— Второй городской банк Роанока?

— Мимо.

— Торговый банк Александрии?

— Жуть.

— Экспортно–импортный банк Дженкинса?

— Где это?

— В Линчберге.

Я задумался. Мы уже полдня перебирали банки в соседней Вирджинии. Искали достаточно старые, с длинной историей, но при этом они не должны были быть местечковыми сберкассами, чье появление на Уолл–Стрит вызовет только смех. Нам нужен был хороший, крепкий банк, не хватающий звезд с неба, но вместе с тем достаточно известный в узких кругах финансистов на Западном и Восточном берегах Америки.

Первый шаг к легализации мы уже сделали — на Вануату в оффшорной зоне был открыт хэдж–фонд "Gyperbore trust" с уставным капиталом в пятьсот миллионов, впрочем, так нами пока и не оплаченным. Мы внесли десять процентов и нас легко зарегистрировали. Теперь наш фонд наполнялся взносами Исааков Левинсонов, Смитов, Бэкхемов и всяких остальных Джонов, Джуди и Джеймсов Доу (так раньше в англосаксонском праве называли неизвестных ответчиков или неопознанные трупы при проведении расследований или судебных тяжб, что‑то вроде Иван Иваныч Иванов) и их соседей — Ричардов Роу (соответственно — неизвестные истцы) с семьями. Тамошняя разновидность социализма — меланезийская, устраивала нас совершенно: все в руках чиновников, а они очень любят вкусно кушать. Особенно Уолтер Лини — бывший англиканский священник, бессменный премьер–министр страны аж с самого ее основания и автор учения об особенностях социализма в южной части Тихого океана, с которым договориться было очень просто — больше всего он любил хруст, что издавали свежеотпечатанные купюры с ликами Бенджамина Франклина (100$).

Теперь наш фонд собрался купить банк. Вернее, несколько банков. Два в Европе и пару в Штатах. Затем настала бы очередь страховых компаний и консалтинговых агентств: аудит, юридические услуги и весь остальной букет, сопровождающий цивилизованный бизнес. Потом на очереди стояла маленькая биржа — с введением правил, к которым все остальные придут лет через двадцать.

— Отказать мистеру Дженкинсу. Что‑нибудь в Норфолке есть?

— На кой черт тебе сдался этот Норфолк? — спросил его наш новый бизнес–консультант Рони Маккой, часто шутивший над своей фамилией, отзываясь по телефону "Real McCoy (английская идиома, переводится вроде как "подлинная вещь") у аппарата".

Наш консультант давно разменял пятый десяток, носил темную "сутенерскую" бородку, имел обыкновение смотреть на людей "рыбьим" взглядом законченного идиота, но вопреки производимому впечатлению недалекого пижона, был очень неглуп и прекрасно информирован. И при этом справедливо считал себя настоящим знатоком финансовых учреждений Восточного побережья — он знал все и обо всем: истинная бродячая энциклопедия.

Нашли мы его буквально по объявлению в газете Investor's Daily. Вернее, там была его статья, где он проводил сравнительный анализ между традиционными банками Европы и новейшими достижениями банковского дела в Америке. Под статьей были размещены его координаты для связи, которыми мы и воспользовались

— Хэмптон–Роудс. Чесапикский залив. Самый крупный порт. Рукой подать до Вашингтона и аэропорта Даллеса. Там должны водиться крупные рыбы.

— Зак, мальчик мой, — когда кто‑то начинал, по мнению мистера Маккоя, нести откровенную ахинею, старина Ронни становился умильно–ласков. — В Хэмптон–Роудс действительно есть крупные рыбы — докеры, весом под четыреста фунтов, их жены, самую чуточку поменьше. Ты желаешь вести дела с ними?

— С женами докеров? Нет, Ронни, мне нужны акулы из правительства, Конгресса, Уолл–стрит. Чтобы можно было непринужденно встретиться за чашкой кофе, или на поляне для гольфа.

— Кто тебя учил разговаривать? — внезапно озадачился Ронни. — Ты разговариваешь не как финансист, а как бросивший школу подросток с мексиканской границы.

Я видел, как Захара начинает раздражать этот самоуверенный мистер Маккой. Я сам не любил, когда меня тыкали носом в очевидные вещи, но Майцев от подобного буквально сатанел.

— Ронни, дружище, мы очень ценим твою заботу, но тебе нужна работа, которую мы тебе предложили или ты решил побыть логопедом? — ядовито осведомился Захар. — Если так, то давай пересмотрим наше соглашение по оплате. Не двести долларов в час, что предусматривает твой статус финансового консультанта, а всего двадцать, для логопеда и это — с избытком. Годится?

— Знаете, мистер Майнце, с вашими деньгами вы можете разговаривать хоть на суахили или щелкать языком как бушмены — вас поймут, — отыграл немного назад Маккой. — В конце концов, на Уолл–Стрит, одиннадцать (адрес Нью–Йоркской фондовой биржи), орут подчас настоящие шифровки. И никого это не беспокоит. Так на чем мы остановились?

— На Норфолке, — буркнул Захар и вышел за дверь.

— Не в духе сегодня мистер Майнце? — спросил у меня Маккой. И не получив ответа, как ни в чем ни бывало, продолжил: — Банки Норфолка не годятся. Это маленькие учреждения, известные только в самом Норфолке.

Мы обсуждали горячий вопрос уже три часа — Ронни был доволен: время шло, заработок рос.

Остановились на двух небольших банках из Кливленда. Оба были в предбанкротном состоянии, но спасать их никто не спешил. Один из них имел сеть филиалов в пятнадцати штатах, второй — места на Чикагской и Нью–Йоркской биржах. Их объединение должно было создать новый банк со старыми именами (что очень любили американцы) и с существенно возросшими возможностями. Ронни Маккой взялся за это дело, став представителем нашего фонда. За скромное содержание в пять миллионов в год после выплаты налогов. Когда мы сторговались, я увидел в его глазах безмерное обожание и стремление буквально выскочить из штанов, воплощая наши желания.

На следующий день Захар опять улетел в Европу. Коль уж мы рассудили, что было бы неплохо иметь очень солидные исторические корни для развертывания нажитых капиталов, то итальянские банки, многие из которых были весьма уважаемы в банковской сфере и имели за спиной сотни лет существования, подходили для этих целей как нельзя лучше. Швейцарские тоже были бы вполне подходящими, но… уж больно были они жирными и несговорчивыми.

Вместе с юристами старинного адвокатского бюро "Фабио Чезаре и сыновья" из Вероны Майцев приступил к поиску. У него была такая же задача, какую мы уже решили в Америке — приобрести один "народный" банк для работы с бизнесом и второй должен быть сберегательным — для населения.

У меня тоже был план деятельности на ближайшее время. Всего полгода назад обанкротилась Texaco — один из немногих крупнейших нефтедобытчиков, не принадлежавших еще клану Рокфеллеров. Произошло оно по причине слишком хорошего аппетита у руководства нефтедобытчиков. Это была эра слияний и поглощений — все друг с другом сливались, поглощались. Важно было, что после каждой такой операции руководство обеих — и поглощаемой и поглощавшей компаний получало очень солидные комиссионные. И выходило, что, с одной стороны, росли компании, а с другой — невероятно быстро пухли личные накопления их директоров и президентов. А банки знай выдавали под это дело кредиты, которые без лишнего лукавства распихивались по карманам.

Так и огромная "Тексако", пожелавшая приобрести в 1984 году крепкую Getty Oil, подавилась куском, оказавшимся для нее слишком большим. Getty Oil — головное предприятие того самого миллиардера Пола Гетти, что был удачно женат пять раз. У которого похитили внука, и он пять месяцев отказывался вносить выкуп, говоря, что на всех внуков у него не хватит миллионов. Образец американского добродушия. Он заплатил. Но только после того как получил по почте ухо внука и кинопленку с пытками. Добрый дедушка.

Сначала империя Гетти должна была отойти к Pennzoil, и все уже было на мази, когда в разгар переговоров как слон в посудную лавку в сделку вломилась "Тексако", предложив цену повыше. Гетти долго колебались, или делали вид, что колебались, но, в конце концов, уступили более выгодному предложению. И все бы ничего, но американское законодательство — очень своеобразная штука. Подчас компании больше зарабатывают на нем, чем на своей деятельности. Pennzoil обратилась в суд с требованием компенсировать упущенную прибыль, коей насчитали больше 11 миллиардов! И суд удовлетворил требование истца, правда, не в полном объеме, но и тех 10,5 миллиардов, что присудил судья, вполне хватило, чтобы "Тексако" добровольно подала документы о банкротстве — таких денег сама она найти не могла, а банки все как один отказались ей в этом помочь.

В тот день — 10–го апреля 1987 года, когда техасская компания объявила о банкротстве, мы тоже приняли всемерное участие в опускании котировок ее акций, прилично на этом заработав. Вместе с "Тексако" подешевела и Pennzoil: общее снижение капитализации двух компаний составило почти два миллиарда долларов. И солидная часть в этом куске была нашей.

Но позже я осознал, что теперь нам предоставляется замечательная возможность получить контроль над очень достойным активом. Правда, противостоять нам в этом споре будет не кто‑нибудь, а сам дедушка американского бизнеса — Дэвид Рокфеллер, уши которого торчали и за "обиженной" Pennzoil и за Chevron, которой чуть позже досталась обанкротившаяся "Тексако". Да и сами Гетти уже лет пятьдесят были прочно связаны с семьей Рокфеллеров через "Тайд уотер", управлявшей в свое время делами знаменитой Standard Oil. Мне вообще казалось, что вся эта афера по включению техасских нефтедобытчиков в империю Рокфеллера, была специально срежиссирована и подготовлена, и, конечно, безукоризненно сыграна талантливым коллективом его помощников. С засылкой агентов в руководство техасцев, с липовыми переговорами с наследниками Гетти… А иначе ничем не объяснить решение суда об удовлетворении иска банды из Хадсон Пайнс, что в Вестчестере (фамильное гнездо Рокфеллеров). Но мало решения — были отклонены и все аппеляции! Почти тридцать пять миллиардов долларов, которые стоила "Тексако" в тот момент, когда стала частью Chevron, упавших в итоге в хозяйство Рокфеллера, окупили все затраты семнадцатилетней операции. Доходность аферы исчислялась тысячами процентов. Вот это размах — все чисто и законно!

Однако я был уверен в своих силах и обладание существенным преимуществом — знанием будущего — делало меня, как мне казалось, неуязвимым перед опытом ушлой семейки. Я собирался перехватить "Тексако". Я собирался устроить Рокфеллеру цугцванг — пусть посуетится дедушка. И если мистер Дэвид не собирался вообще ни цента платить за разоренную нефтяную компанию, то я был готов пожертвовать миллиард–другой. Так что шансы были. До полного поглощения еще четырнадцать лет — можно успеть слетать на Луну и вернуться обратно.

Но для такого действа нужны подготовленные статисты — журналисты, судьи, сенаторы, конгрессмены, юристы, принимающие важные решения, надувающие щеки и объясняющие интересующимся гражданам суть вещей. Этот ресурс у Рокфеллера был, а у нас нет. И я им озадачился.

И для начала я наведался в местное агентство "Консультация Джона Бригли" — небольшое, но по слухам, распускаемым Сэмюэлем Баттом, хорошо осведомленное об истинных связях бизнесменов и политиков. При этом не чурающееся не вполне законных способов достичь эффекта и умеющее хранить чужие тайны.

Главой его оказался смышленый и безмерно хитрый проходимец Фрэнк Бригли — сын недавно усопшего основателя. Он встретил меня, пыхая сигарой и попивая коньяк из круглого бокала. Дубовые панели на стенах, картина, размером в хорошее окно, с портретом папы — Джона Бригли — основателя фирмы, массивный стол со старинным пресс–папье, десяток усердных юристов и бухгалтеров, сидящих за компьютерами на том же этаже в отдельных кабинетиках; все должно было свидетельствовать о том, что я имею дело с респектабельным человеком, который зря словами разбрасываться не станет.

Фрэнку было около тридцати, но седина уже тронула его шевелюру. Одевался он в сшитый на заказ костюм, или же обладал идеальной фигурой, на которую удачно сел магазинный. Я не разбирался в марках модных домов, да и не считал это умение нужным, но мистер Бригли, кажется, был тот еще стиляга — из поколения вымирающих ныне модов (неформальное молодежное движение, отличающееся трепетным отношением к одежде, не одевавшие никогда одно и то же дважды).

Он принял меня в своем кабинете, но не как обычного клиента — за столом, а усадил в кресло у журнального столика в соседней полуотгороженной комнатушке, видимо, предназначенной для послеобеденных медитаций.

— Здравствуйте, юноша, — обратился он ко мне на правах старшего. — Джилл, — это была его секретарша, с которой я договаривался о встрече, — сказала, что у вас ко мне большое дело? На десять миллионов, по ее словам?

Я немного растерялся, потому что мне еще не приходилось самому договариваться с посторонними важными людьми, не будучи им представленным. Сначала этим занимался обаятельный Чарли Рассел, потом опытный Золль и коммуникабельный Захар.

— Смелее, молодой человек, смелее, — подбодрил меня Фрэнк и пыхнул сизым дымом.

Ну, в таком случае, если уж все равно придется об этом говорить, я решил не ходить вокруг да около, а сказать все сразу:

— Мне хотелось бы купить несколько политиков, пять–шесть политических и экономических обозрений, возможно один из центральных телеканалов, пару рекламных агентств из первой сотни, одно охранное агентство, — он поперхнулся своим коньяком и закашлялся, а я продолжал: — Еще десяток популярных журналистов, прокуроров и судей.

— Это все? — Фрэнк погасил сигару в коньяке.

— Ну, в общем да. Я надеюсь, что вы лучше меня понимаете, что мне нужно. Может быть, если я раскрою вам конечную цель, вам будет легче подобрать мне подходящие варианты?

Он вскочил из кожаного кресла, в котором сидел и достал из шкафа второй бокал.

— И какова же цель?

— Я хочу приобрести "Тексако".

— Вот как? — Фрэнк собирался налить и мне коньяка, но видимо, передумал. — И что вы будете с ней делать?

На этот счет никаких планов у меня пока не было. Не говорить же ему, что за "Тексако" должна последовать Royal Dutch Shell?

— Раздроблю на части и продам, — такое объяснение должно было его совсем устроить.

— Гениальный план, — одобрил мои измышления мистер Бригли. — Идите тогда сразу с ним к старине Рокфеллеру — и будет вам счастье.

Он мне не поверил. Да и трудно ожидать от неизвестного сопляка какой‑то серьезности. Я вздохнул и положил перед ним на стол файл с документами.

— Что это? — Он остерегался брать в руки чужие бумаги. И мне это понравилось.

— Это ваш пропуск в мир вечного безделья и бесконечного веселья. Вы же хотели купить казино? — Об этом мне сказал по секрету Сэм Батт, встречавшийся с Фрэнком Бригли на скачках прошедшей весной. — Здесь оно и лежит. Берите.

Он вытащил первый лист — выписку из устава нашего фонда. Пробежал его глазами. Достал второй — с банковской справкой. По мере осмысления цифр, глаза его все больше походили на совиные. Третья бумага была доверенностью на имя Серхио Саура с правом представлять интересы фонда "Gyperbore trust" на территории Соединенных Штатов Америки. Все честь по чести — печати, водяные знаки, подписи нотариусов.

Фрэнк вопросительно взглянул на меня, и я послушно предъявил ему свои водительские права.

В его руке мгновенно оказалась отставленная бутылка коньяка. Плеснув в бокал на два пальца, он залпом выпил и сразу налил еще.

— Мистер Саура, что же вы молчали об этих удивительных обстоятельствах?

Я пожал плечами — не орать же с порога: смотрите, сколько у меня денег, можете тратить их как заблагорассудится!

Фрэнк действительно откроет казино — в интернете лет через восемь, а до того ему будет недосуг, он будет колесить по стране, занимаясь нашими делами.

— Давайте сделаем так, мистер Саура…

— Можно просто — Сардж, я еще не настолько мудр, чтобы быть мистером Саурой.

— Не скажите этого в Вашингтоне, Сардж. Там люди должны видеть вашу значительность. А возраст… Что ж, пусть завидуют, а? — Он засмеялся — заразительно и открыто, вызвав и у меня довольную ухмылку. — Кстати, не приоткроете завесу над происхождением денег вашего фонда? А то, знаете ли, некоторые… люди… бывают очень брезгливы. Ни за что не возьмут взятку у колумбийского наркобарона. У торговца оружием — возьмут, а у наркобарона — нет! А что делать? Мистер Рейган объявил наркотикам войну, и теперь работать с колумбийцами не модно и небезопасно. Высокие принципы!

— Биржевые спекуляции в основном. Мы аккумулируем средства десятков тысяч незначительных инвесторов для эффективного размещения. — Вопрос происхождения денег на самом деле был важен. Не дай бог кому‑то заподозрить нас в чем‑то незаконном — без должного прикрытия нам быстро наступит карачун.

— После "черного" понедельника кто‑то еще верит в фондовый рынок? — Фрэнк предложил мне коньяк. И я согласился.

— Мы вовремя вышли из рынка. Наши клиенты не пострадали. Многие оказались с хорошей прибылью. Нам верят.

— Что ж, тогда у меня нет никаких сомнений. Давайте сделаем вот как… — он на несколько минут задумался. В это время он ковырялся в столе, добыл из него коробку с сигарами, прикурил, пару раз приложился к своему бокалу.

Я молчал, следя за его действиями.

— Сделаем вот как: до Рождества в Вашингтоне не до нас. Слышали, наверное, что к нам через неделю, нет, через две, приезжает советский Горби? В Конгрессе сейчас суета. Да и серьезные журналисты тоже там. Пока они с Ронни обсуждают глобальные проблемы — ехать на Пенсильвания–авеню бесполезно. Согласны?

Я читал об этом в газетах, да и сам помнил, что Горбачев приедет в США подписывать договор об уничтожении ракет средней и малой дальности. В декабре 87 года Генеральный секретарь вообще развернет невообразимую активность — словно жареный петух его в темя клюнет. Начнется декабрь с Постановления Политбюро "О мерах по расширению гласности в деятельности органов КГБ" — до такого нужно додуматься! Попробовал бы господин Рейган "расширить гласность" в отношении ЦРУ или АНБ! Но Горби уже полюбил быть впереди планеты всей. Практически сразу после выхода этого постановления, парализовавшего нормальную работу Государственной Безопасности, состоится совещание о переводе отраслей, организаций и предприятий на самофинансирование и хозрасчет — потому что в бюджете страны возникла огромная брешь, вызванная антиалкогольной программой, упавшими ценами на нефть и бездумными тратами — теперь люди сами должны были позаботиться о своем пропитании. В сентябре он отпустил в свободное плавание научные учреждения, отказав им в финансировании — вот тогда и наступил конец советской науки и каждый, кто работал в каком‑нибудь НИИ, задумался о выезде за границу. Теперь пришла очередь остальных. Потом наш дражайший и демократичнейший Генеральный секретарь отправится на встречу к другу Рейгану, попутно заскочив на туманный Альбион за инструкциями. Летом Президент выступил в Берлине у знаменитой стены и призвал Михаила Сергеевича снести стену. Как мог Горбачев не прислушаться к этому совету? Ему понадобилось всего два года. Он сделал это, даже не торгуясь. Я все больше и больше убеждался в том, что то, что делает Горбачев для своей страны — никак нельзя назвать преданным служением. И то верно, что враги не предают. Предают друзья. В этом смысле Горбачев был настоящим другом своей страны.

— Вообще, после скандала с поставкой оружия персам и передачей средств от этого никарагуанским партизанам, у многих в Конгрессе дрожат ручки. И еще эти разборки между ведомствами после октября с судно–сберегательными кассами (s& l кризис — как называли его в США, длился он едва ли не десять лет, а итогом его было банкротство 747 сберегательных банков и выделение из бюджета на ликвидацию последствий от их деятельности 124 млрд. долларов). А здесь еще и коммунисты едут. Нужно, чтобы все успокоилось. Мистеру Рейгану хочется отчитаться перед народом, выглядеть трудолюбивым и мудрым политиком, победившим заразу коммунизма. А все к тому и идет. Этот лысый русский перед нашим Ронни только что польку не пляшет. — Продолжал Фрэнк. — Пусть все успокоится и все станут довольными и добродушными. А за эти три–четыре недели я смогу подобрать вам всех, кто может оказаться полезным. По рукам?

Он был всюду прав — следовало некоторое время выждать.

Да и нам стоило собраться с мыслями и приступить к вытаскиванию на божий свет наших "золотых мальчиков" из списка Золля.

— Я готов заплатить лично вам, Фрэнк, по пятьсот тысяч долларов за каждого из тех людей, что будут удовлетворять нашим запросам и согласятся с нами работать. Разумеется, это не включает расходов на самих кандидатов.

— Вот как? — было видно, как в мозгу мистера Бригли включился калькулятор: глаза загорелись и что‑то щелкнуло. Может быть, суставы, но вполне возможно, что и какой‑нибудь особенный тумблер. — Тогда я начну работать над вашим заказом уже сегодня!

Он подошел к креслу за рабочим столом, опустился в него, нажал кнопку интеркома и сказал, слегка склонившись над аппаратом:

— Джилл, всех новых клиентов переводи на Шпильмана и Полански — пусть потрясут своими толстыми задами! Я занимаюсь только мистером Саурой!

Наверное, это была обычная демонстрация, своеобразный рекламный ход, но впечатление на меня этим жестом Бригли сумел произвести самое благоприятное: деловитостью и умением схватывать пожелания клиента на лету. Я уже хотел его просить лично заняться моими проблемами, но он уже сам сделал нужные выводы.

— Что? — Фрэнк все еще говорил со своей секретаршей. — Нет, Джилл, если кто‑то желает со мной встретиться — пусть записывается на… на май! Да, на май! Если Полански может с этим справиться — пусть займется. Переводи все на него, пора уже младшему партнеру расти.

Я прихлебывал его коньяк.

— Ну вот, Сардж, — он положил трубку. — Вроде бы все улажено. К нашей следующей встрече, думаю, это будет, — он пошелестел перекидным календарем, — одинадцатое января, понедельник… Вас устроит одинадцатое? — Я кивнул. — О–кей, к этому числу я соберу для вас подходящих… партнеров. Вы заедете ко мне или мне к вам?

— Я заеду, Фрэнк.

На этом мы и расстались на месяц.

И я решил наведаться в Чикаго — к тем самым парням, что внимательно отследили доходы моих "мертвых душ". Созвонившись с "Оffice work and secrecy", где некий мистер Старк уверил, что ждет моего появления уже давно, я стал собираться в дорогу.

От Луисвилла до Чикаго чуть больше четырехсот километров — легкое шестичасовое путешествие с непродолжительной остановкой где‑нибудь в Индиане. Можно было отправиться и на самолете, но я никуда не торопился и хотел посмотреть на американскую глубинку. Идиот, словно могла она отличаться чем‑то от окрестностей Франкфорта, где я прожил почти год.

Мой маршрут пролегал через Сеймур, Колумбус, Эдинбург, Франклин, Индианаполис, в который я заезжать не стал — мне хватило блужданий по Гринвуду. Столицу Индианы объехал слева по мосту через Белую реку. Все то же самое, что и в Кентукки — поля, сейчас пустые, а летом — с кукурузой и соей, церкви, дешевые мотели. Только количество аэродромов какое‑то запредельное: каждая дыра с числом жителей в пять тысяч человек считала своим долгом иметь в окрестностях аэропорт, а то и два. От одной взлетной полосы до соседней часто оказывалось не больше трех минут езды! Отмотав сотню миль, что разделяли Луисвилл и Индианаполис, я насчитал почти два десятка знаков с указателями проезда к аэропортам, потом мне это надоело и я сбился со счета. Только в окрестностях Гринвуда–Индианаполиса их была добрая дюжина. Кажется, все население этого "штата верзил", свободное от отправления религиозных обрядов и копошения на полях, решило заняться пилотированием.

Я проехал мимо водохранилища Игл Крик, оставив справа от себя городок с говорящим названием Сионсвилл, миновал Лебанон — Ливан, в общем, места были сплошь библейские.

В Лафайете остановился перекусить в окрестностях еще одного аэропорта — Арец. Обычный гамбургер с каким‑то кислым соусом недоел. Этот изыск местной кулинарии показался мне самым отвратным из того, что когда либо попадало ко мне в рот. Прикупив бутылку колы, я снова вывел свой форд на шоссе.

После обеда взгляд "замылился" и всякие мелкие городки и фермы, что мелькали с обеих сторон дороги, уже не так привлекали внимание. Просто ехал на север, пока не оказался перед указателем поворота на Краун Пойнт. Здесь следовало взять левее, что я и сделал. И уже через полчаса въехал в Чикаго со стороны Дайера.

Как это полагается в большинстве американских городов, сначала очень долго вдоль моего пути тянулись кварталы домов, домиков и домишек — пригороды. Я миновал Ленсинг, Хаммонд, Калумет Сити; они были похожи друг на друга как куриные яйца — два цвета, три размера. За озером Вулф, поросшем какими‑то кустами, с перекинутым поперек него мостом (кажется, даже разводным), начался, собственно, Чикаго — небольшая вывеска над головой "Welcome To Chicago" с указанием имени действующего мэра — Юджина Сойера, говорила именно об этом. Только теперь я оставил за спиной штат Индиана и въехал в Иллинойс. И в этой части он ничем не отличался от пригородов любого другого американского большого города. Такие же домишки, магазинчики, заправки, только лишь справа вместо жилых кварталов потянулись промышленные склады, площадки, да изредка меж ними мелькала гладь озера Мичиган.

Картинка, сложившаяся в моем мозгу о третьем по величине городе Америки была так далека от того, что можно было увидеть за дорожным ограждением, что я даже испытал какое‑то разочарование.

Дорога поднялась на опоры — метров на десять над землей, и вывела к решетчатому мосту, переброшенному через какую‑то речку. Вот тоже интересная черта американского строительства: в России, да и в Европе переправу всегда строят в самом узком месте реки, стараясь направить мост перпендикулярно ее руслу, чтобы снизить затраты. Американцам все эти размышления — до одного места. Они часто строят мост там, где можно. Поэтому кое–где встречаются здоровенные конструкции, соединяющие берега под немыслимым углом: там, где требовался мостик длиной двадцать метров, американцы, не морщась, влепили стометровый — почти вдоль реки, но разве это важно? Главное — деньги освоены! О таких инженерных изысках мне рассказывал Сэм. В Индианаполисе он сам ездил по "диагональному" мосту. А я вот сподобился найти подобный в Чикаго. Впрочем, в столице Иллинойса такие мосты не были какой‑то диковиной. Их оказалась едва ли не половина общего количества.

За спиной остался скелет Скайвэй — пример как раз такого, "неправильного" моста, а "плакатный" Чикаго все еще не начинался. Еще пять миль по дороге, и передо мной открылось какое‑то невообразимое сооружение. Автострада, магистраль — никакое из слов не передаст впечатление от этой, наверное, двадцатиполосной дороги шириной под сотню метров! Она тянулась еще четыре мили. И я сообразил, что только теперь въехал в столицу штата Иллинойс.

Слева мелькнула громадина бейсбольного стадиона Comickey Park, и впереди показался долгожданный Луп — деловая часть города, куда я так стремился. Небоскребы вырастали прямо передо мной, и было их много! Такое количество шпилей, башен и башенок в одном месте показалось мне чем‑то необыкновенным, и до этого чудесного места оставалось ехать совсем недолго — буквально рукой подать! Впрочем, чтобы добраться до "Лупа — Петли" мне пришлось изрядно попетлять — видимо, неспроста центр Чикаго получил такое название.

Я припарковался у Сирз тауэрс — и дальше пошел пешком сквозь ущелье стометровых зданий, оглядываясь на каждом перекрестке в его ответвления. Здесь было ощутимо холоднее, чем в Луисвилле или даже Лафайете. И гораздо влажнее. Но вопреки старому прозвищу "город ветров" никакого движения воздуха не чувствовалось.

Банки, страховые компании, федеральные агентства, представительства промышленных гигантов — вывески на небоскребах пестрели знакомыми названиями, с которыми прежде приходилось сталкиваться по большей части виртуально. А теперь они все были рядом — можно было зайти в здание JP Morgan Chase и потребовать свидания с его президентом! Конечно, многие из них имели свои отделения, представительства и филиалы и в Луисвилле, в Гонолулу и даже во Франкфорте, но там все выглядело как‑то… по–домашнему, что ли? Мило и провинциально. Здесь же передо мной воочию поднялся тот самый "спрут американского империализма"! И кое–какие его части уже принадлежали мне!

А во всем другом Чикаго был фантастически не похож на те большие города, что мне довелось повидать — Москву, Ленинград, Гавану. И здесь, как ни в каком другом месте чувствовался ритм деловой жизни — она прямо‑таки кипела. Совсем не как в Москве, где каждый занимался своим делом. Нет, здесь все пересекались, звонили, встречались, решали — энергия била ключом во все стороны и на этой животворной энергии вырастали знаменитые чикагские небоскребы: Уиллис–Тауэр, Аон центр, Джон Хэнкок, Plaza IBM, стоящий на отшибе Лэйк Пойнт Тауэр, похожий на "книжку" СЭВ, только больше и черный, красное здание корпорации CNA и несколько десятков других. Каждая громадина была со своим именем, за которым стояли деньги, слава, сила!

Изогнутый фасад 60–ти этажной Чейз Тауэр на Дирборн–стрит, 10, где обитали ребята из "Оffice work and secrecy", внизу был похож на настоящий муравейник: толпы народа сновали во всех направлениях и на вопросы явного деревенщины чикагцы реагировали как на назойливую муху: пожимали плечами и бежали дальше. А, может быть, и в самом деле не знали — были такими же как и я — приезжими? Голова шла кругом от навалившихся впечатлений.

Мне все рассказал габаритный чернокожий охранник в вестибюле Чейз Тауэр, созвонился с нужным офисом и даже посадил меня на подходящий лифт.

В светлом офисе на тридцать девятом этаже меня ждала мисс О'Лири — рыженькая невысокая девушка с явными ирландскими корнями, видными не только по фамилии. Бледнокожая и румяная, про таких говорят — кровь с молоком, она выглядела, словно ожившая иллюстрация к какой‑нибудь саге о фоморах или племенах дану.

— Мистер Саура? — Ее голубые глаза скользнули по моим джинсам, водолазке и клетчатому пиджаку: я совсем не производил впечатление преуспевающего бизнесмена.

— Да, мисс.

— Идите за мной, — она резко повернулась, отчего ее черная юбка взметнулась немного вверх, открыв вид на тонкие коленки, обтянутые черными колготками.

Мы прошли по узкому проходу между столами, за каждым из которых сидели такие же симпатичные молоденькие девицы и непрерывно что‑то говорили в укрепленные на головах гарнитуры.

— Мистер Старк ждет вас. — Мисс О'Лири открыла передо мной стеклянную дверь, снизу до половины матовую, выше совершенно прозрачную.

В комнате размером двадцать на двадцать футов стоял обычный конторский стол, и за ним сидел тот самый мистер Старк, с которым я созванивался о встрече. Обычный состоятельный американец — с медным оттенком блондинистых волос. Не красноватым, а с зеленовато–серым — бывает и такая медь. На памятниках. В остальном — просто полноватый улыбчивый поклонник учения Карнеги, следящий за зубами и пробором на голове более, чем за состоянием желудка: на столе стоял набор из "Макдональдс" и были рассыпаны пластинки жвачки Orbit, еще валялись коробочка с зубной нитью, прыскалка для свежести во рту, две баночки зубочисток.

— Здравствуйте, мистер Саура! — Неожиданно глубоким баритоном — по телефону этого не чувствовалось — поприветствовал меня толстячок. — А мы уже заждались! Очень рад! Очень! Меня зовут Джейсон. Джейсон Старк.

Он представился почти как Бонд. Джеймс Бонд. Только что на пальцы не подул, сдувая воображаемый дымок из воображаемого пистолета.

— Здравствуйте, — просто сказал я. — Вот, приехал решить вопросы с парнями с биржи. Знаете, Чарли погиб год назад…

— Да–да–да, — скорбно отозвался Джейсон Старк. — Такая потеря.

Мне не очень были понятны его страдания — какое ему дело до какого‑то кентуккийца?

— Мы ведь даже немного дружили с Чарли, — поделился Старк. Врал, наверное. — Недолго, правда, но зато очень… качественно! Ну да ладно, — он сделал жест, словно смахнул слезу, — мир праху его. Хороший был человек. Да. Но после него остались некоторые дела.

— Вот–вот. Не могли бы вы мне помочь, мистер Старк…

— Конечно! Я уже созвонился, и завтра нас ждут. На саму биржу, на La Salle street 440, мы не пойдем, там делать нечего, но завтра в обед в итальянском ресторане Тутто — это рядом с биржей, нас встретят. Еще я взял на себя смелость заказать вам номер в Барнхэм–Отеле. Это здесь недалеко, — он показал пальцем за спину. — Практически в соседнем доме. Мисс О`Лири вас проводит. Она у нас новенькая, смущается, не обижайте мне девочку! — Он хитро прищурился и погрозил мне указательным пальцем. — А вечером я за вами зайду, покажу вам ночной Чикаго. Лучше, конечно, смотреть на него летом или весной, но и сейчас он тоже хорош.

Расстались со Старком мы практически друзьями. Он пообещал мне партию в снукер, а я ему — научить пить бурбон по–кентуккийски. Правда, я сам не очень знал, как это, но до вечера надеялся что‑то придумать. Или позвонить Фрэнку — уж у того всяких уловок в загашнике было несчетно.

Мисс O'Лири на пару минут заскочила к боссу и вышла от него покрасневшей, будто получила хороший нагоняй.

— Мистер Саура, я провожу вас до гостиницы, — ее каблуки зацокали впереди меня.

На выходе из офиса она накинула на плечи черное пальтишко, сделавшее ее похожей на какую‑то смешную птичку — маленькую и красноголовую.

Мы молчали в лифте, молчали, когда вышли из Чейз Тауэр, не разговаривая, дошли до Стейт–стрит, повернули на нее и через сотню шагов вошли в Барнхэм–отель. Его четырнадцатиэтажная башенка вырастала из угла более обширного здания — Relians Building, в стенах которого нашли себе место и Чикагский театр, и местная радиостанция CBS, и еще десяток известных организаций.

Мисс O'Лири остановилась у стойки регистрации — монументальной, обитой по фасаду кожей, с полированной до зеркального блеска столешницей. Она о чем‑то разговаривала с портье, а я глазел по сторонам, удивляясь царящей здесь роскоши.

Еще минут через десять мы поднялись в номер — он оказался двухкомнатным. Угловым на седьмом этаже. В гостиной два окна (почти от пола и до потолка) в смежных стенах выходили на разные улицы — и это было очень необычным. Тяжелые темные портьеры, стеклянные двери, кушетка на изогнутых ножках, круглый стол темного дерева — все было дорого и непривычно. Это Захар намотался в своих путешествиях, а я выехал из Кентукки едва ли не в первый раз. Не считать же путешествием поездку в СССР? И каким бы я ни был патриотом своей страны, но то, что было в гостинице "Россия" и то, что я видел сейчас перед собой, различалось как небо и земля. Правда, и цена существенно отличалась.

— Будут ли какие‑то пожелания, мистер Саура? — стоявшая на пороге номера мисс O'Лири видимо, получила какие‑то инструкции, запрещающие ей оставлять меня одного.

— Как вас зовут, мисс? — я положил свою маленькую дорожную сумку в шкаф.

— Оссия, мистер Саура.

— Это ирландское имя? Что оно значит?

— Я бы не хотела об этом говорить.

— И все же? Ведь ирландские имена имеют смысл? Это не английские Джон, Том, Николас, Мэри. Я прошу вас. Если уж Джейсон назначил вас гидом, вы должны всячески помогать мне в этом городе.

— Маленькая олениха, — она теперь смотрела в пол, а щеки стремительно краснели.

Бывают такие люди, что от малейшей неловкости начинают чувствовать себя неуютно. Видимо, Оссия была как раз из таких.

— Замечательно, — одобрил я выбор ее родителей. И тут же соврал: — Я знавал одного араба, его звали Сафар. Он утверждал, что был назван в честь месяца в календаре. Вообразите себе, что, допустим, меня назвали бы родители Февралем. Вот это странно, а Оссия — даже романтично.

— Так звали бабушку, — развела руки мисс О'Лири. — А в школе меня все называли Дабл–Оу. Оссия О'Лири. И сейчас так зовут.

Я посмотрел в окно и сказал:

— А меня зовут Серхио. Друзья называют Сардж. Но у меня их немного. — Не знаю, зачем я добавил последнее. — Мисс Оссия, вы не покажете мне окрестности моего жилища? Чтоб не заблудиться случайно?

— Здесь невозможно заблудиться, — рассудительно сказала она. — Все параллельно и перпендикулярно. Всюду указатели и вывески. И всегда много людей.

— Может быть, тогда перекусим? Я после долгой дороги немного голоден. Порекомендуете что‑нибудь?

Она согласилась и привела меня в какой‑то итальянский ресторанчик. Впрочем, здесь каждый второй ресторан был итальянским.

После то ли полдника, то ли раннего ужина я уговорил Оссию показать мне знаменитую набережную реки Чикаго.

Уже темнело и становилось прохладно. Моя провожатая ежилась на ветру, но отважно вела меня к реке. В зданиях зажглись окна, и все эти дома–утесы раскрасились светляками огней, создающими почему‑то новогоднее настроение.

До набережной оказалось совсем недалеко — каких‑то десять минут быстрой ходьбы, считая и остановки на светофорах.

И не смотря на то, что порядком продрог, а Оссия так и просто стучала зубами от холода, я не пожалел, что увидел это место! Где‑то я слышал, что в Ленинграде больше пяти сотен мостов. Очень может быть и так. Не считал. Но в Чикаго каждая улица в Лупе имела свой отдельный мост! И перпендикулярные и параллельные! Мосты через каждую сотню шагов. А вокруг светящиеся коробки небоскребов — по–настоящему завораживающее зрелище. Ничего подобного мне видеть прежде еще не доводилось и я, стоя возле громадины здания Лео Барнетта, вдруг понял масштабы своей авантюры.

Они ведь просто так не отдадут мне возможность строить подобные Лупы в Москве, Ленинграде и Свердловске. Нипочем не отдадут. И будет драка.

Наверное, такое ощущение должно возникать у альпинистов, впервые восходящих на Эверест — масштабы реальности внезапно становятся вещественными и поражают воображение: вершина горы уходит куда‑то в космические выси и начинаешь чувствовать себя мелкой букашкой. Меня в тот момент одолевали именно такие чувства. Я даже попросил Оссию ущипнуть меня. Скорее всего, она решила, что так меня — робкого провинциала — потряс вид ночного мегаполиса. Но это было немножко другое: я сам себе не верил, что решился бросить вызов хозяевам всего того великолепия, что развернулось передо мной.

Я проводил Оссию до метро: она спустилась на станцию "Лейк", замерзшая и немножко раздраженная.

У стойки регистрации в отеле меня ждал Джейсон Старк.

— Сардж, ну где же ты ходишь, старина? — воскликнул он, едва меня заметив. — Я уже думал, что придется отложить намеченную программу на завтра! Осмотрелся?

— Да, спасибо, Джейсон. Мисс О'Лири показала мне набережную.

— А ты не теряешься, хитрый табаковод! — обрадовался Старк. — За это нужно выпить!

Он поймал такси, и повез меня куда‑то на юго–восток, где было "приличное заведение со снукером".

Бильярдный кий я взял в руки впервые. Понятно, что никакого сопротивления оказать умелому Старку у меня не вышло. Хоть он и старался, умело подставляя мне очень простые шары. Как я ни пытался копировать его стойку, манеру держать кий и тщательно прицеливаться — красные шары летели во все стороны, кроме нужных. Цветные падали в лузы и снова почему‑то выставлялись. Пояснения сложных правил еще больше меня запутали. Наилучший результат дало простое следование подсказкам Джейсона. Он показывал мне каким шаром куда бить, где ждать "выхода" и прочие премудрости, которые почему‑то плохо запоминались.

После двух партий, проигранных мною с каким‑то неприличным счетом, Джейсон отобрал у меня кий и повесил его на стену.

И мы поехали в стриптиз–клуб.

По дороге Старк поведал мне, что вот уже пару лет как развелся и теперь чувствует себя снова молодым, счастливым и кому‑то нужным. Что мужчину делают состоявшимся не семья и дети — это женский удел, а собственные успехи. В бизнесе, творчестве, спорте или в чем‑то другом, мест для приложения сил масса! Но только не семья. Семейный человек, по мнению Старка, был обречен вести полурастительное существование — бесполезное и бестолковое.

— Слушать все эти бабские заморочки и считать тот бред, что они придумывают на пустом месте, за откровения свыше. Дом–работа–дом–работа. Как маятник в часах! Ну кому это нужно, Сардж? Разве сэр Фрэнсис Дрейк был женат, когда вел свою "Золотую антилопу" через Мировой океан? Разве мы что‑то слышали о супруге сэра Уинстона Черчилля? Разве кто‑то бы знал о жене Сталина, если бы он ее не убил? Единственное зло на этой земле — бабы! — откровенничал Старк. — Любой женатый человек, добившийся чего‑то, мог бы стать в тысячу раз успешнее, если бы не женился! Я вообще признаю только один вид брака — когда руку богатой наследницы отдают энергичному профессионалу, способному удержать на плаву семейное дело, а то и приумножить его. Поверь мне, Сардж, знаю, о чем говорю: у меня самого две дочери остались с Мэгги, удави ее дьявол!

Я просто улыбался — мне были безразличны его взгляды на эту сторону жизни.

Еще часа два мы с ним слонялись по ночным клубам — мне это было в новинку, да и занятно, а Джейсон чувствовал себя как рыба в воде. Потом, ближе к полуночи, сославшись на усталость после дороги, я уехал в свой отель, договорившись со Старком встретиться в ресторане Тутто за полчаса до полудня.

Следующий день оказался дождливым. У портье нашелся зонт для постояльцев и я, шлепая по лужам, пошел на встречу.

Теперь Чикаго не производил того впечатления, что чуть не раздавило меня прошлым вечером. Да и был он — деловой центр — не так уж и велик. Небольшой островок циклопической застройки, всего три мили на полторы, посреди полей двухэтажных жилых домов простых работяг. Ну, разумеется, еще заводы, электростанции, пирсы, театры, музеи, немножко парков и дороги. Вот и весь город.

Старк пришел раньше. А, может быть, с утра отпивался здесь чаем после вчерашнего карнавала. Он успел немного поохать, вспоминая наиболее яркие фрагменты удавшегося вечера. Потом к столику подошли два гладко выбритых джентельмена — в ладно пригнанных пиджаках, обоим слегка за тридцать, в глазах сталь и вселенская усталость.

— Сэм Фишер, — представился тот, что был повыше. И протянул мне визитку.

— Том Снайл, — сказал второй, чуть постарше, с тонким шрамом на носу. И в моей руке оказалась вторая визитка, на которой значилось "Томас Снайл, вице–президент "Чиверс & Co" — важная птица.

И я знал этого человека. Почти так же хорошо, как Захара. Но не в прошлом, а в будущем.

Мы со Старком тоже назвали свои имена, после чего мистер Снайл заказал два кофе и какой‑то десерт.

— Итак, мистер Саура, насколько мы поняли, дела некоторых наших клиентов, — он назвал несколько фамилий, — уполномочены вести вы?

— Вел до недавнего времени, — уточнил я. — Сейчас счета этих людей будут закрываться, и деньги будут переведены в один из наших банков. Думаю, распоряжения на этот счет вы получите еще до конца текущего года.

— Вот как? Если я правильно понимаю, то общая сумма на этих счетах, — он щелкнул пальцами и в его руке оказался листок, поданный Фишером, — составляет что‑то около семидесяти пяти миллионов?

— Трудно сказать. У меня нет точной цифры, — я сделал вид, что не владею информацией. — Вы же понимаете, что я всего лишь посредник, имеющий свои небольшие комиссионные?

— По размеру комиссионного вознаграждения очень легко определить общее количество имеющихся в управлении средств.

— Верно, — согласился я. — И все равно у меня нет точной цифры. Да и важно ли это?

— Не очень. Нас больше заботит причина, по которой ваши и наши клиенты безболезненно пережили всеобщий крах. Поделитесь?

Я задумался. У Снайла была интересная манера вести разговор: он его именно вел, напирая на собеседника, склоняя к нужному направлению. Я так не умел.

— Про удачу вспоминать не нужно? — осведомился я на всякий случай.

— Не стоит. Мы посмотрели историю этих счетов — за два года ни одного цента убытков. Так не бывает. Никакая удача не позволит выигрывать два года подряд.

— Хорошо, мистер Снайл. Могу я поговорить с вами наедине?

— Сэмми, сходи в туалет, кажется, ты испачкал рукав. — Буркнул мистер Снайл.

— Джейсон, вы же мне поможете? — Фишер поднялся.

Старк, хоть и навострил уши, вынужден был подчиниться просьбе.

— Итак, Томас, — сказал я. — Вы же профессионал? И у вас есть свои секреты? Я тоже профессионал и у меня тоже есть тайны. И раскрыть их я смогу лишь тому, кто работает на меня. По–моему, это справедливо?

— Более чем, — согласился Том. — Но все‑таки, мистер Саура, не для протокола? Намекните и я буду спать спокойно, зная краешек тайны, а вы сможете и дальше… э–э-э.

Так и не подобрав слова, он замолчал, и выжидательно уставился на меня.

— Это же не угроза была? — наверное, стоило задать и такой вопрос.

— Бог с вами, какие угрозы? Просто природная любознательность не даст мне спокойно спать. И я буду всегда знать, что есть кто‑то на рынке, кто никогда не проигрывает по неизвестным причинам. Согласитесь, для настоящего профессионала это повод усомниться в себе, а значит, и начать узнавать больше. А там кто знает, куда приведет меня любопытство? Это же могут оказаться не очень законные вещи? Инсайд, подкуп, манипуляции с компьютерами?

Мне очень нравился его напор, внимательность к деталям; чувствовалась хватка настоящей акулы, лишь по недоразумению оказавшейся в Чикагском садке, а не на Уолл–стрит.

— Том, сколько вы сейчас зарабатываете? — я тоже решил взять быка за рога. — Честность за честность.

— За этот год вместе с опционами на акции "Чиверс" мой доход составит около пятнадцати миллионов. Конечно, не Милкен из Дрекслера, но я не жалуюсь; не всем же быть гениями.

— А сколько вы получите в случае досрочного прекращения контракта по своему желанию?

— Немного, — Снайл изобразил уныние. — Почти ничего.

— Мне нужен управляющий одного оффшорного фонда. С активами около трех миллиардов долларов. Я предлагаю вам за эту работу пятьдесят миллионов в год и прикосновение к тайне. — На самом деле я не собирался платить ему ни цента сверх того, что он сможет заработать. Но в то, что он сможет принести пятьдесят миллионов в год под моим руководством, я был уверен. — Но перед этим вы обязаны закрыть все вопросы, которые возникли у "Чиверса" к моим клиентам. Что скажете?

Он отставил свою чашку кофе. Внимательно посмотрел на мой клетчатый пиджак, на покусанные ногти и ободранные кутикулы.

— Мистер Саура, — начал Том, — подобные предложения мне делаются по пять–шесть раз в год. Пятнадцать миллионов, двадцать, двадцать пять. Не хочу сказать, что они меня не интересуют, но немногие в Чикаго могут мне предложить условия, на самом деле лучшие, чем я имею сейчас. И я никогда бы не стал вице–президентом и младшим партнером в такой компании, если бы кидался из стороны в сторону, соблазняясь на обещание золотых гор черт знает кем.

Его отповедь была совершенно понятна. Захар рассказывал, что ныне в бизнесе есть и такая практика: успешных менеджеров переманивают конкуренты, а потом через пару месяцев выкидывают на улицу, не выполнив обещаний. Не очень‑то честно, но в конкурентной борьбе должны использоваться все способы, сулящие преимущество .

— Мое предложение реально. По пятьдесят миллионов ежегодно ближайшие пять лет и кусочек тайны, — повторил я. — Либо вы проводите свое расследование, тратите очень много денег и в результате получаете дырку от бублика? Ведь, скажу вам честно, тайны, приносящие такие деньги, охраняются очень неплохо.

Он ненадолго задумался.

— Знаете, мистер Саура, что меня беспокоит больше всего?

— Откуда, Том, мне это знать? Я не телепат.

Он усмехнулся.

— А я уже начал сомневаться. Больше всего меня настораживает несоответствие между вашим юным возрастом и произносимыми суждениями. Так не думают в двадцать пять, ведь вряд ли вам больше?

— Двадцать три, — уточнил я. — Но это ничего не меняет. Вы принимаете мое предложение?

— Сколько времени я могу подумать?

— Думаю, ваш Сэмми уже постирал всю рубаху. Сейчас она высохнет и вскоре он появится. Решайтесь.

— Еще один вопрос. Вы работаете на правительство?

— Скорее, на людей из правительства, — уточнил я.

Не обязательно ему пока знать, что правительство это советское, а люди — бывшие его члены. Да и потом это знание будет явно лишним. Но вот обзавестись прикрытием в американском правительстве — совершенно необходимо. Надеюсь, Фрэнк оправдает мое доверие.

— Значит, все‑таки инсайд. — Сделал Том напрашивающийся вывод.

— Соглашайтесь, Том, такими предложениями не разбрасываются. Вы же хотите утереть нос Роберту Претчеру, Баффету или выскочке Соросу? У вас будет такая возможность.

— Знаете, мистер Саура, собираясь на эту встречу, я меньше всего рассчитывал поменять работу. Но, если все, что вы мне рассказали — правда, то… Я согласен.

Я дал ему две недели на то, чтобы закрыть все дела по моим "мертвякам". Потом он должен был взять недельный рождественский отпуск и приехать в Луисвилл — ознакомиться с принимаемыми делами. Если его все устроит, то у нашего фонда появится официальный глава.

Я знал, что все будет хорошо.

Отказавшись от предложения Джейсона заглянуть к нему в офис перед дорогой, я передал привет мисс О'Лири и в тот же вечер отправился назад, только в этот раз маршрут пролегал через штат Иллинойс: Чикаго–Кэнкэки–Шампейн–Парис–Вашингтон (тот, что в Иллинойсе) — Луисвилл.