Уже перед самым выходом из пещеры их догнал Шепа, схватил за руку Виктора и сунул в нее два криво вырезанных из дерева крестика на тонких бечевках:

— Вожьми, хаб Божий. Намоленные крешты. Может быть, тойько это тебя однажды шпашет.

И Рогозин вдруг понял, что не смотря на все его вновь открывшееся мракобесие, Матвей все‑таки неплохой человек и по — своему заботится о людях. А то, что не может поделить власть с Борисовым и капитаном — так это просто из‑за большой разницы позиций и необходимости очень быстрого принятия решений. Утрясли бы со временем.

— Пойдем, паря, — потянул его за рукав Юрик. — Нечего здесь стоять лишний раз.

Как сутки назад они вышли под тень вековых деревьев. Не хватало только Мони.

— Наденешь? — Рогозин показал Юрику крестик.

— Нет, — отказался якут. — Я в это не верю. Иччи верю, он здесь живет, он меня защитит. А в кресте никого нет — это просто символ. Вернее, там есть свои иччи, только с нами они знаться не захотят. Вот был бы шаман…

— Как хочешь, — оборвал рассуждения приятеля Рогозин. — Тогда я два надену. Моему иччи они не помешают?

— Как они могут ему помешать? Думай, что говоришь. Это же иччи! Они друг с другом всегда общий язык найдут.

Рогозин не заметил, как они удалились от пещеры так далеко, что ее уже не было видно. Он обернулся пару раз, но за частыми стволами деревьев ничего не разглядел, и сердце екнуло: как найти дорогу назад?

— Смотри, Витька, — зашептал вдруг Юрик, бухаясь на колени перед деревом. — Смотри направо!

Рогозин перевел взгляд в указанном направлении и едва не уронил свою челюсть на землю! На глинистой прогалине, перевитой вылезшими из‑под земли корнями деревьев, стояли три человека. Хотя, конечно, невозможно себе вообразить человека, будто зажаренного до состояния угля, с вывернутыми наружу суставами, с кровоточащими трещинами в обгоревшей шкуре, истекающего зловонной жижей при каждом движении и при этом — живого. Они были мерзки, их вид вызывал тошноту, но и странным образом притягивал к себе, приковывал внимание, не позволяя отвести взгляд в сторону.

С большим усилием Рогозину далось даже простое моргание — настолько впечатлило его увиденное.

— Осторожно, — предупредил Юрик. — Не шевелись! Это не абаасы. Это обращенные люди. Вон тот, повыше — Петр, маленький — Иван. Помнишь, Санек о них рассказывал? Они могут нас почуять и тогда даже иччи не спасет. У них нет внутренностей — Улу все вытащил и держит в кулаке, заставляя этих рабов делать все, что ему захочется. Если начнут с нами говорить — бежим! Если сможем…

Но троица дурнопахнущих зомбаков стояла, покачиваясь под порывами ветра и, кажется, не собиралась никого преследовать.

— Удачно мы с подветренной стороны зашли, — улыбнулся Юрик. — Они нас не чуют. Тихонько отползаем, Витька.

Рогозин пристроился вслед за Юриком, перед носом мелькали мягкие подошвы сапог приятеля и продолжалось это так долго, будто якут решил ползком добраться до Москвы.

Очень быстро Виктор привык к ритму, наловчился обползать торчащие из земли коряги, и очень удивился, когда за очередной гнилушкой не обнаружил Юрика. Он остановился, стал озираться вокруг и услышал торопливый шепот:

— Сюда ползи, быстро!

— Что стряслось? — запыхавшийся Виктор был немного зол на Юрика за его постоянные фокусы.

— Петр за нами пошел, — спокойно ответил якут. — Или заметил или просто по секторам ходят, ищут.

— И что?

— Башку ему снесем, вот что, паря! Одним подручным у Улу меньше — нам легче. Убьем его!

— А как? Санек же говорил, что у него регенерация и вообще…

— Подманим. Ты спрячешься за деревом, а я окликну его. Он на меня бросится, а ты сзади его по хребту мачетой своей! Только осторожнее — меня не порань.

От идиотизма изложенного плана Рогозин остолбенел и целую минуту соображал, что можно сказать, пока изо рта не вырвалось:

— Твою мать, Юра! Ты совсем сбрендил? Как я буду человека по шее рубить? Ты дурак, что ли? Я не смогу!

— Это не человек! — возразил Юрик.

— Все равно!

— Давай я буду рубить, — переиграл план якут. — Я на скотобойне недолго однажды работал, не промажу. Только если он тебя покусает, ты не расстраивайся. Хорошо? Он уже близко, решайся!

Мысли Рогозина метались, но выхода он не находил. Хотелось и уничтожить эту нечисть и брезгливая боязнь этого странного существа была настолько сильной, что страшно даже было подумать о том, чтобы к нему случайно приблизиться, не то что приманивать.

— Быстрее, — напомнил Юрик. — Или придется возвращаться в пещеру пустыми.

— А ты точно отрубишь ему голову?

— Я постараюсь, — серьезно пообещал Юрик. — Но, знаешь, если вы будете вертеться, то…

— Давай ружье, — набравшись решимости, потребовал Рогозин. — Мне с ним спокойнее будет. А тебе — вот, — он протянул привычный тесак. — Только не промахнись, а?

— Я постараюсь, — повторил якут. — Сейчас я спрячусь, а ты выскакивай и попрыгай на месте. Он тебя услышит. Будь осторожен, он очень сильный. Его тело питают духи. Он быстрый и сильный. Но ты справишься. Потому что выхода у тебя нет.

Юрик неслышно ушуршал куда‑то в сторону, оставив Рогозина одного.

Виктор на мгновение прикрыл глаза, собираясь с силами, прислушиваясь к звукам и запахам, запоминая все нюансы окружающего мира. Перекрестился, поцеловал оба крестика, пообещал себе, что никогда в жизни больше не возьмет в рот ни единой капли, и в отчаянном порыве поднялся на ноги, держа дробовик перед собой за приклад и цевье.

Обращенный был уже совсем недалеко — шагах в тридцати и едва Виктор сосредоточился на нем, как черное существо, брызгая во все стороны кровью, устремилось к Рогозину. Оно неслось так быстро и столь мощно, что если бы Рогозин не был предупрежден, то непременно попытался бы задать стрекача.

Тридцать шагов эта тварь преодолела буквально за две секунды, Виктор едва успел покрепче вцепиться в дробовик, даже не помышляя о том, чтобы сделать выстрел. С ног Рогозина сбил вонючий черный вихрь, в который превратился обращенный. Они повалились на землю, пару метров тело Рогозина тащила по земле инерция, но никакой боли он не почувствовал, наполненный ужасом, который внушала ему зубастая зловонная почти неузнаваемая харя недавнего знакомца. С огромными зубами, с которых что‑то капало, рычащая, с выпученными глазами, изрезанными красной сеткой раздутых кровеносных сосудов, едва не выпадающими из глазниц, она была ужасна, и страх буквально парализовал Рогозина. Очень удачно в последний миг Виктору удалось воткнуть ружье между зубов монстру и теперь чудовище грызло железо, мерзко скрипели зубы, во все стороны летели брызги какой‑то дряни, иногда попадающей на лицо Виктору.

Ему показалось, что прошла уже вечность, а Юрик все не появлялся. Все окружающее пространство заполнила чернота свирепой рожи обращенного, он вцепился обеими руками с полуразложившимися, но почему‑то крепкими когтями в почти незащищенное горло Рогозина. В глазах Виктора появились радужные круги, захотелось глубоко вдохнуть побольше воздуха, но тот отказывался заполнять легкие, словно не стало его во всей Якутии.

И внезапно все кончилось: на лицо Рогозина пролился холодный кисель, что‑то больно ударило его прямо в лоб — так, что искры из глаз, но в следующий миг над собой он увидел не отвратительный оскал чудовища, а высокое синее небо с парой облаков. Тяжесть лежащего на Рогозине тела, однако, никуда не делась.

Адреналин бушевал в организме, вызывая мощную трясучку, Виктор одним движением сбросил с себя мертвое — теперь уже окончательно мертвое — тело, подтянул к подбородку колени и часто задышал, растирая поврежденное горло. Хотел что‑нибудь сказать, но ни язык, ни губы слушаться не хотели.

— Все, паря, все. Уделали мы эту тварь, — говорил рядом Юрик, гладя Рогозина по голове. — Ты настоящий герой. Я не знаю, смог бы так с ним…

Он еще что‑то говорил, а Рогозин не слышал, полностью сосредоточившись на своих собственных переживаниях, на чувствах, постепенно возвращавшихся, на чистоте лесного воздуха, ворвавшегося в легкие. Но не успел он сделать и десятка полных вдохов — выдохов, как какая‑то необъяснимая сила заставила его подскочить и наброситься на черное тело обращенного. Он пинал неподвижную тушу монстра ногами, молотил кулаками, под руку попалась какая‑то полусырая жлыга и Рогозин сломал ее о тело мертвеца. Затем оглянулся, отыскивая взглядом откатившуюся голову, и нашел ее за деревом — по иссиня — черному следу, оставленному жидкостью, что вылилась из обрубка шеи. Схватив мертвечину за остатки волос, он подбросил голову вверх и точным ударом ноги — как заправский футболист — отправил ее кувыркаться куда‑то в кусты. Боль от этого действия отрезвила его и заставила остановиться.

Рогозин, наконец, полностью пришел в себя, сказал, тяжело дыша и ощупывая ноющую ногу:

— Я обделался, как младенец.

— Нет, нет, — ответил Юрик и тоненько засмеялся. — Ты не обделался. Только обоссался. Я бы на твоем месте весь на дерьмо изошелся…

— А ты ведь знал, скотина, что это за тварь! Поэтому и подставил меня?

— Нет, Витька. Откуда мне про нее знать? Сказки старые слышал. Но они и близко не похожи на… вот на это, — якут пнул дохлое тело монстра в бок.

— В следующий раз ты будешь приманкой.

— Нет, — сказал Юрик. — Не — е-ет, нет… Я не смогу! Я видел все, я не смогу!

— Долго‑то так почему? Кажется, он весь день меня убивал.

— Я только с пятого раза ему башку отрубить смог, — пустился в объяснения Юрик. — Первый раз ударил — клинок завяз, я тянуть стал, а он меня лягнул. Больно, сука! Зато клинок вырвать удалось. Отлетел я вон туда, вскакиваю и к вам, а у него на шее уже даже рубца нет! Ну я, паря, еще раз — хрясь! — промазал, едва тебя не зацепил, потом еще раз, еще! Только с пятого удалось чисто срубить. Намахался так, будто сто верст в лодке против течения прошел. Устал. И кровь из пальца пошла. Смотреть надо.

Рогозину почему‑то вспомнился Гюго с его живописными рассказами о трудностях отделения головы от тела даже для профессионального палача. Виктор устало почесал свою шею, непроизвольно вздрогнул.

— Я тебе это запомню, дружище, — мрачно пообещал он приятелю.

— Запомни паря, навсегда запомни, — легко согласился якут. — Я тебе сам при случае напоминать буду.

— Задницу помыть нужно. Смердю как бомжара какой‑то.

— До реки дойдем, там вода всю грязь смоет, — пообещал Юрик. — Недалеко уже здесь. Мне тоже нужно руку перевязать.

Пошли так же, как прежде — крадучись, вздрагивая нервно при каждом шорохе, при малейшем порыве ветра.

Кое‑как добрались до реки, нашли у берега место, укрытое с трех сторон от чужих взглядов, и Рогозин полез в воду — как был: в одежде и обуви. На этом настоял Юрик. Он сказал, что камни и скалы нагрелись достаточно, чтобы очень быстро высушить одежду прямо на Викторе, а если вдруг появятся абаасы, то лучше убегать от них в тайгу в одежде, а не нагишом.

Вода была даже на вид холодная.

Рогозин крепко сжал челюсти и опустил левую ногу в тихую заводь. И сразу посинели губы.

— Черт, — прошипел Виктор, — как же они эту реку переплывали, а? У меня мошонка уже где‑то возле горла застряла.

— Испугаешься, еще и не в такую реку полезешь, — усмехнулся якут. — Вспомни, как мы сами недавно по воде шли целый час. Холодно тебе тогда было?

Рогозин опустил в воду вторую ногу. И сразу отцепился от камня, сполз вниз и замер, стоя по пояс в воде. Глаза его стали круглыми. Постоял так несколько секунд, привыкая к ощущениям. Но привыкнуть к такому было почему‑то в этот раз невозможно — то ли адреналин кончился, то ли вода и в самом деле стала куда холоднее позавчерашней.

— Нет — тт, т — т-тогда не х — х-холодно б — ббыло, — простучал Рогозин зубами. — М — м-может, т — т-теперь ледник какой раст — т-таял?

— Возможно, — Юрик озирался вокруг, ни на чем надолго не фиксируя взгляд. — Ты, Витька, давай‑ка побыстрее купайся, а то мало ли… И сохнуть тебе еще.

— На х — х-ходу вы — вы — высохну. С — с-сколько до — до лагеря?

— Километра три — четыре по берегу. Не успеешь. Мы сильно к северу взяли, чтоб не наткнуться на…

Чего опасался Юрик, Рогозин знал не понаслышке, поэтому дослушивать не стал, а набрав в легкие воздуха, присел, рассчитывая пробыть под водой с полминуты. Выдержал секунд десять, вскочил и, едва ли не в едином прыжке залетел на теплый камень, лег на живот и прижался щекой к согретому солнцем шершавому боку валуна.

— Т — т-т — т-вою м — м-мать! — прошептал Рогозин. — К‑как же вы з — з-здесь живете?!

— Умеем, паря, — отозвался Юрик. — Раньше говорили, что якут нарты без колдовства не запрягает. Чтобы не замерзнуть, чтобы не заболеть, чтобы не потеряться, чтобы не увидеть злых духов — от всего наговоры были.

— А теперь? — Рогозина отпустила трясучка, одежда была еще мокрой, но по телу уже бежали волны тепла.

Легкий ветерок уносил ощущение принизывающего холода.

— А теперь есть радиостанции, ТЭЦ, автомобили, вертолеты, пуховики, — рассуждал Юрик. — Колдовство большинству людей больше не нужно. Мало знающих шаманов осталось. А великих — вообще нет. Нет, есть один, но он не из моего народа.

— Савельев?

— Да, паря. Это — великий шаман. Если сумел так все устроить, что…

— Юр, давай сожрем что‑нибудь, а? — перебил его Виктор.

— Давай, — согласился компаньон. — Пора уже, далеко ушли, много сделали.

Ножом он пополам разрубил высокую банку, сунул в руки Рогозину одну из половин, а сам принялся вычерпывать содержимое второй.

— Послушай, Юрик, — вдруг вспомнил о несказанном Рогозин, — почему из всех, кто был в пещере, ты выбрал именно меня? Взял бы Семена — он человек умелый, опытный, возможно, он был бы полезнее? Почему ты выбрал меня?

Юрик посмотрел вдаль, воткнул нож в тушеное мясо, отправил кусочек в рот и ответил:

— Ты, Витька, единственный, о ком я точно знаю, что в него не вселился абаас. Я был с тобою все это время, видел, что ты делаешь и только тебе могу доверить свою спину — каким бы нелепым придурком ты ни был. А остальные… я не знаю, паря, — люди ли они до сих пор?

И, считая, видимо, тему исчерпанной, Юрик невозмутимо продолжил поглощать волокна мяса, тщательно пережевывая каждое.

— А может быть, это инопланетяне? Ну там, в нашем старом лагере? Геша в этом уверен, — выгребая пальцем из банки кусочки мяса, спросил Виктор.

— Что делать инопланетянам в такой глуши? Им в большие города нужно. В Якутск или там в Москву. Там власть, там люди — с ними разговаривать надо. А здесь?

— Базу можно устроить на первое время. Осмотреться, попривыкнуть.

— Не, ерунда это, — ничего не объясняя, Юрик замолчал.

— Да я тоже думаю, что никакие это не инопланетяне. Не стали бы инопланетяне первых попавшихся в монстров обращать. Или стали бы?

— Откуда мне знать‑то, Витька? Я ведь не инопланетянин. Абаасы это. Даже не сомневайся. А Геша — дурак, ничего не знает. Только языком молоть умеет. Идти дальше, однако, нужно. Ты как? Идти готов?

Рогозин прислушался к себе, но ничего особенного не обнаружил — ничто не болело, не ныло и не было никаких предчувствий.

— Вроде готов…

В реку полетела чисто вылизанная половина банки, и сразу Юрик поднялся на ноги.

Рогозин смотрел на него и почему‑то думал, что за последние дни этот двужильный якут сильно изменился. Раньше он выглядел обычным горожанином — слегка потрепанным жизнью, немножко образованным, чуточку суеверным, но ничем из толпы, кроме раскосых глаз и тонких усиков, не выделявшийся. Теперь же перед ним стоял и зорко вглядывался в противоположный берег настоящий следопыт. Изменилось все: пластика движений, речь — из нее словно выдавили все «городские» слова, изменились повадки. Если раньше для Юрика мифы его родины были возможностью подшутить над приятелями — инородцами, то теперь он, кажется, свято уверовал в истинность каждого слова во всех древних сказках. Он и сам стал таким, каким должен был быть герой любой из них: хитрый, смелый, предусмотрительный и храбрый до безумия. Нормальному человеку ведь не придет в голову воевать с неизвестным? А Юрик, кажется, этой возможностью с некоторых пор прямо таки упивался.

— Веди меня, мой Вергилий, — Рогозин тоже встал и сразу под налетевшим ветром почувствовал жуткий холод от все еще мокрой одежды. — Какой из кругов ада мы осмотрим в этот раз?

— Первый, паря. Только лишь первый, — Юрик подмигнул правым глазом.

В этот раз маршрут потребовал определенной проворности: они двинулись вдоль речного берега, представлявшего собой нагромождение скал, камней, валунов и остатков полусгнивших бревен. Часто приходилось прыгать, карабкаться, подтягиваться и тянуть товарища — сил требовалось расходовать много, и уже через час Рогозин почувствовал, что высох полностью.

А еще через полчаса Юрик показал ему открытую ладонь и поманил к себе.

— Смотри, Витька, мы дошли, — он показал пальцем на противоположную сторону реки и чуть наискось. — Видишь — дым? Это наш бывший лагерь.

Рогозин осторожно выглянул из‑за уступа и разглядел палатки на противоположном берегу, который был несколько ниже того уровня, на который взобрались разведчики. Трепеща на ветру отвязанными пологами, покинутые людьми палатки так и стояли, до них никому не было дела.

Зато в середине лагеря, там, где прежде стояла кухня Андреевны, теперь возвышалось какое‑то сооружение непонятного назначения. Собранное из того самого бруса, что были заготовлены еще бригадой под командованием Борисова, оно не было похожим на творение человеческих рук. Какое‑то странное деревянное подобие Стоунхенджа. При этом кривое, с торчащими во все стороны бревнами, выглядящее как расширяющийся к верху конус метров двадцати в основании, которое тоже не было идеальным. Угловатое и кособокое, оно состояло из пары пересекающихся под острым углом неправильных эллипсов. Высота конструкции была никак не меньше восьми метров.

В центре ее был сложен костер, который почему‑то не горел, а отчаянно дымил, лишь изредка выбрасывая вверх ленивые языки желтого пламени.

Вокруг копошились десятки непонятных существ. Были здесь и четырехрукие светляки и темные пятна — чучуны и еще несколько форм, прежде неизвестных. Среди них мелькала штормовка Савельева, и иногда доносился радостный лай Атаса.

— Что это? — спросил Рогозин. — Шабаш какой‑то?

— Радиостанцию, однако, нужно, — бормотал о своем Юрик. — Я думаю: почему никаких абаасов не видно? А они все здесь собрались, по тайге только обращенные ходят. Если бы у меня сейчас была рация, я бы сказал Семену: уходите далеко, как только можете — пока злые духи своими делами заняты.

Рогозин поднес к глазам кулаки, сложив их в подобие бинокля — так почему‑то получалось видеть дальше.

— Смотри‑ка, — сказал он через минуту. — Там еще какой‑то человек ходит.

— Где? — Юрик завертел головой в разные стороны.

— Справа от костра, ближе к палатке аспирантов. Видишь?

Якут молчал долго, вглядываясь в мельтешение пятен на противоположном берегу, потом выдохнул:

— Железноногий!

Лишь после этого слова Рогозин понял, что в облике этого существа показалось ему неправильным: его ноги имели суставы, сгибающиеся назад — как у кузнечиков или куриц. А память услужливо подбросила историю, поведанную Моней — о физике из подземелья и его спутнике, которому злые сталинские врачи приделали вместо ног какие‑то странные механизмы, добытые невесть где.

— Что еще за «железноногий»?

Юрик потянул Рогозина за руку и они скрылись за очередным валуном.

— В Верхоянске я слышал одну легенду, — быстро зашептал Юрик. — Старые люди рассказывали, что после войны в этих местах появился лесной дух с железными ногами. Он бегал быстрее любого охотника, был сильнее медведя, а когда бежал по камням, то камни звенели, как если бы по ним бить молотком. За это и прозвали его «Железноногим». Каждого, кто осмеливался прийти на охоту в его земли, Железноногий убивал, а тело уносил куда‑то, и бедняг больше никто никогда не видел.

— Он опасен?

— Как и все остальные возле костра. Это воплотившийся демон.

— Я слышал другое, — пробормотал Виктор.

— Ты тоже слышал про Железноногого?! — в голосе Юрика послышалось искреннее удивление. — Даже в Питере о нем говорят?

— Что?! Нет, нет, в Питере о нем? Нет, — хмыкнул Рогозин. — Я здесь о нем слышал. Мне Моня рассказывал. Про лабораторию, которую ты называешь бомбоубежищем, и двух спасшихся из нее — физике и вот этом… существе.

— Когда это Моня тебе успел что‑то рассказать?

— Когда ты отправился на поиски выживших. Мы даже немножко прошлись с ним по подземелью. Знаешь, оно действительно больше похоже на лабораторию, подземный завод, да на что угодно — только не на бомбоубежище! Ты видел там лифты? Да что я… у меня же тетрадь есть!

Рогозин скинул со спины рюкзак, покопался в нем, выуживая странную монину находку.

— Вот! Посмотри!

Юрик принял в руки ветхую тетрадь, перевернул несколько страниц, брови его поползли вверх.

— Почему ты не показал мне ее раньше? — спросил он, продолжая листать страницы.

— Не знаю, — пожал плечами Рогозин. — Да ты сам вспомни — как ты вернулся, так мы только и делали что бежали куда‑то, а потом забыл как‑то. Ты что‑то разобрал?

— Ни слова, — покачал головой якут и вернул тетрадь Рогозину. — Ее нельзя потерять. Нужно показать ученым. А сейчас расскажи мне монину историю про это бомбоубежище?

— А как же разведка?

— А что мы сейчас можем разведать? Полный лагерь абаасов, Савельев там со своей собакой, Железноногий — нам туда ходу нет. Рассказывай.

Почти час ушел у Рогозина на воспоминания. Сначала он рассказал монину версию событий шестидесятилетней давности — про ликвидацию лаборатории, потом Юрик потребовал отчета по короткому путешествию в подземелье и Рогозину пришлось вспомнить и это тоже. Все это время якут терпеливо слушал, а иногда задавал редкие вопросы. Иногда он высовывался из‑за скалы к реке — посмотреть на противоположный берег, где все это время ничего не менялось: странные существа ходили без всякого порядка возле дымящего костра, а Савельев и Железноногий монтировали какое‑то устройство непонятного назначения.

— Ты же говорил, что был раньше в том подземелье? — вопросом закончил свой рассказ Рогозин.

— Да, был, — кивнул Юрик. — Только далеко не забирался. Страшно было, да и фонаря у меня с собой не было.

— И что теперь скажешь?

— Не знаю. Теперь я слышал две истории об этом подземелье. Раньше я считал абсолютно правдивой первую, но теперь знаю и вторую. Однако, это не исключает того, что они обе — просто болтовня, а правда заключена в какой‑нибудь третьей. Пока была одна — все было ясно и понятно, теперь появилась вторая и я не знаю — нужно ли мне забывать о первой? Чему верить? Не знаю! И подумай — сколько должно быть лет этому Железноногому — если шестьдесят лет назад он был уже взрослым мужчиной? Восемьдесят? Может быть, девяносто? Сто? Что он делает среди абаасов? Почему не боится Улу? И, кажется, они принимают его за своего? Во всяком случае я не вижу, чтобы его рвали на части и мучали — пытали.

— То есть ты по — прежнему думаешь, что на том берегу — злые подземные духи?

— А ты думаешь иначе? Ты видел, что они сделали с людьми? Ты видел как они выглядят? Если ты все это видел, то зачем спрашиваешь — кто они такие? Глаза есть, а видеть — нету? Совсем ты плохой, Витька. Лучше я посмотрю, что там в лагере?

Он снова высунулся из‑за каменного уступа, но на этот раз надолго — видимо, что‑то начало меняться.

— Витька! Пошли! — окликнул Рогозина Юрик. — На тот берег нужно. Ушли все. К алтарю ушли. И собака ушла. Ветер хороший, в нашу сторону дует — не заметят нас.

— Опять в воду?! — Виктору отчаянно не хотелось снова лезть в реку. — Может, ты один?

— Пошли, Витька! Я один много не унесу. Река не широкая, замерзнуть не успеем, а обратно на лодке поплывем. Быстрее, Витька! Рюкзак здесь оставь, потом заберем. Отсюда поплывем. Нас как раз к лагерю течение снесет. А обратно — на лодке!

Пара лодок и в самом деле была привязана к кое‑как сколоченной пристани, а на одной из них был даже мотор — наверное, кто‑то собирался куда‑то плыть в тот злополучный день, когда все началось.

С замирающим от тоски сердцем Рогозин спустился к воде, несколько секунд собирался с мыслями, наконец решился и матерясь сквозь зубы, складывая весьма странные физиолого — лингвистические конструкции, погрузился опять в реку.

В этот раз она показалась еще холоднее, чем несколько часов назад. Рогозин чудовищным напряжением всей своей воли преодолел сильнейшее желание вернуться, упрямо сделал вперед еще несколько шагов, пока течение не подхватило его и не понесло. Он изо всех сил сучил руками и ногами, но продвигался в нужном направлении с черепашьей скоростью. В рот заливалась вода, несколько раз Рогозин захлебывался и пугался, что стремнина утащит его на дно, но все обошлось. Виктор успел даже согреться в этой неистовой борьбе с природой, прежде чем ноги его задели за дно противоположного берега.

Юрик уже брел по пояс в воде. Их снесло чуть дальше, чем он рассчитал, и теперь приходилось возвращаться. Он пару раз оглянулся, помахал Рогозину рукой, но не остановился ни на одну секунду. Виктор,

Потом недолго они лежали на берегу, приходя в себя. Синхронно стучали зубами и снимали намокшую одежду. По пояс голые, повязав мокрые рубахи и куртки вокруг бедер, наплевав на полупрозрачные тучи комарья и гнуса над головами, они побежали к палаткам. Перед носом Рогозина маячила покрытая «гусиной кожей», серая от холода спина якута и он почему‑то думал, что в условиях Севера монголоидов стоило бы называть «серой» расой, а не «желтой».

— Ты в нашу палатку, Витька, возьми там рации, аптечки, фонари, веревки — все набирай, что посчитаешь полезным и тащи в лодку, а я к Андреевне на склад — за продуктами, — скомандовал якут и сам повернул от пристани направо. — Много набирай, все возьми!

Рогозин почему‑то вспомнил, что лагерь должен был быть свернут еще два дня назад и, следовательно, продуктов должно было остаться в обрез. Он хотел напомнить об этом Юрику, но ноги уже понесли его под откинутый полог.

В боку палатки по — прежнему зияла расширенная кем‑то та самая дыра, что проделал он недавно тем тесаком, что и сейчас сжимал в руках.

Рогозин кинулся к ящикам с припасами, не разбираясь, что лежит в каждом, схватил первый попавшийся и потащил его к лодке. Весу в неудобном ящике было килограммов сорок, он не желал покидать палатку, норовил вырваться из скрюченных от холода рук Виктора, и только приложив к строптивому упрямцу все имеющиеся силы, Рогозин смог выволочь его наружу.

Кое‑как удалось забросить его в лодку, и руки, едва почувствовав облегчение, вытянулись вдоль тела, а ноги мелко — мелко задрожали — будто только что пришлось разгружать вагон с цементом.

Отдышавшись, Рогозин вновь побежал в палатку, схватил второй ящик, затем пришла очередь третьего и четвертого.

Юрик принес четверть коробки сгущенки, две дюжины банок тушенки россыпью — в сетках из‑под картошки, которой тоже приволок килограммов двадцать.

Возле лодки они не задерживались даже для короткого разговора: бросив на дно добычу, спешили за новой, боясь не успеть прихватить самое важное.

— Давай, Витька, давай, — сипящим шепотом на ходу подбадривал Рогозина Юрик.

И Рогозин спешил изо всех сил.

Когда Рогозин тащил четвертый ящик непонятно с чем, но такой же тяжелый и неудобный, как и все остальные, в голову пришла простая и неожиданная мысль о том, что лезть нужно было на соседнюю стоянку «рыбаков» — там и рыба копченая и прочий провиант побогаче. Там же должны были быть ружья, таежное снаряжение. И телефон!

Освободившись от ноши, Виктор понесся в палатку, где жил Савельев, но неаккуратные поиски ожидаемых результатов не дали. Спутникового телефона на старом месте, где привык его видеть Рогозин, не оказалось. Зато прямо на столе лежал пистолет.

Подцепив с раскладушки какой‑то пустой баул, Рогозин бросил в него оружие, не разбираясь, есть ли в нем патроны. Взгляд его упал на переносной металлический ящик для ружей и Виктор прихватил и его тоже — в нем что‑то громыхнуло, он больно саданул твердым боком Рогозина в плечо, но судьба его была решена: вскоре он тоже оказался в лодке.

Виктор уже сделал несколько шагов по направлению к палаткам, когда появившийся вдруг Юрик заорал:

— В лодку, в лодку лезь! Атас идет!

Рогозин на секунду остановился и действительно услышал пока еще далекий заливистый лай пса. Ноги сами понесли его к речке. Он забрался в лодку, стал зачем‑то вдевать весла в уключины, вспомнил о моторе и поспешил к нему — проверить бензин в канистре. Бензина оказалось немного — литра четыре, но этого должно было с избытком хватить, чтобы пересечь реку, даже если придется, заметая следы, некоторое время плыть по реке.

Подбежавший якут забросил свою ношу в лодку, взмахом тесака перерубил веревку, державшую посудину у берега, уперся руками в борт и стал выталкивать ее на стремнину.

— Давай, давай, давай, Витька! — почему‑то выкрикивал он.

Что нужно было ему дать, Рогозин не понимал и, как беспокойная курица метался между лавками, спотыкаясь об ящики и путаясь в сетках.

— Руку давай! — наконец и Юрик сообразил, что напарник его не понимает. — Руку дай!

Виктор стукнул себя ладонью по лбу и вскоре уже втянул товарища на борт. Пока с Юрика, висящего на борту, стекала вода, Рогозин поспешил на корму — завести мотор. И, едва пыхнув сизым облаком старенький Marlin завелся, Виктор обессилено упал на скамью, стирая со лба выступивший мелкий бисер пота.

На берегу уже было не протолкнуться от нечисти: темные пятна, рогоносцы, светящиеся четырехрукие уродцы, Железноногий, оказавшийся совсем не старым. Тридцатилетний амбал с простецким лицом рязанского Вани — таков был легендарный Железнобокий.

Когда мотор завелся, до монстров оставалось едва ли метров пятьдесят, видны уже были их глаза: с круглыми зрачками, мерцавшие отраженным светом на белых, чуть отдающих голубизной белках. Глаза на этих странных и страшных мордах, показавшиеся Рогозину неожиданно осмысленными, разумными, почти человеческими. И в миг, когда сквозь сизый дымок чихнувшего двигателя показались эти глаза — гляделки четырехрукого светящегося монстра, — Рогозин впервые окончательно уверился, что никакие это не инопланетяне, а самые настоящие земные, но и одновременно потусторонние абаасы. Такого воплощенного ужаса, узнаваемого и запредельно далекого от всего, чем мог похвастать жизненный опыт Рогозина, по его абсолютному убеждению не могла создать природа ни на какой иной планете, кроме Земли.

А перед самым срезом воды, отступая перед волнами, громко гавкал Атас — пес остался прежним и словно не замечал своего безобразного окружения. Не было только Савельева — он, будучи человеком, не мог угнаться за демонами, Железноногим и собакой.

— Вовремя мы, — счастливо улыбаясь, проорал Юрик. — Я уж думал, не успеем!

Он встал во весь рост, согнул правую руку в локте, левую положил на сгиб и показал получившуюся фигуру толпе демонов на берегу:

— Вот вам, абаасы! Нас хрен возьмешь!

За его спиной радостно захохотал Рогозин.

Какое‑то время они просто смотрели друг на друга и заливисто смеялись. Страх отпустил сразу и, казалось теперь, навсегда, едва лишь лагерь нечисти скрылся за изгибом русла.

— Как мы их, а? Можем ведь! — стучал себя по мокрым коленкам Юрик. — Я такой ору тебе «давай, давай, Витька!», а ты, ой ты дурень, Витька. Чего искал в лодке? Багор, что ли?

— Не знаю, — вторил ему Рогозин, заливаясь смешливыми слезами, — честное слово не знаю. Ты глаза выпучил, орешь что‑то, а я никак не могу втыкнуть: какого рожна тебе нужно?

И они снова хохотали, будто пара сбежавших из дурдома психов.

Лишь когда мотор зачихал и заглох, они спохватились.

Кое‑как сладив с веслами, добрались до берега, с трудом найдя подходящее для высадки место.

— Далеко мы ушли от пещеры? — спросил уже совершенно успокоившийся Рогозин, прикидывая, как много груза они смогут дотащить.

— Нет, — скривил лицо Юрик. — Река здесь извилистая. Мы сейчас даже ближе, чем если бы шли прямо от лагеря.

— В другую же сторону вроде бы плыли?

— Река извилистая, — снова объяснил якут. — Плывешь по реке назад, а приплываешь по суше почти вперед. Петля, понимаешь? А, не парься, — махнул Юрик рукой. — Доберемся быстро, если не наткнемся на… Давай лучше посмотрим, что ты натаскал?

Они с большим трудом, едва не сломав тесак, смогли отогнуть дверцу мобильного сейфа так, что язык замка выскочил из паза. Наградой за труды стали два дробовика «Байкал» с четырьмя коробками патронов к ним и дополнительный магазин к пистолету, который Юрик уверенно опознал как восемнадцатизарядный СПС.

— Хороший улов, — кивнул Юрик. — Давай ящики смотреть. — Сколько их?

— Четыре. С какого начнем?

— Давай с этого?

На ящике висел замок — не особо внушительного вида, но все‑таки замок. Рогозин отыскал на берегу подходящий увесистый булыжник и после нескольких ударов петли с ящика были сбиты вместе с замком, выдернуты «с мясом» из сухой доски.

— Что здесь у нас? — спросил неизвестно кого Юрик, поднял искуроченную крышку, несколько секунд заинтересованно смотрел внутрь, удивленно хлопая ресницами, потом откинул крышку прочь, едва не заехав Рогозину по многострадальной ноге, и заливисто рассмеялся.

— Что там? — Рогозин аккуратно отложил «отмычку» и заглянул внутрь.

Ровными рядами в ящике были уложены камни. Примерно такие, каким только что был сбит замок. Подписанные, пронумерованные белым маркером сколы со всех окрестных скал, те самые, что две недели не покладая рук собирали аспиранты Перепелкина.

Приятели переглянулись, и одновременно потянулись к следующему ящику. С ним оказалось еще проще: его запор состоял всего лишь из скрученной проволоки, которая в ту же секунду полетела прочь, в реку, жалобно дзинькнула о булыжник и, хлюпнув напоследок водой, навеки исчезла в стремнине.

И в этом ящике тоже лежали камни. Подписанные не так аккуратно, как в первом, другим почерком.

— Кирюхина работа, — задумчиво сообщил Юрик. — Пишет как курица лапой. Как таких людей в кандидаты наук берут?

— А по — твоему, все кандидаты должны быть каллиграфами? — Рогозин уже тащил на берег третий ящик и почему‑то сильно злился на якута. Будто от Юрика зависело содержимое злополучных ящиков. — В Китае одно время так чиновников выбирали — по почерку, и чем это для них закончилось?

— Не знаю, Витька, — развел руками Юрик. — Мне на Китай наплевать. Мне Улу Тойона победить нужно. А если в него этими камнями кидаться, победы точно не будет. Это я тебе как эксперт говорю. Что в третьем?

Через минуту выяснилось, что и в третьем ящике лежат образцы.

— Поспешишь — людей насмешишь, — проворчал Юрик.

Рогозин окончательно расстроился, опустился на землю и обеими руками взялся за голову:

— Что ж ты за дурак‑то такой, Виктор Данилыч? — сказал он сам себе. — Ничего без косяков делать не можешь.

Юрик чиркнул зажигалкой, глубоко затянулся забычкованной сигаретой, выпустил несколько идеально круглых колец дыма, которые тотчас унес прочь легкий ветерок.

— Посмотри на это иначе, Витька, — сказал якут и Рогозин сообразил, что сейчас услышит какое‑то нравоучение. — Утром у нас не было ничего, а теперь? Целый арсенал оружия, продукты и, самое главное — мы научились выживать рядом с воплотившимися абаасами. Это немногим шаманам удается, паря. Плохо не то, что в этих ящиках камни, плохо, что абаасы нас с тобой видели, знают, что мы живы и теперь примутся искать нас вдесятеро усердней. Понимаешь? А если будут искать нас, то могут найти и других.

— Не — не — не, подожди‑ка дружище, — вдруг вспомнив его прежние откровения, воспротивился Рогозин. — Не ты ли говорил, что абаасы не смогут нас увидеть, пока мы под защитой твоего иччи?

— Они и не увидели, — усмехнулся Юрик.

— Они смотрели мне прямо в глаза!

— Это Атас и Железноногий показали им, куда смотреть. «Вия» у Гоголя читал? Ну вот та же механика: должен быть кто‑то, кто покажет чертям жертву. У Гоголя это был вий, а у слуг Улу — савельевский Атас и Железноногий. Он тебе никого не напомнил?

Виктор почесал пятерней затылок, вспоминая киборга, подобно статуе стоявшего на берегу реки. И внезапная догадка озарила его лицо!

— Савельев! Если бы нашему Стальевичу было сейчас лет тридцать — их было бы не отличить!

— Догадался Витька, — якут выпустил изо рта еще одно фигурное облако дыма. — А я думал, что ты совсем слепой. Есть и еще положительные моменты в том, что ты приволок в лодку камни, — неожиданно «вспомнил» Юрик. — Будь в ящиках что‑то ценное, нам пришлось бы топать к пещере и переть это все на себе, так что… не устанем хотя бы. А что в четвертом?

Рогозин нехотя поднялся и поплелся к лодке, но уже возвращаясь, догадался, что с четвертым ящиком что‑то не так: он и сделан был немножко иначе, и весил намного легче и замок на его боку висел солидный.

— Кажется, этот, последний, я упер у демонов не зря, — сказал Виктор, опуская груз перед Юриком.

— Вижу, Витька. Другой ящик. Я даже, кажется, знаю, что в нем. Сбивай замок!

Опять в ход пошел отложенный булыжник — отмычка. В этот раз Рогозин не торопился, боясь снова увидеть груду обломков, но где‑то в глубине души сознавая, что увидит что‑то вообще неожиданное.

И едва крышка открылась, едва свет проник внутрь, как Юрик выдохнул:

— Оно!

Посреди всякой мелочи лежал… лежала… — Рогозин долго не мог подобрать слова для описания этого чуда…

— Вот она, Монина мечта, — произнес маленький якут, поднимая на руки ружье пушечного калибра. — Карамультук!

Он беззаботно улыбался во все зубы, редкие его усы боевито топорщились, а в глазах блестело боевое безумие, какое, должно быть, не понаслышке знали всякие средневековые берсерки и ацтекские куачики.

— Что это такое? — Виктор смотрел во все глаза на чудовищное жерло ствола и думал, что попал в компьютерную игру. — Оно ядерными бомбами стреляет?

Толстый вороненый ствол имел диаметр такой же как у поллитровой пивной банки, ну, если и уступала ей, то совсем незначительно.

— Гочин карамультук, — уважительно произнес Юрик. — Селезень. Четвертый калибр. Точнее сказать — Монин карамультук, ведь спор‑то он выиграл? Посмотри, сколько там к нему патронов?

Рогозин откинул кусок порыжевшего брезента и услышал восхищенное цоканье Юрика:

— Вай — вай — вай, пятьдесят патронов, не меньше! Ой — бой! — на среднеазиатский манер запричитал якут, крутя в руках ружье, прикладывая его к плечу, заглядывая в ствол, едва не облизывая. — Даже если бы ты еще десять ящиков с камнями погрузил, и только один с этим «Селезнем», я бы тебя целовал как девочку!

— Да пошел ты! — Рогозин не понял радости якута и даже немного обиделся — на «девочку».

— Я пойду, Витька, теперь куда захочешь пойду! Только и ты со мной пойдешь.

— Почему это?

— Я маленький, если начну в абаасов из карамультука стрелять — меня просто снесет отдачей, а ты — большой, сильный богатырь, ты защитишь бедного Юрика от Улу! Почти пятьдесят патронов! Пятьдесят граммов крупной дроби в каждом! Четыре грамма пороха! Когда стая уток взлетает, то с тридцати шагов карамультук валит половину! Любого воплотившегося абааса просто в клочья разорвет — никакая регенерация не поможет! Плохо будет тебе, Улу!

Рогозин протянул руки и огромный «Селезень» плавно опустился в ладони. Весу в нем было килограммов пять; прохладный металл приятно холодил кожу, а деревянный приклад показался смутно знакомым. Виктор осторожно, кончиками пальцев погладил ствол и готов был поклясться, что почувствовал короткий разряд электричества. Как говорят в дешевых женских романах: «меж ними пробежала искра».

Новая игрушка выглядела убедительно и Рогозину, ни разу в жизни не стрелявшему ни из чего подобного, тотчас захотелось попробовать ее в деле.

— Заряди, а? — попросил он Юрика.

Якут не заставил себя долго ждать — выхватил из ящика патрон, матерясь на двух языках, зарядил оружие, протянул ружье Рогозину.

— Всем хорош карамультук, но заряжать — замаешься. Хорошо только, что магазин сразу на три патрона.

— Куда стрелять‑то? — глупо спросил Виктор.

— В дерево пальни, — разрешил Юрик и пальцем показал в какое.

До ствола толщиной в пару ладоней было метров пятнадцать, не больше. Рогозин приложил ружье к плечу и оглянулся на Юрика.

— С такого расстояния в черных и нужно бить, — кивнул тот. — Рот только открой и стреляй! Давай!

Рогозин тяжело вздохнул, задержал на секунду дыхание и нажал спуск. Бабахнуло — грохнуло в воздухе, стукнуло в уши, больно и сильно толкнуло в отощавшее плечо, заставив на шаг отступить назад и чуть в сторону, царапнуло по ключице. И стразу же послышался донесшийся как сквозь вату треск дерева — расщепленный ствол несчастного начал заваливаться, но зацепился ветвями за соседние деревья, да так и застрял — уже без малейшей надежды стать когда‑нибудь настоящим лесным великаном.

— Как оно, а? — радостно завопил Юрик и больно ткнул острым кулачком Рогозина под ребра.

Ошеломленный Рогозин потер бок, шмыгнул носом и заглянул в едва дымившуюся черную дыру ствола.

— Если бы ты не сказал мне, что это ружье для гусей, я бы сам решил, что оно для охоты на мамонтов.

— Нет, паря, — покачал головой Юрик. — У мамонта шкура толщиной десять сантиметров. Убить его из карамультука сложно. Нельзя. Пуля нужна, дробь не возьмет. Но дырку сделает хорошую.

Все время, пока они собирались: припасы, оружие, маскировка лодки, — они спорили о том, как правильно охотиться на мамонтов. И хотя Юрик в самом начале признался, что не видел не то что мамонта, а даже и слона, победителем в споре вышел все‑таки он, сочинив убийственный тезис о том, что мамонт не дурак и подставлять висок под ружье не станет, а стрелять в любое другое место почти бессмысленно, ведь предок слона — вообще не утка.