В селе Яблонном сегодня было необычайно шумно. Десятки пьяных красноармейцев с бутылками самогона в руках шатались по улицам, горланя песни. В занятых буденновцами хатах шел пир, тут и там закипали ругань и драки. Что это? Никакого праздника, даже самого маленького, в этот день не было, а пьянствовали так, словно бы праздновали день первого мая или же день рождения Ленина. Ворота крестьянских хат были закрыты наглухо, а их хозяева старались не попадаться на глаза свирепым гулякам.

Но самый богатый пир был в небольшой и скромной крестьянской хате, где за столами, в ряд, сидели люди в островерхих монгольских шапках, а в центре стола — крупный мужик с пышными казачьими усами. Здесь стаканами, словно воду, пили мутный самогон. Лица у всех за столом были пьяные и угрюмые, никто не улыбался. Казалось, будто покойник лежал на столе. Хозяева, не принимавшие участия в пирушке, со страхом наблюдали за тем, что происходит у них в горнице.

Здоровенный мужик с казачьими усами, будто горькое и отвратительное лекарство, глотал самогон и мрачно оглядывал пространство вокруг себя. Хмель, явно, не брал его. Через головы собутыльников он смотрел в потолок и зло повторял:

— Будь я проклят, если когда-нибудь попадался так глупо!.. Если бы только эта подлая тварь Маша Григорьева попалась сейчас ко мне в руки!.. Клянусь, я бы ее на ремни порезал!..

Он, выхватив шашку, рубанул ею по столу, разрубив пополам жирную кулебяку и опрокинув графин с самогоном.

Сидящий рядом с грозным командармом адъютант Петренко утешал его пьяным голосом:

— Не сердитесь так, Семён Михайлович. И не только Машу Григорьеву — вы еще всех врагов своих на ремни пустите… Вы им такого дадите… У-у-у-у… — и он погрозил кому-то воображаемому кулаком.

Будённый, повернув голову, оглядел его мрачно, но ничего не ответил. Потом, вдруг, словно проснулся:

— Гей, Голопуз, где та сучка, что скакала за нами, будто безумная?

— Вона туточки, Семён Михайлыч! — живо отозвался Голопуз, с трудом поднимаясь из-за стола. — В чулане лежит, приказу твоего дожидается…

— Тащи ее сюда, живо!

— Слухаю, Семён Михайлыч!

В глазах у Будённого вспыхнули жестокие огоньки.

— Посмотрим, что она запоет тут…

Красноармейцы расступились. Связанную Машу вывели на середину хаты и поставили перед командармом.

Прекратив пирушку, все с интересом оглядывали девушку с головы до ног, словно невиданную заморскую диковинку. Маша была в потрепанном белогвардейском обмундировании.

— Эй ты, соплячка, — начал командарм, глядя на Машу в упор, — кой черт тебя гнал за нами? На тот свет захотела?..

— Если я соплячка, то ты свинья, плебей, который обокрал своего господина, и который возомнил о себе, что он сам теперь господин, — спокойно отрезала Маша, с любопытством оглядывая бандитское сборище.

— Цыть, сучка! Я — Будённый! — гаркнул командарм, который от удивления аж привстал с места.

— Благодари Бога, собака красная, что мои руки связаны, а то бы я тебе показала!

В комнате стало так тихо, что слышно было, как мышь шкребется где-то в глубине, под полом. Каждый из сидевших за столом, испытывал сейчас только одно желание: встать и незаметно уйти.

Но Будённый неожиданно улыбнулся:

— Во дает! А?.. А ну-ка, развяжите ей руки…

Удивлённую Машу мигом освободили от веревок. Она не торопясь стала растирать затекшие руки.

— Ну, и чего же ты не казнишь Будённого? — усмехаясь, спросил командарм, вытягиваясь на стуле и кладя руку на эфес шашки. — Ну, что же тебе мешает?

Маша вспыхнула:

— Ты — трус и бандит, по которому давно веревка плачет!

Будённый выхватил пистолет из кобуры своего адъютанта и, выстрелив через голову Маши, зло усмехнулся:

— Вот это я понимаю: сама стоит под виселицей и кому-то еще угрожает. Что же с ней делать, хлопцы?..

— В расход пустить, — отозвался чей-то голос.

— А зачем в расход? — пожал плечами Будённый, — девка смелая, отчаянная. Пусть к нам переходит.

— Эй, девчонка, — крикнул один из будённовцев, — иди на службу к Семену Михайловичу! Смельчаки нам нужны.

Маша гордо выпрямилась:

— Я — казачка, дочь офицера, и служить коммунистам не стану. А с Будённого я при случае стащу штаны и выпорю как мальчишку…

Это было уже чересчур. Будённый на минуту опешил. Он молчал и обдумывал услышанное. Потом крикнул:

— А ну, Битюк, всыпь ей полсотни горячих и повесь за ногу на ворота!.. Пусть знает, как разговаривать с командармом.

Маша побелела от ярости и очертя голову бросилась на Будённого, пытаясь схватить его за горло.

— А ну, стой! Куда!?.. — будённовец, названный Битюком, схватил Машу за ворот и потащил к порогу.

— Вот змеиное отродье, — даже не столько зло, сколько удивленно проговорил Будённый. — Увеличить ей порцию вдвое!

— Слухаю, Семён Михайлыч!

— Берегись, усатый выродок! — уже стоя на пороге, кричала Маша. — Мы еще с тобой встретимся!

Красноармеец Битюк толкнул её в спину:

— Давай, шевелись, сучка!

Но Маша, вдруг, развернувшись, так въехала ему кулаком в бок, что будённовец охнул, согнувшись пополам…

Будённый расхохотался:

— А лихо дерется девчонка! Она, пожалуй, побьет твоего дурня. А Битюк?..

— Ни, не побьет, — ответил красноармеец, с трудом разгибаясь и снова хватая Машу. — Я у нее сейчас кишки выдеру.

— Стой! Кишки потом, — приказал пьяный командарм, глотая очередной стакан самогона, — зови, давай, сюда свое отродье!..

Битюк со злостью толкнул Машу обратно к столу, а сам выскочил из хаты.

Предвкушая веселое и необычное развлечение, буденновцы освободили место посредине хаты и взяли Машу в кольцо.

— Кулаками любишь махать? Сейчас помашешь!..

Маша настороженно озиралась. У ближайшего будённовца в расстегнутой кобуре она заметила пистолет и решила при случае воспользоваться им. Нет, теперь уж она живой в руки не дастся!

— А ну, пройти дай! — раздался окрик с порога.

Будённовцы расступились, и перед Машей очутился здоровенный верзила-буденновец лет восемнадцати с копной растрёпанных рыжих волос и с мордой дебильного дегенерата. Он встал посредине хаты, неуклюже переминаясь с ноги на ногу и тиская будённовку в грязных пальцах.

Командарм, видимо, решил развлечь и потешить немного свою побитую банду.

— Тихо, хлопцы! — он стукнул по столу кулаком.

Все притихли.

Будённый обратился к рыжему верзиле-дегенерату:

— Видишь эту курочку, Битюк?

— Бачу, — ответил парень, поворачиваясь лицом к Маше.

— Разорви ее на куски. Я разрешаю.

— Кого?.. Ее?.. То можно…

И Маша увидела, как дегенерат улыбнулся, с огромных, обезьяних губ у него потекла слюна, и он подтер ее грязными пальцами. Все буденновцы, кто был в хате, захохотали. Громче всех хохотал сам командарм.

Будённовцы дружно заулюлюкали:

— Давай, давай, Битюк! Порви ее!

— Ату ее! Давай!

— Если ты побьешь Битюка, — смеясь говорил Буденный, обращаясь к Маше, — катись отсюда на все четыре стороны!..

— А ты не брешешь? — усомнилась Маша.

— Чего?.. — Будённый, смеясь, покачал головой. — Слово коммуниста. Если побьёшь, можешь идти домой. Начинай, Битюк!..

— Ладно, пусть будет так, — отозвалась Маша, внимательно разглядывая своего противника.

Тот сделал шаг вперед.

— А ну, давай, краснодранец! — проговарила Маша, спокойно стоя на месте. — Покажи, на что ты способен.

— Ноги ей оторви, Битюк! — завыли буденовцы, плотной стеной окружая противников.

Битюк улыбнулся во весь свой широкий, обезьяний рот, сжал огромный кулачище, поросший густым, рыжим мхом и размахнулся изо всей силы… Маша мгновенно пригнулась, кулак просвистел в воздухе, верзила пошатнулся и, получив неожиданно крепкий удар в челюсть, отлетел в сторону.

— Получил?!.. — весело крикнула ему Маша.

Буденновцы ахнули. Они не ожидали такого:

— Ну и ну! Вот так девчонка!

— Давай, давай, Битюк! Рви ее!

— Сверни ей шею!

Разъяренный Битюк в безумном бешенстве бросился на Машу, нанося беспорядочные удары куда попало. Ловко отражая его удары, Маша с поразительной быстротой била противника по рукам, заставляя его плясать вокруг себя, будто медведя на цепочке.

Будённый и его бойцы хохотали от удовольствия, свистом и криками подбадривая звереющего Битюка.

Но тот, уже избитый в кровь, вторично отскочил от Маши, задыхаясь от лютой, бессильной ярости.

Он вдруг заревел — так дико и страшно, как ревет раненный ножом бык. И, не понимая уже толком, что же он делает, наклонив вперед рыжую, мохнатую голову, комсомолец устремился на Машу, направляя удар в живот.

Но Маша, будто проворная кошка, отпрыгнула в сторону и с такой силой звезданула Битюка кулаком по затылку, что тот всей своей огромной, бессмысленной тушей грохнулся на пол и забороздил по нему окровавленным, вдребезги разделанным носом.

Буденновцы взвыли.

Битюк лежал без движения. Буденный перестал смеяться. Толкнув аморфную тушу красноармейца ногой в зад, Маша направилась к выходу:

— До скорого свидания, товарищи большевики!

Но Битюк-отец загородил ей дорогу:

— Куда прешь?..

— Как, куда? Ваш командарм обещал мне свободу, если я побью твоего идиота.

Буденный зло усмехнулся:

— Верно, Битюк, отведи ее в лес и всади пулю в затылок. А потом пусть идет себе. Если захочет.

Побледнев, Маша бросилась на красноармейца с пистолетом и попыталась выхватить у него оружие. Но Битюк-отец успел перехватить девушку и поволок ее во двор. В другой руке он держал наган.

Здесь Маша увидела картину, словно бы позаимствованную из старой сказки про страшных лесных разбойников.

Посредине двора красовалась поставленная вертикально бочка с выбитым дном. Вдрызг пьяные красноармейцы, кто чем мог, черпали из нее самогон и, запрокинув головы, пили, пока не валились с ног здесь же. Трое уже спали, развалившись посредине двора. Один боец отчаянно отплясывал гопака под губную гармошку. Другие во всю силу легких горланили песни.

В конце двора стоял большой сарай, около которого весело фыркали две верховые лошади гнедой масти и одна черная — как вороново крыло. Прислонившись спиной к запертой двери сарая, тяжело дремал красноармеец, вероятно, тоже пьяный.

Кто-то окликнул Битюка. Тот обернулся, и тут Маша ловким движением перехватила наган у не совсем трезвого Битюка. Буденновец бросился было на Машу, но тут же свалился, получив точную пулю в сердце.

Одним прыжком Маша очутилась около вороной лошади. Вскочить в седло и дать шпоры коню — для нее это было делом одной секунды. И прежде чем красноармейцы очухались и подняли пьяный крик, Маша уже мчалась к забору, боясь только, как бы конь не задел ногами за доску. Но лошадь, словно быстрая птица, распласталась в воздухе, и, чуть коснувшись земли по ту сторону забора, понеслась дальше.

Обернувшись на лету, Маша крикнула буденновцам:

— Гей, кацапы, вспоминайте Машу Григорьеву!

Вслед ей послышались беспорядочные пьяные выстрелы и отчаянные, бессильные вопли. Но пули, как и ругательства, летели мимо.

Когда Будённый узнал, что у него руках был ни кто-нибудь, а сама Маша Григорьева, удравшая на его собственном скакуне, командарм побелелел. Он тут же, у всех на глазах и своей рукой пристрелил четверых, ни в чем не повинных красноармейцев.

О погоне не могло быть и речи; все знали, что коней, равных по силе бега Буденновскому, не найти по всей округе.