В самом начале февраля восемьдесят пятого года мы приступили к обкатке схемы, воплощенной Чарли Расселом. Для того, чтобы Павлов окончательно поверил нам, мы должны были показать какой-то приличный результат уже в самом ближайшем времени на той «небольшой» сумме, что оказалась в нашем распоряжении.

Пока Захар катался в финансовую столицу Америки, я думал.

До того дня, когда Чарли объявил, что через неделю можно будет запускать процесс, мне казалось, что стоит только покрутить в носу пальцем и я сразу «вспомню» куда и как размещать капиталы. Но чем ближе была дата старта, тем с большим ужасом я понимал, что предложить мне для достижения быстрого эффекта практически нечего! Я помнил только общую ситуацию на рынках в эти годы – потому что никто не сможет запомнить сотни ежедневно меняющихся котировок на протяжении двадцати пяти лет!

Это было неожиданно – мне казалось, что стоит только втянуться в тему и я «вспомню»! Действительность, однако, внесла свои коррективы. Я даже съездил в Луисвилл и попросил Чарли навести некоторые справки. Выписал несколько газет – потому что Сэмюэль Батт получал только «Лексингтон Геральд-Лидер», в которой детально описывались виды на урожай табачного листа, новые методы борьбы с галловой нематодой, пожирающей этот лист, немного о спорте и развлечениях, а так же детальные отчеты о том, как мистер Хартфорт съездил в госте к своей кузине – миссис Бриджпорт. Такой, несомненно, для кого-то важной информации мне было мало и я заказал для себя еще «Вашингтон пост», «Нью-Йорк таймс», «Уолл-стрит джорнел» и «Баррон`с». Это немножко помогло.

Я перебрал десятки вариантов размещения денег в акциях: от Apple Джобса и Intel Нойса и Мура до «Африки-Исраэль» Льва Леваева, но так и не обрел понимания на чем можно быстро заработать. Потом я перешел к рынкам товарных и сырьевых фьючерсов, но хоть убей – не мог вспомнить, как будут вести себя соя, кофе и пшеница в ближайший год. Я помнил, что нефть должна вроде бы как начать дешеветь, но начинать с игры на понижение мне было страшно, потому что шорт – это всегда работа с кредитом. А я не имел права потерять даже один доллар (мне так тогда казалось, потом это заблуждение рассеялось). Я всматривался в текущие котировки золота и понимал, что видел их с гораздо более длинными линиями времени, но так же мне было видно, что золото – не тот инструмент, что позволит мне быстро показать прибыль. В золото следовало вкладываться года на три – до конца 87 года. После этого рубежа оно беспрестанно дешевело вплоть до начала двухтысячных годов. Потому что никому не было нужно: бум доткомов в то время давал сумасшедшие возможности для быстрого обогащения. Но до этого бума нужно было еще дожить!

Захар не понимал моих метаний, ему казалось, что я придуриваюсь и слишком много задаюсь, чтобы внушить ему мысль о его ущербности и моей исключительности. Если бы это было так! У меня натурально трещала голова от раздумий.

Все началось, когда Сэмюэль Батт с похмелья решил, что ему пора съездить навестить свою старинную подружку в Скоттсберге. В тот день впервые выпал снег и дядя Сэм, протоптав в нем первую тропу до гаража, отправился на свое романтическое свидание в Индиану.

Мы с Захаром все утро что-то по мелочи мастерили, а после обеда я опять уселся изучать свои газеты и журналы. Сначала Майцев изображал вежливую увлеченность моими поисками и даже пробовал помогать, но статьи, фотографии, таблицы и графики мелькали перед нашими лицами, наводя на Захара «смертную тоску», от которой он вскоре и заснул.

Я уже совсем было опустил руки, когда на глаза мне попалась таблица с валютными курсами. Доллар стоил три с небольшим марки и должен был вскоре подняться почти к трем с половиной, чтобы потом – как обычно «внезапно» – рухнуть к начальному уровню. Все плохое всегда случается «внезапно», это «хорошее» нужно долго и старательно воплощать. Эта хрестоматийная история «долларового пузыря», надуваемого с самого 1980-го года, графики которой были едва ли не в каждом учебнике по биржевому трейдингу, всплыла в памяти и, бросив на пол газеты, я помчался звонить Расселу. Я даже вспомнил даты! Примерно, конечно. Доллар будет лезть вверх весь февраль, в самом его конце ухнет вниз с уровня выше чем 3,45, затем, после нескольких отскоков, к концу апреля он будет стоить около 2,95! Сто пунктов за два месяца!

Пока я искал записную книжку, пока набирал номер – Захар меня догнал:

– Вспомнил?

Я, радостно осклабившись – словно умалишенный, получивший неожиданное разрешение выйти из психушки на волю, закивал головой, а в трубке услышал голос Чарли:

– Да! Чарли у аппарата! Если вы приятная блондинка, то давайте сразу перейдем к делу!

– Чарли! – горячечно заорал я, – срочно запускай свои виртуальные офисы! Срочно!

– Что стряслось, Сардж? – спросил меня наш «технический консультант».

– Играем против немецкой марки!

– Мы не сможем играть по всем счетам против марки. Часть из них не может быть использована для валютных операций…

– Чарли, ты же прекрасно меня понял, – уже немного успокоившись, сказал я, – запускай в дело те депозиты, где эта операция возможна! Лезь в максимальное плечо. И не спрашивай объяснений ради всего святого! Делай!

– Подожди-ка… Я смогу разместить только сто тысяч, – что-то посчитав, сообщил Чарли.

– Пусть так. На остальное пока купи золото, – решился я.

– Да, сэр! – в манере американского морпеха ответил Чарли и отключился, спеша выполнить свое обещание – потому что до закрытия торгов оставалось меньше полутора часов.

Я положил трубку и посмотрел на Захара.

– Началось! – Я не верил себе, что наконец-то запустил ту машину, что придумал Изотов.

Захар, так же переполненный чувствами, прошелся по комнате колесом и заорал:

– С почином нас, Глеб Егорыч!

Я показал ему кулак – чтоб внимательнее относился к конспирации, и опустошенно опустился на деревянный стул у телефонного столика.

– За это нужно выпить! – Захар уже бежал с кухни с бутылкой нелюбимого Сэмом бурбона, купленного однажды на пробу.

– Сопьемся, дружище, – предупредил я его, подставляя стакан под золотистую струйку кукурузного виски.

– Мы по чуть-чуть, – отмахнулся Захар. – Событие у нас с тобой не рядовое. Сегодня мы сделали первый выстрел в нашей войне. Главное, чтобы он не оказался холостым!

Мы успели выпить по паре раз, когда зазвонил телефон и пунктуальный Чарли доложил, что все сделано, распоряжения отданы и теперь остается только ждать. Он тоже поздравил нас с началом и сказал, что непременно сегодня вечером заглянет в бар к рыжему Джейку пропустить пару стаканчиков за успех.

Хоть я и был уверен в точности своей памяти, но волновался так, будто от меня зависело – погаснет зимой солнце или еще посветит несколько миллиардов лет? Не помогали уговоры Захара и успокоительное «пивко» от Сэма. Я то и дело срывался на них, словно бешеный пес. Меня трясло ежедневно до самого двадцатого февраля, когда нарисовав «флаг» в районе отметки 3,20, котировки понеслись ввысь! Я расслабился и даже позволил уговорить себя на посещение кинотеатра во Франкфорте. На премьеру «Однажды в Америке» от Сержио Леоне – с Де Ниро, Вудсом, удачно исполнивших роли еврейских гангстеров.

В предпоследний день февраля мы «перевернулись» и стали играть за марку – доллар должен был вот-вот обрушиться.

На следующий день это и случилось, вызвав истерику по телевизору у многочисленных аналитиков, еще вчера предвещавших, что доллар продолжит укрепляться. Курс грохнулся сразу на двадцать пунктов, потом котировки развернулись и попытались восстановиться, но уже через неделю рухнули еще ниже! Сразу нашлись объяснения такому поведению валют и те же самые аналитики, что неделю назад рассказывали всем как выгодно вкладываться в доллар, наперебой стали советовать перекладываться в любую другую валюту. Начиналась биржевая паника.

Я с утра и до вечера пританцовывал, подсчитывая барыши.

8 марта, в пятницу, приехал Чарли. Разумеется, здесь этот день никто не отмечал и мы с Захаром тоже не были исключением – международный женский праздник остался для нас в далеком прошлом, на другом континенте.

Мы немножко поболтали о том о сем, Сэм успел в очередной раз погрызться с Расселом на почве неверия в эффективность реформ президентской администрации, но не всерьез. Пропустили по стаканчику бурбона и сыграли в покер. Захар всех ободрал (я старался играть честно – не заглядывая ни в чьи карты) и разбогател на целых двести семнадцать долларов. Досадливо хлопнув ладошкой по столу, Сэм ушел смотреть телевизор – «Санта-Барбара» была бесконечна.

Отозвав меня в сторону, Чарли сделал заговорщицкое лицо и спросил:

– Как вы это сделали, парни?

– Что? – не очень понимая, о чем он, переспросил я на всякий случай.

– Я про Форекс говорю. Невозможно иметь такой инсайд! Я понимаю, что сейчас это была только проверка работоспособности схемы, и я со страхом смотрю в завтра – когда она заработает в полную силу! Кто стоит за вами на самом деле? Вы понимаете, что вот так можно запросто обрушить любую экономику?

Понимал ли я? У меня были хорошие учителя вроде Джорджа Сороса, его партнера Джима Роджерса или Ларри Уильямса. Я не стал говорить об этом вслух.

– Чарли, мы же не зря придумывали все эти хитрые ходы? – Спросил я. – Нам вовсе не нужно обрушать чью-то экономику. Это не наша цель. Большие люди просто желают немного заработать. И, кстати, готовься ко второму этапу нашей операции – реинвестированию полученной прибыли в реальные производства. Начнем мы этим заниматься примерно через годик, но нужно заранее присмотреть способы – как это сделать. По-прежнему главные условия – конфиденциальность и безопасность.

– Сардж, – проникновенно заглянув в мои глаза, произнес Чарли, – скажи мне вот что: если я вложу в ваши ордера немного своих денег, наши хозяева не сильно расстроятся?

Я ждал подобного вопроса. Вернее, я бы не удивился, если бы он стал так делать, не известив нас, но, видимо, страх в нем был сильнее алчности – поэтому он и спросил. А скоро к его пухнущим депозитам начнут приглядываться и другие, и с этим нужно было что-то делать. Но запретить совсем я тоже не мог – он бы просто не стал меня слушать, ослепленный блеском пиастров и тогда могло случиться все, что угодно.

– Нет, Чарли, – обнадежил я его, – им нет дела до того, как ты распорядишься своими доходами. Но не нужно злоупотреблять. Это может плохо кончиться.

Рассел оглянулся на Захара.

Майцев сидел за карточным столом и старательно делал вид, что не имеет к нашему разговору никакого отношения.

А в воскресенье умер Черненко, последний Генсек из «древних». Его похороны не были так пышны как у Брежнева или Андропова – все прошло как-то буднично и привычно. Сэм, посмотрев как на CBS соловьем заливается Майк Уоллес, строя прогнозы о дальнейших отношениях Рейгана с Россией, напился нелюбимого бурбона и стрелял в ночное небо, надеясь сбить «все эти чертовы штуки, что подвесил там Ронни, чтобы разозлить русских». Ему не нравилась концепция «Звездных войн», придуманная в администрации сорокового президента. Сэмэль Батт считал, что эта доктрина не что иное как «способ загнать население в пожизненное рабство».

А у нас с Захаром состоялся напряженный разговор.

Когда дядюшка Сэм успокоился и уснул, мы с Захаром вышли на улицу, прибрали гильзы от сэмова «Моссберга», разбросанные по всему двору, а потом, глядя в небо, Майцев вдруг сказал:

– Знаешь, Серый, так странно знать, что все произойдет так, как ты говоришь. Еще страннее присутствовать в предсказанных событиях. Ты ведь торопился до похорон Черненко доказать Павлову, что можешь давать результат?

– Ну, в общем – да, – согласился я.

– Вот я и говорю, что очень странно жить вот так, когда точно знаешь, что будет впереди. И я не про тебя. Ты-то к этому, наверное, привык уже. А мне очень трудно понять эту предопределенность. Получается, что всё, должное произойти – произойдет? Как бы мы ни пыжились?

Я задумался, потому что и сам часто задавал себе этот вопрос.

– Я ведь, хоть и верил тебе с самого начала, но все равно были какие-то сомнения. Мне казалось, что начни мы изменять наше с тобой будущее и весь мир изменится неузнаваемо, но этого не происходит! Черненко умер в начале весны, точно по твоим словам, и ничто не могло ему помочь, – продолжал размышлять Майцев. – Точно так же Михаил Сергеевич объявит свою перестройку…

– Да, в Ленинграде объявит, на площади Восстания, на углу Невского и Лиговского проспектов в середине мая.

– Тогда Ленинград «колыбель» не трех революций, а четырех, – невесело уточнил Захар. – Но я не об этом. Ты же знаешь, когда я умру?

Я поднял голову – в черном ночном небе над нами пролетел то ли очередной спутник, в который пытался попасть Сэм, то ли падающая звезда. Захар посмотрел ту да же:

– Не хочешь об этом говорить? Не говори. Я и сам знаю, что ты знаешь. Но черт со мной, неужели тебе не жалко тех людей, что остались там, дома? Ведь ты же мог при большом желании обратиться к журналистам, в органы, все это сообщить? Почему ты думаешь, что тебя не послушали бы? Раньше мне все происходящее казалось какой-то игрой: увлекательной, опасной, но «понарошку»! Сейчас я вижу, что происходящее с нами – совсем не игрушки. Так ответь мне – неужели не было шансов сделать там, в Москве, все так, чтобы люди жили хорошо, без тех потрясений, что ты напророчил?

Середина марта в Кентукки – странная пора. С ясного неба может хлынуть ливень или из-за леса вдруг выскочит торнадо; погода переменчива, как настроение школьницы. Но этот вечер выдался теплым и поэтому я сходил за недопитым Сэмом бурбоном, молча выволок на веранду два кресла, и только усевшись в одно из них, ответил:

– Наливай, Зак. Понимаешь в чем все дело… Как несостоявшийся инженер, ты должен понимать, что все имеет свою цену, что у каждой вещи есть свой срок эксплуатации и наработки на отказ? Давай предположим, что нам удалось достучаться до тех людей, что могут принять решение. Предположим, что нам удалось затормозить карьеру всех этих Горбачевых-Яковлевых-Ельциных-Шеварднадзе. Их посадили туда, где они принесут реальную пользу: грузина выращивать вино, Горби – руководить колхозом и сеять хлеб, журналиста – корректором в «Детгиз». Многое ли это изменит? Проведу простую аналогию: если станок становится устаревшим, перекраска из зеленого в синий цвет, установка новых блестящих кнопочек и смена питающих кабелей или пневмопроводов никак не повысят его производительность. Он как давал в смену тысячу деталей при пятипроцентном браке, так и будет давать дальше. Можно даже отправить на переучивание фрезеровщика – это образ народа в нашей аналогии. Внушить ему мысль об аккуратности и ответственности. Но станок все равно будет выдавать тысячу деталей при пяти процентах брака. Потому что так проектировался исходя из технического задания. А мир изменился, и все давно работают на других – на новых станках! Почему мы должны все время подкрашивать старый?

Мы чокнулись стаканами.

– Поэтому, можно, конечно, растратить свой дар на аппаратные игры, на попытки добиться сиюминутного технологического отрыва от остального мира. Но есть одно большое «но»! Все это будет работать ровно до тех пор, пока у меня есть мой дар. А он, как выяснилось, имеет конечную дату. И после нее все вернется на круги своя – мы будем производить наибольшее количество «одноразовых» комбайнов «Кубань», каждый год вкладывать неимоверные усилия в поддержание «самой передовой экономики мира», поворачивать реки на юг и создавать подземные хранилища нефти ядерными взрывами. А потом придут новые Горбачевы и Ельцины и развалят то, что мы с такими усилиями пытались сохранить. Мне же хочется подарить моей стране такую экономическую модель из будущего, которая позволит удерживаться на плаву среди самых сильных экономик. А, может быть, и задавать тон остальным, как было в тридцатых-пятидесятых годах. Такую модель мы с тобой и создаем вот уже год.

– Но ведь идея-то у Маркса была хорошая? – пробормотал Майцев в стакан.

– Я не возьмусь судить о правильности идеи. Я просто сравниваю то, как живут люди в Союзе и как они живут здесь. У нас для работающего человека лучше жизнь, а здесь ее качество. Если мы говорим не об исключительных случаях с той и другой стороны, а о большинстве населения.

– Разве есть разница между просто жизнью и ее качеством?

– А ты не видишь? Разве дети здесь гуляют без родителей? Разве не рекомендуют по телевизору иметь в кармане пять баксов на случай нападения грабителя? Разве, обратившись в больницу, ты получишь хорошее лечение и уход на таких же условиях как дома? Каждый день, проведенный на койке у здешних эскулапов, будет отбирать у тебя недели и месяцы твоей жизни – те самые, что были потрачены на накопление денег, которые пойдут в оплату докторам. Но если у тебя есть деньги – тебе окажут помощь такую же, какую у нас возможно получить только будучи членом ЦК. Разве успехи в учебе дадут здешним детям возможность получить достойное их мозгов образование? Нет, если родители не успели скопить достаточно средств на обучение детей. Но, может быть, я ошибаюсь, может быть, мои примеры глупы и наивны. На самом деле я очень плохо знаю Союз – потому что молод и не видел всех его граней и отвратительно Америку – потому что пробыл здесь совсем недолго. Но пусть даже так, все равно, то, что мы с тобой пытаемся сделать – должно пойти нашей стране только на пользу.

– А что мы пытаемся сделать? – Захар тем вечером был въедлив как никогда.

– Наливай еще, – попросил я. – А сделать мы пытаемся некий симбиоз между плановой экономикой и личной инициативой. Оставить государство главным игроком на поле, но при этом не лишать возможности поиграть и остальных, кто может сделать что-то полезное. И усилия всех пытливых мозгов направить не в сторону количественного выполнения плана, а в сторону постоянного совершенствования имеющегося.

– Это как?

– Когда в девяносто первом страна развалится, мы должны будем предложить новому правительству свою программу. И должны будем заставить их принять ее – кредитами, нобелевскими премиями, взятками, чем угодно, но они должны будут делать то, что станем говорить им мы, а не МВФ.

– И что мы станем им говорить?

– Мы предложим провести приватизацию НИИ, конструкторских бюро – самостоятельных и заводских на условиях сохранения профиля. Приватизацию всех структурных единиц, занятых наукой и изобретательством. Мы хорошенько прокредитуем эти уже частные предприятия, освободим их от налогов лет на десять, мы оснастим их передовой технологической базой, в общем, сделаем так, чтобы тот, кто придумывает что-то полезное и передовое, имел возможности это делать – обеспечим достойное денежное содержание, возможности обучения, возможности внедрения изобретений. Думаю, что сотни тысяч этих заслуженных и образованных людей придумают гораздо больше полезностей, чем смог бы «припомнить» я один. А мы на первых порах просто поддержим их материально и организационно. А лет через пять-десять-пятнадцать, когда станет понятно, кто из них заслуживает развития, а кто нет – мы сократим ненужное. Обанкротим, разорим, разгоним – неэффективных дармоедов содержать не должно. Все остальные отрасли хозяйства, кроме легкой и пищевой промышленности, должны остаться за государством. Ну и, пожалуй, оставим частной инициативе еще развлечения. При ненавязчивой цензуре в виде государственного института продюсеров.

– Все равно непонятно, – немножко размыслив, сообщил Захар. – Ну вот представь, у тебя есть сотни, тысячи изобретений, и как они окажутся на наших заводах, фабриках, полях? Ведь на заводах просто не будет возможности производить что-то новое – станки, как ты сам говорил, древние! Система трудовых отношений – доисторическая. Изобретут тебе мобильный телефон, но он так и…

Я расхохотался, вспомнив анекдот про первый советский мобильный телефон – с аккумуляторами в двух чемоданах.

– Вот видишь, – отреагировал на мой смех Захар, – тебе самому смешно. Что толку от всех этих наработок, если реализовать их будет негде?

– А вот для этого, Захар, нам понадобится десяток-другой «золотых мальчиков», – ответил я, сливая остатки из бутылки по стаканам.

– Что еще за «золотые мальчики»?

– Нужно найти несколько человек, которые за ближайшее десятилетие станут номинальными держателями наших капиталов. Они должны мелькать на страницах газет, они должны раздавать интервью, они должны производить впечатление потомков царя Мидаса, которые превращают в золото все, к чему прикоснутся. Они войдут своими капиталами в Россию, в производство тех наработок, что будут получены нашими умниками. Под фанфары и транспаранты. Остальные потянутся за ними – так всегда было, есть и будет. Стоит только упомянуть в газетных заголовках о необыкновенных доходах от «русских штучек». Мы через них сделаем так, что самые новые, технологичные и высокодоходные предприятия будут открываться под Москвой, Воронежем или Рязанью. А не в Шанхае и Гонконге. А традиционные сырьевые отрасли мы свернем. Лес, нефть и газ пригодятся нашим внукам и правнукам.

– Все, что ты здесь нарисовал – замечательно, но наука бывает не только прикладной, нацеленной на производство. Есть же еще фундаментальная наука? – вспомнил Захар. – Там исследования могут и десятилетия длиться. И кто станет платить за фундаментальные результаты? За астрофизику, квантовую механику, теорию общего поля, изучение каких-нибудь водорослей или каракатиц?

– Захар, я никогда тебе не говорил, что знаю вообще все ответы. И никогда не утверждал, что все сделается само собой. Нужно работать. Я не щука, и ты не Емеля. Чудес не будет. Будет только то, что можно сделать. Придумаем что-нибудь и с фундаментальной наукой.

– Тогда еще один вопрос: зачем ждать, когда разрушат Союз?

Я хлебнул последний глоток бурбона, с сожалением потряс пустую бутылку, но в ней больше ничего не было.

– Если бы, Захарыч, все случилось лет на пять-семь раньше, а мы бы с тобой были лет на десять постарше, был бы смысл попытаться, а сейчас я просто боюсь не успеть. Да я просто уверен, что уже не успеть. Мы ничего существенного не сможем предложить стране еще года три-четыре-пять, а потом станет поздно. Если войти в дело с недостаточными ресурсами – мы истратим ресурсы и не добьемся результата. Когда мы сидели в самолетах, нам с тобой зачитывали инструкцию по спасению в случае аварийной ситуации. Помнишь, что дыхательные маски следует надевать сначала на себя, а потом на детей – чтобы не упустить время, когда еще можно принять верное решение? А Союз соберется снова, если будет вокруг чего собираться – никто не хочет жить плохо и все хотят хорошо.

– Это точно, – усмехнулся Майцев, а я вдруг вспомнил еще кое-что.

– Но нужно будет обязательно, обязательно-обязательно, как-то хитро подставить одну рыжую ленинградскую сволочь, иначе он такого намутит, что все наши потуги будут бессмысленны.

– Кого это? – заинтересовался Захар.

– Да будет такой деятель от рыночной экономики, гениальный разрушитель всего и вся и очень посредственный созидатель чего-то путнего. Такого во власть пускать нельзя. А лезть он будет нагло и мощно. Поживем-увидим.

На этом и закончился наш программный разговор, после которого мы целый год к этой теме не возвращались, потому что были заняты по самое горло.

Пока мы занимались валютными спекуляциями, в Кентукки незаметно ворвалась весна, и Сэм потащился обрабатывать свои оттаявшие поля. Впряглись и мы – не смотреть же, как он корячится в грязи. Нам тоже показалось интересным это занятие. Тем более, что разница с трудом наших колхозников, на которых мы успели достаточно насмотреться, бывая «на картошке» каждую осень, была разительной. Нам почти не приходилось скакать по грядкам на своих двоих, утопая в грязи – практически все делалось с использованием малой механизации: карликовые трактора, плуги, сеялки – все было в хозяйстве у американского коммуниста.

Но все равно, площади для обработки силами трех человек были огромными и к вечеру мы уставали так, что даже Сэм не предлагал своего традиционного «пивка на ночь». Едва успевали созвониться с Чарли, выяснить текущую ситуацию и валились спать без мыслей о будущем.

В день космонавтики, который здесь тоже, разумеется, не отмечали, Чарли по моему требованию вывел деньги. После всех подсчетов, расчетов за его виртуальные офисы, агентские вознаграждения и прочие услуги в сухом остатке вышло чуть меньше двухсот тысяч – деньги невеликие, но двести процентов за три месяца – результат для начинающего трейдера не рядовой. И теперь появилась возможность размещать большие средства. Не только те, что нам уже удалось заработать.

Чарли, приехав в субботу двадцать седьмого, сообщил нам, старательно подмигивая, что его европейский партнер получил кредит от Международного инвестиционного банка в размере шести миллионов долларов и теперь просит добавить эти средства в наш портфель.

Название банка мне ни о чем не сказало: сейчас всех этих «международных инвестиционных» столько развелось, что куда не плюнь – всюду попадешь в «международного инвестора». Я переспросил его, правильно ли я понял, что источник денег тот же самый, что и в первый раз?

– Сардж, ну как ты мог подумать, что я стану работать на кого-то еще? – обиделся Рассел. – Мало того, что вкалываешь как проклятый, еще и не доверяет никто!

– Чарли, прости меня, глупого мальчишку, – попросил я. – Нервы, сам понимаешь.

– Таблеток попей, – посоветовал он.

И еще Рассел сказал, что вложил в предприятие свои пятнадцать тысяч, и даже на том, что разместил свои деньги гораздо позже – сумел заработать почти сто процентов прибыли. У нас с Захаром тоже еще оставалось около полутора тысяч, да на днях мы получили почтовый перевод от неведомой тети Сары Берштейн из Ванкувера в три тысячи – и мы решили, что небольшие карманные деньги нам не повредят. Эта мелочь исчезла в бездонном кошельке Чарли, чтобы всплыть на какой-нибудь бирже в ближайшем будущем.

– Ну, парни, с вашей помощью закрутим историю – вздрогнет Америка! – наш «технический консультант» был доволен до невозможности. – Что-то еще нужно?

– Да, Чарли. – Вспомнил Захар наш разговор. – Сверху распорядились прикупить маленькую фирмочку где-нибудь в Кремниевой долине. Нужен коллектив программистов из трех-четырех человек, умеющих держать язык за зубами.

– Ок, парни, это вообще не проблема, только нужно зачем ехать в такую даль? Сейчас и в Луивилле этого добра – как грязи. Ничем не хуже педиков из Сан-Франциско.

– Почему это педиков?

– Фриско – мировая столица педерастии. – Выдал веселую рекомендацию Чарли. – Им там как медом намазано – со всей страны переселяются. Так что, если вдруг почувствуете в себе что-то такое, позывы сменить полностью стиль жизни, – он похабно улыбнулся, – то лучше Фриско места не сыскать.

Захар сделал круглые глаза – для нас все эти вольности были странны. В Союзе за подобное запросто сажали в тюрьму.

– Не, нам педиков не надо. – Отказался Майцев. – Пусть будут местные программисты из Кентукки.

– Ок, Зак, как скажешь, – подмигнул Рассел.

– Есть еще одно дело, Чарли, – вспомнил и я наш недавний с Захаром разговор. – Нужны несколько человек, из которых мы станем делать гениев инвестирования.

Я вкратце объяснил ему, зачем нам нужны эти люди, и какие бонусы ждут подходящих парней.

– Только чтобы никто не мог связать этих людей вместе – нужно чтобы они все были разные, из разных мест, с разным образованием и начальным социальным статусом. И сами они друг о друге знать не должны. Пойдут и цветные и педики. Хотя, конечно, лучше обойтись без последних. Важна абсолютная преданность и умение держать язык за зубами.

– Интересные задачи придумывают наши благодетели, – задумчиво бросил Чарли Рассел. – Этого быстро не сделать.

– Это очень хорошо, по времени они тоже не должны появится одномоментно – за пять лет наберешь, и будет славно.

– Ок, Сардж, так и сделаем. Не очень понимаю, зачем это, но если нужно, значит нужно.

Он опять умчался на пару недель делать из большой суммы много маленьких, а мы как раз успели закончить свои сельскохозяйственные работы к сороковой годовщине 9-го мая.

Но американцы отмечали праздник восьмого. Здесь эта дата называлась «День победы в Европе» и состояла из неорганизованных встреч ветеранов, скудно освещаемых местным телевидением.

Сэм собрал нас перед телевизором и призвал помянуть «двоюродного брата папаши», сгинувшего где-то без вести в сорок четвертом под Монте-Косино.

Мы слушали по телевизору откровения какого-то исторического обозревателя и потихоньку наливались негодованием и злобой. По ходу рассказа выяснилось, что оказывается это Америка внесла самое большое участие в разгром «стран оси Берлин-Рим-Токио».

Более того – о заслугах в этой победе Советского Союза либо не говорилось, либо мимоходом упоминался «второстепенный театр военных действий на Востоке». Даже заслуга Англии старательно принижалась до уровня «площадки для высадки американских освободителей в Европе». Парой предложений была упомянута Африка, где «британцы практически безрезультатно воевали на американских танках с корпусом Роммеля, рвущимся к Суэцкому каналу». Главными сражениями той войны объявлялись тихоокеанские операции американского флота – от Мидуэя до «битвы за острова Рюкю». Особенно выделялся Перл-Харбор – он считался главным «унижением Америки» – с его-то двумя с половиной тысячами погибших! Высадка в Нормандии и последовавшие затем Арденнская и Рурская операции – «последний гвоздь в крышку гроба фашизма, забитый американцами и их европейскими союзниками». Словом, именно Америка и никто иной в одиночку одолела «задурманенных нацизмом германцев» и принесла всему миру свободу. При небольшой поддержке «глупых иванов, чванливых томи и трусливых пуалю».

Захара это взбесило не на шутку, и он даже всерьез разругался с Сэмом. Он орал на Батта, будто тот лично был в чем-то виноват, что не может страна, потерявшая едва ли не каждого седьмого жителя, получившая по итогам войны тотальную разруху на своей территории и контроль над половиной Европы, быть «второстепенным направлением». Не может армия, занявшая столицу Германии, считаться всего лишь союзником, помогавшим доблестным американцам сокрушить фашизм. Сэм же возражал, что по итогам войны США приобрели гораздо больше – половину мира, и потери понесли меньше, потому что лучше воевали и лучше использовали технику и складывающиеся возможности. А потом прямо спросил Майцева, не русский ли тот?

В ответ Захар стал орать об исторической объективности, а Сэм возразил ему, что на ней много не заработаешь. Никому в Небраске или Огайо не интересно, как оборонялся в Сталинграде окруженный Паулюс. Совершенно наплевать на то, как отступали русские в первый год войны и абсолютно безразлично предательство Власова. Уж американцы-то, добавил он, своих никогда не предают. В отличие от всяких… европейцев. Даже «узкоглазые джапы» понимают о чести больше, чем эти лягушатники, лимонники, боши и макаронники, не говоря уже об… – закончить мысль он не успел.

Майцев едва не бросился на толстяка с кулаками и, если бы я не вмешался, все могло бы кончиться пьяной дракой.

Я развел оппонентов по разные концы стола и сам сел между ними.

– Хороши, союзнички, – сказал я. – Гитлеры всякие сейчас в аду ручонки потирают.

– А чего он? – непонятно пожаловался Захар.

– Скажи своему другу, Сардж, что возраст нужно уважать, – посоветовал Батт, заливая свой безвкусный «Бад» в глубины своей необъятной утробы. – Я всю ту войну не отходил от радиоприемника!

– Скажи этому старику, – с другой стороны наседал Майцев, – что старость не извиняет глупость!

– Заткнитесь оба, – попросил я. – И давайте просто помянем тех, кто сражался и погиб, так и не узнав о победе.

Они выпили по маленькой стопке бурбона и насупленно принялись ковыряться в тарелках с зеленой фасолью и куриными котлетами, сдобренными огромным количеством кетчупа.

По телевизору все так же надрывался безымянный американский «документалист», выполняющий политический заказ, а может быть, искренне считающий, что именно такую правду о той войне желает слышать рядовой американец.

В общем, сороковая годовщина Победы выдалась для нас с Захаром безрадостной.

Было очень обидно слышать о «незначительной роли» своих погибших дедов, но спорить об этом со стопроцентным американцем, пусть и активным коммунистом в недавнем прошлом – было втройне глупо и бестолково.

Но этот день очень ярко мне показал, что «советская пропаганда», которой нас так пугали в политических программах местного телевидения – ничто по сравнению с силой воздействия «американской пропаганды». Поистине, прав был Геббельс, когда говорил о том, что для того, чтобы люди поверили в ложь, она должна быть чудовищной.

Советская пропаганда вместе с лозунгами и «цитатами из классиков марксизма-ленинизма» была все-таки какой-то безыдейной – без огонька, по разнарядке, потому что так нужно. Американский пропагандист получал за свои бредни оплату настоящими долларами по самой высокой ставке и поэтому из кожи вон лез, чтобы представить и доказать ту точку зрения, которая его кормит – какими бы противоречиями с реальностью она не была наполнена.

И я подумал, что к той программе, что мы станем воплощать в отношении России, непременно нужно добавить мощное информационное давление на умы всего мира о том, какая это перспективная страна. И не скупиться при этом ни на какие расходы. Нужно, чтобы такое писала «Таймс» – значит, нужно купить «Таймс» и пусть пишут так как умеют: умно, аргументированно, увлекательно, но только то, что скажем им мы, а не нынешние «хозяева мира». Я сделаю так, что американская пресса – самая крикливая и авторитетная – утопит весь мир в любви к России.

Я переставал быть тем русским, который более всего на свете ценит справедливость и голосит о двуличии, масках и прочей чешуе. Если двуличие приблизит меня к цели – я буду не только двуличным, я вообще забуду о любой справедливости, исключу это слово из своего словаря. Мы здесь не в Олимпийские игры играем и цена победы – не медаль из золота и «вечная» запись в анналах.

Я еще больше утвердился в этой мысли, когда случайно заговорил с Чарли о непонятном поведении одной местной металлургической компании, использовавшей всю полученную за год прибыль для выкупа своих акций, находящихся на руках у мелких акционеров. После этого котировки их бумаг довольно ощутимо поднялись.

Я спросил у Рассела, почему так происходит и он мне ответил:

– Сардж, – сказал он. – Ты же дипломированный специалист. Ну неужели непонятно, что таким образом корпорации искусственно завышают прибыль в пересчете на одну акцию? А чем выше прибыльность бумаги – тем она привлекательнее!

Я потребовал разъяснений.

– Да просто все, как колумбово яйцо, – усмехнулся мой «технический консультант». – Вот представь, что из года в год прибыльность компании составляет один миллион долларов. И при этом в обороте находится один миллион акций. Значит, прибыль составит один доллар на одну акцию. Как поднять привлекательность компании для инвесторов? Взять кредит, развернуть новые цеха? Это долго и не очень надежно – мало ли как изменится конъюнктура рынка через три-четыре года, когда цех заработает на полную мощность? Да еще и кредит отдавать нужно будет несколько лет – не до прибылей. Результаты для акционеров нужны сегодня! Иначе часть из них избавится от не очень доходных активов. Так?

– Наверное, так, – согласился я. – И что дальше?

– А дальше просто. Мы протаскиваем на общем собрании акционеров решение о том, что дивиденды платить в этом году не будем – его примут, и чуть позже я объясню почему – и пускаем всю прибыль на выкуп своих акций на рынке. Допустим, цена на них была десять баксов за бумагу. Мало того, что цена сразу подскочит – потому что на бумагу появился спрос, так еще после выкупа ста тысяч бумаг на рынке останется девятьсот тысяч акций. И значит, в следующем году на одну акцию при той же абсолютной прибыли в миллион придется уже не один доллар, а один доллар и одиннадцать центов. То есть, прибыль на акцию вырастет на одиннадцать процентов. Сторонний инвестор открывает статистику по компании и видит – прибыль идет, дивидендные выплаты растут, все вери гуд! Он берет свои пятьсот баксов и покупает на них бумаги этой компании – и курс снова лезет вверх. Все довольны: капитализация компании выросла, потому что котировки бумаг поднялись, дивидендные выплаты увеличились, руководство компании покупает новый «Кадиллак» и выписывает себе премиальный бонус в размере ста тысяч долларов.

– Ловко, – похвалил я неназванных американских топ-менеджеров. – Не нужно бороться за производительность труда, рынки сбыта, качество продукции. Сплошные прибыли. А через пару лет мы проводим дополнительную эмиссию акций и доверчивые инвесторы спешат раскупить бумаги доходной компании. Между тем, прибыль ее, что год назад, что пять, составляет один миллион долларов.

– Ты все верно понял, Сардж! – похлопал меня по плечу Чарли Рассел. – Это и называется бизнес. Но нужно понимать, что очень часто этот фокус проворачивать не стоит, потому что тебе перестанут верить. Раз в восемь-десять лет – отличный показатель для обратного выкупа!

– И много такого предлагает американский способ ведения бизнеса?

– За две сотни лет люди придумали всякое, Сардж. Вот тебе еще хороший пример. Мы с тобой выпускаем утюги. Ты – утюги «Сардж», а я – утюги «Рассел». Мы конкуренты. Доходность в десять процентов годовых – хорошая?

– Отличная, – согласился я.

– Ну вот пусть у нас с тобой она такая и будет. И мы с тобой думаем постоянно, как нам увеличить нашу долю на рынке. Мы берем кредиты в банках для увеличения производства утюгов. Ты взял миллион и я взял миллион. Под пять процентов годовых. Но ты стал возводить новую фабрику с тем, чтобы через пять лет удвоить производство утюгов. Ты строишь цех, платишь банку причитающиеся ему проценты, возвращаешь кредит – все это растягивается на десять лет. А я несу свои деньги на фондовый рынок, где средняя доходность за последние лет десять – в районе восемнадцати процентов годовых. И через пять лет имею столько же денег, сколько занимал у банка, при выплаченном кредите. К тому времени у тебя перед банком остался долг в полмиллиона, и я иду в банк и выкупаю твой долг. И, разумеется, сразу выставляю его тебе к погашению. Ты расплатиться не можешь, и я устанавливаю контроль над твоей компанией, которая теперь будет выпускать утюги «Рассел». Итого в итоге – ты нищий, а у меня удвоение производства, строится еще один цех и весь рынок подо мной.

– А что ему мешает сделать так же? – влез в разговор Захар, до этого увлеченно листавший «Нью-Йоркер».

– Вы очень умные парни! – похвалил нас Чарли. – Ничто не мешает. Именно так все и делают – тащут свои деньги на чертов рынок, покупают, покупают, покупают все подряд! Обеспечивая своими покупками доходность в восемнадцать процентов ежегодно! В итоге все деньги из реального сектора – на фондовом рынке, все наши компании, выпускающие проволочные вешалки, перекупленные друг у друга, стоят, как космическая программа NASA, мы по уши в кредитах, но нам это безразлично – потому что имеющиеся активы постоянно растут в цене.

– Но так не может продолжаться бесконечно? – недоумевал Захар.

– Почему это? Просто время от времени нужно выпускать пар, избавляясь от самых слабых и списывая на них убытки. И для этого и происходят кризисы. Но все, конечно, несколько сложнее, чем я вам тут понарассказывал. Хотя суть такая. Как говорится, в основе любого крупного состояния лежит чей-то труп. Читайте книжки, парни.

Он уехал, и, глядя вслед его пылящему по проселку «Доджу», Захар рассказал мне анекдот о Василии Ивановиче Чапаеве, севшем играть в «Блэк-Джек» с английскими джентельменами и узнавшем, что они верят друг другу на слово.

А я подумал о том, что мы с Захаром, несмотря на месяцы, проведенные в «пионерском лагере» в Подмосковье, так ничего и не узнали о жизни в Америке.

На бытовом уровне мы еще могли сойти за местных. Хорошо тормознутых, но своих. А вот в том, что касалось способов ведения бизнеса… Чарли за двадцать минут рассказал больше, чем мы узнали об этой стороне американской жизни за полгода, прожитых на ферме Сэмюэля Батта.

Это только в передовицах газет типовая история миллионера выглядела как «придумал идею, много работал над ее воплощением, сумел заинтересовать людей своим продуктом, работал еще больше и стал богат». Реальность выглядела несколько иначе.

– Как думаешь, Сардж, не пора ли кому-то из нас опять пойти поучиться? – Прервал мои размышления Захар. – Было бы неплохо, когда бы мы понимали, как здесь все устроено.

Обсуждение вариантов заняло еще неделю. Основная проблема была с деньгами – наших неполных пяти тысяч было маловато для обучения чему-то приличному. На Нью-Йорк, как хотел Захар – денег явно не хватало.

В следующий приезд Рассела мы поставили его перед фактом, что Зак едет учиться в Луисвилл и попросили порекомендовать недорогой университет, дающий приличное образование в области бизнеса.

Чарли по своему обыкновению долго смеялся, хвалил такое взвешенное мудрое решение, хлопал нас по спинам, а потом сказал, что все это ерунда. Добавил, что для того, чтобы заниматься бизнесом нужно не образование, а отсутствие страха за поступки и уверенность в своих силах.

– Хотя, конечно, знание инструментов и методов еще никому не повредило. – Сказал Рассел. – Вот что, парни, я советую вам присмотреться к курсам МВА. Два года вечерних занятий – и вы станете настоящими историками бизнеса.

– Зак станет, – поправил я. – А у нас с тобой много других дел.

– Окей, Сардж, пусть это будет Зак. Тогда Школа бизнеса Луисвиллского университета – именно то, что нужно! Еще бы тысяч двенадцать долларов приложить к вашему желанию и стало бы все еще проще. Но я вам займу эти деньги. Из своих собственных средств. Отдадите хорошим советом, Сардж.

Вот так и стал Захар Майцев слушателем курсов делового администрирования.

А в Союзе тем временем начинались новые времена. Даже американская пресса стала куда шире освещать происходящие там события. Горбачев сказал это, Горбачев вышел к народу, Горбачев заявил.

Первый его выход к народу – в Ленинграде: в плотной толпе людей он отвечал на вопросы граждан, и в ответ на просьбу «будьте ближе к народу» метко заметил, что ближе уже некуда! Ленинградцы радовались как малые дети, а местные газеты написали, что второго такого талантливого популиста не знала даже богатая на подобное американская земля.

Даже Сэм заинтересовался событиями в «далекой, холодной России». Потому что, по его мнению, там затевалось что-то колоссальное, большое «как мой живот, черти бы его задрали»! И Михаил Сергеевич не подвел своего заокеанского почитателя: новый Генеральный секретарь принялся за обновление рядов соратников – большинство из тех, кто выбирал его на главный пост страны, он отправил на пенсию. Вместо них были назначены новые люди, совершенно неизвестные широким массам. Да и как им быть известными, если политика в Союзе – дело совсем не публичное? Если говорить из телевизора и газет о политике может только Генеральный секретарь ЦК да министр иностранных дел, уполномоченный на это Генеральным секретарем? Сэм с трудом произносил невыговариваемые для него русские фамилии новых назначенцев: «Рыжкофф, Лигачофф, и этот, новый из форейн-офис… Чеварнадже… дсе… Че-вар-назе, что за идиот придумал русским такие непроизносимые фамилии?! Они даже здесь сообразили, как им запутать наших шпионов – пока будешь выговаривать фамилию нового министра иностранных дел – состаришься, дьявол его задери!»

– Помяни мое слово, Сардж, что-то назревает у комми, – говорил Батт, сидя перед вечерними новостями по NBC, что начинались сразу после «Санта-Барбары». – Этот молодой выскочка так бодро взялся за работу, что того и гляди чего-нибудь натворит!

И прогноз Батта незамедлил сбыться – в Союзе грянула антиалкогольная кампания.

Мне вспомнился тощий волосатый Васян, который и соображать-то начинал только после принятия утренних пятидесяти граммов. Наверное, правы были люди в ЦК, решившие оградить страну от влияния «зеленого змия». Но почему-то была уверенность, что это благородное начинание выльется в еще одну очередную трагедию: советская власть начинала подобную кампанию уже в пятый раз и каждый раз проигрывала схватку – пили с каждым годом больше. Ценой последнего проигрыша станет существование страны. Никто, похоже, не считал заранее возможные экономические последствия для СССР от этой авантюры. Убежденные в своей правоте товарищи из ЦК бросились внедрять передовое начинание. Наплевав на разъяснительную работу, на необходимость компенсации поступлений в бюджет – глаза застила необходимость доложить о принятых мерах по исполнению партийной инициативы. На этой кампании разбогатеют очень многие дельцы «теневого бизнеса», получавшие по 100–200 % прибыли в день, а государство уже через год поимеет бюджетную дыру шириной в Гранд-Каньон. Обвалившийся параллельно рынок нефти совершенно уничтожит формирующийся государственный бюджет, заставив Горбачева и его камарилью искать дополнительные доходы в частной инициативе граждан. И будь молодой Генсек немного потверже, возможно, стране и удалось бы вырулить между национальными, политическими и экономическими интересами своих составных частей. Но, как назло, это был самый мягкотелый из коммунистов, склонный к интриганству и чурающийся ответственности.

Все это вспоминалось каким-то фоном, словно происходило не со мной. Наверное, так оно и было – потому что все годы правления Горбачева я проведу в Америке.

А здесь тоже происходило бурление народных масс – Ронни Рейган провозгласил, что в основу безопасности Штатов отныне будет положена Стратегическая Оборонная Инициатива. Предполагалось, что после построения «космического зонтика» из спутников, оснащенных противоракетами, лазерными пушками и точными средствами наведения на цель, накопленный коммунистами ядерный арсенал станет бесполезным. Все очень красиво выглядело в тех мультиках, что крутились по телевидению и куда менее достойно в передачах серьезных обозревателей.

Оставшись на ферме вдвоем с Сэмом, мы спорили до хрипоты – возможно или нет таким образом обезопаситься от внешней угрозы, считали размер необходимых затрат и все больше приходили к выводу, что вся программа СОИ – хитро продуманный блеф, призванный еще сильнее нагрузить и без того еле сводимый бюджет Советского Союза. Для самой Америки это была масштабная рекламная акция, которую никто всерьез не рассчитывал воплощать. Но часто достаточно показать намеренья и решимость, чтобы вызвать в стане врага панику. На это и рассчитывал мистер Рейган.

Захар, между тем, полностью погрузился в учебу. Он приезжал теперь на ферму раз в две недели, всегда с горящими глазами, нахватавшийся таких историй сверхскоростного обогащения, что захватывало дух.

Для него было большим откровением, что вся жизнь в оплоте капитализма была посвящена лишь накоплению богатства и его распределению между членами общества. Этому было подчинено все: средства массовой информации, литература, искусство, сотни доморощенных религиозных организаций, восхваляемая отовсюду благотворительность, некоммерческие фонды – все служили только золотому тельцу. И оценка их работы сводилась лишь к определению их экономической эффективности: есть доход – ты на коне, уважаемый член общества. Нет дохода – и ты никчемный бездельник, чем бы ты не занимался. Комсомольская закалка и окружающая действительность создавали непреходящий когнитивный диссонанс в душе Майцева, требовавший немедленного выхода.

– На прошлой неделе разбирали кейсы с историями Кока-Колы, – рассказывал он. – Представляешь, что произошло на Филлипинах лет десять назад?

– Откуда, Захар? Ты же у нас гуру от бизнеса, не я.

– Они проводили лотерею. Ну эта, обычная их фишка – «посмотри номер под крышечкой и выиграй сто баксов!» Вот и на Филиппинах замутили они подобную вещь. Все прошло как по нотам – увеличение продаж на пятнадцать процентов, выплата выигрышей в размере одного процента от увеличившихся продаж – сплошная прибыль. И если бы дело было в Германии – все бы так и шло, как раньше: лотерея «под крышкой» раз в полгода, спровоцированный рост доходов, все рады. Но дело было на Филиппинах. А там народ бедный, практически нищий. И очень желающий разбогатеть. Даже сильнее, чем американцы. Так вот, когда провели вторую лотерею, с выигравшими крышечками приперлось гораздо больше народу, чем рассчитывали в отделе маркетинга Кока-Колы. Больше, чем было напечатано «счастливых крышек». И знаешь почему?

– Подделали номера?

– Нет, – ухмыльнулся Захар. – Номера были самые что ни на есть натуральные! Как я уже говорил, Филиппины нищая страна. Тысячи жителей, выпив колу с невыигрышными номерами, не выбросили крышки. Они сохранили крышечки от предыдущего розыгрыша! Полгода хранили эти жестянки – до следующего «тиража». А в правилах нигде не указано, какого выпуска должны быть крышки, главное, чтобы совпал номер. Пришлось Кока-Коле выплачивать все эти джек-поты.

И я задумался о том, что неважно, что имеют в виду составители правил, важно, как эти условия донесены до общественности.

Здесь еще считали инвестиционную привлекательность компании как отношение дивидендных выплат к цене за акцию, и если бумага окупалась меньше, чем за шесть-семь лет, такое вложение считалось подходящим. Но я-то знал, что мир уже стоит на пороге новой эры – когда доходность не имеет никакого значения, а привлекательность актива формируется только постоянным на него спросом. Apple и Google, в конце концов, и вовсе не платили никаких дивидендов своим акционерам по пятнадцать лет, и были при этом так привлекательны, что их бумаги расходились как горячие пирожки. А потом, когда Apple все-таки решилась на выплату, то срок окупаемости акций в расчете на предложенные дивиденды составил на тот момент что-то около двухсот лет. Но это, конечно не предел. Были и такие компании, у которых этот показатель приближался к двум тысячам лет и при этом их акции дорожали и дорожали – словно инвесторы решили жить вечно. Поэтому мне было ясно, что со старыми мерками, с тем инструментарием, что достался нам от прежних трейдеров, делать на рынке нечего – нужны новые решения.

Чарли, между тем, нашел нам небольшую команду программистов, пытавшихся создать какую-то детскую электронную игру. Их отрекомендовал какой-то его знакомый банковский клерк, знавший их по работе над системой электронных переводов. Только сейчас парни отделились от своей прежней компании и решили заняться собственным делом.

Мы встретились с ними в Луисвилле в начале июля.

– Там будет у каждого игрока своя небольшая корпорация, нужно будет строить всякие заводы и фабрики, нанимать вооруженных наемников и биться за ресурсы. Еще я хочу туда вставить возможность игры на электронной бирже, чтобы торговать своими акциями и скупать конкурентов. А еще можно будет грабить чужие караваны! – вещал нам о своей задумке их лидер, Эндрю Бойд.

Был он высок, худ, но при этом имел круглое брюшко. У меня всегда вызывали удивление подобные люди – как можно ухитриться иметь пузо при цыплячьей шее и девичьих руках? Но мистер Бойд умел. Столь же тощие ноги в коротких джинсах придавали всей его фигуре вид мультяшного персонажа Гуффи. Еще он носил тонкие и редкие, не очень ухоженные, усы над толстыми губами. В остальном это был типичный молодой американец, увлеченный своей работой.

Еще три волосатых парня, двое из которых были в очках, сидели за нашим столиком и согласно кивали, уничтожая пиво и пиццу, заказанные Расселом.

– Сколько копий своей игры вы рассчитываете продать? – Чарли всегда был конкретен, когда речь заходила о вложения. – И есть ли у вас договор с издательством?

– Нет, нам пока нечего предложить издательству, мы едва закончили писать движок игры, – говорил Эндрю. – Сейчас будем создавать арт-концепцию, у Джимми вон есть на примете хороший художник. Потом – в издательство. Работы еще много, на полгода, может быть, на год. Надеемся тысяч двести продать. По пять долларов.

– Парни, – Чарли, как мы и договорились с ним заранее, пер напролом, – давайте не будем заниматься ерундой. У меня есть к вам дельное предложение. Вы пишите мне, – он оглянулся на меня и поправился, – пишите нам программу, возможно не одну, и получаете за это хорошие деньги. По полторы тысяче на брата в месяц? Как вам такое предложение?

Волосатые очкарики радостно заугукали и заблестели линзами, а вот Эндрю предложение пришлось не по вкусу.

– Чарли, мы взяли кредит в банке под этот проект, мы не можем просто так его бросить. Да и вообще – хотелось создать что-то свое.

– А вы и создадите, – пообещал я. – Назовем нашу программу вашим именем и не знаю насчет двухсот тысяч по пять баксов, но за тысячу по три тысячи за каждую копию – готов обещать прямо сейчас. И безо всяких издателей – все поступления на ваш банковский счет.

Эндрю скептически на меня посмотрел и, скривив свои губищи, саркастически заметил:

– И что за хреновину мы станем лепить? За что кто-то заплатит такие деньги? Разве что за программу управлением движения над аэропортом имени Кеннеди? Такие вещи на коленке не пишутся. Да и с сертификацией будут такие проблемы, что за пять лет не решишь. Не, не наш это уровень.

И его волосатые помощники снова изобразили стаю сов.

– Пишите не на коленке. – Великодушно разрешил Чарли. – То, что ты описал для аэропорта, стоит сотни тысяч, я наводил справки. Мы вам гарантируем по полторы штуки в месяц на брата и, когда все будет написано, клиентуру на тысячу копий по три тысячи долларов за каждую. А потом хоть игрушки лепите, хоть на голове стойте.

– Да понял я, – Эндрю нахмурился и растер набежавшую на стол лужицу от холодной кружки с пивом. – Когда нужно ответить?

– Мы с Сарджем пойдем перекурим, а вы с парнями посовещайтесь, пяти минут вам должно хватить. Или мы поищем еще кого-то.

Он покурил, и я составил ему компанию, постояв рядом, а, когда мы вернулись, Эндрю сказал:

– Если ничего криминального не будет, то мы с парнями согласны. А если что-то незаконное, то тогда нам нужно по три тысячи долларов в месяц на человека.

– Все чисто, как в лазарете, – успокоил я Бойда.

– Хорошо, тогда по рукам. Когда приступать?

В тот день я вернулся к Сэму и объявил ему, что уезжаю на некоторое время, а ему стоит поискать себе работников на наше с Захаром место. После обильного возлияния состоялись проводы и благословление на «всяческие успехи». Я пообещал иногда навещать старого Сэмюэля Батта.

У парней была небольшая «мастерская» в пустующем гараже дяди Бойда, где вся их компания пыталась ваять свой «прорыв в индустрии развлечений» – полуэкономическую стратегию, в которой «можно грабить караваны».

На следующее утро после памятной встречи в пиццерии, стоя посреди мастерской я принялся вещать своим программистам о том, чего от них ожидаю. И хотя мне казалось, что задача выглядит просто, на самом деле пришлось приложить массу старания и усилий просто для того, чтобы они поняли, о чем идет речь. Потом двое из них пошли на те же курсы, что окончили полгода назад мы с Захаром.

Пока наши программисты занимались самообразованием, Чарли зарегистрировал нашу первую компанию – «Первую торговую компанию Смита», а я снял небольшой офис. На этот раз самый натуральный, со столами, телефонами, чайниками, шредером и копиром. На пять рабочих мест.

В офис быстрые ребята из информационного агентства Innovative Market Systems (которая через год станет знаменитой Bloomberg L.P.) протянули провод от двухметровой антенны-тарелки на крыше здания, и мы стали получать самые свежие новости с рынков – в виде новостной ленты и торговой информации. Я ужаснулся, когда узнал цену содержания этой информационной диковины, но она оказалась настолько удобной, что отказываться от нее мы не стали.

Захар почти не принимал участия во всех наших организационных махинациях, ограничившись ролью стороннего наблюдателя – он был сильно занят в своей Школе бизнеса, да и я считал, что то, чем он там занимается, не менее важно, чем то, что делаем мы с Чарли.

Насколько я помнил, восемьдесят пятый и восемьдесят шестой годы считались очень удачными для всех рынков и если не принимать во внимание тот самый лопнувший «долларовый пузырь», то никаких неожиданностей рынки в эти годы не принесли. Это было такое время, которого втайне ждет каждый инвестор – практически беспроигрышное вложение денег в любую отрасль. Где-то чуть больше, где-то чуть меньше, но для портфельного инвестора, каким собирались стать мы, разницы практически не было – средняя доходность по рынку в районе двадцати пяти процентов при минимальном риске – о чем еще мечтать человеку? Разве только о том, как уберечь свой распухший капитал от неизбежных биржевых крахов? Но и это знание у нас было.

Лезть со своими жалкими шестью миллионами в игры прожженных дельцов с Уолл-стрит нам было рановато, и поэтому все наши вложения ограничивались небольшими спекуляциями.

К октябрю восемьдесят пятого у нас появилась первая версия нашего робота.

Он уже умел сканировать графики котировок акций разных компаний, искать среди них самые перспективные, строить прогнозы в зависимости от того, какую модель поведения ему задавал оператор – агрессивную или осторожную. Ребята Бойда всерьез увлеклись задачей и то, что они нам сваяли, выглядело очень внушительно.

На тестовом запуске программы, названной без излишнего мудрствования «Первый робот Бойда», присутствовали мы с Захаром, Чарли и сам Бойд со своим «оруженосцем» Джимми, отвечавшим в проекте за графическую реализацию. Если не считать нескольких досадных зависаний, то шустрил робот Бойда на твердую «четверку» – за неделю работы он выдал две сотни прогнозов для разных акций. Сбылись с допустимой точностью сто сорок три. И это был очень хороший результат. Еще в пятнадцати было верно угадано направление движения, и только в четверти сделок мог появиться убыток.

Впечатленные достижениями своего детища, Бойд с Джимми ушли в гараж-«мастерскую» исправлять найденные в ходе тестирования ошибки, а Захар и Чарли насели на меня с требованием немедленно начать торговлю на биржах всего мира.

В тот раз мне еле удалось отбиться и уговорить их немного повременить.

Коммерческий запуск нашей программы состоялся еще через две недели.

Чарли принял на работу трех девиц – Эми, Линду и Марию, симпатичных, исполнительных и в меру глупых, чтобы не возникло в их прелестных головках желание воспользоваться результатами тех прогнозов, что каждый день мелькали перед их напудренными носами. В их обязанности входил ежедневный обзвон наших виртуальных офисов и передача распоряжений, которые формировали мы с Расселом с помощью нашего робота и моего дара.

К концу восемьдесят пятого года средняя доходность по нашим сделкам превысила отметку в сорок процентов. Кроме того, Чарли нашел где-то пару представительного вида агентов, занявшихся продажей нашей программы (в немножко обрезанном варианте). Пользуясь своими старыми связями, предприимчивые дядьки наладили продажу детища лаборатории Бойда. В первый же месяц они сбыли около пятидесяти экземпляров, вызвав у Эндрю несказанное удивление.

Дела шли, счета понемногу прибавляли в весе, но необходим был прорыв – нужно было заработать много и быстро, потому что время стремительно уходило, мы все глубже увязали в рутине, и иногда казалось, что это уже навсегда.

Чарли несколько раз предлагал помимо акций и валюты заняться опционами, фьючерсами и прочими производными инструментами, сулящими баснословные прибыли, но я еще боялся и чувствовал себя неуверенно – помнил установку Павлова о примате безопасности над прибыльностью.