С самого раннего утра понедельника начал названивать Уилкокс. Он не хотел обсуждать причину своего беспокойства по телефону и желал увидеться с глазу на глаз на "каком‑нибудь спокойном берегу, где можно порыбачить. Сегодня или завтра, потому что рыба ждать не захочет".

Я на секунду задумался, а Бен в Вашингтоне уже сам нашел подходящий вариант:

— У вас там где‑то есть озерцо Кейв Ран. Говорят, там чудесно ловится щука. Ну, знаешь, затопленные сосны, коряги, скалистые берега и тысяча заливов. У меня где‑то были подходящие воблеры, так что если ты нас там встретишь, то замечательный рыбий суп я тебе обеспечу.

Я понятия не имел где расположено это озеро, но если Уилкоксу понадобилось оно, значит, так тому и быть.

— О–кей, Бен, приезжайте завтра. Я сделаю хорошие места.

Закончив разговор, я тут же перезвонил Бригли. Фрэнк, само собой, прекрасно знал это, оказывается, знаменитое на всю Америку озеро.

— Это недалеко от Морхеда, — уточнил он, назвав еще одно неизвестное мне место. — Там можно заказать отель. А в чем дело?

Когда я объяснил, он тоже загорелся идеей импровизированной рыбалки, но мне подумалось, что ему очень хотелось самому свести знакомство с теми людьми, которых привезет его приятель.

— Я все устрою, Сардж, — с энтузиазмом, когда он нужен, у Фрэнка всегда все было в порядке. — С тобой кто будет? Зак? Алекс?

— Зака нет пока. В Европе. А Алекс будет.

— Тогда я возьму на себя организацию этого выезда. Вы же вроде не местные оба? Если остановимся в отеле в Морхеде, а к озеру возьмем трейлер, нормально будет?

Он еще сыпал какими‑то названиями, уточнял массу деталей, но потом сообразил, что я в этой теме ни ухом ни рылом и закруглил разговор:

— Перезвони Бенджи, скажи ему, пусть завтра будут в Фармерсе, я их там встречу. За вами заеду вечером сегодня около пяти часов. Здесь по шестьдесят четвертой дороге полторы сотни миль, к ночи доберемся. Собирайтесь пока.

Услышав в трубке отбой, я повернулся к Вязовски:

— Никогда еще не был на рыбалке. Как бы не проколоться?

— Да чего там прокалываться? Наливай да пей. — Для этого человека решительно не было трудностей ни в чем.

Но он оказался прав и самому мне рыбалить не пришлось.

После некоторого раздумья я решился предложить участие в этой рыбалке Снайлу: во–первых, ему было бы спокойнее, если бы он увидел реальных воротил, с которыми мы "работаем" — чтобы укрепилось доверие ко мне, а во–вторых, ему придется в будущем работать с этими людьми не меньше, чем нам с Захаром, так почему бы не свести их сейчас? Как говорят наши прибалтийские пока еще сограждане "при–и-и–годытса".

Добрались мы до Кейв Ран даже быстрее, чем рассчитывали — солнце еще даже не зашло. Разместились в каком‑то придорожном мотеле, и рано утром Фрэнк уехал встречать гостей.

Старший из трех джентельменов, которых Бенджи Уилкокс привез с собой, — "сенатор Тим, сэр" — таскал меня по узким тропинкам и долго убеждал, что моя идея с "Тексако" не очень продуктивна. И если мне хочется быть поближе к миру политики и очень больших денег, то можно с гораздо большей эффективностью вкладывать свои сбережения в "Нортроп", "Локхид", "Дженерал Дайнемикс", а "Тексако" — кусок старика Дейва и вряд ли он захочет с ним расстаться. Мне показалось, что эту лекцию он затеял с тем, чтобы проверить мою решимость, да и Уилкокс успел шепнуть на ухо, что "дедок будет брюзжать, но не иди у него на поводу. У него на Рокфеллеров старинный зуб величиной с Маунт Девилз и ему нужны надежные и денежные союзники для большой игры. Это просто такая тупая проверка. Если он сочтет тебя достойным, можешь считать, что обзавелся мощным плечом на Капитолийском холме". Поэтому я соглашался с тем, что задача отторжения столь большого куска у Pennzoil даже в теории не выглядит легкой, но показывал решимость пройти этот путь до конца. И сэр Тим купился на мои посулы и рассуждения.

Я не сомневался, что если понадобится, то этот политикан сдаст меня и вообще кого угодно, лишь бы самому по–прежнему быть святее Папы Римского, но на нынешнем этапе мне нужна была его поддержка и мы готовы были ее оплачивать.

Мы бродили по светлым солнечным зайчикам, пробивающимся сквозь сосновые кроны на глиняные дорожки, очень внимательно слушали друг друга и еще тщательнее подбирали слова. Вокруг пахло смолкой, свежей зеленью и тиной, наросшей на полузатопленных стволах. В общем обстановка располагала к некоторой откровенности и я решил форсировать события.

Я изложил ему идею "силового рейдерства" и она привела сенатора в восторг. Местные рейдеры, съевшие собаку на слияниях и поглощениях, предпочитали действовать сугубо экономическими и законными или не очень сильно наказуемыми способами: льготные цены, недобросовестная конкуренция, манипуляции с бумагами, последовательное гнобление объекта нападения в прессе и прочие младенческие игры, доведенные, правду сказать, до лунного блеска. Российское изобретение в виде дополнительного привлечения к действиям полиции, фискалов, таможни, любых силовиков вплоть до чрезвычайников — FEMA, поддельных печатей, заведения десятка уголовных дел (от изнасилования пациенток дома престарелых до шпионажа в пользу Венесуэлы) против каждого члена действующего руководства, перекупки или устрашения смежников и поставщиков, стало для сэра Тима настоящим откровением и, кажется, только сейчас он осознал, какой инструмент в виде места в Сенате США дала ему в руки судьба. Мне показалось, он даже недолго раздумывал — стоит ли сдать меня прямо сейчас, пока я не развернулся или стоит немного подождать? Но все‑таки решился посмотреть, как это будет выглядеть на практике.

Я не стал рассказывать о совсем уже откровенной уголовщине в виде незаконных действий реестродержателей, подкупов директоров, проведения неполномочных акционерных собраний, хотя, если бы понадобилось — можно было сделать и такое.

С "сенатором Тимом" после этого мы быстро договорились о согласованных действиях, и уже через неделю он обещал инициировать налоговую проверку последних отчетов Pennzoil и "Тексако". Затем должны были начаться нападки в прессе на качество их масел и топлива, на экологические проблемы, а за мной на этом этапе была атака на бумаги этих компаний. Pennzoil должно было стать просто не до новых приобретений. В итоге она должна была начать сама мечтать об избавлении от проблемного актива — "Тексако", и продать бедовую компанию первому, кто предложит за нее хоть какую‑то цену.

К тому же младший из гостей оказался большим чином из министерства энергетики, занимавшим в недавнем прошлом одно из самых высоких кресел в Правлении "Тексако". Он клятвенно обещал мне поддержку наемного менеджмента компании в обмен на небольшую долю ее активов в будущем. И я согласился. Потому что уже не хотел ждать полтора десятка лет, пока эта компания сама свалится мне в ладони. Да и трагедия на нефтяной платформе Piper Alpha в Северном море, принадлежащей Occidental Petroleum, должна была случиться через пару месяцев. Достаточно Арман Хаммер — лучший друг советских вождей от Ленина до Брежнева — побыл "благодетелем" для моей страны, пора отдавать то, что скопил на своем "бескорыстном служении". А нам пара нефтяных компаний — большая "Тексако" и "маленькая" ОР будут очень кстати уже в этом году.

Бригли, кажется, радовался событию больше меня самого! Еще бы — накормить сенатора собственноручно выловленной щукой удается не каждому американцу, пусть даже имеющему некоторые знакомства в Вашингтоне, Округ Колумбия.

Снайл тоже лучился добродушием. Он оказался старинным фанатиком рыбной ловли: спиннинг, нахлыст, еще какие‑то мудреные способы — для Тома не было тайн в охоте на рыбу. Собрав с Фрэнком, Вязовски и помощником сенатора мистером Маршаллом все снасти, они заплывали на арендованной лодке куда‑то на середину озера и возвращались к обеду с десятком щучьих хвостов, не считая всякой мелочи.

В общем два дня прошли успешно для всех и расстались мы с гостями с самыми теплыми чувствами и горячими надеждами.

Вся неделя прошла в телефонных согласованиях, бесконечных уточнениях и разъяснениях, поэтому, когда заявился Захар, я не особенно обратил внимания на его довольную физиономию. Шел как раз тяжелый разговор с Кевином Менгером, который после разговора с Ландри хотел и из моих уст услышать подтверждение необходимости газетных нападок на нефтяные компании. Этот дотошный немец мог вывести из равновесия даже деревянную скамью — он не желал публиковать неподтвержденные документами сведения, и я временами готов был послать журналиста в дальний поход по местам боевой славы Казановы и Дона Жуана.

— Тяжела жизнь американского миллиардера? — невинно улыбаясь, спросил Майцев, когда я закончил утомительный диалог. — То ли еще будет!

— Привет, Зак, очень рад тебя видеть, — я шагнул ему навстречу и только сейчас разглядел его новый образ.

А метаморфозы произошли удивительные: костюм светлой шерсти тысячи за три долларов, ладный, словно журнальная картинка; запонки, блеснувшие мелкой россыпью "камушков"; бриллиантовая заколка в шелковом галстуке; туфли, которые моя мама непременно поставила бы на телевизор, как главное украшение дома; перстень на левой руке, тоже с камешками. Уж на что Снайл и Ландри любили "выглядеть", но рядом с Майцевым они бы сейчас показались бы пугалами, обряженными в дедушкины ремки.

— Зак, что это с тобой? — я не рискнул обнять столь разряженного господина и стоял перед ним как дурак, разведя руки в стороны. — Собрался отбить леди Диану у Чарли?

— Здорово, ага? — Майцев невозмутимо стряхнул с рукава пылинку. — Это я в Сити такое подцепил. Как болезнь. Теперь если не такой, то прям с души воротит. В зеркало противно смотреть.

— Думаю, если какой‑нибудь "хайджекер" (угонщик) сейчас бы тебя увидел, он даже не стал бы требовать у тебя ключи от машины. Того, что сейчас на тебе надето, иному хватит на полжизни.

— Шестьдесят пять тысяч долларов, включая ручку с вечным золотым пером от Tibaldi, — рассмеялся Захар. — Впрочем, ручку мне подарили. Не завидуй. Это просто спецодежда, вроде гимнастерки. Для идентификации "свой–чужой".

— Хорошее дело, — одобрил я такую "спецовку" и пощупал рукав, — что сказали девчонки, когда ты входил сюда?

Захар достал из бара бутылку, плеснул в стакан, и только взяв его в руки, ответил:

— Кажется, они до сих пор держат глаза обеими ладошками — чтоб не выпали. — Он отхлебнул, — ничего вразумительного не сказали. Молчат. Как вы тут?

Он снял пиджак, ловко повесил его на спинку стула и плюхнулся в кресло:

— Рассказывай!

Мой доклад занял полчаса, я успел рассказать все: и про сенатора, и про журналистов, про "Тексако" и Софи.

— Жалко девчонку, — прокомментировал Майцев. — Может быть, зря мы так с Донованом и Блэком? Они ведь не были ничьими агентами.

— Если бы не мы их сейчас, они бы нас через пару лет. Триста миллиардов — слишком великое искушение, чтобы делить его с двумя молодыми щенками. Они бы не устояли. Все к тому шло. А были агентами, не были — неважно, главное, чтобы кроме нас с тобой никто не знал правды. И тогда подвернулся самый удобный момент. Позднее стало бы не в пример сложнее. Вязовски и остальные в это поверили — и уже хорошо. Мы не должны выглядеть в их глазах кончеными отморозками.

— Кем? — не понял Захар.

— Отморозками. Слэнг, понимаешь? Люди без головы.

— А, да, — он согласно кивнул, — не должны. И все‑таки как‑то неправильно это все. Еще и девчонка эта. Я вот не люблю, когда такие девчонки оказываются ответственными за то, чего не делали. Так и спиться недолго.

— Это мой грех, Зак, — ответил я. — Не твой.

— Какая разница, чей? — спросил Майцев. — По факту мы с тобой и есть отморозки.

— Не начинай. Зря я тебе это рассказал.

— Нет, не зря. Теперь, если что‑то похожее будет, я просто стану готовиться тщательнее, чтобы исключить случайности. Я с тобой, Сардж, и ни на минуту не сомневаюсь, что все, что ты делаешь — нужно и правильно.

— Ну и хорошо, — я тоже плеснул себе чуть–чуть виски и бросил пару кубиков льда. — Что у тебя?

— Карнаух в деле, — Майцев чокнулся своим стаканом о мой. — Павлов каким‑то образом подключил к созданию карнауховской конторы Международный инвестиционный банк. Его участие в капитале нашего лондонского "Gold Investment Found", через который будет работать Юрий Юрьевич, составит четверть из ста миллионов, четверть — наша и оставшаяся половина — сторонние инвесторы. А кредитоваться он станет немного в том же МИБ и по большей части у нас.

— Зачем этот банк?

Международный инвестиционный банк был учрежден странами СЭВ в начале семидесятых как аналог МВФ в рамках социалистической системы. Полезное начинание, но мы не обговаривали раньше его участие.

— Это сам Юрий Юрьевич предложил. Под имя Карнауха многие джентельмены готовы дать деньги, но все они думают, что он все еще в системе СССР, и никакие доводы не способны их в этом разубедить. Попытайся мы это сделать, они бы начали детальное расследование всех запутанных акционерных отношений и вышли бы на наши трасты. А теперь первая же проверка покажет участие коммунистического банка и все всем станет понятно: Карнаух опять на рынке, работает от комми и ему можно доверить свои капиталы. Логично?

— Что‑то в том есть, — согласился я. — В то, что он сам по себе, я на их месте не поверил бы никогда. А с прибылью что?

— Ну, как я понял, он нам нужен больше как инструмент манипуляции рынком? Поэтому какая‑то прибыль пойдет и через него, но основное все же осядет в наших трастах. Чем больше снежный ком, тем больше к нему прилипает, так ведь? Пусть несут свои деньги Карнауху, пользоваться ими будем мы. Австрияки уже его навестили, люди в Сити забегали, звонили немцы и почему‑то еще из Сингапура — я не вникал в подробности. Да и зачем? Какая разница, у кого отбирать деньги?

— Господи, что за циничного дельца я взрастил!

— Поздно причитать. Что выросло, то выросло, — довольно ухмыльнулся Захар. — В общем, часть денег будет оседать на счетах МИБ, а потом выводиться в Союз — на закупку всякой фигни вроде станков, которые заржавеют, даже не доехав до заводов.

— Жалко.

— Крохи, забудь. Нормальная плата за спокойствие. Но это еще не все.

— Что еще? — его инициативы начинали меня пугать, они становились непредсказуемыми.

— Нам уже по двадцать пять. — Он замолчал. — А тебе скоро вообще двадцать шесть.

— О да, закат жизни, пора подумать о пенсии.

— Нет, нам нужно жениться.

Я чуть не поперхнулся кусочком льда. Я ждал всего чего угодно, но только не этого. Чтобы Захар, редко пропускающий мимо любую слегка смазливую мордашку, по своей воле, находясь в здравом уме и светлой памяти, решил жениться? Должно быть его пытали электрическим током!

— Заболел, что ли? Зачем это еще? Нам без женитьбы не хватает геморроя? — выпалил я, когда смог выплюнуть из горла льдинку.

— Помнишь, что ты говорил о банках? Что пока у тебя нет банка — ты неполноценный?

— Ну, помню, и что?

— Так вот. Это только половина правды. Вторая ее половина как раз и состоит в женитьбе.

— Поясни.

— Не стать нам своими среди них, пока нет родственных связей. Никогда. Я был в Сити — мне улыбаются, со мной обедают, но я постоянно чувствую себя гостем. Мне не рассказывают слухи, только газетные новости, со мной не обсуждают тайны, я чужой. Но невозможно долго оставаться в гостях — либо меня попросят убраться и приложат все силы к нашему выдворению, либо заставят слиться с собой. Почему бы не сделать это раньше них?

Я задумался. Часто приходится делать что‑то, что может показаться необходимым, но в итоге оказывается лишним, избыточным. Все зависит от целей. Нет нужды покупать Porsche 911, если нужно всего лишь ездить к теще на дачу. Красиво, престижно, но это просто глупая растрата. Нет смысла приглашать в дворовую футбольную команду Марадону. Даже на финал турнира "Кожаный мяч" — потом вся команда всю жизнь будет отрабатывать его двухчасовой гонорар.

— А зачем, Зак? Зачем ты хочешь стать для них своим?

— Резонов много, — рассудительно сказал Майцев. — Безопасность, влияние, власть…

— Ерунда, — оборвал я его. — В первом поколении своим ты для них не станешь. Не тешь себя иллюзиями. И на самом деле мы всегда будем для них врагами. Либо мы, либо они. По другому и быть не может. Я каждый день начинаю с плохого предчувствия, что мы вот–вот засветимся перед этими людьми, и нам станет туго, а ты хочешь сам выползти из тени к ним навстречу: вот он я, берите меня! Нет, Зак, если бы мы работали на себя, я бы первым ухватился за твою мысль, хотя, на самом деле она лежит на поверхности. Но дело в том, что все, что мы делаем, оно не наше. Вернее, не только наше. Понимаешь?

Он поднялся из кресла, прошелся до окна и замер перед ним.

— Если ты хочешь жениться, — продолжал я, — ради бога! Можешь даже поехать к какому‑нибудь лорду и попросить у него руку внучки! Но не связывай с этой женитьбой каких‑то особенных надежд. Ты будешь вечным приложением к имени жены. Даже со всеми твоими миллиардами. Есть один путь стать с ними вровень. Единственный. Нагнуть их раком и заставить с собой считаться. Этим мы и занимаемся. Все остальное — фантазии. Только с позиций силы. Они по–другому не понимают!

Я так возбудился, что налил себе больше половины стакана, забыв бросить в бурбон лед. В сердцах выругался.

— Ладно, забудь, — Захар, услышав, как я чертыхаюсь, повернулся. — Ты правее, чем я. Все это на самом деле временно. Долго, но временно. А коли так, то и смысла становиться постоянным во временном нет никакого.

— Временно — это очень хорошее и верное слово. Именно временно.

Я налил виски и в его стакан, и мы еще раз чокнулись стеклянными краями.

И проговорили до самого обеда, согласовывая свои дальнейшие действия. Я задумал выселить Захара в Европу — она должна была стать его основной ареной, местом, где он заработает авторитет и начнет им давить на определенных людей. И Майцев поддержал в этом.

— Я вот что думаю, — сказал он. — Горби уже пообещал вывести войска и из Германии, Восточной Европы и из Афгана. Только денег у него на это нет. Давай‑ка создадим европейский частный консорциум, который по–тихому выкупит у него имущество уходящих частей, а потом перепродаст это все Коллю и прочим деятелям. Деньги хорошие. Отдадим Горби десять миллиардов марок за все, с исполнением после вывода войск, потом бундесам впарим за сто. Как думаешь, согласится?

— Зак, — я немного опешил от такой очевидной мысли. — Вот ты голова! А я‑то думал, как мне к Михаилу Сергеевичу подкатить? Делай! Только перепродавать мы ничего не станем. Ни Коллю, ни всяким Валенсам. Пусть будут у нас земли в Германиях–Болгариях. А денег мы еще накосим.

Или он устал, или думал о чем‑то своем, но привычного блеска в глазах я не увидел.

— Хорошо, — он снял пиджак со спинки стула, — тогда давай начнем для верности сразу с двух сторон эту тему давить. Отец пусть едет в Москву и ведет переговоры от лица фондов, а я начну подкапывать эту песчаную гору со стороны Германии. Восточной, разумеется. У моих итальянцев есть выходы на некоторых дельцов из ЗГВ, из Берлинской верхушки, должно получиться. В общем, я сейчас поеду домой отдохну после перелета, а вечером поговорим о текучке, да соберем меня в дорогу. Пора Японию почтить присутствием.

Майцев напоследок еще раз блеснул своими запонками, выпростав ладони из рукавов, и удалился со степенностью английского лорда.

Из приемной послышались какие‑то невнятные визги девчонок, а потом в приоткрытую дверь заглянула Линда и стала выспрашивать — что это случилось с Захаром и почему он стал таким холодным.

Я отмахнулся от ее вопросов, сочтя их совершенно неуместными и ненужными. И, кажется, немного ее этим обидел.

А вечером Захар выложил на стол передо мной несколько прозрачный файлов — банковские выписки, протоколы собраний акционеров каких‑то компаний. На французском, английском, немецком, итальянском, испанском, шведском языках.

— Что это? — я не понял смысла и десятой части этих документов.

— "Эрикссон", восемнадцать процентов, Nokia — девять, Siemens — двенадцать, Volkswagen — одиннадцать, Carrefour — семь, Nestle — восемь с половиной, VEBA, VIAG — по девять, Total, Eni — по четыре, Tesco, Deutsch Telecom, по три. Ну и по мелочи, где один, где полтора процента: металлы, автомобили, самолеты, фармакопея, банки, страховые компании, пара портов — Амстердам и Киль, судовладельцы, табачные компании, бельгийское, немецкое, итальянское оружие. В общем, стоимость пакета уже в районе сорока ярдов и места в советах директоров десятка европейских лидеров. Если посчитать это все твоей собственностью, то и без американских и японских активов ты уже самый богатый человек в мире. Хватит пока? А то на рынке нездоровый ажиотаж, цены как космический корабль "Восток" на орбиту рвутся. Нужно их как‑то приземлить немного, а то встанет нам эта собственность в копеечку. Возьмешься?

— Как ты это сделал? — спросил я, перебирая бумаги. — Ведь в Европе у нас было всего миллиардов пять?

— Элементарно, Ватсон, — хихикнул Майцев. — Покупаем пакет, кладем его в банк как залог кредита, получаем деньги, на которые мы снова покупаем другой пакет, опять в банк, опять кредит… В конечном итоге все в залоге у итальянских банков. Через несколько ручных фондов. А поскольку наши бумаги все время дорожают, то кредитное плечо все время уменьшается. Словом, взяли пять, сварили сорок. Несложное дело, если знаешь, что ничего падать не будет. Безрисковое.

Я отложил файлы в сторону, долго смотрел на своего друга. Передо мной стоял циничный, практичный и успешный "делатель денег". Мастер построения прибыльных схем и настоящая акула финансовых течений. Нужен ли я ему?

— Знаешь, Зак, за будущее нашего начинания я теперь совершенно спокоен. Эти миллиарды в Европе — они твои. Делай с ними что хочешь. Их добыл ты и это только твое право — распоряжаться ими.

Я должен был так сказать, потому что начинал физически ощущать сомнения, терзающие Майцева. Да любому нормальному человеку не захочется долгое время быть чьим‑то придатком, исполнителем. Тем более, что он давно перерос этот уровень и я уже даже и не знаю, кто был более полезен для наших целей — я или он?

— Брось, Серый, — усмехнулся он после едва уловимой паузы. — Вместе это ярмо на себя одели, вместе и потянем. Сейчас Юрий Юрьевич еще развернется, Снайл твой тоже не пальцем деланный. Мы их научим "делать деньги из воздуха"! В любой продолжительной игре выигрывает тот, кто лучше знает правила. А мы скоро начнем их устанавливать.

С этими словами он бросил на стол маленький картонный листок размером с новогоднюю открытку.

Красивой готической вязью золтом на белой поверхности было выведено:

"Досточтимый Закария Майнце!

Лорд–мэр Лондона имеет честь пригласить вас на аудиенцию в стенах Лондонского городского университета мая второго дня текущего года ровно в три часа пополудни.

С уважением,

Достопочтенный Гревиль Спратт, сэр, Ironmonger.

04.12.1988"

— Что это, Зак? — я не понял значения этого приглашения. — Что за кузнец?

— Это нынешний глава лондонского Сити желает, чтоб я предстал пред его светлы очи. Не кузнец, а торговец скобяными изделиями — так называется один из цехов Лондонской городской корпорации. Традиция для граждан Сити — принадлежать к какому‑то цеху. Они все давно торгуют только воздухом и бумагой с разноцветными картинками.

— Зачем? Что от тебя нужно чиновнику?

Захар засмеялся и, сделав значительный вид, пустился в пояснения:

— Это не чиновник. Это символ. Это олицетворенная традиция. Флаг, знамя, фетиш. Каким чиновником может быть человек, избираемый всего на год? Это "посол мира" от лица финансовых кругов Лондона, понимаешь? В его власти только лишь доносить до масс решения своих хозяев. И все. Ну, еще носить красивую мантию и шапку. В общем, то, как мы представляли себе права английской королевы. "Царствует, но не правит". Кстати, даже она не может соваться на территорию Сити без подобного приглашения. Финансы не любят символов власти, они сами власть посильней любых символов.

— И зачем он тебе? Вернее, ты — ему?

— Жители Сити желают лично свести знакомство с восходящей звездой рынка.

— Они отследили твои последние операции?

— Нет, вряд ли они смогли увидеть даже четверть, — скривился Захар. — Я как старая лиса следы путал. Если специально не искать по указке — никогда не найдешь концов. Но что‑то, безусловно, они пронюхали.

Его настроение заметно приподнялось после того, как я "отдал" ему европейские капиталы. И, кажется, решение показать мне это приглашение возникло у него только что — после признания его очевидных заслуг. Потому что еще утром я не знал, что он собрался на эту аудиенцию. И в том будущем, что не началось, он мне о ней не рассказывал. Да и теперь — только в общих чертах: "встретились, поговорили, пустышка". Что там было на самом деле, я не знал.

— В общем, схожу, посмотрю, — продолжал Захар. — Вдруг чего полезное подвернется? Или кто‑то полезный?

Ненавижу это чувство подозрительности, которое стало все чаще подниматься во мне. Раньше мне казалось, что достаточно "посмотреть в будущее" и я все буду знать, но Захар знал о моей тайне и знал, что если мне о чем‑то не рассказать спустя десять или двадцать лет, то я ничего и не узнаю. Он научился бороться с моим предвиденьем. И это меня беспокоило, потому что я печенкой чувствовал какую‑то недосказанность.

— Сходи, конечно, не стоит пренебрегать возможностями, — вслух я согласился с его желанием.

Оставшееся до его отъезда время мы проболтали о всякой ерунде вроде моего желания попробовать настоящих трюфелей, о которых столько слышал, и никогда не видел. Захар пообещал мне и черных и белых, но после возвращения из Европы.

— Но лучше бы, — сказал он, — съездил туда сам. Хороший продукт испортить — большого ума не нужно. А здешние повара в сравнении с тамошними — как плотники супротив столяров. Так что подумай.

Мы посмеялись над моими гурманскими ожиданиями, и Захар стал собираться.

И, кажется, с этого вечера все пойдет по–другому. Не так, как мнилось мне еще сегодня утром. Захар стал способен противостоять моему всезнанию. И куда это умение могло его завести — мне оставалось только догадываться.