Плавные, торжественные звуки гимна Советского Союза заполнили все вокруг. Четкое, слаженное движение сотен рук – к козырьку, красный с серпом и молотом флаг, струящийся на легком весеннем ветру. Владимиру Шимкевичу в эти минуты все – и суворовцы, и офицеры-воспитатели, и начальник училища генерал-майор Степанов, и командующий БВО генерал-полковник Костенко, – казались каким-то единым, монолитным организмом, разрушить который никому не под силу. Словно невидимая стальная нитка соединяет сейчас всех, на чьих плечах погоны. Слева в строю – Олежка Щекун, справа – Паша Крицкий… Владимир скосил глаз на свое плечо – пока еще красные, суворовские. Но скоро будут курсантские, а там – он был уверен – офицерские. Другой судьбы – после отцовской, дедовской, прадедовской – он не мог и желать себе.

Отец… Не так уж и часто приходилось бывать на его могиле, но во время каникул Володя каждый раз упрашивал маму съездить в Ригу, навестить тот скромный памятник на 1-м Лесном кладбище. С годами боль утраты чуть утихла, а вот любовь и уважение к папе, который привил ему любовь ко всему военному, становились только сильнее. Отец улыбался ему с большой фотографии, висевшей в комнате, – лихо и одновременно мягко, «по-гусарски», как с грустью в голосе говорила мама. «Жил, жил, а что осталось – побрякушка?» – услышал Володя однажды голос дуры-соседки. Он тогда чуть не заехал ей в физиономию, с трудом удержался – это «Красная Звезда» для тебя побрякушка?..

Дед, Виктор Владимирович, деда Витя, как звал его Володя, в последнее время стал совсем старенький, сгорбился – 74 года, и Венгрия все же давала знать, да и смерть жены, сына согнула, – но на выпуск внука приехал из Риги в Минск. Стоял сейчас в стареньком кителе – глаза рябило от орденов на нем. Володя привычно пробежался по ним взглядом – вот они, красавцы, в рядок: «Александр Невский», «Отечественная война» обеих степеней, «Красная Звезда» за выслугу 15 лет, а на другом борту кителя – «Красное Знамя» за Венгрию и медали – «За отвагу», две «За боевые заслуги» – фронтовая и за выслугу 10 лет, «За оборону Москвы», «За победу над Германией», «За взятие Кенигсберга», «За безупречную службу» 1-й степени, юбилейные – 100 лет со дня рождения Ленина, 20, 30, 40 лет Победы, 30, 40, 50, 60, 70 лет Вооруженных Сил. Дед улыбался, шрамы на его лице белели, как всегда, когда он волновался. Здесь, в Минском Суворовском, его всегда принимали с радостью – родился в этом здании, учился тут до войны, потом служил тут в 50-х, сын – выпускник, герой Афгана, а теперь еще внук… Династия. Гимн оборвался резко, будто скомандовал кто.

– Училище, вольно!

Мама не удержалась, пролила все же слезу, прижавшись к его погону. А дед смотрел на Володю с радостью, какой-то даже более глубокой, чем просто радость от того, что внук выпускается из училища. «Да видит ли он меня вообще?» – подумал Володя с оттенком досады. Казалось, что деда Витя смотрит сейчас на кого-то другого, сразу на многих людей…

– Шимкевич, Шимкевич… Наша кровь, офицерская!

И, отведя в сторону, чтобы не слышала мать:

– Отцовскую «Звезду» с собой носишь?

Володя покраснел от смущения. Во время одного из приездов в Ригу на каникулы признался деду, что отцов орден носит в нагрудном кармане. К чему ему валяться дома в комоде? А так – всегда на груди, у сердца.

– Ношу.

– Ну вот и носи, отец на том свете смотрит на тебя и радуется…

Володя непонимающе улыбнулся деду.

– Деда, ты с каких это пор про тот свет рассуждать начал? Ты же…

– После Болгарии, – непонятно, коротко ответил старик.

Взлетели в воздух разнокалиберные монетки, копеечки, двушки, пятачки и гривенники – 35 копеек, в честь 35-го выпуска из училища. И общая фотография на парадной лестнице, у памятника Суворову. Новенький «краб» – значок выпускника – сиял на мундире. 25 мая 1991-го, поздняя весна, лучший день в жизни, и все еще впереди!..

Отмечали Володин выпуск дома у Светы. После смерти родителей (оба умерли в 1988-м, очень тяжелый был год) она жила одиноко в двухкомнатной квартире в новом хорошем доме-«кукурузе», как звали его минчане. Виктор Владимирович помнил, что еще недавно, лет пять назад, тут, напротив Комаровского рынка, была автобусная станция, площадь Веры Хоружей. А теперь вместо станции – гигантские башни, и впрямь похожие на кукурузу. И ручки у такси были новые, неудобные – вроде «Волга», а другая какая-то… Шимкевич заторопился выбраться из машины, внук подхватил, помог.

– Дед, ты чего с такой сумкой тяжелой?

– Так ведь у вас в Минске нет ничего, – хмыкнул Виктор Владимирович, – а у нас в Риге все-таки с продуктами получше.

– А шпроты привез? – взвыл внук. – А сыр «Дзинтарс»?!

– Бессовестный! – напустилась на него Светлана. – Еще заказы деду делает, ему и так тяжело!

– Ничего-ничего, – засмеялся Виктор Владимирович, – голодный солдат – не солдат, а офицер – тем более.

Хотя хозяйка и постаралась, стол выглядел куда более скромно, чем несколько лет назад. На несколько банок латышских шпрот, привезенных Виктором Владимировичем, смотрели, как на чудо. Полки в магазинах пустые, ничего нет… Володя усиленно налегал на еду – после училищной готовки мамина казалась особенно вкусной. Драники – пальчики оближешь.

– Ну как там у вас в Риге? – спросила Светлана. – Бастуют, шумят? У нас в апреле чуть ли не сто тысяч рабочих на улицы вышли. С тракторного, с «Интеграла»… Зарплату не платят, в магазинах нет ничего, а есть-то надо.

Виктор Владимирович помрачнел.

– В Риге все местные бузят. Русских уже открыто оккупантами называют. Чем все это закончится, не знаю. А чем все это может закончиться с таким правительством?.. Вон после реформы Павлова все в себя не могут прийти. Это ж надо – одним махом все сторублевки поменять!

«Понеслось… – с усмешкой подумал Володя, глядя, как мать и дед, перебивая друг друга, жалуются на жизнь. – А Макс обещал пиво в банках принести немецкое. У него отец в СГВ служит, из Легницы привез. Ну ладно, еще немножко посижу – и к своим…» Его взвод отмечал выпуск на квартире у одного из суворовцев, и телефон в коридоре уже несколько раз требовательно трезвонил – наверное, Тарас Правдолюбенко или Юрка Скрынников беспокоились, где он там.

Все было справедливо, логично – жизнь продолжалась, старики старели, а молодые росли. И никто из семьи Шимкевичей не знал в этот майский вечер 1991 года, что сидит за столом в таком составе она в последний раз.

К тому, что мусор со дворов перестали вывозить по утрам, Виктор Владимирович привыкнуть никак не мог. Что-то, наверное, стряслось в коммунальной службе Риги, общий бардак затронул и ее. Теперь нужно было самому выносить мусорное ведро к мусоровозу, который в условленное время петлял от дома к дому, замирал на минуту у подъезда, и нужно было успеть вывалить мусор в его смрадно воняющее нутро. Вот и сейчас в перспективе улицы Маркса – пока еще Маркса, но все шло к тому, что переименуют, – показался оранжевый МАЗ. Шимкевич зашаркал в прихожую, торопливо просунул руки в рукава пиджака, поверх набросил куртку, подхватил мусорное ведро. Осторожно, придерживаясь за перила, начал спускаться вниз.

В подъезде маячили три темные фигуры. Виктор Владимирович услышал пьяную, косноязычную латышскую речь, блямканье магнитофона, который держал один из парней, увидел модные «варенки». Вокруг валялось несколько пустых пивных бутылок.

– Вы что хулиганите, а?.. Здесь на первом этаже женщина беременная живет, думаете, ей приятно слушать, как под ее дверью магнитофон орет?

Подростки непонимающе переглянулись, потом заржали.

– Ты что, Иван, совсем сдурел? – с акцентом, пьяно дыша в лицо, выговорил тот, что постарше – рыжий, с длинной веснушчатой мордой. – Забыл, где живешь? – Он цепкими пальцами отогнул полу куртки, ткнул в орденские планки на борту пиджака. – И еще русские ордена таскаешь?

Дыхание у Виктора Владимировича перехватило. Он сжал кулак. Показалось, что крепко, так, как сжимал еще в лагере, когда приходилось схватываться с урками, как сжимал в разведроте, уходя на дело в 44-м…

– Я тебе не Иван, – хрипло проговорил он. – Я полковник Советской Армии, понял, гнида?.. И живу на своей родине, в Советском Союзе!

Первый удар старику нанес тот, что пониже – подкрался сзади и ударил бутылкой по голове. Потом начали бить другие – профессионально, насмерть, вкладывая в каждый удар лютую злобу. Виктор Владимирович еще успел ткнуть рыжего кулаком и упал на кафельный пол подъезда старого рижского дома, заливая его кровью…

Тело старого полковника нашли уже через семь минут, когда жильцы дома по улице Маркса потянулись к мусоровозу. Вот только убийцы были уже далеко: все дворы в этих рижских кварталах проходные. Никто их не искал и не собирался искать.

Отсверкал мигалкой «рафик», увозивший в морг тело погибшего. Давно разошлись по своим квартирам перепуганные жильцы. На Ригу опустился стылый промозглый вечер – вечер 25 декабря 1991-го. А из телевизоров, включенных во всех домах, раздавался голос первого и последнего президента СССР:

– Я покидаю свой пост с тревогой. Но и с надеждой, с верой в вас, в вашу мудрость и силу духа…

Разговор за семейным столом был совсем не тот, что во время последнего приезда покойного деда, – тяжелый, долгий. Лампочка горела вполнакала, слабенько. Мать долго стояла в очереди, чтобы отоварить продуктовые купоны, пришла намаявшаяся и только устало улыбнулась, когда увидела, что Володя нажарил картошки. Ели молча, потом пили чай. Чай был какой-то отвратительный, просто горькая трава. В столовке Минского высшего военного командного училища, где учился курсант Шимкевич, и то лучше.

– Как дальше жить будем, не знаю… – Светлана Юрьевна отставила чашку в сторону, тяжело вздохнула. – Сегодня общее собрание коллектива было, директор выступал. Сказал, что самое большее через две недели институт ликвидируют.

– А вас куда? – еле выговорил с набитым ртом Владимир.

– Куда-куда, на улицу, куда ж еще. Придется на старости лет на рынок идти…

Владимир ласково обнял мать за плечи.

– Мам, ну какая же старость? Что ты такое говоришь?

Светлана Юрьевна отмахнулась с равнодушным видом.

– Ай… При Союзе жили, так хоть смысл какой-то был во всем. А теперь… Папы нет все равно… Воевал, воевал, а оказалось – ни за что. И деньги, которые были на книжке, пропали…

Она расплакалась. Володя молча смотрел на резко сдавшую, постаревшую, с неухоженным лицом мать.

– Бросал бы ты свое училище, Вовка, – с трудом выговорила Светлана Юрьевна, сморкаясь. – Я недавно встретила тут неподалеку, на Варвашени, Нонну Сергеевну… ну, которая из нашей конторы еще два года назад ушла. У нее сын машины из Польши гоняет. Так у нее у самой «Фольксваген-Дерби», а у мужа «Опель-Сенатор». Дом на Вяче достраивают… А я с ней говорю и не знаю, куда руки девать – такой «маникюр»… – Мать вздохнула, долила в чашку воды. – Шел бы и ты в бизнес, Володь. Ну что тебе эти погоны?

Владимир опустил голову, молчал.

– Ну сам посмотри, – продолжала мать, – что с дедом получилось, с отцом… Тоже иллюзии строили, надеялись на что-то, верили. Все – Родине. А где эта Родина сейчас?.. Ты видишь, что армия только несчастья в нашу семью тащит? Может, на тебе хоть все это закончится?.. Будем жить наконец для себя, как все нормальные люди, а не ради непонятно чего?!..

Мать почти кричала. Владимир поднял голову, перевел дыхание, глядя в ее полные слез глаза, истерично скривившийся рот. Руки матери дергались. На грязной скатерти валялись разноцветные купоны.

– Мам, ты устала, перенервничала, – ласково произнес Владимир, вставая и целуя мать в макушку. – Пойди приляг… А я… Я помню и про папу, и про деда Витю. И про тех, кто был до них, тоже помню. Потому и не могу машины из Польши гонять. Ну сама представь… ну если все начнут машины… Кто ж тогда останется? Ты понимаешь меня, мам?..

– Пап… Папа, слышишь?..

Вопрос старшего сына застал майора Владимира Игоревича Шимкевича врасплох. Даже головой помотал немного, приходя в себя. Вообще-то он любил уходить с головой в мысли или воспоминания, будучи за рулем. Разматывается перед тобой лента дороги, руки-ноги механически выполняют всю необходимую работу, а голова, что называется, «в свободном полете».

Конечно, так было далеко не всегда. На первом своем железном коне, старенькой «троечке», Владимир расслабляться себе не позволял, да и чиненая-перечиненая машина не позволяла этого делать. Но с годами практики желанный «автопилот» появился и работал теперь безотказно. Раннее зимнее утро из черного на глазах становилось бледно-серым, а «Форд-Фокус» 2005 года выпуска, который Шимкевич купил по объявлению, знай себе несся вперед, мотал километры по направлению к Полоцку…

– Чего, сынок? – Владимир обернулся к Сергею, сидевшему на переднем сиденье. – Извини, задумался.

– Давай кофе попьем, что ли. Вон кафе впереди. А Сашке чаю крепкого возьмем, а то у него глаза слипаются.

Шимкевич-старший обернулся к заднему сиденью. Его младший, десятилетний Сашка, обиженно заерзал и даже попытался пнуть старшего брата ногой.

– И ничего у меня не слипаются. У самого у тебя слипаются. – И тут же зевнул во весь рот.

– Оригинальный ответ, – хмыкнул Сергей, отстегивая ремень безопасности. – Пошли, остряк-самоучка.

– И вообще, почему всем кофе, а мне чай? – окончательно раскапризничался младший. – Я тоже кофе хочу!

– Вы все еще кипятитесь?.. Тогда мы едем к вам. А кофе тебе нельзя потому, что сильное сердцебиение будет, понял?

«Форд» зарулил на стоянку рядом с кафе и остановился. На грязном слежавшемся снегу стояли несколько огромных трехосных грузовиков с прицепами. Рядом с крыльцом кафе неторопливо разгуливали два жирных кота – рыжий и серый с подпалинами.

Себе и старшему Владимир взял по чашке кофе с бутербродом, младшему – чай и его любимый творожный сырок в шоколаде. Девушка за стойкой кафе кокетливо взглянула на семью, улыбнулась:

– Нечасто у нас столько военных бывает. Отец и сын, угадала?

– Вы еще Сашку в форме не видели, – засмеялся Владимир, беря обжигающий пальцы пластиковый стаканчик с кофе. – Будет сразу трое военных.

– А его еще никто в форме не видел, – не упустил случая поддеть младшего брата Сергей. – Он только сегодня ее получит. Может быть…

Сашка насупился.

– Почему это «может быть»?

– Потому что быть кадетом – большая честь. – Сергей щелкнул младшего по макушке. – Или ты еще не усвоил это, турок необразованный?

– Я тебе покажу турка!

Начавшуюся возню сыновей Владимир оборвал короткой командой «Отставить!» Пили чай и кофе братья уже вполне мирно. Они поддевали и тузили друг друга без всяких подтекстов, просто чтобы дать выход энергии.

Прихлебывая из стаканчика кофе, Шимкевич смотрел на своих мальчишек, и в который раз поражался, как же старший, Сергей, похож на него самого в юности. А еще на деда – деда Игоря, как звал его сам Серега. Родился через одиннадцать лет после гибели деда, в 1996-м, и знать его, конечно, не мог, но столько общего в овале лица, даже в движениях, в манере говорить!.. Иногда сходство было просто пугающим. Удивительно все же, всего четырнадцать лет исполнилось парню, а взрослый мужчина уже отчетливо виден, и не просто мужчина – растет будущий офицер, человек, для которого «честь» и «Родина» – не пустые слова…

Сергей Шимкевич стал уже третьим суворовцем в семье. Вступительные экзамены в Минское Суворовское училище он сдал в 2007-м. И теперь Владимир не раз вспоминал с улыбкой, как донимал его Сережка, будучи еще малышом: «Пап, а покажи свой суворовский погон», «Пап, а когда я вырасту, у меня тоже будут такие?» В день, когда Сережке выдали камуфляжную форму, восторгу не было конца. Впервые они шли по Коммунистической – оба в погонах, отец и сын. Рядом с Министерством обороны стояла небольшая группа офицеров, они тепло поздоровались с Владимиром Игоревичем.

– А это кто же такой? – шутливо проговорил усатый подполковник, кивая на Сережку.

– Суворовец Шимкевич, товарищ подполковник! – выпалил мальчишка, встав по стойке «смирно». Офицеры рассмеялись.

– Ну, в таком случае удивляться не приходится, – сказал полковник, обращаясь к Шимкевичу-старшему. – В вашей семье армия в крови…

И правда, в крови. Жену себе Владимир тоже присмотрел в военной семье – Ира, Ирина Сергеевна Пивоварова, была дочерью майора в отставке, уроженкой Полоцка. И тоже семья с корнями, тоже – с историей: прадед – прапорщик Великой войны, выпуска 1917-го, воевал на Гражданской у Колчака, был взят в плен, воевал за красных, а погиб уже майором Красной Армии, на финской, в 1939-м. Судьба… Венчались в Минске, в храме на Военном кладбище.

Сашка появился на свет через четыре года после Сереги. 2000-й для семьи Шимкевичей был нелегким, беременность Ира переносила плохо, а после родов разболелась совсем. Сашка родился худеньким, слабым. Болела и мать, Светлана Юрьевна: неудачно упала в гололед на улице, начались головные боли, головокружения, слабость. Владимир был очень загружен по службе: хотя начальство и с пониманием относилось к его семейным делам (командир, подполковник Чернавский, назубок помнил дни рождения жен и детей своих офицеров), но ведь инспекторам из Министерства обороны не объяснишь, что у тебя дома творится, служба есть служба. И все-таки сдюжили, и сдали год с отличными показателями, и Сашка окреп и начал расти хорошо, и Ира со Светланой Юрьевной справились с болезнями. Летом отдыхали все вместе в Лепельском санатории Министерства обороны, ездили на могилу Владимира Игнатьевича и Варвары Петровны. Вообще за ней взялись следить родители Иры – все же полочане, ездить им было удобнее, десять минут от города на маршрутке. А вот ухаживать за могилами отца и деда Владимиру было сложнее. В 2008-м Латвия вошла в Шенгенскую зону, много не наездишься, каждый раз плати за визу 60 евро, да и удобного поезда «Минск – Рига» теперь не было: или автобусом, или машиной через Браслав и Даугавпилс.

До 2009-го Шимкевичи по-прежнему жили в «кукурузе» на Веры Хоружей – «двушке» Светланы Юрьевны, уже не раз ремонтированной Владимиром. Здесь прошли 90-е, здесь встречали «миллениум», провели большую часть «нулевых»… Не в обиде, конечно, тем более что отношения у свекрови с невесткой сразу наладились прекрасные, но все же, как ни крути, в тесноте. Кредит на постройку нового жилья Шимкевич взял по примеру своего сослуживца, майора Демченко. Дом был новый, пустая неотделанная коробка со всеми коммуникациями. Хотя нелегко было привыкнуть к тому, что живут теперь не напротив Комаровки, в самом центре, Шимкевичи сразу приняли и полюбили новое жилье: что ни говори, а свой дом, свои устои, и все можно делать по-своему. Пацанам выделили отдельную комнату, причем отец поставил строгое условие – самим разработать план обстановки и даже обои подобрать. Когда Серега приходил из Суворовского, братья по уши залезали в Интернет, пыхтели, звонили куда-то, извели кучу бумаги и фломастеров, но план все же составили, и совсем неплохой. Родители были довольны тем, что дети одолели первое в жизни серьезное задание.

Особенно порадовало Владимира то, что сыновья сами решили украсить стены комнаты фотографиями старших поколений Шимкевичей. А в отдельную рамку поместили копию послужного списка Владимира Игнатьевича, которую прислали из Российского военно-исторического архива. Запрос туда Владимир отправил почти наобум, толком не зная, что именно из этого получится. И вот пожалуйста – оказывается, в Москве сохранилось множество служебных документов прадеда. Копии стоили, правда, не так уж дешево, около ста долларов, зато вечер, когда Шимкевичи изучали эти документы, запомнился пацанам надолго. И сам Владимир волновался, когда вслух читал служебную характеристику из 1913-го:

– «Подпоручик Владимир Шимкевич к службе относится очень хорошо, усерден, старателен и умело ведет свое дело. В физическом отношении крепок, здоров и вынослив; в нравственном отношении весьма религиозен, совершенно трезвый, живет по средствам и долгов не имеет. Интересуется современной военной литературой. В целом офицер в высшей степени аккуратный»…

Серега и Сашка завороженно рассматривали старинные документы, стремясь разобрать писарские завитушки.

– Пап, а деда Володя заканчивал Полоцкий корпус? – неожиданно спросил Сергей.

Владимира тронуло то, что сын так по-семейному назвал своего прапрадеда, которого не знал и не мог знать. Деда Володя… И на какую-то минуту он вдруг почувствовал, как длинна и прочна невидимая нить, уводящая в давно прошедшее время. С трудом справился с собой, чтобы ответить на вопрос:

– Да, видишь, здесь, в графе «Полученное образование» стоит Полоцкий кадетский корпус.

– А помнишь, недавно в газете было, что Полоцкий корпус будет отмечать 175-летие?

Сын метнулся к столу, порылся на нем, принес номер «Белорусской военной газеты», развернул его. Младший, Сашка, тоже ткнулся носом в газетный лист.

– Я тоже кадетом хочу быть, – посопев, неожиданно заявил он. – Как деда Володя.

Сергей снисходительно щелкнул младшего по макушке.

– Кадет – на палочку надет.

– А что-о?!! – обиженно скривил губы младший. – Сережке, значит, можно в суворовцы, а мне в кадеты нельзя?!!

– Так корпуса-то в Полоцке нет, – резонно возразила молчавшая до этого Ирина. – Вон в статье сказано: кадетское училище на базе средней школы.

– Все равно, – заявил Сашка. – Хочу в кадеты!

И с этого дня заветной мечтой пацана стало именно Полоцкое кадетское училище. Как ни убеждали его родители в том, что живут они в Минске, а не в Полоцке, и в самой столице уже открылась «кадетка» согласно указу Президента, да и по семейной традиции прямая дорога в Суворовское, но Сашка намертво стоял на своем. Владимир даже подивился упрямству своего младшего.

– Слушай, а может, это вовсе не блажь, а что-то серьезное? – осенило его однажды ночью, когда они с женой в который раз обсуждали ситуацию. – Слышала же, как он сказал: хочу учиться там же, где деда Володя…

Ирина вздохнула.

– Ну как ты себе это представляешь? Как?.. Где он там будет жить? На машине к нему каждый день не наездишься – четыре часа туда, четыре обратно.

– Ну, жить Сашка может и у твоих родителей. А на выходные я буду его забирать. Парню побыть самостоятельным даже полезно.

– Парень… Да какой он парень! Ребенок еще.

Владимир усмехнулся во тьме, чмокнул жену в шею.

– Нет, Ир. Если так стоит на своем – уже не ребенок… Настоящий мужчина.

…И вот они уже мчались на своем «Фокусе» в Полоцк. Выехали затемно, в шесть утра, потому Сашка и зевал с непривычки. Сегодня должно было состояться посвящение в кадеты. Ирина приехала в Полоцк двумя днями раньше и вместе со своими родителями уже ждала там.

– Ну что, господа будущие офицеры, перекусили? – спросил Владимир, поднимаясь из-за стола. – Вперед и с песней. Спасибо вам, все было очень вкусно! – добавил он, обращаясь к девушке-продавщице.

– Спасибо вам! – как по команде сказали братья, повернувшись к стойке.

Девушка покраснела от удовольствия. А Владимир только улыбнулся, глядя на своих сыновей…

Взревев, «Форд» выскочил на дорогу и начал быстро наращивать скорость. Сергей, пошарив в бардачке, вставил в CD-проигрыватель диск группы «Джей-Морс». Из приемника донесся хрипловатый голос Владимира Пугача: «Алые просветы, и где-то твоя белизна…»

– Сделай погромче, – обрадовался Шимкевич. Он тоже любил «морсов», несколько раз они всей семьей бывали на их концертах. А песню «Не умирай» считал офицерской – там ведь упоминаются просветы, а значит – погоны…

Как ни спешили успеть на торжественный молебен в честь училищного праздника – дня Святого Николая, – все же опоздали. Припарковав машину недалеко от монастыря, Шимкевичи по обледенелой Свято-Ефросиньевской улице подошли к величественному Крестовоздвиженскому собору и, осенив себя крестным знамением, вошли внутрь. Там уже ждала своих Ирина Сергеевна. Службу вел архиепископ Полоцкий и Глубокский Феодосий. Звучный бархатный голос владыки разносился под сводами храма. То и дело вспыхивали блицы фотоаппаратов.

Саша Шимкевич с немым восторгом смотрел на застывших перед алтарем полоцких кадет. В основном это были его ровесники, ребят постарше совсем немного. В черных старомодных мундирчиках, на плечах алые погоны с желтой шифровкой «П.К.» – в училище возродили форму образца 1910 года. Фуражки в положении «на молитву» – на согнутой в локте левой руке. И самое удивительное – среди кадет несколько девчонок!.. Здесь такое возможно, быть «кадеткой» в Полоцке престижно и здорово.

– Смотри, – прошептал младшему брату Сергей, – вон твоя будущая начальница, Жанна Евгеньевна Жевнерович, директор училища. Не будешь ее слушаться – пулей вылетишь обратно в Минск!

– Где, где она? – завертел головой Саша.

Но тут же притих, поймав укоризненные взгляды отца и матери. Замолчал и Сергей, сосредоточенно вглядываясь в большую икону с изображением Спасителя.

После молебна кадеты построились в колонну по два и двинулись к ожидавшему в отдалении автобусу, большому МАЗу. Но не утерпели и, поломав строй, рванули наперегонки, кто быстрее. Тем более что и мороз подгонял – градусов 10 было, не меньше. Глядя на бегущих по улице мальчишек и девчонок в черных мундирах, Владимир невольно улыбнулся. Давно ли он сам был суворовцем?.. Где он, последний советский выпуск, выпуск 1991-го?.. Кто где, по всему СНГ.

Познакомились с директором кадетского училища. Жанна Евгеньевна сразу понравилась Владимиру и Ирине своим общительным нравом, приятной внешностью и, главное, тем, что была для своих кадет настоящей «мамой». Это было видно с первого взгляда.

– Самое большое наказание у нас – лишение погон, – предупредила она притихшего Сашку. – И заслужить их снова будет совсем непросто.

– Ничего, он у нас потомственный военный, – засмеялся Сергей, – знает, что погоны просто так никому не даются и ни у кого не отбираются…

Училище размещалось в Задвинье, в здании старой, 1954 года постройки средней школы. Шимкевичи осмотрели классы, где предстояло учиться Сашке. А он все разглядывал и разглядывал, не мог оторваться от новенькой формы, гладил такие приятные на ощупь, бархатистые погоны с буквами «П.К.» Полоцкое кадетское… Неужели и он скоро станет настоящим кадетом? В том же городе, где учился деда Володя?.. И тоже пройдет торжественным маршем перед памятником герою Порт-Артура генералу Кондратенко, в честь которого назывался старый кадетский корпус?..

И вот – самый волнующий, долгожданный момент. Вечером 23 декабря 2010-го на сцене Дворца культуры «Полоцк-Стекловолокно» юные кадеты выстроились для того, чтобы принести клятву на верность Отечеству и кадетскому братству. В едином порыве поднялся зал, слушая простые и возвышенные слова клятвы. Ирина, не выдержав, смахнула слезинку с ресниц, да и Владимир неожиданно для себя ощутил, как защекотало в глазах, сдавило от волнения под ложечкой. Чтобы справиться с собой, покосился на старшего сына – Серега тоже часто моргал, волновался, не спуская глаз с брата.

– Клянемся! Клянемся! Клянемся!

Саша Шимкевич выдохнул эти слова вместе со своими новыми братьями (и сестрами – клятву принимали и восемь девочек-кадеток). И, чувствуя, как на лицо помимо воли выезжает самая широкая и самая счастливая в жизни улыбка, нашел глазами в огромном зале своих…

Вот папа. Самый красивый, самый умный, самый храбрый и самый лучший на свете человек. На парадном кителе – медали «За отличие в воинской службе», «За безупречную службу» 3-й и 2-й степеней, знак об окончании Военной академии Республики Беларусь и, конечно, «краб» – знак об окончании Минского Суворовского, а внутри, с изнанки кителя – заветный красный погон, почти такой же, какие сейчас на плечах у самого Сашки…

Мама. Самая красивая, самая ласковая и добрая на свете.

Плачет?.. Сашка прищурился. Видно со сцены было плохо, слепили прожектора, но ему показалось, что мама и смеется, и плачет одновременно.

Брат. Серега аплодировал громко, не стесняясь никого, да еще и кричал что-то – в общем радостном шуме не разобрать. «Саш-ка!.. Саш-ка!» – различил по губам Сашка. И суворовская форма на брате – почти такая же, как сейчас на нем самом…

Грянул гимн Республики Беларусь. Четко бросили ладони к козырькам фуражек офицеры-воспитатели, стоявшие по краям сцены. Отец с Сергеем тоже замерли, отдавая честь гимну. И Сашке казалось, что он плывет на волнах величественной, торжественной музыки, заполнившей собой весь зал, поднявшейся сейчас над заснеженным декабрьским Полоцком, над скованной льдом Двиной, над всей страной…

А уже потом, когда было много всего, отзвучали поздравления от Белорусского Суворовско-Нахимовского союза и других почетных гостей, и торжественное мероприятие закончилось, в фойе Дворца культуры, в толпе взволнованных кадет и наряженных бабушек, мам, теть, пап и старших братьев Сашка углядел наконец своих и кинулся к ним, чтобы точно, изящно, небрежно, по-офицерски бросить руку к козырьку новенькой фуражки и выпалить те самые святые, заветные слова, о которых он мечтал с тех пор, как впервые увидел фотографию молодого деда Володи:

– Честь имею!..

Как сладко впервые сказать эти слова!..

И как же замерло сердце Сашки, когда отец и старший брат в ответ подняли ладони к козырькам своих головных уборов. Честь имею!..

Над Минском сияло ослепительно синее небо. У монумента на площади Победы толпился народ. Легкий июльский ветер шевелил алые ленты на бесчисленных венках, которые стояли у подножия памятника. Замерли облаченные в парадную форму солдаты роты почетного караула с карабинами в руках.

Среди тех, кто пришел 3 июля к памятнику Победы, была и семья Шимкевичей. Возложив к монументу цветы, отец, мать и сыновья молча склонили головы. Каждый задумался о своем. И вместе – об одном и том же…

А перед ними трепетало, рвалось к небу пламя Вечного огня…

Минск, октябрь 2008 – февраль 2011