Тома в одиночестве сидела за столиком, перед ней — высокий бокал, но, она вряд ли помнила о его существовании. Выглядела она неважно. Даже при слабом освещении были заметны темные круги под глазами, а в прическе ощущалась небрежность.

— Что-то случилось?

Я присел рядом, Тома подняла голову.

— Кеша пропал…

Похоже, все помешались на этой новости. От кого я только ее не слышал. Запил мужик, к чему паника? Или, возможно, я не знал чего-то, что было известно другим?

— Думаешь, с ним что-то случилось?

— Не знаю. Но если бы он собирался отлучиться, он обязательно бы кого-то предупредил.

— Ты так считаешь?

Она уловила сомнение в моем голосе.

— Я уверена!

Тома едва не сорвалась на крик, но сразу взяла себя в руки. Или попыталась, потому, что истерические нотки настойчиво прорывались в каждом слове.

— Славик, ты не понимаешь. Он не из тех людей, которые могут все бросить и уйти. Он, как дитя малое, на все разрешение спрашивает…

— Томочка, что с ним может здесь случиться? Сама подумай…

— А вдруг он в подвал пошел?

— Нет там никакого монстра. Мы с Владом уже все выяснили.

— Да знаю я, — отмахнулась Тома. — Но его там могло привалить камнем, он мог заблудиться, вдруг ему стало плохо, и он не может выбраться?

Я вспомнил, как сам чуть не потерял сознание, и если бы не Влад, кто знает, что со мной могло случиться?

— Наверное, ты права. Нужно проверить.

— Славик, я пойду с тобой! Ты такой молодец! Я к кому только не обращалась, все смотрят на меня, как на дурочку… — она всхлипнула.

И что она так о нем переживает? Меня задело. Ведь каждый мужчина, познавший женщину, считает ее частичкой своей собственности, осознание, что приходится ее с кем-то делить, ощутимо бьет по самолюбию.

* * *

У меня успели сформироваться стойкие негативные ассоциации по поводу подвала. Два раза я спускался в него и оба раза ничего хорошего оттуда не вынес. Не в материальном, конечно, плане. Утром с Владом еще, как бы ничего. Я был всего лишь ведомым, ответственность лежала на плечах товарища. Но и тогда страх пробирал.

Сейчас мне предстояло взвалить на себя главенствующую роль, быть образцом мужества и бесстрашия. Не позориться же перед, пусть и не хрупкой, но, все равно, женщиной.

Задача казалась сложной и почти невыполнимой. Утешало одно: если бы Тома не навязалась в попутчики, мне рано или поздно пришлось бы исследовать подземный мир в одиночку.

Дверь в подвал была открыта, лестница из вырубленной в полу дыры никуда не делась, стояла на прежнем месте. Превозмогая нерешительность и внутреннее отвращение, я заставил себя спуститься, вдохнул наполненный гнилью воздух, отчего настроения и желания двигаться дальше, отнюдь, не прибавилось. Посветил фонариком, луч бесстыдно забрался Томе под платье, могла бы и брюки одеть, но даже ее стройные ножки не сумели отвлечь от предстоящего неприятного занятия. Протянул руку, она охотно воспользовалась помощью, спрыгнула с последней ступеньки и оказалась в моих объятиях. Искорка, хоть и слабенькая, пронзила тело, мелькнула провокационная мысль вернуться, закрыться в комнате. Мелькнула и исчезла. Тома думала об ином.

Узкая каменная нора показалась более зловещей, чем в ночь, когда мы убегали от ревущего монстра. Тогда некогда было вглядываться в детали, да и утром я особо не присматривался. Фонарь был у Влада, его спина заслоняла свет, и подробности проплывали мимо внимания. Теперь я видел мокрые, покрытые слизью камни, некоторые из них вывалились, иные готовы были вот-вот обрушиться. Под ногами чавкала грязь. И хоть я считал, что не страдаю клаустрофобией, мне стало не по себе. Томе, наверное, тоже. Она шла сзади, но ее рука намертво вцепилась в мою, сжала, словно тисками, и вырваться из ее хватки было невозможно. Правда, я и не пытался. Мне самому так было спокойнее.

Кроме наших шагов в подземелье раздавалось еще много разных звуков. Шум падающих капель, необычно громкий, бьющий по мозгам, непонятные стуки, шуршание. Я не пытался их идентифицировать, чтобы не пугаться еще больше.

Вот и разлом в стене. Надо сворачивать. Путь до пещеры мы с Владом прошли полностью, и если бы Иннокентий Вениаминович был там, мы бы его увидели.

Я остановился, направил луч в узкую щель. Ее проделали недавно. Выбитые камни горкой лежали под ногами, но большая часть свалилась внутрь, образовав завал, у которого успела скопиться лужа черной, словно деготь, воды.

— Кажись, нам туда.

Хотелось, чтобы Тома проявила женские эмоции: закатила истерику или еще что-то, но она молчала. То ли язык отнялся от страха, то ли оказалась смелее, чем я. Последнее не устраивало. Пути назад не было. Пришлось собрать волю в кулак и, вопреки желанию, вступить в пропитанный гнилью отросток, почему-то устойчиво ассоциирующийся с раскрытой пастью хищника, который не имел представления о гигиене ротовой полости. Воняло, конечно, не так сильно, как на скотобойне, но, ощутимо. Тяжелый, не единожды проклятый и мысленно, и вслух воздух основного хода казался теперь чистейшим кислородом пропитанным фиалками.

Я осторожно ступил на камень, выпирающий из воды, он колыхнулся, накренился, нога соскользнула и по колено утонула в жиже. Не успел я возмутиться, как сзади раздался всплеск, Тома вскрикнула, ее руки вцепились в мою одежду и, мгновенье спустя, мы оба плескались в луже. Самое обидное, что за шаг было относительно сухо, дальше вода лишь сочилась по вымытой в гранитном основании бороздке.

— Какой ты неловкий, — спокойно, будничным голосом произнесла Тома.

Меня ее спокойствие покоробило. Подумать только, это я — неловкий? Нечто неприличное, готовое сорваться с языка, я удержал громадным усилием воли. Скрипя зубами, выбрался на сухое, попробовал струсить налипшую грязь, но только еще сильнее вымазал руки. Протер рубашкой стекло фонарика, направил луч на женщину, все еще барахтающуюся в луже, и помог ей подняться. Вид у Томы был еще тот. Платье лишь местами сохранило прежний облик и больше напоминало тряпку, которой вымыли пол и не успели сполоснуть. Пятна грязи прилипли к лицу, в волосах застряли щепки, паутина, комки чего-то неопределенного, отвратительного. Я бы рассмеялся, но вспомнил, что сам выгляжу не лучше, а может и хуже.

Тома, как и я, начала соскребать налипшую мерзость, но так же быстро разочаровалась и плюнула на дохлое дело.

Мы прошли еще несколько метров. Пренеприятнейшие ощущения, когда задница мокрая, а чавкает не только под ногами, а и в самой обуви. Желание вернуться не оставляло ни на миг, и, думаю, Тома вряд ли стала бы возражать. Поэтому, когда узкая щель завершилась тупиком и других вариантов не оставалось, я сокрушенно развел руками, мол, хотелось бы продолжить исследование, но, увы, идти некуда.

Фонарик освещал темную от сырости стену, преградившую дорогу. Возможно, она не была монолитной, но я не специалист, чтобы определить такое на глаз.

* * *

Жаль, что я не прислушался к зову сердца или чего-то там еще и, вместо того, чтобы со спокойной совестью и чувством исполненного долга отправиться обратно, зачем-то навел луч на остановившую нас преграду.

— Что там? — нервничала за спиной Тома.

Ей не было видно, чем я занимаюсь, она пыталась протиснуться и стать рядом, но узкий ход не позволял. От ее суетливых движений фонарик дергался, и я не мог рассмотреть то, что привлекло внимание. А ведь что-то привлекло?

— Угомонись! — не совсем вежливо потребовал я.

Женщина, подчиняясь властному тону, замерла, теперь я слышал лишь ее громкое дыхание, перекрывающее ленивый говор текущего под ногами ручья. Иногда она ненароком прикасалась ко мне, я ощущал спиной мягкую грудь, и каждый раз, невзирая на неподходящие место и настроение, внутри что-то вспыхивало, разгоняло кровь, а сердце стучало громче и чаще.

— Томочка, Солнышко, — как можно ласковее попросил я, — отойди, пожалуйста. Мне нужно осмотреться.

Она вновь послушалась, безропотно, без слов, а я вздохнул с облегчением. И почти сразу понял, что привлекло внимание. Вода! Если она преодолела каменную преграду, значит, преграда не такая и прочная. Направил луч под ноги и сосредоточил внимание на месте, откуда ручеек брал начало.

Интуиция не подвела. Больше не оставалось сомнений, что стена рукотворная. За многие годы сырость и плесень надежно скрыли щели между булыжниками, закамуфлировав стену под природный монолит. Вода, пробивая путь к свободе, вымыла камень и приоткрыла скрывающуюся пустоту.

Осторожно, с брезгливостью, я взялся за скользкий булыжник, он пошатнулся и легко отделился от примыкающих сородичей. Следующие камни едва ли не сами выкатывались, стоило к ним прикоснуться. Сырость съела непрочный известковый раствор, и вся эта груда вскоре рухнула бы сама. Что и случилось, когда я вытолкнул третий или четвертый булыжник. Часть камней провалилась внутрь, часть выкатилась наружу, верхние неохотно сползали и шлепались у ног. Я отскочил в сторону, но камнепад почти сразу прекратился.

* * *

Пока я пробивался сквозь стену, меня меньше всего заботила судьба Иннокентия. Я о нем совсем не думал. На поиски толстячка я отправился, не столько повинуясь чувству долга, а из-за собственной мягкотелости. Не смог устоять перед стенаниями взволнованной женщины. И большую часть пути, я был способен лишь на мысленные проклятия, на жалость к себе и так и не высказанное: на фиг оно мне надо?

Когда же стена, простоявшая невесть сколько, обрушилась, появились иные мысли, но, опять-таки, не об Иннокентии Вениаминовиче. Не скажу, что мной овладела золотая лихорадка, однако мысли о спрятанных сокровищах, о которых прожужжал уши шеф, и о которых доверчиво поведала Наталья Владимировна, вытеснили из головы все остальные: и жалостливое, и проклинающее.

Мною овладел азарт. Я забыл о мокрой одежде, о зловонии, пауках, слизняках и прочей мерзости, которая могла здесь водиться и, наверняка, водилась. Я даже забыл о Томе, и вспомнил о ней лишь, когда услышав испуганный крик. Он раздался в тот миг, когда я навел фонарь на зияющее отверстие.

В отличие от моих, ее мысли не отвлекались на ненужное и прочее. Единственной целью, которая загнала Тому под мрачные своды, была — найти пропавшего друга. Она искренне беспокоилась о толстячке и потому сразу увидела то, на что я не обратил внимания.

Встревоженный криком, я присмотрелся к бесформенной груде в углу небольшой каменной клетушки и тоже ужаснулся, угадав в ней человеческие очертания.

Луч фонарика в моих руках перестал бесцельно блуждать и сосредоточился на лежащем. Я рассмотрел лысину на макушке, и сомнений в том, кому она принадлежала не осталось.

— Что с ним? — шепотом, словно опасаясь потревожить лежащего, спросила Тома, при этом ее пальцы больно впились в мою руку.

Иннокентий Вениаминович словно прилег отдохнуть, его колени были потно прижаты к животу, как будто он спасался от холода или же инстинктивно принял позу эмбриона, чтобы защититься от некой опасности. Что, впрочем, вряд ли ему помогло. Мы находились в нескольких шагах от тела, галогенная лампа давала достаточно света, и я не сомневался, что Иннокентий Вениаминович мертв.

Тома тоже все поняла. Она оттолкнула меня и бросилась к лежавшему другу.

— Кеша, Кешенька!!! Проснись, дорогой! Это я — Тома! Ты меня слышишь? Уже все нормально, все позади, мы нашли тебя…

Она тормошила тело, голова толстячка поднималась вверх и безвольно с глухим неприятным стуком опускалась обратно на камень. Ноги не разгибались, труп давно окоченел и продолжал сохранять нелепую позу.

— Томочка, ему уже не помочь.

Я не заметил в глазах женщины ожидаемого безумства, и понял, что истерики не будет.

— Что же делать?

— Нужно скорее убираться отсюда, пусть этим занимаются те, кому положено…

Я так и не смог приблизиться к трупу, так и не переступил порог открывшегося за проломом помещения.

Выбирались из подземелья молча. О чем думала Тома, не знаю, мои же мысли были настолько сумбурны, что я так и не сумел уцепиться ни за одну из них. В какой-то миг отчетливо вспомнился потревоживший ночью крик. Не знаю, как можно было связать склеп и подземелье, но мне казалось, что крик, и обнаруженный нами труп — звенья одной цепи.

* * *

Милицейский «УАЗик» и «скорая» приехали одновременно. Лицо Влада стало кислым, когда вместе с другими правоохранителями из машины выбрался участковый.

— Я думал ты уже в районе…

— Я отказался, — лаконично ответил лейтенант.

Он не подал руки, впрочем, как и Влад ему.

— Рассказывайте, что произошло?

К нам приблизился усатый толстый мент с погонами капитана. Похоже, он был старшим.

— В подвале обнаружен труп гостя моей тещи…

— Показывайте!

Показывать пришлось мне. Я привычно захватил на кухне фонарик, и в который раз полез в проклятое подземелье.

Менты матерились, бредя за мной темным сырым коридором, я их понимал и был вполне с ними солидарен.

Когда добрались до места, меня отправили обратно, приказав никуда не отлучаться. Я курил у входа в подвал. Видел, как усатый капитан несколько раз выбегал на улицу, отходил в сторону и разговаривал по мобильнику. Получив «цеу», возвращался обратно, а потом процедура повторялась с завидным постоянством. Когда мне надоело, углубился в сад и скрылся с беседки.

Сидел там часа полтора. Потом голоса усилились, я понял, что в рутинном сценарии произошли изменения, и нехотя покинул убежище. Увидел, как санитары заталкивают носилки в утробу «скорой», затем меня окликнули и долго задавали иногда совершенно бестолковые вопросы.

Когда я в очередной раз повторил рассказ о том, как мы с Томой обнаружили труп, неожиданно вмешался участковый.

— В доме имеется огнестрельное оружие? — спросил, буравя меня неприветливыми щелочками.

— Не знаю. Я здесь гость, во все подробности меня не посвящали.

— Видели ли вы огнестрельное оружие в руках хозяина дома?

— Я в оружии не разбираюсь. Огнестрельное оно или не огнестрельное определить не могу.

— Тогда, что вы можете сказать о стрельбе вчера утром, свидетелем которой вы являлись?

Лейтенант считал, что загнал меня в угол. В уголках его глаз появилась ухмылка.

— Ничего не могу сказать. Я ничего не слышал и не видел.

— Ведь вы были вместе с гражданином Егоркиным, когда он задержал якобы похитителей домашнего скота?

— Был, до поры до времени, — сознался я.

— Что обозначает: «до поры до времени»? — не унимался участковый.

— В подземелье из-за запаха мне стало плохо, я потерял сознание, а, когда очнулся, уже все закончилось.

Я почти не врал. Лишь утаил некоторые детали. Именно те, которые желал услышать лейтенант. Но это — его трудности. Пусть докажет обратное. Фиг у него получится.

— Значит, вы утверждаете, что оружия не видели и выстрелов не слышали?

— Утверждаю.

Лейтенант был взбешен и едва себя сдерживал. Если бы мы были одни, он бы меня ударил.

— Вы предупреждены об ответственности за дачу ложных показаний. Я бы на вашем месте хорошенько подумал…

— Думать — ваша работа, лейтенант, — съязвил я. — Мое дело — отвечать на ваши умные вопросы.

Он скрипнул зубами, гася нечто нелицеприятное для меня, что едва не вырвалось наружу.

— Распишитесь.

Его коллега в гражданской форме протянул папку с несколькими исписанными корявым почерком страницами, на каждой из них по его указке я засвидетельствовал, что с моих слов записано верно. Поставил число и размашисто расписался. Конечно, следовало бы прочитать предъявленное творчество, но я чувствовал себя настолько измочаленным, что мне было наплевать.

— Пока идет следствие, вам нельзя отлучаться за пределы усадьбы…

— Лейтенант, вы шутите?

От моей дерзости его передернуло.

— Я нахожусь под арестом?

— Нет, — вынужден был признать он.

— Мне кажется, прерогатива суда накладывать подобные ограничения…

— Мы можем вас задержать по подозрению в соучастии…

— В соучастии чего?

— Убийства! — словно отрубил лейтенант.

— Тогда вам придется задерживать по подозрению всех обитателей дома, да и окрестных сел, наверное, — выдавил из себя.

— Надо будет, задержим, — поддержал коллегу его напарник в штатском, захлопнул папку, и, дернув за локоть участкового, направился к УАЗику.

Похоже, пока меня никто задерживать не собирался, соответственно, и слова насчет ограничения передвижения можно было игнорировать. Если понадоблюсь, найдут, ведь вначале протокола записан и мой адрес, и место работы, и телефоны.

Я еще размышлял, оставаться в поместье или назло лейтенанту плюнуть на все и уехать домой, когда дверь парадного входа распахнулась. Из нее вышел Влад, а следом за ним — усатый капитан. Влад посмотрел на меня, хотел что-то сказать, но передумал. Усатый подтолкнул его в направлении автомобиля. Правда, усадил не в клетку позади салона, а на заднее сидение, но и дураку было понятно, что речь идет не об увеселительной прогулке.

Вскоре обе машины, милицейская и скорая, уехали, в поместье сразу стало непривычно тихо и тревожно. Даже птицы с насекомыми умолкли, проникнувшись свалившимися вдруг неприятностями.

* * *

В доме было мрачно, как перед похоронами. Спонтанное сравнение, отнюдь, недалеко убежало от истины. Мертвеца увезли, но дух его витал где-то рядом, напоминая о тленности всего сущего.

Я пытался тихо прошмыгнуть в свою комнату, но шаги мои казались неприлично громкими и эхом разносились по коридору.

Настроение было, пакостней не придумаешь. Я не мог вспомнить, есть ли у меня коньяк, казалось, он для меня жизненно необходим, но сама мысль, чтобы вернуться в бар наводила ужас. К тому же, вспомнил, что именно в баре последний раз видел Иннокентия Вениаминовича живым. Не то, чтобы меня слишком угнетала его участь, но, все равно, неприятно.

Больше, чем смерть лысого толстяка тревожило задержание Влада. Теперь мне необходимо было покинуть дом. Ведь я здесь только гость, которому далеко не все рады. А коль пригласивший меня хозяин отсутствует, соответственно, и мне здесь делать нечего.

Вот только мог ли я оставить Влада именно сейчас? Спонтанный порыв, поступить вопреки назойливому лейтенанту миновал, едва тот перестал маячить перед глазами. Неожиданно для себя, я понял, что хочу остаться и досмотреть разворачивающуюся драму. Ведь разве смогу я спать спокойно, не докопавшись до истины о появляющемся в моей комнате призраке?

Я уже собрался открыть дверь, когда за спиной раздались шаги.

— Славик!

Я обернулся.

— Славик! — Тома бросилась на меня, халат распахнулся, я почувствовал, что под ним из одежды ничего нет, во всяком случае, в верхней части. Вот только вряд ли она пыталась таким образом соблазнить меня. Тело женщины содрогалось, отнюдь, не от возбуждения, она всхлипнула. Озадаченный ее поведением, я машинально прижал Тому к себе. Затем опомнился, разомкнул руки и поспешно отступил. Но она меня не отпускала. Я увидел, слезинки, стекающие по ее щекам.

— Славик… Что же это делается. Ведь он такой безобидный, он никому ничего плохого не делал. За что его?

Она дрожала, а я не знал, что делать, как себя вести, что сказать. Погладил по волосам, заботливо поправил халат, застегнул верхнюю пуговицу.

— Зайдем, что-нибудь выпьем… — и отворил дверь.

— Славик?

Наталка сидела в кресле возле журнального столика напротив входа. В ее застывшей руке тлела тоненькая сигарета, взгляд, направленный на меня, выражал недоумение.

Еще бы!

— Наталка?

Тома, наконец-то, догадалась разжать пальцы, избавившись груза, я потерял равновесия, пошатнулся и едва не упал.

— Как ты здесь оказалась? — ничего более умного я придумать не смог, а то, что удалось из себя выдавить, звучало более чем нелепо.

— Я, наверное, пойду… — пролепетала за спиной Тома.

— Подожди, — остановил ее я.

Ситуация сложилась неловкая, но мне не хотелось чувствовать себя виноватым. Ничего предосудительного я не делал. Наталка, тоже в последнее время вела себя не так, как я ожидал и надеялся. Соответственно, мы квиты и нет смысла драматизировать. Так рассуждал мой холодный разум, но в то же время нечто иное ощутимо скребло изнутри, внося существенный дискомфорт.

— Тебе нужно успокоиться… — сказал не столько Томе, сколько в расчете на то, что Наталка правильно поймет мою роль в создавшейся ситуации.

Женщина в истерике. Ей необходима помощь. Она нуждается в утешении… Двояко звучит. Оставалось надеяться, что этот термин Наталке в голову не придет.

— Солнышко, плесни, пожалуйста, коньяк.

Я не собирался выпускать инициативу и, похоже, поступил правильно. Наталка машинально потянулась к бутылке, плеснула в один из стаканов и сама подала его плачущей женщине. Теперь она взяла на себя роль утешительницы, соответственно, моя вина, если она считала меня в чем-то виноватым, отодвинулась на задний план. Женщинам нравится быть заботливыми или казаться такими.

— Это она из-за Кеши расстроилась, — объяснил не нуждающееся в объяснении, приблизился к столику и наполнил коньяком еще два стакана.

Наталка подвела Тому к креслу и та послушно в него села. Глотнула коньяк и немного успокоилась.

— Кеша был таким хорошим, вы даже представить не можете, каким он был хорошим… — ее голос дрожал, но чувствовалось, что это уже не истерика.

Присутствие Наталки сыграло свою роль. Тома могла быть слабой наедине со мной, но рядом с другой женщиной она не могла себе позволить даже казаться такой.

Наталка увела зарюмсаную Тому в ванную. Я глотнул свою порцию коньяка, не почувствовал вкуса и налил еще.

Мысли прыгали сумасшедшими скакунами. Единственный вывод, к которому удалось прийти, так это осознать, что я до сих пор совершенно ничего не понимаю. Ни, зачем Влад пригласил меня сюда, ни, что творится в этом доме. О странном поведении Наталки я, вообще, пытался не вспоминать, ибо, невзирая на внушаемый себе пофигизм, мысли о девушке отдавались в душе глухой болью. И никакие антидепрессанты типа Томы и эротичного призрака не спасали.

Девчонки вернулись. Тома выглядела лучше, но обе они были грустными и какими-то потерянными…

— Славик, что делать?

Наталка смотрела на меня с надеждой, как будто я был способен предложить нечто такое, что сразу разрешило бы все проблемы.

— Нужно выручать Влада.

— Как?

Вопрос завис в воздухе.

— В чем его обвиняют, — спросил, надеясь, что Наталке известно больше, чем мне.

— Точно не знаю, но вполне могут пришить убийство.

— Разве Иннокентия убили? Может, он сам откинул концы? Сердечный приступ, инсульт, мало ли чего?

— Сердечный приступ с пулей в голове?

Я поперхнулся и закашлялся. Коньяк из бокала плеснул на штаны. Так вот, почему участковый интересовался пистолетом. Я считал, что это месть за прошлый инцидент, а, оказывается, любопытство лейтенанта было совсем не праздным.

Внезапно в моей голове, что-то словно взорвалось. Мысль, пронзившая мозг была сродни молнии: она казалась настолько простой и очевидной, что я не понимал, почему не подумал об этом раньше? И, похоже, не только я.

Видно в моем лице что-то изменилось. Девчонки смотрели на меня с изумлением и, как мне показалось, с надеждой.

— Вот что, — сказал я, поставив недопитый бокал на столик, — мне нужно побывать на месте происшествия. Вы мне составите компанию?

Естественно, они не отказались.

* * *

Дверь в подвал не была опечатана, а место преступления не ограждали запрещающие проход ленты, как это показывают в телевизионных детективах. Методы работы провинциальной милиции отличались от методов городских коллег. Не было также нарисованного мелом силуэта, а о бурной деятельности оперативников свидетельствовали лишь грязные следы и разбросанные где попало окурки.

Тела, конечно, не было, но образ беспомощно распростертого на камнях толстячка намертво вклинился в сознание. Казалось, сам воздух был пропитан запахом смерти.

Я нерешительно остановился у разрушенной мною же (неужели всего несколько часов назад?) каменной преграды. Девчонки тоже чувствовали себя неуютно, молча замерли за моей спиной, и лишь громкое дыхание выдавало охватившее их волнение.

Мне было зябко, неуютно и, чего греха таить, страшно.

К руке прикоснулось что-то холодное, словно неживое. Я подскочил и едва не выронил фонарик. Его луч резко скользнул вниз, отразился от грязной лужи, на мгновенье ослепил. Сзади кто-то вскрикнул, кажется, Наталка, я обернулся, и успокоился. Напугавшее меня прикосновение оказалось всего лишь рукой. Обыкновенной женской рукой.

— Тома, ты меня отвлекаешь, — я приложил максимум усилий, чтобы голос звучал спокойно, но девушка на слова не реагировала, и мне пришлось силой освобождаться от ее хватки.

— Наточка, присмотри за ней.

Наталка сама нуждалась в присмотре, была бледной, как смерть, глаза ее таращились на окружающую темень. Капли воды с потолка падали на обнаженное плечо и она каждый раз вздрагивала и тихонько ойкала. Но, тем не менее, девушка постаралась взять себя в руки. Послушно приблизилась к Томе, приобняла ее.

Я пересилил себя, сделал шаг и оказался в каменной клетушке. Размерами она едва превышала кухню в стандартной квартире, но из-за низкого потолка, до которого легко было дотянуться рукой, в душе поселилось ощущение тесноты, дискомфорта, тревоги. Не покидала навязчивая мысль, что многотонная громада потолка вот-вот свалится на голову и раздавит меня в лепешку. И я то и дело направлял луч вверх, дабы убедиться, что тревога напрасная и необоснованная.

— Что ты хочешь найти? — спросила Наталка.

Голос ее был глухой, неестественный, окружающие со всех сторон камни словно впитывали его.

— Уже нашел.

Ответил почему-то шепотом, но шепот здесь был более уместным и почти не искажался.

— Если так, мы можем возвращаться? — осознав прежнюю оплошность, Наталка, тоже перешла на шепот.

— Можем, — согласился я. — Только хочу, чтобы вы здесь тоже все внимательно осмотрели и потом поправили меня, если я буду не прав.

— А что тут смотреть? — возмутилась Тома. — Здесь ничего нет. Только камни…

— Вот-вот. Что и требовалось доказать.

Прежде чем уйти, я, дабы удостовериться, перещупал стены, в некоторых местах даже постучал, а также прошелся ладонями по потолку. Но не обнаружил ни щели, ни скрытых под камнями пустот.

— Ничего не понимаю, — пробормотала Тома.

— Я тоже ничего не понимаю, — признался я. — И самое главное, чего я не понимаю, и на что не обратила внимания милиция: каким образом Иннокентий Вениаминович здесь оказался? Тома, ты ведь помнишь, как я разламывал стену, закрывающую вход. Она была выложена очень давно, а другого входа сюда, как вы только что убедились, нет… Или он так хорошо спрятан, что непосвященный его не найдет.

— Мистика…

Девчонки были настолько озадачены, казалось бы, очевидной истиной, что, наплевав на страх, решили сами проверить мои слова. Наталка отобрала у меня фонарик, прошлась по периметру гранитной комнаты, но, как и я, безрезультатно.

Мы все вместе внимательно осмотрели камни под ногами у входа. Они были темными с налипшей слизью и едва заметными следами древнего известкового раствора. Тот, кто наносил его, скрывая неизвестно зачем эту комнату, проделал работу не один десяток, а то и сотню лет назад.

* * *

Я принял душ, переоделся, снова спустился к выходу из подвала, и, определив направление подземного хода, попытался проделать тот же путь по поверхности.

Для начала пришлось обогнуть здание, дальше тоже следовать намеченному курсу было непросто. Дорогу преграждали деревья, кусты, клумбы, но все же, думаю, я не очень отклонился от маршрута, когда приблизился к забору. Перелезать через него не было смысла. Я и так видел, что путь должен был закончиться у склепа или, учитывая, возможные ошибки, где-то рядом с ним, например, в развалинах старой часовни.

Логично. Ведь именно оттуда раздался встревоживший меня ночью крик.