Пора завязывать пить. Больше ни грамма! Выстраданная ночью мысль к утру укрепилась, и я почти поверил, что не отступлюсь от нее.
А ночка выдалась еще та. Заснуть не удалось, слишком много скопилось в голове, порядок в черепушке наводился с трудом, и я проворочался до утра. Можно сказать, промучился, хотя ощущения были сносными: ни тягостного похмелья, ни физической усталости. Когда уже начало светать одолела полудрема, но в полноценный сон не переросла. И виной тому были не мысли, а нечто прозаичнее. Пришлось вспомнить, что со вчерашнего утра ничего не ел. И если раньше о еде почти не думал, не до того было, то теперь, когда душевные страсти улеглись, желудок во весь голос заявил, что не собирается работать вхолостую.
Но я не сразу ему уступил. И не из-за духа противоречия, о котором Влад все уши прожужжал. Вспомнилось собственное недостойное поведение, я так и не знал, кто притащил меня в комнату, не сам же дошел? Скорей всего, Иннокентий Вениаминович, простите, Кеша. А если так, меня, наверняка, видел кто-нибудь из домашних, и мнение обо мне сложилось не наилучшее. Стыдно…
Я долго отмокал в ванной, не торопясь, побрился, причесал непослушные волосы, побрызгался одеколоном, натянул свежие джинсы и чистую рубашку. Не денди лондонский, но и не бомж подзаборный.
Часы на стенке показывали половину седьмого. За окном радовало чистое небо с оранжевой полоской на горизонте.
Коридор встретил сонной пустотой, так же пусто было на лестнице и в холле. В доме — тишина, обитатели досматривали самый крепкий утренний сон.
Влад накануне сказал, чтобы я не церемонился, званых обедов или завтраков, типа того, что был устроен в мою честь, больше не намечалось, и каждый подкреплялся самостоятельно. Благо, дорога на кухню никому не заказана.
Миновав столовую, я вошел в бар, равнодушно скользнул взглядом по ряду бутылок, притаившихся за узорчатым стеклом, и направился к кухне. Возле плиты на низеньком стульчике, раскорячив ноги, сидела грузная женщина в синем халате и спрятанными под платком волосами. С синхронностью автомата она чистила картошку и бросала ее в наполненный водой таз.
Я поздоровался. Она отвлеклась, покосилась на меня, что-то промычала под нос, а потом буркнула более внятно, чтобы я разобрал:
— Чего не спится…
Не вопрос, скорее — упрек.
— День уже, — я улыбнулся, пытаясь создать о себе хорошее впечатление.
— Для кого день, а кому ночь только начинается, — молвила непонятно и снова занялась картошкой.
Я захватил из хлебницы булку, в холодильнике нашел сыр и масло. Как для легкого завтрака, сойдет. Душа требовала чего-то существеннее, но, судя по всему, существенное появится не скоро.
Перенес все на столик, включил кофейный аппарат. Прежде чем прикрыть дверь, чтобы наглухо отгородится от неприветливой старухи, мой взгляд снова наткнулся на плащ.
— Интересный фасон, кто здесь такое носит?
Ответа, как и следовало ожидать, не услышал. Повариха даже не обернулась, она была всецело увлечена чисткой картофеля.
* * *
На улице свежо, но день обещал быть солнечным. Небесное светило показалось над горизонтом и ласкало землю косыми, пока еще едва теплыми лучами.
Я поежился, но возвращаться за курточкой поленился. Усыпанной гравием дорожкой дошел до массивных запертых на замок ворот и двинулся вдоль прутьев забора, вырастающих из выложенного с камня фундамента. Вскоре наткнулся на узенькую калитку и оказался за пределами поместья.
Дорога от ворот уходила влево, но я предпочел ей едва заметную тропинку, которая петляя, огибала деревья и уводила невесть куда. Тропинка не успела просохнуть, кое-где встречались лужицы. Обутые в кроссовки ноги скользили по вязкой кашице, трава цеплялась за джинсы и смачивала их росой. Не лучшее время для прогулки, но возвращаться не хотелось.
Деревья отступили, тропинка пошла вверх и, одолев пологий склон, вывела меня на пригорок. От открывшегося вида я позабыл и о грязи, и о росе. С высоты, пусть не птичьего полета, но все-таки…, я увидел дом Влада. Отсюда он казался красивым, величественным и гармонично вписывался в ландшафт. Даже серые стены и красная черепица не портили общей картины. Вероятно, вчера я поспешил с выводами, настроение подвело. Частично дом заслоняли деревья: высокие тополя, разлогие клены, несуразные акации. Вымощенные мелкой плиткой дорожки, создавали замысловатый узор, а озеро с заросшими камышом берегами казалось диким, нетронутым и от того еще живописнее. На его противоположной стороне среди пожелтевших крон различались островерхие крыши деревенских домом. Наискосок от них — стена тополей, настолько ровная, что не оставалось сомнений: деревья посажены вдоль дороги. Наверное, шоссе, по которому я сюда добирался.
Ноги сами понесли в ту сторону, и я не счел нужным противиться их порыву.
Знакомый дорожный знак с названием деревни, развеял последние сомнения. А если так, ничего невероятного, что попавшая под колеса старушка, сама добралась к дому. Только, что она здесь делала ночью? Не меня же встречала?
Загадка, которая, возможно, яйца выеденного не стоила.
* * *
Вид у Иннокентия Вениаминовича был не очень. Жизнерадостности поубавилось, смайлик веселья на круглом, как у колобка лице трансформировался в свое обратное подобие. На столике стоял до половины наполненный бокал, но лекарство, судя по всему, впрок не шло. Кеша лишь взирал на посудину и не пытался к ней притронуться. В облике его преобладала вселенская скорбь.
Напротив Кеши разместилась смазливая блондинка. Вчера Влад отрекомендовал ее, как Тоню и посоветовал остерегаться. Мол, баба озабоченная, голодная, изнасилует и имени не спросит.
Что Влад нашел в ней сексуального? Лицо худощавое, скулы выпирают, глаза посажены глубоко, под ними темные тени: или макияж, или следы от бессонной ночи. В длинных пальцах дымилась тонкая сигарета с золотым ободком возле фильтра.
— Ранняя пташка, — вяло приветствовал толстячок, жестом приглашая присоединиться к компании.
Блондинка удостоила меня небрежным взглядом и едва заметным кивком. Его можно было воспринять и как приветствие, и как нервный тик. Еще таким движением отгоняют настырных мух.
Я сделал кофе и примостился рядом с Кешей.
— Кто эта мрачная старуха?
Тоню передернуло, но, увидев, что я показываю на кухонную дверь, поняла, что речь не о ней.
— Марья Ивановна. Золотая женщина… Была бы такой, если бы не уродилась ведьмой. Но готовит, ничего, кушать можно, — просветил толстячок. — Может, по паре капель?
Я скривился и покачал головой.
— Трезвенник-язвенник, — съязвила Тоня.
— Если бы… Последняя стадия алкоголизма. Перестану себя контролировать — гаплык полный.
— Хм…
Не знаю, что она хотела выразить этим звуком: недоверие или сочувствие? Не исключено, что она и сама не знала.
— А ты, Славик, стойкий мужик, — похвалил меня Кеша. — Видел, как ни свет, ни заря, прогуливался.
— Тоже не спалось? — поинтересовался у толстяка.
— Какое, спалось… Всю ночь с башкой промучился. Не коньяк, а сущая отрава.
— Так не пей, — заметила Тоня.
— Легко вам, молодым, рассуждать о вещах, в которых вы, простите, ничего смыслите. Из-за молодости вы слишком критичны, — ударился в философию толстячок, — И, поверьте, это не высокие слова. Я сужу, исходя из собственного опыта. А он у меня не маленький. Изучал жизнь не по книгам, а набивая шишки на собственном темечке…
— То-то я смотрю, вид болезненный…
— А… — толстячок махнул рукой, мол, думайте, что хотите.
Ему трудно было говорить, он оставил реплику Тони без внимания, но, к счастью, прервал утомительный монолог, который мог затянуться надолго. Собрался с духом, схватил бокал и, превозмогая отвращение, залпом опорожнил его. По-плебейски, не так, как годится употреблять благородные напитки.
Тоню передернуло. Она и не скрывала, что наша, верней, моя компания ей неприятна, теперь нашелся повод вновь брезгливо скривить тонкие губки и подняться из-за стола. Она удалилась гордо, не проронив ни слова, как будто мы с Иннокентием были для нее пустым местом.
— Ну и штучка… — прокомментировал толстячок, и в голосе я уловил больше восхищения, чем осуждения.
От выпитого румянец разлился по его щекам, в глазах появился блеск, голос стал живым и оптимистичным. Горькое лекарство пошло впрок.
— Кто такая? — спросил без обиняков.
— Женщина! — восторженно молвил Кеша. — Настоящая женщина!
— Ежу понятно, что не мужчина…
— Славик, Славик… Ничего ты не понимаешь.
Я приготовился выслушать новую тираду, однако Кеша поднялся и неуверенной походкой пьяного человека направился к стеклянной стенке бара. Когда вернулся, бокал был наполнен до краев, но ему удалось донести его, не расплескав.
— По-прежнему отказываешься?
Я кивнул, и он не настаивал. Сделал глоток, уже смакуя, прикрыл глаза от удовольствия.
— Славик, она трижды была замужем. А какая фигурка, какой шарм, какое изысканное благородство! Вы чувствуете породу? Голубая кровь, белая кость. Посмотришь на нее и забываешь о книжных штампах, понимаешь, что сии слова означают на самом деле.
— Она родственница Наталье Владимировне?
Кеша призадумался.
— Далекая, весьма далекая, — наконец проронил без должной уверенности, — Ее род тоже имеет древние корни.
Похоже, собеседник и сам ничего не знал. Возможно, придумал легенду о понравившейся ему женщине, не исключено, что сочинял ее сейчас, для меня. Поэтому я не стал углубляться в генеалогию и перевел разговор, на более интересную тему.
— Марья Ивановна одна справляется? Трудно, наверное, готовить на такую ораву?
— Не знаю. Видел пару раз старушку, наверное, тоже деревенскую…
Иннокентий Вениаминович клюнул носом и надолго погрузился в собственные мысли. Я понял, что отвлекать его — бесполезно.
* * *
На парадном крыльце наткнулся на Наталью Владимировну: в строгом черном платье, волосы, как и вчера, завязаны хитромудрым узлом на затылке. Выражение лица — неизменно кислое, хотя, увидев меня, женщина пыталась улыбнуться.
— Доброе утро, Вячеслав! — голос сухой, каркающий.
— Доброе утро!
У меня возникло детское желание убежать подальше или спрятаться, но я собрал волю в кулак и пересилил себя.
— Как вам у нас отдыхается?
— Спасибо, хорошо.
— Надеюсь, вы останетесь довольны. У нас места знатные, таких вы нигде не найдете. Здесь мои предки жили с 1793 года. Здесь все пропитано их духом. Здесь в родовом склепе покоятся их тела.
При воспоминании о предках, голос Натальи Владимировны изменился. Да и сама она переменилась в лице. В нем отразились ностальгия, и подобие романтичной грусти. Но преобладал некий тупой фанатизм, который напрочь перечеркивал хорошее и положительное, что несли вышеупомянутые чувства.
Расставание с тещей Влада было похоже на бегство, и я вздохнул свободно, лишь оказавшись за плотной стеной густого кустарника. Нет, внешне, все выглядело прилично. После ее упоминания о предках мы обменялись дежурными фразами, затем она отвлеклась, и я воспользовался моментом, чтобы ретироваться.
Какая тяжелая энергетика! Владу можно посочувствовать. Ничего плохого она мне не сделала, ничего неприятного не сказала, а чувствовал я себя измочаленным и обессиленным. Не женщина, а вампир, в худшем значении слова.
Солнце поднялось над деревьями и начинало жарить по серьезному. Ноги понесли по вчерашнему, изведанному маршруту, правда, осознал я это, лишь оказавшись на обрывистом берегу. С надеждой осмотрелся, но инвалидной коляски не увидел. Сейчас Маринка казалась мне лучом света в мертвом царстве, и я бы не отказался поболтать с ней, чтобы избавиться от тягостных ощущений, навеянных разговором с ее матерью.
Я побрел вдоль обрыва, без цели, просто так, чтобы развеяться. Облагороженные человеком места закончились, местность приобрела диковатый вид. Землю под ногами укрывала пожелтевшая вьющаяся травка, ступать на нее было мягко и приятно.
Пруд остался в стороне, вокруг расстилалась дикая пустошь, редкими украшениями которой служили одинокие деревья, кусты шиповника и еще чего-то колючего и отпугивающего. Лишь вдали, почти у горизонта, виднелась темная полоса с обрезанной, словно ножничками с зубцами верхушкой. Или лес, или посадка, а может нечто цивилизованное, сад, например. Проверять я не собирался, далеко, а небесное светило пекло жестоко и немилосердно.
Возвращаться обратно той же дорогой не имело смысла. Логичней свернуть и срезать путь напрямик. Если уткнусь в забор, как-нибудь через него переберусь.
Внезапно на пути возник овраг с крутым уклоном. Он отличался от тех мелких, которые приходилось обходить раньше. Обойти его невозможно. Он тянулся из неведомо откуда в неведомо куда. Каньон, а не овраг.
Я свернул, местность стала ровнее, а через какое-то время за стеной густого кустарника нарисовалась верхушка странного сооружения.
Вскоре я понял, что нахожусь на заброшенном кладбище. Рядовые могилки сровнялись с землей, об их наличии свидетельствовала лишь более густая и сочная трава. А непонятное сооружение оказалось склепом — приземистым, выложенным из тесаных камней красного гранита. У его основания высился памятник с распростертым орлом-степняком.
Памятник выглядел новым или недавно отреставрированным. Да и сам склеп был аккуратный и ухоженный, что диссонировало с общей запущенностью кладбища.
Рядом со склепом, судя по всему, раньше находилась часовня. Мои ноги натыкались на обломки кирпичей, камни фундамента и застывшую, не уступающую по прочности граниту, известку. Разрушена во времена борьбы с мракобесием местными крестьянам, или сама развалилась, кто сейчас скажет? Вот только реставрировать ее, в отличие от склепа, не собирались.
Нужно подсказать Владу. Сейчас самая фишка для богатых — реставрировать церкви или возводить новые. Еще лучше, не Владу, а его теще, тогда он точно не отвертится.
Подумал и ухмыльнулся. Достойная расплата, за перенесенные, возможно, не столько по его вине, сколько из-за собственной глупости, но, все же, страдания…
Склеп, в котором, вне всякого сомнения, покоились предки жены Влада, лишь внешне выглядел новым. Камни — тщательно очищены, но о древности, свидетельствовали остатки мха в щелях и почерневшие от времени швы между ними. Из нового — только металлическая дверь. Что скрывалось за ней, настоящие гробы с покойниками, или все — антураж для подтверждения красивой легенды, оставалось загадкой. Навесной замок надежно преграждал путь любопытным, привыкшим совать нос не в свои дела.
Осмотрев снаружи родовую могилу, уже ухоженной, посыпанной гравием дорожкой я направился к дому.
* * *
Остаток дня я провел в своей комнате. Навел порядок в записях, поразмыслил о сделанных за день открытиях. Открытий не наблюдалось и размышлять было не о чем. А потому принял мудрое решение не напрягаться, благо, никто от меня этого не требовал.
Когда проснулся, первым делом взглянул на мобильник. Никто мне не звонил, никому я не был нужен.
День угасал, в открытое окно вливалась бодрящая прохлада. Самое время прогуляться. Пройтись, например, к беседке, вдохнуть аромат не испоганенной цивилизацией природы, поразмышлять о жизни, о вечном и своей крошечной роли в не самом худшем из миров.
Может, случайно встречу Марину? Пусть она и не полноценная женщина, но — приятный собеседник.
Я поймал себя на том, что вспоминаю о Марине, гораздо чаще, чем обусловлено приличиями. В мыслях она не ассоциировалась с калекой, и я бы, наверное, не удивился, если бы она небрежно скинула плед и бросилась в мои объятия.
Стоп! Приехали! А как же Наталка?
Она — далеко, оправдывалась мысль-искусительница, к тому же провинилась… А в желаниях ничего плохого нет. Хоть церковь и утверждает, что согрешив мыслью, грешишь душой, я не настолько правильный христианин, чтобы воспринимать ее догмы, а, тем более, им подчиняться.
Еще на расстоянии нескольких шагов я услышал, доносящиеся с беседки голоса. Первой мыслью было — убраться, пока меня не увидели, но победило любопытство.
— Придется долбить, а как это сделать, ума не приложу…
— Как-нибудь постарайтесь…
В обладательнице женского голоса я узнал тещу Влада. Ее собеседника определить не смог. Нас разделяла стенка виноградной лозы, она не препятствовала звукам, но ограничивала видимость.
— Нужна техника. Компрессор, отбойный молоток. Я знаю, что все это не проблема. Вот только легенду убедительную придумать сложно. Да и шум от таких работ, сами понимаете…
— Можно вызвать ремонтную бригаду, труба забилась, еще что-то.
— Много людей в доме. А там кладка такая, ее разве что взрывать.
— Ремонтные работы всегда сопряжены с шумом и неудобствами.
— Владислав Викторович как будто уезжает на несколько дней.
— Мне он о своих планах не докладывал. Но такой вариант нас устраивает…
— Еще его друг, темная лошадка.
— О нем не беспокойтесь. Кеша его прощупал. Пьет — немерено. Обычный разгильдяй с повышенным самомнением.
— Дай Бог… Лишние проблемы ни к чему.
Подобная характеристика меня не порадовала. Я нашел бы аргументы возразить, если бы не понимал, что подслушанный разговор не предназначен для чужих ушей, и мне лучше прикинуться ветошью, дабы избежать неприятностей. Каких неприятностей, угадать не мог, суть разговора была непонятна, но чувствовал, что больших.
Я затаил дыхание, попятился. Как оказалось, вовремя. Гравий на дорожке заскрипел, и, едва я успел спрятаться за кустом сирени, рядом проплыли две тени.
Больше я не сомневался, что Влад пригласил меня не просто так. В его доме действительно происходило нечто непонятное, тайное, а, значит, нехорошее.
* * *
Ночь выдалась ясной и тихой. Лунный свет проникал сквозь незанавешенное окно, белой полосой пересекал комнату и растворялся у шкафа, который занимал почти всю противоположную стену.
Не знаю, что меня разбудило, да и не был уверен, что проснулся. Увиденное казалось настолько нереальным, что не вкладывалось в рамки здравого смысла. Поэтому легче было списать все на сон. Вот только сомнение закралась настолько глубоко, что и утром, когда солнечные лучи обязаны были разогнать всякую муть, я с трудом воспринимал реальность. Пригрезившееся ночью казалось более явным, чем окружающее сейчас.
Не исключено, что я просто слетел с катушек. Ведь каждый сходит с ума по-своему.
Я видел лунную дорожку, она тянулась от окна и упиралась в шкаф, отражаясь от его матовой поверхности. Внимание приковал металлический ободок скважины от замка, который воспринимался единственным спасательным кругом для безнадежно утопающего в темноте лунного света. Он сиял драгоценным металлом, словно блестящий кулончик в руках умелого гипнотизера. И я, уподобившись подопытному кролику, пялился на него, не отрываясь, до одурения в мозгах.
Вдруг блестящий ободок вздрогнул, видоизменился, словно ветерок дунул, по зеркальной поверхности пробежала волнистая рябь. И сразу все изменилось. Пропал маячок, утонул в бездне, как будто его и не было.
Взгляду больше не за что было зацепиться, он заметался, дезориентированный, беспомощный.
Тоска по потерянному граничила с отчаянием. Хотелось плакать. Глаза защипало от выступивших из них слез.
И это помогло.
Дверца шкафа больше не казалась темной. На ней появилось светлое пятно. По сравнению с потухшей звездочкой — громадное. Расплывчатое и нечеткое, оно приобрело человеческие очертания и отделилось от поверхности. Отклеилось со странным звуком, как будто оторвали присоску.
Тень вплыла в лунный прожектор, ослепила белым одеянием. Вмиг из плоской, расплывчатой превратилась хоть и в бесформенную, но объемную женскую фигурку. Впрочем, в бесформенную — относительно. Сквозь одежду (платье, ночнушку, а, возможно, саван?) угадывались аппетитные выпуклости и изгибы.
Не успел я подумать о голографической технике, которой Влад оснастил дом, дабы пугать гостей, как образ ночной гостьи выскользнул из лунной дорожки, потерял четкие очертания и снова превратился в аморфную тень.
Почти сразу кровать рядом со мной прогнулась, приняв на себя ощутимый вес человеческого тела.
Вопреки канонам готического жанра, страха не ощущалось. Я чувствовал рядом горячее тело (разве у призраков такое бывает?) слышал громкое дыхание, а потом было не до раздумий. Природа взяла свое, и я не стал ей противиться.
Проснулся в недоумении, смятении, с исковерканным сознанием и перевернутым мировоззрением. Постель — смята, простыня скрутилась жгутом и частично валялась на полу, одеяло наполовину выбилось из пододеяльника, подушки, скомкались в бесформенные груды.
Улики налицо, но уверенности в реальности происшедшего не было. Солнечный свет и громкие трели пернатых, перечеркивали мистическое, навеянное лунным светом и ночной тишиной. А касательно развороченной постели, увидев такой сон, я и сам мог метаться, словно угорелый, не соображая, что делаю…
Тем не менее, рациональное зерно не спешило давать всходы. Сомнения развеивалась медленно и неохотно. Главным препятствием для торжества разума служил запах. Он невесомым облачком кружился у ноздрей, дразнил, сводил с ума, воскрешая в памяти ту явь, которая не могла быть явью. Запах нельзя было ни с чем перепутать. Так могла пахнуть только возбужденная, изнемогающая от желания женщина.
* * *
Я осмотрел шкаф, раз десять открывал и закрывал дверцу. Шкаф, как шкаф: плотно прислоненный к стене, почти без зазора, внутри, как и положено, моя одежда. Кое-что развешено на плечиках, остальное грудой свалено внизу. Замочная скважина, тоже обыкновенная. Ключа нет, а ободок, загипнотизировавший ночью, металлический, покрытый желтой, местами облупившейся эмалью. Ничего особенного, тем более необычного.
Не желая смиряться с поражением, точнее, надеясь, что хорошее и интересное не было ночными грезами, ощупал стенку рядом со шкафом, но, ни подозрительной выпуклости, ни иного замаскированного рычажка не обнаружил.
Оставалось или списать все на сон, или поверить в призраки. Последний вариант нравился больше. Если все призраки настолько реальные, я не против, чтобы они являлись ко мне каждую ночь. Естественно, призраки женского рода.