Сразу за воротами, помеченными как «Х-19/2», потолок существенно понижался, теперь до его верхней точки было метра четыре, вдоль стен висели гирлянды из толстых кабелей в металлических рубашках — и никаких следов разрушения! Казалось, что вот-вот из-за очередного поворота нам навстречу вылетит желтый погрузчик, сверкнет фарами и пронесется мимо. Мы шли по узкой пешеходной дорожке, теперь свет наших фонарей не рассеивался в окружающей темноте — многократно отражаясь от блестящих стен, он освещал дорогу метров на двадцать вперед. Но стоило обернуться, как взгляд натыкался на сплошной покров густой черноты, вызывающей в сердце какой-то потусторонний, иррациональный страх.

Пару раз оглянувшись, я решил, что с меня экспериментов достаточно и теперь я буду смотреть только туда, где есть свет.

Дорога под нами ощутимо пошла вверх, вильнула вправо и мы снова остановились перед очередными воротами. В этих снизу была прорезана узкая и низкая дверца. Чуть перекошенная, она висела на одной петле; вторая петля, выдранная из паза, лежала на полу. Здешняя архитектура с обилием препятствий начинала утомлять. Знал бы я тогда, сколько еще ворот и дверей мне придется открыть в этом подземелье!

— Вот никак не могу сообразить: как же они эвакуировались отсюда? — Корень растерянно оглядывался вокруг.

Признаться, меня тоже заботил этот вопрос. Пока что нам не встретились следы поспешного бегства персонала — никаких брошенных коробок, рассыпанных бумаг, забытой спецодежды — ничего! На действующей овощной базе бардака и то больше!

— И следов разрушения не видно, — добавил Петрович. — А ведь говорилось о взрыве.

— Может, взрыв был на нижних уровнях?

— Не знаю, Макс. Не знаю. Посмотрим.

— Это о каких таких нижних уровнях речь идет? — вмешался любознательный Белыч.

— Мы спустимся до двенадцатого, — задумчиво пробормотал Петрович, — как минимум.

Кое-как протиснувшись сквозь повисшую дверцу, мы опять остановились в раздумье: перед нами открылось два пути — первый заканчивался у раскрытого зева грузового лифта перед опущенным шлагбаумом, второй, образованный дорожкой для пешеходов, обрывался у тройного турникета перед еще одним пропускным пунктом. Над стеклянной кабинкой вахтеров висела когда-то светящаяся вывеска с обычным в таких местах предупреждением: «Стой! Предъяви пропуск!». В стене справа — небольшое, забранное решеткой из сантиметрового прутка, полукруглое окошко, закрытое изнутри картонкой, рядом деревянная, крашенная зеленой эмалью дверь с табличкой «Бюро пропусков».

Белыч остановился, посветил фонарем в стороны, на потолок за турникетами, подсветил внутренности вахты.

— Жарка впереди. Даже, кажется, две. На потолке вижу два обгоревших пятна и копоть. Но может быть и одна. Они не всегда в одно место бьют.

Он достал из кармана болт и, зайдя немного вбок, бросил его почти вдоль турникетов с той стороны. Жарка обнаружилась, когда болт рикошетом отскочил от стены и покатился по полу. Аномалия располагалась посреди холла за пропускным пунктом и на первый взгляд ничем нам не грозила.

Перепрыгнув через преграждающие проход планки, мы оказались на территории лаборатории Х-19/2.

— Мы все-таки дошли, Макс! — Корень устало оперся на стойку турникета. — Сейчас нужно найти место под штаб-квартиру и немного выспаться. По очереди. Хоть по паре часов. Долго нам здесь еще бродить, чувствую.

— Так чего далеко ходить? Давай бюро пропусков взломаем, там и остановимся часа на четыре.

— Бюро? — Корень посмотрел на зеленую дверь, оставшуюся за спиной. — Это дело. Там и список телефонов должен быть и номера кабинетов абонентов. При вдумчивом подходе можно от лишней беготни избавиться. Найдем коменданта, начальника охраны или еще какого-нибудь АХО-шника. У этих по штатному расписанию должны планы помещений быть. Полные, а не наши куцые обрывки. Повезет, так и эвакуационные выходы найдем. А, Белыч, ты, как эксперт по Зоне, что скажешь?

— Знаешь, брат, я по подземным объектам как-то не очень. Говорил же — не люблю я их. Тоскливо здесь, аж выть хочется.

Проводник уже стоял возле двери, которую предстояло взломать. Он подергал ее за ручку, полотно осталось неподвижным.

— Сволочь, она наружу открывается, не продавить. Ну что? Выбиваю?

— Нет, стой! Она целая нужна. С той стороны грузом подопрем — хрен какая собака влезет. Аккуратно нужно. — Корень присел, посветил в замок, довольно хмыкнул, — Макс, там где-то возле вахты моток стальки валялся. Будь добр, посмотри.

Я искал проволоку, пока не наступил на неё. Петрович скрутил из неё какую-то фигушку, сунул в замочную скважину, немного покрутил, заставил при этом меня то приподнимать дверь за ручку, то придавить её к полу. Не знаю, помогли ли мои танцы без бубна, но через минуту Петрович поднялся, отступил чуть в сторону — так, чтобы между ним и дверным проёмом оставалось полотно, приказал нам приготовиться и легко открыл дверь.

Корень стоял в тени, и его не было видно, Белыч сидел подо мной на одном колене, сжимая в здоровой руке свой видавший виды ПМ, а я, возвышаясь над ним, вскинул на прицел Сайгу.

Из ярко освещенного проема на нас вывалилась черная мумия! Рот её был перекошен в страшном крике, руки вытянуты вперед, скрюченные пальцы, казалось, вот-вот ухватятся за ствол моей Сайги, длинные светлые волосы, перехваченные резинкой в «конский хвост», лохматым опахалом махнули перед моим носом и мы открыли беспорядочную стрельбу. Скорее от испуга, чем по необходимости. Вспышки выстрелов добавили света, а звуки больно ударили по привыкшим к безмолвию барабанным перепонкам. Краем глаза я успел заметить, как колобком за наши спины выкатился Корень, сразу принимая позицию для стрельбы с колена. Расстреляный из двух стволов мертвец отлетел внутрь помещения, и только потеряв его из вида, мы прекратили стрельбу.

— Н-дя, — протянул за спиной Петрович, — не повезло бабенке. Померла страшно, да еще и после смерти отморозки над телом надругались.

— Чего? — мы с Белычем одновременно повернулись к нему.

— Ничего, бойцы! Когда в следующий раз будете мертвых гасить, делайте это потише, ага? А то ушам больно.

Раздвинув нас локтями, он прошел в бюро пропусков. Мы с проводником смотрели друг на друга и глупо улыбались.

— Эй, вандалы! — послышалось изнутри, — Уберите её отсюда. И вообще, пока стрелять не научитесь — занимайтесь чистотой!

В помещении обнаружилась еще одна мертвая тетка — судя по обвисшему на усохшем теле пиджаку пятьдесят шестого размера — обладавшая при жизни солидным запасом подкожного жира. Теперь-то они обе выглядели одинаково: черные, тощие. Только та, которая «напала» на нас, лишилась одной руки и сломалась пополам. Пришлось смирить свою гордыню, унять отвращение, и выносить обеих и укладывать их у лифта.

Эти усилия были вознаграждены обладанием уютным помещением с многочисленными цветочными горшками, заполненными сейчас какой-то трухой вперемешку с пересохшей землей и песком.

Пол ровным слоем покрывали мелкие клочки изорванных документов, рассыпавшихся при прикосновении в мерзкую бумажную пыль — самоотверженные тетки уничтожали перед смертью секретные документы. Во всяком случае, так этот феномен объяснил Корень. Но вот до уложенных под стекло на столе бумажек их проворные пальчики не добрались! А там были: внутренние телефонные номера лаборатории с графами «отдел», «офис №», «Лицо»; короткий список ответственных лиц — от заведующего до телефониста; инструкции по выписке пропусков; календарь за 2009 год; два образца выписанных пропусков на имя Иванова Ивана Ивановича; расписание дежурств лифтеров грузового лифта; пространная статья о способах похудания; пара ксерокопий развернутого паспорта с подчеркнутыми строчками, обязательными к внесению в пропуска и десятидолларовая купюра.

Корень от радости потер руки, а Белыч незаметно — как ему казалось — смахнул червонец в карман.

В остальном обстановка внутри бюро ничем не отличалась от многих сотен других государственных лавочек. Традиционные два стола: на одном из них семнадцатидюймовый монитор с ЭЛТ, занимающий добрую его половину; компьютер, напрочь лишенный всех приводов и USB-разъемов; два крутящихся черных — уже немного порыжевших — кресла на колесиках, засыпной сейф, шкаф, ранее забитый очень важными бумагами, которые ныне имитировали ковер под ногами. Все очень функционально и просто. В дальнем углу нашелся китайский термоспот с разбитыми кнопками. Внутри — ни капли воды. Два телефона, висевшие под окошком, молчали.

Петрович на правах босса присел за стол изучать подстекольные списки, велев мне с Белычем навести порядок.

Когда выбрасывали цветочные горшки, я негромко спросил проводника:

— Когда срываться будешь?

Он остановился и непонимающе уставился на меня:

— Чего?

— Мы с тобой у ручья договаривались, что когда доведешь нас до лаборатории, можешь уходить, я мешать не буду.

— А! Вспомнил! — он уселся на пол, — Нет, брат, никуда я не пойду. Смотри сколько причин: я ранен, мне капает хорошая зарплата, с вами интересно, ну и главное — на выходе ждет Балдерс, который наверняка захочет со мной побеседовать. А у говоривших с ним будущее как-то не задается. Вот и получается, брат, что пока вы с наёмником не разобрались — нет мне резону одному оставаться.

— Логично, — а что я мог еще сказать?

И мы продолжили наш незапланированный субботник.

В нагрудном кармане пиджака мумии—«толстушки» я обнаружил полупустую пачку «Вог», с ментолом, зачем-то, о чем сразу позабыл, сунул ее во внутренний карман своей кожанки.

Через двадцать минут комнатка сияла казарменной чистотой, дверь снова была закрыта и подперта сейфом.

Я расположился на свободном столе, проводник, изображавший смертельно раненого — на втором кресле. Петрович заметил, что его распоряжения выполнены, оторвался от бумаг и сказал:

— Бинго! Эврика! Как там еще? Короче, судя по нумерации, администрация располагалась на третьем уровне. Охрана со своими начальниками — на втором. Значит, распорядок дня такой: сейчас отбой, спим четыре часа, потом подъем, оправиться, зарядка, пробежка, умывание и завтрак… Чего сморщились? Что-то не то говорю?

— Петрович, у тебя там политзанятия не предусмотрены? Может, вместо всего этого накатим? — Белыч поставил на колени свой рюкзак, и ласково его погладил по зеленому боку.

— А есть?

Белыч застенчиво улыбнулся и, извлекая из недр своего сидора бутылку с прозрачной жидкостью, заявил:

— И снова у нас нет повода не выпить! За явленные нам чудеса, за сохраненное здоровье, за удачу, до сих пор не изменившую нам, за здоровье… Чтоб спалось хорошо!

Мы расположились за столом, который я уже всерьез рассматривал как свою лежанку и Корень, наполнив разнокалиберную посуду, произнес:

— Чтоб радиация вышла вся без остатка! — мы сдвинули свои «бокалы», — И чтоб другая не всосалась!

Выпили. Удивительно, но никаких неприятных ощущений подозрительная водка не вызвала. Закусив первую дозу подсохшей булкой, Корень распределил остатки жидкости из бутылки по стаканам. Теперь Белыч посчитал, что настала его очередь тостовать спутников:

— Желаю вам, братья, тонну здоровья, километр удачи, сто пудов счастья и тысячу лет беззаботной жизни! За вас, короче!

Моя очередь произносить тосты так и не наступила. Ладно, переживу как-нибудь!

С голодухи и от нервного напряжения вокруг меня как-то вдруг поплыли стены, я еще недолго слышал, как о чем-то переговаривались мои собутыльники, потом, неловко повернувшись, я уронил единственный светивший фонарь, наступила полная темнота и я начал отрубаться. Забытье, однако, наступило не внезапно, я погружался в него как в топкую трясину, иногда выныривая на поверхность, чтобы услышать очередную белычеву сентенцию: «нет, Иван Петрович, так себя в Зоне вести нельзя! Не прощает она этого!», или Корнеевский монолог о жизни: «…не понимает он, что я для него же стараюсь и жилы рву!», на что слышался ответ: «А представь, Петрович, мы ведь сидим в самом центре Зоны! Вокруг запредельная радиация, сумасшествие разных физических полей, чудовища и аномалии! А мы в такой глубокой заднице, километр под землей, темнота, как в Марианском желобе — он вдруг попытался очень фальшиво напеть:

— Все равно, сидим себе, бухаем, Есть у нас два ящика вина, Ах, она такая-растакая Ядерная Зимушка-зима!

Я ещё успел подумать о том, чьи же это рваные жилы имел в виду Петрович? И, сломленный непосильной для мозга задачей, уснул окончательно.

План „поспать часа четыре“ оказался невыполним. Это выяснилось по пробуждении, когда, открыв глаза, я сначала испугался, что ослеп окончательно, потом вспомнил, где я лежу и как здесь оказался. Немного отпустило и я, нащупав в кармане ПДА, включил его. Часы показывали шесть утра, и стало окончательно ясно, что вчерашняя затея с застольем сорвала нам график и добавила Белычу в карман еще как минимум пятьсот баксов. В помещении было прохладно — градусов восемь, может быть десять. Вчера я этого не заметил.

Справа послышалось шуршание и тяжелый вздох. В тусклом свете экрана коммуникатора белым пятном мелькнуло лицо проводника — он тоже, свернувшись в позу эмбриона, уснул на полу. Я поднялся и за неимением воды протер глаза рукой.

Петрович спал на столе. Разбудить его оказалось трудно — он не сопротивлялся, не брыкался, не издавал никаких звуков, но и не вставал.

И все-таки через четверть часа все были на ногах.

Белыч, отыскав в темном углу закатившийся туда фонарь попенял нам, что мы, пьяницы эдакие, не удосужились отключить этот важный осветительный прибор и теперь, когда аккумулятор сдох, а зарядить его нечем, он… Чем он сможет нам угрожать — с похмелья не придумывалось. Я невозмутимо достал из рюкзака запасные аккумуляторы, пяток которых Белыч же мне и положил еще на заставе „Долга“, и предложил воспользоваться любым на выбор.

Он поменял один, пощелкал выключателем и лишь слабенькая красноватая полоска нити накаливания говорила о том, что с контактами все в порядке, а вот батарея разряжена! Такими же оказались и остальные четыре.

— Твою мать! — закончив процедуру, выругался Белыч. — Они же нормальные были! Как мы теперь без света?

— Наши пока работают, — мы с Петровичем для пущей уверенности несколько раз включили-выключили свои светильники.

— А потом факел какой-нибудь соорудим. — Добавил Корень. — Или здесь в АХО чего найдем.

Мы, конечно, бодрились, но было понятно, что без света нашу экспедицию очень скоро ждет не очень счастливый конец.

Однако, обнаружился и положительный момент нашей вчерашней пьянки, если можно так назвать распитие одной поллитры на троих условно здоровых мужиков. У нашего проводника полностью восстановилась подвижность после ранения и теперь из разряда „смертельно раненых“ он перешел в категорию „здоров как бык“. Использованный и утративший свои свойства артефакт был со вздохом сожаления заброшен в темный угол. Петровичу тоже сильно полегчало, о чем он нам и сообщил. То ли действительно сбросил нервное напряжение последних дней и успокоился, а может быть и моя фармакопея внесла свой вклад в восстановление организма.

Наскоро позавтракали предпоследней банкой тушенки, и мы с Белычем собрались было отодвинуть сейф, когда Петрович, остановил нас, и, высунув в полукруглое окошко один из двух оставшихся фонарей, осветил холл проходной.

Снаружи послышалось какое-то бормотание, Корень отшатнулся от окошка и замер, погасив фонарь.

— Там кто-то ходит. Трое или четверо. Не звери, — он прошептал эти слова еле слышно, — и не люди.

— Грибы? — само с языка сорвалось, за что я тут же получил подзатыльник.

— Мудак! — добавил Белыч. — Что там?

— Стоят на месте, шатаются. Люди себя так не ведут. Даже очень сумасшедшие люди.

— Вооружены?

— Вроде нет. Не заметил.

— Дай-ка лампочку, — получив фонарь, Белыч наощупь добрался до узкого подоконника.

Еще раз темноту на мгновение осветил яркий луч и проводник с криком „Твою мать!“ упал на пол. В короткой вспышке я успел заметить дюжину костлявых рук, втиснувшихся сквозь решетку в окошко, мешающих друг другу, пытающихся ухватиться за что-нибудь. Снаружи послышался протяжный разочарованный вой, не очень громкий, но невероятно многоголосый.

Белыч, судя по звукам, подполз к нам и прямо над ухом я услышал его прерывистый шепот:

— Зомбаки. Очень много!.. Гражданские… без оружия, но очень много! Больше двух десятков.

— Гражданские? — Петрович уже одолел свою неуверенность и тут же предложил очевидный для него план действий, — так давай перестреляем их и все дела!

— Ты помнишь, что я тебе говорил вчера про Зону? Нельзя здесь так. Если в замкнутом помещении завелись зомби — жди встречи с контролером! Это на поверхности они иногда отрываются от хозяина и бродят самостоятельно. В подземельях встреча с мертвяками — почти гарантировано ведет к знакомству с контролером!

— Это плохо?

— Это конец нашего пути! Черт, у нас даже никаких ослабляющих артефактов нет! Вот что думаю: зомбаков много для одного телепата! Если он один, то еле удерживает их и тогда у кого-то из нас есть шанс вырваться, а если их хотя бы двое…

— Без вариантов?

— Гарантировано!

— Что делать будем?

Белыч не успел ничего предложить, как я почувствовал знакомое ощущение погружения в чей-то липкий взгляд. Он тянул меня к себе, заставлял подчиниться, принять хозяина, и я уже готов был сделать все, что мне прикажут, как вдруг притяжение ослабло, я почувствовал недоумение чужого мозга, легкое замешательство, заинтересованность… И наваждение вдруг схлынуло, прошло, не оставив после себя никаких следов!

Корень хотел что-то еще сказать, но Белыч успел первым:

— Т-с-с-с! — он потребовал тишины, и мы замерли на минуту, даже, кажется, прекратили дышать. — Они уходят! Слышите?

Снаружи действительно что-то шуршало, удаляясь.

Мы просидели еще минут двадцать в полной тишине и темноте, прежде, чем наш сталкер отважился еще раз посветить наружу.

— Никого! — он потрясенно съехал вниз по стенке, не выключая света, сел на корточки, опершись спиной на тумбу стола.

— Они ушли? — Петрович был бледен, как Луна, или же это электрический свет производил такой эффект?

— Так не бывает, — Белыч не обратил на нашего босса никакого внимания, продолжая о чем-то размышлять. — Сахаров говорил, что контролер лишь в одном случае отступается от добычи — если она принадлежит другому контролеру. Поэтому бродящие зомби никому другому, кроме хозяина не интересны. Они ставят в мозгах какие-то лишь им ведомые метки, и после первичного обращения зомби никогда уже не сможет полностью подчиниться другому хозяину!

— Ничего не понимаю, — сказал Корень, — о чем это он?

— Это он о том, Иван Петрович, — я сначала хотел обойти этот скользкий момент, но потом мне самому стало интересно, — что один из нас троих — зомби. Или все трое.

Я не стал озвучивать до конца свои подозрения. Тем более, что лично мне уже стало понятно — кто из нас троих вернее всего может быть зомбированным мертвяком. Ведь близкое знакомство с телепатами водил только я! Не Петрович, не Белыч — только я! И тогда становятся понятны фокусы моей памяти. Почти все становится понятным. Но вот странно, что кровь из меня в Красном уголке Корнеева, да и здесь тоже, текла вполне себе обычная. Не та черная маслянистая субстанция, которую носит в себе местная нежить. Так что же Зайцев с компанией сделали с Максимом Бергом? Зомби вне Зоны не живут! Ух… не живут! Разлагаются в некрасивые останки, похожие на лужи нефти! Меня почти отпустили столь явные подозрения, но я вдруг вспомнил о предупреждении Зайцева про окончательное выздоровление, для которого мне обязательно нужно вернуться в Зону. И не позднее, чем через пару месяцев! А что, если есть артефакт, которым можно поддержать псевдожизнь в мертвяке? Если я еще не сошел с ума, в чем уже есть большие подозрения, то, наверняка чокнусь, если не выясню этоти вопросы быстро и до конца.

— И кто же? — после некоторого раздумья спросил Петрович. — Мы ведь с тобой здесь впервые, а за Периметром контролеров нет, да, Белыч?

Нашему проводнику, видимо, пришли в голову те же соображения, он резко выдернул из ножен клинок и трижды в каком-то исступлении рассек себе сначала одну, а потом и другую руку. Подставив их под свет, обрадовано закричал:

— Смотрите, да посмотрите же вы! Она же красная! Обычная, красная, — он лизнул запястье языком, — соленая кровь! Ничего общего! Может быть, он просто ошибся?

— Ты сам-то в это веришь? — устало спросил Корень. — Наверное, обращение не до конца прошло. После Выброса почернеет. А, может быть, это так на нас наведенная иллюзия действует.

Белыч, закрыв глаза и вцепившись в волосы залитыми кровью руками, тоненько завыл на одной ноте.

— Когда… когда… — изредка прорывалось сквозь этот странный вой.

Я не нашел в себе сил дальше слушать как человек, не знающий правды, запуганный сложившимися обстоятельствами и чьими-то заблуждениями, сводит себя с ума. Я положил на его плечо, дергающееся крупной дрожью, руку и заговорил:

— Перестань, сталкер. Подумай хорошенько, разве Сахаров может знать все причуды контролеров? Разве мы видели здесь хоть одного из них? Разве не могли взять под контроль нас с Петровичем еще до тебя? До того как мы встретились? Подумай хорошенько, на основании каких фактов ты решил, что стал мертвым? Может быть они ушли потому что контролер не нашел в себе сил брать контроль над еще несколькими людьми? Пока никто из нас не обратился — нет смысла хоронить себя!

Он понемногу успокаивался, всхлипы утихли. Дышал еще не ровно, часто сильно втягивал в себя воздух, но когда он поднял измазанную кровью голову, взгляд его был пуст и спокоен.

— Х-хор-ро-ошо, — слово не далось ему сразу, но, в конце концов, он его выговорил, — пока еще мы друг друга не перестреляли. Будем считать, что все хорошо. Если я зомби и вокруг меня наведенная иллюзия, то уже поздно себя жалеть. Если же Сахаров ошибался, то… все хорошо.

Сейф пришлось отодвигать нам с Петровичем.

Мы разбудили „жарку“, дремавшую за турникетами, и бодро пробежали по холлу, ярко освещенному сработавшей аномалией. Дальнейший наш путь пролегал в довольно узком коридоре. Петрович настаивал на том, чтобы проверялись все двери, которые обнаружатся в его стенах.

— Вы поймите, ребятки, что строительство советских режимных объектов — это совершенно уникальная технология и архитектура! При неработающих лифтах, не имея подробных планов строения, можно неделями бродить по одному этажу, и никогда не найти перехода на следующий. Здесь не может быть парадных лестниц. Здесь никто не вешает памятные таблички с „Планом эвакуации при пожаре“! Поэтому любая комната может оказаться тем, что мы ищем.

Первая дверь, с нанесенным по трафарету номером „01.01к-п“ нашлась в пяти метрах от входа — в глубокой нише, образованной перфорированным алюминиевым фальшпотолком и встроенными в стены шкафами, поначалу принятые нами за сами стены. Она была чуть приоткрыта и в этой узкой щели что-то вспыхивало! Пока мы светили на нее своими фонарями, этого не было заметно, но стоило Белычу взяться за ручку, как наша подсветка отклонилась, а в вертикальной щели вдруг неярко сверкнула быстрая блеклая молния! Он торопливо отдернул руку, но больше ничего не произошло. Глядя на Корня, проводник опасливо покачал головой, но все же отважился еще раз взяться за дверную ручку. Это легкое прикосновение осталось без световых эффектов, и сталкер осторожно потянул дверь на себя.

Все таже непроглядная темень. Мы, ощупывая лучами перед собой каждый сантиметр поверхности, вошли.

Высокая стойка с окошками — из края в край перегораживала всё помещение. Очень похоже на почту или банковский офис. Только стекла над стойкой оказались почти полуторасантиметровой толщины, а над прорезанными в нем окошками не привычные „отправка-получение посылок и бандеролей“ или „оплата коммунальных платежей“, а непонятные цифро-буквенные обозначения: „19/2 он“, 19/2-1срд», «Х-1х/3от» и тому подобное. Словно какой-нибудь обкурившийся математик пошалил.

В дальнем углу от светильника к светильнику проскочила извивающаяся молния, на мгновение осветившая весь зал.

Мы никак не успели отреагировать, и лишь когда снова стало темно, Петрович хрипло спросил:

— Аномалия?

— Нет, — Белыч отвечал совершенно спокойно — не аномалия. Здесь так часто бывает. Молнии внутри помещений. Годами, бывает, скачут от розетки к чайнику, или как сейчас — между светильниками.

— Понятно. Мы с вами, други мои, в канцелярии этого заведения. Встречал уже похожие замуты. Здесь вряд ли есть что-то полезное. И потому мы идем дальше.

Ничего полезного, если не считать таковым пятна светящейся кислоты, не нашлось и в следующих обследованных нами десяти комнатах. Все они оказались так или иначе завязанными на работу канцеляристов и представляли собой архив переписки, отдел вскрытия отправлений, отдел сортировки внутренней документации, еще какие-то отделы, измышленные извращенным разумом главного канцеляриста-секретчика. В двух из них на стенах, полу и потолке остались легко читаемые следы бушевавшего здесь некогда пожара. Выгорело всё и мне показалось, что некто, устроивший эти локальные катаклизмы, не удовлетворился парой литров керосина, а использовал для разжигания огня гораздо более мощные средства. Что-нибудь на основе нитрата бария с магнием — чтоб легко и сильно горело и очень легко тушилось. Не традиционные термитные смеси, которые не только замаешься поджигать, но и хрен потушишь. Да и температура от них почти в две с половиной тысячи градусов даже для подземного сооружения — перебор. Когда я озвучил эту версию, Петрович очень странно посмотрел на меня, но с выводами согласился. И я тоже задумался — мне-то откуда знать о нитрате бария?

Лишь за двенадцатой дверью, помеченной как «19.01-04ак», обнаружился просторный зал, заставленный из края в край толстостенными стеклянными емкостями, вдоль рядов которых вились толстые жгуты проводов.

— Ух ты! — Белыч, кажется, чему-то обрадовался, — Аккумуляторная!

— Брось, — Корень усмехнулся, — ты всерьез надеешься вытянуть из этих батарей пару вольт-ампер?

— А чем черт не шутит, брат? — Сталкер уже стоял у металлического щита на стене, разделенного прорезями на множество ячеек. — В Зоне с электричеством особые чудеса творятся — лампочки без проводов светят, конфорки в домашних печках всегда горячие, бывает, выброшенная на помойку электробритва вдруг заработает, — он внимательно изучал маркировку ячеек, — вот, кажется, это подойдет! Сейчас проверим.

Сталкер вытянул из черноты длинный моток провода с несколькими разными разъемами на концах. Достал из рюкзака погасший фонарь и деловито стал копаться в углу. Петрович светил ему, возвышаясь над ним справа, а я еще раз осмотрел емкости.

Несколько из них лопнули, содержавшаяся в них жидкость вылилась на пол, образовав почти посреди помещения небольшое озерцо. Поверхность под этими и стоявшими близ них емкостями была пористой, напоминающей кусок пемзы, с дырами размером с перепелиное яйцо. Луч моего фонаря, отражаясь от поверхности, приобретал необычную зелено-сиреневую окраску, дробился как в стробоскопе на множество отдельных лучиков, сливающихся на потолках и стенах в причудливое мерцающее пятно.

— Есть! — Голос Белыча заставил меня вздрогнуть. — Пошла зарядка! Надо бы и ваши немного подзарядить, и запасные. Бродить еще долго придется.

— Это хорошо, — Корень, казалось, был совсем не рад, — только скажи мне… брат, сколько времени будут подзаряжаться восемь батареек?

— А-а… часа четыре, лучше больше, — и из голоса проводника оптимизм тоже пропал.

— И не факт, что зарядятся — местный ресурс не безграничен. И в любой момент зарядка может превратиться в разрядку. Так и будут ток гонять — между банками и батарейками. Ага?

— Ага, — сталкер вынужденно согласился.

— Тогда принимаю командирское решение: те аккумуляторы, что разряжены в ноль, мы оставим здесь на подзарядку, сами двинем дальше. Макс, твой индикатор заряда что показывает?

— Три четверти.

— Отлично, мой тоже. Когда дойдет до половины — скажи, будем включать посменно. А теперь вперед!

Следующий вход открыл перед нами подсобку электриков — резиновые перчатки, коврики, изобилие знаков «Не влезай! Убъёт!», «Не включать! Работают люди!», солидные бобины проводов, выставка изоляторов и другие сопутствующие предметы не оставляли сомнений в профессиональной принадлежности её пропавших хозяев.

Потом был кабинет какого-то мелкого начальника — без приемной, но с графиком смен на стене, с обязательным бордовым телефоном без наборного диска и кнопок, и с поникшим красным знаменем на крашеном древке, одиноко торчащим в темном углу. Корень развернул полотнище, прочитал:

— «Победителю профсоюзного смотра».

По правой стене отдельные помещения кончились, коридор перегораживала двустворчатая дверь со стеклянными вставками. Она была закрыта, и пришлось её немного разбить. Перед нами открылся обширный актовый зал, расположенный сразу на двух этажах — лестница под нашими ногами опускалась вниз, деля его на две равные части. Обрывалась она у далекой сцены, наполовину завешенной пыльным занавесом. Перед ним стояла обычная трибуна, в центре которой была намалевана повернутая в профиль голова грифа с человеческим глазом, на фоне песочных часов в круге из дубовых листьев. Такой же рисунок был вышит на занавесе. Петрович довольно улыбался, поглаживая нарисованный глаз. Он успел шепнуть:

— Это оно, Макс! Мы дошли. Сплошные символы предсказания будущего — гриф, глаз, дуб, часы. Мы дошли.

Белыч потянул занавес в сторону, открывая перед нами задник сцены, на котором стояли четыре огромные колбы. Мы подошли ближе и в отраженном свете взгляду открылись четыре позвоночных столба, увенчанных окровавленными полушариями головного мозга, висящие в колбах в толще зеленоватой прозрачной жидкости.

Меня вырвало прямо на занавес. Когда рвотные позывы прекратились, я оглянулся: Белыч стоял, сжав виски руками, Петрович медленно бродил между сосудов.

— Климовская бригада, — отчетливо сказал Белыч, и я вспомнил несчастных, сваленных у БТР на дороге. За которых я обещал дать Сахарову в морду. — Зачем вот так-то?

— Как они сюда попали? — Корня заботили только практичные вопросы.

— Они мертвы, — ответил я невпопад, — какая теперь разница, как они сюда попали?

— Тот, кто это сделал — ещё жив, — заметил Корень, и это обстоятельство не может радовать.

— Контролер, — голос проводника был спокоен, — эти суки такие вещи с людьми делают. Под настроение.

— Пошли отсюда, — Петрович развернулся на носках и быстрым шагом стал подниматься вверх.

Мы осмотрели еще десяток помещений по левой стене, возвращаясь к выходу, прежде чем наткнулись на дверь, за которой оказалась некрашеная бетонная стена со сварной металлической лестницей, ведущей вниз.

Нам сверху показалось, что идет она почти до самого дна, во всяком случае, даже объединенная световая мощь двух оставшихся фонарей не позволила нам разглядеть ее последний пролет.