир Крючкова, начальник 10-й Донской конной бригады полковник А.Н. Лащенов, «вызываю как-то его к себе и передаю весть о представлении в офицеры. Благодарит, но просит не делать этого, “потому что 'чернильный' офицер к офицерской среде не подойдет, а от своей братвы он не хочет отрываться, да и грамотный-то плохо”. Через месяц он получает чин хорунжего. Страшно смущен. Получает отпуск, из которого возвращается раньше времени, потому что “стыдно в тылу”».

Один из сослуживцев Крючкова по 17-му Назаровскому полку Н. Мельников так вспоминал встречу с легендарным героем летом 1919 года: «Просторная горница была полна народу. Тут же были и начальники разъездов, ожидавшие приема. Командир бригады сидел за столиком в небольшой смежной комнате, дверь в которую была открыта. Когда адъютант стал вызывать начальников разъездов, первым вошел офицер Назаровского полка, громким голосом отрапортовавший: “На-заровского полка, хорунжий Крючков” — полковник Якушов внимательно посмотрел на вошедшего и спросил: “Вы не родственник нашему знаменитому герою Козьме Крючкову?” — “Я и есть Козьма Крючков…” — ответил хорунжий. При этих словах в горнице как-то стало сразу тихо и все, находившиеся в ней, в том числе и пишущий эти строки, случайно оказавшийся в этот момент в штабе бригады, поспешили подойти поближе к дверям комнатушки, чтобы лучше слышать интересный разговор. Перед нами был офицер среднего роста, слегка сутуловатый, с мелкими редкими рябинами на лице, с коротко стриженной, с проседью, головой. Сходства с теми портретами, которые мы привыкли видеть и которые украшали чуть ли не каждую избу громадной Российской Империи, очень мало. “Да неужели вы — знаменитый Крючков? Да где же ваш чуб?” — с некоторым волнением спросил командир бригады. “Революция съела…” — улыбаясь, ответил Крючков».

Во время Гражданской войны герой продолжал пользоваться всеобщим уважением — подчиненные почтительно именовали его только по имени-отчеству, а местное население всегда радо было повидать легендарного казака. В воспоминаниях командира Крючкова, полковника А.Н. Лащенова, содержится следующий выразительный эпизод:

«Спрашиваю:

— Видали ли вы когда-нибудь Козьму Крючкова?

— На портретах видели, а вот как бы живого посмотреть.

Вызываю Крючкова. Неописуемая радость на лицах. Сбежались все бабы. Затопили печи, и скоро появились куры на столе… И много-много раз присутствие Козьмы Крючкова заставляло испуганное население проявлять свое хлебосольство и выручать полк от излишней голодовки. Достаточно было сказать:

— Дедушки, бабушки, молодки, накормите казаков, а я вам покажу живого Козьму Крючкова! — и откуда все бралось! Да и измученный народ веселел. И все потому что Козьма Крючков с ними».

Сослуживцам хорунжий Крючков запомнился не только как отчаянный храбрец, но и как остроумный рассказчик, и как непримиримый противник мародерства. Один из пленных красноармейцев рассказывал: «Когда нас захватили, то кое-кто из казаков стал собирать по повозкам разную мелочь. Вдруг слышим: Козьма Крючков скачет… Ну, думаем, значит, конец пришел. И… Боже! Вместо нашего расстрела крестит коекого из казаков плетью, быстро отогнав их от нас. Некоторые из нас приготовили кошельки в подарок, а он как запустит “по матушке, по Волге”: Что же вы, е., думаете, что и мы такие же продажные? И так начал нас стыдить, так мы не знали, куда глаза прятать».

Достоверными сведениями о том, как именно ушел из жизни Козьма Крючков, военные историки долгое время не располагали. Было известно лишь, что Крючков погиб в 1919 году (по одной из версий — в схватке с красными кубанскими казаками, по другой — нарвавшись в бою на пулеметную очередь). Только в августе 1964 года в журнале «Казачья жизнь», издававшемся в США, были опубликованы воспоминания Н.Н. Каледина, которые пролили свет на обстоятельства смерти Козьмы Крючкова:

«В 1919 году, в конце августа, по выздоровлении после ранения, я получил назначение в Донской конный полк, имени Атамана Анатолия Михайловича Назарова (имеется в виду 17-й Донской Назаровский конный полк. — В. Б.). По прибытии в полк я был зачислен в первую сотню, где находился хорунжий Козьма Крючков… Точной даты смерти хорунжего К. Крючкова я не помню, но помню, что это было в конце августа. Наш полк, утомленный ночным набегом, отдыхал в селе Лопуховка Саратовской губернии. Район расположения нашей сотни находился около речки, перегороженной плотиной, там же была и водяная мельница. Было 4—5 часов после полудня, когда из талов, с противоположного берега, раздалось несколько ружейных выстрелов. Возмущенный за нарушенный покой, хорунжий К. Крючков решил пойти по плотине, на другой берег, и узнать, кто там стреляет. На мое предостережение — не делать этого, пока наши пулеметчики не обстреляют талы, он только рассмеялся, добавив, что вся эта сволочь уже разбежалась.

Покуда пулеметчики возились около пулемета, К. Крючков уже шел по плотине. Не успел он дойти до конца плотины, как из талов раздался залп и Крючков упал. Сейчас же открыл огонь наш пулемет, и под прикрытием его огня, я, вахмистр Калмыков и казаки К. Попов и Е. Малахов пошли и принесли хорунжего Козьму Крючкова. Он был еще живой, но рана его была ужасна. Речушка была узкая, и красные русские коммунисты стреляли чуть ли не в упор. Весь залп пришелся хорунжему Крючкову немного выше пояса. Все внутренности начали вываливаться наружу. На попытки доктора сделать перевязку бинтами, Крючков еще имел мужество заметить: “Доктор, не портите бинты, их и так мало, мне перевяжите какой-либо тряпкой, лишь бы из средины ничего не вывалилось, а я уже отвоевался!”

Через полчаса хорунжий Козьма Крючков скончался. Наскоро сколотили казаки из подручных досок гроб, положили в него бездыханный труп Козьмы Фирсовича Крючкова и повезли в родимый хутор Калмыков, станицы Усть-Хоперской, Всевеликого Войска Донского».

Жизнь великого героя Первой мировой оборвалась 18 августа 1919 года возле села Лопуховка (ныне Аткарский район Саратовской области). Было мужественному казачьему офицеру всего 26 лет. Тело Крючкова погребено на кладбище его родного хутора.

Тем не менее и сейчас продолжают время от времени всплывать ни на чем не основанные истории о гибели Крючкова. Одна из них гласит, что тяжело раненный Козьма Фирсович был зарублен лично С.М. Будённым после того, как отказался встать в присутствии красного командарма. Другая была опубликована в 2007 году в украинской газете «Время» и выглядит уж совсем анекдотично: «В 1920 году, во время войны с поляками, погиб и первый георгиевский кавалер мировой войны Козьма Крючков. В это время он служил в конной армии Будённого, состоящей почти сплошь из красных и бывших белых казаков. Под Дубно будённовцы столкнулись с польской кавбригадой. Казаки стали задирать поляков, вызывая их на поединок: Кто из вас не побоится сразиться с самим Козьмой Крючковым! Из рядов поляков выехал ротмистр-заморыш алкогольной наружности с пропитой рожей и, увернувшись от пики Крючкова, зарубил его насмерть. По польской версии, казаки после этого загалдели: “Крючкова убили! Крючкова убили!”, развернулись и дали деру. Смерть прославленного головореза подорвала их боевой дух».

Впрочем, наличие таких баек — необходимая составляющая любого мифа. Как, к сожалению, и наличие «альтернативных версий», которые клубком опутывают любое громкое событие, тем более подвиг. А точнее, всегда найдутся любители развенчать героя и облить его грязью. Нашлись завистники и у Козьмы Крючкова. Еще во время Первой мировой о нем ходило множество грязных слухов, сводившихся, как правило, к тому, что четверо всадников ну никак не могли выстоять в бою с семикратно превосходящим и великолепно подготовленным противником, а значит, и боя такого не было и быть не могло. Кстати, слухи о том, что весь бой 30 июля 1914 года был попросту плодом пропаганды, благополучно дожили до наших дней. Типичный пример современной клеветы на Козьму Фирсовича: «Достоверность такого размаха душегубства Крючкова вызывает сомнения. Германская регулярная кавалерия была хорошо подготовлена и убивать себя с такой бездарностью просто не позволила бы. По-видимому, реальная стычка конных пикетов была раздута пропагандой до небывалых размеров».

Что на это можно ответить?.. Давайте просто вспомним, что еще до войны Козьма Крючков славился в 3-м Донском полку как виртуозный стрелок, фехтовальщик и мастер фланкировки (боя на пиках). Боец, который впервые сел на коня в пять лет, а взял в руки шашку в десять, вполне мог расправиться с множеством врагов, что он и сделал. И никакие блестящие качества германской регулярной кавалерии не помогли ей выстоять против донского казака.

Кстати, выдающуюся боевую выучку русские казаки демонстрировали в неравном бою неоднократно. Например, 29 августа 1914 года у деревни Лувча старший урядник 13-го Донского Генерал-Фельдмаршала Князя Кутузова-Смоленского казачьего полка Матвей Федорович Плешаков, преследуя вражеских разведчиков, был окружен тринадцатью австрийскими кавалеристами. Орудуя шашкой, он в одиночку расправился с шестью нападавшими. Казак-богатырь продолжал отбиваться даже после того, как выпущенная вражеским офицером пуля попала ему в рот, пробила язык и выбила несколько зубов!.. Подоспевшие на выручку Плешакову однополчане убили еще троих австрийцев, остальные бежали с поля боя. Получивший 16 сабельных и одно пулевое ранение Плешаков был удостоен Георгиевского креста 4-й степени. В середине августа 1914 года в сходных обстоятельствах отличились воины 2-го Оренбургского казачьего полка — старший урядник Андрей Прочанкин и казаки Александр Игнатенков, Андрей Ковешников, Ефим Репьев, Петр Русанов, Михаил Толкачев, Иван Чернев, Егор Щербинин и Феоктист Подтихов. Будучи отрезаны от своих превосходящими силами противника, они не только в отчаянном бою прорвали кольцо, но и спасли штандарт своего полка, за что все были удостоены Георгиевских крестов 4-й степени.

Но печальнее всего, что отрицательная легенда о Крючкове пережила и Первую мировую войну, и самого Козьму Фирсовича и нашла воплощение на страницах одного из самых выдающихся русских романов XX века. Имеется в виду «Тихий Дон», автор которого М.А. Шолохов фактически оклеветал Крючкова, причем неоднократно. Интересно, что девятилетним мальчишкой Шолохов любил… играть в Козьму Крючкова, то есть герой Первой мировой был для будущего писателя идеалом храброго казака. Однако со временем оценка Шолоховым Крючкова изменилась. В результате на страницах «Тихого Дона» читателя ожидает встреча с весьма неприглядным персонажем по имени Козьма Крючков.

Возьмем, к примеру, фрагмент, в котором описывается довоенная служба Крючкова: «Крючков, по прозвищу Верблюд, чуть рябоватый, сутулый казак, придирался к Митьке. Крючков был “старый” казак, то есть дослуживавший последний год действительной, и по неписаным законам полка имел право, как и всякий “старый” казак, гонять молодых, вымуштровывать, за всякую пустяковину ввалить пряжек. Было установлено так: провинившемуся казаку призыва 1913 года — тринадцать пряжек, 1914 года — четырнадцать. Вахмистры и офицеры поощряли такой порядок, считая, что этим внедряется в казака понятие о почитании старших не только по чину, но и по возрасту…» Чуть ниже Шолохов сообщает, что Крючков зло передразнивал командира сотни (к тому же величая его «Ваше Благородие»).

В сущности, этот фрагмент — сплошное нагромождение клеветы. К началу Первой мировой Крючков вовсе не «дослуживал последний год действительной» — он сам, как мы помним, был «казаком призыва 1913 года» и, следовательно, успел отслужить лишь два с половиной года (оставалось еще полтора). Что же касается «дедовщины» в казачьих частях, то ее не существовало в принципе. Дело в том, что все казачьи полки, и 3-й Донской в их числе, комплектовались уроженцами одного округа, то есть земляками, одностаничниками, а часто и родней. Сплошь и рядом в одном полку служили соседи, друзья, родные и двоюродные братья, дядья с племянниками и более отдаленные родственники и свойственники. Неудивительно, что между ними существовала крепчайшая казачья «спайка», отношения в части были почти родственными, в том числе между офицерами и нижними чинами, и передразнивать «своего» есаула, который в мирное время жил на соседней улице, а на службе был настоящим «батей» для родной сотни, никому и в голову не пришло бы. Тем более один из лучших служак в полку Крючков уж наверняка отлично знал, что к офицеру в чине есаула положено обращаться не «Ваше Благородие», а «Ваше Высокоблагородие».

Злобную клевету на героя Первой мировой представляет собой и пассаж, касающийся службы К. Крючкова после июля 1914 года: «Крючков, любимец командира сотни, по его реляции получил Георгия. Товарищи его остались в тени. Героя отослали в штаб дивизии, где он слонялся до конца войны, получив остальные три креста за то, что из Петрограда и Москвы на него приезжали смотреть влиятельные дамы и господа офицеры. Дамы ахали, дамы угощали донского казака дорогими папиросами и сладостями, а он вначале порол их тысячным матом, а после, под благотворным влиянием штабных подхалимов в офицерских погонах, сделал из этого доходную профессию: рассказывал о “подвиге”, сгущая краски до черноты, врал без зазрения совести, и дамы восторгались, с восхищением смотрели на рябоватое разбойницкое лицо казака-героя. Всем было хорошо и приятно».

Что на это можно ответить?.. О том, что штабная служба Крючкова была очень непродолжительна и сильно его тяготила, мы уже рассказали. Георгиевские кресты, служа в штабах, получить было просто невозможно — чтобы убедиться в этом, достаточно внимательно ознакомиться со Статутом этой награды. Тем более в архиве сохранились документы, рассказывающие, за какие именно боевые подвиги Крючков получил все свои кресты. Соратники Козьмы — казаки Василий Астахов, Михаил Иванков и Иван Щегольков — вовсе не «остались в тени»: их наградили также весьма и весьма почетными Георгиевскими медалями, им тоже посвящали восторженные статьи в газетах, очень известной была фотография, где герои боя 30 июля позировали все вместе, плечом к плечу. Про «тысячный мат», которым Крючков якобы «порол» заезжих дам, даже говорить не хочется, такое в голову не пришло бы никакому нижнему чину, даже самому разнузданному.

Но основательнее всего была «переписана» автором «Тихого Дона» история легендарного боя 30 июля 1914 года. «Альтернативная версия» Шолохова базировалась на устных воспоминаниях казака Михаила Павловича Иванкова (1891 —1969) — одного из участников неравной схватки. Однако к 1920-м годам, когда Шолохов расспрашивал Иванкова о былом, тот успел повоевать во время Гражданской на стороне красных и наверняка хорошо усвоил, что можно, а чего нельзя говорить пролетарскому писателю. Кроме того, он, вероятно, чувствовал себя обойденным по итогам боя и во время бесед с Шолоховым постарался представить события в выгодном для себя свете. Да и уже после выхода «Тихого Дона» Иванков не стеснялся во всеуслышание рассказывать, что немецкого офицера во время схватки убил не Астахов, а он, Иванков…

В результате фрагмент романа, посвященный событиям 30 июля 1914 года, получился крайне далеким от исторических и военных реалий тех дней. Так, писателем было искажено название содействовавшего казакам пехотного полка (108-й Саратовский полк почему-то стал у него 108-м Глебовским), а в английском переводе «Тихого Дона» реальный казак Василий Астахов и вовсе был назван Мрыхиным.

Начинается шолоховская «альтернативная версия» подробным описанием мирной жизни поста № 3 в селе Лубове. С самого начала читателю сообщают, что командовал этим постом Василий Астахов (в реальности, как мы помним, командиром был Крючков). При этом в самом неприглядном свете выставлен опять-таки не кто-нибудь, а именно Козьма Крючков. Он, по версии Шолохова, отправляется в местную корчму на поиски выпивки: «Крючков шлепком высадил пробку… Крючков приплясывал и грозил кулаком в окна…» В то же время о других казаках нам сообщается значительно больше — они и несут дозорную службу, и косят траву, и общаются с проезжающими через Лубово пограничниками, словом, заняты делом. В итоге у читателя начинает складываться образ Крючкова как пьяницы, лентяя и вообще персонажа, от которого мало что зависит.

Усиливается это впечатление после появления в романе германского разъезда. Тут Шолохов щедрой рукой вручает все «бразды правления» боем Василию Астахову. Именно он в «Тихом Доне» сообщает о появлении немцев русской пехоте, отдает приказ преследовать врагов, затем обстреливать их, он же вообще действует наиболее энергично — «Астахов первым вскочил на коня», «Первый подскакал Астахов». Нет никакого сомнения в том, что реальный Василий Астахов действовал в бою 30 июля грамотно, умело и храбро. Но Шолохов абсолютно намеренно подчеркивает придуманное им старшинство Астахова — это необходимо писателю затем, чтобы лучше оттенить ничтожность Козьмы Крючкова. Более того, именно Астахову Шолохов приписывает действия, которые решили исход боя: «Астахов прорвал кольцо… За ним погнался немецкий офицер. Почти в упор убил его Астахов выстрелом, сорвав с плеча винтовку. Это и послужило переломным моментом в схватке. Немцы, все израненные нелепыми ударами, потеряв офицера, рассыпались, отошли». На самом же деле офицер был убит Астаховым в самом начале схватки, и это отнюдь не помешало немцам всеми силами навалиться на четверку казаков. Кроме того, как мы помним, противник донцам попался в высшей степени стойкий — оставшиеся в живых израненные немцы отнюдь не «рассыпались, отошли», а упорно продолжали обстреливать загнанного в болото Крючкова…

В фрагменте романа, посвященном бою, Астахов упоминается целых 14 раз. Но и своего собеседника Иванкова писатель тоже не обидел, упомянув его ни много ни мало 18 раз, хотя в романной версии боя его роль отнюдь не «руководящая». Что же касается Козьмы Крючкова, то он упомянут всего 7 раз, причем его действия и реплики носят чисто иллюстративный характер («“Успел!” — крикнул Крючков, занося ногу в стремя», «Курнуть бы, — шепотом сказал Крючков», и т. п.). Четвертому участнику боя, Ивану Щеголькову, в «Тихом Доне» и вовсе «не повезло» — Шолохов упоминает его всего-навсего дважды.

Сама картина неравного боя написана Шолоховым так: «Иванков ехал шагом, приподнимаясь на стременах, заглядывая в низ котловины. Сначала он увидел колышущиеся кончики пик, потом внезапно показались немцы, повернувшие лошадей, шедшие из-под склона котловины в атаку… Спиной до боли ощутил Иванков щиплющий холодок смерти. Он крутнул коня и молча поскакал назад.

Астахов не успел сложить кисет, сунул его мимо кармана.

Крючков, увидев за спиной Иванкова немцев, поскакал первый. Правофланговые немцы шли Иванкову наперерез. Настигали его с диковинной быстротой. Он хлестал коня плетью, оглядывался. Кривые судороги сводили ему посеревшее лицо, выдавливали из орбит глаза…

“Вот! Вот! Догонит!” — стыла мысль, и Иванков не думал об обороне; сжимая в комок свое большое полное тело, головой касался холки коня…

Озверев от страха, казаки и немцы кололи и рубили по чем попало: по спинам, по рукам, по лошадям и оружию… Обеспамятевшие от смертного ужаса лошади налетали и бестолково сшибались».

Таким образом, героический бой, неравная доблестная схватка, из которой русские воины вышли победителями, преподносится как нелепая, бестолковая сшибка, а казаки, каждый из которых, в отличие от немцев, еще до призыва на действительную службу был отлично подготовленным бойцом и держал оружие в руках с семи лет, выглядят «озверевшими от страха» трусами, чувствующими лишь «щиплющий холодок смерти». Естественно, и здесь автор романа не упустил возможности отдельно «пнуть» Крючкова — в его изображении именно он первый поворачивает коня, завидев противника…

Сам факт схватки Крючкова с множеством вражеских всадников Шолохов замолчать не смог, но все же не удержался от того, чтобы снизить число немцев с 11 до 8, а саму картину боя постарался «подать» сухо, без особых эмоций: «В стороне человек восемь драгун огарновали Крючкова. Его хотели взять живьем, но он, подняв на дыбы коня, вихляясь всем телом, отбивался шашкой до тех пор, пока ее не выбили. Выхватив у ближайшего немца пику, он развернул ее, как на ученье. Отхлынувшие немцы щепили ее палашами». Согласитесь, никаким особенным «героизмом» от этого фрагмента не пахнет — просто кавалерийская сшибка с врагом. Количество убитых Крючковым драгун Шолохов не сообщает, равно как не говорит и о том, сколько ранений получил каждый участник сражения.

Таким образом, в своем описании событий 30 июля Шолохов постарался, во-первых, опошлить и принизить героический неравный бой казаков с немцами, превратив его в бессмысленную свалку ошалевших от страха людей, во-вторых, сделал этот бой как можно более «коллективным», отдав «руководящую роль» Астахову и фактически приписав ему победу над немцами, а командира разъезда Крючкова опустив до уровня рядового, ничем не примечательного участника боя. А в-третьих, завершается романная версия событий 30 июля 1914 года следующим пассажем: «А было так: столкнулись на поле смерти люди, еще не успевшие наломать руку на уничтожении себе подобных, в объявшем их животном ужасе, натыкались, ошибались, наносили слепые удары, уродовали себя и лошадей, и разбежались, вспугнутые выстрелом, убившим человека, разъезжались, нравственно искалеченные. Это назвали подвигом». Комментировать этот явно написанный в подражание Льву Толстому фрагмент текста даже не хочется. В таком духе можно опорочить любое героическое деяние.

Встает вопрос: зачем же понадобилось безусловно талантливому Михаилу Шолохову клеветать на покойного к тому времени казака и излагать читателю чрезвычайно подробную, но притом ложную версию реальных событий?.. Ответ очевиден: Козьма Крючков был наиболее известным, хрестоматийным русским героем Первой мировой войны, своего рода символом героизма Русской Императорской армии. Его имя в 1928—1932 годах (время первой журнальной публикации романа) еще помнило множество людей, да и казаки, знавшие семью Крючковых лично, еще жили на белом свете. Но после революции Крючков занял «не ту» сторону, да и вообще принадлежал к ликвидированному как особое сословие казачеству, которое в начале 1930-х если и упоминалось, то исключительно в качестве «опоры царизма» и «душителей революции». Так что положительную легенду о «хорошем казаке», Крючкове-богатыре, в одиночку уложившем 11 немцев, требовалось развенчать, заменить легендой отрицательной. А от развенчания конкретного героя всего один шаг до развенчания самого события — Первой мировой войны: если уж «самый главный» герой этой войны оказывается вполне заурядным, а подвиг его — придуманным, то каковы же были все прочие герои и подвиги?.. Именно затем Шолохов и уделил в «Тихом Доне» столько места событию, никак не связанному с основным сюжетом романа. К тому же у него наверняка были «личные счеты» с Крючковым. Ведь свой первый и последний офицерский чин тот получил не за что-нибудь, а за бои с красными во время восстания в родной станице Шолохова — Вешенской.

Надо сказать, что усилия Шолохова по развенчанию образа Крючкова увенчались успехом. Достаточно сказать, что в советской литературе легендарный казак если и именовался героем, то только в ироническом, издевательском смысле, а само слово «герой» заключалось в кавычки. И печальнее всего даже не то, что ложное описание событий 30 июля 1914 года обречено на бесчисленные переиздания (из песни слова не выкинешь, из «Тихого Дона» — тем более), а то, что шолоховская злая выдумка до сих пор принимается многими за истину в последней инстанции и тем самым подменяет историческую реальность. Так, в книге Ф.Ф. Кузнецова «“Тихий Дон”: судьба и правда великого романа» (2005) подвиг К. Крючкова назван «подвигом» в кавычках, а о самом герое говорится так: «За этот бой Крючков, любимец командира сотни, получил Георгия, его перевели в штаб дивизии, там добавили еще три Георгия, а товарищи по схватке остались в тени». То есть шолоховская клевета просто переписывается уже в качестве истины, воспроизводится полный набор той грязи, которая сопровождала Козьму Фирсовича еще при его жизни… Увы, защититься от нее он не может.

…Доблестный донец Козьма Крючков стал далеко не единственным казаком, навсегда вписавшим свое имя в летописи Первой мировой войны. Эти герои-воины, с молоком матери впитавшие любовь к Родине и по первому ее зову вставшие на ее защиту, исчисляются сотнями тысяч. Так, Донское казачество в Первую мировую войну дало более 113 тысяч вышедших на фронт казаков, Кубанское — 90 тысяч, Оренбургское — более 36 тысяч, Терское — 18 тысяч, Забайкальское — около 14 тысяч, Уральское — свыше 13 тысяч, Сибирское — 11 500, Семиреченское — 4600, Амурское — 3500, Астраханское — 2600, Уссурийское — 2500. Очень высоким был среди воюющего казачества процент георгиевских кавалеров. Так, из 113 тысяч донцов георгиевские награды получили 15 тысяч, из 90 тысяч кубанцев — 12 тысяч, из 36 тысяч оренбуржцев — 3700 человек, из 2500 уссурийцев — 528. За годы войны более полутысячи офицеров казачьих войск были удостоены ордена Святого Георгия и Георгиевского оружия. Из более чем 368 тысяч казаков, участвовавших в боевых действиях Первой мировой, 8314 отдали жизнь за Родину, 30 032 были ранены, 6453 пропали без вести и попали в плен.

Назовем здесь только несколько имен казаков, отмеченных высшими государственными наградами за храбрость в боях с врагом. Надеемся, что читатель увидит за сухими строками наградных реляций и ярость схваток, и опасность, которой подвергались герои, и мужество, с которым они шли в бой за Отечество…

Петр Редьков, хорунжий 4-го Сводного Кубанского казачьего полка. Награжден орденом Святого Георгия 4-й степени посмертно «за то, что в бою 9 декабря 1915 года у села Рабат-Керим, командуя взводом 1-й сотни в составе Тегеранского отряда и находясь на крайнем правом фланге, по своей инициативе выдвинулся вперед под губительным огнем противника, занял охватывающее положение, заставил неприятельский резерв развернуться и, сдерживая во много раз превышающие силы персидских жандармов, дал возможность отряду броситься в конную атаку; в решительный момент боя, бросившись во главе взвода в штыки, был убит и смертью своей запечатлел содеянный подвиг».

Семен Петрович Байболотов, казак 16-го Оренбургского казачьего полка. Награжден Георгиевским крестом 4-й степени за то, что «28 июля 1916 г. у деревни Коросцятынь лихо влетел на батарею противника, стрелявшую картечью, изрубил часть прислуги, а остальных обратил в бегство, чем заставил батарею замолчать».

Александр Псарев, хорунжий 1-го Сибирского Атамана Ермака Тимофеевича казачьего полка. Награжден орденом Святого Георгия 4-й степени за то, что «4 февраля 1916 года, после атаки сотней отступавшего противника от села Кара-Арз, по собственному почину, бросился с полусотней по дороге к селу Абелянд и дальше усмотрел отступавшую неприятельскую артиллерию, с конным прикрытием; стремительной атакой принудил прикрытие бросить артиллерию, захватил 4 полевых орудия, отбил метким огнем спешенной полусотни атаку сувари и, после увоза казаками захваченных орудий, отошел сам».

Сергей Гурьевич Курин, есаул 8-го Уральского казачьего полка. Награжден орденом Святого Георгия 4-й степени «за то, что в бою 29 мая 1916 г. у урочища Крачатицы (Галиция), когда крупные силы австрийцев повели наступление в образовавшийся прорыв между 162-м Ахалцихским и 161-м Александропольским пехотными полками и положение 162-го полка из-за обхода фланга стало критическим, командир 1-й сотни 8-го Уральского казачьего полка есаул Курин, оценив серьезность обстановки, по собственному почину бросился в лихую атаку и, смяв противника, обратил его в бегство, чем и спас положение. Во время атаки противнику был нанесен крупный урон».

Константин Иосифович Ледорубов, казак 15-го Донского Генерала Краснова казачьего полка. Родился в 1889 году. За доблесть в боях был удостоен Георгиевских крестов всех четырех степеней и Георгиевских медалей двух степеней. 4-ю степень креста получил за то, что «…в августе 1914 г., преследуя отступавших австрийцев, невзирая на ураганный артиллерийский обстрел, группа донских казаков во главе с урядником Недорубовым ворвалась в расположение неприятельской батареи и захватила ее вместе с прислугой и боекомплектом», 3-ю степень — за то, что 16 декабря 1914 года во время разведки в одиночку взял в плен 52 австрийца, 2-ю степень — за храбрость, проявленную во время Брусиловского прорыва, 1-ю степень — за захват с группой казаков штаба германской дивизии вместе с генералом. Закончил Первую мировую войну в звании подхорунжего. В Гражданскую войну сражался сначала на стороне белых, затем в Красной армии. В годы Великой Отечественной командовал эскадроном в гвардейском кавалерийском полку. В октябре 1943 года удостоен звания Героя Советского Союза, став одним из пяти в истории России обладателей четырех степеней Георгиевского креста и звания Героя Советского Союза одновременно (четверо других — Маршал Советского Союза С.М. Будённый, генерал армии И.С. Тюленев, генерал-майор И.С. Лазаренко и комиссар Тульского рабочего полка Г.А. Агеев). Скончался в 1978 году.

…Со временем подлинный, реальный подвиг Козьмы Фирсовича Крючкова почти забылся. В России нет ни одного памятника легендарному герою, о нем не поют песни и не снимают фильмы, в его честь не называются улицы и площади, не существует больше родной хутор казака, заросло травой забвения кладбище, на котором затерялась его могила… И все-таки лихому донцу удалось остаться в народной памяти. И по сей день сказанная с ироническим оттенком фраза «Ишь ты, какой Козьма Крючков выискался!» понятна в России почти всем. Эти имя и фамилия и сейчас обозначают легендарного, почти былинного воина-богатыря, в одиночку расправившегося с множеством врагов.