Здесь все изменилось! Нет больше высоких зеленых холмов — вокруг простирается громадная пустошь, равнина, края которой не видно! Я оглядываюсь — за спиной никаких ворот! Можно брести в любую сторону, на мой взгляд, они все равнозначны, но Туату целеустремленно направляется вперед и чуть вправо.

Я следую за ней, а придурковатый Иштван, восторгаясь и подпрыгивая, начинает вертеться справа налево на одном месте и, кажется, до него только теперь начинает доходить, во что он вляпался!

Под ногами какая-то непонятная земля: почти розовая, она не пылит, упруго отталкивает ноги — будто идешь по густому травяному ковру. Но никакой травы нет, нет ни листка, ни травинки. Только какая-то мелкая крошка вроде хлебной, но прочная, шуршит под сапогами.

Я на ходу зачерпываю ее ладонью и пропускаю сквозь растопыренные пальцы. Она не оставляет на влажной коже грязи, бесшумно осыпается на землю, как песок. Однако на песок она вообще не похожа. Она напоминает мне древесную кору, кем-то измельченную, и необъяснимым образом обработанную, ставшую похожей на мелкие пенные хлопья.

Воздух влажноватый, слегка пахнет грозой. Тепло, даже жарко; в небе, если это небо, нет ни светила, ни облаков, ни птиц — ничего. Если здесь повсюду так скучно, не хотел бы я остаться в этих местах надолго. Трудно существовать там, где ничего не меняется.

— Хине! — остроухая умчалась далеко вперед, а я боюсь потеряться, да и глупый Иштван застрял позади меня в полусотне шагов, словно прикованный к одному месту. — Иштван! Хватит пастью мух ловить, догоняй!

Окрик подбрасывает мальчишку вверх, он начинает крутиться слева направо, беспомощно озираясь, замечает меня, бежит, высоко задирая коленки и размахивая руками. Со «стрел» на розовую почву осыпаются кое-как прикрученные перья, но ему на такие мелочи обращать внимания некогда.

— Где госпожа алфур? — подбегая, орет Иштван.

Его глаза выпучены, видна испарина на прыщавом лбу, волосы стоят дыбом, но дышит он при этом на удивление ровно.

Я показываю пальцем за спину и пристраиваюсь в затылок проносящемуся мимо подельнику.

Сида не останавливается ни на мгновение, только чуть замедляет свой легкий шаг.

— Госпожа, где мы? — вопит Иштван.

— Тебя предупреждали, — бросает через плечо остроухая, оглядываясь лишь на краткий миг.

И я успеваю заметить произошедшие с ней изменения — волосы стали седыми, а на хламиде появился мерцающий узор.

— Я тоже хотел бы знать, — присоединяюсь к испуганному приятелю. — В прошлый раз все было не так.

— Это изнанка Хэль, — непонятно объясняет Хине-Тепу. — Нужно спешить, пока она не начала выворачиваться обратно. Не успеем — останемся здесь надолго.

В ее голосе нет страха, она просто объясняет очевидное. Наверное, если бы я мог жить вечно, как кровососы, для меня время тоже потеряло бы смысл и вчера слилось бы с послезавтра. Но такого дара у меня пока нет и оставаться здесь сколько-нибудь дольше необходимого мне совсем не хочется. Изнанка Хэль? Будь прокляты все эти Туату, если я понял хоть что-то! Конечно, они и без меня тысячи раз прокляты, но и мне нужно отметиться.

— Уже скоро, если мы не остановимся, — утешает нас Сида.

Иштвана буквально трясет. Я видел такое с нашими сельскими девчонками — если их как следует напугать, они начинают колотиться в припадке, стучать зубами и реветь. Да что девчонки! Я и сам совсем недавно так же себя вел — после того, как побывал в башне Клиодны. Неужели я выглядел столь же жалко? Мне становится стыдно за Иштвана, а пуще того — за себя. Кто-то должен оставаться храбрым, когда остальные наложили в штаны. Туату не в счет — ей вообще неведом страх, кажется. Да и опасаться нечего, потому что она знает, что такое Хэль. Или что такое. Когда что-то знаешь, страх уходит.

От постоянного бега сбивается дыхание, рядом пыхтит Иштван и совсем не слыхать сопения кровососки. Я ведь даже не поинтересовался — дышит ли она вообще? И нужно ли ей дышать? Может, она и под водой жить может? Затащит нас в какое-нибудь болото, да и сдохнем, как жалкие жабы. Обидно будет — столько прошли.

— Здесь! — Хине-Тепу останавливается, оглядывается. — Вот!

В полусотне шагов чуть правее вижу в земле здоровенную дыру.

— Нам — туда, — показывает Сида своей снова шестипалой рукой.

— В дыру? — Иштван готов разрыдаться.

— Это пуп Хэль, — объясняет остроухая. — Через него она выворачивается. Если здесь задержаться, то…

Она не успевает ничего добавить, потому что мы замираем на краю этого «пупа».

Дырища приличная — от края до края четыре моих роста. Круглая, видно, как трепещут края. Внутри какая-то клубящаяся чернота, словно густой дым, не различить ничего. Дым странный — он как будто покрыт какой-то пленкой, не дающей ему подняться выше над дырой. При сжатиях и раздвижении края по всей поверхности дыма пробегает едва заметная зыбь. Жутковатое местечко.

— Слушайте оба внимательно, — требовательно говорит Хине-Тепу. — Это очень необычное место. Здесь меняет знак вектор гравитации…

— Что меняется? — спрашиваем хором, потому что слова нам непонятны.

В нашей деревне одного пьяницу звали Виктором, но причем он здесь?

— Вектор гравитации, — кровососка издает такой звук, будто тяжело вздыхает. — Сила тяжести?

— Чего сила? — такое объяснение нам понятно не больше первого.

На этот раз оба слова знакомы, но сочетание их вместе кажется невозможным. Как «шерстистость молока» или «сухота камня».

Хине-Тепу поднимает голову к небу и какое-то время молчит.

— Что за тупни? — слышится мне, но я не уверен, что она так сказала.

— Представь себе, что там, — она показывает пальцем в дымные клубы, — очень пышная перина, в которую можно провалиться. Будет мягко и не больно. Падаете на поверхность плашмя, но так, словно желаете наступить ногой на край отверстия, только с другой его стороны. Понимаете?

Я на всякий случай киваю и краем глаза замечаю, что Иштван повторяет мой жест.

— Если вы сделаете что-то неправильно, замешкаетесь или шагнете слишком далеко от края — вас раздавит в лепешку, — добавляет Сида. — Смотрите, как пойду я и постарайтесь выполнить переход так же. С той стороны я буду вас подхватывать, но сильно на это не надейтесь — там крутой склон, по которому очень просто скатиться обратно. А это — смерть. Обратный переход не работает. Когда я окажусь там, я не смогу вам помочь оттуда даже советом. Никогда. И вы останетесь здесь. Навечно. До самой смерти. Сначала вы будете крепиться и искать выход. Потом на вас навалится безразличие, потом вы начнете сходить с ума и кончится все тем, что один съест другого. А затем умрет сам от голода и жажды или бросится в пуп Хэль. Готовы?

— М-может, нам лучше вернуться? — стучит зубами Иштван.

— Не лучше, человек. Нам нужно туда, — Сида тычит пальцем в дым. — Делай, как я учила.

Она складывает руки на груди, становится на самый край пульсирующего «пупа», и начинает клониться вперед. Действие происходит сначала медленно, потом убыстряется и Туату плашмя шлепается в дыру у самого края. В последний момент я замечаю, как она делает движение левой ногой вперед, как будто собирается спуститься по ступенькам.

Мы остаемся вдвоем. Два испуганных мальчишки. Но если Иштван не скрывает своего страха, то я пытаюсь храбриться — ведь я же бывалый малый. Я и не такое видел!

— Заметил? — спрашиваю подельника.

— Что?

— Как в дым вошла Туату?

— Госпожа алфур?

— Да! Так видел?

— Нет, — трясет головой Иштван. — Все произошло так быстро! И в какой дым? Там золотая вода. Разве нет?

Видит он что ли по-другому? Да и бесы с ним — вода, так вода!

— Давай ты сначала, — говорю, стараясь быть очень убедительным. — Если один здесь останешься — точно какую-нибудь глупость сотворишь. Так что, ты пойдешь первым.

Ему мое предложение не очень-то нравится и видно, что будь его воля, он держался бы от этого перехода как можно дальше, но выбора у него нет — оставаться здесь одному равносильно самоубийству. И отнюдь не безболезненному.

Он так сильно сжимает лук и стрелы, что кожа на пальцах становится молочно белой. Ему страшно. Бесы! А мне-то как страшно — остаться здесь в одиночестве. Но не будь его, я бы уже стоял здесь один на один с этой проклятущей дырой!

— Ну, я пошел? — всхлипывает Иштван.

Я беззвучно киваю и, спохватившись, когда он уже встал на край, начинаю тараторить:

— Видел, ты видел, как она в последний момент шагнула вперед? Как будто там, за поверхностью золотой воды, — а сам кошусь на черный дым, — какая-то лестница? Видел?

— Нет, — качает он головой. — Я испугался и зажмурился.

Святые Духи! Ведь знал же, что он дурак! Зачем с собой потащил?

И я принимаюсь терпеливо объяснять, как, по моему мнению, следует проходить сквозь «пуп» Хэль.

Рисую картинку пальцем в крошке:

— Вот спускается лестница, но она с той стороны, вот уровень золотой воды, вот мы стоим с другой стороны, под уровнем, под лестницей, но головой вниз, а когда падаем вперед, нам нужно наступить ногой на лестницу с той стороны! И тогда ты как будто оказываешься на лестнице, которая поднимается вверх! А если упасть подальше, то ногой не достанешь до ступеньки и тогда — конец! Понимаешь?

Он кивает, но подавленно сглатывает слюну, в глазах страх, и «стрелы» в руке сломаны.

А я соображаю, что еще лучше объяснить не смогу — проще сделать.

— У тебя все получится, Иштван! Вспомни, как ловко ты тех двух разбойников завалил? Так ловко даже я бы не смог.

Странно, утешаю его, а самому спокойнее становится. Но до равновесия далеко.

— Давай, дружище, пора уже. Хине-Тепу там заждалась.

Он стоит у мерцающей поверхности.

— Не закрывай глаза, — советую последнее. — Как бы ни было страшно — не закрывай глаза!

Я хочу отдать ему команду на переход, но с ужасом наблюдаю, как он все делает сам — ровной доской шлепается в свою «золотистую воду», но в последний миг успевает сделать тот самый, еле заметный шаг!

Я гляжу ему вслед и думаю, что если бы нам был виден оборотный конец перехода, было бы невероятно сложно совершить его, падая в пустоту.

Считаю до десяти — чтобы успокоить себя, становлюсь туда же, где только что трясся Иштван. Жив ли он еще? И куда я иду? Не окажется ли там еще хуже, чем здесь?

Оглядываюсь в последний раз. Как будто прощаюсь. Где-то далеко, у самого горизонта, мне чудятся небольшие изменения — вроде как туча висит над краем безжизненной пустоши. Она повсюду вокруг — со всех сторон сразу. И мне совсем не хочется знать, что это за туча.

— Прощай, изнанка Хэль, — произношу шепотом. — Надеюсь, больше не встретимся.

И клонюсь вперед.

Сердце грохочет в груди, норовя выпрыгнуть наружу, мне хочется заорать что-то бесконечно важное, но на ум ничего кроме «мама» не приходит. И я молчу. Черный дым приближается, тело отчаянно сопротивляется падению, хочется выставить руки вперед, зажмуриться. Я едва не забываю шагнуть!

Что-то толкает меня в спину, я погружаюсь в мягкие дымчатые волны, преодолеваю их за краткое мгновение, и сразу в глаза бьет свет яркого солнца! Я даже не успеваю удивиться, как две пары рук ловко подхватывают меня и ставят в устойчивое положение.

Под ногами склон, уходящий вверх. Я поднимаю голову и понимаю, что мы втроем сейчас оказались в самом глубоком месте ямы, которую я видел на древнем кладбище Туату. Высоко над нами нависает тот самый камень, с которого я снял Эоль-Сег. Мне видна только одна его сторона, выступающая из стены ямы, но я знаю, что это он и ничто другое!

Все произошло быстро, но почему-то в моих воспоминаниях вдруг появились какие-то странные картинки: люди, которых я никогда не знал, существа, которым не должно быть места в человеческих мирах, неведомые знаки, начертанные огнем на облаках — много всего непонятного.

Смотрю назад — та же дыра, только нет в ней ни дыма, ни золотой воды — только лишь ночное небо со звездами и больше ничего.

— Прошли, — сообщает мне очевидное Иштван. — Ты оттуда как выскочил! Неожиданно! Я уже думал, что тебя вверх понесет, едва успел руку протянуть! Видел бы меня сейчас папаша!

— Нам наверх, — добавляет к его восторженной болтовне Хине-Тепу и начинает восхождение.

С нее упал капюшон, по плечам рассыпаны черные волосы.

— Не отставай, Иштван, — обрываю радость спутника. — Я не хочу здесь ночевать. И, поверь мне, место здесь не очень хорошее. Я здесь бывал. Почти здесь.

Смотрю на свои пальцы. Они уже начали заживать, видна светлая, новая кожа под ломающейся кровяной коркой.

— Давай поспешим, дружище?

Он радостно кивает и устремляется за Туату.

Мы выбираемся на поверхность спустя добрый час. Вокруг все те же зеленые холмы и холмики. И белые громадные каменные звери сидят на своих местах. Хоть что-то знакомое.

В странном мире живут Туату. Если им приходится бывать в местах вроде этого кладбища или того хуже — в изнанке Хэль, не вспоминая уже о ее же «пупе» — чем бы он ни был.

— Это твоя земля, да? — восхищенно цокает языком Иштван. — Красиво.

Видел бы он, как ползаю я по этому зеленому ковру и реву раненным ослом! Морщусь недовольно и киваю на Туату:

— Нет, приятель, это ее земля. Посиди здесь пару часов, услышь эту бесову Хэль, и станешь смотреть на красоту иначе, — отвечаю, а сам разглядываю свои несчастные руки и не верю глазам — на них нет никакого следа полученных ран! Ногти ровные, розовые, кожа гладкая: — Хине, что с моими руками?

— Ты был с той стороны Хэль. Чего еще ты ожидал?

Если она полагает, что я что-то должен сообразить, то промахнулась.

И у Иштвана на лбу ни одного прыща.

— Хине, а если бы я умирал на той стороне, что стало бы со мной после перехода?

Остроухая нетерпеливо притопывает ногой:

— Нам пора уходить, человек Одон.

— Ты не знаешь?

— Знаю. Выздоровление. А сейчас — идем!

Иштван все еще восхищенно вертит башкой по сторонам, что-то бормочет, я не прислушиваюсь, потому что и в самом деле пора бежать.

— Эй, приятель, — дергаю его за рукав, — ты пойдешь за Хине-Тепу, а я буду последним.

Мы выстраиваемся друг за другом короткой вереницей и Туату ведет нас к воротам. Мы идем очень быстрым шагом, еще не бежим, но и прогулкой такой способ передвижения не назвать.

Здесь ничего не изменилось, все та же тишина и умиротворенность. Хотел бы я оказаться в подобном после смерти, а не в желудке какого-нибудь мертвяка Анку.

— Ты это видишь? — вдруг вскрикивает Иштван, когда мы оказываемся на более менее ровном месте.

Я слежу за его взглядом, но догадываюсь раньше: те безупречно-стройные стеклянные полуразрушенные башни, воткнутые в самое небо за оградой кладбища, что поразили мое воображение буквально вчера, они и теперь выглядят куда как более волшебными, чем любой «пуп Хэль».

— Да, дружище, я это видел, — и у меня не получается скрыть свой восторг, который Иштван понимает по-своему. — Это Фалиас, город Туату. Высокие, правда?

— Это — твоя земля? — опять повторяет он, и я слышу неподдельный трепет перед величием зрелища.

Такими голосами наши священники рассказывают мирянам о деяниях Святых Духов. А особо блаженные и верующие — даже о незначительной ерунде.

— Нет, дружище, — мне уже становится забавно, — и это тоже ее земля.

Я сам думаю: ты будешь смеяться, Иштван, но то, что мы с тобой называем «моя земля» — это все земля Туату, а мы только гости. Временные постояльцы. А мои земляки — еще и еда.

Но говорить такие слова не спешу. И замечаю, что возвращаемся мы не той дорогой, которой шли к алтарю.

— Хине! Куда ты нас ведешь?

Она останавливается и очарованный башнями Иштван натыкается на остроухую. И сразу падает на колени:

— Прости меня, высокая госпожа! — он хочет казаться почтительным и заслужить ее расположение, но с таким же успехом он мог бы исполнять свои коленца перед статуей какого-нибудь короля или святого.

Сида не снисходит до ответа: даже я для нее не особо значителен, а уж статус Иштвана неумолимо стремится к тем же высотам, где для нас с ним располагаются тараканы и муравьи.

— Нам нельзя выходить в том же месте, человек Одон. Там сейчас столько Анку, что они друг у друга на плечах стоят.

В ее голосе нет беспокойства. Но она права. Глупо надеяться на то, что нам дадут выйти после того побоища, что мы устроили при проникновении на кладбище. А ведь я даже не успел об этом поразмыслить.

— И куда ты нас ведешь?

— Туда, — она показывает рукой направление и поворачивается продолжить путь, будто считает, что все объяснила.

Но мне этого мало и я устал от сюрпризов. Приключения хороши в меру, а сейчас я очень рассчитываю быстренько добраться до таверны Тима Кожаные Щеки, погладить шею Фее, хорошенько пообедать и наконец-то выспаться.

И так же хорошо я понимаю, что требовать ответа у кровососки бесполезно. Он ничего не объяснит и окончательно меня запутает.

Как хорошо быть Иштваном — слепо верящим своей «высокой госпоже», подчиняющимся любому ее слову и приказу так, будто он отдан самим Святым Духом.

Какое-то время я рассуждаю сам с собой о том, согласился ли бы я променять свое полузнание на его невежество? И не прихожу ни к какому выводу.

А Хине-Тепу останавливается перед маленькой калиткой в заборе. Я бы и не увидел этот хитро спрятанный ход, окажись здесь один. Она увита диким вьюнком, наполовину скрыта разросшимися лопухами. Нужно знать, что ищешь, чтобы ее найти. Мне все больше кажется, что Туату частенько бывают в этих местах. Впрочем, мое «частенько» и их «очень часто» могут сильно отличаться. Для тех, кто живет вечно, раз в сто лет — уже очень часто.

— Мы пойдем в этот город?! — Иштван едва не визжит от восторга!

— Наверное, мне все-таки понадобится молчаливый Анку, — задумчиво роняет остроухая, даже не оборачиваясь взглянуть на беднягу, но я понимаю, что она имеет в виду.

— Там посмотрим, — не позволяю ей замечтаться настолько, чтобы она задумалась о практическом воплощении своих размышлений. Хотя мне тоже очень хочется заткнуть болтливого приятеля. — Что там, впереди? Не опасно?

— Там посмотрим, — отвечает мне в тон Хине-Тепу.

Она тянет на себя скрипучую калитку, вырывая из земли лопухи, я заглядываю за плечо Иштвана. Он и сам тянет шею, стараясь разглядеть побольше деталей с той стороны. Но там непроглядная темень.

Хине-Тепу склоняет голову и скользит в открывшийся проем, я пихаю в спину Иштвана — чтобы не медлил и он делает шаг следом за ней. Я оглядываюсь, собираясь быстро проститься с древним кладбищем, но вместо зеленых холмов вижу поросший осокой овраг. Это подгоняет меня получше самой Хэль, я прыгаю вперед и буквально падаю на руки Иштвану.

Чья-то рука притворяет раскрытую дверцу и все погружается во тьму.

Здесь сыро, воняет издохшей крысой или мышью — что еще может жить в таком зловещем месте? Воздух не шелохнется, он застоявшийся, смрадный. Я не удивлюсь, если мы забрались в какую-нибудь старую тюрьму, из которой нет выхода.

Сколько-то времени я пытаюсь привыкнуть к темноте, разглядеть хоть что-то, но ничего не выходит. Расставляю руки пошире, стараюсь нащупать стены, и натыкаюсь на Иштвана. Кажется, что он всюду. Справа все же нащупываю камень. Вокруг него такие же: поросшие чем-то мягким и ворсистым, легко осыпающимся под движущейся ладонью, мокрые — такие же камни в нашем заброшенном деревенском колодце у самого дна. Но там хоть небо видно. Здесь же — ничего. Я словно ослеп и на какой-то краткий миг мне кажется, что все кончено, что я здесь навечно, что больше никого рядом нет. И сразу сверху начинает давить невидимый свод потолка, я шарахаюсь назад — к калитке, но вместо нее — та же каменная стена и сверху течет тонкая струйка воды. Я начинаю дышать, раскрыв рот так широко, как это только возможно, но и это не помогает — сердце громко бухает в груди, ноги независимо от моего желания подгибаются, а в руках образуется страшная слабость. Я хочу что-нибудь крикнуть, но с одеревеневшего языка срывается только невнятный стон.

— Эй, люди, вы собираетесь там остаться? — издалека доносится голос остроухой.

Он сопровождается звонким эхо.

— Я ничего не вижу, высокая госпожа, — жалобно отзывается наш компаньон. — Мне бы хоть самую чуточку огонька?

Кровососка что-то шипит в ответ — не разобрать, но очень скоро к нам подлетает яркий светляк. Натуральный жучок, я даже вижу тонкие мелькающие крылышки. Может быть, он самую малость крупнее лесных своих собратьев. Он зависает над нашими головами и его света едва хватает, чтобы увидеть происходящее перед носом, но и этого нам достаточно — можно топать вперед, не боясь разбить лоб или сломать ребра о неожиданное препятствие.

Иштван оглядывается и глаза его уже, наверное, сравнялись размерами с зенками кровососки — они выпучены как у вареного рака. Как бы не вывалились наружу. В мертвенном свете от жука его лицо выглядит посмертной маской — бледное с зеленцой, лишенное любых признаков жизни. Кажется, ему еще страшнее, чем мне. Но увидев меня, он вообще открывает свой малозубый рот и едва не роняет челюсть на землю. Должно быть, я выгляжу хуже, чем себе представлял.

Иштван икает. Мне тоже несладко.

— Вы идете? — нетерпеливо осведомляется издалека остроухая.

И словно услышав долгожданную команду, мы срываемся с места, едва не обгоняя светляка, мчимся к единственному спасению к ужасной Туату. Впрочем, для Иштвана она пока еще сиятельная госпожа алфур.

Она ушла вперед далеко — мы успеваем миновать три поворота, прежде чем натыкаемся на нее. И мой подельник сразу выпаливает:

— Госпожа! Почему ты не светишься? Ведь алфур всегда светятся в темноте!

— Забыла, — отвечает Сида и скользит вперед, вдоль выложенной огромными валунами стены. Она и в самом деле начинает немножко светиться, постепенно подавляя сияние светляка.

— Где мы, Хине? — мой язык наконец-то становится настолько гибким, что можно что-то сказать.

— Подземелье фоморов, — непонятно объясняет Туату.

— Кого? — вклинивается вездесущий Иштван. Его страхи пропали и он готов снова чесать языком обо всем подряд.

— Тех, кто пришел в этот мир перед вами, но после нас.

— И куда же они делись?

— Меня тогда еще не было, — шепчет Хине-Тепу. — Об этом нельзя говорить, чтобы не вызвать Зло. Так мне рассказывали.

Я чешу себе затылок, для меня это странно: о каких-то неведомых фоморах говорить можно, а о том, куда они исчезли — нельзя? Что за нелепица? Я не понимаю.

— Кто такие эти твои фоморы?

— Наши вечные враги. Они сразу появились не с миром. И была долгая война между нашими народами. Они победили, — в голосе Хине-Тепу не слышалось ни печали, ни сожалений. — Нас осталось очень мало, мы были вынуждены скрыться в Сидах и долгие тысячи лет прятаться от своих врагов. А когда посмели выбраться наружу — фоморов уже и след простыл. А потом появились вы. Но это я уже и сама помню.

Сама помню? Если верить нашим священникам, то со времени появления человека под Солнцем прошло почти пять тысяч лет! И она это помнит?

— Они так сильны, что смогли одолеть твой светлый народ, высокая Госпожа? — удивляется Иштван.

— Легко победить доверившегося, — вздыхает Туату. — Но фоморы действительно почти равны нам. Они были многочисленны, воинственны, бесстрашны. Их старшие жрецы владели магией. Примитивной и злой, но от этого еще более действенной. Они тоже могли перемещаться между мирами и часто существовали сразу в двух. И главное — в их крови содержался запретный металл. Они не могли стать Анку. И мы не могли принять их службу после их смерти.

Серебро в крови! Вот это — очень удачное решение. Как бы и мне что-то подобное с собой сотворить, чтобы мерзкие кровососы Анку при одном моем запахе в страхе разбегались? Мне очень интересно услышать старые легенды Туату — особенно про существ, которые смогли их одолеть, но Иштван лезет со своими глупостями:

— Жалко, что меня там не было с моим луком! — Он трясет своей палкой. — Я бы их всех перестрелял!

— Заткнись, а?! — меня бесит его тупоумие и бахвальство. — Хине, вы долго с ними воевали?

Мы идем по подземелью фоморов, поднимаясь и опускаясь по неудобным лестницам, каждая ступень которых вдвое выше обычных. Местами коридор расширяется, иногда становится очень узким — мы едва протискиваемся — и я никак не могу оценить габариты его строителей. Стены сложены из очень разных камней — иногда из мелкой крошки, но чаще из здоровенных булыжников со стесанной гранью. И, кажется, в них совсем нет привычного мне раствора, они словно держатся на чем-то невидимом.

И холодно! Так холодно, что зубы клацают, а руки сотрясает дрожь. При этом я понимаю, что это что-то внутри меня, ведь прикасаясь к камням, я не чувствую холода. Со мною иногда такое случалось и раньше, когда не удавалось выспаться — беспричинное замерзание. Но здесь не короткий сон виновен в моих ощущениях.

Место удивительное — сразу видно, что здесь редко кто-то бывает, но в то же время на стенах нет обычной для таких мест паутины, нигде не заметны скопления всепроникающей пыли. Будто каждый, кто проходит этой дорогой, считает своим первейшим долгом навести здесь уборку!

И пока мы бредем, Хине-Тепу продолжает свой рассказ:

— Тысячу лет. А до того тысячу лет мы жили с ними бок о бок и даже заключали союзы. Они появились неожиданно и в малом количестве. Мы приняли их как младших братьев, но нас предали, и однажды началась война. Они полностью уничтожили Великие Сиды Иаборн, Нивен, истребили множество Туату в других. Тогда и наш Сид ослаб настолько, что уступил место другим, менее известным прежде. Они должны были принять знамя войны, но предпочли постыдный мир. И оказались правы. Нас становилось все меньше, а число фоморов каждый год росло. И хотя они были смертны так же как вы, люди, справиться с ними оказалось очень непросто. И тогда мы ушли, закрыв свои Сиды от этого племени. Дальше ты уже знаешь.

Дух захватывает, когда я представляю себе эти многотысячелетней давности сражения. Когда одни магические существа набрасываются на других. Повсюду царит магия, превращения, буйствуют стихии, звенят мечи и свистят стрелы! Стало быть, не настолько могущественны Туату, если нашелся народ, сумевший их загнать в глубокие подземелья! Найти бы мне хоть одного фомора! Наверное, я чем-то выдаю свое желание, потому что Сида вдруг останавливается, оборачивается и улыбается мне:

— Не обольщайся, — хихикает остроухая. — Если уж фоморы расправились с нами — то людей им хватило бы только на короткое развлечение.

И то верно. С чего я решил, что враг моего врага — мой друг? Экая глупость! И Сида подтверждает мою догадку:

— Фоморы враги всему живому!

— Смотрите, высокая Госпожа! Свет! — вскрикивает Иштван и показывает своей палкой вперед.

И точно — виднеется падающий из-за угла пыльный столбик света.

Приятель делает движение, будто собирается побежать вперед, но Хине-Тепу придерживает его:

— Я не знаю, куда мы пришли. Это может быть очень опасное место. Видишь крысу?

Я присматриваюсь в направлении, куда указывает палец Туату, и замечаю маленькие глаза-бусинки. Крыса сидит сразу за световым столбом. До нее шагов пятнадцать.

— Убей ее, человек Иштван!

— Ты боишься крыс, высокая Госпожа? — удивляется наш балбес.

— Просто убей ее, — настаивает Сида.

— Никогда бы не подумал, — пожимает плечами Иштван, но лук натягивает, вкладывая в тетиву свою сломанную стрелу. — Вот!

Я слышу звук бечевки, ударившей по деревяшке, какую-то возню впереди, шорохи и, наконец, снова говорит Сида:

— Я не боюсь крыс. Твой дар все еще работает. Идем и держи стрелу наготове. Ты, Одон, тоже будь готов к драке.

Я поглаживаю застывшую на поясе Эоль-Сег, но Туату замечает это движение, коротко мотает подбородком и поправляет:

— Возьми в руки тесак.

— Ты боишься фоморов, высокая Госпожа? — Иштвану до всего есть дело. И я уже несколько раз пожалел, что взял его с собой.

— Нет, я же сказала — они ушли тысячи лет назад. Я боюсь другого.

— Кто может напугать бесстрашных волшебников алфур? — хмыкает Иштван.

— Другие Туату, — коротко бросает остроухая. — А сейчас замолчи и пропусти вперед Одона.

Я пробираюсь к Сиде.

— Одон, тебе нужно выйти на свет и посмотреть — что там такое. Поверь мне, там кто-то есть. Я слышала, что некоторые Сиды ходят путями фоморов, отыскивая старые реликвии. То, что осталось от старой войны. Кое у кого это даже превратилось в постоянное занятие. Мне не хотелось бы, чтобы меня увидели. Будь осторожен и при малейшей опасности возвращайся!

— А если там будут Анку? — мне наплевать на неизвестных фоморов, но встречи с Анку в подземелье я не хочу.

— Узнай, сколько их там и возвращайся. Только не выдай себя.

— Хорошо.

Я прижимаю тесак к локтю и осторожно иду вперед.

Кажется, у меня получается быть бесшумным — ничто не шуршит под ногами, ничто не звякает, не скрипит, я даже дышу по-особенному: часто и неглубоко. Наступаю на пятку, потом плавно по внешней стороне стопы перемещаюсь на носок, ноги постоянно полусогнуты, они так быстро устают без привычки, но я надеюсь, что идти мне далеко не придется. Так меня учил ходить опытный охотник Дерек, когда еще его не прибрали Эти. И даже пару раз похвалил, когда мы выследили оленя. Если этот некто неизвестный, притаившийся в засаде, не обладает слухом летучей мыши — я подберусь очень близко. Подныриваю под световой луч, вижу совсем рядом дохлую крысу, нанизанную на прут. И в который раз удивляюсь невообразимости полученного Иштваном дара. Эдак он и Анку легко завалит.

Сразу за поворотом, куда я боязливо высовываюсь сначала одним глазком, а потом и весь — длинный светлый коридор, уносящийся куда-то вдаль. Я никак не могу понять — откуда в нем свет, ведь ничего его дающего не видно! Однако, свет есть и он мягкий и без определенного источника, освещает длинную галерею на всю ее длину. Ход настолько прямой и ровный, что виден его противоположный конец. Там тупик и никого нет.

Я поворачиваюсь и исследую падающий из стены луч.

Он начинается в маленьком окошке. Таком невеликом, что туда и кошка не протиснется. Если кто-то и есть рядом, то только там.

Подбираюсь к окошку и понимаю, что никак не смогу в него заглянуть — слишком высоко. И вокруг ничего нет, что можно было бы подставить под ноги.

Возвращаюсь к своим компаньоном и молча тяну за собой Иштвана, хотя знаю, что Хине-Тепу многократно сильнее.

Этот балбес мне счастливо улыбается и я грожу ему кулаком, безмолвно обещая короткую расправу за малейший звук. Он понятливо кивает, но щериться не перестает.

Под окном ставлю его на четвереньки и взгромождаюсь на спину. Вот теперь отверстие в стене точно перед моими глазами. Я приникаю к нему, но стоять на постоянно поднимающейся и опускающейся спине Иштвана не очень-то удобно, шатко как-то. К тому же уцепиться на стене не за что: камни гладкие и, как назло — ни одной выбоинки. Расставив руки пошире, и упершись ладонями в стену, внушаю себе, что теперь-то я прочно закреплен. Получается не очень убедительно.

Стена основательная, не меньше локтя в глубину. И, кажется, отверстие в ней выходит в какое-то помещение у самого пола. То ли дождевой слив, то ли что-то подобное. Свет в нем не солнечный, а от нескольких близких свечей. Оно немного расширяется с другой стороны стены, и я вижу совсем недалеко от себя гладкую розовую задницу, восседающую на золоченом ночном горшке. По кружевным краям ночной рубахи понимаю, что передо мной дама. Очень молодая и упругая дама — судя по коже. Красивая и ухоженная, восхитительная, образцовая задница, Марфе до такой далеко! Здесь сразу видно столько вложенных денег в масла для умащивания, что дух захватывает! Она, по-моему, даже светится! Как Хине-Тепу, но только нежно-розовым светом и не от случая к случаю, а постоянно! Завораживающий вид.

От неожиданности зрелища хрюкаю, обладательница великолепной задницы, испугавшись неведомого и наверняка страшного звука, раздавшегося из подземелья, вскакивает с ночного горшка и пронзительно визжит, Иштван взбрыкнувшим конем вырывается из-под ног, и мы оба шлепаемся на пол!

А на сердце какое-то веселье и радость необыкновенная. Кажется, я влюбился в эту задницу!

Мы с Иштваном начинаем суету, собирая в кучу свои перепутавшиеся руки и ноги, мимо проскальзывает Туату, устремляется в конец того длинного светлого коридора, в который я не полез, решив, что ничего интересного там нет.

Над нами продолжает истошно орать напуганная девица, она что-то лопочет в коротких перерывах между выкриками, но я не могу разобрать отдельных слов.

Когда я оказываюсь на ногах, Хине-Тепу уже стоит у тупиковой стенки и шарит по ней руками. До нее шагов пятьдесят и мы с Иштваном преодолеваем их так быстро, что мог бы позавидовать и какой-нибудь не очень расторопный Анку. Я не успеваю заметить ни факелов, ни масляных ламп в потолке и стенах, и делаю вывод, что свет в галерее создают маленькие, почти невидимые светляки, которыми наполнено помещение. Их здесь должны быть мириады! И так быстро убеждаю себя в этом, что боюсь лишний раз вздохнуть, чтобы не забить светляками свой нос и не задохнуться.

Едва мы оказываемся рядом с остроухой, как она толкает рукой один из камней в стене и тотчас сбоку раскрывается лаз. Он темен и настолько узок, что у меня возникают серьезные опасения насчет того, что я смогу отсюда выбраться предложенным путем. Но Хине-Тепу не оставляет мне выбора.

Остроухая ловко влезает в открывшуюся дыру и я даже не успеваю ничего спросить, как перед носом мелькают ее ноги.

Святые Духи! Все это время она была без обуви! Ни туфель, ни сапог! И при этом умудрилась сохранить кожу! У любой девчонки вместо пяток уже были бы огрубевшие и растрескавшиеся копыта, а у нее нет даже завалящего мозоля! Разве не чудесное создание? Это наблюдение говорит мне о потусторонности Хине-Тепу гораздо больше, чем все чудеса, явленные мне ею за последнюю неделю.

Иштван рвется за ней вслед и я пропускаю его, хотя и самому мне не очень улыбается снова быть последним. Но чувствуя за собой какую-то ответственность за этого глупца (кто из нас глупец — еще нужно очень хорошо подумать: он, бросившийся в неизвестность, наплевав на все или я, взявший это недоразумение с собой?), я пропускаю его вперед.

Уже привычно оборачиваюсь, чтобы в последний раз взглянуть на тот лучик света, что подарил мне вид прелестной задницы. И, разумеется, без малейшего удивления отмечаю, что никакой галереи нет: я стою на дне глубочайшего колодца, а надо мной, где-то в неописуемой высоте едва-едва виднеется кусочек звездного неба. Само собой, у меня пропадает малейшее желание задерживаться здесь хоть на самый краткий миг! Я спешу догнать Иштвана.

Этот лаз оказывается извилистым, узким, глинистым и коротким. Едва стоит подняться на локтях, как спина упирается в потолок. В нем вообще нет никакой видимости, но это и не нужно — со всех сторон нас окружает земля и верх отличается от низа только свисающими белесыми корешками. Лезть можно только вперед, потому что позади все сразу становится непроходимым. Мне не видна причина, но я почему-то уверен в том, что это прорастают безобидные корни.

Я несколько раз утыкаюсь головой в подошвы Иштвана, он брыкается, ругается, обзывает меня и себя земляными жабами, но продолжает лезть вперед.

Неожиданно становится светлее, потом Иштван выкрикивает что-то радостное и пропадает из виду. Я высовываюсь наружу.

Моя голова свисает из какой-то лисьей норы на высоте человеческого роста. Вокруг видны поросшие пожухлой травой склоны какого-то оврага.

Хине-Тепу уже стоит, сложила руки на груди и вперилась в меня своими глазищами. Иштван все еще валяется на земле, он раскинул руки и ноги в разные стороны, изображая собою звезду бесопоклонников.

— Как же хорошо оказаться в человеческом мире! — несколько раз повторяет он. — Как же хорошо!

И я готов его поддержать.

Из норы я вываливаюсь на приятеля. Валяемся с ним рядом и глубоко вдыхаем свежий утренний воздух. Мы оба грязные, перепачканные глиной как две матерые свиньи, на одежде же Сиды нет ни единого пятнышка. Даже на локтях!

— Где мы? — спрашиваю самое важное.

— Где-то, — пожимает плечами Туату.

Поднимаюсь на колени, потом на ноги, верчу головой в разные стороны, но со дна оврага видны только подсохшая ива и еще одно поваленное дерево, перегородившее овраг — вдалеке.

— Пойду наверх, нужно понять, куда мы попали.

Далеко на востоке видны горы, из-за них поднимается солнце. В четырех лигах к северу из скалы поднимается ввысь замок — на его крышах видны солнечные зайчики. Точно такой или очень похожий я видел на картинке, что продавал на рынке в Хармане Чокнутый Боб — художник, не умеющий связать двух слов, но лучше всех кого я знал владеющий кистью, резцом или свинцовым карандашом. Наверное, ему приходилось здесь бывать? И это вселяет в меня надежду — значит, мы все-таки добрались до своего мира! Бродя по подземельям, я совсем не был уверен, что мы придем куда нужно. Правда, говорили, что в молодости Чокнутого Боба поносило по миру — будь здоров! И мы сейчас вполне могли оказаться где-то на краю земли, но это уже не так важно — теперь-то я и сам смогу добраться куда мне нужно!

— Лук сломался, — жалуется Иштван, становясь рядом. — И стрелы тоже потерялись. Нужно новые сделать. Хорошо, тетива не порвалась.

В его руках я вижу смотанную бечевку.

— Где Хине?

— Госпожа алфур? Да вон она, — он показывает чумазым пальцем вправо.

Девчонка выбралась наверх и теперь занята тем же самым, что и я — пытается сообразить, куда двигать дальше? По ее вытянутой шее и сосредоточенному взгляду я понимаю, что она чем-то озаботилась.

Лучше бы мы остались в овраге!

По дороге, которую я сразу и не разглядел, увлеченный замком, едут несколько всадников. В черном. И в масках. Это видно даже отсюда.

— Анку, — срывается с губ.

— Что? — Иштван деловито строгает ножом обломанную ветку ивы.

Рядом с ним валяются прутья — заготовки для стрел. Мне становится любопытно: он будет прикручивать к ним перья? Если даже сломанные они летят в цель, то на кой нужны эти перья?

— Анку, — повторяю. — Тебе лучше где-нибудь спрятаться. У тебя нет подорожной и поэтому тебя убьют прямо здесь.

— Чего нет? — этот глупец вместо немедленных действий продолжает строгать свой дрын и выяснять всякую ерунду!

— Прячься, Иштван!

— Вот еще! — хмыкает он. — Чего ради-то? У меня вот и лук сейчас готов будет!

Святые Духи, простите ему его скудоумие и необразованность!

Поворачиваю его к склону и отвешиваю могучего пендаля! Он даже не успевает толком воспротивиться, машет руками как птица, но удержаться на краю не может, потому что я еще немного добавляю. И этого хватает, он срывается и катится вниз.

— Лежи там и молчи, дурак! — ору вдогонку.

— Тебе тоже лучше исчезнуть, — доносится до меня голос Туату. — Я не уверена, что смогу повлиять на этих Анку.

Мне недосуг выяснять пределы ее сил, потому что Анку приближаются, но у меня в кармане лежит припасенный для таких случаев документ.

— У меня подорожная есть!

— Нет, — она подходит ближе. — Нету у тебя подорожной. Здесь прошло уже три недели, она у тебя просрочена.

— Как же… Позавчера ведь корчмарь…

А сам понимаю, что если уж по мирам нас носило как щепку в водовороте, то со временем могло тоже что угодно произойти. Удивительно, как я не оказался здесь за пару сотен лет до своего рождения! Кстати, нужно будет у Хине-Тепу спросить о такой возможности! И Тим справил мне не подорожную, а отметку о присутствии, что совсем не одно и тоже, ведь Вайтра, кажется, совсем не близко.

Однако предпринять ничего не успеваю — Анку уже совсем рядом и меня заметили наверняка. Если я сейчас свалюсь вслед за Иштваном, нас поймают обоих. В этом никаких сомнений нет, потому что как-то раз видел я уже кровососов на охоте.

Как забавно — после стольких мытарств вернуться и сразу же наткнуться на Этих. Понесло же их в такую рань!

В голове мечется одна мысль: прихватить с собою хотя бы одного. Но я очень же хорошо понимаю, что без помощи Туату исполнить это будет практически невозможно. Пырнуть-то одного я своим тесаком успею, но вот убить, отрубить голову… С этим могут возникнуть сложности.

Хорошо хоть Иштван заткнулся. Если додумался обратно в нору заползти, то, может быть и живой останется.

Пока рассуждаю, руки сами вынимают тесак и прячут его в широком рукаве. Пальцы цепляются за Эоль-Сег, но Сида кладет на них сверху ладонь:

— Не нужно. Эоль-Сег убивает единожды, а потом нужно ждать много лет.

Жалко, но один мертвый Анку погоды не сделает.

— Хине, почему ты думаешь, что не сможешь их уговорить?

— Эти Анку из Сида Нуаду и никто не станет им противиться, чтобы не испортить отношение с Сидом. Эти Анку приходят не за людьми, их посылают за кем-то из нас, если Владыке Нуаду потребуется наше присутствие. — Обычно бесстрастный голос Хине все больше грустнеет. — Моим уговорам они не поддадутся.

— Давай их убьем! — я пытаюсь достать свой тесак, но на руку тихо ложится шестипалая, почти прозрачная ладонь.

— Не надо, Одон. Ты ничего не успеешь сделать. А если они падут от моей руки, что тоже вряд ли случится, то мне можно будет, не продолжая дела, возвращаться в Сид Беернис. Недолго ждать других посланников Нуаду, а потом смиренно покинуть миры. Навсегда. Потому что Сид Нуаду — выше всех. Выше нас, выше ушедших фоморов. К их словам, говорят, прислушивается сама Хэль! Их мало, но они самые старые и сильные. Это Великий Сид среди Великих Сидов. Обычно им нет до нас дела, и тем более до вас…

Она замолкает, потому что Эти оказываются уже совсем рядом.

Теперь и я замечаю отличия: их одежды не были черными, скорее темно-синими, на масках кто-то отчеканил очень красивый орнамент из виноградных лоз и висящих на них черепов, собранных в подобие виноградных же кистей. Вместо глаз в прорезях маски — чернота.

И кони под ними… Статные. Это не кони, это цари коней! Одинаковые, как близнецы. Длинные гривы, ухоженные, разделенные черными шнурами на сотню прядей, умные глаза — светло-карие, почти оранжевые, холка на ладонь выше моего роста и каждое копыто как добрый котел. Таким один разок по лбу получишь и уже никогда не встанешь!

Туату видят не так как люди и, должно быть, Хине заметила еще какие-то отличия от обычных кровососов, но мне хватило и отмеченного, чтобы понять, что передо мной совсем другие существа, не те, к присутствию которых я привык.

Как у них все запутано, у этих Туату — то можно, это не можно, здесь беги, там стой — нельзя никогда знать заранее, что тебя ожидает. Признаться честно, раньше я немного завидовал той силе, что досталось Туату от Святых Духов, хотя и не был уверен, что происхождение этой силы — святое. Скорее уж от бесов. Но теперь, видя и ведя их странную жизнь, где время не течет, а скачет; где каждый шаг может обернуться большими трудностями в будущем или даже прошлом; где иногда нет разницы между верхом и низом; где нет никакого постоянства, а условия существования меняются от чьей-то прихоти, я начинаю сомневаться в том, что быть Туату — это здорово. Это не награда, скорее, наказание.

Держу в кулаке рукоять своего тесака, спрятанного в рукаве, и исподлобья слежу за окружающими нас Анку.

Туату молчит. Не знаю, испытывает ли она страх, или ей просто нечего им сказать, но она молчит, как провинившаяся девчонка, потупив взор и вздрагивая при каждом всхрапывании жеребцов.

Кони живые, Анку Нуаду — дохлые. От них ощутимо веет вечностью и прахом.

Я соображаю, что еще никогда не был настолько близок к смерти. Ни когда дрался с десятком Этих в Вайтре, ни когда удирал от разбойников близ Арля, ни когда нес в руке голову Клиодны.

Мы все молчим и я слышу, как бьются разгоряченные скачкой сердца жеребцов. Такое отчетливое буханье, низкое и настойчиво лезущее в самое темечко!

Один из Анку несколько раз шлепает своего коня по шее — ласково так, успокаивая, второй поднимает своего жеребца на дыбы, перед моим лицом мелькают подковы — каждая не меньше двух моих ладоней. Я невольно чуть приседаю и закрываю голову руками. Пытаюсь закрыть, потому что в правом рукаве все еще тесак и она не сгибается. Конь громко ржет и от этого звука становится больно в ушах и по спине пробегает целая армия мурашек.

— Человек и Туату Сида Беернис вместе, — раздается в голове шелест, чудесным образом складывающийся в знакомые слова. — Это удивительно.

Я уверен, что ни один из этих странных Анку не произнес и слова, и, тем не менее, я отчетливо слышал все, что они хотели сказать.

— Сид Нуаду должен был знать об этом раньше, — снова шелестит что-то прямо в голове.

Мне становится по-настоящему страшно! Если я слышу их мысли, то и мои должны быть для них открытой книгой. А там, в этой книге, любая глава начинается со слов «Нужно убить всех Анку»! И заканчивается другими: «в моем поясе — четыре фунта чистого серебра для вашей погибели, твари»!

Хине-Тепу стоит все в той же позе: будто не очень набожный прихожанин явился на вечернюю молитву, не знает, что делать и говорить, и поэтому просто смотрит в пол, надеясь, что окружающие воспримут этот жест как проявление уважения к вере. Я и сам так стоял пару раз в городских храмах.

Внезапно кони Анку срываются с места в галоп, и все вокруг окутывается клубами поднятой копытами пыли. Я задираю рубаху до самого лба и дышу через нее. Это спасает мой нос от пылевых пробок, но на голове вместо волос образуется быстро каменеющая мешанина из всякого мусора вроде веток, корешков, травинок и листков, глины, пыли и Святые духи знают чего еще. В глазах появляется острая резь, я часто моргаю и вполголоса костерю бесовых Анку Нуаду. Да и остальных тоже. Но я дома! Я в своем мире, где живут ненавистные Анку! И эта мысль о проклятии моей земли отгоняет все остальное прочь.

Я еще раз оглядываюсь кругом и, к своему удивлению, не обнаруживаю никакого жилья, кроме далекого замка. Ни деревни, ни хутора.

— Хине, ответь мне?

— Что, человек Одон? — и по ее голосу не понять, как она себя чувствует.

— Пятьдесят шагов назад, или сто… В подземелье. Я видел в окошко, из которого падал свет… человека. А сейчас вокруг нет ничего. Как такое может быть?

Хине-Тепу по-птичьи наклоняет голову чуть вбок, в ее глазах я вижу отражение неба.

— Мы шли путями фоморов, человек Одон, — отвечает она так, словно эта короткая фраза все может объяснить.

Я тоже склоняю голову к левому плечу и изображаю непонимание:

— И-и-и?

— Пути фоморов не прямые и проходят между мирами. То, что ты видел — мираж. Если этот человек и существует, то ты никогда его не встретишь. Забудь.

Вот так накрывается медным котлом моя очередная любовь. Марфа, Герда, теперь вот эта. А ведь я искренне хотел найти обладательницу столь совершенной задницы и предложить ей… Ну потом, когда выкопаю золото Карела. Сейчас-то, понятно, что на такое чучело с колтунами на башке и сельская дурочка не посмотрит. Одной только Хине-Тепу мой вид безразличен. И все равно жалко до слез — хоть обратно в нору лезь!

С другой стороны, мне становится занятно: живет такая красотка, пользует временами свой горшок и знать не знает, что дырка в стене у самого пола ведет не в какою-нибудь трубу, а в самый обыкновенный фоморский лаз между мирами. Расслабляется милашка, пока мимо ее оголенного зада буквально в паре шагов проходят всякие чудища вроде Туату и нас с Иштваном.

— Так может быть, нам каким-нибудь другим путем фоморов прямо в логово Морриг пробраться? — спрашиваю наивно.

Хине-Тепу показывает мне пустые шестипалые ладони:

— Я не знаю такой дороги, человек Одон. Они строили свои подземелья не спрашивая нас о нужных направлениях.

— Как же мы здесь оказались? — мне и в самом деле непонятно. — Ведь могло так выйти, что мы выберемся в… где получится?

— Мы и вылезли где получится. Но твои Святые Духи, которых ты так часто поминаешь, видимо, вели тебя. Поэтому мы здесь, а не в каком-нибудь Лондоне посреди Риджент-стрит.

— Где?

— Забудь, — машет рукой остроухая. — Просто большой город в ином мире. И в другом времени.

Легко сказать «забудь»! А если мы и в самом деле выбрались не там, где следовало? Я содрогаюсь, но тотчас прихожу в себя: явившиеся нам Анку — самый лучший определитель моей родины.

— Ты зачем так больно пинаешься? — на край оврага вылезает Иштван.

Вернее, по струганной палке в его руке, которая уже почти достигла той степени выделки, которая у него называется «готовый лук», я догадываюсь, что это Иштван, потому что выглядит он еще хуже меня — настоящее лесное чудовище, о которых он мне рассказывал во время поездки к тетке Магде. Леший или кто там еще был? Мне становится так смешно, как не бывало даже на ярмарочных балаганных представлениях — я падаю на колени, хватаюсь за живот и долго хохочу, катаясь по земле. Тесак вываливается из рукава и несколько раз я натыкаюсь на него, набивая синяки на боках.

— Между прочим, высокая госпожа, мне было очень больно, — жалуется Сиде горемыка.

Но остроухая остается безучастна к его словам, а у меня вскоре проходит припадок веселья. Я лежу недвижимо, опять распластавшись по земле, и по щекам текут слезы. Непонятно от чего.

— Прости, дружище, я не знал, что Анку сыты и не захотят убивать людей, — говорю ему, всхлипывая.

— Да кто такие эти Анку?! — возмущенно орет Иштван. — Я только и слышу: «Анку, Анку, Анку»! И ни черта не понимаю! У меня уже было готово несколько стрел, я бы мог…

— Нам пора, человек Одон, — не замечая его воплей, заявляет Сида. — Нужно раздобыть лошадь, а лучше две или три. От земель Нуаду до владений Динт, где сейчас нас ждет Морриг, верная седьмица пути, нужно спешить. Деревня есть там, — она вытягивает свою длинную руку и тут Иштван впервые замечает ее шесть пальцев, лишние суставы, цвет волос и новые черты лица.

— Госпожа…, - он хватает себя ладонью за раскрывшийся рот, — госпожа! Что они с тобой сделали?

Я лезу в карман за оловом, высыпаю всю наличность в руку и считаю — хватит ли на завалящего лошака, не говоря уже о трех?

— Госпожа, — голосит межу тем Иштван, потрясая своим луком, — скажи мне, куда направились эти гнусные колдуны, я клянусь тебе, что заставлю этих червяков вернуть тебе твою красоту!

Я хлопаю его по плечу:

— Кажется, дружище, настала пора объяснить тебе, во что ты вляпался. А пока я буду открывать ему глаза на жизнь, веди нас, Хине, к деревне, попробуем раздобыть какую-нибудь скотинку.

До самой деревенской околицы я рассказываю Иштвану историю своего мира в том варианте, что знают все его жители. Без разделения кровососов на Туату и Анку. Ведь рассказывать ему правду нельзя — это верный способ лишиться его чудесного дара! И поэтому Хине-Тепу стала в моей легенде заколдованной алфур, расколдовать которую можно только убив злую волшебницу из Анку — фею Морриг. Чем мы и собираемся заняться в ближайшее время. Сам же я называюсь ее верным другом, единственным, кто отважился помочь несчастной Сиде в борьбе со злыми чарами ненавистной Морриг.

Иштвану сказка нравится, он уточняет детали об Анку, о здешних порядках, но не выказывает испуга или боязни и готов сражаться за возвращение «Высокой госпоже» ее прежнего прекрасного облика. Экий тупень! Хотя наш деревенский староста Кристиан, побывавший в молодости в таких далеких далеках, куда не всякий благородный заберется, говорил, что чужеземцы часто воспринимают человека, плохо знающего их язык, за дурака и тем самым совершают большую ошибку. Наверное, я тоже поддался такому неверному образу мыслей и тоже ошибаюсь, но, Святые Духи! — как же Иштван все-таки глуп, ведь его все время его тянет на подвиги!

Хине-Тепу, идущая впереди, изредка удивленно хмыкает, удивляясь полету моей лживой мысли, но сама ничего добавлять не спешит — ей безразлична судьба глупого мальчишки, и на его помощь она особо не рассчитывает. Вся ее надежда связана со мной и Эоль-Сег.

А еще мне очень интересно, почему Анку Нуаду даже не стали требовать от меня документов.