Первое знакомое лицо, встретившееся нам по возвращению в Луисвилл, было до невозможности похоже на самодовольную физиономию Фрэнка Бригли из "Консультаций Джона Бригли". Да, собственно, это он и был. Только теперь, прохаживаясь перед закрытыми дверями нашего офиса, он выглядел воплощенным нетерпением.

— Сардж! — воскликнул Фрэнк, едва меня увидев. Он вынул изо рта жвачку и бросил ее в урну. — Ну наконец‑то! Я не дождался одинадцатого. Хорошо хоть визитка ваша у меня осталась. Я вчера позвонил и мне ответила одна из ваших девченок — Мария, кажется, что ждут вас сегодня. И что хоть и суббота, но вы появитесь. Вот я и приехал сам.

— Знакомьтесь, Фрэнк, — я представил ему Захара: — Это мой компаньон и друг, мистер Закария Майнце, можно просто — Зак. Если я не могу что‑то решить, вы всегда можете справиться у него. А это, Зак, наш проводник в запутанном мире округа Колумбия — мистер Фрэнк Бригли, глава семейного консультационного предприятия. Он обещал устроить нам встречу с важными птицами, гнездящимися на берегу Потомака.

Парни пожали друг другу руки и Фрэнк серьезно продолжил:

— Вот собственно, ради этого я и приехал. Дело в том, что поначалу я хотел заняться вашим поручением лично, но обзвонив кое–кого, наведя справки, понял, что гораздо продуктивнее окажется обращение к моему старому приятелю Уилкоксу. Это очень влиятельный лоббист, иногда ведет в Колумбийском университете факультативный курс Government Relations, ради этого даже ездит на несколько недель ежегодно в Нью–Йорк. Говорил, еще где‑то планируют такой курс открыть. Тоже заведение из Лиги Плюща, ну, знаете, все эти Йелли, Гарварды, Принстоны — тамошний нород тоже не прочь научить своих питомцев правильному обращению с нашими чиновниками, но пока такой курс только в Нью–Йорке. С регистрацией (все лобби должны зарегистрироваться у секретарей Палаты Представителей и в Сенате, объявив цели своей деятельности — очень милое решение: теперь‑то коррупция поставлена на службу закону — с нее платятся НАЛОГИ — священная корова американской действительности). Он и живет в Кэпитол Хайтс, а это почти что Вашингтон, у него офис неподалеку от Белого Дома, буквально в трех кварталах — не Кей–стрит. Я готов даже поступиться большей частью обещанного вознаграждения, но, поймите меня правильно, с Бенджи мы сделаем все быстро и надежно, а в одиночку мне с вашей "Тексако" не справиться. Поэтому, поговорив с Уилкоксом, я пришел к выводу, что вам с ним нужно встретиться. В общем, он нас ждет одинадцатого числа.

— Значит, Фрэнк, поступим вот как: нашими делами занимаетесь вы и только вы. Если нужны помощники — набирайте, если нужно встретиться с ними — всегда с радостью. Но дело ведете вы. Вы получаете деньги, вы составляете отчеты, вы несете личную ответственность за этот участок работы. Как и с кем вы будете делиться обещанными вам гонорарами — меня не трогает совершенно. Хоть сразу в сейф к мистеру Бушу складывайте — это ваши дела и ваши проблемы. Мне есть чем заняться и помимо беготни по кабинетам и дележа этих денег. Мне нужен результат, а не наблюдение за процессом. Наблюдать будете вы. Если вас такое положение вещей устраивает, мы готовы продолжать разговор. Если нет, мы поищем других людей, готовых принять на себя ответственность.

— Да! — ни секунды не раздумывая согласился Бригли. — Я закажу билеты на завтрашний десятичасовой самолет. Не опаздывайте на регистрацию!

Восьмое января начавшегося года принесло нам еще около семи миллиардов — даже не понадобилось личное вмешательство. Линда выросла в приличного распорядителя и все наши пожелания были выполнены с необыкновенной тщательностью. Такое рвение не осталось незамеченным и пятерка наших помощниц в качестве запоздалого подарка на Рождество получили на свои счета по полмиллиона. Теперь в их лояльности можно было не сомневаться абсолютно. Только Линда заработала чуть больше. И мы уже подумывали о том, чтобы дать девочке какое‑нибудь самостоятельное направление. Получив подробные инструкции, она могла справиться с любым делом, что уже неоднократно доказывала. А вместо нее у нас бы осталась Марта.

Раздумья эти были отложены до возвращения из Вашингтона.

Полтора часа на самолете от Луисвилла до Вашингтонского Национального аэропорта — въездным воротам Вашингтона, округ Колумбия, прошли под болтовню Фрэнка о "Великой снежной буре" 11–12 февраля 1899 года. Он непрерывно восторгался этой Blizzard, что засыпала снегом все Восточное побережье от Флориды до Мэна, установив на долгие годы рекорды низких температур и обилия осадков.

В руках Фрэнк держал какой‑то журнальчик, в котором была статья с леденящими душу подробностями того катаклизма. Леденящими — в буквальном смысле.

— Ты представляешь, Сардж, — Фрэнк тыкал пальцем в какую‑то строчку, — Высота снежного покрова в Нью–Джерси составила тридцать четыре дюйма (86 см)! Это вот так, — другой рукой он возюкал по груди где‑то в районе нижней границы кармана на рубашке, — представляешь? Если бы кто‑то сел на землю, он вполне мог оказаться под слоем снега! Невероятно!

— Да–да, — поддакнул я, вспоминая российские сугробы, — совершенно невероятно! Если такое еще раз повторится, Америка замерзнет навечно!

— А вот еще, — он сунул мне под нос старинную фотографию, на которой несколько человек кидались снежками, стоя на какой‑то мраморной лестнице. — Флорида! Снег во Флориде! Вот не зря я всегда жду зиму как конец света! А вдруг такой ужас снова обрушится на Америку? Льдины на Миссисипи! Господи, помилуй Америку! В Вашингтоне тогда отметили минус 15 по Фаренгейту (-26С)! В Санди Хук, Кентукки вообще минус 33 (-36 С)! Как они выжили?

Фрэнк сидел между мной и Майцевым, и вертелся в обе стороны, стараясь показать таблицы и картинки сразу обоим.

— Они были настоящими американцами, которым все нипочем, если есть чем заняться. О таких героях писал Джек Лондон. Не то что мы, изнеженные белоручки, — сказал Захар, но глаза его говорили совсем другое: "как же достал ты меня, мистер Бригли! Хочется впечатлений — съезди в Свердловск в феврале любого года и тогда сможешь утверждать, что лично видел Великую снежную бурю! А еще можно ехать туда же в январе, декабре, марте и ноябре — разницы с февралем не почувствуешь! Не раз в столетие такая беда, каждый год по пять–шесть месяцев!"

— Да, Зак, ты чертовски прав! Мне рассказывал мой дед, он был тогда совсем маленьким мальчишкой, — принимал слова Захара за искренность Фрэнк, — а жил он тогда с родителями в Питтсбурге. Так вот, говорил мне дед, что его старший брат в тот день не пошел в школу, потому что дверь в доме завалило снегом до половины! А я еще не верил. А вот еще чего пишут! Замерз порт Нового Орлеана! — никак не унимался Бригли, вычитывая все новые подробности феномена столетней давности. Представляете, что было бы с нашей торговлей, если бы вдруг в одночасье замерзли бы все порты страны? Все эти танкеры, сухогрузы, контейнеровозы вдруг — раз! И замерли, скованные льдом!

Мне уже хотелось заорать: "Нет, елки зеленые, ничего подобного мы представить не можем!! Мы же двадцать лет в тропиках жили, снега не видали нигде, кроме как на картинках о Швейцарии, и лед — только в стакане с виски!"

Но я улыбался и качал головой:

— Не просто замерли, Фрэнк. Лед — штука обманчивая. Мне тоже дед рассказывал, как китобоил где‑то у Алеутских островов. Так вот, лед при замерзании расширяется и сдавливает со всех сторон корпус корабля. Как яйцо в кулаке. А помнишь, что бывает, если хорошенько сжать яйцо? Куриное, разумеется.

— Лопнет? — недоверчиво покосился на свой кулак Бригли.

— Точно! — Захар хлопнул ладонью по подлокотнику. — И брызги во все стороны!

Бригли отшатнулся:

— Избавь нас, Господи, от такой доли! Тьфу на вас, вруны. Вы так специально говорите, чтобы напугать меня. Да, Сардж?

Я не стал спорить. Вруны так вруны, делов‑то…

Он еще несколько раз порывался сообщить нам какую‑нибудь "страшную" подробность, но видя наше равнодушие, постепенно утих. А перед самой посадкой уже даже немного похрапывал.

В холле аэропорта — длинном двухэтажном строении со множеством круглых световых окон в крыше, похожей на вытянутое осиное гнездо, с окрашенными в желтое ажурными несущими фермами — нас встретил какой‑то знакомец Фрэнка, назвавшийся Майком. Был он черен как ночь, и слегка проглатывал окончания слов, как бывает с людьми, которые вечно куда‑то торопятся. А, может быть, это был какой‑нибудь местный говор, на которые так богаты Штаты.

Майк проводил нас к машине — это был серебристый "Линкольн Таун Кар", уселся за руль и повез нас на обещанную Фрэнком встречу.

Справа катил свои воды серо–зеленый Потомак — шириной меньше километра, он не производил впечатления чего‑то большого. Мы недолго прокатились вдоль него, потом свернули на Мемориальный мост через реку, и в переднем стекле показалась стрела Монумента Вашингтона — длинный белый гвоздь, воткнутый в синее небо. Справа от нас — метрах в ста — по мосту несся белый поезд, дальше виднелся еще один мост.

— Пентагон, — показал пальцем за спину Майк, заметив, как живо мы оглядываем окрестности. — Недалеко отсюда. А впереди мемориал Джефферсона. Скоро увидите.

И еще через минуту объявил:

— Въезжаем в округ Колумбия.

Столица США меньше всего похожа на любой из крупных городов этой страны. Здесь нет деловых центров высотой в пятьдесят этажей, нет огромных площадей той самой "Одноэтажной Америки". Как пояснил нам Майк, большинство людей, работающих в городе, живут в его окрестностях. В выходные город пустеет, если не считать толп бродящих по центру туристов, зато в будни его население удваивается.

Мы проехали по 14–стрит мимо огромной псевдоегипетской стелы монумента Вашингтона, мимо Национального музея американской истории, мимо украшенного строгой колоннадой здания Министерства торговли, справа мелькнули Мэрия и Совет округа Колумбия, расположившиеся в одном доме. Майк иногда кивал на здания и называл их.

На тротуарах было много чернокожих американцев.

— Наша негритянская столица, — сообщил Фрэнк. — Здесь негров едва ли не больше, чем в Африке, не так ли, мой чернокожий друг? — от толкнул Майка в бок локтем.

— Раньше еще больше было, — буркнул водитель. — Сейчас хоть немножко посветлела улица. А лет десять назад только черномазые здесь ходили. Из белых — только Президент, да люди из Капитолия с помощниками.

Вдоль Четырнадцатой улицы стояли невысокие — пять, шесть, иногда восемь этажей — дома, очень похожие на те, что в изобилии были понастроены в Москве. "Сталинские" мотивы — монументализм, приземистая величественность — были очень знакомы и пробуждали ностальгическую тоску. А улицы, прямые и широкие, очень напоминали многокилометровые ленинградские проспекты, только без панельных девятиэтажек. Впечатление от Вашингтона было странным — ничего подобного я увидеть не ожидал. Был он одновременно и маленький и огромный. Весь целиком — маленький, в каждом отдельно взятом месте — огромный.

— Даунтаун, — сообщил Майк и на светофоре повернул направо. — Кей–стрит. Нам сюда.

— На этой замечательной улочке расположились все лобби Америки. — Сообщил нам Бредли. — Если вам нужно протолкнуть закон, притормозить расследование, отменить поправку, вам сюда. Не в Капитолий, не в Белый Дом — там вас и слушать не станут, а только на Кей–стрит. Здесь вам назовут действующие прейскуранты, опишут подробные процедуры принесения благодарности политику, хоть конгрессмену, хоть сенатору — от пожертвований в его избирательный фонд до выплаты гонорара за ненаписанную книгу: знай только считай доллары. Здесь можно встретить глав различных комитетов и советников самого президента. Когда они хотят кушать, они приходят сюда сами. И у меня здесь обретается старинный дружок. Сосед по университетской скамье, можно сказать, Бенджамин Уилкокс. Вот уж поистине, чертов дар у него — сводить знакомство со всеми этими важными господами из Палаты Представителей или Сената. Наверное, от папаши достался, тот тоже был не промах. Если его условия вас устроят, считайте, что в Конгрессе можете открывать любую дверь ногой!

Фрэнк цинично рассмеялся, а Майк поддержал его.

Мы остановились, миновав красивое трехэтажное здание из красного кирпича — Школу Франклина, как назвал его Майк, почти на перекрестке К–стрит с Двенадцатой улицей.

— Ну вот, господа, мы и приехали. Бенджи должен бы нас ждать, — выходя из машины, сказал Фрэнк. — За мной, Зак, Сардж, покажем этим столичным снобам, что умеют делать люди из Кентукки!

Вслед за ним мы вошли в высокие двери офисного здания. Будь на нем медная табличка с надписью "Госплан СССР" — я бы даже не удивился, то того оно было похоже на какое‑нибудь московское, стоящее на улице Горького. Видимо, во всем мире власть любит одинаковые строения: помпезные и при этом невысокие — чтобы были пути отхода, если что‑то пойдет не так.

Майк остался снаружи.

Бенджамин Уилкокс легко мог бы стать звездой американского футбола. В нем было шесть футов и пять дюймов роста, и весить он должен был, обладая такой бычьей шеей, фунтов под двести восемьдесят. Человек–гора с обворожительной улыбкой снежно–белых зубов.

На расстегнутом воротнике дорогой сорочки болтался какой‑то детский галстук–бабочка с мелкой красной искрой. Подобные аксессуары я в последний раз заметил на утреннике в своем детском саду. Но американцы такое надевали на себя часто. Подтяжки в красно–синюю клетку, с маленькими человечками и собаками придавали ему вид… я бы сказал — глупый, но такому большому человеку нельзя говорить такие откровенные вещи. Пусть будет — эксцентричный.

Еще он был лыс как айсберг и так же ярко, как ледяная глыба, отбрасывал всюду отблески с лоснящегося черепа.

— Фрэнк, дружище! — Заорал он, едва увидев нас на пороге своего кабинета. — Как я рад снова тебя увидеть! Вместе с тобой всегда в мою жизнь входит… аромат глубинки! Запах прерий и дешевого виски!

Он облапил Бригли и захохотал, колотя своим монструозным кулаком несчастного Бригли в спину. Я ужаснулся: в его лапе легко можно было бы спрятать небольшую собаку. С каждым ударом раздавался слышимый гул и Фрэнк, как‑то поймав паузу, с трудом выдавил из себя:

— В Кентукки нет прерий!

— Да и дьявол с ними, с прериями! Кого ты мне привез?

— Бенджи, помнишь, я тебе перед Рождеством звонил? Про парней, которым нужно помочь? Вот, знакомься, это Сардж Саура, — и моя рука утонула в медвежьей лапище здоровяка, — а это Закария Майнце, — и теперь сморщился Захар. А это, парни, мой старый приятель Бен Уилкокс. Большой знаток вашингтонской жизни и простых способов повернуть к себе лицом американскую политику. А не тем местом, каким она обычно смотрит на рядового обывателя.

— Ну, будь вы обывателями, вам вряд ли нужно было здесь появляться, — ухмыльнулся Уилкокс. — Виски, ром?

— Нет, Бен, спасибо, — отказался я. — Мы только что с самолета и не хотелось бы становиться уставшими в середине дня. А с алкоголя я всегда совею. Может, сразу к делу?

— Нет, Сардж, — теперь отказался Уилкокс. — Политика спешки не любит. Я должен понимать вас, ваши цели, в общем, пока мы не сможем друг другу доверять, больших дел не будет. Мне неприятности ни к чему.

— Тогда ром, — быстро нашелся Захар.

— Вот это верный подход, — одобрительно потер руки Бен. — В Американской Лиге Лоббистов народ сплошь прагматичный и простой. И я такой же. Думаю, мы сработаемся.

Часа полтора мы разговаривали ни о чем — о представительстве Республиканской партии в Сенате — Уилкокс оказался республиканцем, о навых инициативах "ослов" ("народное" прозвище членов Демократической партии), о последних заявлениях парней из Федрезерва по поводу развернувшейся истерии на тему s& l — кризиса. Они успокаивали общественность и обещали тотальный контроль над ссудо–сберегательными кассами, но им мало кто верил: кассовый разрыв уже достиг в этих учреждениях пятидесяти миллиардов долларов. Да и то верно — вкладывать все активы в выдачу "длинных" денег, проживая только на вклады клиентов, не удастся никому. Малейшее шевеление власти на тему стимулирования экономики и любое s& l–учреждение станет испытывать трудности. Наивны те, кто думает, что банки живут на разнице процентных ставок по вложению и кредитованию. На эти крохи не способен выжить ни один банк, да и задумывались эти учреждения вовсе не с целью собрать несчастные 2–3% прибыли в год.

Потом Уилкокс попросил нас показать ему документы нашего фонда и долго качал головой: ему не нравилось зарубежное происхождение капиталов. И если итальянские банки еще на что‑то годились, то деньги из такой дыры как Вануату вызывали массу вопросов.

— Нужно что‑то иметь здесь. Я понимаю ваше стремление минимизировать налоговые отчисления, но поймите и моих клиентов: одно дело проталкивать нужные Америке и американцам инициативы и решения, и совсем другое — быть на содержании у коммунистов! Пусть даже у таких безобидных как Уолтер Лини. Нужно что‑то иметь здесь, — повторил Уилкокс. — Думаю, учреждение двух–трех фондов где‑нибудь в Далласе и Сиэтле сможет помочь проблеме.

— Хорошо, это не проблема. К тому же на днях в нашу компанию должны влиться два банка. В Кливленде. Маккой обещал уладить это дело до весны.

— Ронни Маккой? — переспросил Бен. — Из Investor's Daily?

— Да. Вы его знаете?

— Кто же не знает старину Ронни? Значит, он теперь работает на вас? А я‑то думаю — куда подевались его статейки? Что ж, парни, вы сделали очень неплохой выбор. Этот человек знает что к чему. И если он согласился работать на вас, то и у меня вопросов нет. А если вы еще убедите его при случае дать мне автограф… Фрэнк, что же ты молчал про Ронни?

Бригли пожал плечами:

— Сам только что услышал. Удивлен не меньше твоего.

— Что ж, это не то чтобы полностью меняет дело, но многое упрощает, — заявил Бен. — Коли дела обстоят именно так, то можно поговорить и о бизнесе. Итак, Фрэнк что‑то говорил о "Тексако"? Я все верно расслышал?

— Верно, — кивнул я и отставил в сторону свой ром. — Нам нужна "Тексако".

Бен положил свои лапы на стол, и они заняли все свободное пространство на нем.

— Парни, эту конфету готовит для себя дядя Дэвид. Боюсь, отобрать ее у старого бульдога будет сложно. Как вы это себе видите?

— Антимонопольное расследование, реструктуризация выплат по долгам перед Pennzoil, внесение двух–трех миллиардов в ближайшие два месяца с параллельной апелляцией и встречными исками, заинтересованность профильного комитета в Палате Представителей. Тихий сброс бумаг дядюшки Дэвида на биржах всего мира. И покупка приличных пакетов самой "Тексако" разными институциональными инвесторами. Этим занимается Том Снайл. Думаю, Гринпис тоже будет кстати — нужно припомнить все эти нефтяные катастрофы вроде разлившихся танкеров, провалившихся под землю озер (в 1980 году усилиями подрядчика Texaco "Wilson Brothers" было уничтожено пресноводное озеро Пенёр, слившееся в заброшенные шахты. После экологической катастрофы оно восстановилось как соленое, но вся прежняя экосистема вокруг него была разрушена), хотя, про озера, наверное, не нужно — там сама "Тексако" испачкалась. Лучше пусть пишут про "Амоко Кадис" (танкер, расколовшийся на скалах у берегов Франции с 230 тысячами тонн нефти), "Амоко" — это ведь индианский филиал "Стандард Ойл"? Газетчики будут очень уместны, и мы не станем на них скупиться. Пусть роют, ищут ошибки, антиобщественные заговоры. Нам нужна вся эта грязная пена, что может плавать вокруг Chevron и ее сестер. Общественность должна быть настроена против участия Chevron и вообще кого‑то из Хадсон Пайнс в деле "Тексако–Гетти". Пара десятков возбужденных дел о недоплате налогов и сговоре с коррумпированными диктаторскими режимами в Ираке или Индонезии — будут весьма полезны. В общем, не мне вас учить.

Уилкокс откинулся на спинку кресла:

— Что ж, я, признаться, не ожидал, Сардж, не ожидал. Вы не производите внешне впечатление матерой акулы. Вы представляете, сколько это может стоить? И что при всех тратах успех отнюдь не гарантирован. И сразу у меня появился второй вопрос: если представляете, то кто стоит за вами? И третий: если раньше вы занимались биржевыми спекуляциями, как намекнул мне Фрэнк, и у вас это неплохо получалось, то за каким чертом вы лезете в реальный сектор?

— Я хорошо представляю, Бен, размер предстоящих трат. Бюджет кампании по отъему "Тексако" на этот год предполагает расход до пяти миллиардов. Половину из которых мы выплатим ее растущими бумагами или, вернее, опционами на эти бумаги. Бюджет следующего года будет зависеть от наших с вами успехов в этом году. И мой наниматель хотел бы пока остаться неизвестным — так война обойдется ему дешевле. Что же касается вашего третьего вопроса… воздухом хорошо торговать, когда есть материальная база, которая не позволит уничтожить торговца. А когда ее нет — он просто тень, дым, туман — дунь и его не станет.

— Впрочем, думаю, ваш наниматель — кто‑то из европейцев: Би–Пи, Шелл? — заметив удивление в моих глазах, он погрозил пальцем: — а вы думали, я не догадаюсь?

Захар тяжело вздохнул.

Мы еще долго беседовали о всяких частностях и только к концу дня заручились поддержкой Бенджамина Уилкокса:

— Что ж, — сказал он, — даже если у меня ничего не выйдет, обо мне, по крайней мере, будут говорить как о человеке, "который хотел сломать старика Рокфеллера"! А это дорогого стоит. Я с вами, господа!

Мы не стали задерживаться в Вашингтоне, потому что начатых дел, требующих нашего участия, было несчетно.

И первый же день нашего возвращения в офис это доказал: мы несколько раз поговорили с Томом Снайлом и отдельно два раза с его помощником Сэмом Фишером — утром он был в Сан–Диего, а вечером дозвонился из Далласа; отметился длинным отчетом, присланным по факсу, Рональд Маккой; европейские контрагенты Захара расспрашивали о каких‑то договорах — Майцев разобрался с ними сам. Эндрю Бойд сообщил, что вышел на объем продаж в один миллион долларов в месяц и в дополнение к своим роботам впервые предложил покупателям программу–клиент, которая сама могла проводить операции на Чикагской бирже — флагмане по устройству автоматизированных торгов, разрабатывающей эту тему еще с 1982 года. От объединения этих двух программ его клиенты были в полном восторге, и Эндрю всерьез рассматривал возможность увеличения работников его фирмы "Программы Бойда и Компании" до сотни человек. "Компания" — это мы с Захаром, чему я немало удивился. Майцев без лишнего шума устроил нам владение контрольным пакетом акций фирмы Бойда — на карманные расходы. И Бойд этому обстоятельству (если верить Захару) был чрезвычайно рад, потому что отлично понимал, кому на самом деле обязан своим успехом и надеялся получить еще больше.

После обеда Линда сообщила нам, что Эми собралась замуж и испрашивала наше на то согласия, но сама обратиться постеснялась.

— Я ей разве папочка? — спросил у Линды Захар. — Хочет — пусть идет хоть замуж, хоть в конкубинат, это ее личное дело…

— Зак, ну как ты не понимаешь! — сказала Линда. — Девчонки на вас молиться готовы, а ты вот так! Все, на что она могла рассчитывать в этой жизни без приличного образования — удачно выйти замуж и всю жизнь плестись за своим мужем. А теперь она очень завидная невеста с хорошей зарплатой, приличным счетом в банке. И этим она обязана не папаше — алкоголику и игроку с ипподрома, а вам! Как ей не спросить вашего мнения о предполагаемом замужестве?

— Понятно, — отмахнулся Майцев. — Что мы должны сделать? Открытку написать или кольца купить?

— Просто пообещайте прийти на свадьбу, ну и подарок какой‑нибудь.

— Хорошо, — пообещал я. — Напомни нам за пару дней до события. Знаешь же — памяти нет ни черта. Мы приготовим подарок.

Довольная, Линда упорхнула за дверь.

— Кстати, о Бойде, — вспомнил я. — Пришло время заняться мобильной телефонией. Скоро ожидается бум на этом рынке и нам нужно бы застолбить свое присутствие.

— А при чем здесь Бойд? — спросил Захар.

— При том, что в нашем с тобой окружении это едва ли не единственный специалист по технике. Просто напомнил. Нужно всерьез заняться этим делом. Но я не знаю, как нам пополам порваться. Мы просто загнемся под ворохом обязательных дел, не успев сделать ничего.

— Не ной. Скоро отец приедет, разгрузит немного. Так что там с мобильной связью? Почему ты думаешь, что она кому‑то интересна? Разве не достаточно обычных телефонов? Да и цены — три тысячи за аппарат и по доллару за минуту разговора — сильно кусачие. Откуда возьмется много клиентов?

— Понимаешь, Зак, очень скоро все изменится. Цены упадут в сотню раз и у каждого человека в цивилизованном мире будет по мобильному телефону, а то и по три. Эти аппараты заменят портативные компьютеры, часы, будильники, записные книжки — все будет в одном телефоне размером с сигаретную пачку.

И где‑то на час я погрузился в пучину "воспоминаний" о будущем цифровой телефонии, станциях сотовой связи, возможностях операторов и разведывательных служб, и прочих прелестях компьютеризации коммуникаций.

— Звучит как фантастика, — сказал мне Захар, и открыл рекламную газету, лежавшую на столе.

Отыскав в ней что‑то, позвал по интеркому Марту.

Когда та вошла, он сказал:

— Съезди, солнышко, вот по этому адресу и купи нам с Сарджем по мобильному телефону. А вам по пейджеру. Будем осваивать перспективные направления. И вот еще что, по дороге заскочи, купи какой‑нибудь подарок для Эми. На свой вкус. А мы потом подарим.

Дисциплинированная внучка немецких эмигрантов кивнула и едва не щелкнув каблуками повернулась через левое плечо.

Вернулась она только к вечеру, и мы стали обладателями двух кирпичеобразных аппаратов от "Мотороллы" с контрактами AT& T. Они умели звонить, пожирая при этом средства со скоростью хорошего пожара и больше ничем похвастаться не могли. Но для начала и это было совсем неплохо.

До самого вечера мы забавлялись звонками друг другу: из соседнего помещения и из туалета, из‑под стола и из подвала, Захар не поленился, съездил в Сейнт Мэттьюз — однако и там связь была! Тогда уже я поехал в Кларксвилл и все равно мы слышали друг друга! Только когда я оказался в Селлерсберге, а Закар — в Мидлтайне, мы не смогли прозвониться: связь пропала. Не помогли влезания на крышу машины и въезды на ближайшие холмы.

Наверное, мы бы баловались и дольше, но январь даже в Кентукки для уличных забав время не самое подходящее.

Но демонстрация возможностей мобильной связи убедила Захара, да и самого меня, что вложение средств в эту отрасль должно принести колоссальный успех.

— Нужен кто‑то понимающий в этой канители, — подытожил наши развлечения Майцев. — Сами мы, боюсь, таких дров наломаем! И хорошо бы уже разработку такой технологии переложить на какой‑нибудь НИИ связи.

Я рассмеялся.

— Ничего смешного не вижу, — надулся Захар.

— Солженицына знаешь?

— "Вермонтского затворника"? Этого пасквилянта?

— Да никакой он не пасквилянт. Писал о том, что видел вокруг и о чем другие молчали. А он не молчал. Он хорошего ничего в советской власти не усматривал, но это не вина его, а беда. Да и трудно его винить в том, что не видел хорошего — ты знаешь, как наши могут постараться, чтобы выбить из человека оптимизм. Папаня твой про всяких Снежневских, помнишь, рассказывал? И это еще по–божески. Но все неважно. В солженицынском "В круге первом" как раз и описан такой НИИ связи — "Марфинская шарашка". Вот я и вспомнил. Прочитал пару глав как‑то случайно.

— Понятно. Игра слов. К делу не относится. Если сейчас эту шарашку нагрузить таким заказом — пусть и не выдадут приличного результата, но хоть заняты будут чем‑то полезным, а не разработкой очередного электромагнитного кибернетического дешифратора кодированных телеграфных сообщений. И к тому времени, когда понадобятся — у нас будут какие–никакие, а специалисты!

Идея была неплоха, да и пора бы уже с чего‑то малого начинать, чтобы потом не обжечься на большом. А связь — это здорово. Если вместо Nokia на рынке появится какой‑нибудь "NIIs" из Москвы — я буду только рад. Да вот, кстати, и на Nokia пора бы обратить внимание — она сейчас как раз в очередном кризисе, собирается разделяться и преобразовываться — наверное, стоит прикупить и саму Nokia и ее "резиновый" кусок. Подбросить деньжат, указать новые пути развития. Телевизоры, так и быть, пусть себе оставляют. А нам телевизоры и "Рубин" с "Изумрудом" сделают отличные. Да и пусть русские ездят в Эспоо на стажировку. И нам здесь спокойнее будет и им проще общаться. От Ленинграда вообще четыре часа на машине. А там рядом еще и Ericsson — наверное, самый мощный производитель мобильных сетей, со временем подмявший под себя большую их часть. У них головой оборот сотнями миллиардов исчисляться будет — очень лакомый куст: крупнейший в будущем производитель телекоммуникационного оборудования и крупнейший производитель телефонов.

Я рассказал свою мысль Захару и тот пришел от нее в полнейший восторг. Он принялся убеждать меня, что тянуть и дальше с финнами и шведами не стоит, и нужно уже сейчас браться за разработку Скандинавского участка.

И я был с ним в этом согласен. Оставалось только найти человека в Союзе, который взялся бы устанавливать научные контакты с выбранными компаниями. Эту задачу я повесил на Захара — назвался груздем, пищи, но тащи. В Европе ему теперь предстоит бывать очень часто.

— Заодно заедешь к тем товарищам, из вороновского списка. Помнишь?

— Заеду, — пообещал Майцев и опять набрал мой номер на телефоне.

Мой аппарат звякнул пару раз и, тихонько пискнув, умолк — кончился заряд батареи.