Генетика вождизма

Ленин, Сталин и Троцкий — три лица, три ипостаси большевистского этапа русской революции; если сказать резче, трехглавая гидра большевизма. За свою жизнь во власти они побывали и соратниками, и политическими оппонентами, и непримиримыми врагами. Поэтому понять одного невозможно, не рассматривая всех в их взаимных отношениях.

С одной стороны, мифы о Ленине и Сталине составляют соответственно «лениниану» и «сталиниану». С другой — существует великое множество разоблачительных публикаций, выступлений, произведений искусства. По сути, не менее мощные «контрлениниана» и «антисталиниана».

Памятники, учебники, книги, фильмы, море других источников документальной и художественной информации свидетельствуют и «за», и «против». Получается многомиллионная совокупность артефактов, посвященных этим персонам. Каждый поступок, любой факт или просто слух употреблен многократно и передается до сих пор; все это вместе образует, без преувеличения, уже некую «инфосферу», если не окутывающую целиком земной шар, то накрывающую территорию бывшего СССР и еще изрядный кусок Европы. Бог и дьявол, святые и бесы, герои и палачи — любые крайние оценки идут в дело при изображении участников великой смуты двадцатого века. И мешают понять, что и как происходило в реальности.

С Троцким ситуация в России и проще и сложнее.

Проще потому, что только с ним одним из троицы здесь связывается понятие абсолютного зла, и только так в общественном сознании продолжает жить после своей смерти Лев Давидович Бронштейн. Его пятилетка на Олимпе почти в одночасье сменилась потоком яростной критики и просто злобной хулы, который, как это ни удивительно, задает тон и сегодня. Никакой «русской троцкианы» не существует, зато «разоблачением троцкизма» до сих пор увлеченно занимаются и прикремленные зюгановские коммунисты в своих рядах, и национал-патриоты в заботах о «России для русских», и изысканные критики буржуазно-либерального толка. Порой Троцкому даже приписывают знаковую формулу Бернштейна насчет движения и цели. Но это совершенно невинная путаница средь моря клеветы.

Сложнее, поскольку для остального мира Лев Троцкий был и остается масштабной величиной, явлением не только в политике, но и в культуре. Российская общественная мысль, пытаясь навязать ненависть к одному из выдающихся сыновей страны, повлиявшему на судьбы всего человечества, демонстрирует варварство, очевидное непредвзятому взгляду.

Начнем с того, что в последние годы так сильно занимает умы противников коммунизма — с этнических корней вождей революции. По своему национально-культурному происхождению один из них принадлежит к «государствообразующему народу» лишь отчасти, двое других вовсе не имеют отношения.

 

Дитя Марии

В официальной советской версии идеологического культа, если интерпретировать ее как извращение знакомых христианских догм, Ленин имел двойную ипостась. Всесильный и всезнающий бог-отец, создатель новой веры, творец государства и в то же время воплощение гуманизма, «самый человечный человек» — большевистская травестация Христа, с малолетства осененного особой революционной благодатью.

Образ прирожденного совершенства в те годы, «когда был Ленин маленький с кудрявой головой», пропагандировали канонические байки о детстве вождя, картинки в учебниках, значок, который носили младшие школьники — октябрята. И здесь, совсем как в евангельских сюжетах, ведущее значение в родительской чете придавалось матери. Та, словно по заказу, тоже носила имя Мария (то, что ее девичья фамилия была Бланк, долгое время разрешалось знать лишь специально допущенному контингенту граждан, поскольку все советские годы негласно, но отчетливо внушалось представление о Ленине как идеальном воплощении русскости; идейно-патриотическому фантому не полагалось и не позволялось быть ничем иным). Крещена она была в лютеранстве. Возможно, еще и поэтому старшие члены семьи отнеслись столь терпимо к многажды воспетому коммунистической «агиографией» отказу юного Володи от церковных таинств?

Иными словами, советская идеология признала за Марией Александровной Ульяновой статус матери богочеловека, неизменно служившей опорой спасителю мира. В годы маргинальных скитаний будущего вождя она оставалась за главу семьи, щедрые материнские субсидии служили как бы страховочным фондом, последним ресурсом, который позволял Владимиру Ульянову вести странную жизнь «профессионального революционера». На образ дополнительно работала казнь первого сына Александра — то ли жертвенного агнца, то ли аналога Иоанна Предтечи, чьи деяния и мученическая смерть проложили дорогу Идущему вослед.

Несомненно, что с позиций сегодняшнего российского православия, при безраздельном господстве застывшего официоза «сверху» и истошного неофитства «снизу», одна только мысль о возможности и допустимости подобных параллелей есть сатанинское кощунство. Стоит, однако, припомнить их широкую распространенность и вполне органичное восприятие во многих областях христианского мира. Так, в CILIA чернокожие священники в своих проповедях и сейчас сравнивают с Иисусом Авраама Линкольна, охотно обыгрывая в числе прочего такие совпадения их биографий, как рождение в семье плотника и смерть в Страстную Пятницу.

Фигура Ильи Николаевича Ульянова тоже удачно вписалась в эту традицию. Как и святой Иосиф, он в семейных преданиях играет второстепенную роль. От имени ветхозаветного пророка, которого полуязыческая сельская вера превратила в громовержца, образуется добродушное, уютно русское Ильич. Ильичей «по высшему разряду» было в советской истории, как известно, аж двое, притом очень разных. Но и общих черт фольклор им приписал немало.

У Ульяновых был собственный дом в Симбирске — деревянный и одноэтажный, с антресолями, как большинство тогдашних жилищ среднего класса в провинции, однако достаточно просторный. Во всяком случае, для нескольких поколений советских людей, устраивавших свои семейные гнезда в бараках, мазанках и избах, в коммуналках и хрущобах, вид его служил вполне убедительным свидетельством непролетарского происхождения вождя.

Более удобной для мифотворцев оказалась основная профессия Ульянова-старшего — педагог. Занятие, традиционно уважаемое в большинстве обществ мира, хотя нигде не гарантирующее богатых доходов, а порой даже затрудняющее доступ в высшие сферы. То, что Илья Николаевич был важным чиновником именно по части образования, а не по какой-нибудь другой, позволяло затушевывать «классовый изъян». Большая семья с разновозрастными детьми также подкрепляла пропагандистский сюжет — в такой семье как бы по определению не может вырасти индивидуалист-эгоист, хотя реальная жизнь слишком часто опровергает расхожие представления.

Подобно святому Иосифу, рано умерший отец Владимира Ульянова не успел узнать о деяниях не только среднего, но и старшего сына. Можно сказать, хоть в этом смысле повезло умеренному прогрессисту…

Первые годы жизни Владимира совпали с пиком служебной карьеры отца, произведенного тогда в чины статского, а затем действительного статского советника, что соответствовало званию генерал-майора на военной службе. Начиная с этой ступени и полагавшегося к ней ордена, подданным давались права потомственного дворянина.

Впоследствии жизненный успех отца мог дурно повлиять на самоощущение сына, вплоть до развития у него психологических комплексов. Ведь достижения самого Владимира в дореволюционный период оборвались с выпуском из гимназии — ни полноценного образования, ни общественного признания. Между тем именно благодаря своему сословному статусу революционер Ульянов имел различные поблажки от «царских сатрапов»: так, в ссылку в 1897 году он ехал не в арестантском вагоне под конвоем, а самостоятельно, как свободный человек.

От родни по материнской линии ему достались весомые материальные блага. Понятно, что семья, жившая в глубокой провинции, хотя и в губернском городе, не принадлежала к верхним слоям российской элиты. Но все же по нынешней классификации ее вполне можно отнести к «верхнему среднему классу». На доходы от имения, составившего долю Марии Бланк в отцовском наследстве, Ленин жил и в пору своей незадавшейся адвокатской деятельности, и особенно когда стал профессиональным революционером, которому работать нельзя никак, а кушать тоже очень хочется…

Когда Ленина начали свергать с пьедестала, с засекреченной частью родословной разобрались доподлинно. Оказалось, дед по матери был сыном еврея и шведки, а женился он на немке из обеспеченной семьи. В свою очередь, по отцовской линии имел место брак русского с крещеной калмычкой (чей род, по некоторым данным, происходил из Монголии). Итак, вождь — на четверть русский, на четверть калмык, на четверть немец, на восьмую долю еврей, и на последнюю восьмушку — швед! Некоторые авторы усматривают в происхождении Ильи Николаевича еще и чувашский след. Пожалуй, в менее закрытом и репрессивном обществе такая генеалог ия работала бы на «божественный» миф лучше, чем на его разоблачение. Получается, что корни Ленина уходят к разным этносам и культурам, даже разным религиям — не только к христианству нескольких деноминаций и к иудаизму, но и к далеким буддистским предкам. Здесь сошлись все основные составляющие российской истории. Помимо исконно русских корней:

— наследие варягов, каковые, согласно летописной традиции, первыми «пришли и володели» Русью; даже, судя по всему, дали ей имя на века (в финском языке этнонимом Ruotsi до сих пор обозначают шведов);

— еще более древний угро-финский субстрат (с ним, по многим антропологическим данным, тесно связаны тюркоязычные ныне чуваши), плотно перемешавшийся со славянством на северных и восточных русских землях;

— влияние степняков, так или иначе связанных с Ордой, чье иго на Руси длилось без малого два половиной столетия,

— немецкая кровь, парадоксальным образом роднящая Ленина с его главным врагом — все Романовы, начиная с Петра Третьего и Екатерины Великой, имели германское происхождение, регулярно подкреплявшееся династическими браками;

— наконец, частично ассимилированные евреи, чей народ, как говорилось, послужил мощнейшим ферментом в революционной судьбе России, а затем в ее культуре и науке.

В далекие 1920-е, когда образ Ленина «раскрутили» как сверхчеловека, а с телом его поступили по причудливо смешанному рецепту богоравных египетских фараонов и мощей христианских святых, эта родословная вполне могла бы быть признана официально, поскольку соответствовала той всемирно-исторической миссии, которую новый бог возвещал человечеству — он обещал спасение всем без различия наций и культур.

Коммунистическая власть пошла другим путем. Изначально большевики были глобалистами: «у пролетариата нет отечества». Впрочем, примерно так начинало и христианство, а потом все-таки национальные признаки проявились у различных церквей.

От калмыцких предков Владимир Ульянов унаследовал слабо выраженные монголоидные признаки в чертах лица. Сознательно или невольно эту особенность подчеркивали художники в коммунистических странах Азии. На скульптурных и живописных портретах, вплоть до почтовых марок, выпущенных в прошлом веке в Монголии, Китае, Вьетнаме или Северной Корее, Ленин выглядит настоящим соплеменником авторов. Зато в русском театре, кинематографе и отчасти в станковой живописи аккуратно ретушировались приметы заурядности, тем более «порчи»: невысокий рост, рыжеватый оттенок волос, картавость и некоторая суетливость в движениях. Даже плешь, абсолютно ничем не выдающуюся, кроме раннего (на третьем десятке лет) появления, искусники ухитрялись замаскировать под благообразное «сократовское» высоколобие. Вероятно, именно по этой причине в ленинской иконографии сравнительно редко использовались портреты молодого, но уже теряющего шевелюру Владимира, каким он был, например, в сибирской ссылке. Словно бы этот человек за всю свою жизнь имел только два возраста — из кудрявого отрока мгновенно превратился в серьезного мыслителя зрелых лет, да таким и оставался до самого конца. Как видим, изобразительный канон сложился и закаменел навсегда по законам, общим для любых конфессий, какие только разрешают смертным портретировать свое божество. Ведь точно так же нет ни единого намека на какой-либо «переходный возраст» равно у Христа и у античных богов и героев, в какие бы века их ни рисовали и ни ваяли.

Смена фамилии с Ульянова на Ленина в национальном аспекте полностью нейтральна. Первая имеет как бы более народный оттенок, вторая же в ехидных интеллигентских фантазиях вполне способна вызвать картинку, как ее носитель «соображает на троих» с героями русской литературной классики — Онегиным и Печориным. Однако к антуражу политической борьбы псевдоним подошел куда лучше. Прежде всего потому, что имеет всего два слога и звучит не в пример энергичнее. В старой России не только поэты, но и любой прилежный выпускник классической гимназии хорошо знал, в чем превосходство хорея над амфибрахием этим стихотворным размерам соответствуют метрические единицы «Ленин» и «Ульянов». Кроме того, псевдоним гораздо удобнее для образования производных слов. «Ленинец», «ленинизм» (по метрике соответственно дактиль и анапест) — почти столь же ударно, а на «ульяновизме» (пеон четвертый, для русской поэзии совершенно выморочная стопа) язык сломается, разве что обернуть в родимую «ульяновшину» или «ульяновство». Но первый набор русских суффиксов чаще всего придает словам негативную окраску, да и второй небезупречен в этом смысле. Впрочем, Ленин мог бы остановиться и на какой-нибудь другой из своих партийных кличек — например, на созвучном Тулине или ямбическом Ильине. Здесь, как и в случае со словом «большевики», достаточно случайный выбор обернулся политической удачей.

После краха коммунизма история с «национальным вопросом» получила продолжение. Вождя не только свергли с пьедестала, но фактически лишили доминантной, что бы ни воображал при жизни он сам, этничности. Теперь «разоблаченные» еврейские предки для многих служат доказательством его исконной чуждости национальным интересам русского народа. Странно, однако, что известные эпизоды сотрудничества Ленина с германским генштабом никто как будто не связывает с немецкой линией в его происхождении. Впрочем, у историка Дмитрия Волкогонова можно найти утверждение, что гитлеровский военачальник Модель, начавший свою карьеру как раз в годы Первой мировой, приходился дальним родственником Ильичу [Волкогонов, 1994, т.1: 52].

Иноплеменники правили Россией не только в советскую эпоху. «Стопроцентно русскими» по происхождению можно признать, пожалуй, некоторых поздних Рюриковичей да первых Романовых. Петр Великий был последним «этническим туземцем», а завершивший династию Николай Второй имел менее одного процента русской крови. Ленин со своим генетическим интернационалом вполне органично встраивается в этот ряд. Скорее, появление в верхах российской политики Маленкова, Черненко, а затем Горбачева, Ельцина, наконец, Путина с Медведевым — можно было бы счесть отклонением от тысячелетней нормы. Впрочем, не факт, что до краха Российскую империю, а затем СССР довели именно правители-инородцы.

 

«Дэдас швилико»

Сталинская ономастика и наиболее закрыта, и в то же время наиболее логична в своем развитии. За долгий срок правления он смог безупречно подогнать автобиографию под миссию, назначенную самому себе.

Еще при жизни Сталина были известны его сверстники, от которых можно было узнать кое-что о родословной большевистского царя, начиная с прадеда по отцовской линии. Его единственный дядя по этой линии погиб молодым, скорее всего, неженатым. Все братья Иосифа умерли в младенчестве. Но больше — словно никого и ничего, что выглядит довольно странно для кавказских изводов, обыкновенно обширных и прихотливо разветвленных. Когда Сталин правил страной, под его крыло перебрались многие родственники, но все по линии жен, особенно первой, Екатерины Сванидзе. С его же стороны — ни один. Этот факт неизбежно провоцирует психологические теории и гипотезы насчет одиночества с детских лет, когда даже чувств и навыков родственного коллективизма негде обрести.

Подобное «обрубание концов», обычное для спецслужб и преступного мира, поразительно у публичного политика, тем более лидера мировой державы. Это, в частности, дает случай тем противникам Сталина, что свихнулись на поисках «еврейского следа», записать и Иосифа Виссарионовича в агенты сионизма. Якобы Джуга по-грузински — еврей, ну а «швили» в отличие от «дзе», «ва» и так далее — это суффикс (?!), который дается только инородцам, так или иначе ассимилированным в Грузии. Даже имена Иосиф и Виссарион, с точки зрения этой просвещенной компании, «не похожи на грузинские». Вот как раз последнее — сущая правда: у грузин они звучат «иосэб» и «бэсарион». Все остальное — дурацкие фантазии. Слово «джуга» не только не подразумевает еврея, но вообще не грузинское, хотя тамошние гуманитарии согласны, что оно могло употребляться в очень древние времена. Однако что оно значило, толком не объяснил никто (при этом одна из этимологических догадок примечательным образом связывается со «сталью»).

Зато в осетинском есть существительное дзуг, означающее стадо или отару. На кударском диалекте — в тех краях, где Цхинвал, а совсем рядом и Гори, оно произносится «джуг». Фамилии, образованные от этой основы, весьма распространены у осетин.

Имеется, впрочем, и «армянская», и «княжеская», и немало других версий происхождения Сталина. По самой причудливой из них, Coco мог оказаться незаконным сыном знаменитого путешественника Николая Пржевальского, который якобы побывал однажды в Гори, там познакомился с Екатериной Джугашвили, подрабатывавшей в гостиничных прислугах, и даже посылал ей деньги после отъезда. Хронология у апокрифа вроде как убедительная, и портретное сходство двух мужчин бросается в глаза. Правда, ни один сколько-нибудь авторитетный источник эту легенду не подтверждает, вдобавок некоторые прямо указывают, что закоренелый холостяк и странник Пржевальский вовсе не интересовался женским полом, а исключительно молодыми ординарцами…

Любопытно, однако, что Сталин, уже сделавшись всесильным вождем, как будто нисколько не старался пресечь даже самые нелепые слухи о своем кровном родстве. Можно предположить, что в душе ему даже больше импонировало считаться тайным потомком местного князя или смоленского дворянина с польской (на самом деле — ополяченной украинской) фамилией, чем сыном безвестного сапожника. Именно безвестного — вплоть до того, что в своей канонической автобиографии Сталин почти ничего не сообщил о человеке, давшем ему первую фамилию. Сегодня мы знаем приблизительную дату и месту рождения Бесо Джугашвили, имеем кое-какие представления о его отце и старшем брате, но вынуждены лишь догадываться, как жил он сам, когда и отчего скончался (даже даты смерти сообщаются разные). По одним данным, он умер в больнице, по другим — был зарезан во время пьяной драки в духане. Вдобавок у одних биографов можно почерпнуть сведения, будто Бесо не умел читать и писать даже на родном языке, пил горькую и нещадно избивал сына-младенца — единственного выжившего из троих (или четверых: тут тоже расхождения). Другие же утверждают, что Джугашвили-старший был вполне благопристойным, хоть и неудачливым представителем, как выражаются сейчас, малого бизнеса; что кроме грузинского он знал русский и еще тьму языков Кавказа, любил декламировать наизусть поэму «Витязь в тигровой шкуре». Но если вдруг простой сапожник и так умничает — не иначе, впрямь еврей?

Скорее всего, здесь мы имеем дело с сознательным выстраиванием все того же богочеловеческого мифа, только в другой аранжировке, которая предписывает сверхприродной сущности отрешиться от порочащих связей со всем земным. Виссарион Джугашвили, таким образом, превратился в еще одну бесплотную «пьесу для механического пианино» с вариациями на тему святого Иосифа, бывшего лишь номинальным родителем. Хотя в реальности это имя досталось не сапожнику, а как раз его всемогущему сыну, и оказалось более чем судьбоносным. Ведь Иосиф из Книги Бытия, поначалу отвергнутый единокровными братьями и превращенный в жалкого раба, благодаря своим необычайным достоинствам выбился в главные распорядители всех богатств великого Египта! Но Сталину его собственное имя, похоже, не нравилось. То ли даже такой выдающий «омен» он счел для себя слишком мелким, то ли прозвище того Иосифа — Прекрасный — подсознательно раздражало невзрачного рябого семинариста; а может, причиной была незавидная роль другого Иосифа, евангельского плотника.

Все же Сталин помнил товарищей своего детства и вполне дружелюбно относился к некоторым из них, следовательно, общие воспоминания вряд ли могли быть чересчур тягостными. Да и было это детство скорее захудалого мещанина, чем совсем уж обездоленного пролетария: во всяком случае, работать с малолетства Coco не пришлось — учился, играл со сверстниками, мечтал сочинить великие стихи… Несомненно, он был в определенном смысле дэдас швилико: в традиционном грузинском миропонимании скорее «маминым ребенком», нежели маменькиным сынком. Это Кеке из последних сил тянула его наверх — к образованию, вопреки противодействию (судя по всему, далеко не зверскому) со стороны отца, желавшего передать отпрыску свою профессию [Сталин, 1946].

Созревшему Сталину, однако, пришлось ради мифа об особой миссии отбросить и эту память. Не знать своего и своих, быть Другим, неведомо кем (кстати, в одном из родственных русскому языков смешное, по здешним понятиям, выражение «быть кем-то» и означает дословно: стать знаменитостью, выбиться наверх).

Известно, что его сын Василий как-то раз принялся объяснять младшей сестренке тайны их общего происхождения следующим образом: «Раньше наш папа был грузин»… Окончательный выбор партийной клички решай сразу две задачи большевика Джугашвили. Во-первых, он избавлялся — пусть не во внешности, но хотя бы на бумаге — от слишком очевидного этнического колорита, тем самым делая первый шаг к полной смене своего естества. Во-вторых, псевдоним должен был подчеркивать особые качества его носителя: мужество, твердость и даже, так сказать, пролетарскую индустриальную жилку. Сталин, Каменев, Молотов — все это типичные «говорящие имена».

Выходит, в жизни Ленина и Сталина материнская любовь сыграла, у каждого по-своему, одинаково важную роль. И у обоих плоды этой любви трансформировались в абсолютный эгоцентризм!

 

Одесса-мама

Истоки Троцкого, начала его биографии изучены меньше, чем происхождение Ленина и Сталина. Да и было оно вроде бы наиболее прозрачным из всех — как есть «умный еврей». Но по-своему тоже неординарным.

Если, например, Каменев (Розенфельд) и Зиновьев (Апфельбаум) после революции нигде не использовали своих настоящих фамилий; можно сказать, от них «открестились», да и в имена-отчества внесли немалую путаницу, то Лев Давидович Бронштейн представлялся ею довольно часто. Еврейского происхождения он не только не стеснялся, но иногда публично упоминал о нем, как о факторе, существенном для принятия политических решений. Псевдоним Троцкий — попросту имя из чужого паспорта, то ли украденного молодым революционером, то ли подаренного ему дальним родственником (большинство источников, однако, сходится в том, что законный обладатель документа служил надзирателем в тюрьме). Фамилия достаточно нейтральная, по всей очевидности, одного корня с городом Троки Виленской губернии, ныне Тракай. Ее в принципе мог носить и поляк, и ополяченный или обрусевший литовец, и особенно белорус; единственный «намек» можно усмотреть в том, что Виленщина, как почти все западные области Российской империи, входила в черту оседлости и имела множество еврейских местечек.

Между тем Лева Бронштейн родился и провел первые годы жизни вовсе не в местечке, а на хуторе в окрестностях Елисаветграда (нынешний Кировоград, областной центр Украины) [Троцкий, 1991]. Его отца по современным меркам можно счесть фермером средней руки, что весьма необычно для еврейской судьбы в России того времени. Евреи-колонисты были феноменом, встречавшимся фактически лишь в Новороссии; селиться и вести хозяйство на тамошних свободных землях им дозволил Николай Первый, когда этот край, еще сравнительно мало освоенный, остро нуждался в стимулах к развитию, в частности, в притоке предприимчивых мигрантов из внутренних областей. Семья Бронштейнов была большой, как у Ульяновых: Лева родился в ней пятым, предпоследним ребенком (правда, выжили, как и у Джугашвили, не все, но большинство). Со временем ее глава зарабатывал все лучше и даже основательно разбогател. Второе поколение среднего класса — очевидная параллель с Лениным, чей родитель собственным трудом и умом вышел из разночинцев в потомственные дворяне, заслужив чин штатского генерала. И политическая карьера Льва Давидовича задалась с первых шагов, так что у него почвы для комплексов неполноценности или Эдипа явно не было. При этом мать Троцкого Анетта Львовна, в девичестве Животовская, в его жизни играла вряд ли меньшую роль, чем бывает в большинстве семейств евреев-ашкенази.

Как и Ульяновы, Бронштейны жили в прилично обустроенном собственном доме, где имелся даже клавесин. При этом сельскую жизнь во всех подробностях Троцкий явно знал куда лучше, чем подавляющее большинство его соратников по партийному руководству, поскольку в детстве и юности непосредственно к ней прикоснулся. Сам он вспоминал о сочувствии, которое испытывал к наемным работникам отца, объясняя этим свою обостренную тягу к социальной справедливости. Трудно сказать, насколько точны «командирские» воспоминания. Ясно, однако, что с пролетариатом в марксовом понимании этого слова ни один из трех будущих вождей не был связан точно так же, как и с потомственной элитой.

Небезынтересно также то, что Анетта Львовна имела тесные семейные связи с Одессой; там Лева учился и воспитывался почти десять лет. Известно высказывание молодого Троцкого: «Одесса похожа на Париж, но только лучше».

Сегодня немногие знают, что Одесса в конце XIX — начале XX века была одним из важнейших городов империи: четвертым по величине после Санкт-Петербурга, Москвы и Варшавы. Даже Киев вплоть до последних предвоенных лет существенно уступал ей по численности населения, да и по своему культурному и экономическому значению. А если вспомнить, что это был главный порт на всем Черном море (до чьих берегов Стамбул тогда еще не успел дошагать от своей босфорской теснины), то становится понятно, почему весь следующий век выходцы из этого города составляли самую активную часть российско-советской интеллектуальной и артистической элиты.

Это в поздние советские годы Одессе стали навязывать роль рассадника всяческого еврейства, по сути, местечка гигантских размеров, а при царях, да и еще долгое время спустя она выглядела куда интересней. Город, заложенный в 1794 году, строился по европейским образцам. Основатели — адмирал Осип Дерибас, урожденный неаполитанец, выдающийся военный инженер Франц Деволан из Антверпена, градоначальник герцог де Ришелье, родственник знаменитого кардинала в шестом колене, и другие задумали его не только как крупный центр международной торговли, но и как очаг науки, просвещения и культуры на южных окраинах, только что окончательно присоединенных к Российской империи. Не случайно уже в 1809 году в Одессе открылся первый городской театр, который в следующем веке с энтузиазмом посещал юный Бронштейн, большой любитель оперы; а в середине 1820-х — Ришельевский лицей, будущий Новороссийский университет. Здесь блистали звезды европейской оперы Аделаида Ринальди и Анжелика Каталани, Джузеппе Марини и Аделина Патти. В 1847 году в Одессе дал шесть концертов Ференц Лист. В музыкальной культуре следующего столетия она славится как город, подаривший миру Давида Ойстраха, Эмиля Гилельса, Святослава Рихтера. В Одессе начинали художники Иван Айвазовский и Василий Кандинский; ей посвящены тысячи литературных сюжетов, от Пушкина до Рабиновича (того из них, что стал известен под именем Шолом-Алейхем)…

Итак, жизненный путь будущего политика начался не в привычной евреям тесноте и изоляции, а в атмосфере уникального смешения этносов и культур с отчетливым влиянием заграницы: не только соседних, столь же «местечковых» в ту пору Греции, Румынии и Болгарии, но всего Средиземноморья, а также франко-германского мира. И этот путь тоже вполне укладывается в библейский контекст — в части, где говорится о превращении Савла в Павла. Только в случае Льва Давидовича «смена знаков» жупела правоверной общины на ее духовного наставника свершилась в обратном порядке. Однако он, подобно апостолу Павлу, имел решающие заслуги в строительстве большевистской конгрегации, будучи автором важнейших «посланий». И смерть его оказалась столь же трагична. Впрочем, не станем забегать вперед.

 

Их университеты

Попытаемся оценить уровень познаний, приобретенных каждым из троицы, и их культурные влечения.

Володя Ульянов с отличием закончил классическую гимназию, где образование имело изначально гуманитарную ориентацию, но давало достаточно широкий круг знаний и по ряду других предметов. Самая ясная картина с иностранными языками: независимо от того, что проходили в гимназии (три основных европейских плюс начала латыни и древнегреческого), он при бабке и матери немках должен был с детства владеть германской речью. Проведя полтора десятка лет за границей, наверняка довел эти навыки до автоматизма; весьма неплохо знал, надо думать, и французский, по-английски же в основном читал прессу. Но, что любопытно, в Полном собрании сочинений нет ни одного оригинала текстов, писавшихся вождем не по-русски, хотя при некоторых даны примечания, что это перевод.

По физике с математикой Володя также имел отличные оценки, хотя бы потому, что отец в них специализировался смолоду, но никакими глубинными озарениями по этой части, кроме «неисчерпаемости атома», Ленин даже в официальной мифологии не отметился. Помимо всего прочего, к сыну большого начальника учителя вряд ли могли сильно придираться, даже если он не нравился кому.

Судя по дальнейшему, Владимир Ульянов хоть и вышел из гимназии с медалью, но особой любознательностью и эрудицией даже в гуманитарных сферах не отличился. Серебряный век русской культуры и Золотой век философии вообще словно бы прошли мимо него. Знаменитое словечко «белибердяевщина», придуманное оппонентом никак не меньшей, чем сам Бердяев, профессиональной мерки — феноменологом Густавом Шпетом, вполне могло бы принадлежать и Ленину, чьи заслуги перед мировой философией не в пример скромней. Ну ладно, провел человек добрую половину взрослой жизни за границей, с родной духовной культурой соприкасался мало. Но он ведь и западной почти не интересовался: жил в Париже, художественной столице мира, а ни театр, ни живопись его не увлекли. Разве что Бетховена слушать любил.

О характере человека говорит не только то, что достоверно известно публике, но и то, чего о нем не смог узнать никто. Так, архитектуру Ленин явно игнорировал: столько лет прожил в Европе, сохранилось множество его писем оттуда — и ни в одном никаких эстетических впечатлений от Франции, Германии и других стран с богатейшей культурной историей. Это тоже показатель.

Если заглянуть, к примеру, в сочинения Пушкина, то на одну библейскую реминисценцию обнаружится десяток из эллинско-римской античности. У Ильича ничего подобного: он и идейную историю того же христианства не поминал никогда! В советское время иногда писали, что у юного Ульянова были проблемы с гимназическим Законом Божьим. И в этом Ленин оказался, по всей очевидности, верным последователем Бакунина, который писал: «Христа надо было бы посадить в тюрьму как лентяя и бродягу»; «Одна лишь социальная революция будет обладать силой закрыть в одно и то же время и все кабаки, и все церкви» [Бердяев, 1990: 56].

Человек, выросший в православной стране, абсолютно не понимал и не принимал ее религии, оттого все экзистенциальные поиски великой литературы для него были чем-то вроде «духовной сивухи». Порой одно лишь случайное упоминание «боженьки» в разговоре приводило Ленина в ярость на грани истерики. Да только отечественная интеллигенция хоть и отвергала в большинстве своем казенную церковность, однако найти сколько-нибудь заметную творческую личность, у которой подобное отношение распространялось бы на Христа — задача не из простых. Исключения были редки даже среди революционеров. Самые ранние, декабристы, шли на эшафот, перекрестившись. Белинский, один из первых убежденных социалистов, писал Гоголю: «…но Христа-то зачем вы примешали тут? Что вы нашли общего между ним и какой-нибудь, а тем более православной церковью? Он первый возвестил людям учение свободы, равенства и братства и мученичеством запечатлел, утвердил истину своего учения» [Белинский, 1967: 515]. С наибольшей четкостью и лаконизмом эту позицию выразил народоволец Андрей Желябов, участник убийства Александра Второго: «Крещен в православии, но православие отрицаю, хотя сущность учения Иисуса Христа признаю». А вот главный певец пролетариата и родоначальник соцреализма Максим Горький: «Христос — бессмертная идея милосердия и человечности» [Горький, 1990: 87]. Для Ленина ничего этого словно бы не существовало.

Можно, конечно, заметить, что основные писательские опыты вождя должны были служить руководством к действию для малообразованных масс простого народа. Но эта публика и Салтыковым-Щедриным вряд ли зачитывалась, а цитат из произведений сатирика у Ленина огромное количество — наверное, больше, чем из всей остальной русской классики. Еще он особенно часто и охотно цитировал произведения Гоголя, Некрасова и роман Гончарова «Обломов». Иными словами, все то, что с максимальной легкостью и простотой удавалось пристроить к обличению правящего режима и его прогнивших классовых опор. Горький утверждал, что Ленин любил «Войну и мир». Однако в Толстом вождь разглядел «мужика, юродствующего во Христе», — и как это он, интересно, дошел до мысли такой? А вот Чернышевский его, наоборот, «глубоко перепахал». Из литературных пристрастий становится понятен уровень эстетического восприятия действительности. Скромно говоря, не ошеломляющий высотами.

Скупые сведения о дальнейшей учебе будущего руководителя страны по окончании гимназии позволяют сделать вывод, что систематического высшего образования он так и не получил. В Казанском университете не продержался и семестра; после долгого писания прошений добился возможности сдать экзамены экстерном. Испытаний назначили немного, и за год Ульянов с ними справился. Правда, непонятно, что же за юрист из него вышел, если сдал всего два семестра? Как бы то ни было, последующая деятельность Ульянова-Ленина показала, что право он не воспринимал ни как социальный феномен, ни как науку. Основополагающие понятия: частная собственность, презумпция невиновности, естественные и приобретаемые права человека — были ему абсолютно чужды.

Таким образом, все, что мы можем узнать о духовной культуре Ленина (точнее, то, что в ней не проявило себя никак), выдает в «пламенном революционере» неглубокую натуру типичного филистера, консервативного в одних отношениях, сознательно невежественного в других.

У юного Бронштейна возможности жизненного старта были вроде бы скромней, но не так уж намного. Правда, еврейское происхождение помешало поступить в гимназию, куда его собирались отправить родители; связанные с этим обстоятельства вынудили в последний год учебы перевестись в Николаев. Вот уже первая причина не питать симпатий к империи, в которой выпало родиться — и там же начало революционной деятельности.

Свое основное образование он получал в Одессе в заведении иного типа — в реальном училище. По своему фактическому статусу и уровню подготовки они мало отличались от гимназий, только в училищах основной упор делался не на гуманитарные, а на естественные и технические предметы. Соответственно, «классики» имели преимущество при поступлении в университеты, «реалистам» было и проще, и логичнее продолжать учебу в политехнических высших школах. Так сложилось, что среди воспитанников и преподавателей одесского училища Св. Павла преобладали немцы; они вообще охотней всех других в России шли по инженерной части. Но не только немецкий, а любые иностранные языки (мертвые, в отличие от гимназии, не входили в школьный курс) там вели природные носители. Нравы, по воспоминаниям Троцкого, были в общем терпимые, хотя случались конфликты, один из которых и привел его в самую первую, николаевскую «ссылку». Но честолюбие и способности влекли юного Бронштейна вперед и выше: все, что мог, он взял от учебы за семь лет. Иногда можно встретить утверждения, что в эмиграции Троцкий посещал и даже закончил Венский университет.

Несомненно, во всяком случае, то, что в конце 1890-х он яростно занимался самообразованием. А оно, сдается, у евреев, чей народ был веками отлучен от любых государственных школ в большинстве стран, по одной этой исторической причине сплошь и рядом приносит столь впечатляющие плоды, каких лишь единицы из «чисто коренных» сумели бы достичь домашними средствами. Лев прочел массу литературы, используя школьное знание французского и немецкого, выучил еще английский и итальянский, пробовал даже написать капитальный труд сразу «о сущности масонства» (ох, припомнят потом ему эту сторону юношеской любознательности заодно с названными особенностями а идиш коп — точнее бы сказать. Judenkopf, поскольку идишу в той голове как раз места не нашлось) и «о материалистическом понимании истории»…

У Coco Джугашвили, несмотря на православное исповедание, были свои трудности. В 1886 году мальчик из бедной семьи, но с неплохими задатками попытался было поступить в Горийское духовное училище. И потерпел фиаско — только потому, что обучение там велось на русском языке, которого он почти не знал. Но уже через два года овладел им настолько, что его приняли сразу во второй подготовительный класс, а затем и в училище. Преданная мать сумела выхлопотать казенную стипендию для вдовьего сына.

В 1894 году Иосиф Джугашвили с отличием закончил четырехлетний курс училища и был рекомендован для поступления в Тифлисскую духовную семинарию. В ее стенах и прошли следующие пять лет. Екатерина к тому времени, видно, тоже «получила повышение»: она, как пишут современные авторы, уже не прачка, а портниха, то есть опять-таки имеет свой маленький бизнес. И хотя в семинарском общежитии условия совсем не те, что в имении или усадьбе, все же Иосифу не приходилось подрабатывать самому, а как будущий духовный пастырь он мог рассчитывать, что после рукоположения займет не самое последнее место под солнцем империи.

Однако, по собственным воспоминаниям Сталина, вот с какой ситуацией он столкнулся в одном из немногочисленных и лучших по тем временам учебных заведений Закавказья — и, что называется, нырнул в нее сразу с головой. «Тифлисская православная семинария являлась тогда рассадником всякого рода освободительных идей среди молодежи, как народническо-националистических, так и марксистско-интернационалистических; она была полна различными тайными кружками».

Николай Бердяев, будучи религиозным философом, рассматривал проблему вглубь: «Не случайно в русском нигилизме большую роль играли семинаристы, дети священников, прошедшие православную школу… Ряды разночинной «левой» интеллигенции у нас пополнялись в сильной степени выходцами из духовного сословия. Смысл этого факта двоякий. Семинаристы через православную школу получали формацию души, в которой большую роль играет мотив аскетического мироотрицания. Вместе с тем в семинаристской молодежи… назревал бурный протест против упадочнического православия 19-го века, против безобразия духовного быта, против обскурантистской атмосферы духовной школы. Семинаристы начали проникаться освободительными идеями просвещения, но проникаться, естественно по-русски — экстремистски. Вместе с тем нормальный юношеский максимализм превращал христианские установки в жажду социальной правды» [Бердяев, 1990: 40].

Из воспитанников богоспасаемого заведения в центре Тифлиса, ставших революционерами, наряду со Сталиным и более многих других известен, например, дворянин Кутаисской губернии Ной Жордания, один из отцов-основателей современного грузинского государства в пору его первой краткой независимости (1918–1921). Только Жордания на «раскольническом» Втором съезде РСДРП в 1903 году сделал политически неудачный выбор: примкнул не к большевикам, а к меньшевикам. И во время первой революции выступал против вооруженного восстания, за легальную рабочую партию. А раз меньшевик, значит — «мокрица вялая» (так потом выбранит все тбилисское правительство социал-демократов Исаак Бабель в путевых заметках из Абхазии); следовательно, и свободу своей страны Жордания был обречен проиграть.

Часто об исходном образовании Сталина отзываются пренебрежительно — мол семинарист, да еще недоучка. Между тем в духовных семинариях учились реформатор времен первого Александра Михаил Сперанский, литераторы-демократы Чернышевский, Добролюбов и другие видные люди того века, которых можно многим попрекнуть, но вот в невежестве их никто никогда не обвинял. Прикинем: начиная с училища первой ступени, молодой человек в течение десяти лет постигал основы вероучения и различные гуманитарные предметы. Даже одно только Священное писание само по себе — литература отнюдь не бесполезная. А кроме него есть еще и специальные, и общеобразовательные дисциплины: библейская история, история Церкви, русская словесность и русская литература, русская и всеобщая история, физика, математика, логика, психология, литургика, церковное пение.

Хуже всего, как известно, у вождя дело обстояло с иностранной речью. Видимо, потому, что в семинарии учили по преимуществу мертвым языкам. Латынь, конечно, дает немало важных ключей, в меньшей степени — древнегреческий, а иврит тогда еще нигде не стал государственным языком, на нем лишь читали Тору и молились иудеи. Да ведь Сталину и такие скромные познания очень долго применять было негде: за границей он, в отличие от Ленина и Троцкого, не жил годами. Между тем даже неполный аттестат давал Иосифу Джугашвили право преподавания в начальной школе. Это означает, что за ним, смутьяном неблагодарным, церковные и светские власти признали социальный статус интеллигента. С таким указанием его фамилию и вносили в полицейские досье.

Безусловно, характер образования Сталина отразился на его манере поведения и особенно на сочинениях — общий стиль катехизиса, бесконечные риторические вопросы. Более того, по похожим образцам оформляется при нем и вся марксистко-ленинская пропаганда, обращаясь к схоластическим приемам, отточенным церковью за полтора тысячелетия. При этом в сталинских текстах практически отсутствуют упоминания библейских персонажей, поговорки, афоризмы, пришедшие из Священного писания, но отдельные формулы используются.

По мере успехов Сталина в борьбе с оппозицией антирелигиозная пропаганда постепенно умеряет пыл, начиная с середины 1930-х. Правда, поначалу это затрагивало сущие мелочи, вроде возвращения невинных новогодних елочек в 1935 году. И к церкви Сталин стал «поворачивать лицо» не в самый опасный период Великой Отечественной, как принято считать, а значительно раньше. Еще в 1929 году, отвечая в газете на поздравления трудящихся по случаю дня рождения, он выражается с явными библейскими аллюзиями: «Ваши поздравления и приветствия отношу за счет великой партии рабочего класса, родившей и воспитавшей меня по образу своему и подобию» [Волкогонов, 1994, т. 2: 123]. Христианское обращение «Братья и сестры», которым Сталин начал свое первое публичное выступление в дни войны, тоже, надо полагать, давно назревало в его сознании.

И здесь также возможна некая «авраамическая» аналогия, только в случае с верой Джугашвили — не параллель, а полный перпендикуляр. Можно вспомнить Булгакова, определенно связывавшего свой образ Воланда именно с фигурой Сталина. Великое Зло, однако же, может по своей прихоти спасать людей достойных от мелкой, но смертоносной пакости (как и получилось, правда, ненадолго, в случае самого писателя); выходит, эта сила «Творит добро, всему желая зла». Но тут же рядом вспоминается и Великий инквизитор Достоевского: изначальный служитель добра, возжелавший присвоить себе одному и всю правду Христа, и в конечном счете Его Самого…

Классическая гимназия, реальное училище, семинария — те «университеты», где сформировались умы будущих вождей революции. Стартовые позиции, как видим, были более-менее схожи, и качество подготовки существенно не отличалось. По всем показателям — весьма добротный уровень среднего образования. Но Ленин, похоже, умственно так и застыл на этой отметке, а вот Троцкий и Сталин наращивали, как смогли, дальнейший потенциал. Возможно, разница обусловлена еще и тем, что Coco Джугашвили и Лева Бронштейн с ранних лет жили самостоятельно, вдали от родителей и утверждались в коллективе сверстников собственными силами.

Одним словом, в детстве и юности троих представителей тогдашнего среднего класса из всех его трех слоев — сверху донизу — почти ничего экстремального не обнаруживается, за вычетом семейной трагедии Ульяновых. Но и там эмоции могли бы сгладиться без моря крови. Что же позволило именно этой троице возглавить вселенскую резню?