Глава первая

Она была симпатюлечкой, эта милая крошка, возомнившая из себя великого ученого, и вот уже на протяжении полутора часа щедро чествующая присутствующих научной терминологией, которую в иных кругах иначе, как "умняками", никто бы не назвал. Но ей повезло: публика подобралась умная, понимающая, или, во всяком случае, делающая вид, что понимает.

Да и разве может быть иначе на научно-практической конференции, посвященной такой узкой и специфической теме, как "Проблемы исследования духовной жизни древних обществ юга и центра Украины"? Тем более, если учитывать, что основную массу аудитории составляли студенты-первокурсники, а до сессии оставались считанные дни. Под недремлющим глазом декана они внимали каждому слову оратора, а некоторые даже пытались что-то конспектировать.

В атмосфере всеобщей сосредоточенности я чувствовал себя не в своей тарелке и откровенно скучал. Сессию мне не сдавать, а вникать в заковыристые фразы почему-то не хотелось. И, дабы чем-то себя развлечь, пришлось сосредоточить внимание на личности выступающей. В отличие от темы доклада, она, отнюдь, скучной и прозаичной не казалась.

Я открыл программку конференции и прочитал: "Свиридова Татьяна Сергеевна, кандидат исторических наук, доцент кафедры всеобщей истории Национального университета имени Т. Г. Шевченко".

Сколько же ей лет?

Судя по тому, что она кандидат наук, никак не меньше тридцати: институт, аспирантура, написание диссертации, защита…

Как для такого возраста, сохранилась Татьяна Сергеевна неплохо и уж никак не походила на замученных нищенской зарплатой старых дев, с которыми у меня ассоциировались научные работники, представительницы слабого пола.

Встретив женщину в институтском коридоре, я, вряд ли выделил ее из толпы акселерированных студенточек, взращенных на чернобыльской радиации, словно бройлерные цыплята на витаминах. Пухленькая, симпатичная попка, плотно упакованная в тесные джинсы, свободная светлая блузка с глубоким вырезом, который сам по себе напрочь отрицал мысль о возможной принадлежности женщины к категории бесполых книжных червей, волнистые каштановые волосы, локонами спадающие на плечи и приятно контрастирующие с изумительной белизной шеи, которой еще не успел коснуться весенний загар. В ее лице не было плебейской вульгарности. В нем просматривался врожденный аристократизм, что столь редко встречается в наше время. Аккуратные черные брови, тоненький носик, пухлые, обведенные бледной помадой, губки, утонченный подбородок…

Эту женщину легче было представить украшением богатого особняка, нежели просиживающей дни напролет в читальном зале библиотеки за скучнейшими томами исторических монографий.

В зале почувствовалось оживление, и я, оставив созерцание докладчицы, решил все же послушать, о чем она говорит.

— В заключение хочу сказать, что современной исторической науке практически ничего не известно о верованиях и обрядах наших далеких предков, которых во всем цивилизованном мире принято называть ариями — людьми земли. У нас же, в силу сложившихся обстоятельств, в основном из-за идеологических ограничений бывшей советской науки, этот народ именуется не иначе как представителями трипольской культуры…

Браво, девочка! Ну и загнула…

Два часа распиналась неизвестно, о чем, и в результате — скромное признание, что никто ничего не знает.

Это мне напомнило увиденную недавно мелодраму "Анастасия" о судьбе последнего отпрыска семьи Романовых. Американский режиссер на протяжении двух серий держал зрителя в напряжении, признают ли родственники Анастасию за свою, и вдруг, в конце фильма признается, что он и сам не уверен, была она настоящей дочерью царя или талантливой самозванкой? После таких финалов неизменно остается горечь разочарования, и сожаление о напрасно потерянном времени.

Но ученая дама не слышала моих мысленных упреков и продолжала с нарастающим вдохновением:

— Несомненно, идеология наложила глубокий отпечаток на все аспекты нашей жизни и на историю особенно. Потому так и случилось, что гораздо выгоднее было заниматься изучением вопросов марксизма-ленинизма, чем истинной наукой. Результат — закономерен. Мы не знаем практически ничего. И даже сейчас, спустя почти десять лет после развала Советского Союза, историческая наука остается одной из самых заангажированных и конъюнктурных. Поменялись только акценты. Ученые, основная масса которых выходит из коммунистического прошлого, разучились работать по-настоящему и, в основном, их деятельность сводится к написанию злободневных статей и рефератов. Как раньше они писали о руководящей роли коммунистической партии, так сейчас, в том же духе, творят о мировом значении украинской буржуазной революции. Даже археология, которая, по логике вещей, должна быть самой объективной и незаидеологизированной, на самом деле таковой не является. Все находки, которые каким-то образом не вписываются в давно выстроенные авторитетные теории, попросту не принимаются во внимание, а консервативные научные журналы не допускают на свои страницы никаких революционных веяний и свежих идей…

Студенты радостно оживились, лицо декана стало хмурым, а я понял, что время потрачено не совсем зря и из этой конференции можно выжать больше, чем простой информационный материал.

— Все это в результате может привести к полному краху науки, как таковой. Потому что молодые учатся у старших, а те в свою очередь делают все возможное, чтобы отбить у них всякое желание мыслить нестандартно и нетрадиционно. Без чего, согласитесь, ни о каком прогрессе не может быть и речи.

Теперь Татьяна Сергеевна меньше всего походила на облаченного ученой степенью научного работника, она больше напоминала выступающего на митинге оратора. Эмоции явно возобладали над разумом, и она безжалостно крушила своих "закостенелых" коллег, обвиняя их во всевозможных грехах. Может ее слова и были справедливыми, но, как, на мой взгляд, она совершала серьезную ошибку, которая в результате могла поставить большой жирный крест на ее едва начавшейся карьере. Словно задиристый подросток, у которого юношеский максимализм и наивная вера в справедливость затмевают способность трезво смотреть на окружающую действительность.

Каждый из нас в молодости прошел стадию, когда происходящее видится в этаком розовом свете. И единственным надежным лекарством от прогрессирующего романтизма становилась шоковая терапия. Пока человек пару раз не ляпнется об асфальт, он ни за что не прозреет.

Татьяна Сергеевна до сих пор каким-то образом, по-видимому, избегала подобной участи, что казалось очень странным, учитывая ее социальное положение. Ведь не мной первым замечено, что больше всего грязи скапливается именно во внешне благопристойных и интеллигентных преподавательских и научных коллективах. Единственный приемлемый для этой среды закон — закон джунглей. Не съешь ты, скушают тебя. И каждый готов сожрать своего ближнего ради собственного блага.

Каким же образом удалось выжить этому хрупкому, наивному птенчику?

Я с интересом наблюдал за реакцией декана истфака. Большего консерватора в ученом мире вряд ли можно было отыскать и казалось странным, что он позволяет студентам столь долго слушать подобную ахинею. А потому можно было ожидать чего угодно, вплоть до открытого скандала, что, учитывая специфику моей работы, было равносильно найденному самородку для золотоискателя.

Однако пришлось разочароваться.

Декан дергался на стуле, покраснел до кончиков ушей от распиравшего внутреннего негодования, но прервать доклад строптивой лекторши не решался. Скорей всего его сдерживал столичный статус выступающей, что в неписанном табеле о рангах для периферийного института было весомым аргументом.

— И, возвращаясь к теме моего доклада, — продолжала Татьяна Сергеевна, — хочу снова заметить, что мы не знаем истории своих предков не потому, что не сохранилось никаких археологических или иных памятников, а исключительно по той причине, что никто и никогда их не искал. Кстати, весьма уважаемый мною академик Борис Рыбаков, не лукавя, честно признался в этом в своей монографии "Язычество Древней Руси"…

Не могу сказать точно, что вынудило меня остановить свой выбор именно на этой девчонке. Возможно, ее безрассудная "донкихотская" дерзость, или же ее личное обаяние? А может, то и другое, вместе взятое. Иногда почти невозможно объяснить даже собственные поступки. Непредсказуемость — черта, присущая каждому. Именно она делает нашу жизнь разнообразной и интересной.

Но, как бы там не было, я вырвал из блокнота листик и, стараясь, чтобы почерк был разборчивый, написал: "Уважаемая Татьяна Сергеевна! Если Вас на самом деле интересуют некоторые, неизвестные исторической науке факты по теме Вашего доклада, я бы с удовольствием с Вами встретился и поговорил". Подписал и передал записку ближайшему соседу, сумев проследить ее путь через всю аудиторию к столу президиума.

Я увидел, как она развернула ее, прочитала, обвела взглядом присутствующих и, не сумев вычислить автора, согласно кивнула головой, обращаясь как бы одновременно ко всем находящимся в зале.

Длинная трель звонка возвестила о перерыве в работе конференции. Студенты сразу же сорвались с мест, наполнив аудиторию взбудораженным гамом.

Подчиняясь всеобщему порыву, я также вскочил со стула и вслед за всеми ринулся к выходу. Но сразу же осекся и остановился.

Странное все-таки существо человек… Стоило мне окунуться в студенческую среду, как подсознание мгновенно перенесло меня на десять лет назад, пробудив, казалось, давно канувшие в лету инстинкты. Или, может быть, это обыкновенное стадное чувство, дух толпы, который захватывает, несет словно вихрь, лишая человека способности контролировать свои мысли и действия?

Смущаясь собственной резвости, я посторонился, пропуская несущихся мимо первокурсников, а затем неторопливо стал спускаться к столу президиума.

Татьяна Сергеевна стояла у окна, растерянно оглядывала всех проходящих, тщетно пытаясь выделить из сотни лиц одно, принадлежащее автору заинтриговавшей ее записки. Косой луч солнца, пробившись сквозь запыленное стекло, отражался от блестящего кулончика, превращая его в своеобразный маячок, и глаза поневоле останавливались на глубоком вырезе ее блузки.

Хотя, я, наверное, просто ищу ненужные оправдания. Если говорить правду и только правду, кулончик, каким бы красивым и изящным он не был, являлся далеко не самой интересной вещью в этом соблазнительном вырезе.

До этого рассеянный взгляд ученой дамы, наконец-то, выделил меня из толпы окружающих. Мое пристальное внимание к кулончику, конечно же, не осталось незамеченным, но женщину оно ничуть не смутило. Наоборот, кажется, даже понравилось. Во всяком случае, она мило улыбнулась, поразив меня изумительной белизной ровных зубов, и сделала шаг навстречу.

— Это вы написали?

Она сжимала в маленьком кулачке листик бумаги, который я недавно вырвал из своего блокнота. От ее приятного голоска и не исчезающей улыбки теплая волна прокатилась по телу.

— Мне очень понравилась ваша лекция. Хотя, должен заметить, некоторые суждения были весьма резковаты…

— Вы не похожи на студента…

— Неужели? — я достал из кармана визитку и протянул Татьяне Сергеевне.

— Пресса? Странно… Пресса раньше никогда мною не интересовалась. Что же вы… — она снова взглянула на визитку, — Андрей Васильевич, хотите от меня услышать?

— Можно просто — Андрей… Должен вас разочаровать, Татьяна Сергеевна. Все, что я хотел услышать, я уже услышал. Разве что вы захотите кое-что добавить в приватном порядке… — мои глаза помимо воли все время соскальзывали на блестящую безделушку, и потому она неверно растолковала последнюю фразу.

— Если это банальный повод для знакомства…

— Вы избегаете новых знакомств?

— С интересными людьми — нет. Но терпеть не могу пошлости…

— Смотря, что подразумевать под этим словом…

Нить нашего разговора убегала черт знает куда, и знакомство грозило разорваться, так и не начавшись. Но Татьяна Сергеевна не спешила хлопать дверью, демонстрируя таким общепринятым способом возмущение моим поведением. Она внимательно осмотрела меня с ног до головы и, вероятно, осталась довольной, потому что снова мило улыбнулась.

— Вы — философ, — заметила она. — Но, боюсь, философские дискуссии — не совсем моя специфика. А потому, может, перейдем ближе к теме?

— Для начала я хочу спросить, как у вас обстоят дела со временем?

— Все зависит от того, что вы хотите мне предложить.

Она не прочь была пофлиртовать и мне это понравилось. Терпеть не могу высокомерных зануд, даже если они и не дурны собой.

— Ну, предположим, выпить чашечку кофе…

Она призадумалась, и на ее личике, словно в зеркале, отразились все те сомнения, которые будоражили ей душу. Только я уже не сомневался, что она примет мое предложение. Если женщина решилась сделать первый шаг, она ни в коем случае не откажется от второго. Тем более, когда ее разбирает любопытство. Конечно же, я имею в виду настоящих женщин, а не существ, принадлежность к полу которых определяется лишь фасоном одежды.

Татьяна Сергеевна меня не разочаровала.

— Пожалуй, я соглашусь. Но лишь в том случае, если кофе будет прелюдией, а не темой.

— Прелюдией чего? — не замедлил поинтересоваться я.

— А вы — наглец, молодой человек… — рассмеялась она, перекинула через плечо крохотную сумочку, и мы пошли к выходу.

— Разве мы идем не в студенческую столовую? — спросила Татьяна Сергеевна, когда мы, миновав остановку общественного транспорта, направились к центру города.

— Если вы считаете, что в студенческой столовой можно выпить хороший кофе, вы очень глубоко заблуждаетесь.

— Вообще-то, насчет кофе я человек непривередливый, и считаю его не столько напитком, сколько средством для общения…

— Странно, но в этом наши взгляды полностью совпадают. Правда, если есть возможность выбора, выбирать нужно лучшее…

Она промолчала, дала понять, что полагается на мой вкус. Мы вошли в небольшое уютное кафе, где можно было уединиться в отдельной кабинке. Здесь готовили натуральный кофе на жаровне с песком.

— Неплохо, — оценила Татьяна Сергеевна, доставая из сумочки пачку сигарет и зажигалку. — Довольно таки уютно.

— Да, здесь всегда тихо и спокойно. Нам никто не помешает…

Словно опровергая мои слова, бармен врубил громкую музыку. Наверное, от радости, что его заведение посетили клиенты. Я хотел было возмутиться, но Татьяна Сергеевна воспротивилась.

— Я люблю музыку, — сказала она.

— Даже такую бредовую?

— Нам она, может, и кажется бредовой, а кому-то ведь нравится…

Я не стал перечить, хотя совершенно не разделял ее мнение. Спорить с женщиной — бесполезное занятие.

В кафе ученая дама преобразилась.

Теперь мне даже трудно было представить, что менее часа назад она читала серьезную лекцию, и ее словам внимало более сотни слушателей. В полумраке за низеньким столиком, с сигаретой в руке она ничуть не отличалась от остальных представительниц слабого пола, завсегдатаев подобных заведений. Правда, в ее внешности и манерах напрочь отсутствовала показная вульгарность, которой так кичится нынешнее подрастающее поколение. Татьяна Сергеевна вела себя естественно и непринужденно, не рисуясь, не тушуясь, избегая ненужных крайностей. Она не притворялась, не играла роли, оставалась такой, как есть.

Вежливый, вышколенный официант принес пепельницу и прейскурант, после чего молча удалился.

— Вы что будете пить? — спросил я. У меня была "энзешная" двадцатка, и я мог позволить некоторые излишества.

— Неплохо бы рюмочку коньяка. Ведь кофе и коньяк созданы друг для друга…

Делая заказ, я все же попросил бармена приглушить магнитофон, что он выполнил с большой неохотой.

— Татьяна Сергеевна, я не предлагаю вам выпить на брудершафт, скорей всего, это будет неправильно вами воспринято, но все же осмелюсь перейти на "ты". Не знаю, как вам, а мне почему-то очень неприятно, когда мне "выкают". Сразу начинаю ощущать себя старым и дряхлым…

Она лукаво улыбнулась, давая понять, что раскусила мою неуклюжую хитрость.

— Что ж, Андрей Васильевич, если вы считаете, что таким образом вам будет проще со мной общаться, не имею ничего против.

— Андрей, — протянул ей руку.

— Татьяна, — прикоснулась к ней женщина, и от этого прикосновения дыхание мое участилось. Я вдруг почувствовал, что начинаю краснеть, чего со мной, поверьте, давно уже не случалось.

— Так о чем ты, Андрюша, хотел мне рассказать? — спросила, когда кофе и маленькие рюмочки с коньяком стояли перед нами. — Только не говори, пожалуйста, что затеял все лишь ради того, чтобы познакомиться со мной и, пользуясь моей неопытностью, взять скандальное интервью.

— Материала для скандальной статьи я более чем достаточно начерпал из твоей лекции. Если опубликовать хотя бы краткий ее конспект, весь научный мир содрогнется от негодования. У тебя что, принцип такой, везде лезть на рожон и гробить свою карьеру, практически еще ее не сделав?

— Знаешь, есть такое прекрасное чувство: ощущать себя свободной и независимой…

— Может оно и прекрасное, но, к сожалению, недоступно. Утопия…

— Как сказать… — не согласилась Татьяна. — Все в этом мире относительно.

— Личная свобода человека во многом прямо пропорциональна наличию у него денежных знаков.

— Это только так кажется, — грустно улыбнулась Татьяна. — Поверь мне, нет большей зависимости в этом мире, чем зависимость от денег. Она связывает человека крепче, нежели идеология и все остальное, вместе взятое. Но ведь мы пришли сюда не для того, чтобы обсуждать эту тему?

— Да, конечно. Давай выпьем за знакомство.

Мы тихонько соприкоснули рюмки и сделали по маленькому глоточку янтарного напитка.

— Ну что ж, несравненная Татьяна Сергеевна, должен признаться, на конференции я оказался совершенно случайно. Просто не вовремя попался под руку редактору и он, учитывая мое историческое образование, решил, что именно я должен писать материал о проблемах исследования древних цивилизаций. Я был готов к тому, что мне придется несколько часов выслушивать скучнейшие доклады. Но, услышав ваше выступление, был приятно разочарован. Все-таки нечасто удается услышать нечто новое, что в корне отличается от официальной точки зрения, особенно, если дело касается столь консервативной науки…

— Андрюша, если ты собираешься пересказывать суть моего выступления, можно этого не делать. Я еще помню, о чем говорила…

— Нет, не собираюсь. Меня заинтересовало в нем одно место, где речь шла о языческих обрядах периода трипольской культуры…

— Я уделила этому аспекту слишком мало внимания, потому что он практически не изучен. Можно только предполагать, что было во втором-четвертом тысячелетиях до нашей эры. И предположения тоже весьма условны. Приходится сравнивать обряды, описанные Геродотом в его работах о скифах, использовать другие источники более позднего времени, сравнивать и анализировать археологические находки, которых, к сожалению, недостаточно. Я имею в виду те, которые непосредственно относятся к названному мной периоду. Ведь, как ты сам, наверное, понимаешь, археологическая наука со времени своего основания и до наших дней практически не изменилась и осталась на прежнем примитивном уровне. Мало кто из ученых станет копать в местах, где нет надежды отыскать что-то действительно ценное. Я подразумеваю денежный, а не культурный эквивалент. Сами раскопки стоят очень дорого. Потому и копают, в основном, как в старые добрые времена, скифские курганы, где имеется хоть какой-то шанс отыскать золото…

— То есть, наши мудрые ученые на самом деле ничем не отличаются от обыкновенных золотоискателей?

— По большому счету — да. Конечно, есть фанатики, которые действительно занимаются наукой. Но таких — единицы и, естественно, их никто не финансирует. Все держится на голом энтузиазме. А на нем, как известно, далеко не уедешь. Когда нечего кушать, энтузиазма надолго не хватает…

— Тебя же что-то заставляет заниматься совершенно бесперспективным и неблагодарным делом? Или это так, чисто ради юношеского протеста?

— Я - особый случай. У меня есть возможность заниматься любимым делом и изучать лишь то, что мне самой интересно…

— Счастливая… Значит то, о чем ты сегодня говорила на лекции, тебя, в самом деле, интересует?

— А как же иначе? Но к чему этот допрос?

— Должен же я знать, с кем имею дело?

Она допила остаток кофе, помешала ложечкой гущу. Я подозвал официанта и попросил повторить заказ.

— Помнится, в своем докладе ты говорила о местах, в которых арии строили культовые сооружения…

— Да, в "Ведах" упоминается, что храмы возводились в местах отдаленных, хорошо защищенных и почти всегда на берегу реки…

— А есть возможность, хотя бы теоретическая, что какие-то из них сохранились до наших дней?

— Вряд ли. Во всяком случае, я о таком ничего не слышала. Но… — призадумалась она, — Я же говорила, что их, по сути, никто никогда не искал. Ведь никаких материальных ценностей в таких местах быть не может. Соответственно, официальной науке они неинтересны.

— Если бы ты узнала, что такое место существует, тебя бы это заинтересовало?

Татьяна поставила чашечку на блюдце и внимательно посмотрела мне в глаза.

— Тебе что-нибудь известно?

— По реакции вижу, что заинтересовало бы…

Я улыбнулся и закурил сигарету из ее пачки. Доставать "Приму" в кафе и при такой даме было как-то неудобно.

В процессе беседы меня терзали сомнения: стоит ли рассказывать Татьяне о Монастырище? Речь шла вовсе не о доверии сногсшибательной тайны. Об этом месте знали многие, особенно после нескольких моих публикаций. Правда, особо им так никто и не заинтересовался. Местные историки упрямо не желали признавать его историческим памятником, а остальным и подавно было наплевать. Если по правде, я и сам уже начал сомневаться в достоверности той, вполне возможно, бредятины, которую излил на страницы родной газеты. Но речь милой дамочки пробудила былые эмоции и почти погасший интерес.

— Понимаешь, Танюша, мне кажется, я знаю о таком месте. И знаю о нем не один я. Оно прекрасно известно местным археологам, историкам, некоторым журналистам. Но по какой-то неведомой мне причине это место совершенно никого не интересует. Одни называют его скалой с причудливо выветренными камнями. Другие считают, что для историка там нет ничего интересного по той причине, что один археолог сделал пробный шурф и не обнаружил керамики. В общем, "эрозия", выветривание и тому подобное. Несколько лет назад я сделал несколько публикаций, одна была даже напечатана в республиканской газете, но, опять-таки, тема никого не заинтересовала. А место, как на мой непрофессиональный взгляд, уникальное. В своих материалах я называл его даже более значимым, чем египетские пирамиды, учитывая, что оно, как минимум, на две тысячи лет древнее их…

— Что оно собой представляет? — перебила мою сумбурную речь Татьяна, и по интонации я угадал неподдельное любопытство.

— Гора высотой тринадцать метров с плоской вершиной, площадью, примерно, пятьдесят на двадцать метров, выложенная из огромных тесанных гранитных блоков. На вершине расположены громадные каменные изваяния. Сейчас трудно определить, кого они изображают, но… Кстати, это место находится в глубокой ложбине на берегу реки…

— И как далеко отсюда?

— Около сотни километров по ужасно плохой дороге… Но я не могу гарантировать, что все, описанное мной в газетах, соответствует истине. Не исключено, что я выдавал желаемое за действительное, и мои гипотезы гроша ломаного не стоят. Я же не специалист. Может и в самом деле обыкновенная скала? Тем более, что в том месте гранитный щит находится у самой поверхности и во многих местах выступает над землей…

— Это ничего не значит. Храмы и капища строились из подручного материала. Если есть камень — из камня, если нет — из земли или дерева…

— Имеется еще одно "но". Каменные глыбы, из которых сложена гора, иногда я называю ее пирамидой, настолько велики, что и современная техника вряд ли сможет поднять хотя бы одну из них. К тому же, местность вокруг вязкая, болотистая…

Столь сильный аргумент также не сломил молодую ученую. Получалась парадоксальная ситуация. Даже не увидев, о чем идет речь, она стала ярой защитницей моей теории, тогда как я, поневоле, выступал в роли скептика. Да, видно жизнь эту крошку раньше никогда не обламывала… Иначе от оптимизма не осталось бы и следа. А он выпирал из нее столь мощными струями, что впору было самому заразиться. И ничего хорошего это не сулило. Я считал себя достаточно опытным, чтобы, ломая копья, бросаться на ветряные мельницы.

— Науке известны и не такие загадки, — убеждала меня Татьяна. — И если мы чего-нибудь не можем объяснить, то это вовсе не означает, что его не существует в природе. Вспомни те же египетские пирамиды или пирамиды майя в Латинской Америке…

— Да, такой пример я приводил в своих статьях. И, должен признаться, он не смог убедить даже меня самого. Нет, раньше я действительно свято верил в то, что писал… Сомнения пришли гораздо позже. Не один же я такой умный… Если все отрицают, казалось бы, очевидное, так может оно и в самом деле не настолько реально, как я себе возомнил?

— Мы опять все сводим к бесполезному сотрясению воздуха…

Татьяна достала сигарету, я последовал ее примеру, больше не смущаясь своей нищенской "Примы".

Какая разница, что я курю? О вкусах не спорят. А если всякий раз под кого-то подстраиваться, можно и самого себя потерять.

Некоторое время мы дымили молча, иногда отглатывая коньяк или кофе. Динамики над нашими головами выдавали что-то тихое, лирическое. Хотелось говорить о чем угодно, только не о делах…

Я вдруг испугался, что сейчас Татьяна поднимется и навсегда уйдет из моей жизни. Может она когда-то и вспомнит обо мне. Но как это будет выглядеть? Встретила, мол, чудака, а он такое нагородил…

— Знаешь, мне кажется, мы ведем совершенно беспредметный разговор, — словно подтверждая мои невеселые мысли, молвила Татьяна. — Я не могу сказать ничего определенного. Тем более что ты сам ни в чем не уверен. Интересно было бы увидеть то, о чем ты рассказывал, только, сам понимаешь, свободного времени у меня не так много…

— Есть еще одна интересная деталь, — стал хвататься за соломинку. — Вполне возможно, что некоторые каменные изваяния сделаны из искусственного материала. Так, площадь возле пирамиды раньше была вымощена белыми плитами. Сейчас многие из них утонули в болоте, но на некоторых сохранившихся можно рассмотреть отпечатки человеческих ног, какие остаются, если ступить на не застывший бетон…

Уже поднимавшаяся женщина снова села на место.

— Не вижу ничего особенного, — сказала она. — В каком-то журнале я читала статью, кажется, американского археолога, который утверждает, что и египетские пирамиды построены из искусственного материала, а не из каменных глыб, как нас учили в школе. В подтверждение своей теории автор приводит пример: когда расщепили камень из пирамиды Хеопса, в нем обнаружили человеческий волос. Естественно, в монолитный гранит он попасть не мог. Я должна побывать в этом месте…

— К сожалению, за то время, что у тебя осталось до поезда, невозможно. Но у меня есть фотографии.

— Да? И ты молчал, вредина…

— Они у меня дома. Минут пятнадцать пешком отсюда…

— Так что же мы здесь сидим? — она резко сорвалась с места, затем почему-то остановилась и призадумалась. — Надеюсь, таким образом, ты не пытаешься заманить меня в холостяцкую берлогу?

Сказала просто так, для отмазки, потому что, судя по настроению, никакая сила не смогла бы ее остановить. Слишком велик был соблазн посмотреть обещанные снимки. И все же я решил подыграть Татьяне.

— А почему бы и нет? — сказал грозно. — Вот уже несколько часов вынашиваю в голове самые коварные планы…

— Все вы, мужики, одинаковые. Ничего, как-нибудь отобьюсь…

Она снова больше напоминала беззаботную девочку, чем серьезного кандидата наук.

— Тесновато, но довольно мило, — оценила Татьяна мою скромную однокомнатную малосемейку. — И район неплохой, рядом с центром.

— Пока не жалуюсь.

Я поставил чайник, открыл холодильник и стал нарезать колбасу.

— Коньяка у меня, правда, нет, но имеется в наличии неплохой "Кагор".

— Я сюда пришла не ради угощения…

— Оно, конечно, так. Только закон гостеприимства обязывает…

Татьяна долго не ломалась и, пока я занимался приготовлениями, изучала мою библиотеку.

— Весьма оригинально для журналиста с историческим образованием. Одни детективы…

— Лучшее средство от стрессов. Прочитал, забыл и выбросил. А вообще-то, хороший детектив намного лучше плохой мелодрамы.

Я вкатил в комнату свою гордость — передвижной столик на колесиках, уселся на диван, а гостье, дабы не оскорблять нравственности, предложил кресло.

— Где же обещанные фотографии?

Я открыл шкаф и протянул Татьяне кляссер и две вырезки своих публикаций. После этого наполнил бокалы рубиновым "кагором" и предложил выпить. Татьяна в ответ лишь рассеянно кивнула, уткнулась в альбом и отключилась от всего. Чтобы не мешать углубленному изучению, я вышел на балкон перекурить.

Наконец, Татьяна захлопнула альбом.

— Ты мне можешь на время одолжить снимки?

— Могу даже подарить. У меня сохранились пленки и, при желании, я могу отпечатать себе еще.

— По снимкам я ничего не могу сказать. Слишком они непрофессиональные. Но что-то мне подсказывает, что место, действительно, интересное и достойно пристального исследования.

В ответ я лишь сдвинул плечами. Мне не понравился отзыв о моих навыках фотографа. Я и сам понимал, что снимки никудышные, однако, могла бы и поделикатней… Тем более, что снимал я "мыльницей", а там от фотографа зависит разве что выбор ракурса.

— Может, выпьем, наконец? — предложил снова.

Она кивнула и пригубила стакан.

— Почему ты в статьях называешь это место Монастырищем?

— Не я придумал. Так окрестили его местные жители. По этому поводу существует несколько легенд. Когда-нибудь, если представится случай, я тебе их обязательно расскажу.

— Можешь не сомневаться, представится. И очень скоро…

Я не стал высказывать своих сомнений, дабы не обидеть ее, хотя сам почти не сомневался, что Татьяна больше никогда в наш город не приедет. Не то чтобы не захотела, просто есть множество причин, не зависящих от наших желаний. Скажем, те же финансовые проблемы. А ученые, даже кандидаты наук, в наше время, отнюдь, не относятся к богатой категории населения, как, впрочем, и журналисты.

— А ты можешь объяснить мне, как отыскать Монастырище?

— Объяснить можно, только найти его не просто. Я бывал там раз пять и все время блудил. Местные жители неохотно показывают его приезжим. Да и поверье существует, что не всех Монастырище к себе подпускает. Колдовство какое-то. В общем, детские сказки…

— Опять ты отрицаешь то, чего не можешь понять…

Я прекрасно понимал. Потому что на себе испытал некоторые необычные, я бы даже сказал, мистические, свойства Монастырища. Только не рассказывать же об этом каждому встречному. Засмеют…

Татьяна не хотела, чтобы я ее провожал, а я не настаивал. Она обещала приехать в ближайшее время, а я, по-прежнему, ей не верил. Вряд ли ей захочется возвращаться в провинцию, да еще тащиться черт знает куда, чтобы посмотреть на изуродованные временем каменные глыбы…

И вообще, таким женщинам больше пристало находиться в ложе театра или блистать на богатых приемах, нежели лазить по скалам.

Хотя, не мне об этом судить. Каждый волен поступать так, как ему самому хочется…

 

Глава вторая

Рыжеволосая красотка сидела напротив меня и с непритворным наслаждением отглатывала из граненого стакана дешевый "Солнцедар". От чего-то более приличного она наотрез отказалась, резонно заметив, что имидж волнует ее меньше всего и, что гораздо приятнее употреблять то, что действительно нравится. Против такого аргумента возражать было глупо, но я, отнюдь, не чувствовал себя настолько геройским парнем, чтобы сломя голову последовать ее примеру. А потому, дабы не испытывать понапрасну желудок сомнительным пойлом, предпочел традиционный и уже неоднократно испробованный коньяк.

Рыжая на такие нюансы внимания не обращала и неловкости от моего неблагородного поступка не испытывала. Она вообще не была способна обижаться, и плевала на чувства, способные вызывать всплеск эмоций и следующую за ним растрату энергии. По сути, Рыжая была примитивным одноклеточным существом, никогда не утруждающим себя чем-то серьезным, подобно мотыльку жила одним днем и умела наслаждаться жизнью так, как умеют только представители кошачьих. При любом, даже самом неблагоприятном раскладе, у нее было прекрасное настроение. Она, казалось, излучала из себя оптимизм и самим своим присутствием поднимала настроение.

Правда, лишь до тех пор, пока молчала. Разговаривать с ней на трезвую голову невозможно. Сфера ее интересов была настолько скудной, что общение уже после первых пяти минут становилось тягостным и утомительным.

Но это — на трезвую голову…

Наученный опытом, я знал, что после третьей или четвертой, когда интеллекты более-менее уравниваются, ее беззаботная трескотня перестает действовать раздражающе, так как внимание концентрируется в основном на физических прелестях. А, несмотря на несусветную глупость, Рыжая была довольно симпатичной штучкой и прекрасно осознавала это.

— У меня есть чудные ножки и кое-что между ними, — любила повторять она. — А потому, пока я не состарюсь, с голоду не пропаду…

Кстати, о старости она не задумывалась вовсе.

— Неизвестно, что с нами будет завтра, стоит ли зря голову ломать?..

Несмотря на столь устоявшиеся принципы, Рыжая, между тем, была самым бескорыстным созданием из всех знаных мною представительниц слабого пола. С ней легко было сойтись и так же легко расстаться. Без истерик, претензий. Просто: встретились, выпили, переспали. Иногда она жила у меня по несколько дней подряд, иногда наше общение ограничивалось несколькими часами.

Сегодня я был в ударе. В редакции выдали зарплату за два месяца и еще аванс за этот. Мне хватило, чтобы расплатиться с астрономической задолженностью в кафешке и еще осталась приличная сумма про запас. Так что отметить решил на полную катушку. Как нельзя кстати подвернулась Рыжая. Когда выпью, меня неизменно тянет на баб, а тут и утруждаться не надо…

В последний раз мы виделись месяца полтора назад. Но интересоваться, чем она занималась, не имело смысла. Я знал, что в ее жизни абсолютно ничего не поменялось, в ней попросту нечему было меняться.

Мы молча сидели по разные стороны столика, и каждый по-своему наслаждался содержимым своего стакана. Рыжая меня изучила и пока не лезла с глупыми разговорами, я же догонял себя до кондиции, чтобы в дальнейшем суметь эти разговоры поддерживать.

Все казалось чудесным. Погода была изумительной. Как для начала лета, даже слишком жарко. Но в тени разноцветного зонтика царила приятная прохлада.

— Балдеешь? — наконец, не выдержав затянувшейся игры в молчанку, подала голос Рыжая.

— Тащусь! — в тон ей ответил я и, чувствуя, что еще не достиг нужного уровня интеллекта, залпом допил коньяк и заказал еще.

— Погодка — клевая. Может, поедем в сосны трахаться?

Простота — достойная уважения. В этом она вся. Только я еще не был готов к общению и поспешно отглотнул янтарный напиток, ломая голову, чего бы такого сказать…

Однако ответить на незамысловатое предложение не успел. На наш столик упала тень, и легкая рука коснулась моего плеча.

— Андрей…

Я обернулся и увидел симпатичную девушку в широкой соломенной шляпке и громадных темных очках. Сквозь тоненькую блузку просматривались контуры аппетитных полушарий, изумительные ножки были плотно упакованы в короткие потертые джинсовые шорты. Что-то в облике девушки показалось знакомым, но, кто она, вспомнить не мог.

— Привет, — сказал, дабы не выглядеть идиотом, а мысль в голове вхолостую стучалась об черепную коробку, не находя нужного ответа.

— Мне нужно с тобой поговорить. — Голос незнакомки звучал настойчиво и властно. Мне даже показалось, что я в чем-то провинился перед ней.

— Да, конечно, — с готовностью ответил я, пододвигая девушке свободный стул.

— Желательно, наедине…

Внимательно оглядев Рыжую, я понял, что незнакомка выглядит намного привлекательнее, может именно потому, что была незнакомкой, и почти без сожаления поднялся из-за столика. Все же, не желая окончательно сжигать мосты, мало ли как обернется наш разговор, я успокаивающе произнес, что отлучаюсь на минутку. Рыжая равнодушно сдвинула плечами и, как ни в чем не бывало, продолжила наслаждаться "Солнцедаром".

— Коньяк, кофе? — спросил у незнакомки, когда мы пересели за соседний столик.

— А твои вкусы не меняются.

— Стабильность в наше время — слишком большая роскошь, — ответил философской тирадой, тщетно пытаясь вспомнить, где раньше мог слышать этот чудный, чарующий голосок.

— Ну, во-первых, здравствуй…

— Здравствуй, — несколько запоздало обменялись приветствиями.

— А, во-вторых, что это значит? — если бы ее глаза не были спрятаны за темными очками, они, судя по голосу, в момент бы меня испепелили.

Девушка порылась в сумочке и достала сложенную газету, Когда развернула, я узнал родимое издание примерно двухнедельной давности.

На первой полосе крупным шрифтом выделялся заголовок статьи: "Молодая, пока еще малоизвестная, ученая собирается совершить переворот в науке". Ниже, шрифтом помельче шла издевательская врубка: "Она бросила вызов именитым коллегам и надеется, что у нее что-то получится. Причина, скорей всего, в недостатке жизненного опыта или в достойной уважения наивности, которую вернее было бы назвать глупостью. И все же, юношеский романтизм вряд ли кого может оставить равнодушным. Тем более что только он способен родить нечто действительно свежее и оригинальное…"

Рядом с врубкой красовалась фотография кандидата исторических наук Татьяны Свиридовой. Наш фотокор запечатлел ученую в тот момент, когда она нещадно громила речами именитых авторитетов. Текстовка под снимком была соответствующей.

Сравнив газетный снимок с собеседницей, я больше не сомневался, что встречался с ней раньше.

— Уважаемая Татьяна… Извините, забыл ваше отчество…

— Не страшно. Мы ведь давно перешли на "ты"… Так вот, мне бы хотелось знать, что все это значит? — требовательно повторила она.

— Ничего не значит, — спокойно ответил я. — Обычный газетный материал.

— Обычный? — от негодования ее личико покрылось пунцовыми пятнами. — Да ведь это — прямое оскорбление!

— Отнюдь, — возразил я. — Согласно "Закону о прессе" я имею полное право высказывать собственное мнение. Если кто-то с ним не согласен, существует суд, который в состоянии разрешить все вопросы конфликтующих сторон.

Мне вовсе не хотелось разговаривать с ней таким тоном, но что-то подсказывало, что для разрядки напряжения необходимо действовать именно таким образом. Иногда мы, журналисты, бываем настоящими скотами. Такие, увы, издержки профессии.

Интуиция меня не подвела. Татьяна машинально отхлебнула коньяк, и некоторое время сидела молча. Все это время она нервно курила длинную тонкую сигарету с золоченым мундштуком.

— Мог же ты меня хотя бы предупредить…

— Откуда я знал, что нашу "задрипанную" провинциальную газетенку читают в Киеве? И разве мог предположить, что из-за этой паршивой статейки ты сорвешься с места, дабы немедленно расправиться с автором? Правда, если бы я знал это, написал бы еще круче. И тогда бы, наверное, наша встреча состоялась еще раньше…

— Хам! — Мне показалось, что голос ученой дамы звучит уже совсем не грозно.

— Между прочим, могла и сообщить о своем приезде. Я бы встретил… — перешел в наступление.

— Могла бы… — огрызнулась Татьяна. — "Ваш абонент в настоящее время отсутствует. Можете оставить сообщение после длинного сигнала…"

Она была права. Телефон у меня стоял на втором месте по раздражительности после будильника, и я, в основном, все тяготы общения сваливал на автоответчик.

— Все равно мне приятно, что ты приехала. Только, как тебе удалось меня разыскать?

— В редакции объяснили, что существует не так много мест, где ты можешь быть после получки.

— Ты была в редакции? — ужаснулся я.

— Да. У тебя очень милый редактор. Мы так хорошо с ним пообщались…

— Ты ему глаза за статью не выцарапала?

— Зачем? Наоборот, сказала, что у него талантливые кадры, способные из ничего сделать сенсацию.

— Он, конечно, расцвел?

— Было такое. Обхаживал меня по высшему классу. Еще немного и предложил бы руку и сердце.

Похоже, она решила поиздеваться надо мной. Наверняка, заметила мой влюбленный взгляд, уж очень явно сосредоточенный на ее женских прелестях.

— У него жена и трое детей… — мрачно заметил я, с досадой констатируя, что мною овладевает ничем не обоснованное чувство ревности. И, дабы досадить столичной гостье, неожиданно для самого себя, добавил: — А ты, между прочим, ломаешь мою семейную жизнь…

— Да? — мне показалось, Татьяна смутилась. — Ну, так пригласи свою подружку. Или давай пересядем за ее столик. Я все объясню…

Бедняжка, она восприняла мои слова всерьез и действительно огорчилась. Я же, поддерживая начатую игру, лишь безнадежно махнул рукой. Мол, поздно, поезд ушел…

— Как ее зовут?

Я ничего не ответил. Не мог же я признаться, что не знаю имени своей рыжеволосой подружки…

— Ну и ладно… Не хочешь говорить, не надо.

Она вдруг решительно поднялась и направилась к Рыжей. Я остался один и чувствовал себя последним идиотом.

О чем они там говорили, ума не приложу. Да и какой мог быть разговор между такими диаметрально противоположными людьми? Однако вернулась Татьяна довольной и повеселевшей.

— Видишь, я все уладила. Она сказала, что не обижается и ко мне не ревнует…

Что не ревнует и не обижается, поверить было нетрудно, но… Татьяна явно надо мной издевалась и даже не скрывала этого. Она просто не могла не понять, к какой категории женщин принадлежит Рыжая.

— Между прочим, Лана сказала, что через два часа будет в этой кафешке, и вы сможете договориться о совместном времяпровождении…

Вот, стервоза! В этот момент я был готов убить Рыжую за ее простоту и непосредственность.

— А почему через два часа?

— Потому, что сейчас мы идем к твоему редактору договариваться о творческой командировке.

Чудненько!

Оказывается, за меня все уже решили…

И даже не спросили моего согласия…

Правда, я тоже не просил у Татьяны разрешения на публикацию статьи…

Так, что, выходит, квиты….

Но…

Настроение было настолько мерзопакостным, что всякое желание спорить и защищать свои попранные права угасло, едва родившись.

— И куда я должен ехать? — спросил упавшим голосом.

— Как, куда? Конечно же, на Монастырище. Не ты ли сам месяц назад убеждал, что я обязательно должна там побывать?..

Да, конечно…

Все правильно…

Только, как глупо получилось…

И, что самое обидное, винить кроме себя самого никого не приходится. Прав был мудрец, изрекший: "язык мой — враг мой"…

 

Глава третья

Странное существо — человек. Еще несколько дней назад я не смел и мечтать, что случится когда-нибудь встретиться с этой прелестной женщиной, покорившей меня сразу, лишь только я ее увидел, своим строптивым нравом, женским обаянием, или еще чем-то, не могу сказать точно, а сейчас я мысленно проклинал на чем свет стоит ее внезапное появление и даже сам миг, когда, поддавшись мимолетному влечению, посмел с ней познакомиться.

Я прекрасно понимал, что Татьяна меньше всего виновата в обуявших мною противоречиях. Только все умны задним числом, и самые большие неприятности, вероятно, происходят из-за того, что мы сначала делаем и лишь потом задумываемся над последствиями. И совершенно неспособны учиться, даже на собственных ошибках. Не знаю, относится ли сказанное ко всем представителям рода человеческого, но ко мне — на все сто процентов.

Мы молча спустились каменной лестницей на пешеходную улицу, которая перестала быть таковой с тех пор, как в городе появились богатые люди. Миновав несколько припаркованных под знаком "Стоянка запрещена" иномарок, Татьяна приблизилась к небольшому, но очень круто выглядевшему "Джипу". Достала из кармана шорт ключи, нажала какую-то кнопочку на брелоке и после раздавшегося короткого свиста, хозяйственным движением открыла дверцу.

— Козырно живут кандидаты наук, — не преминул съязвить я. — Знал бы, никогда бы не забросил научную карьеру…

— Ты ведь сам написал, что я — молодая и, возможно, перспективная. Посоветовался бы со мной, избежал бы ошибки, так как слово "возможно" — неуместно. На иномарках могут себе позволить ездить только действительно перспективные…

Лихо развернувшись, Татьяна дала по газам и поехала в аккурат под знак "Движение запрещено".

Она совершенно не обращала внимания на дорожные знаки, а потому казалось странным, почему у нее до сих пор не отобрали права, тем более, что она легкомысленно позволяла себе выпивать, зная, что находится за рулем…

На перекрестке у поворота к редакции стоял наряд гаишников. Среди них я узнал знакомого Ваню Котоцкого, основной заработок которого состоял из подаяний владельцев дорогих иномарок. На мелочи он не разменивался.

"Вот ты, крошечка, и приехала…" — с, вообще то, несвойственным мне злорадством, подумал я, так как был уверен, что Ваня неспособен пропустить мимо себя столь лакомый кусочек.

К моему глубочайшему изумлению, произошло нечто невообразимое. Если бы кто рассказал, ни за что не поверил бы.

Увидев несущуюся на недозволенной скорости иномарку, Ваня равнодушно отвернулся, и не сделал ни малейшей попытки задержать нарушителя. Таня же, обнаглев окончательно, на глазах у гаишников свернула под "кирпич" на улицу с односторонним движением, чудом разминулась с зелеными "Жигулями" и, резко затормозив, припарковалась у входа в редакцию.

— Да, город ты, как я вижу, изучила неплохо, еще бы выучить дорожные знаки…

Она ничего не ответила, выскочила из машины, гулко захлопнула дверцу и решительно направилась к двери. Я последовал за ней, но ненадолго задержался у машины. Осмотрел лобовое стекло и под талоном техосмотра увидел прямоугольную картонку с красной полосой, на которой указывалось всем постам ГАИ не препятствовать владельцу автомобиля и оказывать содействие. Теперь поведение Вани объяснялось, но сама Татьяна стала для меня еще большей загадкой.

Конечно, при повсеместной коррупции правоохранительных органов, достать такую "ксиву" труда не составляло. Только стоила она пятьсот баксов. А такие деньги, как и сама иномарка, как-то не вязались с гордым званием ученого-историка. Работников умственного труда государство большой зарплатой не баловало, а взяток этой категории населения никто не предлагал…

Виктор Михайлович, дражайший мой шеф, встретил нас с несвойственным ему радушием, чувством, о существовании которого, на протяжении восьми лет совместной работы, я не смел и заподозрить. Он расщедрился настолько, что вытащил из своего загашника бутылку польского самопала с претенциозным названием "Наполеон" и щедро разлил содержимое в чашки из кофейного сервиза.

Естественно, я не мог отказаться от угощения, дабы не обидеть начальника. Татьяна отхлебнула в знак солидарности, правда, полностью подавить гримасу отвращения ей не удалось. Шеф же, обладая воистину луженым желудком, мелкими глотками, даже не скривившись, вылакал ужасное пойло и по новой наполнил чашки.

— Я за рулем… — вспомнила Татьяна и таким образом благополучно избежала дальнейшей экзекуции. У меня весомых аргументов не нашлось, так что пришлось повторить.

— С командировкой я все уладил, — перешел к делу Виктор Михайлович. — Зайдешь в бухгалтерию, получишь необходимые документы, аванс… Надеюсь, вы его забираете ненадолго?

— Как получится, — не стала уточнять Татьяна. — Если место действительно интересное, я думаю задержаться на несколько дней.

— Рассчитываю, Андрей привезет интересный материал?

— Прочитав статью о себе, я в этом не сомневаюсь.

Шеф не уловил иронии и расплылся от удовольствия.

— Я рад, что вам понравилось. Андрей, вообще-то, талантливый, вот только… В общем, присмотр за ним нужен… Женить парня, цены ему не будет…

— За этим дело не задержится.

Татьяна продолжала измываться надо мной, и я вдруг почувствовал, что начинаю краснеть.

Шеф, вероятно, чего-то недопонял. Он втупился в меня своими близорукими глазами и, казалось, на некоторое время потерял дар речи. Затем его словно прорвало:

— Когда же ты успел? Да, молодежь нынче быстрая… Но, уважаю! Выбор — лучше не придумаешь… Уверен, Татьяна Сергеевна, вы сможете его образумить…

К чести женщины, Татьяна не стала его разочаровывать, и шеф, оставаясь в заблуждении, уж очень явно стал выражать свое расположение ко мне, притом, с непонятным мне, раболепием.

— Теперь ты, конечно, бросишь газету… Переедешь в Киев…

Я не стал ни подтверждать, ни отрицать. Зачем снова ставить себя в глупое положение? Таня заварила кашу, пусть сама ее и расхлебывает…

Ей же игра, как видно, понравилась. С очаровательной, не будь она такой едкой, улыбкой она наблюдала за нами, словно за подопытными кроликами и вовсе не собиралась просвещать шефа насчет истинного положения вещей.

Женское коварство беспредельно…

Не в силах больше выносить подобной пытки, я самолично разлил остатки препаршивейшего бренди и предложил выпить за успех безнадежнейшего дела…

Что подразумевалось под этим тостом, я сам до конца не понимал, но шеф беспрекословно выпил со мной, и даже Татьяна пригубила свою чашку.

— Что, приятно делать из меня идиота? — уже на улице спросил я.

— Ты так считаешь?

Нет, я не мог обижаться на нее. Она так мило улыбалась, а я уже был пьян настолько, что почти начал верить в невозможное.

— Ну что, теперь — ко мне? Отдохнем пару часиков, расслабимся?… — почти довольный жизнью спросил я.

Таня хмыкнула и повернула ключ зажигания. В отличие от моей "Таврии" двигатель заокеанской машины работал почти неслышно.

— К тебе мы, конечно, поедем. Но задержимся ровно настолько, сколько тебе понадобится, чтобы собрать вещи, — строго сказала она. — О таких мелочах, как зубная щетка, паста и продукты питания можешь не беспокоиться. Все это я обычно беру с запасом. И, ты же не забыл, что в кафе тебя ожидает дама сердца?

Сколько можно пережевывать одно и то же?

Как по мне, это уже становилось скучным и неоригинальным. Интеллигентная женщина, да еще с ученой степенью могла бы придумать что-нибудь новенькое.

С досады скрипнув зубами, я впялился в стекло, твердо решив хранить гордое молчание, дав таким образом понять заносчивой женщине, что считаю себя намного выше ее мелочных придирок.

— Ты можешь дуться, сколько тебе угодно, только сначала расскажи, как к тебе ехать?

Пришлось на время позабыть о принципах и объяснить дорогу.

Как для женщины, водила Татьяна неплохо, разве что, как я уже заметил, не утруждала себя обращать внимание на дорожные знаки. И такое вполне объяснимо. В столице, при неизмеримом количестве транспорта, и постоянно возникающих заторах, иные водители даже тротуарами ездят.

Когда я в последний раз был в Киеве, у меня даже возникла мысль, что в недалеком будущем пешеходам останется единственный способ безопасного передвижения — по крышам домов. Помню, фантазия нарисовала паутину всевозможных канатных переходов и висячих мостиков, наподобие тех, какие показывают в фильмах об африканских джунглях…

Постепенно досада и обида испарились.

— Таня, а почему мой шеф так перед тобой прогибался? Насколько мне известно, такое ему не присуще…

— Может, понравилась?

— Хотелось бы верить. Только к слабому полу он потерял интерес еще лет двадцать назад…

— Тогда остается одно: я сразила его глубиной своего интеллекта.

— А если серьезно?

— Если серьезно, поначалу он встретил меня в штыки, был грубым и неприветливым. До тех пор, пока я не сказала, кто мой отец.

— А кто твой отец? — тут же поинтересовался я.

— Академик. И, по счастливой случайности, когда-то преподавал в высшей партийной школе основы партийного строительства, а твой редактор был одним из самых способных его слушателей. С разрешения Виктора Михайловича, я позвонила домой, и мой отец, оказывается, его еще не забыл, передал привет, они даже обмолвились несколькими словами…

— Понятно. А твой отец и сейчас преподает?

— Нет. Сейчас он работает в Кабмине. Кого-то консультирует или еще что-то… В общем, я не вникала…

— Теперь еще понятнее… Значит, и машина папина?

— Увы… Заработана и куплена за кровные "зелененькие". Я, хоть "молодая и неопытная", все же занимаюсь научной работой. В отличие от отечественных, меня охотно печатают западные издания, и платят, как это не странно, твердой валютой…

— Может, ты еще и Нобелевский лауреат? — не поверил я.

Проработав больше десяти лет в средствах массовой информации, я недоверчиво воспринимал сладкие сказки о баснословных гонорарах, которые якобы платят своим авторам иностранные издания. Несколько лет назад одна солидная американская газета скатала мою статью, естественно, пообещав заплатить, так я обещанного до сих пор жду.

— Нобелевский, не нобелевский, а кое-что в загашнике имеется..

— Конечно, когда папа академик, все, наверное, очень просто…

Я не ожидал, что реакция будет столь бурной. Машина резко затормозила и пошла юзом. Хорошо, хоть никого рядом не было.

— Что случилось? — деланно спокойным голосом, потому что душа во время маневра успела проскользнуть в пятку, спросил я.

Второй раз я видел Татьяну такой разъяренной.

В первый — когда она на лекции громила своих оппонентов. Только тогда была этакая благородная злость, одухотворенная идеей. Сейчас же весь крутой нрав женщины должен был выплеснуться на мою бедную головушку. Судя по ее виду, рассчитывать на то, что удастся выйти из схватки невредимым, не приходилось.

И все же, мне повезло.

Татьяна была интеллигентной женщиной, воспитание сумело пересилить эмоции. Некоторое время она сидела молча, неистово сжимая побелевшими от напряжения руками руль, затем как-то сразу резко расслабилась и даже попробовала улыбнуться. Но улыбка вышла ненатуральной, я бы даже сказал — злой. А голос, каким женщина заговорила со мной, был сухим и холодным. Такими голосами учителя в школе отчитывают провинившихся учеников.

Слова звучали отрывисто и жестко.

— Андрей, у меня нет желания ругаться с тобой, но, если ты еще раз назовешь меня папенькиной дочкой, нам придется сразу же расстаться. К твоему сведению, мой отец, невзирая на все его звания, ни разу даже пальцем не пошевелил, чтобы помочь мне в карьере. Я всегда всего добивалась только своими силами… Так что, учти на будущее, если хочешь, чтобы у нас сохранились хорошие отношения…

Возможно, она была и права, только я не чувствовал себя нашкодившим школьником, чтобы выслушивать подобные нотации. К тому же, задирался я не больше, чем она.

— То же самое могу сказать по поводу колких замечаний о даме моего сердца…

В салоне воцарилось напряженное молчание. Атмосфера была такой, что, казалось, для примирения не осталось ни малейшего шанса. У нас обоих оказались жуткие характеры, что грозило погубить дело на корню.

Умней все же оказалась Татьяна.

Она громко рассмеялась, притом, совершенно искренне, порылась в бардачке и вытащила оттуда плоскую пластиковую бутылку.

— Отхлебни, остынь и успокойся.

— Только с тобой вместе.

— Я же за рулем…

— Каплей больше, каплей меньше…

— Ладно.

Татьяна достала два одноразовых стаканчика и разлила понемножку напитка, который, судя по этикетке, был ни чем иным, как водкой знаменитого поставщика двора Его Императорского Величества господина Смирнова. Не знаю, правда, чьего разлива, но после редакторского "Наполеона" водка показалась мягкой и приятной на вкус.

— Будем считать, что выпили мировую… — сказала Татьяна. — Хотя, по поводу твоей дамы сердца разговор предстоит особый.

— Не вижу повода.

— Зато я вижу. Дело в том, что она поедет с нами.

— Никогда! — решительно заявил я.

— Поверь, я это делаю не для того, чтобы тебе насолить, — оправдывалась Татьяна.

— Тогда зачем? — вспылил я.

— Есть две причины. Первая — у тебя не будет впоследствии возможности укорять меня, что я разбила твою семейную жизнь…

— По-моему, эту тему мы уже обсосали. И, мне кажется, я засиделся в машине. Если не возражаешь, дальше я пойду пешком…

— Как хочешь. Но неужели не выслушаешь второй причины?

— Думаешь, она что-то изменит?

— Ты же взрослый человек, должен понимать, что приехала я в такую даль не ради романтического приключения. Я приехала потому, что меня заинтересовали подаренные тобой снимки. Без тебя я в указанное место добраться не смогу. Но мне предстоит отправиться в путь с совершенно незнакомым мужчиной. Я должна побеспокоиться о собственной безопасности. В данном случае, мне кажется, лучшей страховкой от твоих притязаний, а в том, что они будут, я не сомневаюсь, станет присутствие этой легкомысленной дамочки. Помешать моей работе она не сможет, а тебя будет сдерживать…

— Глупая… — сказал я и открыл дверцу. Но, конечно же, никуда не ушел. Закурил сигарету. Отхлебнул из горлышка глоток водки.

— Ладно, поехали.

У меня оставалась призрачная надежда, что Рыжая нас не дождется. Мало ли какие у нее могут быть дела…

 

Глава четвертая

Конечно же, Рыжая никуда не делась. Она добросовестно ждала нас за тем же столиком, где мы ее оставили. Рядом с ней находилась большая спортивная сумка. Оказывается, за те несколько минут, что девчонки общались без моего присутствия, они успели обо всем договориться.

Мне оставалось смириться и воспринимать происходящее, как должное.

Да и чего ломаться?

Так, пожалуй, даже интереснее получается. Все какая-то интрига. И еще непонятно, кому Татьяна хуже сделала…

По большому счету я против Рыжей ничего не имел, и еще утром приветствовал бы возможность романтического путешествия с неприхотливой симпатичной малышкой. Упрямство мое базировалось на каких-то нелепых фантазиях, порожденных воспаленным алкоголем сознанием. Рассчитывать на серьезные отношение с самодовольной столичной гостьей было бы несусветной глупостью. Слишком разного мы полета. А если суждено мимолетное приключение, вряд ли что-то сможет ему помешать. Все мы ходим под Богом…

Даже для японского вездехода дорога оказалась серьезным испытанием. Ухабистая брусчатка, развороченная гусеницами тракторов, больше походила на испытательный полигон для бронетехники, нежели на проезжую часть.

Мне жалко было смотреть на мучения Татьяны, ей, вероятно, впервые в жизни приходилось водить автомобиль по столь неприспособленным для этого местам.

Японское чудо то и дело содрогалось, жалобно поскрипывало всеми составными, словно умоляя бессердечных людей смилостивиться и не подвергать его безжалостному разрушению.

По лицу Татьяны непрерывными ручьями струился пот, она была напряжена до предела, только это мало помогало. Объезжая одну яму, она неминуемо попадала в другую. Иначе на этой дороге нельзя было никак.

Так что продвигались к цели мы очень и очень медленно. Солнце уже клонилось к закату, а мы не одолели и половины пути.

Наконец, Татьяна не выдержала, свернула к посадке, остановила автомобиль.

— Все, больше не могу. Перекур.

Мы выпили кофе из термоса и закурили. Рыжая вела себя на удивление тихо и скромно. Не приставала с глупыми вопросами, не трепалась о всякой ерунде. Похоже, она чувствовала себя не в своей тарелке, оказавшись в непривычной среде, и я молил Бога, чтобы такое состояние продлилось у нее как можно дольше.

— Может, пожалеешь даму и сядешь за руль? — взмолилась Татьяна.

— Я же пьян, как сапожник.

— Сомневаюсь, чтобы в такой глуши было ГАИ. Да и дорога совершенно пустынная. Сколько едем, ни одной встречной. И выглядишь ты уже вполне сносно.

— Я совершенно незнаком с этой маркой…

— Все машины одинаковые: дави на газ, крути баранку…

Дальше упираться не имело смысла, тем более что мне самому, ох как, хотелось порулить заокеанской красавицей.

Управлять таким шикарным автомобилем, даже по гадкой дороге, было истинным удовольствием. Я испытывал настоящее, ни с чем несравнимое, блаженство от той легкости, с какой машина повиновалась каждому моему движению. Поневоле я сравнивал ее со своей развалюхой и неизменно приходил к горькому выводу, что существуют вещи, которые, хотя и называются, по большому счету, одинаково, на самом деле не поддаются никакому сравнению.

Умеют все-таки делать японцы. Хоть и маленькие на рост, а голова у них шурупает и руки откуда надо выросли. Нашим умельцам до них тянуться и тянуться…

Постепенно я расслабился, настроение улучшилось, хандра куда-то подевалась, как будто ее и вовсе не было. Появилось желание поболтать, и я решил взбодрить своих приунывших спутниц.

— Кстати, вы знаете, что затеянное нами мероприятие не совсем безопасное? — спросил самым невинным голосом, на какой был способен.

— Что ты имеешь в виду? — встрепенулась Татьяна.

— Место-то, говорят, заколдованное. И у тех, кто там побывает впервые, может в корне измениться судьба…

— Нашел, чем испугать… — откликнулась с заднего сидения Рыжая. — А вообще, сказки все это…

Я был больше, чем уверен, что она представления не имеет, куда мы направляемся, но тоже решила вставить словечко. Видно, наконец-то, освоилась и роль мебели ей надоела…

— Многие так говорили, пока на себе не испытали, — продолжал нагнетать. — К тому же, Монастырище не каждого к себе подпускает. Я бывал там раз пять. Дважды с местными жителями, а потом — сам. И всякий раз, хотя прекрасно знал дорогу, приходилось блудить.

— Это еще ни о чем не говорит. С перепою можно и в трех соснах заблудиться…

— К твоему сведению, за рулем не употребляю…

— Считай, что уже поверила, — улыбнулась Татьяна.

— Сегодняшний день — исключение. Да и то, лишь по настоятельной просьбе уставшей женщины…

— Ладно тебе, грузи дальше… — озвучила свой интерес Рыжая.

— О Монастырище существует много легенд. Я их сейчас пересказывать не буду. Лучше меня это сделает мой однокурсник Илья Юрченко. Он — местный житель, вырос в тех краях, сейчас преподает историю в школе и на Монастырище у него случился своеобразный сдвиг по фазе. Он там днюет и ночует. Все что-то выискивает, хотя, смею заверить, кроме камней там отыскать ничего невозможно.

— Ближе к телу… — перебила Рыжая.

— Не торопись, малышка. Дойдем и до этого. Так вот, о Монастырище я впервые услышал именно от Ильи. Он мне года три морочил голову рассказами о нем. Но я, сказать, по правде, пропускал его слова мимо ушей. Почему-то название Монастырище меня не вдохновляло. Какое-то оно обыденное, пресное, я бы сказал. В нем не было той интриги, которая, в моем понимании, должна присутствовать в названии места, сулящего действительно нечто интересное, таинственное. Вспомнил я о нем года через два после окончания института, когда работал в газете. В то время все просто свихнулись на всяких загадках: НЛО, барабашки, прочая дребедень… Некоторые газеты, благодаря таким сказкам, миллионные тиражи делали. Вот и наш редактор, дабы не ударить лицом в грязь, решил отдать должное моде и поставил перед каждым журналистом задание: если не отыскать, так хотя бы придумать что-нибудь таинственное и занимательное… Я тогда еще был молодой, преисполнен амбиций. Байки выдумывать не хотелось. Решил к Илье в гости наведаться, посмотреть на чудо, о котором он все уши прожужжал…

Должен заметить, что в дальнейшем своем рассказе я ни капли не соврал и ничего не преувеличил. Разве что кое-где сместил акценты и нагнетал обстановку в тех местах, которые мне самому сейчас казались всего-навсего стечением обстоятельств. Во всяком случае, в происшедших со мной несуразицах, я больше не усматривал ничего необычного, что, однако, не помешало преподнести историю в лучших традициях готического романа…

Когда я впервые увидел Монастырище, особых эмоций оно у меня не вызвало. Обыкновенная скала в глубокой ложбине на берегу реки. Правда, странным казалось нагромождение камней на ней, но и только. Я слушал увлеченный рассказ однокурсника о том, что это статуи древних богов, а сама скала — рукотворная пирамида, которая, вполне возможно, скрывает под собой несметные сокровища, и мысленно посмеивался над его энтузиазмом. Но слушал внимательно, некоторые мысли даже записывал в блокнот, дабы в дальнейшем использовать их в статье. Истину глаголил Илья или нет, материал наклевывался отменный. Пусть даже это — обыкновенная скала. Нафантазировать можно что угодно. Для того и существует удобное понятие — гипотеза. Взяв его на вооружение, любой бредятине можно придать вид научности…

К чести Ильи, ему почти удалось меня убедить. Даже, невзирая на полный скептицизм, я не смог отрицать, что на одном из белых камней, устилающих площадь возле скалы, действительно отпечатался след человеческой ступни. Столь же трудно было отрицать, что на полуфабрикате статуи, которая почему-то, если верить словам друга, не была поднята на вершину, сохранились следы опалубки. В свое время мне довелось поработать на стройке, и я знал, как выглядит застывший бетон, когда с него снимают деревянную форму. Пришлось согласиться и с тем, что некоторые изваяния похожи на рукотворные.

Со мной был фотоаппарат, и я отщелкал на Монастырище всю пленку. Когда ее проявил, меня ожидало глубокое потрясение.

Во-первых, получилось всего два кадра: общий вид и крупный план одного из камней. Почему не вышли остальные снимки — непонятно. Никакой видимой причины тому не было. Тем более что получившиеся кадры располагались не подряд. Один — в начале пленки, второй — где-то посредине. Еще больше я удивился, когда отпечатал фотографии. На отснятом камне виднелись четкие очертания вырубленного на нем человеческого лица. Странно, что я не запомнил этот камень и, находясь вблизи ничего подобного не заметил.

Снимки послужили прекрасной иллюстрацией для материала, который я подал, как сенсацию: сравнил Монастырище с египетскими пирамидами и пирамидами майя и почти дословно повторил самые невероятные теории Ильи.

После выхода статьи со мной начало твориться неладное. Монастырище снилось каждую ночь. То оно раскрывало предо мной тайники, наполненные несметными сокровищами, то выступало в роли маяка для инопланетных летающих тарелок, то вообще несусветный бред…

Я потерял покой и вскоре пришел к выводу, что кошмары не прекратятся, пока я снова не побываю на Монастырище. Мне удалось убедить редактора, что читательский интерес требует продолжения темы, и он с легкостью предоставил новую командировку.

Правда, по поводу читательского интереса, получалось нечто непонятное. Материал заинтересовал обыденных читателей, тогда как ученые мужи хранили упорное молчание. Я же рассчитывал на обратный эффект, ожидал гневных разоблачительных откликов. Но…

Побывав снова на Монастырище, я отщелкал кодаковскую пленку. С трудом разыскав поразивший меня на снимке камень, я понял, что иногда на фотографии можно увидеть гораздо больше, чем, находясь рядом с объектом. Линии, которые на снимке выглядели четкими и рельефными, на самом граните едва просматривались и их невозможно было заметить, если не искать специально.

Дома я убедился, что на этот раз ни один кадр не пропал. Вот только, когда пришло время забирать готовые снимки, выяснилось, что лохи из "Кодака" потеряли пленку. Не стану рассказывать, скольких нервов стоили разборки с ними. Отыскать пропажу так и не удалось. Мне возвратили новую пленку, возместили затраты на бензин и я остался, как говорят, при своих интересах.

После этого случая я начал всерьез задумываться о мистическом влиянии Монастырища.

В следующий раз я побывал там лишь полгода спустя. По дороге на "Таврии" заклинило тормозные колодки, и я полдня проторчал на трассе, тщетно пытаясь устранить поломку, пока не додумался просто-напросто постучать молотком по дискам. Помню, мелькнула мысль, что Монастырище не желает пускать к себе, и я даже подумывал вернуться, но упрямство возобладало. К счастью, постигшая неприятность была единственной.

На этот раз я отснял две пленки, и с ними в дальнейшем ничего не случилось. Вот только снимки получились размытыми и нечеткими. Различить детали мешал камуфляж изо мха, и я понял, что камни лучше снимать на черно-белую пленку. И желательно в разное время суток под разными углами, с использованием светофильтров.

Работа для профессионала. Не с моими талантами…

Впоследствии я неоднократно посещал Монастырище. Просто так. Не по работе, а по желанию. Оно настойчиво притягивало, манило к себе. Я словно заболел им. И всякий раз со мной случалось нечто необычное. То, заблудившись, я неожиданно оказался у самого подножия скалы, хотя Илья божился, что никакой подъездной дороги к Монастырищу не существует. Однажды взял с собой сослуживца. У него, лишь только прибыли к месту, страшно разболелась голова. Объяснить, что случилось, никто не мог. Разве что Илья рассказал одну из легенд, согласно которой, цыгане боятся этого места и обходят его стороной. Сослуживец сознался, что по отцовской линии у него есть цыганская кровь.

Такое признание еще больше меня запутало. К тому времени я уже свыкся с мыслью, что Монастырище таит в себе загадку и каким-то образом способно влиять на сознание, но, как человек, считающий себя здравомыслящим, отгонял смутьянские мысли, пытался отыскать происходящему разумное объяснение. И, за неимением аргументов, успокаивал себя неубедительными доводами о цепочке ничего не значащих случайностей.

Все это я и поведал своим спутницам. Правда, под совершенно иным соусом.

Рыжая забилась в уголок на заднем сидении и, казалось, дышать забыла от страха, Татьяна выглядела побледневшей и слегка растерянной.

— Вот так-то, девушки… — закончил я, втиснул машину в узкий сельский проулок и остановился возле крашеного металлического забора, за которым виднелся дом моего однокурсника Ильи.

 

Глава пятая

Невзирая на позднее, как по сельским меркам, время, Илья еще бодрствовал, и после нескольких минут надрывного воя импортного клаксона соизволил появиться на свет Божий. С тех пор, что мы не виделись, он ничуть не изменился. Те же, торчащие во все стороны, клоки темных волос и полусонное выражение на худощавом продолговатом лице. Одет он был в потертые старые джинсы и неопределенного цвета рубаху, застегнутую на пару, чудом сохранившихся, пуговиц. В общем, мой однокурсник предстал в полной красе.

Некоторое время Илья недоуменно рассматривал нагло пристроившуюся к его калитке иномарку и, так, наверное, и не сообразив, что к чему, приблизился вплотную к автомобилю, прижался головой к стеклу, пытаясь что-то рассмотреть через лобовое стекло. По выражению его лица нетрудно было догадаться, что к этому времени он успел изрядно принять на грудь, а с могучим сивушным перегаром не смог справиться даже хваленый японский кондиционер.

— Ну и рожа… — раздался с заднего сидения едкий смешок. Я цыкнул, и Рыжая послушно замолчала.

— Что, не узнаешь?

Я открыл дверцу и показался глазам однокурсника. Он обалдело втупился в меня, тщетно пытаясь что-то сообразить и, когда я уже совсем отчаялся обнаружить в нем признаки узнавания, лицо Ильи неожиданно расплылось в радостной улыбке.

— Андрюха! Братан!

Широко расставив руки, он полез обниматься, споткнулся, и я едва успел его подхватить и удержать на весу.

— А ты — красавец!

— А… — обретя, наконец, равновесие, махнул он рукой и сконцентрировал внимание на автомобиле. — Это, что, твой?

Исходя из того, что мой друг еще не утратил способности удивляться, я понял, что Илья не дошел до последней стадии опьянения, хотя и находился не очень далеко от ее грани.

Есть вопросы, на которые ответить очень сложно. Но, пока я придумывал, что сказать, внимание Ильи переключилось на другую тему.

— Ты, что, ко мне в гости приехал?

— Как видишь.

Странно было даже предположить, что я, накувыркавшись по непроходимых дебрях забытого Богом уголка, заглянул к однокурснику просто так, мимоходом, как говорят, по пути. Понятие "по пути" здесь казалось неуместным, ибо, в моем понимании, эти края подразумевались сплошным тупиком, где само слово "цивилизация" звучало нелепо.

— Может, ты нас познакомишь?

Таня легко выпрыгнула с машины, обошла ее, и остановилась рядом с нами.

При виде миленькой крошки Илья обалдел окончательно, а когда перед его глазами возникла еще и Рыжая, вообще утратил дар речи. Он всегда, сколько я его помнил, не то, чтобы робел перед представительницами слабого пола, он их панически боялся. Поэтому он, наверное, до сих пор оставался закоренелым холостяком и, как мне кажется, нецелованным девственником. Мать Ильи всякий раз, когда мы виделись, заводила разговор о необходимости женить сына и настоятельно просила подыскать ему в городе невесту.

— Пусть хоть какая-нибудь будет, — с горечью вздыхала она. — Нам ведь богатства и красоты не нужно… Абы работящая… Ато вон уже люди смеются, спрашивают, не болен ли Илюша?..

Во всем, что не касалось женщин, Илья был нормальным парнем. С ним можно было и поговорить, и выпить… В общем, мужик, как мужик…

— Знакомься, это — Таня, это… — Я замялся, так как имя Рыжей снова напрочь улетучилось из моей головы.

— Светлана. — Представилась она сама, внеся в мои мысли полнейший сумбур. Ведь я прекрасно помнил, что Таня называла ее по-другому.

— Лана — производное, — заметив мое замешательство, шепнула Татьяна, и я с благодарностью пожал ей кончики пальцев.

Илья продолжал стоять, словно истукан, но лицо его постепенно приобретало осмысленное выражение. Мне даже показалось, что он начинает трезветь ускоренными темпами.

— Извините, что мы нагрянули так внезапно… — пробовала растормошить моего друга Таня, но не успела она закончить фразы, как калитка открылась и в свете фар возникла мать Ильи.

— Илюша, ты где? — робким, испуганным голосом спросила она.

— Здравствуйте, Марья Григорьевна!

В отличие от Ильи, его мать узнала меня сразу.

— Андрюша! Ты? — непритворно радостно воскликнула она, а при виде двух девушек лицо женщины засветилось от радости. Ведь каждую из них она воспринимала, как потенциальную невесту для сына. Несомненно, подумала, что я, наконец-то, решил сдержать неоднократно даваемое обещание и сейчас явился в гости с единственной целью — женить ее нерадивого отпрыска.

— Что ж ты гостей на улице держишь? — набросилась на Илью. — Нажрался, как свинья… — Внезапно осеклась и обернулась к девчонкам. — Вы его извините, он не всегда такой… Сейчас — каникулы, отпускные еще не выдали, в город поехать не может, вот и сидит дома. А тут, какие развлечения? С тем сто грамм, с тем сто грамм… Проходите…

Веранда, в которой Илья обитал в теплое время года, представляла собой жалкое зрелище. Хоть Марья Григорьевна и пыталась заслонить собой царивший там беспорядок, я успел заметить разворошенную по топчану постель, грязную посуду на столе и кучу окурков, валяющихся, где попало. Затхлый, устоявшийся запах табака в вперемешку с всепроникающими сивушными испарениями, создавал неописуемый аромат.

Дабы не задохнуться, мы быстро проскользнули сквозь своеобразную газовую камеру и оказались в уютной гостиной с мягким диваном, креслами и до безобразия чистым ковром под ногами.

Илья с матерью задержались на веранде и, сквозь неприкрытую дверь слышали неразборчивое ворчанье Марьи Григорьевны, иногда прерываемое лаконичными репликами моего однокурсника.

Мы сидели молча и чувствовали себя ужасно неловко. Даже Рыжая забилась в уголок кресла, и создавалось впечатление, что она о чем-то напряженно размышляет, что само по себе было невероятным.

— Наверное, мы не вовремя… — робко подала голос Татьяна, и я поспешил ее заверить, что в любое иное время мы застали бы точно такую картину.

— Илья выглядит заторможенным потому, что не привык общаться с женщинами, а мать распекает его за не совсем парадный вид, так как в любой представительнице слабого пола видит потенциальную невесту, — объяснил я, и в комнате снова зависла тишина.

Наконец, минут через двадцать, дверь отворилась, и на пороге возник Илья. Выглядел он посвежевшим. Волосы мокрые, чувствовалось, что он пытался придать им божеский вид, новая рубашка с не разглаженными изгибами от упаковки, чистые брюки, трезво-растерянное выражение на лице.

Марья Григорьевна приняла радикальные меры по созданию его положительного имиджа.

— Сейчас мать приготовит ужин, — несмело промолвил он и примостился на краешке дивана.

На девушек Илья старался не смотреть, и его глаза беспомощно перебегали с предмета на предмет, не зная, на чем остановиться.

— Расслабься и будь попроще, — попробовал приободрить его. — Они не кусаются.

Илья тяжело вздохнул и, впялившись в пол, окончательно скрылся в собственной ракушке.

— Андрюха, твой дружбан случайно не заболел? — подала голос Рыжая. — Что-то видок у него не ахти…

— Увидела б себя с бодуна, — встал на защиту друга.

— А… — понятливо протянула Лана. — Тогда — дело поправимое…

Чтобы немножко растормошить приятеля, я предложил Илье выйти покурить.

Он даже подскочил от радости. Схватил меня за рукав и едва ли не силком вытащил из комнаты.

В темном дворе, наедине со мной, Илья сразу превратился в нормального человека.

— Что за подруги? — спросил он.

— Одна — научный сотрудник из Киева, интересуется Монастырищем. Вторая — так, решила попутешествовать. Жениха ищет…

— Так вы на Монастырище приехали?

— Куда же еще?

Дверь скрипнула, отворилась, вышла Татьяна.

— Садись, покурим, — предложил я.

— Потом, — отмахнулась девушка, быстро прошла бетонной дорожкой к калитке, и мы услышали, как на улице хлопнула дверца автомобиля.

Вскоре Татьяна вернулась обратно, неся в руках внушительный сверток.

— А она — ничего… — проводил ее восхищенным взглядом Илья.

— Угу, — согласился я. — А ты чего так нажрался?

— Да я уже почти трезвый…

— Ребята, кушать! — раздался с веранды голос Марьи Григорьевны.

Мы выбросили истлевшие окурки и поднялись со скамейки. Раскованность Ильи мгновенно испарилась, и он двигался к дому, словно осужденный к смертной казни на эшафот.

Веранду было не узнать. Дорожки убраны, пол подметен, постель аккуратно сложена, на столе свежая скатерть, на ней блюдо с салатом, свежая яичница на сковороде, на отдельных тарелках тоненько порезанная "салями", рыбные и мясные консервы. Последнее, как я понял, из Таниного свертка.

— Извините, что так скромно… — оправдывалась Марья Григорьевна. — Мы ведь не знали, что вы приедете. Завтра Илья курочку зарежет…

— Не волнуйтесь, Марья Григорьевна, все нормально. Это вы нас извините, что так внезапно и без предупреждения…

— Да что ты говоришь, Андрюшка… Мы тебе всегда рады.

Мать Ильи куда-то исчезла, а через минуту вернулась с бутылкой. Косо посмотрела на сына и поставила ее на стол.

— Только этому ироду больше не наливайте…

Илья примостился в самом уголку, рядом со мной, подальше от девушек.

— А вы, Марья Григорьевна? — спросила Таня.

— Я уже поела. И ложиться нужно, завтра с утра на работу… Андрюша, я тебе в маленькой комнате постелила, а девочки в гостиной лягут…

— Хоть немножко посидите с нами, — не отставала Татьяна.

— Разве что чуть-чуть…

Я открыл Танину "Смирновскую", налил Марье Григорьевне, девушкам. Илья мужественно прикрыл ладонью свою рюмку. Себе, чтобы не обидеть хозяев, налил самогон.

Выпили, закусили. Мать Ильи что-то опять начала говорить о завтрашней работе и таки сумела ускользнуть.

Илья сидел, словно засватанный. Сосредоточенно ковырялся вилкой в тарелке и, как по мне, выглядел абсолютно трезвым. Только глаза его выше стола не поднимались.

— Ну что, вздрогнем?

Илья радостно встрепенулся, опасливо покосился на дверь и потянулся за бутылкой.

— Предлагаю выпить за знакомство… — сказала Татьяна.

— Здорово! — поддержала ее Рыжая, которая после ухода Марьи Григорьевны также начала выходить из столь несвойственной для нее летаргии.

Чокнулись, выпили. Илья сразу налил снова.

— Третий тост… — несмело предложил он, но даже эта фраза, слетевшая с его уст, по значимости не уступала подвигу легендарного капитана Гастелло.

— Мужчины — стоя, женщины — до дна! — поддержал друга.

Чувствовалось, что Илья начинает оживать. Возможно, еще после пары рюмок вообще на человека станет похожим…

Хмель уже начал туманить мозги, и я не сразу сообразил, что Рыжая настойчиво толкает меня ногой под столом.

— Что случилось? — спросил, ощущая, что язык стал менее послушным и начал слегка заплетаться.

— Писать хочу! — громким шепотом, со зверским выражением на лице, сообщила Рыжая.

— Так в чем проблема? Выйди и…

Внезапно мне в голову пришла чудная идея.

— Илья, — обратился к другу. — Дама желает по нужде. Проводи, пожалуйста…

На Илью было жалко смотреть. Он выглядел затравленным кроликом. И все же, он показал себя настоящим мужчиной. Налил себе в стакан водки, молча его осушил, и решительно поднялся со стула.

— По-моему, это жестоко с твоей стороны… — прокомментировала Татьяна, когда они вышли.

— Ничего, пусть привыкает. Мужику почти тридцать пять, а он до сих пор баб боится.

— Он просто очень скромный и застенчивый. А скромность, как известно, украшает человека…

— Может быть, — не стал спорить. — Только всего должно быть в меру.

— Думаю, сегодня его не стоит ни о чем расспрашивать?

— Сама что ли не видишь? Да и куда спешить? До завтра он оклемается и все тебе расскажет. Успевай только записывать…

Вернулись наши друзья минут через десять. Рыжая выглядела, в общем, как всегда, а с Ильей случились коренные преобразования. Он почему-то был совершенно красный, словно вареный рак, однако, в его облике просматривались удовлетворение и даже какая-то гордость самим собой.

— Ты что, его изнасиловала? — поинтересовался у Рыжей.

— Как можно… — поддала губки, словно манерная гимназистка. — Просто пару раз прижалась и попросила подсветить. Там ведь темно, как у негра в заднице…

— На первый раз и это неплохо, — похвалил я.

А Илью словно бы подменили. Как по его меркам, он разошелся не на шутку. Предложил еще парочку тостов, пытался шутить и даже рассказывать анекдоты. Теперь его взгляд то и дело, словно ненароком, отрывался от крышки стола и, как бы невзначай, косился в сторону рыжеволосой подруги. На наших глазах загоралась искорка первой романтической любви.

Рыжая талантливо ему подыгрывала. Корчила из себя невинного ягненка, бросала в сторону Ильи томные, полные обещания, взгляды, в общем, использовала весь набор женских уловок, предназначенных для прельщения избранной дичи. Над девственностью моего друга нависла серьезная угроза.

Несмотря на внешне скромное поведение Светланы, из ее уст иногда вырывались такие перлы, что, услышав их, мертвые в гробах перевернулись бы, но, в атмосфере всеобщего опьянения, воспринимались они, как легкая, невинная шалость.

— А что, дружбан, — с присущей ей фамильярностью обратилась Рыжая к Илье, — у вас в дыре постоянно такая скукотища?

Илья призадумался, но ненадолго.

— Почему же? — с легкой обидой молвил он. — У нас в клубе кино крутят. Сегодня — танцы…

— Ой, как здорово! Люблю попрыгать, повыпендриваться… Ты меня сводишь?

Илья, начавший ощущать себя неотразимым Дон Жуаном, с радостью согласился.

— А не пора ли спать? — вмешалась Татьяна.

— Да ты что? — искренне возмутилась Рыжая. — Это ведь в кайф — подрыгаться в сельском клубе.

— Боюсь, я свое уже оттанцевала…

— Нельзя так рано хоронить молодость… — пытался образумить строптивое создание. Однако Татьяна была непреклонной.

— Вы, как хотите, а я — устала.

Настаивать было бесполезно, да я не очень и пытался. Мое возбужденное алкоголем сознание уже рисовало заманчивые картинки пышнотелых сельских красоток, охотно поддающихся на мой городской шарм. А потому я с легким сердцем и чистой совестью пожелал Татьяне спокойной ночи, после чего она сразу отправилась в отведенную девчонкам комнату.

 

Глава шестая

Тому, кто никогда раньше не бывал на сельской дискотеке, трудно, почти невозможно, представить, что это такое. Зрелище, как говорится, не для слабонервных. Но меня Илья раньше успел просветить, так что я был готов ко всему и относился к увиденному с философским безразличием. Рыжая также особого удивления не проявляла. Воспринимая мир таким, как он есть, и никогда не задумываясь над сутью происходящего, она сразу же окунулась в царящий вокруг бедлам, словно в родную стихию. От непритворного восторга ее глазки загорелись азартными огоньками, и я ощутил легкое беспокойство, предчувствуя, что нестандартное поведение девчонки может глубоко поранить невинные души местных жителей, что, в свою очередь, чревато самыми непредсказуемыми последствиями. И в то же время я радовался, что с нами не было Татьяны. Для нее увиденное и услышанное могло бы оказаться слишком суровым испытанием.

Сельский клуб, который размещался в нестаром, но изрядно обветшавшем двухэтажном кирпичном строении, встретил нас громкой хриплой музыкой, пьяными выкриками, иногда разбавленными залихватским разбойничьим свистом. То ли запись была некачественной, то ли аппаратура плохой, но слова песни разобрать было невозможно, да и сама мелодия угадывалась с трудом. Из динамиков на всю округу разносилось громкое протяжное "Бу-ум, бу-ум" что, похоже, вполне устраивало местную публику, так как присутствующие на дискотеке прям-таки визжали от восторга.

У входа, на невысоком парапете бетонного крыльца, в свете тусклой лампочки с разбитым плафоном, сгрудились несколько подвыпивших мужиков. Они курили, гоготали во весь голос, а объединял их полуопустошенный трехлитровый бутыль с прозрачной жидкостью и вязка сушеной рыбы, шелуха от которой блестящим ковром устилала ступеньки лестницы и площадку возле нее.

Когда мы приблизились, они дружно замолчали, словно по команде опустили стаканы и уставились в нашу сторону.

Под пытливо-внимательными взглядами Илья гордо прошествовал наверх и водрузил рядом с бутлем неизвестно откуда извлеченную бутылку. Мужики дико заржали от радости, бросились нас приветствовать, после чего я и сам не заметил, как в моей руке оказался щедро наполненный граненый стакан.

Такие же стаканы были и у Ильи, и у Рыжей.

Пойло оказалось ужасным и на вкус и на запах, но, ради укрепления дружеских отношений, пришлось выпить. Притом — залпом. Лишь таким образом можно было снискать истинное уважение насквозь проспиртованных сельских джигитов.

Похоже, со своей задачей я справился. Мужики довольно загудели, кто-то добродушно похлопал меня по плечу, а чья-то услужливая рука протянула очищенную тараньку.

Рыжая тоже не подкачала. Причем, как мне показалось, вонючий самогон пришелся ей по вкусу: отпивала она его маленькими глоточками с выражением истинного удовольствия на смазливом личике. Даже видавшим виды мужикам картина показалась непривычной, и они наблюдали за процессом поглощения с неприкрытым изумлением.

Расправившись с напитком, Рыжая брезгливо отказалась от рыбы, выдернула с губ одного из аборигенов полуистлевший бычок "Примы" и сделала несколько глубоких затяжек.

— Круто! — похвалил кто-то из наших новых приятелей и даже зааплодировал. Рыжая в ответ лишь хмыкнула и смачно сплюнула себе под ноги.

— Класс-баба! — опять-таки восхитился кто-то.

— Сила! — подхватил другой голос.

Я пытался вспомнить имена, когда мы здоровались, они, вроде-бы, их называли, но ничего не получалось. В голове стоял сплошной туман. Земля пошатывалась, лампочка над головой, словно фейерверк, то и дело рассыпалась миллионами разноцветных огней.

— Где здесь можно воды попить? — еле выдавил из себя, ощущая, как плотный клубок подступает все ближе к горлу, норовя вот-вот вырваться на свободу.

— Щас покажу! — оживился за моей спиной Илья.

Так и не осилив своей порции, он воспользовался моментом, дабы незаметно вылить водку на землю, и, схватив мою руку, потащил меня за угол к колодцу.

— Ну и гадость! — отглотнув из ведра вкусной водички, обругал я едва не сваливший с ног самогон.

— Маляс! — констатировал Илья.

Мы умылись, и я снова почувствовал себя более-менее сносно. А когда закурил, мир вообще показался чудным и прекрасным.

Когда мы вернулись, Рыжей на крыльце не было. Илья обеспокоился и потащил меня внутрь клуба.

Вестибюль встретил нас невыносимым грохотом, удушливым от табака и перегара воздухом. В одном его углу, иногда заглушая музыку, раздавался стук бильярдных шаров, громкая ругань играющих, К счастью, Илья не стал меня с ними знакомить и увлек в открытые двери кинозала, где, по сути, и проистекало основное действо.

Судя по целеустремленности, мой друг начинал не в шутку ревновать, а это означало, что он еще не совсем потерянный для общества человек. Имеется в виду, для представительниц его прекрасной половины…

В зале было темно. Ни одна лампочка не горела. Лишь возле сцены, мерцали разноцветные огни елочной гирлянды, и в их отблесках угадывались смутные силуэты, выделывающие в такт музыки, если, конечно, раздающееся из динамиков рычание можно назвать музыкой, нелепые и замысловатые движения.

Мы подошли ближе и, когда глаза обвыклись с темнотой, я увидел, что танцуют в основном мужики. Несколько девчонок скромно сидели на отодвинутом к стене ряде кресел и только наблюдали за происходящим.

А зрелище было действительно увлекательным. Танец, который довелось увидеть, нельзя было сравнить ни с чем. Под лирическое завывание Патриции Касс ребята откалывали нечто среднее между "лезгинкой" и "гопаком". Причем воспринималось все вполне нормально, как само собой разумеющееся…

— А почему девчонки не танцуют? — поинтересовался у Ильи.

— Им нельзя, — ответил он. — Здесь ведь — село. Все друг друга знают, начнутся разговоры…

Странная логика, хотя, в общем, ничего нового. Один мой знакомый, тоже, как и Илья, сельский учитель, как-то провел из клуба девчонку, так по деревне сразу пошли разговоры, что он должен обязательно на ней жениться…

— Две вон танцуют… — подметил я.

— Одна — Верка, жена заведующего фермой. А вторая — не наша, приезжая…

Тут Илья что-то увидел и потянул меня на сцену, откуда, из-за кулис, то и дело доносились раскаты дикого хохота.

Рыжая сидела на стуле, плевала на пол шелуху от семечек, и ее развлекали трое парней, похоже, из тех, что поили нас на крыльце.

— Все нормально? — спросил один, когда мы приблизились.

— Как в лучших домах… — в тон ему ответил Илья и пристроился за спиной у Рыжей.

— По маленькой?

Я в ужасе отшатнулся. Илья тоже отказался. Рыжая же охотно приняла наполненный до половины гранчак.

— Может, хватит? — намекнул я.

— А че? — обиделась девчонка. — Я же не пьяная… Щас стакан выпью, пойду подрыгаюсь, и все будет "хоккей"…

— Чтоб такую бабу споить, цистерна нужна… — загоготал один. — Слышь, Рыжая, хочешь, я тебе наши достопримечательности покажу?

— Да? — заинтересовалась Рыжая, а толпа довольно заржала.

— Мужики… — взмолился Илья.

— Ладно, Илюха… Будь — спок. На фига мне твоя баба, когда я от своей не знаю, куда деваться…

Все снова захихикали.

Поняв, что Рыжей ничего не угрожает, я попросил Илью присмотреть за ней, а сам начал пробираться к выходу. В зале было слишком душно, а от громкой музыки раскалывалась голова.

Спустившись с крыльца, я приметил затененную кустом сирени лавочку, опустился на нее и с удовольствием закурил. Здесь было хорошо, спокойно и относительно тихо.

Наверное, я слишком много выпил. Мне совсем ничего не хотелось, даже думать было лень. Лишь скопившаяся за день усталость настойчиво клонила ко сну. По-видимому, стал слишком стар для романтических приключений…

Я уже собирался предупредить Илью, что ухожу отдыхать, как вдруг кусты сирени за моей спиной резко затрещали. Призрачно колеблющаяся в свете неяркой лампочки фигура вынырнула на дорожку и грузно плюхнулась на скамейку рядом со мной.

Еще чуть-чуть, и эта дама уселась бы мне на колени…

— Ой, кто это? — испуганно вскрикнула она, но не вскочила, как это полагается при нормальных человеческих рефлексах, а, наоборот, придвинулась ко мне еще ближе и впритык уставилась невидимыми в темноте глазами.

Я не мог рассмотреть лица, но перегар из ее рта мог бы свалить бегемота.

— А кто тебе нужен? — грубо спросил я, отворачиваясь от удушающего запаха.

Вместо того чтобы переварить вопрос и дать вразумительный ответ, дама пошла путем наименьшего сопротивления.

— Мужик, дай закурить! — нагло потребовала она, и я понял, что навязчивая соседка не может быть местной жительницей, ибо, по сельским понятиям, девушка должна отличаться скромностью и застенчивостью.

Протянул ей сигарету, чиркнул зажигалкой.

Навязчивая соседка оказалась довольно смазливой на личико. Похоже, именно она недавно яро отплясывала с мужиками.

— А я тебя уже где-то видела…

— Может быть… — не стал разочаровывать собеседницу.

— Классно у вас здесь в селе, — потянуло ее на романтику. — Тишина… Фонари не горят, ментура не шляется…

По базару она уж очень напоминала Рыжую, да и родом занятий, наверное, не отличалась…

— А ты к кому приехала? — спросил просто так, лишь бы спросить.

— Гонишь? — внезапно вызверилась девушка. — У меня жених здесь. Он самый крутой фермер. А батя у него, между прочим, председатель сельсовета.

— Еще бы, — улыбнулся я. — Кто же может быть самым крутым фермером, как не сын председателя сельсовета?

— А тебе что, завидно? Хочешь, он тебе морду набьет?

Разговор приобретал совершенно неожиданный ракурс.

— Зачем же так сразу? — ушел от прямого ответа, ибо воспринимать всерьез подобный бред было бы смешно. — Может, сначала познакомимся? Тебя как зовут, подруга?

— Слышь, а ты не похож на местного жлоба. Приезжий, что ли?..

— Ты такая проницательная. Так как тебя зовут?

— Катя.

— "Катерина-Катя-Катерина, все в тебе, ну все в тебе по мне…" — процитировал Высоцкого.

Только подруга, наверное, эту песню никогда не слышала, потому и не подумала обижаться.

— Ты что, поэт? — спросила вполне серьезно.

— Почти. Меня Андреем зовут.

— Вот здорово! — обрадовалась Катя, как будто я сообщил нечто очень для нее важное.

Новое знакомство начало надоедать. Для глупых разговоров и Рыжей хватало с избытком.

— А что ты, Андрюша, такой серьезный?

— Это я притворяюсь. У меня хобби такое…

— Чего? — не поняла подруга.

— Развлекаюсь я так.

— А…

Она сплюнула и выбросила окурок за спину в кусты.

— А почему ты не танцуешь?

— Не люблю.

— Мне тоже не нравится. У этих жлобов даже музыки нормальной нету…

"Ой, ли…" — подумал я, вспомнив, как самозабвенно отплясывала красавица несколько минут назад.

— Слушай, сейчас ты пойдешь со мной…

— Не хочу.

— Тогда я скажу Феде, и он набьет тебе морду…

Не оригинально. По-моему, девочка начала повторяться. Да и чего ожидать от существа со словарным запасом едва ли намного большим, чем у Эллочки-Людоедки?

Федя, как я понял, и есть ее пресловутый жених-фермер. Мне, в сущности, было на него глубоко наплевать, так же как и на жалкие подобия угроз подвыпившего подростка, который, будучи еще и очень избалованным, решил поразвлечься за мой счет.

С другой стороны, девушку можно было и пожалеть. Она, бедняжка, заскучала, а ее любимого крутого фермера поблизости не оказалось. Небось, по бабам слинял от дражайшей невесты…

— И что ты от меня хочешь?

— Знаешь, мне кажется, ты — классный пацан! Хочу с тобой выпить. За знакомство… — добавила немного погодя.

А почему бы и нет?

Какой-то дьявол-искуситель все же сидел у меня в черепушке. Я успокаивал себя, что ста граммами меньше, ста граммами больше вряд ли смогут что-то существенно изменить в моем положении. Да и новая знакомая на крокодила не тянула, чтобы ее пугаться…

— Ладно, — согласился. — А у тебя есть что-нибудь?

— Тхе… — презрительно хмыкнула Катя. — В Греции все есть…

Едва я поднялся со скамейки, она буквально вцепилась в мою руку. Будучи изрядно поддатой, подруга едва передвигала ногами, и мне фактически приходилось тащить ее на себе, она лишь указывала ногой направление.

Сквозь тонкое платье я ощущал: из одежды на незнакомке больше ничего нет. Открытие приятно будоражило кровь. Я мгновенно растерял свой недавний скептицизм. Жизнь снова казалась прекрасной, а предстоящее приключение обещало массу приятных неожиданностей.

У входа в клуб мы нос к носу столкнулись с Ильей и Рыжей. Похоже, они собрались проветриться.

Рыжая была настроена очень агрессивно. Мне был хорошо знаком блеск, который излучали ее зеленоватые глаза. Он появлялся у девушки в моменты наивысшего возбуждения. Илья, наверное, также чувствовал, что его песенка спета и покорно плелся следом, не ожидая от ночной прогулки ничего хорошего.

Увидев нас с Катей, парочка остановилась. Илья изумленно уставился на меня, словно увидел впервые. Затем его лицо из покорно-угнетенного превратилось в удивленно-испуганное.

— Андрюха! У нее жених прибабахнутый… Он тебя грохнет!

Но мне уже было море по колено. Я отмахнулся от друга, и мы с Катей скрылись в темноте за углом клуба.

Позже мне пришлось очень пожалеть, что я не внял предупреждению, но, увы, как и большинство представителей рода человеческого, я не обладал даром предвидения…

 

Глава седьмая

Едва мы оказались у задней стены клуба, Катя попросила меня подождать и куда-то отлучилась. Отсутствовала она недолго, а когда вернулась, на ее плече болталась небольшая женская сумочка. Судя по ее резвости, трудно было представить, что всего несколько минут назад девочка едва передвигала ноги…

Сразу за клубом начинался фруктовый сад. Вначале он состоял из молодых деревьев, а дальше, поближе к реке, от ухоженности не оставалось и следа. Как будто оказались в непроходимых дебрях.

Но только на первый взгляд.

Узкой, едва заметной тропинкой мы легко преодолели чащобу, и вышли к невысокому обрывистому берегу. Внизу тихо, почти неслышно плескалась вода, в гладкой поверхности которой задиристо перемаргивались крупные звезды. Казалось, здесь сомкнулась Вселенная, отгородив нас двоих от всего лишнего и ненужного. И слабый отголосок хриплого магнитофона, едва достигавший нашего слуха, воспринимался, как нечто нереальное, словно призрак ненужного воспоминания.

Ночь была тихой, ласковой, лунной. Легкий ветерок приятно холодил тело, шуршание листвы настраивало на лирический лад. Низко нависшее над головой черное небо с мириадами разнокалиберных блестящих точек создавало ощущение оторванности от всего реального, повседневного. Светлая полоса лунной дорожки, словно нить Ариадны, манила в неизведанную темноту летней ночи, подальше от человеческой суеты, к первоистокам греховного бытия.

Катя, наверное, тоже прочувствовала нежное очарование этого места, потому что несколько минут мы сидели молча. Только вечно так продолжаться не могло.

— Пить будешь?

Она открыла сумочку, извлекла плоскую бутылку. Не дожидаясь ответа, скрутила металлическую пробку и сделала несколько глотков прямо из горлышка, после чего протянула бутылку мне. При яркой луне я смог рассмотреть этикетку, и увидел, что это "Черносмородиновая" местного производства.

Странное дело, после вонючего самогона пойло для луженных желудков пошло за милую душу.

Мы закурили.

Под нами тихо катились в неизвестную даль воды неширокой речушки, иногда вяло перекликались земноводные, надрывно стрекотали ночные насекомые.

— Хочешь меня поцеловать?

Конечно же, я хотел.

Наши губы сомкнулись, руки переплелись. На некоторое время мы застыли в таком переплетенном состоянии. Затем девушка отстранилась, и начала быстро освобождаться от одежды. Должен заметить, по скорости стриптиза я ей не уступал…

Вот только нашим потаенным замыслам не довелось осуществиться. Западло, как всегда, находилось рядом.

Едва мы вознамерились приступить к греховным деяниям, где-то возле клуба надрывно заверещал автомобильный клаксон и Катя резко отпрянула от меня.

— Что случилось? — не сообразил я, снова пытаясь поймать ее в объятия.

Девушка оттолкнула меня и стала быстро собирать шмотки.

— Кранты нам, — злобно прошептала она. — Это Федя…

— Ну и что? Здесь он нас не найдет.

— Ха! Да он нас из-под земли выроет…

Поняв, что приключение закончилось, я также стал одеваться. Ощущение было таким, будто кто-то в душу наплевал.

Я не очень доверял девушке по поводу сыскных способностей ее суженого, но ее неподдельная тревога понемногу передалась и мне.

И, как оказалось, не зря.

Едва мы успели привести себя в порядок, со стороны сада раздался громкий треск и, мгновение спустя, оттуда вырвался яркий луч света. Немного поблуждав в потемках, он остановился на нас.

— Так-с… — голос, проронивший слово, не обещал ничего хорошего.

Тем более что его обладатель был не один. Вслед за первым фонариком из темноты деревьев вырвались еще два ярких огня.

— Прохлаждаемся, значит?

— Феденька, я не виновата, это он все… Он ко мне приставал…

Глупая женщина! Зачем же так сразу колоться? Нет, чтобы сказать, что мы просто вышли подышать свежим воздухом…

Хотя…

В деревне таким байкам не очень верят. А если бы и поверили, моя участь, вряд ли, изменилась: судя по настроению непрошеных гостей, им очень хотелось поразвлечься.

Я был наслышан о сельских разборках, и не стал тратить время на никому не нужные оправдания. Вместо этого начал внимательно осматриваться в поисках хоть чего-нибудь, пригодного для самозащиты.

С еще большим желанием я бы бросился убегать, но, к сожалению, подобный вариант был невозможен. Сзади — обрывистый берег реки, впереди — расположившиеся полукругом неприятели.

Если в моем положении можно говорить об удаче, то она все же слегка улыбнулась. Почти у самых ног я различил увесистую корягу и, мгновение спустя, она оказалась в моих руках.

— Брось палку! — тотчас отреагировал один из нападавших, но я коротко послал его на три буквы.

— Ах ты, сука! — по голосу я узнал, что это ни кто иной, как самый крутой фермер в округе. — Парень, ты понимаешь, что тебе — кранты?!

— Да? — притворился дурачком. — С чего бы вдруг?

— Не понимаешь?

— Не-а…

— Так скоро поймешь. Катька, бегом домой, чтобы духу твоего здесь не было, а мы немножко побазарим с твоим хахалем…

— Да какой он мне хахаль… — огрызнулась та, однако, послушно нырнула в окружающую темноту.

На освещенной фонариками арене остался я один, и от этого мне, увы, спокойнее на душе не стало.

— Ну что, парень, хотел мою бабу трахнуть?

— А ты бы за ней смотрел лучше. Она, между прочим, и не думала сопротивляться.

Решив, что коль Катя заложила меня с потрохами, то и ее не стоит выгораживать, пошел я "ва-банк".

— Пасть заткни!

Судя по реакции, мои слова достали фермера больше, чем увиденное им накануне. И, вероятнее всего, причина тому — его дружбаны. Как я понял, вопрос нравственности невесты являлся не самым сильным Фединым козырем.

— Что, правда глаза колет?

Последние мои слова переполнили чашу терпения и довели Федю до бешенства.

С диким ревом он бросился на меня, только я, в отличие от него, был готов к такому развитию событий. Коряга с глухим гулом рассекла воздух, соприкоснулась с ногами нападавшего и с треском переломилась надвое. Фермер издал душераздирающий вопль.

Ему, наверное, было очень больно.

По инерции я отступил назад и неожиданно почувствовал, что почва ускользает из-под ног.

"Кранты!" — панически застучалась об черепную коробку одна-единственная мысль, прежде чем мое многострадальное тело соприкоснулось с гранитными булыжниками, в обилии украшающими берег реки.

Правда, на самом деле все обернулось совсем не так плохо.

Мне несказанно повезло. И то, что я сгоряча посчитал за последний свой миг, на самом деле оказалось единственным путем к спасению. Я мягко погрузился по колени в вязкое илистое дно, аккурат между двумя остриями возвышающихся над водой каменных отростков.

Раздумывать над происшедшим и благодарить судьбу за чудное избавление было некогда. Останусь жив, успею свечку поставить.

Поэтому, едва осознал, что кости мои от падения не пострадали, повинуясь скорей интуиции, нежели разуму, я мгновенно выскочил из воды и укрылся в густой тени нависающего над рекой берега.

Некоторое время наверху было тихо. Даже пришибленный фермер прекратил свое завывание. Затем грузные шаги послышались прямо над моей головой.

— Е-мае… — испуганно произнес незнакомый голос, и луч фонаря, сиганув вниз, отразился желтоватым бликом от мутной воды.

— Сам напросился, — не так уверенно, как несколько минут назад, произнес Федя.

— А ведь он разбился…

В рядах моих противников посеялась паника.

Оно и понятно: одно дело — причинить человеку увечья в пьяной драке, и совсем иное — довести до смертоубийства. Притом, со свидетелями. Катька, какая дура она ни есть, случись со мной что, ни за что не поверит в несчастный случай. А язык за зубами она держать не сможет, не той породы бабенция…

— Надо поискать. Может, живой еще?..

К моей радости, особого энтузиазма предложение не вызвало.

— Не искать, а сматываться надо! — изрек Федя, и я был искренне благодарен ему за столь развитое человеколюбие.

И все же, уходить ребята не спешили. Теперь внизу шныряли лучи трех фонариков. По-видимому, решили удостовериться, что со мной и в самом деле покончено.

Что меня могут заметить, я не боялся. Для этого находящимся наверху нужно было свеситься над самым обрывом, а они вряд ли способны на такое геройство. Страшило иное: не увидев внизу окровавленного тела, ребята могли заподозрить, что я легко отделался и продолжить поиски.

— Эй, ты там как, живой?

Естественно, я не стал отвечать.

— А вдруг он не разбился? — предположил кто-то.

— Может, спустимся, поищем? — это Федя.

Наверное, устыдился своего недавнего малодушия, или же, не увидев внизу ничего страшного, почувствовал неладное.

— Не помешало бы. В случай чего, в больницу оттарабаним. Сам ведь свалился, никто его не трогал…

— Какая, в черта, больница? Я его удушу, мерзавца!

Однако прозвучали слова фермера совсем не грозно. По-моему, просто так, для проформы. Чувствовалось, что Федя сильно перетрусил.

И все же, мне не стоило дожидаться их появления. Ибо при моем здравствующем виде у недругов вполне могли вновь пробудиться звериные инстинкты.

Тихонько, стараясь не выдать себя неосторожным движением, я сделал несколько шагов в сторону.

И тут удача от меня отвернулась.

Было очень темно, узкая полоска суши между водой и кручей изобиловала корягами и камнями. Обо что-то такое я споткнулся, с громким плеском шлепнулся в воду, и из меня, помимо желания, вырвалось ругательство.

— Тише! — раздалось наверху. — Вы слышали?

Лучи от фонариков стрельнули в мою сторону, и очень скоро я был виден противникам, как на ладони.

Дальше соблюдать осторожность не имело смысла. Прямо по воде, самым позорным образом, я бросился убегать.

Вскоре берег слегка выровнялся и, ободрав ладони, я смог вскарабкаться наверх.

Преследователи тоже времени зря не теряли. Меня от них отделяло всего несколько десятков метров. И преимущество было на их стороне. Я совершенно не знал местности, а они здесь выросли…

Сдаваться я не собирался. Рассчитывая на то, что ночь сравнивает шансы, не раздумывая, бросился в самые густые заросли, куда не смог бы проникнуть свет фонариков.

Не знаю, куда и как долго я бежал. Поначалу меня подгоняли громкие крики преследователей и треск сучьев за спиной, а потом, когда погони уже не было слышно, ее наличие рисовало мое возбужденное страхом воображение.

Остановился лишь, наткнувшись на кирпичную стену высокого здания. Притаился в самом темном закутке и, отдышавшись, понял, что судьба снова привела меня к злополучному клубу.

За стеной по-прежнему хрипел магнитофон, слышался топот танцующих. Приключившаяся драма касалась лишь узкого круга лиц. Она никак не повлияла на приятное времяпровождение местных жителей.

Решив, что не стоит появляться слишком быстро, а лучше вообще незаметно слинять отсюда, я выкурил сигарету и стал осторожно пробираться к углу здания.

Когда я уже совсем настроился быстрой перебежкой миновать освещенное луной место, дабы затем скрыться в густых кустах сирени, меня едва не сбила с ног чья-то фигура.

Женщина в светлом платье и, похоже, она испугалась не меньше, чем я.

— Ой, кто это?

С ужасом по голосу я узнал недавнюю подружку. И она, к сожалению, тоже меня узнала.

— Андрюха! — со слезами повисла у меня на плечах. — Андрюшка, миленький, как здорово, что ты живой!

Ее радость казалась вполне искренней, что, учитывая недавнее предательство, выглядело даже неприлично. Но дальнейшее поведение девушки все прояснило.

— Андрюшенька, дорогой, — взмолилась она. — Спрячь меня где-нибудь. Ведь этот изверг меня грохнет…

"И правильно сделает…" — едва не сорвалось с языка.

Лишь чрезмерным усилием воли я сдержал нахлынувшие эмоции. Досадливо сплюнул и, памятуя едва не погубившую меня стервозность девчонки, шепотом посоветовал ей держаться от меня подальше. Но она не послушалась.

Слезы ручьями текли по ее лицу, а я еще не успел превратиться в черствого сухаря.

— Ладно, перестань хныкать, иди за мной…

Я выглянул за угол и, убедившись, что рядом никого нет, перебежал к кустам. Катя послушно последовала за мной.

Ползком мы пробрались под густым сплетением веток и оказались на небольшой полянке. Судя по валяющимся на ней сигаретным пачкам, пустым бутылкам и консервным банкам, ее нередко посещали аборигены для распития спиртных напитков.

Не пустовала полянка и сейчас.

Кто там находится, при тусклом свете луны различить было невозможно. Скрываться также не имело смысла. Если мы заметили чье-то присутствие, странно, чтобы никто не обратил внимания на наше, отнюдь, не тихое появление.

Рассудив, что моим преследователям нет необходимости прятаться в укромных уголках, я смело направился к незнакомцам и нагло засветил над ними спичку.

Передо мной открылась картина, достойная умиления. На траве мирно посапывал Илья, а рядом сидела несчастная и, похоже, неудовлетворенная Рыжая.

— Андрюха, как здорово! — узнав меня, словно полоумная закричала девушка и уже готова была броситься мне на шею, дабы востребовать то, чего не сумела добиться от моего друга, когда в радиусе ее внимания возникла Катя.

Энтузиазм мгновенно испарился, в глазах девушки снова поселилось тоскливо-унылое выражение.

— Вы где пропадали? — почти равнодушным голосом спросила она, но по интонации я угадал столь несвойственные для Рыжей нотки ревности, что мне очень польстило.

Правда, особо на этот счет я не обольщался. Вряд ли Рыжая ревновала, скорей всего просто бесилась из-за собственного прокола.

Насколько я ее знал, ей было все равно, с кем удовлетворять свои желания. С таким же безразличием она относилась и к поведению других.

— Вас искали… — ответил на ее вопрос, возможно, не вполне искренне, зато довольно правдоподобно.

— Да? А мы тут решили потрахаться, — она с тоской посмотрела на спящего Илью. — А он, как свинья, нажрался…

— Облом?

— Полный… — подтвердила Рыжая, оценивающе осмотрела Катю с ног до головы и внезапно предложила:

— Может, "ля труа" устроим?

Предложение было заманчивым, только, увы, совсем не к месту. Обстоятельства не позволяли расслабляться. Нужно было как можно скорее "делать ноги".

Я оставил слова Рыжей без внимания и занялся ускоренной реанимацией потухшего друга.

Привести Илью в чувства оказалось архисложной задачей.

Не желая возвращаться из мира иллюзий в прозаичную обыденность, он упорно сопротивлялся, хныкал, выдавал длинные, лишенные смысла, тирады и, едва достигнув грани соприкосновения с реальностью, снова проваливался в глубокое забытье.

Так могло продолжаться до бесконечности, если бы меня совершенно случайно не осенила гениальная идея.

Ничего не объясняя, я вырвал у недоуменной невесты фермера сумочку, открыл ее и с радостью обнаружил, что недопитая бутылка "Черносмородиновой" пребывает на месте, и что в ней еще плещется достаточно жидкости.

Скрутил крышечку, поднес горлышко к носу Ильи.

Сопение сразу же прекратилось, лицо Ильи из безмятежного постепенно приняло осмысленное выражение.

Еще находясь по ту сторону реальности, мой друг все же безошибочно реагировал на запах, послушно, словно стрелка компаса, поворачивал голову вслед за покачивающейся у его носа бутылкой. Когда я убедился, что Илья надежно взял след, стал понемногу удалять горлышко, и мой друг послушно последовал за ним.

Уже находясь в сидячем положении, Илья, наконец-то, открыл глаза.

— Гениально! — оценила мое изобретение Рыжая, когда Илья, превратившись из зомби в нормального человека, вырвал бутылку и залпом сделал несколько глотков.

Вопреки ожидаемому, крепкий напиток подействовал на него отрезвляюще.

— Кажется, я вздремнул… — неуверенно протянул мой друг, с недоумением осматриваясь по сторонам и тщетно пытаясь вспомнить, каким образом здесь оказался.

— Какой там вздремнул, — возмутилась Рыжая. — Дрых, как последняя сволочь!

— Да? — не поверил Илья. — А ты кто такая? Андрюха, ты меня с ней познакомишь?

От подобной наглости у Рыжей пропал дар речи.

Разъяснять, что к чему было некогда, да и Илья пока пребывал не в лучшей форме, чтобы быстро разобраться в нюансах.

— Ты на ногах стоять можешь?

— Тхе… — презрительно хмыкнул Илья и действительно, довольно резво встал во весь рост.

Конечно, его пошатывало, но держался он вполне сносно.

— Вот и ладненько… — похвалил за усердие. — А теперь нам нужно, как можно скорее и незаметнее слинять к тебе домой…

— А эта, что, с нами пойдет? — наконец-то, обратил внимание на Катю.

— Я пока еще не решил.

— Лучше не надо, — попросил Илья. — Мать не поймет, да и прибабахнутый Федя нам ноги повыкручивает…

— В любом случае повыкручивает, — успокоил друга. — Потому и линять нужно быстро, чтобы не догнал…

— Ты что, его видел? — лицо Ильи перекосилось от ужаса.

— Имел неосторожность.

— Тогда все, кранты!

— Какое однообразие. Не ты первый мне об этом говоришь.

Мы пролезли сквозь кусты на чей-то огород. Путаясь в густой кукурузе, добрели до плетеного забора и, перемахнув через него, оказались на улице.

Было темно и тихо. Музыка больше не гремела, наверное, дискотека закончилась, и все разошлись по домам или же занялись другими, не менее важными делами.

Улица казалась умиротворяюще спокойной. Не слышно человеческих голосов, не раздавались ничьи, кроме наших, шаги. Лишь где-то вдалеке лениво перебрехивались собаки, да на пригорке сиротливым маячком светил одинокий фонарь.

Нас такое вполне устраивало. Но, как часто тишина и спокойствие бывают обманчивыми…

 

Глава восьмая

Мы слишком поздно заметили опасность, чтобы можно было что-то предпринять. Лишь когда фары невидимого в ночи автомобиля выстрелили яркими пучками света, я понял, что мы в ловушке.

Случилось это возле самого дома Ильи.

Неистовый фермер оказался умнее, чем я о нем думал. Вместо того чтобы гоняться за призраками, он избрал единственно верный вариант: решил дожидаться меня там, где я обязательно должен был появиться.

Конечно, еще была возможность выскользнуть из начертанного светом круга и скрыться в темноте, краешком глаза я заметил, что Катя так и сделала, но меня слепящие фары как будто загипнотизировали. Я стоял перед ними, словно кролик перед удавом, и ощущал, что не могу сделать ни единого шага.

Между тем, дверцы автомобиля открылись и передо мной нарисовались три неимоверно больших черных силуэта.

Я прекрасно понимал: немыслимые размеры Феди и его друзей — всего лишь следствие оптического обмана, однако, зрелище было настолько потрясающим, что полностью меня деморализовало.

— А ты, мужик, оказывается непотопляемый… — гнусавил, издеваясь, Федя. — В Кощея Бессмертного играть вздумал?..

С ужасом я увидел в его руке предмет, уж очень напоминающий монтировку. Не были пустыми и руки его соратников.

Поневоле приходилось смириться с мыслью, что, если этой ночью мне предстоит получить увечья, они будут тяжелыми и очень серьезными…

Почему-то подумалось, что в этой глуши вряд ли отыщется телефон, дабы вызвать "Скорую помощь".

А если кто и вызовет, то, когда она приедет из далекого райцентра?

Да и приедет ли вообще при нынешнем бензиновом и финансовом кризисе органов здравоохранения?

А если случится чудо, и "скорая" все же приедет, есть ли в районной больнице реанимация, и найдется ли опытный специалист, который сможет собрать воедино мое растерзанное, раздробленное тело?

В общем, перспектива открывалась, мягко говоря, малопривлекательная. А умирать в неполные тридцать пять лет, ох как не хотелось…

— Мужики, ну че вы в самом то деле… — попробовал завязать переговоры, чтобы хоть немного оттянуть неотвратимое.

Однако мои слова явились лишь жалким сотрясением воздуха. Они никого не проняли и не разжалобили.

Темные тени неумолимо приближались: молча, словно призраки.

Наконец-то мне удалось совладать со своим телом и сделать несколько шагов назад. Опять-таки, слабая попытка оттянуть время, ибо я все еще находился в гипнотическом трансе, и даже мысль о том, чтобы убежать, почему-то в голову не приходила.

Пятясь назад, я неожиданно осознал, что никого из моих друзей рядом нет. К Рыжей у меня претензий быть не могло. Что взять с глупой женщины? А недостойное поведение Ильи возмутило…

Тоже мне, друг называется…

Так трусливо сбежать, оставить меня одного на растерзание…

Подобное не укладывалось в голове.

Не зря говорят, что друг познается в беде…

Размышлять о предательстве Ильи не было времени. Недруги приблизились почти вплотную и обступили меня с трех сторон.

— Может, поговорим? — сделал еще одну слабую попытку уладить дело мирным путем.

— А что говорить? — осклабился Федя. — Тут молиться надо, если умеешь, конечно.

Рука с монтировкой поднялась, и я с тоской осознал, что пробил мой последний час.

И когда я уже мысленно попрощался с жизнью, произошло чудо.

— Мужики, классная у вас тачка! — раздался громкий девичий голос из-за спин нападающих.

Он прозвучал настолько неожиданно, что все мгновенно обернулись.

Рядом с Фединым автомобилем, облокотившись на дверцу, стояла Рыжая и поигрывала булыжником в опасной близости от лобового стекла.

— Жалко красоту такую гробить, а придется…

— Ты что, сука, оборзела?

— Брось камень, падла!.. — занервничали дружки фермера.

— Щас брошу, — издевалась Рыжая. — Вот только прицелюсь хорошенько…

И, похоже, действительно намерилась запустить камнем в стекло.

Нервы у нападавших не выдержали.

— Отойди от машины, — взмолился Федор.

— Только, когда вы в нее сядете и уберетесь…

Страх за машину пересилил чувство мести.

— Везучий ты, пацан, — процедил сквозь зубы Федя. — Но не обольщайся, мы еще встретимся… — и вместе со своими дружками, понурой походкой, отправился к автомобилю.

Я же ощутил себя заново родившимся.

Мне еще не верилось в чудное избавление. Я еще весь дрожал, по-моему, даже больше, чем во время непосредственной опасности. Холодный пот ручьями струился под рубашкой…

И все же я овладел собой.

— Ребята, вы зря горячитесь, — примирительно бросил в спины уходящим. — Ведь ничего то, в сущности, не было…

— Да пошел, ты… — огрызнулся один.

— Встречу — убью! — мило попрощался со мной крутой фермер.

Правда, теперь я в его крутизне не сомневался. Такой, действительно, убьет и не задумается…

Казалось бы, все закончилось наилучшим образом. Но, к сожалению, только казалось.

Рыжая слишком вошла в роль. Она чувствовала себя настоящей героиней. Несомненно, возомнила из себя Жанну Д" Арк, если, конечно, это имя ей о чем-то говорило…

Она рано отпраздновала победу и расслабилась, чем мгновенно воспользовались противники.

Раздался дикий визг. Рыжая оказалась скрученной и, с вывернутой за спину, рукой прижата к автомобилю. Булыжник с негромким стуком свалился к ее ноге.

Федя с напарником снова повернулись ко мне.

Начинался второй акт трагедии.

Теперь я уже прекрасно владел своим телом, вот только убежать не мог. Я был обязан выручить девушку, которая смело бросилась мне на помощь.

— Отпусти девчонку! — крикнул я, и решительно двинулся навстречу недругам — Она не при чем. Поговорим, как мужчины…

— Ага, а если она опять чего-нибудь вытворит?..

— Вообще-то, я считаю, что это наше с Федором дело, а вы, мужики, как-то лишние…

Не знаю, откуда у меня появилась смелость, и даже некая удаль. Я совершенно перестал бояться Федора и его дружков, готов был, не задумываясь о последствиях, схватиться с ними в рукопашной.

— Или ты, Федюня, сам ни на что не способен? — продолжал задираться, подходя все ближе.

В ответ Федя лишь зарычал, но что-то, видно, его задело.

— Игорек, отойди, я с ним сам разберусь, — бросил он, и его напарник послушно остановился.

— Железяку тоже можешь выбросить. Обойдемся, как-нибудь, ручками. Так будет честней, ты не думаешь?..

Федя послушно выбросил монтировку, и она со звоном упала на землю.

— Вот и чудненько. Теперь можно поговорить…

Мы стояли друг против друга. Фермер был почти на голову выше и намного шире в плечах. Но меня это почему-то совсем не волновало.

— Щас я тебе покажу, щенок!

Я только засмеялся в ответ.

— Неужели жалкая шлюшка стоит стольких нервов? — пытался вывести его из себя.

Я где-то читал, что в драке один на один это помогает. А так, как я не мог рассчитывать на силу, приходилось полагаться только на наглость.

Обычно драки начинаются с прелюдии: противники похаживают один против другого, осматриваются, выискивают слабое место, чтобы бить наверняка.

Здесь же все происходило по-иному.

То ли Федя был слишком уверен в собственной силе, то ли хотел поскорее со мной разделаться, но ударил он сразу и неожиданно.

Я не успел увернуться. Удар пришелся по корпусу, словно кувалдой гахнул. В глазах стало темно, сперло дыхалку. Земля стремглав полетела из-под ног, и я лишь каким-то закоулком сознания ощутил, что мое тело с ней соприкоснулось. К счастью, сознание сразу же возвратилось, и я вовремя заметил занесенную ногу, готовую состыковаться с моей челюстью. Как я успел увернуться, сам не понимаю. Нога фермера просвистела мимо уха, я же, извернувшись, обеими руками ухватился за нее. И рванул изо всей силы.

Земля содрогнулась от падения его тела, а пыль поднялась столбом, словно гриб после ядерного взрыва. Но это я — фантазирую. Было темно, да и времени, чтобы подмечать подобные нюансы, не оставалось.

Мгновение спустя, мы в обнимку катались по утрамбованной колее, не глядя, наносили один одному удары: ногами, руками, в общем, чем придется…

Все происходило словно в некоем забытье, нереальном мире, и даже, вроде бы, не со мной. Мозг оказался совершенно отключенным и не принимал участия в происходящем. Тело действовало само, руководствуясь лишь ему ведомыми, инстинктами.

Наше кувырканье продолжалось неимоверно долго, хотя, не исключаю, счет шел всего лишь на секунды. Просто я полностью перестал ориентироваться во времени.

Очнулся я от дикого, душераздирающего крика.

Сначала показалось, что кричу я сам, но вскоре понял, что нет. Федя также не кричал. Он сидел верхом на мне и от удивления ослабил хватку, чем я немедленно воспользовался, чтобы выбраться из-под его грузного тела, откатиться в сторону и подняться на ноги.

Стоять было тяжело, земля качалась, тело болело, из расквашенного носа сочилась кровь.

Федя тоже поднялся. Но снова нападать не спешил. Нас обоих заинтриговало происходящее возле автомобиля.

Вопил парень, который держал Рыжую. Только сейчас девчонки рядом с ним не было.

— Что случилось? — спросил Федя.

Его голос донесся до меня, словно сквозь плотный слой ваты.

Орущий, наконец-то, замолчал, ошалело осмотрелся по сторонам и, после недолгой тишины, его уста извергли такой поток отборнейшей брани, что даже у меня уши попухли.

Когда запас нецензурщины иссяк, удалось разобрать более-менее внятную фразу.

— Эта стервозина откусила мне палец…

— Какой, двадцать первый? — весело заржал второй дружбан фермера.

— Ага, вам смешно…

— Ну-ка, покажи. — Федя направился к автомобилю.

Мне самое время было исчезнуть, но я, почему-то, направился вслед за фермером.

Не знаю даже, как назвать столь безрассудное поведение: то ли любопытство заело, то ли Федя в драке отстучал мне последние мозги?..

Пострадавший прятал палец в кулаке и никак не решался его разжать. А когда Федя силой расцепил хватку, боялся взглянуть, видно, в самом деле, поверил, что может не увидеть палец на месте.

На мой взгляд, там все было в полном порядке. Следы зубов, конечно, впечатляли, но никаких видимых увечий не наблюдалось.

— Будешь жить, — успокоил Федя и снова повернулся ко мне.

Только первоначальный запал уже прошел, он явно колебался, стоит ли снова ввязываться в драку? Я тоже инициативы не проявлял.

Некоторое время мы, молча, смотрели друг на друга, и, возможно, на этом бы все и закончилось, если бы совершенно неожиданно не объявился Илья.

Вот уж кого я уже совершенно не надеялся увидеть на поле брани…

— Эй! — раздался из темноты его громкий голос, а вскоре в свете фар возникла тощая долговязая фигура. — Если кто тронет моего друга, положу на месте!

И, кажется, не шутил. Его руки цепко сжимали охотничью двустволку.

— Илья, ты че, припух? — пробовал образумить его один из дружков фермера.

Илья в ответ поднял ствол к небу, и громкий выстрел разбудил сельскую тишину. Яркий сноп огня взметнулся вверх, за заборами возмущено залаяли собаки и, их дикий концерт не унимался несколько долгих минут.

— Я не шучу! — Илья явно возомнил себя героем вестерна, и фразы из его рта вылетали соответствующие.

— Тебе что, жить надоело? — без злобы, с какой-то досадой спросил Федя.

— Это мой друг, он приехал ко мне в гости, я отвечаю за его безопасность…

Тоже мне, защитничек выискался…

Пришлось мне самому успокаивать Илью, дабы он с дуру и спьяна не наломал дров.

— Илья, все нормально. Мы уже обо всем поговорили. Правда, Федя?

— Конечно, — подыграл тот. — А, если и остались вопросы, я думаю, мы решим их во время следующей встречи…

— Надеюсь, она будет не столь эмоциональной…

Мы разговаривали, словно два дипломата: я искал компромисс, Федя настаивал на продолжении разборки, притом, все это подавалось таким образом, чтобы не спровоцировать вошедшего в раж Илью.

Поняв, что большего добиться мне все равно не удастся, я не стал возражать и, бросив совершенно нейтральную фразу:

— Поживем, увидим… — протянул Феде на прощание руку.

Тот некоторое время недоуменно ее изучал, и, глянув на Илью, все же пожал. Правда, для меня лучше, если бы он этого не делал. Как и следовало ожидать, ничего дружеского в рукопожатии не было. Кости затрещали и едва не рассыпались в труху. Я едва сдержал надрывный вой, который уже готов был вырваться на свободу.

— Мы еще встретимся, — пообещал фермер, уселся со своими дружками в машину и, наконец-то, убрался восвояси.

— Ты живой? — сразу же поинтересовался Илья.

— Как видишь. А где Рыжая?

— Я здесь, — отозвался из темноты звонкий голосок.

Во дворе я сразу же направился к умывальнику, и лишь освежившись, ощутил себя более-менее человеком.

— Ну что, по соточке и на боковую? — предложил Илья.

Ни от одного, ни от другого я бы сейчас не отказался.

Впервые за весь вечер я посмотрел на часы и с удивлением отметил, что всего половина первого. А я думал, уже утро…

— Ты меня проводишь? — попросила Рыжая, кивая на входную дверь после того, как мы пропустили по рюмочке вонючего самогона.

— Конечно.

Ночь была тихой и ласковой. В темном небе ярко блестели громадные звезды. Огромная луна спряталась за кронами деревьев, и во двор просачивались лишь слабые отблески ее яркого света.

 

Глава девятая

Пробуждение было долгим и мучительным. После совершенно черного провала, без видений и эмоций, реальность возвращалась нехотя, клочками и обрывками.

Сначала на лицо упал косой луч восходящего солнца, только я никак не мог сообразить, что это, и долго, недовольный, ворочался в постели, что привело к частичному пробуждению. И тотчас ощутил жуткую сухость во рту. Притом, сухость, настолько зловонную, что от нее можно было задохнуться. Затем мой слух уловил хлопанье двери, чьи-то неразборчивые голоса.

Закономерно возник вопрос: "Где я?", но пока что мне было трудно отыскать на него приемлемый ответ.

Несмотря на неопределенность, наждаком режущая горло жажда все же вынудила к активным действиям. Чудовищным усилием воли я заставил себя присесть. И содрогнулся от чувствительной боли в разных частях тела.

Боль, все же сослужила добрую службу, ибо сознание понемногу стало проясняться. Сквозь туманную пелену, надежно укутывающую мозг, начали пробиваться неясные очертания, и я понемножку, частицами, вспоминал события вчерашнего вечера и нынешней ночи.

Вопреки желанию, воспоминания, не подействовали успокаивающе. Как почти всегда бывает после крутой пьянки, нахлынула волна раскаяния, запоздалый стыд от содеянного.

Утро расставляет акценты по собственному усмотрению. Что на пьяную голову казалось само собой разумеющимся, представало в настолько ином свете, что от самих мыслей хоть в петлю лезь…

Каждый новый сюжет, выплывающий из глубины памяти, воспринимался до такой степени мучительно и болезненно, что почти полностью заглушал боль физическую.

Я проклинал себя последними словами, мне хотелось завыть от тоски и безысходности. Страшно подумать, что наступит момент, когда, волей-неволей, придется предстать перед друзьями. Какими глазами я буду на них смотреть?

И все же пришлось встать.

Я ощущал себя полной развалиной: и физически, и морально. Натянув джинсы и накинув рубашку, низко опустив голову, походкой узника, приговоренного к казни, я вышел в коридор и поплелся к веранде.

Илья уже не спал. Он полулежал на топчане, его, лишенный выражения, взгляд был направлен в окно, куда-то в бесконечные дали безоблачно-синего июньского неба.

Выглядел Илья очень плохо, наверное, так же, как и я. В его облике преобладали неизмеримая тоска и полнейшая безысходность.

Наверное, воспоминания также не доставляли ему удовольствия.

Илья лишь покосился в мою сторону и ничего не сказал.

Я, молча, прошествовал через веранду, спустился с затененного виноградом крыльца и окунулся в ласковые солнечные лучи, обильно заливающие просторный двор. От яркого света и резкой зелени даже больно глазам стало.

Во дворе в пыли греблись куры, чинно расхаживали важные индюки, где-то похрюкивал поросенок. На лавке у рукомойника блаженствовал упитанный рыжий кот. Все красноречиво свидетельствовало, что жизнь продолжается. Природе не было наплевать на мои физические недуги и душевные невзгоды.

Я разделся, сложил одежду рядом с котом, от чего тот недовольно фыркнул, приладил поливальный шланг на ветку абрикоса, открутил кран и мужественно ступил под ледяную струю.

Холодный душ слегка поправил пошатнувшееся здоровье, и я, вытершись колючим махровым полотенцем, заботливо повешенным кем-то у рукомойника, уже более бодрой походкой вернулся на веранду.

Илья пребывал в том же положении и, похоже, медитировал.

Я достал расческу и, наконец-то, решился посмотреть в большое настенное зеркало. Взгляд сразу отметил длинную рваную царапину, тянувшуюся через всю левую щеку, и уже начинавший желтеть фингал под глазом.

Воспоминания с новой силой заелозили по истерзанной душе.

Я скривился от мучительной боли, и с трудом нашел силы, чтобы привести волосы в порядок.

Мать Ильи перед уходом на работу здорово постаралась. Со стола исчез весь хлам, остававшийся после вечерней попойки. Он был застелен свежей белой скатертью. Посредине высилась небольшая горка, накрытая полотенцем. Там я увидел миску с нарезанным салатом из зеленого лука и редиски, яичницу на сковороде, порезанное сало. Рядом — трехлитровый бутыль с кисляком, бутылка со знакомой мутной жидкостью и четыре маленькие рюмочки.

Марья Григорьевна позаботилась обо всем.

Не в силах сдержаться, я схватил бутыль с кисляком и надолго присосался к нему.

— Я тоже хочу… — раздался с топчана голос умирающего лебедя.

Илья приподнялся и тянул руки к бутлю. Нужно было срочно спасать человека. Я оторвался от холодного, освежающего пойла и протянул спасительный напиток Илье.

С каждым новым глотком мой друг преображался на глазах. Куда-то исчезли тоска и безнадежность, в глазах появились осмысленность и интерес к жизни.

Когда жажда была утолена, Илья потянулся к стулу, извлек из-под скомканного покрывала помятую пачку "Примы". Мы с удовольствием закурили.

Солнце весело подмигивало из-за листьев громадного клена, словно убеждая, что жизнь не такая плохая штука…

Покурив, Илья выбрался из-под одеяла. Его взгляд рассеянно прошелся по столу и внезапно озарился радостным блеском.

По-заговорщицки кивнув, Илья взялся за бутылку.

От одного воспоминания о вкусе пойла, нервный озноб прокатился по телу. Но я был взрослым человеком, понимал, что в иных случаях лучшим противоядием может служить сам яд, и для восстановления здоровья иногда необходимы радикальные меры.

Илья щедро наполнил рюмки, мы, молча, чокнулись.

Я едва протолкнул в себя вонючую обжигающую жидкость. По пути к желудку термоядерный напиток пару раз останавливался, словно раздумывая, не стоит ли вернуться, но в результате, хотя и с трудом, достиг точки назначения. Дабы удержать его там, я набил рот салатом и запил оставшимся кисляком.

Все принятое прекрасно прижилось, приятное тепло блаженной волной разлилось по телу. Жизнь больше не казалась мрачной и безнадежной.

После второй порции, она прокатилась легко и весело, словно по смазанной дорожке, происшедшее накануне перестало видеться в мрачных тонах и даже приобрело некий романтический окрас. А после третьей я снова почувствовал себя нормальным человеком.

Илье лечение также пошло впрок. Здоровый румянец окрасил его, до того мертвецки серые, щеки, и он даже стал интересоваться, казалось бы, ничего не значащими мелочами. Например, спросил у меня, который час?

Посмотрев на часы, я сам удивился, что еще только начало восьмого. Дома в такую рань меня могли поднять лишь очень неотложные дела.

Правду говорят, что сельская местность и чудный свежий воздух способны проделывать с человеческим организмом неимоверные чудеса…

Илья собрался разлить по четвертой, когда на улице послышался шум мотоциклетного двигателя, который заглох в непосредственной близости от дома. Скрипнула калитка, бетонной дорожкой протопали чьи-то тяжелые шаги.

— Кого еще черт принес?

В дверь громко постучали и, не дожидаясь ответа, открыли.

На пороге возник громадный мужчина, под два метра росту с широкими плечами, едва помещающимися в дверном проеме. На нем была фуражка с красным околышем, а на сером кителе поблескивали звездочками погоны капитана милиции.

— Юрченко Илья Владимирович здесь проживает? — громко спросил он, не обращаясь к кому-то конкретно, но цепко держа нас обоих в поле своего зрения.

От неожиданного появления мы на некоторое время утратили дар речи и, молча, сверлили взглядами незваного гостя. Илья застыл с занесенной над рюмкой бутылкой, я, поднеся зажигалку к очередной сигарете, так и не смог ее подкурить.

Милиционер остался довольный произведенным эффектом. Он вошел в веранду, уселся на свободный табурет, отодвинул в сторону тарелку с салатом и положил на ее место висевший до этого на поясе планшет.

— Так кто же из вас Юрченко Илья Владимирович? — повторил изначальный вопрос.

Звук казенного голоса визитера вывел меня из прострации, и я, в свою очередь, поинтересовался, кто он такой? Хотел еще добавить, какого черта ему нужно, но повременил…

В селе, наверное, не было принято так разговаривать с представителями власти, потому что Илья, отложив, наконец, бутылку в сторону, испуганно заерзался на стуле, а милиционер испек меня уничижительным взглядом. Но все же, счел вопрос уместным и даже соизволил на него ответить.

— Инспектор уголовного розыска районного отдела внутренних дел капитан милиции Ященко, — пробубнил себе под нос и, раскрыв планшет, достал из него ручку и чистый лист бумаги.

— У вас и удостоверение имеется? — не отставал я.

Капитан дернулся от негодования, чувствовалось, что в его душе закипает вулкан. Но он сумел удержать эмоции при себе и, расстегнув нагрудный кармашек, извлек ламинированный в пластик квадратик, повертел перед моими глазами и сразу спрятал.

— Минуточку, — самым невинным голосом, на какой только был способен, попросил я. — Я ничего не успел прочитать. Вдруг вы — бандит, а удостоверение поддельное? Знаете, сколько сейчас таких случаев, особенно здесь, в глуши, где мало кто разбирается в казенных бумагах…

Капитана убедил мой тон, и он снова извлек удостоверение.

— Геннадий Сергеевич… — медленно, чуть ли не по слогам, прочитал я. — Что ж, приятно познакомиться…

Кроме всего прочего, я в нашей газете вел криминальную хронику, и иногда мне доставляло истинное удовольствие издеваться над доблестными правоохранителями, среди которых, если по правде, нормальных и порядочных встречалось не так уж много…

— И с чем вы к нам пожаловали?

— Вы — Юрченко Илья Владимирович?

— А в чем, собственно, дело?

— На вас поступила жалоба. Разбойное нападение с применением огнестрельного оружия.

Илья сидел бледный, как сама смерть. От волнения он, кажется, забыл, что нужно дышать.

— Круто! — стараясь растормозить друга, молвил я. — Обвинение серьезное. На пятнадцать лет с конфискацией тянет…

Эффект от моих слов оказался совершенно противоположным. Илья готов был свалиться без чувств, а капитан рассвирепел окончательно.

— Молчать! — рявкнул он и грохнул кулаком по столу. — Ты мне зубы не скаль! — его лицо набычилось и приобрело угрожающий свекольный оттенок.

Он долго сопел, после чего, немного успокоившись, более тихим, но не менее значимым голосом произнес:

— Сейчас вы оба поедете со мной в отделение. Если в доме имеется огнестрельное оружие, предлагаю сдать добровольно!

— Браво, капитан! А ордерок у тебя имеется?

По всему было видно, что столь важная бумага у капитана отсутствовала.

— Это не арест, а задержание, — выкрутился он.

— На каком основании? — тут же поинтересовался я.

— На основании заявления гражданина Сухорученко Федора Андреевича.

Кажется, начало проясняться. Оказывается, самый крутой сельский фермер, к тому же, еще и подленький стукачек…

Вот уж чего я от него никак не ожидал…

— Ладно, Геннадий Сергеевич, не кипятись. Я поеду с тобой в отделение. Сам собирался, а так еще лучше обернулось…

— Чего? — недоуменно протянул капитан.

— Того… — передразнил его. — Если хочешь, можешь записывать в свою бумагу. Вчера, около 23 часов по местному времени в селе… — назвал деревню, — было совершено разбойное нападение на журналиста областной газеты, — продиктовал свою фамилию, имя, отчество, — и на научного сотрудника Киевского государственного университета кандидата исторических наук Свиридову Татьяну Сергеевну. Нападавших было трое. Один из них — местный житель Сухорученко Федор Андреевич. Во время инцидента журналист областной газеты получил телесные повреждения средней тяжести. Медицинская справка о наличии побоев прилагается… По пути заскочим в больницу, чтобы меня осмотрели… Так, пиши дальше. При инциденте присутствовали свидетели Юрченко Илья Владимирович, учитель истории местной общеобразовательной школы, а также… — я замешкался, вспомнив, что не знаю фамилий ни Рыжей, ни невесты фермера.

Но милиционер давно уже не писал. Он смотрел на меня взглядом побитой собаки и от напряжения неистово грыз колпачок дешевой шариковой ручки.

— Кстати, у вас в райцентре есть отделение Службы Безопасности? — поинтересовался. — Избиение журналиста относится к особо тяжким преступлениям. Вдруг здесь — политика или, не дай Бог, проделки вражеской агентуры?

Я откровенно издевался, только капитан этого уже не воспринимал. Он выглядел потухшим и очень задумчивым.

Его можно было понять. Как и большинство коррумпированных собратьев по оружию, он, вне всякого сомнения, находился на довольствии у богатых людей, и сейчас оказался в затруднительном положении. Даже своими куриными мозгами он сумел понять, что птичка оказалась — не по зубам…

— Ну, что, капитан?

Он буркнул под нос нечто неразборчивое и стал застегивать планшет.

— Может, сразу и объяснения свидетелей приложим? — не отставал я. — Илья, продиктуй Геннадию Сергеевичу показания…

Казалось, из тупиковой ситуации нет выхода. Но Илья, неожиданно для самого себя и для всех нас, сделал единственно правильный ход.

— Андрюша, а, может, замнем? — слезно попросил он. — Федька, в сущности, не такой уж плохой парень. А чего сдуру, да еще и по пьяне не наделаешь…

Капитан с надеждой посмотрел на меня. Я минутку, для солидности, помялся, затем махнул рукой, мол, так и быть, я сегодня добрый…

— Капитан, покажи-ка, что эта свинья на нас накапала…

Милиционер с готовностью снова расстегнул планшет, протянул мне исписанный неровным почерком лист.

Донос был составлен по классической форме и изображал Илью, чуть ли не рецидивистом.

— Успел зарегистрировать? — спросил у капитана.

Тот отрицательно и как-то заискивающе, покачал головой.

— Правильно сделал, в следующий раз умней будешь…

Я разорвал заявление на мелкие кусочки и выбросил в консервную банку, заменяющую Илье пепельницу.

— Ну что… — милиционер поспешно поднялся, но я жестом усадил его обратно.

— По пять капель за знакомство?

— Мне нельзя, я на службе…

— Да брось ломаться, словно старая дева…

Я расставил рюмки и самолично наполнил их вонючим самогоном.

Пил капитан лихо, даже не скривился. Зачерпнул ложкой салат и начал тщательно его пережевывать.

Вторую он принял безропотно, после третьей мы общались, как старые знакомые. А стоило мне рассказать несколько анекдотов из жизни областного милицейского начальства, он прям-таки расцвел от удовольствия.

Когда в бутылке ничего не осталось, мы ощущали себя если не друзьями, то уж хорошими приятелями — точно.

 

Глава десятая

Не знаю почему, но мне было неимоверно стыдно перед Татьяной. Вроде бы я ей чем-то обязан и на Библии клялся вести себя пай-мальчиком.

Ничего такого, конечно, в помине не было, и, тем не менее, я ощущал себя последним подонком, нашкодившим первоклашкой или еще чем-то наподобие.

Поначалу я усердно, конечно же, мысленно, проклинал самого себя, но, когда подобное самобичевание поднадоело, стал, как это принято, искать недругов на стороне. В результате вся моя мысленная злость свалилась на плечи ни в чем неповинной Татьяны. И именно ее невиновность в моих злоключениях отчего-то раздражала больше всего.

Тоже мне, интеллигенточка выискалась…

Строит из себя, черт знает что…

Татьяна, естественно, мыслей моих слышать не могла, если, конечно, не была ясновидящей, и мои проклятия оставались при мне, ничуть ей не досаждая. А потому девушка себя вела, как обычно, уверенно огибала глубокие сельские ухабы, мурлыча под нос нечто веселенькое и жизнерадостное.

В отличие от нашей троицы, настроение у нее было прекрасное, и она даже не пыталась этого скрывать. Наши хмурые физиономии, судя по всему, ее только забавляли. Каждый раз, когда я встречался с ней взглядом в зеркальце заднего вида, лицо Татьяны расплывалось в иронической ухмылке, от чего справедливое негодование накатывало на меня с новой силой.

Илья чувствовал себя не лучше моего. Вчерашнее донжуанство напрочь выветрилось из его головы и мирно спящая на его коленах Рыжая доставляла ему страшные неудобства. Он оробел, ушел в себя, сидел неподвижно, словно восковая фигура, и лишь иногда подавал голос, когда Татьяна спрашивала дорогу. Не нужно быть великим мыслителем, чтобы догадаться, что их отношениям с Рыжей суждено развиваться заново, исходя из полного нуля.

Мы направлялись к председателю сельсовета. Татьяне необходимо было заверить печатью "Открытый лист", позволяющий проводить научные исследования на вверенной территории.

Илья, по непонятной мне причине, проявил просто-таки ослиное упрямство, столь несвойственное ему, особенно в отношениях с женщинами, доказывая, что это никому не нужно, и что на Монастырище пускают всех, независимо от того, имеется разрешение или нет. Но Татьяна оказалась слишком законопослушной, и Илья вынужден был смириться с сокрушительным поражением.

Извилистая колея вывела автомобиль на не менее разбитую брусчатку, которая полукругом огибала крайние дворы деревни. Слева виднелись сооружения непонятного назначения, из сорняков, высотой в человеческий рост, то и дело возникали металлические монументы заржавевшей сельхозтехники. Внизу, у широкого пруда, нарисовались традиционно длинные, приникшие к земле здания коровников.

Стоило к ним приблизиться, как на дороге возникло престраннейшее существо с вилами в руках, и преградило нам дорогу. Это был невысокий мужчина неопределенного возраста, одетый, несмотря на летнюю жару, в ватную телогрейку, теплые галифе и кирзовые сапоги. Все — основательно испачкано навозом. Поначалу даже показалось, что взору явилась большая коровья какашка, которая, неизвестно зачем, решила вдруг принять человеческий облик. Но какашка двигалась, размахивала руками, что-то говорила, судя по всему, неприличное. В деревне прилично разговаривать почему-то не принято.

Татьяна нажала на тормоз и опустила стекло.

— Блин… Блин… Блин… — пересиливая гул мотора, несся в кабину неразборчивый говор аборигена.

— Кто это? — спросил у Ильи, нутром чуя, что появление страшилы каким-то образом связано с нашими ночными похождениями.

— Петр Тимофеевич, зав. фермой…

— А какого хрена ему от нас нужно?

Илья сдвинул плечами.

— Его трогать нельзя. Бешеный!

— Он вчера был в клубе?

Илья напряг память, от чего его лоб покрылся длинными глубокими морщинами.

— Кажись, не… — выдавил после глубоких размышлений.

Это меня успокоило. Я отворил дверцу и выскочил из автомобиля.

— Привет, мужик! — гаркнул что есть мочи. — Потерял что-то?

Очередь "блинов" прервалась, мужик, запах от которого вполне соответствовал первому впечатлению, тупо уставился на меня.

Разглядывал недолго. Через минуту его снова понесло…

— Ты, блин… блин… блин…

Выражение лица заведующего фермой при этом не предвещало ничего хорошего. А, учитывая вилы в руке…

— Тебя что, бык забодал?

Простой и безобидный вопрос, тем не менее, озадачил агрессивного мужика. Трель "блинов" снова захлебнулась, и он уставился на меня, словно на восьмое чудо света. Хотя, скорей всего, и о существовании первых семи заведующий фермой не подозревал. В его вытаращенных глазах трудно было уловить хотя бы намек на присутствие интеллекта.

Воспользовавшись его замешательством, я осторожно отобрал вилы и глубоко вонзил их в землю.

— А теперь, Тимофеич, рассказывай, в чем проблема?

Лишившись вил, мужик порастерял уверенность в собственных силах. Некоторое время он еще трепыхался, пытаясь выдернуть их из земли, только я не позволил этого сделать.

— Ну, ты че? Отдай… — уже совсем не грозно взмолился зав. фермой.

Естественно, я не спешил выполнять его просьбу.

— Так в чем проблема, Тимофеич? — повторил изначальный вопрос.

— Ты, того… Говорят, к Верке моей в клубе приставал…

Странно было слышать столь долгую и вполне осмысленную фразу после продолжительной нецензурщины. Оказывается, длительное общение с парнокопытными не противоречит знанию нормального человеческого языка…

Не менее странной показалась мне и суть высказанной претензии: вспомнить, кто такая пресловутая Верка и видел ли я ее вообще, оказалось непосильной задачей для моих подрастрепанных за последнее время извилин.

Однако нельзя было упускать инициативу.

— Ты че, мужик, офонарел? — вызверился я. — На кой мне сдалась твоя Верка, когда у меня вон какие бабы…

Я кивнул в сторону автомобиля. Рыжая к этому времени высунулась в приоткрытую дверцу и вместе с Татьяной внимательно наблюдала за происходящим. Илья на свет Божий показываться не спешил. Как я понял, он побаивался заведующего фермой и решил не мозолить глаза своим присутствием.

Мой аргумент сразил Тимофеича.

Он долго внимательно осматривал моих подруг, что-то прикидывал в уме, и по его кислой физиономии было понятно: Верка конкуренции не выдерживает.

— Оно то, конечно, так… Но ведь люди говорят…

— Мало что люди говорят. Тебе скажут, земля плоская, ты — поверишь?

Не знаю, каковы были познания зав. фермой в географии, но с доводом моим он согласился.

— Врут, наверное… — миролюбиво молвил он, полез в карман ватника, достал оттуда клочок бумаги и щепотку самосада.

Дабы закрепить мировую, я вытащил пачку "Примы" и протянул мужику. Тот некоторое время помялся, затем методично, в обратной последовательности, спрятал извлеченные накануне табак и бумагу.

— Вообще-то, я к своему привык… — словно оправдываясь, промямлил он и вытянул сигарету.

Я услужливо поднес зажигалку.

— Тебя как зовут?

— Андрей.

— Ты, Андрюша, того, не серчай… Люди наговорили…

— Чего уж там, с кем не бывает?

Я повернулся и направился к автомобилю, но Тимофеич придержал меня за рукав.

— Слышь, отойдем на минутку, — заговорщически, словно старому приятелю, прошептал он и настороженно покосился в сторону девчонок.

Я невольно посмотрел туда же. Рыжая с Таней о чем-то мирно болтали, несомненно, комментировали разыгравшийся перед их глазами спектакль. Илья по-прежнему скрывался в чреве автомобиля, притворяясь невидимкой.

— Я на минутку… — бросил им и пошел вслед за мужиком.

Почалапав по лужам жидкого навоза, кое-где присыпанных соломой, мы вошли в раскрытые створки коровника. В нос шибанул убойный аромат смеси запахов кизяка и парного молока, назойливые мухи облепили со всех сторон. От ясел раздавалось сонное мычание и умеренное чавканье.

Тимофеич провел меня в небольшую отгороженную дощатой стеной каморку. Покопался в сваленной в углу куче сена, извлек бутылку, закупоренную пробкой из туго скрученной газеты. Достал с полки две алюминиевые кружки.

— Ну что, за знакомство!

Он щедро разлил содержимое бутылки в кружки, и окружающее пространство сразу пропиталось преотвратительным запахом уже знакомого мне маляса. Вероятно, зав. фермой пользовался тем же источником, что и друзья Ильи.

Собрав волю в кулак, я мужественно вылакал обжигающий горло напиток и, вытерев проступившие слезы, потянулся за сигаретами.

— Погодь, не спеши. — Тимофеич насыпал мне в руку жареных семечек. — Зажуй…

Я послушно воспользовался его советом, после чего, все же, не удержался и закурил.

— Тебе Федька про Верку наплел?

Спросил просто так, лишь бы что-то сказать, и неожиданно попал в точку.

— Он самый, — ответил Тимофеич, разливая остатки самогона. — Слышь, а чего вы с ним не поделили? Шото злой он на тебя, как собака…

— Да подруга его стала ко мне ласты клеить, а он все наоборот вывернул.

— Катька, что ли? — неизвестно с чего развеселился зав. фермой. — Так она не только к тебе, она ко всем клеится. Как увидит мужика, так на него и лезет…

— И на тебя тоже?

— Ша! — Тимофеич приложил палец к губам. — Федька, он ведь — дурак. Разбираться не станет, сразу ноги повыдергивает…

— А сам не такой? — засмеялся я. — Кто на меня с вилами кидался?

— Дак, то… что… — замялся Тимофеич и, дабы избавить его от ненужных угрызений совести, я поднял кружку.

— За все хорошее!

Похоже, я уже начал привыкать к экзотическим напиткам. Выпил и даже не скривился. Загрыз семечками. Поднялся.

— Пора, Тимофеич. Труба зовет!

— Ты к нам надолго?

— Как получится. Даст Бог, еще свидимся…

Девчонки, едва я появился в поле их зрения, встретили меня заливистым смехом.

Я осмотрел себя.

Кроссовки оказались безнадежно испачканными коровьим навозом, джинсы обильно покрывали бурые пятна неизвестного происхождения. Провел ладонью по волосам, и оттуда посыпалась соломенная труха.

Я постепенно превращался в аборигена…

— Спиваемся? — едко поинтересовалась Татьяна, когда я забрался в салон автомобиля и наполнил его концентрированным сивушным перегаром.

— Ты не права в определении, — строго поправил я. — Спиваться — одно, а налаживать дипломатические отношения с агрессивно настроенным местным населением — совсем иное. Я, между прочим, только что жизнью рисковал…

— Герой! Александр Матросов, как минимум! — продолжала издеваться Татьяна. — А присовокупить вчерашние подвиги, так вообще сравнить не с кем…

Я с негодованием посмотрел на Рыжую: неужели она все рассказала? Но та, прикинувшись овечкой, равнодушно смотрела в окно. Илья, угадав суть моего немого вопроса, лишь недоуменно сдвинул плечами.

— Веселый ты парень, как я погляжу… — смилостивилась, наконец, Татьяна и завела двигатель.

А мне почему-то вдруг стало хорошо и приятно на душе.

Может, мне только показалось, но в предыдущей реплике девушки я уловил нотки ревности, что очень и очень польстило моему самолюбию.

В бардачке мне удалось отыскать мятную карамельку, которая, если и не облегчила для спутников восприятие выдыхаемого мною перегара, то, хотя бы, создала иллюзию для меня самого, что нет необходимости комплексовать и можно общаться с окружающими нормально, на трезвых паритетах.

Было в бардачке еще кое-что, вынудившее меня насторожиться, ибо увиденный предмет не был похож на косметичку и как-то не совсем вязался с образом хрупкой женщины. Поразмыслив, я, все же, решил не приставать к Татьяне с неудобными расспросами и перенести разговор на будущее, когда нас никто не сможет услышать.

Татьяна, начавшая заметно нервничать, когда я бесцеремонно залез в бардачок, поняв, что я ничего выяснять не собираюсь, успокоилась и полностью сосредоточила внимание на дороге.

 

Глава одиннадцатая

Дом председателя сельсовета заметно выделялся из ряда жилищ рядовых обитателей деревни. К нему с трассы вела ровная, видно, что недавно заасфальтированная, дорога, заканчивающаяся полукруглым пятачком аккурат у высоких металлических ворот. Дальше тянулась прозаичная раздолбанная грунтовая колея.

Сам дом выглядел величественно и богато: имел два этажа с громадной, застекленной, словно оранжерея, террасой. К крыльцу вела выложенная бетонной плиткой дорожка, над которой полукруглой аркой высилась сетка, густо закамуфлированная виноградной лозой.

Вдоль дорожки на цепи, скользящей по натянутому у самой земли проводу, резвилась громадная псина неизвестной мне породы. Она угрожающе зарычала, едва мы открыли калитку.

На поднятый шум из дома вышла пухлая женщина неопределенного возраста в цветастом халате с закатанными по локти рукавами. По раскрасневшимся рукам нетрудно было догадаться, что мы оторвали ее от стирки.

— Вам кого? — спросила она.

— Андрей Павлович дома? — поинтересовалась Татьяна.

— Дома. А вы кто? — она близоруко щурила глаза, явно пытаясь опознать в нас кого-то из местных.

— По делу. Из Киева, — лаконично объяснил я, и женщина сразу преобразилась.

Недавняя апатия сменилась бурным желанием действовать. Она громко прикрикнула на собаку, от чего та, испуганно поджав хвост, сразу же спряталась в конуре, и, со словами: "Проходите!", скрылась за дверью.

Мы с Татьяной, Илья с Рыжей благоразумно остались в машине, поднялись на крыльцо и в нерешительности остановились.

— Что же вы в дом не заходите?

Председатель сельсовета, как оказалось позже, он же и председатель колхоза, оказался видным мужчиной необъятной комплекции, словно вылитый по стандарту чиновника доперестроечных времен. Возраст его давно перешагнул за полтинник и приближался к критической отметке заслуженного отдыха. Несмотря на домашний вид: простые спортивные штаны и тапки на босую ногу, его волосы были аккуратно причесаны. Густые, без малейших признаков облысения, хотя и окрашенные пепельным цветом благородной седины. Плечи и руки, видневшиеся из-под майки, покрыты ровным слоем бронзового загара. Чувствовалось, что большую часть времени он проводит на свежем воздухе и, отнюдь, не гнушается физического труда, о чем красноречиво свидетельствовали загрубевшие на ладонях мозоли.

С первого взгляда Андрей Павлович вызывал симпатию и уважение, хотя я на этот счет уже не раз ошибался. Именно такие функционеры старой закалки, добродушные и интеллигентные с виду, способны сотворить самую гадкую подлость, а потом преподнести ее таким образом, что, вроде бы, и обижаться грех…

Хотя, может, зря клевещу на порядочного человека?

Пока он ничего плохого нам не сделал…

— Здравствуйте, здравствуйте… — председатель элегантно и совершенно естественно поклонился Татьяне и крепко пожал мне руку. — Вот уж не думал, что с утра гости пожалуют… А я сегодня решил для себя выходной сделать, немного по хозяйству управиться…

Он жестом пригласил нас войти. Мы оказались на широкой светлой террасе, единственным убранством которой был кухонный стол и несколько стульев.

— Присаживайтесь, я сейчас…

Он скрылся за дверью и вскоре из глубины дома нашего слуха достиг его зычный бас:

— Галина, я пока переоденусь. А ты сообрази что-нибудь позавтракать…

— Ну, вот я и готов, — предстал перед нами спустя несколько минут.

Теперь на нем были серые, аккуратно выглаженные, брюки, клетчатая рубашка с короткими рукавами, вычищенные до блеска, явно для домашнего пользования, коричневые лакированные туфли.

Сразу за Андреем Павловичем появилась его супруга, толкавшая перед собой аристократический столик-поднос на колесиках.

Почти как у меня.

Вскоре на столе появился графинчик с зеленоватой жидкостью, нарезанная тоненькими кусочками копченая колбаса, сыр, сало, какие-то салаты из консервации.

Разложив все, жена председателя незаметно исчезла, а сам он откупорил графин и налил содержимое в крохотные стопочки.

— Мы гостям всегда рады, — сказал он. — Так что не побрезгуйте, а там и о деле поговорим…

Напиток оказался легким, приятным на вкус. Едва ощутимой теплой волной он ненавязчиво прокатился в желудок, орошая путь тонизирующей мятной прохладой. И в то же время в нем ощущалась настоящая крепость. Спрятанная в обманчивую оболочку вкуса и запаха, она, тем не менее, достигнув пункта назначения, вырывалась из оков, согревала внутренности, разгоняла кровь, поднимала настроение.

Мне, правда, эти свойства едва удалось уловить, так, как луженный утренними процедурами желудок сделался почти невосприимчивым к ничтожно малой дозе, но Татьяна, которая выпила настойку, даже не скривившись, мгновенно залилась алым румянцем и расцвела, словно майская роза.

— Сам делал, — остался довольный нашей реакцией Андрей Павлович. — Есть в наших краях травка… Не знаю, как она называется по-научному, но мы ее иначе, как украинским женьшенем не величаем. Настаиваешь на водке, и, хоть внутрь, хоть снаружи… Эффект одинаковый — чисто лечебный. И вкус отменный, не так ли?

Он посмотрел на Татьяну, та поспешно кивнула головой, ибо рот оказался занят бутербродом.

— Так с чем вы ко мне пожаловали? Вижу, что не местные, а раз так — то и дело должно быть важное…

— Вы не ошиблись, Андрей Павлович. Хотя, это с какой стороны посмотреть… Я — корреспондент областной газеты… — назвал имя и фамилию, — неоднократно писал о ваших краях. Теперь ими заинтересовались люди из столицы…

— Андрей… Тезка, значит… И чем же наши края так приглянулись столичной гостье?

Татьяна также представилась, назвала свою должность и кратко сообщила о цели нашего приезда.

— Монастырище, значит… — лицо председателя нахмурилось. Мне показалось, услышанное ему не понравилось. — Значит, исследовать собираетесь? — голос его был все так же вежлив, но, почему-то, менее приветлив. — А вам известно, дорогие мои, что место это — уникальное и, между прочим, охраняется государством, как природный заповедник?

— Да, Андрей говорил мне.

— И, тем не менее, вы собираетесь его исследовать?

— Возможно, именно потому, что место — уникальное, оно и привлекло мое внимание… — перемена в настроении гостеприимного хозяина не смутила мою спутницу. — Ведь, не исключено, что Монастырище, кроме всего прочего, является и историческим памятником?

— Возможно, — не стал спорить Андрей Павлович. — Но так ли необходимо это доказывать?

— А почему бы и нет? — вклинился в разговор. — Если некоторые научные работники настолько близоруки, что не замечают очевидного, может, только потому, что им так удобнее, я считаю, необходимо им это очевидное вдалбливать в голову.

— Кое в чем вы, Андрей, возможно, и правы. Я читал ваши статьи и в некоторой степени знаком с вашей точкой зрения. Не отрицая права на ее существование, все же осмелюсь заметить, что придерживаюсь несколько иного мнения. — Он на минутку отлучился, вернулся с пачкой "LМ". Достал сигарету, помял ее, подкурил от поднесенной мною зажигалки. — Молодежи свойственны излишние максимализм и эмоциональность. Относительно к представителям вашей профессии, следует также добавить склонность к провокации и разжиганию страстей. Возможно, так и должно быть, и, по нынешним временам, такими мерками измеряется ваш профессионализм… Но, я — человек старой школы, и то, что является нормой для вас, для меня часто бывает непонятным, а иногда — неприемлемым…

Я никак не мог сообразить, к чему клонит председатель и какое отношение имеет столь длинная речь к цели нашего визита. Вероятно, недоумение слишком явно обозначилось на моем лице, потому что Андрей Павлович, повернулся ко мне, акцентируя, что сказанное к Татьяне отношения не имеет:

— Знаешь, Андрей, у медиков есть хороший принцип: "Не навреди!". Жаль, что в последнее время о нем забывают, как врачи, так и все остальные. Особенно — журналисты. Вот, к примеру, написал ты несколько статей о Монастырище. Казалось бы, сделал не плохо. Надеюсь, руководствовался благими намерениями. Прославил наши глухие края, вон, слух даже до столицы дошел. А если с другой стороны посмотреть? Что же ты натворил? Веками, может, тысячелетиями стояло это место нетронутым… Я не спорю, что здесь, возможно, когда-то было языческое или иное святилище. Паломники у нас бывали всегда, даже в наше время… Но — единицы. От них не было никакого вреда. Наоборот, они всячески опекались святым местом, пытались сохранить его первозданный вид. А после выхода статьи? Вокруг Монастырища стали крутиться подозрительные особи. Муссируются слухи, что здесь спрятаны сокровища… Того и гляди, какому-нибудь недоумку взбредет в голову сровнять Монастырище с землей, взорвать или еще что-то в этом роде…

— Чушь! — не выдержав, грубо перебил я. — Если следовать вашей логике, уважаемый Андрей Павлович, так и египетские пирамиды нужно предать забвению, ибо в них действительно находили золото. Грабителей, и авантюристов там во все времена хватало. Но почему-то они стоят до сих пор. И вам, как человеку государственному, должно быть известно, приносят немалый доход от посещения туристами…

— Кое в чем вы, возможно, и правы. Вопрос о цивилизованности подхода к делу… Но я хочу сказать еще об одной проблеме… Как я уже говорил, Монастырище охраняется законом, ибо является природным заповедником. И для этого есть основания. На его территории сформировался своеобразный микроклимат с неповторимыми фауной и флорой. Многие растения, которые там растут, занесены в Красную книгу, то же самое можно сказать о птицах и насекомых. Как все это сохранить, если сюда нахлынут толпы туристов? Даже одиночные посещения не рекомендуются, скажем, во время гнездовья птиц или, когда они высиживают птенцов…

— По-моему, вы слишком далеко зашли, — произнесла, хранившая до сих пор молчание, Татьяна.

— Да? — резко повернулся к ней Андрей Павлович. — А, как по мне, слишком далеко зашли именно вы, пытаясь уничтожить уникальный памятник природы ради удовлетворения собственных амбиций!

— Вы так считаете? — голос Татьяны звучал сухо и строго. — Подобное обвинение слишком серьезное и требует аргументации.

— Какие аргументы вам нужны? О роли вашего друга я уже сказал все, что думаю. Разве что, могу еще добавить, раньше не хотел этого делать, дабы не оскорблять ваших чувств… — председатель закурил новую сигарету. Похоже, он не на шутку разволновался и разговор приобретал нежелательно резкий оборот. — Так вот, всего содеянного ему оказалось мало: он притащил сюда ученую из Киева, для того чтобы здесь вообще все раскопали и не оставили камня на камне…

— Неужели?

— Разве я не прав?

— Конечно, нет.

Татьяна решила поменять тактику, внутренне расслабилась и даже улыбнулась.

Перемена не осталась незамеченной. Андрей Павлович устыдился собственной вспыльчивости.

— Разве не ваши собственные слова, что вы приехали сюда с целью изучать Монастырище, как исторический памятник?

— Мои, — ничуть не смутилась Татьяна.

Она извлекла из пачки председателя сигарету и уж очень спокойно ее подкурила.

— Может, я по своей провинциальности чего-нибудь недопонимаю, но само слово "изучать" мне больно слышать. Знаете, не так давно, лет двадцать назад, я тогда был секретарем райкома, приезжали ко мне историки из Киева. Сказали, будут изучать курганы, мы их казачьими могилами называли, гордились ими… Теперь от курганов и следа не осталось… Не знаю, нашли что-нибудь изыскатели или нет, нам тогда не очень докладывали, но курганов, как и не бывало. Все тракторами разровняли… Ровная степь осталась… А ведь еще деды наши о них легенды рассказывали. А что после всего я внукам расскажу?

— Знаете, Андрей Павлович, ведь я с вами полностью согласна. Более того, убеждена, что те сокровища, которые могут храниться в курганах, ничего не стоят по сравнению с памятью, которую они хранят о нашей истории. Современные археологи, к сожалению, ничем не отличаются от авантюристов прошлых времен. Разве что действуют более цинично… Если раньше золотоискатели ограничивались шурфом и не нарушали целостности архитектуры, после нынешних исследователей не остается ничего. И главная беда проистекает, отчасти, от нашей бедности…

— Если нет средств, разве нельзя подождать?

Таня пренебрежительно хмыкнула. Она оседлала любимого конька, и я приготовился выслушать еще одну лекцию, наподобие той, с которой и началось наше знакомство.

К счастью, на этот раз обошлось малой кровью.

— Жизнь у каждого лишь одна, а любой ученый мечтает оставить о себе неизгладимый след, — философски изрекла девушка. — Курганы же, дают самую благоприятную почву. Практически в каждом из них можно отыскать золотую безделушку. А вклад в науку, несмотря на весь кажущийся прогресс, пока еще, по старинке, оценивается весом драгоценного металла.

— Вот видишь, доченька, а ты меня, старика, ругаешь. Сама все понимаешь. У меня, поверь, душа от всего этого болит…

Андрей Павлович полностью успокоился, только лицо его было грустным, и грусть его казалась искренней.

Некоторое время мы молчали, затем, словно бы желая заполнить неловкую паузу, председатель потянулся за бутылкой.

Странно, несмотря на незаслуженные упреки, высказанные в мой адрес, сидевший напротив, пожилой человек все больше мне нравился.

— Мне ведь почему так больно и обидно, — когда выпили, продолжил Андрей Павлович. — Монастырище для нас, местных, то же святилище, каким оно, как вы говорите, возможно, было для наших предков. Еще моя прабабушка рассказывала, как там собирались жители окрестных сел на Ивана Купала, другие праздники, устраивали игрища… Ни одна свадьба не обходилась без того, чтобы молодожены не побывали на Монастырище… Может это и не храм, в прямом значении слова, но место свято для нас памятью об ушедших. К сожалению, не все, что передается предками, воспринимается молодежью. Многое забыто, легенды, которые передавались из уст в уста, сейчас мало кого интересуют… Время, наверное, такое нехорошее… Но для старшего поколения место по-прежнему дорого и свято. Поэтому всякое вторжение чужаков воспринимается ревностно, как посягательство на родное, дорогое душе, сердцу… Возможно, от таких посещений само место утрачивает частицу своей святости…

— Если человек приходит с чистой душой и чистыми помыслами, он не может навредить. Наоборот, положительной энергетикой он подзаряжает святилище, добавляет ему чудодейственную силу… — возразил я.

— Так — если с чистой совестью. А какая может быть чистая совесть у журналиста, который спит и видит, как в тихом святом месте толпами бродят глупые стада туристов, или у ученого-историка, которому не терпится схватиться за лопату и ломик, дабы посмотреть, что находится внутри?…

— Вы снова утрируете, Андрей Павлович. Понятие "исследовать" имеет разные значения. Я, например, не собираюсь ничего раскапывать, просто хочу посмотреть…

— Просто посмотреть? Зачем же вы тогда подсовываете мне эту бумажку? — он брезгливо отодвинул от себя "Открытый лист", который Татьяна накануне ему предъявила. — Посмотреть можно и так, без бумажки. Не в моей власти выставлять кордоны и не пускать желающих глядеть на то, что их интересует…

— Оно то, конечно, так, — мило улыбнулась Татьяна. — Только я человек законопослушный. Хочу, чтобы все было правильно. Тем более что в дальнейшем мне эта бумажка понадобится при составлении отчета…

— Разве что… — оттаял председатель. — И что же от меня в данном случае требуется?

— Ничего особенного. Только заверить документ печатью сельсовета.

— Всего делов то?

Андрей Павлович снова, как по мановению волшебной палочки, превратился в радушного хозяина, и с его лица не сходила добродушная улыбка. Может, его убедили слова о чистоте наших помыслов, а может, излив, накипевшее в душе, он понял, что словами в данном случае ничего не изменишь. А коли так, долг свой он исполнил, и, как говорится, стравив пар, покатился по течению.

Но, мне кажется, все-таки, поверил…

Печать, как и водится, находилась при нем, где-то в глубине дома.

Председатель долго дышал на круглую резинку, после чего, со знанием дела хлопнул ею по листу, достал ручку, размашисто расписался…

— Что ж, успехов вам… — пожелал он, и мы, считая визит завершенным, поднялись со стульев.

Как оказалось, рановато.

— Спешите, гости дорогие. Не по-христиански. Третью положено выпить. Да и на посошок…

Он снова наполнил рюмки, мы легко их соприкоснули и уже готовы были выпить, когда снаружи раздался шум подъехавшего автомобиля. Хлопнула калитка, жалобно затявкала собака, и на террасу ввалился мой старый знакомый — самый крутой в округе фермер Федор Андреевич…

 

Глава двенадцатая

Не знаю, как выглядел после ночного побоища я, но Федя — неважно. Правый его глаз основательно заплыл, оставив для обзора лишь небольшую щелочку, небритое лицо было в ссадинах и царапинах. Зрелище — не для слабонервных. Как говорит одна моя знакомая, можно в фильмах ужасов без грима сниматься. Ко всему следует также добавить недоумение, отразившееся на его физиономии и застывшее на ней, словно маска. Он не рассчитывал увидеть меня здесь, да еще в такой благодушной обстановке.

— Явился, не запылился…

Андрей Павлович отложил рюмку и пристально посмотрел на сына.

— Где же ты шлялся всю ночь?

Федя проворчал нечто невразумительное и попытался прошмыгнуть в дверь. Андрей Павлович решительно преградил ему дорогу. Судя по разыгравшейся на наших глазах сцене, проблема отцов и детей во, внешне благополучной, семье была весьма актуальной.

— А поздороваться с гостями?

— Здрасьте… — так же невнятно пробормотал неблагодарный отпрыск и повторил попытку проскользнуть мимо отца.

И снова не получилось. Андрей Павлович поднялся со стула, он оказался почти на голову ниже сына, повернул его лицо к свету, долго внимательно изучал.

— Красавчик, ничего не скажешь… Ладно, потом поговорим, а сейчас садись.

— Я потом.

— Сядь! — грозно приказал Андрей Павлович, и Федя безропотно подчинился.

— Знакомьтесь, мой сынок Федор. Надежда моя и опора…

В голосе председателя угадывалась ирония с изрядной долей грусти.

— Мы уже успели познакомиться, — весело заметил я.

— Когда же? — Андрей Павлович пристально посмотрел на меня, хмыкнул, но оставил соображения при себе.

Таня тоже едко ухмыльнулась.

— Более того, мы успели стать хорошими друзьями. Я вообще люблю все таинственное и неизведанное, особенно — барабашек.

Наверное, все подумали, что я спятил, даже Федя.

— Какие барабашки? — переспросила Таня.

— Да есть такие, говорят. Сидят себе в закуточке и стучат, стучат, стучат. Работа у них такая. Как говорит мой знакомый из районного уголовного розыска капитан милиции Ященко Геннадий Сергеевич, без барабашек и жизнь не жизнь…

До Феди дошло.

Его лицо налилось кровью, он пытался испепелить меня взглядом и, наверняка, не задумываясь, свернул бы мне шею прямо здесь, за столом, если бы не отец, Предка он или очень уважал, или побаивался. Во всяком случае, вел себя при нем пай-мальчиком.

Почувствовав неладное, а атмосфера накалилась до такой степени, что не почувствовать было невозможно, Татьяна поспешно встала и подняла рюмку.

— Ну что ж, Андрей Павлович, большое спасибо за угощение, поверьте, нам было очень приятно с вами познакомиться, но, пора и честь знать…

Мы втроем, кроме Феди, ему так никто и не потрудился налить, выпили украинского женьшеня и направились к выходу.

— Парень, ты — покойник!

По сравнению с предыдущим лепетом фраза получилась вполне отчетливой и членораздельной. По-видимому, самый крутой фермер любил смотреть западные боевики и достаточно натренировался в ее произношении.

— Бьют барабаны, стучат… — подбодрил я его оптимистической речевкой.

Андрей Павлович провел нас до калитки, где еще раз пожелал удачи, и мы дружески попрощались.

— Уникальная способность заводить друзей, — заметила Татьяна, когда мы подошли к автомобилю. — Ты, наверное, Дейла Карнеги наизусть вызубрил?

Я оставил ее укол без внимания. Погода была чудная, ярко светило солнце, зачем все усложнять?

Илья с Рыжей разместились на заднем сидении. Но, если девушка мирно и беззаботно спала, Илья притих в уголке, и, казалось, дыхнуть боялся. Он напрочь забыл о вчерашнем геройстве, и сейчас все мистические страхи перед фермером возродились с новой силой. А в отсутствие самого Феди, его образ олицетворяла потрепанная старушка "Мазда", мирно приткнувшаяся к воротам перед самым бампером нашего "Джипа". На нее Илья взирал с неописуемым ужасом.

— Скучаешь?

Илья содрогнулся от звука моего голоса. Вероятно, не ожидал, что мне удастся вырваться целым и невредимым из логова врага.

— Что так долго? — запинаясь, спросил он.

— Хозяин гостеприимный попался. Пока пузырь не раздавили, ни за что отпускать не хотел. А потом сынок подвалил, пришлось и ему время уделить…

Таня, не прислушиваясь к нашему разговору, завела двигатель, сдала назад, лихо развернулась.

— Ну и куда дальше? — спросила.

— Вперед и только вперед! Навстречу новым подвигам и свершениям! — весело ответил я.

У меня действительно было прекрасное настроение.

— Тебе еще недостаточно подвигов? — моя веселость начинала удручать девушку.

— Ладно, я пошутил. Едем на Монастырище. Ты не возражаешь, если я сяду за руль?

Татьяна была не в восторге от моего предложения. Она скептически осмотрела меня, но я приложил максимум усилий и представлял собой эталон трезвости, спокойствия и здравомыслия.

Я и в самом деле не ощущал себя пьяным. Все выпитое накануне ушло на борьбу с последствиями вчерашней пьянки. Как говорят алкоголики со стажем, я дошел до нулевой отметки, и теперь мог с новыми силами начинать сначала.

— Ладно, — смилостивилась Татьяна. — Только потихоньку. Спешить нам больше некуда.

Подруливая к брусчатке, мой слух уловил мотоциклетную трещотку, а вскоре из облака пыли вынырнул и сам лихой наездник. Я резко затормозил и нажал на клаксон. Мелодичный гудок не остался незамеченным, мотоциклист, сбавив скорость, подкатил к "Джипу".

— А вы все в трудах, Геннадий Сергеевич, — позабавился, опустив стекло. — Ни минуты покоя…

— Работа такая… — вяло оправдывался бравый капитан Ященко.

— "Наша служба и опасна, и трудна…"

Он криво улыбнулся и покатил дальше, в сторону райцентра, казалось, напрочь забыв, что еще минуту назад собирался свернуть к дому председателя.

— У тебя здесь обширные знакомства… — заметила Татьяна.

— Работа такая… — не отдавая отчета, повторил фразу капитана и нажал на газ.

Деревня осталась позади. Вокруг расстилалась голая степь с холмами и далекой лесополосой.

Картинка действовала умиротворяюще. Неровная брусчатка уводила нас вдаль от людей, а значит, от неприятностей. Самое время расслабиться и приготовиться к встрече с чудом, дарованным природой, а, возможно, и нашими очень далекими предками. Я снова ощутил неосознанную внутреннюю дрожь, которая всегда охватывала меня, когда я приближался к Монастырищу.

Только я слишком рано успокоился. Отголоски событий прошлой ночи преследовали меня с завидным постоянством.

Едва я собрался свернуть на грунтовку, ведущую непосредственно к цели нашего путешествия, из придорожных кустов выбежало некое растрепанное чучело и бросилось наперерез автомобилю.

Я чудом успел нажать на тормоз. Автомобиль завизжал, содрогнулся и остановился в нескольких сантиметрах от новоявленной Анны Карениной.

— Ты что, очумела? — вызверился я, высунувшись из бокового окошка.

Когда пыль рассеялась, моему взору предстало жалкое существо с растрепанными волосами, в разодранном на плече платье и огромным фиолетово-желтым фингалом под глазом. Одна рука девушки опиралась на бампер автомобиля, другая цепко вцепилась в миниатюрную дамскую сумочку. Глаза у нее были испуганными, словно у затравленного кролика. Она вряд ли соображала, что делает…

Что-то в ее облике показалось смутно знакомым, но я был слишком взволнован, дабы углубляться в выяснение нюансов.

— Тебе что, жить надоело? — набросился на девчонку со стандартной фразой водителя к нерадивому пешеходу.

Девушка несколько раз всхлипнула, из ее глаз, промывая на запыленном лице белые дорожки, покатились слезы.

— Увезите меня отсюда! — взмолилась она.

— Куда увезти? — не понял я.

— Куда-нибудь, не то он убьет меня…

— Кто убьет?

— Федька!

Мою память вспышкой озарило просветление.

Только этого не хватало…

Час от часу не легче…

И что за день такой выдался?

— Катька?

Девчонка перестала всхлипывать. По эмоциям, которые нарисовались на ее лице, стало понятно, что обрывки ее смутных воспоминаний также начинают складываться в единое целое. Наконец, длительный и мучительный процесс завершился: до того растерянное и испуганное лицо озарилось радостной улыбкой.

— Андрюха! Ты? Вот здорово! А ведь Федька из-за тебя мне морду набил!..

— Если не ошибаюсь, это жена заведующего фермой? — деланно равнодушным голосом поинтересовалась Татьяна.

— Ошибаешься, — поправил ее. — Это Катька, невеста сына председателя.

— М-да… Нет слов…

Дабы отгородиться от окружающего кошмара ученая дама нацепила темные очки и углубилась в собственные мысли. Наверное, я опустился в ее глазах ниже некуда.

— Андрюша, родненький, возьми меня с собой… — упрашивала Катя, а я не знал, что ей ответить.

— Но ведь мы никуда не едем…

— Мне все равно, лишь бы Федька меня не нашел…

— Таня, что делать? — обратился к спутнице.

— Не знаю, сам решай. Твои женщины, ты и разбирайся, а меня разбудишь, когда приедем…

Вот так всегда!

Легче всего взвалить ответственность на другого, а самой изображать гордое негодование…

— Ладно, садись, — сухо бросил Кате, не столько желая ей помочь, сколько ради того, чтобы досадить Тане.

— Что ты делаешь? — слезно взмолился Илья. — Ведь Федька нас теперь всех уроет.

— И так уроет, — успокоил друга. — Хуже все равно не будет.

Я свернул на грунтовку и мечтал лишь об одном, чтобы это приключение оказалось последним…

 

Глава первая

Урочище, как и всегда раньше, открылось неожиданно.

Обогнув жиденькую лесополосу, грунтовка некоторое время петляла пыльной равниной, а затем внезапно раздваивалась, левой частью уходя вдоль пологого ската, тогда, как другая ее часть ныряла в глубокий овраг, частично скрытый густой зеленью кустов и деревьев.

Увидев такое буйство природы, даже непосвященный человек догадался бы о близком присутствии воды. Мне не надо было догадываться, я и так знал, что внизу протекает река.

— Ты куда? — заметив, что я не собираюсь сворачивать, занервничал Илья. — Там мы не проедем.

— Все будет окей! — заверил друга.

Автомобиль весело скатился вниз, затем едва заметной тропинкой, миновав несколько скудных крестьянских огородов, буквально вонзился в тесно переплетенные ветви деревьев.

Мы оказались словно в длинном туннеле. Видимость ухудшилась, иногда ветки полностью заслоняли лобовое стекло, сорванные листья щедрым зеленым дождем сыпались на капот. Продираться приходилось почти наощупь. Колея была неровной, местами болотистой. Иногда колеса пробуксовывали в жиже, но я успокаивал себя мыслью: коль здесь удалось проехать моей "Таврии", то японское чудо выберется и подавно.

Вот и злополучное место, на котором во время предыдущей поездки у "Таврии" дважды глох мотор. Я окрестил его контрольно-пропускным пунктом, своеобразным стражем Монастырища. Захочет — пропустит, не захочет…

Как будет в этот раз?

Узкая расщелина, вероятно, русло небольшого ручейка, забросана гранитными булыжниками и сухими ветками. Визуально этакое подобие моста не внушало доверия, но я уже дважды испытывал его на прочность и потому уверенно направил автомобиль на ненадежный настил.

Раздался неприятный треск, колеса прокрутились вхолостую, мотор надрывно взвыл, когда я надавил на газ. Некоторое время он, как бы раздумывал, стоит ли и дальше терпеть издевательства над собой? И, похоже, склонился к отрицательному ответу: нервно зачихал, по корпусу автомобиля пробежала мелкая дрожь. Но вот передние колеса сцепились с травой на противоположном краю расщелины. "Джип", пару раз дернулся, словно споткнувшись, и выкарабкался на ровное место.

Двигатель вздохнул с облегчением и снова заработал в привычном размеренном ритме.

Вместе с ним вздохнул и я.

Хоть я и причислял себя к разряду здравомыслящих людей и особо не доверял мистическим россказням, по поводу Монастырища у меня сложилось особое мнение. И я искренне радовался, что оно пропустило нас к себе добровольно.

Правда, могло случиться и такое, что утомленный веками древний страж просто-напросто проспал наше вторжение…

Вскоре после того, как мы миновали расщелину, кусты расступились, и под ярким светом полуденного солнца перед нами открылась панорама полукруглого амфитеатра с величественной пирамидой посредине. С трех сторон амфитеатр окаймлялся круто уходящим вверх земляным склоном, а с противоположной стороны, на другом берегу реки, высилась обрывистая гранитная стена.

— Это и есть то, что мы называем Монастырищем, — сказал Татьяне.

Позабыв недавнюю обиду, девушка приникла к стеклу. Она словно пыталась впитать взглядом каждую частицу окружающего пейзажа.

Я даже пожалел, что выбрал этот путь, лишив ее возможности насладиться видом сверху. Но поразмыслив, что она еще успеет все увидеть, успокоился.

Обогнув амфитеатр у самой кромки земляной стены, я подъехал к пирамиде с южной стороны, где, в отличие от преобладающей болотистой местности, было относительно сухо. Здесь Илья, когда приводил на экскурсии школьников, разбивал палаточный городок.

В сущности, это было единственное, пригодное для ночлега место.

Аккуратно, стараясь не повредить автомобиль о выступающие отовсюду камни, я загнал его в заросли камыша. С единственной целью — чтобы он был меньше виден постороннему глазу.

Не знаю, зачем я так сделал?

Скорей всего, по укоренившейся привычке. Просто так, на всякий случай. Осторожность ведь никогда не бывает лишней…

— Ну что, это дело нужно обмыть… — когда вышли из автомобиля, неожиданно прорезался голос у Ильи.

Ему, кроме всего прочего, необходим был допинг для общения со слабой половиной человечества, которая, после недавнего приобретения, стала явно преобладать в нашей тесной компании.

Не знаю, насколько уместным было высказанное предложение, хотя ни я, ни Рыжая, ни Катька, вроде бы, ничего против не имели.

Вот только Татьяна…

Ее передернуло от услышанного, на мгновение мне показалось, что ученая дама испепелит Илью взглядом…

Но, только на мгновение.

Татьяна сразу взяла себя в руки и, несмотря на одолеваемое нетерпение, а оно чувствовалось во всех ее движениях, вдруг мило улыбнулась, и согласилась с Ильей.

— Если так необходимо…

— Традиция требует, — поддержал я Илью. — Нельзя не выпить за успех нашего безнадежного мероприятия…

— А что мы будем потом делать? — невинно поинтересовалась Рыжая.

Судя по всему, окружающая местность ее не впечатляла.

Не то, чтобы совсем…

Она воспринимала ее, как приятный уголок для пикника, не утруждая себя необходимостью вникать в дебри проблем, ради которых, мы, собственно, сюда и приехали.

Рыжая подсознательно ограждала себя от всего сложного и непонятного, дабы зря не ломать голову, ибо никакой пользы в подобном занятии не видела. И, по-видимому, была права. Ведь основную часть проблем, мы придумываем себе сами, а потом тратим уйму времени и нервов на их разрешение. Поэтому я нередко завидовал ее свойству ограждать себя от всего лишнего и ненужного…

Заданный Рыжей вопрос звучал риторически, он не требовал ответа, и завис в воздухе, не найдя отклика в наших сердцах. Да и сама Рыжая, наверное, забыла о нем, едва задав.

Невеста фермера еще не успела влиться в наш сплоченный коллектив, чувствовала себя неловко и в разговор не встревала.

Илья же, ободренный всеобщим "одобрямс", проворно нырнул в кабину, достал оттуда свернутую ветровку, размотал ее и извлек на свет Божий полуторалитровую пластиковую бутылку с уже хорошо знакомой мне мутноватой жидкостью. Когда он успел ее прихватить ума не приложу…

Вкус сельского пойла настолько явственно воскрес в памяти, что тотчас плотный клубок, зародившись где-то в области желудка, с курьерской скоростью подкатил к горлу, затруднив дыхание и вынудив пожалеть о поспешности, с какой я согласился на традиционное "обмытие" предприятия.

Татьяна, до сих пор не испытавшая прелестей предлагаемого напитка, подчиняясь разуму или женской интуиции, удержалась от безрассудного риска. Жестом остановила Илью, открыла багажник машины, извлекла из него плоскую бутылку "Смирновской". Оттуда же возникла бутылка с минералкой, целлофановая упаковка тонко нарезанного "Салями", запечатанный в целлофан, порезанный батон.

Таня оказалась предусмотрительной женщиной. В бездонном чреве ее автомобиля нашлось место и для раскладного столика, на который мы водрузили извлеченный харч.

— Думаю, пока еще особо никто не проголодался, — заметила Татьяна. — Так что слегка перекусим и займемся делом.

Естественно, никто не возражал. Прозрачная жидкость детскими дозами была разлита в одноразовые пластиковые стаканчики, которые мы, не мудрствуя лукаво, сразу же осушили. Илья, отнюдь, не удовлетворенный выпитым, потянулся за бутылкой, дабы продолжить банкет, но Таня решительно прикрыла свой стакан ладонью.

— Вы, как хотите, а мне нужно работать, — безапелляционно заявила она и, на ходу дожевывая бутерброд, направилась к скале. — Андрей, ты меня проводишь?

— Да, конечно, — поспешил ответить я. — Сейчас догоню… — и кивнул Илье, чтобы поскорей наполнял посуду.

Илья лихо разлил оставшуюся в бутылке водку в четыре стаканчика, мы быстро соприкоснули их в немом тосте и так же быстро выпили. Татьяна ничего не заметила. Ее внимание было сосредоточено на каменных глыбах, из которых была сложена пирамида.

— Впечатляет? — спросил я.

Она ничего не ответила. Молча двинулась вдоль каменной стены, и я последовал за ней.

— Андрюша, — когда мы свернули за угол, обратилась ко мне. — Может, пора завязывать с пьянками? Мы ведь не на прогулку приехали…

— Это, с какой стороны посмотреть… — заметил я. Хмель таки ударил в голову. Настроение сделалось игривым, солнце светило необыкновенно ярко и резко, земля покачивалась под ногами. — В сущности, работать сюда приехала ты одна. Я тут давно уже все облазил, осмотрел и обо всем написал. Единственное, что я могу добавить к своим материалам — твое авторитетное мнение. Пока же оно не сформировалось, я вправе считать себя вольношатающимся…

— Ужасный ты человек. Я ведь рассчитываю на твою помощь…

— Все, что в моих силах… — я споткнулся об камень и едва не плюхнулся в заросшую камышом лужу.

— Помошничек из тебя, как я погляжу…

— Ладно, обойдемся без нравоучительных бесед, — досадуя на собственную неловкость, резко оборвал девушку. — Сейчас перекурим, и я проведу для тебя экскурсию по полной программе.

Таня не возражала.

Мы присели на камне, я достал "Приму", она что-то более легкое, и мы, молча, задымили.

— Красиво здесь… — немного погодя, явно примирительным тоном, заметила она.

— Да, — так же миролюбиво согласился я. — И самое большое преимущество — отдаленность от жилья. Отсутствие людей делает урочище еще более привлекательным, я бы даже сказал, добавляет ему торжественности…

Татьяна, по-видимому, не ожидала услышать от меня столь умную фразу, потому некоторое время ушло на ее переваривание. Или же она просто сдерживала себя от очередного едкого укола. Я почему-то был уверен, что она не преминет съязвить по поводу отсутствия людей, намекая на нашу разношерстную и, отнюдь, не маленькую компанию.

Татьяна оказалась умней, чем я думал. Дабы не заострять наши шаткие отношения, она решила отойти от обсуждения мирских проблем и решительно перевела разговор на стезю вечного и незыблемого.

— Ты знаешь, Андрюша, я начинаю верить в твою версию. Похоже, то, о чем ты писал, действительно, очень близко к истине. Если эта скала и не совсем искусственного происхождения, то, несомненно, человек приложил немало усилий, дабы придать ей нынешний вид. Ты только посмотри на каменные блоки. Как ровно они обтесаны и подогнаны один к другому. Я вовсе не сомневаюсь в могуществе природы, но, как мне кажется, даже она на такое не способна…

Она делала шаг к примирению, и мне это понравилось. Также понравилась высокая оценка изложенной мною в газете версии.

Я улыбнулся.

— А ведь ты еще, почти, ничего не видела. Поверь, тебя ожидают настоящие чудеса…

— Хотелось бы поскорее их увидеть…

Лед в наших отношениях растаял. Мое недавнее раздражение исчезло само собой. Я смотрел на Татьяну и не мог ею налюбоваться. Разве можно таить обиду на столь хрупкое, нежное создание?..

Мне вдруг захотелось прижаться к ней, обнять, вдохнуть аромат чудных золотистых волос…

В моем желании не было ничего пошлого, похотливого. Я смотрел на нее даже не как на женщину. Она казалась мне богиней, и я готов был ей поклоняться.

Нахлынувшее чувство было сродни наваждению. В одно мгновение Татьяна превратилась в бестелесный образ, некий недостижимый идеал, излучающий из себя нечто приятное, волнующее. Я физически ощущал эти волны. Каждая из них наполняла меня новой порцией любви и нежности к девушке. И их, порций, уже скопилось столько, что, казалось, еще немного, и я разорвусь на части, словно воздушный шарик…

А с Татьяной, между тем, происходило нечто невообразимое.

Внезапно ее облик словно бы растворился, в мгновение ока, превратившись во множество крошечных светящихся точек. Сначала они в полном беспорядке метались из стороны в сторону, то поднимались вверх, то падали вниз, затем, словно повинуясь чьей-то воле, хаотический блестящий рой начал проявлять признаки организованности. Движение каждой золотой пылинки приобретало осмысленность и целенаправленность. Каждая из них, сначала очень медленно, а потом все быстрее начала описывать правильные круговые движения вокруг невидимой мне оси.

Очень скоро передо мной неистово вращалась блестящая воронка. Ее широкая часть находилась в нескольких метрах от меня, а узкая убегала в неизведанную даль и заканчивалась крохотной, идеально черной, точкой.

В какой-то миг мое сознание словно разорвалось. Я осознал, что воронка содержит в себе всю нашу Вселенную, и что я больше не смею сопротивляться ее воле. Я, маленькая ее частичка, должен безропотно подчиниться и покорно следовать настойчивому зову…

Впрочем, сопротивляться не было ни сил, ни желания. Я перестал быть собой, я больше не ощущал себя мыслящим индивидуумом, способным управлять собственным телом и собственными эмоциями.

Да и самого тела я больше не чувствовал. Оно пропало, исчезло…

Осталась лишь пыль, легкое облачко, которое неумолимо засасывалось бездонной воронкой, несущей то, что еще недавно было мною, в Вечность и ни во что одновременно…

И все же, какие-то из пылинок, ничтожные атомы моего разорванного сознания, продолжали агонизировать. Некоторые из разрозненных частиц моего мозга функционировали и, словно сигнал "SOS", посылали единственную мысль, которая ничего не объясняла и в то же время объясняла абсолютно все.

"Это — полное сумасшествие!" — перекликались между собой мелкие частицы меня, несясь навстречу неизведанной пустоте.

Их полету, казалось, не было конца.

И какая-то из частиц вдруг осознала, что еще чуть-чуть, и меня вообще не будет, так само, как не будет и ее, этой частицы, ибо она неспособна существовать одна, оторванная от себе подобных.

Ее ужас передался другим частицам, которые сразу почувствовали то же.

То ли панический страх, то ли узкое отверстие воронки вынудили частицы плотней прижаться одна к другой. На какое-то мгновение их поля соприкоснулись, и в тот же миг я вновь ощутил себя единым целым, а тревога каждой из частиц слилась воедино, умножив ее в несчетное количество раз.

Теперь уже весь я, возможно, принявший несколько иную форму, неистово кричал "Караул!"

Мне не хотелось исчезать в черной дыре!

Я хотел жить. Мне нравилось быть таким, каким я был еще несколько минут назад. И я сопротивлялся, как мог.

Не в состоянии управлять телом, его у меня просто не было, противился мыслью, сознанием, ужасаясь, что еще совсем немного и оно снова рассыплется на атомы, и тогда уже ничего сделать будет невозможно…

Спираль воронки уже не казалась далекой. Она была прямо передо мной и, наверное, вокруг меня. Теперь я видел, что она вовсе не яркая и не блестящая. Мелкие пылинки рассыпались, разлетелись на неимоверно далекое расстояние и превратились в крупные холодные звезды, которые окутывала мертвая, бездыханная темнота.

Я увидел, точнее — осознал, Вселенную с множеством неведомых галактик, как-бы изнутри. И эта чуждая Вселенная безжалостно меня пожирала. Каждая из звезд притягивала к себе частицу моего сознания, распыляя его и уничтожая меня, как единое целое.

Сил на сопротивление не осталось вовсе.

Последняя мысль "Все кончено!"" завибрировала миллиардами частиц, унося меня в разные стороны, разные миры, разные созвездия…

Когда уже совсем все исчезло, когда в последний миг я успел ощутить вселенскую пустоту и вечную тьму, поглощающую мой разум и меня самого, когда все, абсолютно все, было кончено, внезапно вновь появилась крохотная светящаяся точечка, затем еще одна, еще и еще…

С разных сторон, с неизведанных далей, с неимоверной скоростью они неслись навстречу одна другой. Их было много. И, когда они приблизились настолько, что стали похожими на блестящее пыльное облачко, вдруг возродившееся из ниоткуда сознание дало понять: это я несусь навстречу самому себе.

А затем все повторилось с точностью до наоборот.

Вселенная снова превратилась в блестящую спираль, воронка расплылась в бесформенное облачко, я снова ощутил тело и способность двигаться.

Передо мной сидела Татьяна — прелестное, милое создание. Я смотрел в ее глаза и видел в них потухающие огоньки далеких холодных звезд.

— Андрей, что с тобой? — в голосе девушки слышалась тревога.

— Ничего… — я, наконец, смог оторваться от ее глаз и заметил тлеющую в руке сигарету.

На красноватом угольке едва успел образоваться тоненький слой пепла. Значит, умопомрачение, длилось мгновение, не больше…

— Тебе плохо?

— Наверное, просто устал…

Я поднялся с камня, выбросил окурок.

В душе поселились пустота и тревога. От недавней эйфории не осталось и следа. Мысли были поглощены одной неразрешимой загадкой: что же со мной произошло на самом деле?

Является ли случившееся признаком мистических свойств Монастырища или закономерным следствием выпитого накануне?

И мне было проще склониться ко второму, потому что первое объяснить невозможно…

 

Глава вторая

Экскурсию я провел по полной программе. Показал Татьяне все, что мог, рассказал все, что знал. Однако, сам при этом был настолько рассеян, и мысли мои витали так далеко, что я почти не воспринимал увиденного и слабо осознавал, о чем говорю. Тем не менее, Татьяна слушала внимательно, иногда переспрашивала, уточняла, я же что-то ей отвечал, объяснял в меру своих знаний и сообразительности.

Мне запомнилось, что особый интерес девушка проявила к выдавленному в белом камне у подножия скалы отпечатку человеческой стопы, к обломкам постаментов, как я считал, изваяний языческих богов, к очертаниям лица, выцарапанного словно детской рукой на плоской стороне камня, расположенного рядом с извилистой тропой, ведущей на вершину пирамиды. Когда же мы поднялись наверх, и Татьяна увидела смотрящее в небо каменную голову, с явно высеченным человеческой рукой торчащим подбородком, выложенную из валунов женскую фигуру, огромных каменных исполинов, олицетворяющих невиданных чудовищных зверей, она была потрясена.

Только я, совсем недавно испытывающий здесь подобные чувства, сейчас, почему-то, не разделял ее восторга. Я уподобился механическому роботу, который исполнял заданную программой работу. А по той причине, что, в отличие от робота, мне были присущи человеческие чувства, работа казалась мне скучной и неинтересной. Единственная мысль, затмившая все остальные, настойчиво советовала спуститься вниз, найти укромный уголок и завалиться спать.

Такое, вообще-то, несвойственное мне желание, я мог объяснить лишь глубокой усталостью. Наверное, внесла свою лепту в прогрессирующую депрессию и не прекращающаяся со вчерашнего утра пьянка…

Даже самому себе я боялся признаться, что основным толчком для неприятных ощущений, скорей всего, послужило кошмарное и столь же непонятное видение. Воспоминание о нем то и дело просачивалось из глубин подсознания, невзирая на то, что я настойчиво гнал его прочь, серьезно опасаясь за состояние собственного рассудка.

Татьяна заметила, что со мной творится неладное, и не возражала, когда я, сославшись на усталость, попросился отдохнуть. Она была настолько поглощена увиденным, что, возможно, и желала остаться наедине, дабы в полной мере насладиться созерцанием пантеона загадок…

Ей, как специалисту-историку, здесь должно было открыться гораздо больше тайн, нежели мне, непосвященному аматору.

Пирушка внизу продолжалась. В ход пошла бутылка Ильи и, когда я появился возле автомобиля, она выглядела изрядно опустевшей. Впрочем, о количестве выпитого можно было судить по поведению моего друга. Он успел перешагнуть черту собственной застенчивости и свободно общался с представительницами слабого пола. Девчонки же, разгоряченные "огненной водой" местного разлива, поддались буйству веселья, и долину вокруг пирамиды то и дело оглашал их громкий смех.

— Андрюха, братан! Где ты пропал? Тут сто грамм стынет…

Я с тоской посмотрел на веселящуюся компанию, с содроганием вспомнил пережитый накануне кошмар, почему-то сейчас он мне показался далеким и несущественным, мысленно продиагностировал собственное состояние и принял героическое решение, не обижать друзей.

Стаканом больше, стаканом меньше — какая разница?

Я мужественно проглотил поднесенный мне вонючий самогон, запил его минеральной водой и, почувствовав, что теперь силы уже на самом деле меня оставляют, забрался в салон автомобиля, откинул сидение и мгновенно вырубился.

Сколько я проспал, не знаю.

Когда проснулся, был еще день, правда, солнце переместилось ближе к закату. Вокруг царили тишина и покой. Катька дрыхла на заднем сидении, Илья отключился в сидячем положении, прислонившись головой к заднему колесу машины. Рыжая отдыхала на бархатистой траве в тени у подножия пирамиды.

Не могу сказать, чтобы я чувствовал себя больным и разбитым. Хотя накопившаяся усталость полностью не прошла, ощущал я себя вполне сносно.

Утолив жажду оставшейся в бутылке теплой минералкой, направился к речке. Разделся, залез в воду. Она была теплой и приятной. Мелкая галька покалывала пятки, быстрое течение щекотало ноги. Однако полноценно искупаться возможности не было. Я дошел до середины реки, а вода едва достигала колен. Тогда я просто лег на спину и, держась руками за стебли камыша, чтобы не унесло течением, некоторое время наслаждался приятной прохладой.

Ощущения — высший класс!

Мягкая вода укачивала, словно колыбель, а сверху — бездонное, чистое голубое небо. И — чувство полной свободы, оторванности от всего. Заботы, тревоги, неприятности, все осталось в ином мире. Здесь царили тишина и спокойствие. Такие же, как сто, двести, тысячу лет назад…

Внезапно я ощутил, что нахожусь одновременно как бы в далеком прошлом и в далеком будущем.

Как это возможно? Да очень просто. Ведь и через тысячу лет, когда нас давно уже не будет, здесь все останется по-прежнему…

Татьяну я, как и предполагал, отыскал наверху.

Подперев голову руками, она сидела на камне и задумчиво смотрела на протекающую глубоко под нами реку. Рядом лежал раскрытый, испещренный мелкими пометками, блокнот, скрученная металлическая рулетка и небольшой фотоаппарат-"мыльница".

— Устала?

Я присел рядом и нежно провел ладонью по ее золотистым волосам. Она не отпрянула, наоборот, доверчиво положила голову мне на плечо, и от ее прикосновения теплая волна прокатилась по телу.

— Нет, не устала. Думаю… Представь, тысячи лет назад здесь все было таким же, как сейчас… Та же река… Те же камни… Вот только людей тех давно нет. Скоро и нас не будет. А камни останутся, и река останется…

— Танечка, от твоих слов мне становится жутко. Совсем недавно я тоже об этом думал…

— Не вижу ничего странного. Место такое. Заставляет вспомнить о вечном и мимолетном. Вечное — вот оно, рядом. А мимолетное — это мы с тобой. И все остальные. Мы можем возомнить о себе все, что угодно, а на самом деле? Пройдет несколько десятилетий и никто даже не вспомнит, что мы когда-то существовали…

— Не хочется в это верить. Да и неправда все это! Сколько здесь побывало людей. Думаешь, от них ничего не осталось? Такого не может быть. Каждый, побывавший здесь, оставил частицу себя, частицу своей души, своих мыслей. Камни все помнят. Они хранят информацию и, возможно, делятся ею. Вот только мы не умеем ею пользоваться… Разве ты не чувствуешь, какая здесь аура, какая энергетика?

— Может, ты и прав, — не стала спорить Татьяна. — Только то, что ты называешь аурой или энергетикой, как-то обезличено. Если мы и ощущаем следы присутствия наших предков, то лишь обобщенно. Мы тоже оставили здесь сегодня какой-то след, однако, вряд ли кто-нибудь в далеком будущем сможет отделить его от тысячи других…

— Не нравится мне ваше настроение, Татьяна Сергеевна. Подобные мысли чреваты неблагоприятными последствиями. Если все время думать о собственной незначимости, можно разочароваться в смысле жизни и прийти к выводу, что наша суета совершенно бесполезна, махнуть на себя рукой и прозябать в ожидании закономерного финала, который, увы, кроме избавления, принесет еще и горесть разочарования о напрасно улетевших годах. Не зря ведь утверждают, что настоящая мудрость посещает человеческий разум только на склоне лет, когда мы становимся дряхлыми и больше ни на что не способными…

— Философ… — улыбнулась Татьяна, без труда уловив в моих словах некую двусмысленность. — Если бы я тебя немножко не изучила за эти дни, возможно, и приняла твои слова всерьез. Но… — она решительно убрала мою руку, которая уже несколько минут нежно массировала маленькое упругое полушарие ее груди и, осмелев, или обнаглев, как кому угодно понимать, решилась было нырнуть под футболку девушки. — Ты не относишься к тем людям, слова которых следует воспринимать за чистую монету…

— Неужели я настолько потерян для общества?

— Для общества, может, и не совсем. Хотя, смотря что подразумевать под этим словом…

— Общество состоит из индивидуумов. И то, что мы подразумеваем под понятием "объективное", на самом деле состоит из субъективных понятий множества индивидуумов, обобщенных в одно целое, и далеко не всегда отображающее реальную действительность…

Обиженный постигшей неудачей, я загнул такой "умняк", что вряд ли сам смог бы постичь смысл изреченной тирады. А Татьяна, похоже, и не пыталась вникать. Она смотрела на меня с такой озорной улыбкой, что мне и самому стало смешно…

— Знаешь, — сказала она. — Ты, как мне кажется, относишься к тем людям, даже несусветная наглость которых может казаться привлекательной…

— Можно воспринимать, как комплимент?

— Считай, как хочешь, воплощение порока…

Она легко поднялась с камня, вдруг наклонилась и нежно чмокнула меня в щеку.

Я был ошарашен ее неожиданным поступком.

— Значит, ты даришь мне надежду? — спросил, запинаясь.

— Надежда умирает последней… — весело изрекла девушка. — Заметь, не я это придумала… — и, подобрав вещи, стала спускаться вниз.

Совершенно озадаченный, я поплелся за ней.

В голове моей царил хаос. Я пытался ухватиться за обрывки мыслей, которые метеорами носились в мозгу, но ничего не получалось. В результате, осознав безнадежность затеянного, решил плюнуть на все и, в который раз, осознанно пустил свою жизнь на полный самотек. Захватившая пучина в любом случае куда-нибудь да вынесет, независимо от того, буду я барахтаться или нет…

В нашем маленьком лагере уже наблюдалось некоторое движение. Протрезвевший хмурый Илья барахтался в реке, очнувшиеся от спячки девчонки молча наблюдали за его унылыми движениями. Сон нарушил тоненькую нить возникшего накануне взаимопонимания, и сейчас они не знали, как общаться друг с другом. Поэтому наше появление восприняли с радостным оживлением.

Рыжая поднялась с травяного ложа, смачно потянулась, ее лицо расплылось в блаженной улыбке.

— У-ух. Как здорово! — молвила она, не обращаясь ни к кому, и затем, уже конкретно к нам: — Где вы пропадали?

— Гуляли, — ответил я.

— Да? — Рыжая восприняла мои слова всерьез. — Андрюша, я тоже хочу с тобой погулять.

— Потом…

Я боялся, чтобы Рыжая не сморозила чего лишнего и не разрушила по своей простоте душевной тот хрупкий мостик, который едва начал налаживаться в наших с Татьяной отношениях. К счастью, девушка удовлетворилась моим ответом. Ее внимание мгновенно переключилось на фотоаппарат в Таниных руках.

— Мы будем фотографироваться?

— Почему бы и нет? — Таня подняла аппарат и нажала на спуск.

— Ой, я ведь непричесанная… — расстроилась Рыжая.

— Ничего, крошка, ты и так прекрасно выглядишь, — успокоил ее.

Несмотря на расхлябанный образ жизни, Рыжая была опрятной девушкой и тщательно за собой следила. Возможно, поэтому она мне и нравилась…

— А можно и мне сфотографироваться? — робко попросила Катя. Она сидела на подножке автомобиля и курила сигарету. — Нет, не здесь, — заметив, что Таня готова исполнить ее просьбу, запаниковала невеста фермера. — Можно я сяду за руль? Классная тачка! Знакомые упадут, когда увидят…

Татьяна не возражала, и мечта Катьки осуществилась незамедлительно.

— Так ты всю пленку зазря отщелкаешь… — укорил я.

— Ничего, этого добра у меня хватает, — беззаботно ответила девушка.

Она пребывала в прекрасном расположении духа.

— Хочешь, и тебя запечатлею для истории?

— Как-нибудь потом, — отмахнулся я.

— Как хочешь… — она спрятала фотоаппарат в кожаный футляр. — Не кажется ли вам, друзья, что пора перекусить? — обратилась ко всем.

— Поедем ко мне? — спросил подошедший Илья.

— Не для того я проделала столь длинный путь, чтобы так быстро уезжать отсюда. Харчи у меня имеются, нужны лишь костер и вода…

Мы с Ильей наломали сухих веток, Татьяна достала из багажника металлическую треногу с телескопическими складными ножками и походной котелок.

— Я вижу, ты запаслась на все случаи жизни… — подколол я.

— Естественно. А ты как думал? Не люблю зависеть от обстоятельств…

Илья смотался к роднику за водой, и вскоре в котелке весело булькала гречневая крупа. Когда каша сварилась, Татьяна высыпала в котелок банку тушенки и сногсшибательный аромат заполнил окружающее пространство.

Нашлись в багажнике и пластиковые тарелочки, но мы наотрез от них отказались. На природе вкусней кушать с котелка.

Когда ужин был готов, Илья подмигнул мне, намекая на оставшуюся в бутылке жидкость, но Татьяна заметила его пантомиму и неожиданно рассмеялась.

— Иллюша… — голос Татьяны был наполнен укоризной, однако, как мне показалось, в ее глазах блестели озорные искорки.

— Я что? Я, ничего… — словно провинившийся школьник перед строгой учительницей оправдывался мой друг.

— Ты меня испугался? — теперь Татьяна едва сдерживалась, чтобы не рассмеяться.

Уловив комичность ситуации, Катька и Рыжая нервно захихикали.

— Почему? Нет… Ну… — совсем растерялся Илья.

— Чего к человеку пристала? — вступился за друга.

— Кажется мне, он что-то задумал, а вслух сказать не решается…

— Видно не уверен, что его предложение воспримут с надлежащим пониманием…

— Да? — как будто, искренне удивилась Татьяна. — Интересно, почему?

Она приблизилась к Илье вплотную и начала его внимательно рассматривать. Парень совсем сник, потупился и больше не пытался что-то сказать. Его неадекватное поведение вконец развеселило Татьяну, но, поняв, что игра зашла слишком далеко, и Илье, увы, не до смеху, она, наконец, смилостивилась.

— Илюшенька, родненький… Илюшенька, не обижайся, пожалуйста. Я ведь пошутила…

— Я и не обижаюсь…

— Илюшенька, я не против того, что ты замыслил. Более того, хочу сама предложить выпить.

— Вот здорово! — обрадовалась Рыжая.

— С чего бы вдруг? — не смог врубиться я.

— Дорогие мои, хорошие… Я очень благодарна вам всем за то, что вы мне показали. Такого чуда я в своей жизни еще не встречала. Сказать по правде, и не мечтала встретить. И мне очень хочется выпить. Сегодня такой день, что просто нельзя не выпить…

— А что сегодня за день? — не поняла Катя.

— И что мы здесь увидели? — переспросила Рыжая.

— Цыц! — шикнул на нее. — Потом расскажу. Так, значит, это действительно то, о чем я предполагал? — спросил у Тани.

— Мне кажется, да, Андрюша. Интуиция мне подсказывает, что мы находимся на пороге величайшего открытия.

— Странно такое слышать из уст ученого. Хотя, ученый ученому — рознь. До сих пор от вашей братии мне доводилось слышать лишь, что это — эрозия. Но такое разнообразие не может не радовать. Значит, еще не все потеряно…

— Андрюша, не будь врединой…

Татьяна достала из багажника очередную бутылку "Смирновской" и сама наполнила стаканчики.

— У тебя там склад? — невинно поинтересовался я, но Таня подняла палец, призывая к молчанию.

— Я не хочу, и не буду говорить тостов, — сказала она. — Давайте просто выпьем. Поверьте, место, где мы находимся, достойно того.

Мы чокнулись и выпили. Рыжая с Катькой в недоумении вертели головами, так и не сообразив толком, за что приходится пить. Они обе почему-то побаивались Татьяну и задавать вопросы ей не решались.

Когда бутылка закончилась, Татьяна достала еще одну.

— Знаете, — раскрасневшись от выпитого, сказала она, — наши предки были далеко не ангелами и в древние времена, я почти уверена, здесь устраивались настоящие оргии…

— Да? — наконец, подал голос Илья.

Не столько ради того, чтобы спросить, сколько, чтобы проверить, не разучился ли говорить.

— А что ты подразумеваешь под этим словом? — едко поинтересовался я.

— Разве существует его иное значение?

— Твои слова можно расценивать, как предложение?

— Скорей, как констатацию. Хотя, разве мое мнение для тебя что-нибудь значит? Наверное, ты и на необитаемом острове нашел бы с кем устроить оргию…

Вне всякого сомнения, хмель ударил ей в голову.

— Человек движется по пути наименьшего сопротивления, — парировал я. — Если ему недоступна некая вершина, он взбирается на другую…

— Однако, прежде, чем сделать вывод, что вершина недоступна, нужно хотя бы попробовать на нее взобраться…

Мне показалось, что я схожу с ума.

— О чем это вы? — не выдержала Рыжая.

— Да так, ни о чем… Илья, — голос Татьяны снова стал серьезным и деловитым. — Надеюсь, ты не забыл, что обещал рассказать легенды о Монастырище?

— Когда угодно и сколько угодно! — бодро отозвался Илья, и я понял, что мой друг вновь достиг кондиции, необходимой для нормального общения.

 

Глава третья

Солнце спряталось за высокой каменной грядой противоположного берега, и хотя небо еще не утратило свежей голубизны, а на верхушках деревьев листья еще переливались в золотистых отблесках последних лучей, здесь, внизу, уже начинали сгущаться сумерки. Тень от скалы медленно надвигалась на наш лагерь, укутывая его темным покрывалом.

Вместе с уходящим днем исчезали и привычные звуки. Тише и реже становилось пение птиц, трещотка дневных насекомых сменилась иными голосами, менее радостными и более таинственными. Неясная тревога закрадывалась в души, и мы невольно прижимались ближе к костру.

Несмотря на количество выпитого, а, может, именно поэтому, чувства обострились и почти незаметные перемены воспринимались очень остро, внося в жизнерадостную беззаботность напряжение, постепенно перерастающее в мистический страх.

Конечно, каждый старался держаться естественно, не подавать виду, скрывать нахлынувшую тревогу, только от показного бахвальства она становилась еще более явной.

Самое время рассказывать жуткие истории…

Нашей компании не нужны были замысловатые выдумки. Мы приготовились слушать Илью, и сама природа, как будто догадываясь о его недюжинных ораторских способностях, поспешила создать соответствующие декорации.

Не знаю, какой из Ильи был учитель, и как ему удавалось втирать мозги ученикам на протяжении сорока пяти минут, только, прелюдия заняла больше времени, нежели сам рассказ. Да и тот оказался сухим и неинтересным. Илья, дабы не ударить лицом в грязь перед столичной гостьей, тщательно подбирал слова, и от этого речь его выглядела корявой и неестественной.

Хотя, наверное, я слишком строг к нему. Девчонки слушали Илью затаив дыхание, а Татьяна настолько увлеклась рассказом, что совершенно не обращала внимания на мои руки, которые методично изучали анатомические особенности ее тела. Возможно, именно это, более интересное занятие, сделало меня невнимательным и невосприимчивым к словам друга…

Но, как бы там не было, мне гораздо легче передать поведанное им собственными словами.

Илья рассказал, что давно уже занимается исследовательской работой на Монастырище, записывает истории, услышанные от стариков, водит учеников на экскурсии. В школе даже сделал специальный стенд, на котором разместил все, что печаталось об урочище в газетах.

Из собранных легенд, как он считает, особого внимания заслуживают лишь несколько, ибо остальные дублируют их в разных интерпретациях.

По одной из таких легенд Монастырище является местом, где запорожские казаки после разгрома Екатериной Второй Запорожской Сечи спрятали свои сокровища. Они, якобы, находятся в пещере под скалой, которая имеет два выхода. Один — на вершине пирамиды под овальным камнем, а второй — где-то под рекой.

Иная легенда гласит, что у местного пана Требинова забеременела дочь и, дабы никто из местных жителей не узнал о позоре, он держал ее здесь в затворничестве, пока она вынашивала ребенка.

Вариант предыдущей легенды ведает о том, что монахини, совершившие грех прелюбодеяния, отбывали в урочище наказание и тяжелым трудом искупали вину перед Богом.

Еще одна версия предполагает совершенно противоположное: здесь селились бесплодные девицы и целебный воздух, настои из редких трав, растущих только здесь, помогали им исцелиться от недуга.

Что же касается названия урочища, по преданию, все тот же пан Требинов, якобы, собирался строить здесь монастырь. Построить не построил, а название Монастырище осталось…

— Здесь может быть клад? — лишь только Илья закончил, оживилась невеста фермера. — Вот здорово! Мы его найдем?

— Успокойся, Катюша, — остудил ее пыл. — Если бы здесь было что-то ценное, его давно бы уже отыскали…

— А кто-то спускался в пещеру? — поинтересовалась Рыжая.

— Говорят, пацаны лазили под камень. Там действительно есть дыра, а под ней что-то вроде пещеры. Однако, в пещеру никто спуститься не решился. Здесь в округе много змей, а там их, вроде бы, целое кубло…

— Фу, какая мерзость! — фыркнула Катя и придвинулась еще ближе к костру.

— А ты, Танюша, что думаешь по этому поводу? — спросил у столичной гостьи.

— Вообще-то, я и предполагала услышать нечто подобное…. - она высвободилась из моих рук, потянулась, у нее это получилось очень грациозно, достала сигарету и подкурила от горящей ветки. — Легенды интересны, как этнографический материал и, хотя им, вряд ли, больше двух-трех столетий, кое-что все же проливает свет и на более древние времена…

— Что именно? — заинтересовался я.

— Ну, хотя бы то, что почти во всех легендах присутствует женщина. Также затронут вопрос плодородия. Бесплодные женщины ищут исцеления от недуга. По-моему, это все равно, что молиться прародительнице, богине плодородия. Такие обряды были распространены у древних славян и, вероятно, в более ранние времена. Образ распростертой женщины на вершине скалы также говорит о том, что люди, создавшие его, поклонялись женщине. Ведь именно женщина олицетворяла как начало жизни, так и ее продолжение в будущих поколениях…

— Ты имеешь в виду матриархат? — блеснул собственными познаниями в истории.

— Именно. Такая форма социальных отношений была широко распространена в наших краях, о чем красноречиво свидетельствуют народные предания. Во многих местах Украины до сих пор рассказывают легенды о так званых Девичь-горах. По сути, они похожи на рассказанные Ильей. Не исключено, что Монастырище в свое время также называлось Девичь-горой. Если придерживаться мнения академика Бориса Рыбакова, такие горы служили культовым местом, в котором поклонялись богам плодородия. А если ты, Андрюша, вспомнишь слова председателя сельсовета, о том, что еще его бабушка рассказывала, как здесь устраивали гульбища на праздник Ивана Купалы, то, несомненно, придешь к выводу, что гипотеза о Девичь-горе имеет под собой основание. В народе традиции и обычаи живут долго, передаются из поколения в поколение в почти первозданном виде, претерпевая лишь незначительные изменения… Конечно, я не имею в виду наше время. Раньше, до революции, деревня жила замкнутой общиной, и влияние извне было очень слабым…

— Но какое отношение имеет праздник Ивана Купалы к матриархату? — не понял я.

— Самое непосредственное. Он один из основных языческих праздников и, в отличие от остальных, мы знаем о нем не так уж мало. Языческие обряды передались нам в виде песен, сказаний. Почти все обряды праздника исполнялись женщинами. Даже разжигать костер, а он — главный атрибут празднования, могла только женщина…

— А сам Иван Купала — мужчина! — тонко подметил Илья.

Осадить Татьяну оказалось непросто. Оседлав любимого конька, она вошла в раж, и завалить провокационными вопросами ее было невозможно. Она или пользовалась нашей неосведомленностью и бессовестно грузила лапшу на уши, или, может, действительно была такой умной…

— То, что Купала — мужчина, весьма и весьма сомнительно, — авторитетно заявила ученая дама, повергнув нас в полнейшее недоумение. — Дело в том, что имя Иван появилось недавно, а поначалу праздник посвящался богине плодородия Макоше. Иногда в дошедших до нашего времени песнях Макоша упоминается вместе с Купалой: Макоша-Купала. А, что Макоша была женщиной, сомнений не возникает. Ее изображения имеются на ритуальных полотенцах, которые вышивались старыми людьми вплоть до начала двадцатого века…

Татьяна долго еще говорила о языческих обрядах и, должен заметить, получалось у нее интересно. Даже девчонки не скучали, слушали затаив дыхание. Опомнилась Таня лишь когда стало совсем темно.

— Я думаю, никто не возражает против ночевки? — спросила она.

— Если бы знать заранее, я бы палатку прихватил, — сокрушился Илья.

— У меня есть палатка и пара спальных мешков. Для вас с Андреем, а мы уж как-нибудь в машине поместимся.

— Мать не будет волноваться? — спросил у Ильи.

— А че ей? Она ведь знает, что я с вами.

На том и решили.

Палатка была двухместной из тонкой, почти невесомой, ткани, непривычной куполообразной формы. Если бы не помощь Татьяны, мы бы с Ильей с ней не справились. Мой последний опыт с туристским атрибутом относился к далеким студенческим годам, когда вместе с однокурсниками иногда устраивали вылазки на природу.

Несмотря на внешнюю невзрачность, палатка оказалась довольно вместительной.

— Ха. Да мы здесь все прекрасно поместимся!

— Не сомневаюсь, — улыбнулась Татьяна. — Если собираешься уговаривать, мол, так теплее будет, можешь зря не стараться…

— Почему? — пьяно захихикала Рыжая. — Устроим легкий перепихончик…

— Думаю, никто ничего против группен-секса не имеет?

Катька взвизгнула от восторга, Илья застенчиво промолчал.

— Боюсь, Танюша, если ты не поменяешь своих взглядов на жизнь, тебе придется спать в машине одной…

Похоже, я перегнул палку.

Таня сникла, нахмурилась, словно туча на лицо нашла, молча собрала посуду и отправилась к реке. Мне бы пойти вслед за ней, извиниться, только на меня снова что-то нашло.

Подумаешь, интеллигенточка выискалась. Уже и сказать ничего нельзя.

Пошутил, а она надулась.

И едва не рассмеялся, вспомнив пошлый каламбур о беременной женщине: "С ней пошутили, а она надулась…"

 

Глава четвертая

Проснулся я перед рассветом. Было еще темно. В бездонном небе искрились яркие звезды, но, казалось, сама природа нашептывала, что не долго осталось царствовать тьме и очень скоро на смену ей придет ласковый погожий день.

В распахнутую палатку проникал прохладный воздух, вокруг — тишина. Та тишина, какую можно ощутить только в последние предрассветные мгновения. Лишь очень редко ее нарушал пугливый всплеск воды или иной непроизвольный звук, который, едва раздавшись, тотчас терялся в безраздельно властвующей тиши. Даже лягушки, затеявшие вечером неимоверный галдеж, не решались нарушить воцарившийся покой.

В палатке кроме меня никого не было, что казалось странным и непонятным.

Утренняя прохлада вместе с надвигающейся сыростью тумана уже начали уверенно диктовать свои права. Поежившись, я чиркнул зажигалкой и подкурил сигарету. Стрелки часов показывали половину пятого. В свете крохотного огонька я увидел, что лежу на кое-как расстеленном спальном мешке. По-видимому, вечером не нашлось сил, чтобы упаковаться в него.

Воспоминания о вечере пробудили смутные неприятные ассоциации и я, дабы не ломать понапрасну голову, поспешил отогнать их прочь. Вот тогда-то и забилась паническая мысль: почему я один, и куда подевались все остальные?

Легкие облачка тумана уже начали скапливаться на дне долины. Воздух утратил ночную прозрачность. На смену черным ночным тонам все настойчивее надвигались серые. Звезды уже не были яркими и отчетливыми. Желтоватое мерцание поглощалось молочной бледностью, да и само небо, уступая безликой серости, больше не казалось бездонно глубоким. С каждой минутой оно опускалось ниже и кое-где оказалось напрочь связанным с землей клубящейся белесой дымкой.

Трава была мокрой и холодной, как будто недавно прошел дождь. Мои кроссовки промокли насквозь и неприятно чавкали при каждом шаге.

Содрогаясь от холода, я приблизился к едва различимому силуэту автомобиля и заглянул в приоткрытое окно. Разглядеть, что находится в темном салоне, было невозможно. Тогда я просунул внутрь руку с зажигалкой и присветил.

На разложенных сидениях, укутавшись в байковое одеяло, мирно похрапывала невеста фермера. Больше в автомобиле никого не было…

После такого открытия вполне понятная тревога завладела моим рассудком. Мысли в полнейшем беспорядке забились об черепную коробку. На некоторое время я даже забыл о холоде.

Я не мог сообразить, куда подевались мои друзья, и всякие предположения, одно нелепее другого, роем зажужжали в голове.

Сначала я подумал, что сошел с ума, затем, как бы подтверждая это, фантазия начала рисовать жуткие картинки о страшных чудовищах, якобы обитающих здесь, которые, воспользовавшись нашей беззаботностью, под покровом ночи набросились на спящих спутников и сожрали их.

Сразу вспомнились все жуткие истории, связанные с Монастырищем, и к их длинному списку я готов был добавить еще одну.

Самую ужасную и непонятную.

Я уже был уверен, что лишь благодаря случайности (счастливой ли?) сия чаша миновала нас с Катей, и непередаваемая скорбь завладела моим существом.

И все же, рассудок отказывался капитулировать без боя. Ему не хотелось верить в неотвратимое. Вопреки моей, уже чуть ли не уверенности, в трагическом исходе, он не уставал подбрасывать спасительные соломинки, за которые я, словно утопающий, тут же хватался обеими руками. Они не выдерживали испытания на прочность и ломались под бурным натиском доводов того, что я называл в те минуты здравым смыслом.

Наконец созрела еще одна соломинка. Она казалась более крепкой, нежели остальные, и давала кое-какую надежду.

"Я просто сплю! — ярчайшей вспышкой озарило мозг. — И все мне только снится…"

Если бы…

Катя что-то пробормотала, перевернулась на другой бок, от чего автомобиль мягко закачался. И я понял, что не сплю. Меня окружала самая, что ни на есть настоящая реальность.

Хотя, от движения автомобиля, я, как бы и в самом деле проснулся. Точнее, вышел из оцепенения.

Я снова ощутил утреннюю сырость, зубы мои, как и раньше, стали выстукивать неровную дробь. А мысли побежали иной стезей. Фантастические чудовища испарились, на смену им пришли неприятные воспоминания о минувшем вечере. Я вспомнил, как обидел Татьяну, и запоздалое раскаяние острыми когтями зацарапало душу.

Может, я не только Татьяне нахамил?

Может, и другим тоже?

Они обиделись, ушли, оставив меня одного с Катей, которой, в сущности, и деваться некуда…

Только, почему остался автомобиль?

Как-то не очень вяжется…

Я подошел к месту вчерашнего ужина. Костер был еще теплым и под серым слоем пепла просматривались красные огоньки тлеющих углей.

Значит, он погас совсем недавно. А коли так, кто-то же поддерживал в нем жизнь до утра…

Ноги сами повели меня едва заметной тропинкой, огибающей скалу.

Уже начало светать, хотя видимость не улучшилась. Даже наоборот. Окружающие предметы безнадежно утопали в молочной сырости, наполнившей до краев, словно чашу, приютившую нас долину.

У реки туман казался еще гуще. Только на ощупь я угадывал длинные стебли камыша, гибкие ветки лозы. Тихий плеск воды, огибающей валуны, был единственным звуком, нарушающим таинственное безмолвие. Влажные закругленные камни предательски ускользали из-под ног, но я упрямо перепрыгивал с одного на другой, пока не оказался почти посредине неширокого русла.

Только здесь я сумел разгадать непонятный зов, который, вопреки здравому смыслу, вынудил совершить рискованное путешествие. На большом камне, островком возвышающемся посреди реки и окруженном с трех сторон плотной стеной камыша, я разглядел неясный силуэт.

— Не спится? — подойдя вплотную, спросил у застывшей на камне Татьяны.

Она ничего не ответила, молча подвинулась, приглашая присесть рядом.

Мы были совсем одни.

Где-то плескалась вода, но ее не было видно, что-то нашептывали стебли камыша, но они были так же неразличимы, как не понятна их вкрадчивая речь. Вокруг — только белый туман. Настолько густой и насыщенный, что его можно было потрогать.

Странное ощущение…

Вроде бы мы остались одни на всем белом свете…

— Ты на меня обиделась? — спросил, и сам не узнал своего голоса.

Он звучал глухо, неестественно. Окружающая пелена поглощала его сразу и без остатка.

Татьяна снова промолчала, лишь доверчиво положила голову мне на колени.

От прикосновения на меня вновь нахлынула столь мощная волна нежности к девушке, что стало страшно. Чувство переполнило меня. Оно больше не помещалось в груди и, не находя выхода, казалось, вот-вот разорвет меня на части. В висках бешено пульсировала кровь. Раздувшиеся жилы едва выдерживали ее натиск. Сердце колотилось с такой силой, словно бы задалось целью пробить брешь в ребрах и вырваться наружу…

Моя реакция не ускользнула от внимания девушки. Она подняла голову и заглянула мне в глаза.

— Почему мужчины такие глупые?

Непонятно, что это было: утверждение или вопрос?

Но, если даже вопрос, ответить на него было невозможно, ибо ответов на такие вопросы не существует…

От звука ее голоса волна блаженства прокатилась по телу. От избытка счастья или еще отчего-то закружилась голова, потемнело в глазах.

Я вдруг почувствовал, что больше не могу выдержать всего этого. Еще немного, и сознание покинет меня…

— Глупышка… Разве я могу на тебя обижаться? — очень издалека, словно бы из иной галактики, доносились успокаивающие слова.

Чудным бальзамом они обволакивали истерзанную сомнениями душу, вносили в нее покой и умиротворение.

И вместе с тем, как бы призывали к действию.

Не знаю, к чему именно, да это и не важно, потому что, все равно, ничего сделать я не мог.

Я находился за миллиарды световых лет, в далеких глубинах космоса. И, несмотря на это, меня ни на миг не оставляла уверенность, что Татьяна находится рядом…

Наконец, сознание начало проясняться.

Очень медленно из непроницаемой тьмы стало вырисовываться некое подобие света. Сначала — бледная серость с безликим пятном посредине, затем очертания сделались отчетливее.

Я увидел лицо девушки. Оно было очень близко. И эта опасная близость лишала меня способности думать о чем-либо.

Может, и к лучшему.

Повинуясь скорей чувству, нежели разуму, я обхватил шею девушки, некоторое время с неистовством наркомана вдыхал пьянящий аромат ее волос, гладил их, целовал…

Девушка не отвергала мои ласки. Сначала она воспринимала их молча, с покорностью неизбежного. Но я чувствовал, что постепенно сила моей страсти передается и ей.

Одна тлеющая искорка мгновенно породила великий огонь, и его пламя должно было, если не согреть, так испепелить нас.

Наши губы, отыскав, наконец, друг друга, слились в долгом поцелуе…

Дальнейшее было сродни взаимному помешательству. Мы были неистовы во взаимном стремлении друг к другу.

Страсть, обуявшая нашими телами, изливалась нескончаемыми ласками и поцелуями. Ее было столь много, что она не находила выхода, и, передаваясь от одного к другому, скапливалась в еще больших, ужасающих размерах.

В наших действиях преобладало нечто дикое, первобытное, не ведающее преград и запретов. Мы ничего не говорили, но возбужденное дыхание, стоны, всхлипы были красноречивее любых слов. Мы качались по мокрому камню и не ощущали ни его холода, ни его твердости. Наша любовь уподоблялась ярости диких зверей, а невысказанные ласковые слова выдыхались неистовым рыком.

В какие-то мгновения сознание таки возвращалось, и я даже пытался осмыслить происходящее, только жалкие попытки сразу же подавлялись новым приступом вырвавшегося из оков инстинкта.

В один из таких мигов пробуждения я увидел глаза Татьяны.

В ее широких черных зрачках перемигивались мириады блестящих точек, в которых я сразу узнал ту неизвестную вселенную, которая однажды едва не поглотила меня. И теперь у меня не было желания ей сопротивляться. Я готов был безропотно подчиниться. Раствориться, распылиться, нырнуть в эту вселенную дабы остаться в ней навсегда.

Более того, подобная участь являлась самым заветным моим желанием.

Пределом моих мечтаний…

 

Глава пятая

Все когда-нибудь заканчивается, а минуты счастья имеют свойство пролетать настолько быстро, что, пережив их, поневоле задумаешься, было ли все на самом деле?

А какие немыслимые муки приносит нелепое раскаяние, порожденное ущербным воспитанием, убеждающим, что приятное не может быть хорошим и полезным, а только — постыдным и неугодным. И мы, рабы привитых нам догм, понимая, что они являются глупейшим предрассудком, все же подчиняемся им и сожалеем о, возможно, лучшем, что совершили в своей жизни…

Мы сидели на том же камне, нас плотной стеной окружал все тот же густой туман, разве что из серого он превратился в молочно-белый, вот только от прежней эйфории ничего не осталось. Она растаяла без следа, а на смену явились горечь и какая-то душевная пустота.

Мы боялись взглянуть друг на друга, почему-то стыдились того счастья, которое пережили…

— Страшное место… — только и произнесла Татьяна, когда страсть, лишившая рассудка, миновав, оставила нас наедине с тяжелейшим грузом собственных мыслей.

Возможно, Татьяна была права, и мы действительно поддались магическому влиянию Монастырища? Ведь те оргии, которые устраивались здесь несколько тысячелетий назад, наверное, были такими же дикими и неуправляемыми, в них так же напрочь отсутствовали чувства, а властвовали необузданные ярость и страсть?

Но разве подобное может служить оправдание нам, считающим себя цивилизованными людьми?

Не знаю, сколько бы продолжалось неловкое молчание, если бы мертвую тишину уединенного места внезапно не нарушил посторонний звук. Он был чужд окружающей природе и мгновенно привлек наше внимание.

— Что это? — испуганно прошептала Татьяна, прижавшись ко мне.

Ее прикосновение словно бы растопило корку льда, которая вновь начала образовываться в наших непростых отношениях.

— Не знаю… — так же тихо ответил я, внимательно прислушиваясь к голосам пробуждающейся природы.

Вскоре настороживший нас звук повторился. Словно кто-то стучал деревяшкой по камню. Затем раздался сухой старческий кашель и заунывное то ли пение, то ли молитва.

— Может, Илья? — предположил я, и сам не поверил своим словам.

— Нет, он ушел в деревню. У него там какое-то неотложное дело…

"Знаем мы эти неотложные дела, — подумал я. — Наверное, он просто побоялся оставаться на ночь в женском обществе…"

— А Рыжая? — спросил. — Куда она подевалась?

— Светлана вызвалась сопровождать Илью, и он не смог устоять перед ее бурным натиском.

Бедняга, и тут не повезло…

Мне вдруг снова стало хорошо на душе, и причиной был шутливый тон Татьяны. Похоже, девушка отошла от стресса…

Но, все-таки, что это за звуки?

— Сходим, посмотрим?

Мы поднялись и, стараясь не шуметь, держась за руки, попрыгали с камня на камень к берегу.

Туман уже начал редеть и понемногу рассеивался. Край неба озолотился лучами восходящего солнца.

Потревожившие нас звуки раздавались где-то вблизи стоянки. Мы осторожно обогнули угол скалы и медленно продвигались узкой тропинкой.

Пение слышалось уже рядом, но рассмотреть что-либо было невозможно. Хотя небо и очистилось от молочной пелены, остатки тумана, скопившиеся внизу, смазывали очертания и делали их призрачно-нереальными.

Лишь когда мы почти вплотную приблизились к автомобилю, нашему взору открылось странное зрелище.

Вокруг машины вприпрыжку бегал старик в длинном черном одеянии с капюшоном на голове. Он размахивал короткой тростью, иногда стучал ею о камни и распевал заунывную песню на непонятном языке.

— Сумасшедший, что ли? — удивилась Татьяна.

— Может, сектант? Илья рассказывал, что сюда приезжают странные люди, молятся, совершают обряды…

— Для меня между сектантами и сумасшедшими разница небольшая. Терпеть не могу фанатиков…

— Ну, почему же? На каждой религии кто-то делает свой бизнес…

— Разве что… Но основная масса — тупые твердолобые фанатики… — упрямо стояла на своем Татьяна.

Уяснив причину встревожившего нас шума, мы больше не пытались скрывать своего присутствия и говорили в полный голос. Однако, старик, которому пришлась по душе машина Татьяны, упорно не обращал на нас внимания. Вероятно, по простоте душевной, он принял транспортное средство за некоего нового идола и заунывным пением вымаливал у него блага для себя или ближних.

Некоторое время понаблюдав за ним, я не выдержал.

— Эй, дедуля! Ты что здесь делаешь?

С таким же успехом можно было обращаться к каменному изваянию. Странный незнакомец откровенно нас игнорировал.

И это задело мое самолюбие.

Почувствовав, как в жилах закипает праведный гнев, я приблизился вплотную к нарушителю спокойствия с намерением схватить его за плечо. Старик проскользнул между моими пальцами, словно угорь. Единственным моим достижением стало то, что незнакомец больше не мог не обращать на нас внимания. Он отпрыгнул на безопасное расстояние и обернулся. Его белая борода неопрятными клочьями торчала из-под черного капюшона, из-под кудлатых седых бровей на меня осуждающе смотрели узкие щелочки глаз.

— Дедуля, ты чего здесь забыл?

Старик отскочил еще на несколько шагов, поднял палицу, угрожающе помахал ею и бросился убегать неуклюжей рысцой. Я зачем-то побежал вдогонку, а Таня за мной.

Вслед за дедулей мы оказались у зигзагообразной лестницы и стали взбираться на вершину пирамиды. Теперь я не опасался, что старику удастся скрыться. Спуститься обратно, как и подняться, можно было только этой дорогой. В иных местах — отвесные стены.

Я замедлил шаг и подождал Татьяну. Теперь мы уже не торопясь преследовали странного старика.

— Чудак какой-то, — удивлялась девушка. — Почему он убегает?

— Тем более что и бежать некуда…

Заметив, что мы отстали, старик обернулся и снова погрозил палицей.

— Не бойся, дедушка, мы ничего тебе не сделаем.

Мои слова, как и прежние, обращенные к нему, остались без ответа.

Непонятно, на что рассчитывал старик. Убегать дальше ему было некуда.

И тогда случилось неожиданное…

Почти добежав до края обрыва, старик вдруг резко свернул в сторону и с разбега врезался в каменную глыбу, олицетворяющую некогда какого-то грозного и, судя по занимаемому в пантеоне месте, влиятельного божества.

Не ожидая подобного, я зажмурился и долго не решался открыть глаза. Фантазия, между тем, рисовала самые жуткие картины.

Татьяна громко вскрикнула и с такой силой сжала мою руку, что, кажется, даже кости затрещали. Только в тот миг я этого даже не почувствовал.

Не знаю, сколько длилось оцепенение, но вечно продолжаться оно не могло. Пришло время, я открыл глаза, и тотчас мне довелось пережить новое потрясение.

Мысленно подготовив себя к худшему, к тому, что увижу кошмарное кровавое месиво, я оказался не готовым узреть обратное.

Каменное изваяние стояло на прежнем месте. Целое и невредимое.

Да и что с ним могло случиться?

Однако, оно не хранило на себе следов разыгравшейся на наших глазах трагедии. Ни пятен крови, ни клочков одежды, ни груды костей, если предположить, что старик вообще был лишен плоти, ни на камне, ни рядом с ним не было. Само тело также исчезло бесследно…

Случившееся, если не было шарлатанством, попахивало чистейшей мистикой. В полном недоумении я несколько раз обошел вокруг древних идолов, заглянул в глубокую пропасть, разверзающуюся за ними, только результат оказался тем же. Старик сгинул, вроде бы его никогда и не было.

— Ты что-нибудь понимаешь? — спросил у Татьяны.

Она лишь недоуменно пожала плечами, так и не решившись сдвинуться с места.

Тогда я снова подошел к валуну, о который грохнулся старик, и стал внимательно его осматривать. Углубленное его изучение не приблизило к разгадке тайны. Я ощупал камень руками, он был жестким и шершавым, как и положено граниту. Если стукнуться об него с той силой, с какой стукнулся странный старик, без тяжелейших увечий обойтись не могло…

Разум говорил одно, а действительность утверждала обратное. И, что самое обидное, реальность не потрудилась предоставить нам ни единого аргумента, который, хотя бы косвенно подтверждал, что мы продолжаем пребывать в здравом рассудке. Ибо, если по правде, я начинал здорово в этом сомневаться…

Косые лучи солнца растворили последние клочки тумана, чистое небо все уверенней приобретало оптимистический синий цвет, ярко-зеленая трава радовала неиссякаемой свежестью. Далеко внизу медленно струились одним им ведомым маршрутом воды реки. Легонький, еще прохладный, ветерок развевал волосы на голове и, словно бы, нашептывал, что все в полном порядке, что именно такой есть действительность, вечной и незыблемой. А все остальное, осталось где-то там, далеко, и не нужно утруждать себя мыслями о нем. Оно просто того не стоит.

Не нужно вообще ни о чем думать: любая мысль приводит к смятению, порождает беспокойство. А жизнь, настоящую, такую, какая она есть, необходимо воспринимать глазами, слушать ее, чувствовать. И ни в коем случае не вникать в ее суть, не пытаться ее осознать, потому что человек слишком мелок и ничтожен, дабы постичь то, чего ему постичь не дано…

Вот только человек — существо непокорное, мнительное и амбициозное. Строптивость не раз играла с ним страшную шутку, но на протяжении длительной истории так ничему и не научила…

Татьяна, осмелев, приблизилась ко мне и также стала ощупывать каменного истукана. Но и наши общие усилия успехом не увенчались.

— Остается предположить лишь одно, — наконец, изрекла девушка. — Или старик растворился, словно облачко тумана, или же, его никогда не было…

— Наверное, мы увидели призрак? — попробовал пошутить и сам почувствовал, что шутка получилась неловкой, натянутой, неуместной.

— Знаешь, я где-то читала, что иногда можно увидеть духов прошлого. Так, в ночи при свече у древней картины можно рассмотреть образ художника, творившего ее, в старых каменоломнях иногда слышен звон цепей и мелькают тени каторжников, некогда дробивших в них камни. Говорят, всему есть научное объяснение…

По-видимому, Татьяну обуяли те же страхи по поводу здравости рассудка, и она, как и я, пыталась отыскать хоть какое-нибудь приемлемое объяснение непонятному происшествию.

— Может, увиденное нами, тоже является своеобразным посланием из прошлого? Тенью монаха, который умер сотни, или тысячи лет назад? Камни, словно фотопленка, запечатлели образ и сейчас воспроизвели его нам?..

— Не знаю…

— Одно успокаивает: мы видели его вдвоем, что, как бы, уменьшает шанс попасть в психушку…

Солнце поднялось выше, и тень от каменного истукана слегка отодвинулась в сторону.

Посмотри, что это?

Татьяна указывала на место, о которое, возможно, лишь в нашем воображении, должен был расшибиться призрачный старик.

Я присмотрелся и увидел потускневший, высеченный, вероятно, в древние времена знак солнца: точку посредине и расходящиеся от него линии-лучи. Такие, какими их изображают в своих рисунках маленькие дети.

— Ничего особенного, — успокоил Таню. — Всего лишь один из знаков пиктографического письма, оставленный нам в назидание далекими предками. Здесь таких много. Нужно только искать. Они стерлись от времени, вода и ветер сделали свое дело. Но, при разном освещении, если смотреть под углом, некоторые из таких знаков можно увидеть вполне отчетливо…

— Что-то же он обозначает?

— Конечно. Только, вряд ли нам суждено разгадать его тысячелетнюю тайну. А об истории с исчезнувшим стариком он и подавно ничего не расскажет…

Таня продолжала недоверчиво ощупывать таинственный знак. Лишь убедившись, что он не является волшебным "сезамом", способным разомкнуть скалу, она согласилась спуститься вниз.

Нам почти удалось убедить себя, что мы стали жертвами галлюцинации. Видят же путешественники миражи в пустынях, что же мешает подобным видениям иногда появляться и у нас?

У автомобиля меня ожидало еще одно неприятное открытие, ставившее большой жирный крест на всех наших умоуспокоительных доводах. На запотевшем лобовом стекле я увидел нарисованный точно такой же знак солнца, как только что найденный на скале. Под лучами небесного светила он уже начал растекаться, но общие очертания не оставляли никаких сомнений.

Дабы не вводить Татьяну в еще большее смятение, я быстро рукавом вытер страшный рисунок и заглянул в кабину.

Катя по-прежнему мирно спала и, судя по ее спокойному личику, никакие призрачные старикашки ее сон не тревожили.

Илья с Рыжей появились около десяти. Солнце уже жарило вовсю, и вид у них был пляжный. Да и настроение — ничего…

Оба казались довольными жизнью, что мне очень и очень не понравилось. Я почувствовал даже нечто вроде ревности, однако, вовремя сообразил, что Рыжая ничем мне не обязана, как, впрочем, и я ей.

Перемены в поведении Ильи были настолько разительными, что сразу бросались в глаза. Несмотря на относительную трезвость, вел он себя естественно, раскованно, что уже само по себе говорило о многом. По-видимому, извечная борьба самки за обладание самцом, увенчалась успехом. Можно было только порадоваться за друга, да и за Рыжую тоже, так как она вся искрилась от счастья.

На Рыжей была короткая светлая юбчонка и красный лифчик от купальника. Ее соломенного цвета волосы украшал искусно сплетенный венок из одуванчиков. Илья блистал обнаженным торсом, уже изрядно загоревшим. В руках он держал громадную парусиновую сумку из тех, с которыми отечественные челноки совершают вояжи за товаром.

— И где вас носило? — спросил я, лишь только они приблизились.

— Понимаешь, Андрюха, нужно было немного продуктов подзапасти. Вот мы и сгоняли ко мне домой…

— Все было так здорово! — восхищалась Рыжая. — Представляешь, мы топали пешком до самой деревни. Ух, как далеко…

— Представляю… — Я старался говорить спокойно, только гадкий червь все же точил изнутри и иногда голос предательски вздрагивал. — Чем порадуете? — перевел внимание на сумку.

С утра мы выпили лишь кофе, и голод давал о себе знать.

— Картошечка, масло, сало, сметана, творожок, хлеб свежий, мать только испекла, ну и…

— Вот-вот… С этого следовало и начинать… — оживился я.

Утреннее приключение настойчиво требовало допинга для укрепления нервной системы.

Илья с опаской покосился на вершину пирамиды и лишь, убедившись, что девчонкам не до нас, достал из сумки пластиковую бутылку.

Как это не странно, Рыжая отказалась составить нам компанию. Вероятно, она начала формировать положительный имидж в глазах нового кавалера. А это означало, что Илья прочно угодил в искусно расставленные сети.

"Финит а ля…", как говорят наши друзья макаронники…

Илья налил самогон в стаканчики, мы, молча, выпили и закусили еще теплой коркой свежеиспеченного хлеба.

— А ты делаешь успехи…

Я покосился на Рыжую, которая, оставив нас одних, примостилась на камне и беззаботно плескала ногами в воде.

— Классная девчонка!

— Еще бы…

Илья снова налил, мы заговорщицки, словно по команде, взглянули наверх и быстро осушили стаканчики.

— Все, баста! Прячь бутылку!

Таня с Катей уже спустились и направлялись к нам.

После бурных утренних событий мы с Таней почему-то избегали оставаться наедине. Желание было обоюдным. Мы старались ничем не выдавать его, но оно само проскальзывало в словах, движениях. Нам нужно было время, чтобы все хорошенько осмыслить. А потому, пока они с Катей чем-то там занимались, вероятно, научными исследованиями, я мирно прохлаждался в тени возле автомобиля.

Катю, кстати, с утра было тоже не узнать. Она вдруг воспылала любовью к истории, не отставала от Татьяны ни на шаг, и при этом полностью меня игнорировала. Последнему я мог только порадоваться.

Обед прошел скучно и неинтересно. Татьяна была поглощена собственными мыслями, и выпить больше не предлагала, а Илья, по привычке робея перед ученой дамой, предпочел не затрагивать больной темы. Катюша выглядела хмурой и замкнутой. Наверное, вспомнила о крутом фермере и призадумалась о грозящей неминуемой расплате. Лишь Илья с Рыжей не унывали, перешептывались между собой, весело хихикали…

Когда скучнейшее принятие пищи подходило к завершению, Татьяна вдруг встрепенулась, и ее лицо озарилось милой улыбкой.

— Илюша, — обратилась к моему другу. — Андрей говорил, ты еще одну легенду об этом месте знаешь…

Странно, ни о чем подобном я даже не заикался.

— Вроде бы в этих местах иногда появляется древний бородатый старик в капюшоне и с тростью в руке…

Так вот, к чему она клонит…

Тоже мне, конспираторша…

— А, так это — Сторож.

— Сторож?

— Да, так его у нас называют. Только никто не знает, кто он. Говорят, охраняет Монастырище. Он редко показывается на глаза. Может сумасшедший, а, может, и вообще — призрак. Люди боятся его. Рассказывают, кто увидит Сторожа, тому беда грозит. У нас, если с кем что-то случается, говорят, мол, Сторожа встретил…

Татьяна приуныла, тень беспокойства охмурила ее лицо.

— Не пора ли рвать когти? — беззаботно спросил я.

— Ну что ты? — улыбнулась девушка. — Как можно? Ведь самое интересное только начинается…

Мысленно я был с ней полностью согласен. Наша жизнь не настолько заполнена событиями, чтобы упускать столь увлекательное приключение…

 

Глава шестая

После обеда наступила такая духотища, что впору было задохнуться. Солнце зависло над головой и пекло с таким усердием, словно задалось целью изжарить нас заживо, а разленившийся ветер заныкался в холодке, совершенно позабыв о своих служебных обязанностях.

Если верить народным приметам, такие коллизии свидетельствовали о приближающейся грозе. Однако внешне пока все выглядело вполне благопристойно. Ни одна, даже самая маленькая, тучка не решалась нарушить девственной голубизны глубокого июньского неба. Разве что пернатые приутихли, да лягушки затаились в своих мокрых обителях. Зато насекомые старались вовсю. От их неистового стрекота звенело в ушах, а цветы и растения распространяли настолько удушающий аромат, что становилось дурно…

Чем-то заниматься в такую погоду было невозможно. И хотя Татьяна пыталась изображать видимость деятельности, выходило у нее неубедительно, не ощущалось присущих ей юношеского задора и энтузиазма.

Мудрей всех вели себя Катя с Рыжей. Они твердо решили переквалифицироваться в разряд земноводных и уже несколько часов бултыхались в мутной речушке.

Илья, видно вспомнив, что поднялся ни свет, ни заря, со спокойной совестью завалился в палатке, где и поймал крепкий дрых.

Мне же не спалось, и купаться не хотелось. Я пробовал делать какие-то заметки в блокноте и сразу забросил гиблое дело. Мозги будто расплавились от несусветной жары, и я не то, что двигаться, даже извилинами шевелить не мог.

Чувство долга обязывало подсказать Татьяне, что, если разразится гроза, мы тут застрянем надолго, ибо даже ее японскому чуду будет не по силам выбраться из трясины, но почему-то я не спешил этого делать. А, может, и вовсе не собирался. Мысленно мне даже нравилась перспектива остаться отрезанным от всего мира в такой хорошей компании.

Конечно же, в первую очередь я имел в виду именно Татьяну.

Она была для меня самим совершенством. Я с истинным наслаждением наблюдал за ее гибкой фигурой, восхищался тем, как она ловко перепрыгивает с камня на камень, любовался ее идеальными, уже успевшими покрыться легким загаром, плечами, короткими русыми волосами, выбившимися из-под кепки с длинным, как у бейсболистов, козырьком. Мне льстило, что всякий раз, когда наши взгляды встречались, девушка одаривала меня приветливой улыбкой.

Бывает же такое, после дикой оргии на камне мы, словно школьники, затеяли робкую игру в романтическую влюбленность.

Как-то все шиворот-навыворот получалось…

— Загораешь? — Татьяна шутливо пнула меня босой ногой.

— А что еще делать? Не так часто приходится отдыхать на лоне природы.

— Тебе не кажется, что будет гроза?

Голос девушки сделался серьезным, и я понял, что мои коварные планы вот-вот потерпят фиаско.

— Кажется… — ответил честно, хоть и без энтузиазма.

— И тогда нам здесь придется торчать до новых веников… — словно угадала мои недавние мысли Татьяна.

— Придется…

— Но ведь это не страшно? — было заметно, что она, отнюдь, не горит желанием уезжать с Монастырища. — Ведь летом грозы не длятся долго? А высохнуть должно быстро. Мне так еще хочется поработать…

— Да, летом земля высыхает быстро. Стоит только солнышку пригреть — и все будет в норме.

Она весело улыбнулась и снова убежала к скале.

Как оказалось, гроза было не самое неприятное, что могло произойти, тем более что к вечеру, несмотря на не спадающую духоту, в природе так ничего и не изменилось.

Я задремал и разбудил меня шум автомобильного двигателя. Выглянув из своего укрытия, я увидел остановившуюся на краю оврага знакомую старушку "Мазду".

Такое развитие событий не сулило ничего хорошего. Для полного счастья нам не хватало только разборок с бесноватым Федором.

Я поискал глазами девчонок, чтобы предупредить Катю, но их, как назло, рядом не оказалось. Тем не менее, нужно было срочно что-то предпринимать, так как дверцы машины отворились и из нее вышла неразлучная троица. Наверное, фермер без своих дружков и шагу не ступал.

Выругавшись от досады, я стряхнул с себя остатки сна, поднялся на ноги и отправился навстречу незваным визитерам. Илью решил не будить, все равно в таких делах толку от него мало.

Я не ощущал страха, и сам удивлялся этому. Лишь только чувство глубочайшей досады угнетало душу. Было до боли обидно, что какие-то идиоты могут нарушить наши планы, помешать нам заниматься любимым делом.

Несправедливо…

Я не взял с собой ничего, ни палки, ни камня. Просто шел навстречу недругам и с горечью готовил себя к тому, что сейчас снова придется драться, неизвестно зачем и ради чего…

— Какая встреча! — изобразив притворно-радостное выражение на лице, издевательским тоном поприветствовал гостей, когда нас разделяло около десятка метров.

Трезво рассудив, что, коль терять нечего, нужно брать инициативу в свои руки, я остановился в расслабленной позе, готовый отразить нападение, если оно последует. Правда, реально оценивая собственные шансы, я пришел к неутешительному выводу, что у меня их нет вовсе. Но не убегать же, в самом то деле…

Однако визитеры пока своей агрессивности не проявляли. Даже — наоборот. Федька неожиданно дружески пожал мне руку, после чего то же самое проделали его соратники.

— Ну, как, работаете? — поинтересовался.

— Работаем, — лаконично ответил я, озадаченный их поведением.

— Мы вам не помешаем?

Мне показалось, что в моей голове что-то сдвинулось. По разговору получалось, вроде бы мы с Федором если не закадычные друзья, то уж старые приятели — точно.

— Да нет… — промямлил неубедительно.

— Мне батяня рассказывал, вы тут что-то изучать надумали. Так мы, вот, решили посмотреть. Интересно ведь. Я историю еще со школы уважаю…

— Что ж… — я посторонился уступая им дорогу.

Друзья фермера прошли вперед, а сам он немного поотстал и придержал меня за руку.

— Катька с вами? — спросил тихо, чтобы никто не услышал.

Я замешкался, не зная, как выйти из затруднительной ситуации.

— Да не бойся ты… Мне эта шлюха на фиг не нужна…

— Почему — шлюха? Вполне приличная девчонка. Она Татьяне Сергеевне помогает…

Федору, видно, понравилось, что я заступился за его невесту.

— Все они приличные до поры до времени. Катька, вообще-то, баба нормальная, только пить ей нельзя. Сразу перемыкает… Тебя, кажется, Андреем зовут?

Я утвердительно кивнул головой.

— Слышь, Андрюша, ты на меня не обижаешься?

— Чего уж там… — великодушно простил я, мысленно радуясь, что все обернулось таким макаром.

— Так, может, того, мировую?..

Возражать в моем положении было бы верхом неприличия.

Мы догнали Федькиных друзей и вместе подошли к месту стоянки.

Неожиданный визит не прошел незамеченным. В лагере царило напряженное молчание. Илья, потупив глаза, держал Рыжую за руку, Татьяна тревожно смотрела на меня…

Отсутствовала лишь Катя. Наверное, где-то спряталась.

— Ничего, не волнуйтесь, все нормально… — поспешил успокоить друзей. — Ребята решили освежить школьную программу по истории древнего мира в изложении доцента из Киева. А заодно — замять неприятный инцидент, случившийся пару дней назад. Илья, доставай бутылку!

Все вздохнули с облегчением. Татьяна бросилась к багажнику и начала сервировать столик, Рыжая ей помогала. Илья рылся в сумке, но что-то очень долго.

— Андрюша, ты не помнишь, куда я ее подевал? — наконец, озвался он.

— Вроде бы, в сумку…

— Нет ее тут…

— В чем проблема, братаны? — оживился Федор. — Мы хоть люди и невоспитанные, но без пузыря в гости не ходим…

С этими словами он достал из кармана куртки, которую в свернутом виде держал в руке, плоскую металлическую флягу.

— Должны же и мы чем-то гостей встретить… — парировал я и, приблизившись к Татьяне, спросил на ушко: — У тебя больше ничего не осталось?

— Одна еще, кажется, есть…

— Доставай, родимая. Ради мира и спокойствия…

— Для такого дела не жалко, — улыбнулась девушка и водрузила рядом с флягой "Смирновскую".

— Козырно! — восхитился один из друзей фермера.

— Ты бы нас хоть познакомил… — подала голос Рыжая.

— Так щас и выпьем за знакомство. Это — Вася, это — Игорь. Меня Федором зовут…

Федя не пожлобился, принес лучшее из отцовских запасов. Именно этим чудным бальзамом не так давно потчевал нас мой тезка Андрей Павлович.

— А где же красотка моя ненаглядная?

Все замолчали, так же, как и я, впервые услышав подобный вопрос. Мои друзья не знали, насколько проинформированы гости и боялись взболтнуть лишнее.

Федя, уловив напряжение, поспешил разрядить обстановку.

— Если спряталась, ладно. Явится же когда-нибудь… Илья, что ты там копошишься?

Илья с виноватым видом в десятый раз перебирал вещи в своей сумке.

Федор и его друзья вели себя прилично. О Васе и Игоре у меня сложилось впечатление, что они полностью подчинены своему патрону. Притом, подчинение не было следствием физического или иного давления, я думаю, даже деньги играли в их отношениях не главную роль. Возможно, такое покажется странным, но я был почти уверен, что фермер удерживал соратников силой своего интеллекта. Федор был для них светочем знаний. Мудрым и справедливым. Они же, значительно отставая в умственном развитии, не мыслили для себя иного существования, как находиться в добровольном подчинении у более умного человека.

Сначала подобное предположение мне показалось абсурдным, но, чем дольше мы общались, тем больше я убеждался, что поспешил отнести Федора к разряду толстолобых мастодонтов. Он оказался весьма эрудированным собеседником, охотно вступал в дискуссии с Татьяной, выявляя при этом недюжинные познания, как в истории, так и в других науках.

Словом, этим вечером он полностью поменял свой имидж, и я поневоле задумался: какой же он на самом деле?

Который из них настоящий: тот Федор, заслышав одно имя которого, в ужасе содрогалась вся деревня, или этот интеллигентный парень, свободно рассуждающий о проблемах древних цивилизаций, причем, не перед кем-нибудь, а перед столичной ученой?..

Опасаясь поспешных выводов, я так и оставил для себя вопрос открытым.

Когда разговор зашел непосредственно о Монастырище, и Татьяна рассказала, чем, по ее мнению, могло служить место для наших предков, Федор искренне изумился.

— Странно, сколько здесь живу, сколько раз бывал здесь, казалось бы, облазил снизу доверху, а никогда ничего подобного в голову не приходило. Вот вы говорите о рисунках на камнях, о каких-то фигурах… Почему я их никогда не видел?

— Ничего странного, — заметил я. — Я каждый день хожу на работу мимо памятника Кирову и тоже его не вижу. Здесь необходима свежесть восприятия.

— Может быть. Но, неужели все это построено людьми?

— Я думаю — да. Конечно, доказать будет трудно. Но наука способна сделать и это. Главное, чтобы нашлись заинтересованные люди…

— Бабки нужны? — проявил эрудицию Вася.

— Скорей — промывка мозгов… — серьезно ответила Таня.

В процессе разговора пришла идея перенести трапезу на вершину скалы. Заинтригованные Татьяной слушатели желали воочию увидеть все, о чем она рассказала. И это при том, что они лучше нас знали расположение каждого камня. Правда, теперь для них все должно было предстать в совершенно ином свете.

Наверху нас подстерегала неприятная неожиданность и причиной ее стала давно позабытая всеми Катя.

Едва мы достигли верхней площадки, раздался дикий крик, поначалу повергший нас, меня уж — точно, в неописуемый ужас, и из-за камня вылетело странное создание, в котором я не сразу узнал невесту фермера. Девчонка явно была не в себе.

— Не подходите!!! — истерически визжала она, отбегая все ближе к отвесной стене.

Сначала я подумал, что виной неадекватного поведения только панический страх перед Федором. Однако, присмотревшись, увидел в руках Кати пластиковую бутылку, которую недавно с таким усердием искал Илья, и понял, что девчонка ко всему прочему еще и сильно пьяна.

— Катюха, ты что? — пробовал утихомирить ее Федор. — Да не трону я тебя. На фиг ты мне нужна…

Катя на его слова не реагировала. Она все ближе отступала к обрыву и вскоре остановилась на самом его краю. Поднявшийся к этому времени ветер трепал ее волосы, парусом надувал платье, да и сама девушка под его порывами угрожающе раскачивалась, балансируя на грани бытия и вечности.

Ситуация становилась критической. Одно неосторожное движение, любая нелепая случайность могла привести к трагическим последствиям.

— Стойте! — страшным голосом приказал Федор и сам замер, словно истукан.

Между нами и девушкой было метров десять.

— Катенька, дорогая, ты хотела мне что-то сказать?

— Ха-ха-ха!!! Испугались?! То-то же. А я вот возьму и прыгну! Думаете, я не умею летать? Еще как умею…

— Сумасшедшая… — прошептала за моей спиной Рыжая, но Федя так на нее посмотрел, что она сразу умолкла.

— Катюша, брось ломать комедию. Иди лучше к нам. Мы тебе нальем…

Ответом на мой призыв стала новая порция истерического смеха. Потом Катя демонстративно поднесла к губам пластиковую бутылку и, обливая платье, сделала несколько глотков. При этом она так опасно наклонилась над пропастью, что я от ужаса зажмурил глаза, даже не надеясь, что ей удастся удержаться на ногах.

Но на этот раз, кажется, пронесло…

— Ладно, Катюша, уговорила. Мы уходим…

Федя медленно повернулся к ней спиной и сделал несколько шагов.

Мне показалось, что в глазах девчонки промелькнуло осмысленное выражение. Она вдруг растерянно оглянулась и едва снова не свалилась вниз. Только на этот раз сама испугалась и непроизвольно отпрянула назад.

— Федя… — теперь ее голос звучал жалобно, словно у побитой собаки.

— Чего тебе? — заметив перемену в поведении неудавшейся камикадзе, уже более грубо бросил фермер.

— Ты меня точно не тронешь?

Катюша сделала вид, что снова намеривается приблизиться к пропасти, но было видно, что она боится.

Помешательство закончилось, началась игра…

Напряжение улеглось.

— Надо же так нажраться… — возмущалась Рыжая. — С такими нервами вообще пить нельзя.

— На себя посмотри, дура! — вызверилась Катя и все дружно рассмеялись.

Слава Богу, у Рыжей хватило ума не реагировать на оскорбление.

— Федюня, ну скажи, что ты меня не тронешь…

— А если трону? — осклабился фермер.

— Тогда я прыгну!

— Ну и прыгай на здоровье!

— Только бутылку оставь, — подал голос Илья.

— Да подавитесь вы своей водкой! — психанула Катя и швырнула в нас пластиковой посудой.

Игорю удалось поймать ее на лету. Содержимое почти все расплескалось, осталось на донышке, но не пропадать же добру…

— Звери! Подонки! Изверги! — осыпала нас проклятиями Катя.

А на нее никто не обращал внимания. Успокаивать и что-то доказывать не имело смысла.

Мы уселись возле круглого камня, под которым якобы находился вход в таинственное подземелье, разлили остатки водки и молча выпили. Всем было не по себе…

— Ну ты ее и зашугал… — шепнул фермеру.

— Разве я? Она, как водку унюхает, сразу дуреет… Правда, такой и я ее впервые вижу…

Убедившись, что всем на нее наплевать, Катя громко зарыдала, после чего шатающейся походкой отошла подальше от обрыва, свалилась в траву и, похоже, вырубилась.

И все бы закончилось хорошо в тот пасмурный вечер, если бы Федя не послал Игоря к машине за новой бутылкой.

Наверное, все могло бы быть по иному, если бы мы проявили благоразумие и отказались от продолжения банкета…

Только откуда нам было знать, что горячительные напитки действуют отрицательно не только на сумасшедших девиц?

Святые простота и наивность, разве мы могли предположить что-нибудь подобное?..

 

Глава седьмая

Не знаю, кто из нас больше виноват в том, что случилось: я или Федор? Когда возник конфликт, мы оба были слишком пьяны, чтобы контролировать свои слова и поступки…

В какой-то момент, а мы по-прежнему находились на верхней площадке, мне показалось, что фермер уделяет слишком много внимания Татьяне. Естественно, мне такое не понравилось.

— Убери лапы! — грубо потребовал я.

— Чего? — сделал вид, что не понял Федор.

Его глаза мгновенно налились кровью, и я сразу же узнал в нем того быка, с которым дрался накануне.

— Лапы убери, говорю!

Все сразу же притихли и со страхом смотрели на нас.

Еще тогда можно было бы избежать инцидента, если бы Федор не стал надо мной издеваться.

— Ты это мне говоришь, сосунок? — процедил он и демонстративно притянул Татьяну к себе. Она пробовала освободиться, но у нее не получалось. — Пацан, да ты что, совсем припух? Как мою Катьку трахать — пожалуйста, а до его бабы, вишь, и рукой дотронуться нельзя… Несправедливо получается… Не так ли, братцы?..

Его корефаны согласно кивнули, но в разговор предпочитали не вмешиваться.

— Федька, успокойся, — пробовал замять ссору Илья.

Федор цыкнул, и он трусливо замолчал.

— Отпусти… — умоляла Татьяна, только дело уже пошло на принцип.

— Чего ломаешься, красотка? Или хочешь сказать, что если — ученая, то не баба? А может мне для полноты ощущений только ученой и не хватало?

Дальше терпеть я не мог.

Я поднялся на ноги, шатающейся походкой, приблизился к фермеру и врезал ему в челюсть.

Не думаю, что удар получился сильным, но пьяному Федору хватило и такого. Не ожидая от меня решительных действий, он кувырнулся на спину и выпустил девушку.

Его друзья тотчас очнулись от летаргии и схватили меня за руки. Пока я пытался вырваться, Федор поднялся и, словно на тренировке, не спеша, нанес мне несколько сокрушительных ударов под дых.

Я успел услышать дикий визг Рыжей, затем свет в глазах заслонила черная пелена.

Когда очнулся, сумерки сгустились почти до черноты. Я лежал на спине и видел, что небо заслонили тяжелые грозовые тучи. Кажется, в своих прогнозах насчет погоды я не ошибся. Затем ко мне возвратился слух.

То, что довелось услышать, напоминало кошмарный сон.

— Ты, дурочка, зря из себя недотрогу корчишь, — измывался Федор. — Хотя, как знаешь. Себе ж хуже… Вместо того, чтобы расслабиться и получить удовольствие…

Потом — возня, стон, громкие маты…

Я поднял голову.

Татьяна полулежала на камне. Ее футболка была разорвана от ворота до низу, взгляд дикий и затравленный.

Федор корчился, держась руками за причинное место.

— Ах ты, сука!

Я встал на четвереньки, но подняться не успел. Кто-то из дружков фермера отфутболил меня ногой, и я покатился неровным крутым склоном. От гибели меня спасло лишь то, что по пути я наткнулся на обломок какого-то из поверженных божков.

Полученные ушибы были ничем по сравнению со злостью, которая кипела внутри. И все же я понимал, что ничем помочь девушке не смогу. Одному с тремя мне не справиться. А что случилось с Ильей и Рыжей я не знал…

Рискуя свернуть шею, почти по отвесной стене я спустился вниз и побежал к автомобилю.

Бардачок оказался закрытый на ключ. Времени на раздумья не оставалось. Я резко дернул, что-то неприятно затрещало и крышка, оббитая мягким материалом, осталась у меня в руках. Я выбросил ее в сторону и начал выгребать все из бардачка на сиденье.

Вскоре моя рука наткнулась на искомый предмет.

Это был маленький блестящий пятизарядный револьвер. Я откинул барабанчик и убедился, что он заряжен.

Игорь или Вася, я так и не разглядел, кто из них, попытался преградить мне дорогу, но я сбил его мощным ударом. Потом я увидел лежащего без сознания Илью и связанную ремнем Рыжую.

Таня еще пыталась сопротивляться, хотя сил у нее почти не осталось. Она уже не стонала, просто пыталась вырваться и, судя по всему, сама не верила, что ей это удастся. Движения ее были вялыми, импульсивными. Федор же навалился сверху и пытался стащить с девушки джинсы, кто-то из его дружков держал ее за шею…

Выстрел слился с первым раскатом грома. Я даже не услышал его. Лишь почувствовал, как резко содрогнулась рука, и увидел, что Федор отлетел в сторону, стукнулся головой об камень и затих. Из разбитой головы струилась казавшаяся черной кровь.

Вася смотрел на меня круглыми от изумления глазами.

— Отпусти! — приказал я, и он мгновенно подчинился.

Я подбежал к девушке, обнял ее. Она уткнулась лицом мне в грудь и зарыдала.

— Ничего, дорогая, не плачь… Уже все хорошо… — успокаивал я.

— Ты что, убил его? — тихим, неестественным голосом спросил Вася.

Он стоял на том же месте, не мог отвести глаз от поверженного друга и не решался приблизиться к нему.

Я оторвался от девушки, увидел распростертое тело фермера, и только сейчас до меня стало доходить, что я наделал…

Я выпустил револьвер, который до сих пор судорожно сжимал в руке и, лишившись последних сил, опустился на землю.

Я видел, как Игорь, шатаясь, подошел к телу и тупо уставился на него. Потом рядом с ним появился Илья, и они уже вдвоем смотрели на фермера.

Мой взгляд все четко фиксировал, но мозги отказывались работать. На какое-то время я оказался полностью парализованным.

Первой, как это ни странно, опомнилась Татьяна. Прикрываясь лоскутами разорванной футболки, она приблизилась к Федору и прислонилась ухом к его груди.

— Что вы стоите, как оболтусы! — набросилась на мужиков. — Илья, у меня в машине аптечка… Ты! — ткнула пальцем в Игоря. — Бегом за водой! Вася, помоги мне его приподнять…

Лишившись лидера, его дружки утратили недавнюю агрессивность и покорно подчинялись каждому слову девушки. Они, как и я, были очень напуганы.

Наконец, я нашел в себе силы и приблизился к Федору.

— Таня, он умер?

— Ушибся головой. Возможно, сотрясение…

— Таня, ты не поняла, я стрелял в него…

— Думаю, ничего страшного. Выживет…

Она словно бы не услышала моих последних слов.

— Таня, я попал в него…

— Это, конечно, болезненно, но не смертельно.

Я ничего не понимал.

Между тем, Илья притащил аптечку, а Игорь воду. Таня вылила на вату перекись водорода, промыла и стала перевязывать рану на голове.

— Ты не то делаешь! — нервничал я. — У него рана на спине! Я попал ему в спину!

— Андрюша, миленький, успокойся. Мой револьвер не может никого убить. Он заряжен резиновыми пулями. Это оружие для защиты, а не для убийства.

Земля пошатнулась под моими ногами. Я в изнеможении прислонился к шершавому граниту.

В это время небо над нами разверзлось ярчайшей молнией, от грохота содрогнулась скала и тотчас тяжелые капли застучали по камням.

Федор открыл глаза и застонал.

— Вот видишь, живой… — Татьяна уже была рядом со мной и гладила мои мокрые от дождя волосы. — Ты — умница, Андрюша… Спасибо…

Она нежно поцеловала меня в губы.

Теперь Федором занимались только его друзья. Илья освобождал от пут Рыжую. Откуда-то возникла Катя, тихая, присмиревшая…

— Нужно спускаться, — сказала Татьяна.

— Да, — согласился я, хотя у меня не было ни сил, ни желания куда-то идти.

Снова вспыхнула молния, загрохотал гром. С неба уже падали не капли, потоки воды низвергались на наши головы. Но мне почему-то было приятно…

Федор стоял на ногах в каком-то неестественно-согнутом положении. С двух сторон его поддерживали Игорь и Вася. Я видел, как кровь с его головы, смешиваясь с дождевой водой, струится в каплеподобное отверстие на жертвенном камне…

А затем у меня, наверное, начались галлюцинации…

При свете очередной молнии я увидел старика в капюшоне. Причем, не на земле, а в небе. Старик был громадный. Он строго взирал на меня своими узкими глазами-щелками и угрожающе размахивал сучковатым посохом…

Теперь я знал, кто он.

Я знал, что он — Сторож. Он охраняет Монастырище. И, кто его увидит, того ожидает беда…

В этом я больше не сомневался…

Старик исчез так же внезапно, как и появился. А вместе с ним куда-то подевались и тучи.

Гроза прекратилась.

Надо мной было чистое бездонное небо с мириадами разнокалиберных огоньков-звезд и огромной круглой луной посредине. Луна была совсем рядом. Зависла над самой головой. И я испугался, что она вот-вот свалится и раздавит меня, словно букашку.

Она манила к себе, притягивала, и я едва нашел силы, чтобы оторвать взгляд от ее пылающей твердыни…

Вокруг, вроде бы, все было, как и раньше.

Танина рука по-прежнему лежала на моей голове. Илья с Рыжей застыли на том же месте, Игорь с Васей так же поддерживали Федора под руки. Но что-то все же изменилось.

Я не мог сообразить, что именно?

Конечно же, прекратился дождь…

Однако, не это главное…

Картинка казалась нереальной, неестественной.

Ах, да, освещение…

Я видел все в каком-то призрачном синевато-зеленом свете…

Затем мой взгляд переместился на жертвенный камень.

Кровь с раны Федора по-прежнему стекала в каплеподобное углубление. Каждая капля, попадая в наполненную водой воронку, тотчас вспыхивала ярко-зеленым огоньком, и таких огоньков уже мерцало неимоверное множество. От их переливчатого света рябило в глазах…

И вдруг все они взметнулись вверх, закружились неистовым вихрем, заслонили собой все вокруг…

Поначалу движение мерцающих светлячков было беспорядочным и непредсказуемым. Однако вскоре я начал угадывать некое подобие системы.

Крохотные огоньки сталкивались и отскакивали один от другого, словно бильярдные шары, потом столкновения прекратились и они перемещались независимо один от другого, но меня ни на миг не покидала уверенность, что все они прочно связаны между собой.

Затем мне показалось, что небо опустилось еще ниже и звезды, до сих пор молча созерцавшие бешеную карусель, вдруг также пришли в движение.

Все смешалось в полнейшем хаосе.

Теперь уже невозможно было отличить светлячки от настоящих звезд. И меня озарила гениальная идея: их и не нужно отличать, потому что, и капельки крови, и небесные светила, по сути, являются одними и теми же частицами необъятной Вселенной.

Ужасный гром снова потряс все вокруг. Он словно призвал мерцающий хаос к порядку. Светлячки сразу же присмирели и послушно выстроились в уже знакомую мне спираль.

Перед нами разверзлась ее громадная горловина, а дальше все терялось в непостижимой, пугающей разум, бесконечности.

А потом началось непонятное.

Я увидел, как Илья и Рыжая, они ближе всех находились к горловине, стали расплываться и рассыпаться на такие же мерцающие светлячки. Еще некоторое время они сохраняли привычные контуры, пока могучий вихрь не рассыпал их, разметал и безжалостно засосал в черное небытие.

То же самое случилось с Катькой, Федором и его друзьями. Только что были нормальные живые люди и вдруг — пыль, прах, и ничего…

С ужасом посмотрел на Татьяну, и полнейшее отчаяние овладело мной.

Я не увидел живого лица, лишь только множество мерцающих зеленых точек. Перевел взгляд на наши переплетенные руки, но и рук не увидел. Они рассыпались на глазах, и уже невозможно было разобрать, где находятся частицы меня, а где частицы девушки?

Затем сознание тоже распылилось на атомы.

Каждый из атомов вопил, протестовал, и был бессилен что-либо изменить…

Пока частицы меня находились рядом и еще могли контактировать между собой, я чувствовал, как меня, словно пылесосом, засасывает вовнутрь Вселенной. Но с каждым мгновеньем контакт становился слабее и, прежде чем все поглотила вселенская тьма, остатки моего разума успели констатировать, что меня больше не существует…

 

Глава первая

Ушлыми ребятами оказались эти шаманы, жрецы, или как их там еще…

Если они мне не пригрезились и не являются плодом моей нездоровой фантазии, то по части промывки мозгов дело у них поставлено на такой уровень, что, куда там нынешним идеологам вместе со всеми спецслужбами браться.

Хотя, если быть точнее, речь идет даже не о промывке мозгов, а о полном извлечении из них той информации, которая, по мнению, служителей культа, в случае распространения могла причинить им вред или же просто доставить ненужные хлопоты.

А потому очнулся я с совершенно стерильной памятью.

Только тогда я об этом и не подозревал.

Лишь, когда мне сказали, что наша компания отсутствовала несколько недель, я понял: с моей памяти самым наглым образом изъят весьма существенный промежуток времени. Я прекрасно помнил, как мы начали рассыпаться в прах и все, что было раньше, затем, как логическое продолжение — пробуждение на том же месте, в той же компании.

Правда, вместо привычной одежды, на нас были непонятные балахоны желтовато-серого цвета…

Но не это поразило меня больше всего.

Я удивился, что первым, кого увидел, был бравый капитан милиции Ященко. Рядом с ним находился озабоченный Андрей Павлович, а чуть поодаль крутилось еще несколько блюстителей порядка…

Потом до меня начало кое-что доходить, и я серьезно струсил, вспомнив, что накануне стрелял в Федора. Значит, я на самом деле убил его и теперь менты явились, чтобы арестовать меня?

Но, нет…

Федор, вот он, совершенно здоровый, улыбается, словно идиот, и, похоже, также не может сообразить, что послужило поводом для столь пристального внимания к нашим особам.

— Батяня, ты, чего здесь делаешь? — наконец, не выдержав, спросил он.

— Чего-чего… Тебя дурака ищу…

Андрей Павлович старался выглядеть спокойным, но чувствовалось, что показное спокойствие дается ему с большим трудом.

— Разве что-то случилось?

— Да как тебе сказать?..

Он, вероятно, понял, что не следует нас сразу шокировать, и решил подготовить. А потому, убедившись, что мы целы и невредимы, беззастенчиво прогнал милиционеров, заметив при этом, что с него причитается, а также добавив, мол, не дай Бог, кто-нибудь проболтается об увиденном. Он уж постарается, чтобы виновник вылетел с работы с "волчьим билетом" и без выходного пособия. В авторитете председателя сельсовета не сомневался никто, понятливые милиционеры согласно закивали головами и скрылись с глаз долой.

Все мы чувствовали себя пришибленными.

Может, я беру на себя большую смелость, утверждая подобное, но именно такое чувство прочитывалось на лицах всех, без исключения, членов нашей компании. И именно такое чувство преобладало надо мной.

Пришибленность, недоумение, непонимание происходящего…

Еще почему-то было стыдно, за ту одежду, в которой предстал перед глазами многочисленных свидетелей. Наряд казался нелепым и шутовским: простыня на шнурке с громадным балахоном, болтающимся за спиной. Словно рисунок из школьного учебника в разделе о Ку-Клукс-Клане. Осталось жертву найти и можно обряд начинать…

А самое неприятное — отсутствовал даже намек на подсказку: каким образом клоунская одежда попала к нам и зачем мы в нее вырядились?

И еще что-то, едва уловимое, беспокоило изнутри. Вроде бы в жизни произошло нечто важное, а, что именно, я вспомнить не мог.

Такое бывает, когда утром не можешь вспомнить сон. Только что все видел, еще свежи ощущения, а сам сюжет ускользнул без возврата…

Краски, звуки и даже запахи воспринимались по-особенному, казались необычайно выразительными и насыщенными, словно в телевизоре с расстроенным тембром и повышенным уровнем цветности.

Привычные предметы угадывались с трудом, и создавалось впечатление, что я вдруг оказался на совершенно чужой планете…

— Танечка, ты что-нибудь понимаешь?

Девушка стояла рядом, и только задав вопрос, я почувствовал, как цепко она держится за мою руку, словно боится потерять ее.

Татьяна недоуменно сдвинула плечами и не решилась заговорить. Наверное, боялась не услышать своего голоса. Только что меня самого одолевали такие сомнения.

— Ты ведь помнишь, что с нами произошло?

— Кажется, да… — ответила тихо и неуверенно.

— Ты видела, как мы рассыпались в пыль, и нас куда-то унесло?

— Да, именно это я и видела…

Теперь ее голос звучал увереннее. Сходность воспоминаний, похоже, пробудила в ней надежду, что, возможно, не все потеряно и диагноз окажется не таким страшным, как думалось поначалу.

— Друзья, а ведь мы, кажется, живы! — молвила Рыжая. — Ведь это так здорово!

— Ты что-то помнишь? — обратился к ней.

— Не знаю. Мне кажется, я увидела сон, что мы все умерли…

— А ты, Федор? Что видел ты?

Фермер хмыкнул и ничего не ответил.

Его друзья вообще лыком не вязали. То же самое можно было сказать и об Илье. Лишь Катька мычала под нос неразборчивое, и добиться от нее вразумительных слов казалось невозможным.

Пока мы перемаргивались, перемигивались, перешептывались, Андрей Павлович внимательно наблюдал за нами и, в процессе, лицо его из сурово-озадаченного приобретало все более скептическое выражение.

— Клоунада, конечно, полнейшая, но, слава Богу, хоть так… — проронил непонятную для нас фразу и стал спускаться вниз.

Мы, покорно и безропотно, выстроившись цепочкой, последовали за ним.

Когда приблизились к Таниному "Джипу", я с удивлением обнаружил, что дверки, капот и багажник опечатаны бумажными полосками с неразборчивыми подписями.

— Что это значит? — возмутилась Татьяна.

— Уже, пожалуй, ничего… — спокойно ответил Андрей Павлович и с невозмутимым видом стал отдирать светлые полоски.

Они поддавались с трудом, как будто были наклеены очень давно и клей успел закаменеть. Бумага слоилась, и ногти председателя не могли с ней совладать.

— Может, хватит ломать комедию? — снова вышла из себя Татьяна.

— Да, наверное…

— Батяня, ты объяснишь, что происходит? — настаивал Федор.

Он уже успел избавиться от шутовского балахона, повязав серую простыню вокруг бедер. Мне показалось, что так смотрится приличней, и я последовал его примеру.

— Не волнуйся, сынок, ничего не произошло. А если что-то и случилось, объяснять должен не я, а вы.

— Мы?

— Вот именно. Если ты считаешь странным, что мы начали беспокоиться, когда вы где-то пропали и не объявлялись две недели… А после этого находят ваши автомобили…

— Две недели?..

— Вот именно, уважаемая Татьяна Сергеевна.

— Но такого не может быть…

От неожиданности услышанного у меня закружилась голова и, дабы не свалиться, я облокотился на дверцу машины.

— Вы нас разыгрываете, Андрей Павлович? — обозвался Илья.

— Нет, это вы надо мной издеваетесь. А твоей матери, Илюша, поверь, далеко не до смеха. Она все глаза себе выплакала…

Илья заметно приуныл. Да и не только Илья. Всем было не по себе.

Я не мог осознать происходящее. Мне казалось, что я нахожусь в глубоком сне, настолько глубоком, что никак не могу проснуться, хотя и осознаю, что просыпаться нужно как можно скорее.

Помню, я пытался убедить себя, что настоящее, реальное должно находиться где-то посредине, между тем, что я считал сумасшествием, и тем, что воспринимал органами чувств: видел, слышал. Однако, даже такой компромисс не смог ни в чем убедить. В мозгах царил хаос, а мысли сплелись в настолько замысловатый гордиев узел, что только мечом его и можно было разрубить…

Никто не посмел отказаться от предложения Андрея Павловича тотчас вернуться в деревню, и кавалькада автомобилей: впереди председательская "Нива", за ней Федор с друзьями и мы в хвосте, медленно поплелась подальше от жуткого места, именуемого в народе Монастырищем.

Наш отъезд даже отдаленно не походил на триумф победителей, наоборот, мы панически убегали, разбитые наголову, как физически, так и морально…

Илья решительно отказался заехать к председателю, он спешил успокоить мать. Рыжая пожелала оказать ему моральную поддержку.

— Илюша, ты мать зря не пугай. Незачем ей ломать голову над всякими загадками… Ты уж извини меня, старика, но я сказал ей, что вы с Федором и гостями в город уехали…

— Спасибо… — пробормотал Илья и хотел уже выйти с машины, когда я сообразил, что нельзя им с Рыжей в таком виде показываться на людях.

— Мы отвезем вас, — сказал я. — Думаю, ты найдешь, во что мне переодеться?

Мы пообещали Андрею Павловичу сразу же вернуться и отправились к Илье.

К счастью, мать Ильи восприняла слова председателя за чистую монету и, вместо ожидаемых упреков, нас ожидала несказанная радость матери, дождавшейся сына из долгой, но вполне оправданной, отлучки. Еще больше она обрадовалась, когда увидела, что Рыжая также вернулась.

В ее голове уже, наверное, бренчали звонкие свадебные колокольчики, и Марья Григорьевна даже не обратила внимание на наши наряды. Хотя, вполне возможно, приняла их за нормальную одежду. Откуда ей знать, как сейчас принято одеваться в городе?

Труднее всего было отказаться от обеда, но тут весомым аргументом сослужил авторитет Андрея Павловича. Так что, переодевшись в старые шмотки Ильи, у Тани сменная одежда нашлась в машине, мы через несколько минут снова оказались у дома председателя.

Хозяин хлопотал на террасе, накрывая на стол, его сынок понуро сидел рядом, о чем-то сосредоточенно размышляя. На наш приход он не отреагировал.

— Вы уж не обессудьте, что я сам готовлю. Мать так переволновалась за Федора, что слегла…

Вскоре все было готово, на столе появился знакомый графинчик с зеленоватой настойкой, только разговор не клеился.

Тогда Андрей Павлович взял инициативу в свои руки.

— Я уже пытался говорить с Федором, — сказал он. — И ничего от него добиться не смог. Думаю, столь же бесполезно расспрашивать и вас?..

Он оценивающе посмотрел на меня, затем на Татьяну. Мы хранили молчание и он продолжил:

— Можно было бы, конечно, упрекнуть вас в нежелании поделиться со старшим впечатлениями от неизвестно где проведенного времени, но… — Андрей Павлович наполнил рюмки. — Но я знаю, что вы все равно ничего не сможете мне рассказать, потому что сами ничего не знаете, или не помните. Разве я не прав?

Мы согласно кивнули головами, подтверждая правильность его умозаключения.

— Я, думаю, вы удивитесь, если я скажу, что верю вам? Во всяком случае, любой здравомыслящий человек, наверняка, удивился бы. Однако я верю вам, потому что в свое время сам пережил нечто подобное. Мне показалось, что я провалился в преисподнюю, а, когда выбрался из нее, был точно в такой же одежде, как и вы, и тоже ничего не помнил. И за то время, которое показалось мне одним мгновением, в реальном мире прошло несколько дней…

— Да, то же самое… — словно находясь в глубоком трансе тихо пробормотала Татьяна.

— Но что это может быть? — спросил я.

— Не знаю. Я долго ломал голову над таинственным происшествием и ни к какому выводу не пришел. Думаю, вам тоже не удастся. Так что, запишем происшедшее, как еще одну из тайн Монастырища. А, коли мы не в силах разрешить ее, думаю, не стоит особенно афишировать случившееся. Вам самим это пойдет на пользу. Все равно никто не поверит.

Нам не оставалось ничего иного, как согласиться с его мудрыми доводами.

В тот же вечер мы с Татьяной покинули деревню.

Рыжая пожелала остаться с Ильей. Они быстрее отошли от тягостей пережитого. Вероятно, зародившаяся любовь сумела пересилить негативные эмоции и свадебные колокольчики, звучавшие в голове Марьи Григорьевны, судя по всему, на этот раз ее не обманули.

Татьяна была не похожа на себя, выглядела болезненной, подавленной, да и я, наверное, со стороны смотрелся не лучше. Она согласилась переночевать у меня, но, в отличие от Ильи с Рыжей, даже любовь не сумела пробудить ее к жизни.

Таня все время о чем-то думала, была невнимательна, не реагировала на мои слова и почти все время молчала.

Утром, чуть свет, она уехала.

Расставание получилось сухим и скомканным, совсем не таким, каким я его представлял, хотя мне с ней вообще не хотелось расставаться. Но удержать девушку я не мог. Мне казалось, что она тяготится моим обществом, а, может, просто не могла отделаться от тяжести, давящей непосильным грузом, тайны…

Она обещала звонить, возможно, даже, приехать в гости. Только все было сказано просто так, как бы, между прочим…

Мне было тяжело, но что я мог поделать?

Может, так лучше?

Ведь мне самому, ох, как нужно было разобраться с собственными мыслями и, вообще, со всем, что произошло в моей жизни…

Прошло два долгих месяца.

Пару раз Татьяна звонила, мы разговаривали ни о чем, опасной темы не затрагивали. Девушка не намекала о желании продолжить наши отношения, я же от такого желания весь сгорал. И, почему-то, не решался поведать девушке о том, что искорка, вспыхнувшая в моем сердце, не умерла, а с каждым новым днем разлуки все больше сжигает меня изнутри…

Душевные страдания я пытался заглушить работой, пахал, как проклятый, даже шеф дивился моей внезапно проснувшейся работоспособности…

Так продолжалось до тех пор, пока редакция не исчерпала финансовых ресурсов, и редактор скорбным голосом не заявил, что, ввиду отсутствия средств и огромной задолженностью перед типографией, газета вынуждена временно прекратить существование, а все мы отправляемся в неоплачиваемые отпуска.

Страшнее наказания для меня нельзя было придумать.

И дело не в финансовых проблемах. У меня имелись кое-какие сбережения в твердоконвертируемой валюте и несколько месяцев я смог бы протянуть.

Я боялся оставаться наедине с собой, наедине с собственными мыслями…

И тогда, дабы окончательно не спиться, я решил загрузить себя домашней работой. Для начала — перестирать свои вещи, которых набилась полная стиральная машина.

Именно благодаря этому марудному занятию я и сумел раскрыть непостижимую тайну, которая постигла нас на Монастырище…

Среди грязного белья была и серая накидка — скорбное напоминание об урочище.

Вместе с одеждой я бросил ее в таз с водой. И сразу же увидел, как сквозь светлое полотно начинают проступать темные пятна, похожие на чернильные. Опасаясь за остальные вещи, я выхватил накидку и стал ее осматривать.

Раньше я почему-то на это не удосужился. И теперь сделал для себя настоящее открытие.

Внутри к необычному одеянию были плотно пришиты длинные полосы такой же грубой материи. Оторвав одну из них, я увидел, что она густо исписана мелким почерком, который, вне всякого сомнения, мог принадлежать только мне.

Я включил утюг, стал отдирать полосы и сушить их. Успокоился лишь, когда убедился, что все записи сохранились. Потом, позабыв о стирке и прочих делах, углубился в чтение…

А закончив, понял, что шаманы, жрецы или, как их там еще можно назвать, весьма поднаторели в промывке мозгов и стирании памяти. Они не смогли учесть лишь одного: что кто-то будет аккуратно записывать все события, а после, прочтя записи, сможет почти полностью восстановить удаленное ими…

Так что, не прав был Андрей Павлович, когда говорил, что нам никогда не удастся раскрыть этой тайны…

 

Глава вторая

Буквы были большими и корявыми, цвет чернил отдавал ржавчиной, фразы — отрывистые, иногда совсем не связаны между собой. Но не это было суть важно.

От одного лишь вида собственных записей в моей голове стало проясняться, как будто с памяти сползло некое одеяло, укрывающее целый период жизни.

Происходящее со мной можно было сравнить с фотобумагой, которую окунули в раствор проявителя и на ней начали появляться смутные очертания запечатленных некогда изображений.

Даже еще не вчитываясь в собственные каракули, едва увидев их, я тотчас вспомнил, что у меня были проблемы с чернилами. Я долго не знал, чем их заменить, пока не додумался использовать сок черных ягод, горьких и неприятных на вкус. Высыхая, он оставлял на ткани рыжеватый, но вполне отчетливый след.

То же самое с каракулями.

У меня не было ни ручки, ни пера. Писать приходилось остро заточенной деревянной скалкой, что, хоть и было неудобно, зато вынуждало концентрировать внимание на главном и не растекаться мыслью по древу.

Не знаю, почему мне вообще пришло в голову что-то записывать?

Наверное, настолько укоренился журналистский инстинкт, что, даже оказавшись в критической ситуации, я не мог прожить ни дня без строчки.

И, скорей всего, я вел дневник втайне от всех. Только таким образом можно объяснить отрадный факт, что его у меня не отобрали.

Теперь же записи сослужили полезную службу. Благодаря им я смог хотя бы частично избавиться от амнезии.

После прочтения оставалось много неразрешенных вопросов. Дальше, их становилось и того больше, однако, я уже не чувствовал себя слепым котенком, бредущим наощупь в поисках истины.

Теперь я, более-менее, в общих чертах, знал, что случилось со мной и моими друзьями. И хотя я, по-прежнему, не мог ничего объяснить (этого не смог бы объяснить никто), я ни капли не сомневался, что все происходило именно так, как повествовалось в моих записях. Ибо, если не верить самому себе, кому же тогда?

* * *

"Не знаю, где мы оказались: возможно, на иной планете, а, может, где-то совсем рядом от того мира, который привыкли называть реальным, ибо никогда иных не видели…

Мир этот красив и своеобразен. В нем ощущается простор, яркость красок поначалу до боли резала глаза. Но, только поначалу. А вообще, все здесь очень напоминает Эдем, каким его принято изображать на библейских картинках…"

* * *

Очнулся я внезапно, словно от толчка.

После того, как мое тело распылилось во Вселенной и сознание угасло, возвращение к реальности и восприятие ее как таковой оказалось болезненным и даже неприятным.

Словно пробуждение ото сна, даровавшего покой и умиротворение. Сновидения отошли, вроде их никогда и не было, а проблемы, только и ожидавшие этого, набросились с новой силой.

Ярко светило солнце. Небо было чистым и безоблачным. Ничего не напоминало о недавней грозе, как будто она нам всего лишь пригрезилась…

Внешние восприятия почти полностью подавлялись нарастающей внутренней тревогой. Слишком свежи были воспоминания о последних событиях.

Особенно тот миг, после которого наступило Великое Ничего.

И первая мысль была далека от канонов научного материализма, она напрочь перечеркивала его основы, упорно вдалбливаемые в голову во время учебы в школе и институте.

В момент пробуждения я не сомневался, что накануне — умер, и, последовавшая за скорбным событием способность снова созерцать небо и чувствовать твердь земли под собою, воспринималась, как чудо, неопровержимо подтверждающее церковный догмат о существовании загробного мира.

Я был искренне рад такому открытию. Ибо, хотя Великое Ничто тоже имеет положительные стороны, гораздо приятнее осознавать, что ты есть и, коли, таким образом, устроено мироздание, будешь существовать вечно.

Такие мысли неосознанно пронеслись в голове сразу после пробуждения.

Затем я ощутил неудобство от позы, в которой лежал, и прирожденный скепсис начал брать верх над размышлениями о вечной благодати.

Я поднял голову, и с радостью убедился, что тело мне подчиняется. Присел и осмотрелся по сторонам.

Мои друзья и недруги находились тут же. Они, как и я, начали приходить в себя и ошарашено вертели головами.

Вид у всех был слегка прибабахнутый: глаза круглые, челюсти отвислые, выражения на лицах — соответствующее полным идиотам.

Отличалась только Татьяна.

Она, по-видимому, очнулась первой и теперь сидела на мягкой траве, уткнув голову в колени и выглядела скорее задумчивый, нежели ошарашенный.

Мы находились на невысокой возвышенности, вокруг нас расстилалась холмистая местность. Незнакомая и даже какая-то нереальная.

Трава казалась слишком зеленой, небо слишком голубым, деревья, видневшиеся вдали, неестественно резко отдавали темной синевой. Как на картинке неопытного художника, не научившегося подбирать естественные тона…

Таким было мое первое впечатление о загадочном мире, в котором, волей судьбы, нам довелось оказаться при столь странных обстоятельствах.

Естественно, тогда никто из нашей компании не мог даже предположить, каким образом и где именно мы очутились. На первых порах высказывались разные немыслимые версии, и не самой глупой из них казалась гипотеза о коллективном помешательстве.

Необычность ситуации как-то сразу сгладила острые углы в наших отношениях. Забылись прежние размолвки и конфликты, мы сообща пытались решить возникшую проблему. Однако ничего путного никому в голову не приходило.

Мы внимательно осматривали местность, пытаясь угадать знакомые ориентиры, но все наши усилия оказались напрасными.

— Если чувства и ощущения нас не обманывают, а, судя по всему, воспоминания наши сходятся до мельчайших деталей, и, если все, что мы видим, нам не снится, тогда мы, наверное, стали жертвой колдовского перемещения в пространстве, а, возможно, и во времени… — изрек очередную версию Федор…

Сейчас, вспоминая тот разговор и зная уже почти все, я удивился, насколько быстро мы подошли к верному решению. Правда, тогда слова Федора никто всерьез не воспринял.

Помню, его дружки съязвили, мол, меньше телевизор смотреть надо, а Катька злорадно захихикала. Согласился с фермером только Илья, да и то, наверное, лишь ради желания пофантазировать на любимую тему.

— Вполне возможно, — сказал он. — Учитывая все таинственное, что приписывают Монастырищу…

Я тоже сморозил нечто умное. Не помню, что именно, какую-то банальность, и не подтверждающую, и не отрицающую высказанное накануне.

Рыжая и Таня участия в споре не принимали. Первая по той причине, что ей было безразлично, где она находится, а Татьяна…

Еще тогда ее поведение должно было меня насторожить. Но я не придал значения странностям, приписывая их пережитому девушкой стрессу…

А ведь я должен был помнить, что раньше Татьяна никогда не теряла голову, даже, когда у всех остальных опускались руки. Взять хотя бы ситуацию, когда я стрелял в Федора и думал, что убил его…

Кстати, как это ни странно, после чудного воскрешения никаких ссадин, синяков, ушибов на наших телах не оказалось. Как будто взаправду некто всемогущественный разложил нас на мельчайшие частицы и затем, сложив обратно, выбросил лишнее и ненужное…

Так вот, пережитый накануне стресс не помешал Татьяне первой броситься на помощь пострадавшему фермеру, невзирая на то, что он хотел с ней сделать. Сейчас же девушка выглядела вялой и безучастной. Наши дебаты ее не интересовали. Она сосредоточенно о чем-то размышляла, и делиться своими мыслями с нами не собиралась…

Спорить о том, где мы находимся и, как мы здесь оказались, можно было долго, до бесконечности, только ответы на задаваемые вопросы не могли появиться из ничего. Мы вынуждены были всерьез задуматься над иной, не менее важной, проблемой: что делать дальше?

Теория здесь бессильна. Нужно было действовать — идти и искать. Кого и что, не суть важно…

Почему-то все были едины в желании двигаться на запад, к кромке виднеющегося вдалеке леса.

Не скажу, что наше путешествие было приятным, хотя свежесть красок девственно чистой природы не могла не радовать глаз, а обилие звуков, издаваемых насекомыми и пернатыми, снова и снова направляли мысли в сторону библейского Эдема. И все же, жизненные проблемы казались слишком близкими и насущными, чтобы мы могли вдоволь насладиться окружающей красотой, возможно, загробного мира.

Когда мы приблизились к заветным деревьям, солнце уже клонилось к закату, и все сильнее давал знать о себе голод. Мифического сада с изобилием яств рядом не оказалось, и нужно было терпеть, что, отнюдь, не способствовало хорошему настроению.

Углубившись в чащу, мы стали замечать первые признаки существования человека. Правда, сначала мы в этом не были полностью уверены. Множество тропинок и следов, встречающихся на нашем пути, могли быть оставлены и четвероногими обитателями…

Мы понуро брели по одной из таких дорожек, пока она, наконец, не вывела нас на более широкую тропу. Ее пересекал ручеек, поверх которого были положены несколько срубленных стволов от берез.

Теперь в существовании людей никто не сомневался. Но к открытию мы отнеслись спокойно, так как подсознательно мыслили себя еще в привычном мире…

Ручей взбодрил, не найдя еды, мы смогли вдоволь напиться. Думали заночевать возле него, однако, пошли дальше.

Лес оказался небольшим и вскоре закончился. Перед нами расстилался глубокий овраг, заросший колючим кустарником. Внизу, увитая камышом, струилась неширокая мелкая речушка. Мы направились вдоль ее русла и оказались на берегу большого озера. Здесь и решили переждать ночь.

Никто из нас так и не смог уснуть. Голод, тревожные мысли и полное неведение не позволяли расслабиться ни на минуту. Так и просидели возле костра, почти не разговаривая, пока первые лучи солнца не разогнали холодный предутренний туман. Затем, нахлебавшись мутной воды, усталые и изможденные, поплелись дальше, уже почти не соображая, зачем, вообще, нужно куда-то идти…

К полудню мы были полностью морально подавлены.

И, внезапно, когда уже мало кто верил в правильность выбранного маршрута, жизнь даровала нам надежду.

Взобравшись на очередной холм, мы увидели настоящий город. Он, словно бы сошел со страниц учебника по истории Древней Руси.

Длинная стена деревянного частокола, опоясываемая земляным валом и рвом. За стеной смутно угадывались крыши строений.

— Здесь что, фильм снимают? — наивно поинтересовалась Рыжая, но ей никто не ответил.

К этому времени мы уже не сомневались в том, что Монастырище сыграло с нами злую шутку, и теперь получили веское тому подтверждение.

Если даже нас и не отбросило в иную галактику, мы оказались очень далеко от родимого двадцатого века…

— Неужели мы действительно видим средневековый город? — изумился Илья.

— Скорей, даже не средневековый, а более ранний, периода варварства, — вспомнив, что, как-никак имею историческое образование, блеснул "умняком". — Танечка, что ты об этом думаешь?

— Может быть… — безучастно и неподобающе равнодушно, как для историка с ученой степенью, ответила девушка.

— Что бы там ни было, нам не остается ничего иного, как стучаться во врата и сдаваться на милость хозяев…

— Разве нам может что-то угрожать? — не поняла Катя. — Здесь так тихо и спокойно…

— Глупая! — обрубила ее Рыжая. — Видно не все здесь спокойно, если такую стену отгрохали…

Я не ожидал от нее подобной прозорливости. Остальным тоже мысль Рыжей показалась убедительной, и все, кроме Татьяны, тотчас начали настороженно озираться по сторонам. Однако, по-прежнему, ничего не нарушало первобытной тишины.

С того места, где мы стояли, в частоколе не было видно ни ворот, ни калитки. Мы пошли в обход, предпочитая оставаться на безопасно-отдаленном расстоянии от города.

Так мы снова оказались на берегу озера, где увидели небольшую деревянную пристань, у которой находилось на привязи несколько длинных лодок. К пристани от частокола вела выложенная камнем лестница с вбитыми в землю кольями вместо перил. У верхней площадки лестницы виднелась узкая калитка, над которой возвышалась сложенная из брусьев квадратная башня.

Не успели мы приблизиться к пристани, как перед нами, неизвестно откуда, возник древний старец.

Он словно материализовался из воздуха, ведь рядом не было ни кустов, ни деревьев, за которыми можно спрятаться. И я такому не удивился, ибо в странном создании, облаченном в длинную серую накидку с надвинутым на глаза капюшоне, узнал старого знакомого — Стража Монастырища. Правда, теперь, в отличие от нашей первой встречи, он никуда убегать не собирался.

Старик заступил тропу и, приподняв посох, приказал нам остановиться. После чего приблизился и своей сучковатой палкой зачем-то притронулся к каждому из нас.

Возможно, таким здесь был ритуал приветствия?

Мы же, в свою очередь, смогли убедиться, что перед нами не призрак. Старик был материален, а тычки его палицы довольно чувствительными.

Удовлетворившись произведенным опытом, Страж отошел на безопасное расстояние и залопотал некую бессмыслицу на непонятном каркающем языке.

И вдруг, о чудо!

Татьяна ответила ему. И он ее понял.

Оглядел девушку более внимательно и снова залопотал, теперь уже обращаясь к ней одной. Они обменялись несколькими фразами, после чего старик оставил нас и не спеша отправился обратно к лестнице.

Мы хотели последовать за ним, но Татьяна нас остановила.

— Он просил, чтобы мы ждали здесь.

— О чем вы базарили? — спросил Федя.

— И на каком языке? — поинтересовался я.

— Это — древний, мертвый язык, — объяснила девушка. Похоже, она немного отошла от пережитого стресса и сейчас, пообщавшись со стариком, выглядела повеселевшей. — Смесь санскрита с древнеиранским…

— Ну, ты, подруга, и даешь! — восхитился то ли Игорь, то ли Вася. Я никак не мог запомнить, кто из них кто?

— Где ты его выучила?

— Я ведь ученый — историк. Иногда приходится изучать многое, не зная, пригодится оно в жизни или нет…

— Наверное, ужас, как сложно… — по-своему отреагировала Рыжая.

— И что сказал старик? — снова повернул разговор в прозаичное русло Федор.

— Интересовался, кто мы такие и откуда?

— Кому, как не ему об этом знать… — возмутился я.

Кроме меня и Татьяны никто раньше Сторожа не видел, а потому замечание осталось не понятым.

— Надеюсь, ты намекнула, что мы жрать хотим?

— Не волнуйтесь, теперь, мне кажется, все будет хорошо…

Спокойствие Татьяны и ее, неизвестно откуда появившаяся уверенность в благополучном исходе, выглядели странными, но мы очень устали и проголодались, чтобы всерьез об этом задумываться. Оставили девушку в покое и, молча, наблюдали за поднимающимся по лестнице стариком, мысленно проклиная его за медлительность.

 

Глава третья

После того, как я прочитал свои записи, для меня начались трудные дни и долгие ночи. Каждая скупо начертанная строчка оживала новой картинкой воспоминаний.

Воспоминания терзали меня, мучили, возрождая в изможденном мозгу все новые подробности, которые очень часто вместо желаемого ответа, вносили еще большую несуразицу, ставили новые вопросы, ответов на которые я отыскать не мог.

Мое добровольное затворничество в четырех стенах не давало возможности отвлечься, развеяться, и тяжесть воспоминаний захлестнула меня целиком, доводя до полного отупения.

Нередко, находясь на грани нервного срыва, я доставал из холодильника заветную бутылку коньяка, однако, выпив рюмку, благоразумно прятал ее обратно и, укутавшись с головой в одеяло, пытался утонуть в забытье. Но если и удавалось забыться, то ненадолго.

Видения с настырностью кошмара преследовали меня неотступно, и я ощущал, что недалек тот час, когда я окончательно двинусь рассудком…

* * *

"С каждым днем поведение Татьяны становится все непонятнее. Она, по-прежнему, почти ни с кем не общается, все время о чем-то думает, а иногда срывается и начинает психовать. Внешне это проявляется в резких, порывистых, движениях, в ее глазах загорается какой-то неистовый огонь. Пребывая в таком состоянии она начинает бормотать разборчивые, но совершенно непонятные фразы, типа: "Что они себе думают? Они, что совсем оборзели?.." и тому подобное. Не знаю, к кому относились нелестные реплики, только, явно, не к нам.

Иногда мне приходит в голову странная мысль: во время разговора с девушкой Сторож что-то пообещал ей и не выполнил. Хотя, наверное, я брежу. Что мог пообещать девушке незнакомый старик, которого мы встретили всего второй раз в жизни, да и то мельком?.."

* * *

Ожидать нам пришлось не долго. Вскоре из калитки появилась процессия, во главе которой двигались два старца в таких же, как и у Сторожа, накидках, а за ними — шесть воинов в кожаных безрукавках и юбках, прикрывающих бедра выше колен. Вооружены они были короткими мечами, за спинами у каждого, подобно ружьям, торчали луки и колчаны со стрелами. В руках воины держали длинные древка копий.

Вблизи воины, отнюдь, не тянули на суперменов. Они были коренастыми, но низкорослыми. Самый высокий из них едва достигал Федору до подбородка. Лица всех украшали клиноподобные бородки, а длинные волосы были стянуты на макушке широкими кожаными ремнями.

Старики, возглавляющие отряд, выглядели менее экзотично, но более внушительно. В их манерах, движениях, облике чувствовалась уверенность людей, привыкших повелевать.

Оба были старыми, но не дряхлыми. Я пытался определить их возраст, и у меня ничего не получилось. С одинаковым успехом им можно было дать от шестидесяти до восьмидесяти и больше лет.

Старики были худощавые. Их лица имели строго очерченные профили, носы — длинные, с костлявой горбинкой, как у древних римлян, абсолютно седые волосы перевязаны лентами. Светлые накидки — подпоясаны на талии, что подчеркивало стройные осанки фигур.

Они были выше ростом, чем воины и отличались от них, словно представители иной расы…

Приблизившись, воины окружили нас со всех сторон. Они не проявляли агрессии, но были готовы ко всяким неожиданностям с нашей стороны.

Во всяком случае, копья держали наготове.

Один из стариков что-то сказал. Резко, требовательно, словно отдал приказ.

Татьяна тоже произнесла длинную фразу, однако, старцы на ее речь не прореагировали, как будто бы не услышали.

Подобное непочтение озадачило девушку, от обиды она даже прикусила губу.

— Что он сказал? — спросил Федор.

— Чтобы мы следовали за ними…

Татьяна снова повернулась к старикам и произнесла еще что-то на непонятном для нас языке.

Слова так же остались без ответа.

Старики отправились в обратный путь, а воины тычками тупых сторон копий, словно скот, погнали нас следом. По дороге Татьяна пыталась заговорить со стражами, однако, они или не слышали ее, или умело притворялись глухонемыми.

Наверное, город для чужеземцев являлся запретной территорией. Вместо того чтобы распахнуть калитку и встретить хлебом-солью дорогих гостей, нас пригнали на пристань и рассадили в двух длинных лодках.

Я оказался в одной лодке с Ильей, Рыжей и Татьяной. Фермер, его друзья и Катька — в другой.

Нас разместили в центре узких и неудобных посудин. Двое охранников сели за весла, третий с луком и стрелой на натянутой тетиве расположился на корме. Его лицо было беспристрастным, он внимательно следил за нами и был готов, не колеблясь, выпустить стрелу при малейшем подозрительном движении.

Высадили нас на маленьком островке посреди озера. Его берега были плотно укрыты кустами и вьющимися растениями, за которыми виднелась стена густого леса.

По едва заметной тропинке нас привели вглубь острова, и мы оказались на обширной поляне, по краям которой располагались несколько хижин, наподобие шалашей.

Посреди поляны — вытоптанная площадка, лишенная растительности, в центре которой находился сложенный из камней очаг.

Рядом с очагом лежало толстое бревно. Его поверхность была стесана и, вероятно, служила для разделки пищи.

Возле бревна валялся большой металлический котел. Судя по всему, им давно не пользовались, он был заляпан грязью и почти доверху наполнен песком.

Здесь нас и оставили, ничего не объяснив.

Старики ушли первыми, немного выждав, за ними отправились конвоиры.

Когда мы опомнились и добежали до воды, лодки уже отплыли далеко…

В хижинах на поляне никто не жил, да и на всем острове не оказалось ни единой живой души. Весь клочок суши был в нашем распоряжении, только мы не тешили себя иллюзиями. Прекрасно понимали, что видимость свободы ограничивается пределами маленького его береговой линии.

Конечно, нас никто не стерег и, при желании, мы смогли бы убежать, только: куда и зачем?

Тюремщики рассудили здраво, полагая, что самым надежным стражем для нас станет здравый смысл.

Хижин было пять. Все одинаковые: большие шалаши с куполообразной крышей, сплетенной из сухого камыша. Из мебели — ничего, кроме набитых травой мешков, которые должны были служить вместо постелей.

Нас было семеро, но проблем с жилплощадью не возникло. Роман Ильи с Рыжей, несмотря на обстоятельства, шел по нарастающей и, естественно, они решили поселиться вместе. Катька успела помириться с фермером, друзья Федора также разделили одну хижину.

Я решил, что сам Бог велел нам жить с Татьяной вместе, только она, неожиданно, решительно воспротивилась. Настаивать не имело смысла. С Татьяной и так творилось неладное, и назойливые притязания с моей стороны вполне могли послужить поводом для истерики.

Голодом нас морить не собирались. В каждой хижине имелись небольшие запасы продуктов. В основном — мясо: засоленное и сухое. Были также фрукты, грибы, овощи: свекла, морковь, какие-то, неизвестные нам, корни. А в больших кувшинах с высокими узкими горлышками, плотно закупоренными деревянными затычками, оказалось вкусное и крепкое вино.

Первый вечер, проведенный на новом месте, запомнился особенно ярко.

С голодухи мы бросились поджаривать мясо на раскаленных углях, но вынуждены были пережить горькое разочарование. Мясо оказалось соленым и несъедобным. Прежде, чем готовить, его нужно было долго вымачивать в воде.

Тогда девчонки вымыли котел и начали варить бульон из сушеного мяса и овощей.

Дожидаться, пока он будет готов не было сил, и мы напихивали себя фруктами, обильно запивая их вином.

Настроение быстро улучшилось, мы развеселились и даже временно смирились со своим подневольным положением. В сущности, ничего ведь плохого не произошло, и незачем зря ломать голову, размышляя над тем, что будет дальше…

Вино ударило в голову. Мы травили анекдоты, пели песни, веселились, словно полоумные.

Лишь Татьяна держалась особняком, почти не пила и в разговоры не встревала. Сначала мы пытались приобщить ее к общему празднику, а, поняв, что растормошить ее не удастся, плюнули на дохлое дело.

Когда суп был готов, возникла новая проблема: чем его кушать?

Задача поначалу казалась неразрешимой. Оставалось одно: дождаться, пока варево остынет и, уподобившись свиньям, хлебать его с котелка.

Смекалку проявил Федор.

У него в кармане отыскался складной нож, он ловко срезал кору с деревьев и, скрутив ее, мы получили нечто вроде ковшиков, которыми и черпали наваристый бульон, а после выгребали гущу.

В общем, наелись до отвала и упились до упаду…

К счастью, все были слишком уставшими и обошлось без конфликтов…

Утром возле тропинки у озера мы обнаружили корзины со свежим мясом и фруктами. Пока мы спали, невидимые стражи позаботились о нашем благополучии.

Так, впоследствии, повторялось каждый день.

Дни на острове проходили скучно и однообразно.

Единственным стоящим развлечением было купание в озере. Иногда, чтобы разнообразить пищу, рыбачили.

Ловить рыбу оказалось нетрудно. На острове имелась узкая заводь, которую мы рано утром перекрывали частоколом из прутьев, после чего руками вытаскивали крупных карпов…

И все же, мне было скучно и неуютно.

Не найдя общего языка с Федором и его друзьями, они держались особняком, я лишился также и компании Ильи с Рыжей. Поглощены взаимным чувством, они вообще, ни на что не обращали внимания. Татьяна упорно не желала растормаживаться и на контакт тоже не шла.

Волей обстоятельств я оказался предоставлен только самому себе.

Возможно, именно вынужденное одиночество и натолкнуло меня на мысль завести дневник?

Первые несколько дней мы свято верили, что о нас вспомнят и в жизни наступят какие-то перемены. Но миновала неделя, две, три, а все оставалось по-прежнему. Вечерами, а ужинали мы, как и раньше, вместе, все чаще возникали разговоры о необходимости что-то предпринимать.

Не сидеть же, в самом деле, на этом острове всю жизнь…

И в один из вечеров мы твердо настроились бежать. Организатором стал Федор. Он оказался самым нетерпеливым и самым решительным…

— В общем, так, мужики и бабы, — молвил он, наполнив перед этим самодельные деревянные кружки вином. — Вы, конечно, как хотите, а мне экзотика осточертела. Не кажется ли вам, что пора делать ноги?

— Куда? — поинтересовался Илья.

— Какая, в хрена, разница?

— А зачем убегать? Здесь так здорово! — протестовала Рыжая.

— Дурочка! — вызверился Федор, но сразу взял себя в руки. — Кайф, девочка, нужно понемножку ловить, иначе он приедается и перестаешь получать удовольствие. В общем, так, если никто ничего против не имеет, завтра и двинем…

— А через озеро как переправимся? У нас нет лодки… — запаниковала Катька.

— Ты что, плавать не умеешь?

— Умею…

— Тогда переплывешь. Ничего с тобой не станется. Здесь недалеко и вода спокойная. Главное, продуктов запасти. Для них плотик смастерим…

— Федя, а куда плыть будем? — спросил я.

— Хороший вопрос… — призадумался фермер. — Думаю, подальше от города. Че-то мне его обитатели не нравятся…

— А вдруг на кого-то нарвемся? — это Игорь.

— У тебя что, руки из задницы выросли? — подколол его Вася. — У тебя — вон какие кулачищи, а они здесь все какие-то чахлые…

На том и решили. Больше возражений, вроде бы, ни у кого не было. Но вдруг, неожиданно для всех, подала голос Татьяна. Мы настолько отвыкли слышать ее, что даже вздрогнули.

— Все, конечно, хорошо, — сказала девушка, и мне показалось, что я узнаю прежнюю Татьяну. — Но не кажется ли вам, друзья, что, прежде чем ломиться неведомо куда, необходимо провести небольшую разведку. Пусть для начала кто-то один переплывет озеро и попытается разузнать, что к чему…

Предложение было дельное и заслуживало на внимание. Открытым оставался лишь вопрос, кому поручить роль Штирлица?

Дабы не тратить времени на бесполезные споры, решили бросить жребий.

И тут снова вмешалась Татьяна.

— Думаю, правильным будет, если поплыву я. Я знаю язык и мне будет легче раздобыть необходимую информацию…

Возражать против такого аргумента было глупо. Однако предприятие могло быть опасным.

— Татьяна, я тебя одну не отпущу…

Она внимательно посмотрела на меня, и при свете костра я разглядел знакомый, но уже позабытый, блеск в ее глазах. Мне даже показалось, что девушка улыбнулась, и от этого слегка притупившееся за последнее время чувство вспыхнуло с новой силой.

— Андрюшенька, дорогой, я очень тебе благодарна. Если ты будешь рядом, я буду чувствовать себя намного увереннее…

Мы решили отправиться вечером следующего дня.

Только, когда я проснулся, Татьяны в лагере уже не было…

 

Глава четвертая

Мне нужно было срочно связаться с Татьяной, а ее телефон упорно не желал отвечать. Я целый день терроризировал аппарат, пока не догадался, что сейчас — лето и ее на работе может не быть. Нормальные преподаватели, как и положено, в августе отдыхают.

Я не знал ее домашнего номера. Хотя, зацепочка была. Когда Татьяна звонила из кабинета редактора отцу, я успел списать с дисплея набранный номер.

Зачем, сам не знаю? Просто так, на всякий случай.

Теперь ответили почти сразу.

— Татьяну Сергеевну можно?

— А вы уверены, молодой человек, что попали по адресу? — ответил уверенный в себе голос пожилого человека.

— Ведь вы ее отец?

— Хм…

— Простите, что я вас беспокою, я не знаю ее домашнего номера, а мне срочно нужно ее разыскать…

— Странно, ее домашнего телефона вы не знаете, а мой вам, почему-то, известен… Вы не представитесь, молодой человек?

Я назвал себя и добавил, что мы с Татьяной вместе исследовали языческое капище. Теперь же, мол, у меня появились новые данные…

— Можете не рассказывать, что у вас там нового появилось, так как меня это совершенно не интересует, — резко перебил собеседник. — А Татьяна Сергеевна, как вы изволили ее назвать, если и бывает в моем доме, то очень редко. В последний раз… уже даже запамятовал, когда это было… Так что не трудитесь больше сюда звонить.

— Может, вы подскажете ее номер?

— Вы считаете, я обязан это делать?

— Вовсе нет, — благоразумно ответил я. — Только мне, действительно, нужно ее разыскать…

Старик поломался для приличия, и, все же, продиктовал заветные цифры. Правда, не преминул едко заметить, что мне это ровным счетом ничего не даст, так как дочери нет в городе, и объявится она не раньше, чем через неделю…

И все же я решил попытать счастье.

Ответом были длинные, до бесконечности, гудки…

* * *

"В нашем лагере произошел окончательный раскол, хотя полного согласия и раньше никогда не наблюдалось. Атмосфера накалилась до такой степени, что скоро нам всем будет тесно на маленьком клочке суши.

Может, я слишком утрирую?..

В сущности, давление ощущаю я один, так как девчонок и Илью Федор всерьез не воспринимает.

Федор, по-прежнему, настаивает, чтобы мы убегали немедленно, тем более что, по его мнению, никого это особо не обеспокоит и искать нас, скорей всего, никто не станет. Как весомый аргумент, он наводил исчезновение Татьяны: она, мол, отсутствует уже двое суток, а наши стражи и в ус не дуют…

Если раньше я был полностью согласен с необходимостью побега, теперь же, упорно ему противился. Причиной была Татьяна. Я боялся, что если она надумает вернуться и не застанет нас, мы можем больше никогда с ней не увидеться…

— Глупец! — психовал Федор. — На свободе у нас будет больше шансов ее отыскать.

Возможно, Федор был и прав, только его слова меня, почему-то, не убеждали.

После уговоров начались угрозы.

Федор сказал, что оставит меня одного.

Но и это ни к чему не привело. Я твердо намеревался ждать Татьяну до тех пор, пока полностью не разуверюсь в возможности ее возвращения…"

* * *

Угрозы не оказались пустыми.

Однажды я проснулся и увидел, что на островке остались лишь мы с Ильей и Рыжая.

Исчезновение фермера с дружками, вопреки словам Федора, не прошло незамеченным. В тот же вечер нас погрузили в лодку и под вооруженной охраной переправили в город.

Какой он из себя, никто из нас увидеть не смог. Перед тем, как открыть калитку, стражники надели нам на головы колпаки из плотной ткани.

Нас долго вели то ли кручеными улочками, то ли лабиринтами коридоров громадного здания. Несколько раз довелось подниматься и спускаться крутыми лестницами с неодинаковыми по высоте ступеньками.

В результате, мы оказались в узком каменном колодце, настолько тесном, что нельзя было даже вытянуться во весь рост.

Федор, его друзья и Катька уже были там.

— Нас словно бы поджидали, — объяснил Федор. — Только ступили на берег, сразу окружили, связали, заткнули глаза и привели сюда…

Положение наше ухудшилось, дальше некуда.

Воздуха в колодце и так едва хватало, а о таком понятии, как отхожее место и говорить не приходится.

Честным людям скрывать нечего…

Мы впритык друг к другу сидели по окружности колодца, опираясь спинами об влажную каменную стену, и, вдобавок к моральным и физическим страданиям, вынуждено становились зрителями, как один из нас в самом центре справляет естественную надобность. Про стыд, забыли быстро, и, все же, каждый понимал, что долго мы так не протянем.

Оставалась, правда, слабенькая надежда. Ведь Татьяны с нами не было.

Но, если ей и удалось вырваться, разве сможет он нам чем-нибудь помочь?

Мучения длились неимоверно долго, хотя, может, и не настолько долго, как нам казалось. Просто, каждое мгновение мучений растягивалось в неимоверное количество раз, убивая своей безысходностью.

Заключив нас в сырой и зловонной могиле, мучители словно бы подчеркивали контраст между неволей относительной и неволей полной. Они убедительно доказали нам, что человек должен уметь довольствоваться малым, ибо в погоне за большим может утратить все.

И теперь покинутый островок казался нам настоящим раем, которым мы так неосмотрительно пренебрегли.

Не буду говорить о настроении, царившем в темнице. Коротко его можно охарактеризовать, как полнейшее уныние без проблеска надежды.

Не было даже мыслей, словно испугавшись тесноты и вони, они все, вдруг, решили бросить нас, если не навсегда, то до лучших времен. За короткое время мы уподобились трупам, отличающимся от настоящих лишь тем, что продолжали дышать и справлять физиологические потребности.

Еду нам сбрасывали сверху. Ни о какой стерильности, естественно, не могло быть и речи. Но, вместе с отупением, пришло и равнодушие. Позабыв о брезгливости, мы пережевывали грязные куски неизвестно чего, пытаясь таким образом, неизвестно ради чего, продлить дни своего жалкого существования…

И, когда восприятие происходящего полностью покинуло нас, неожиданно грянули перемены, такие же нереальные, как и все происходящее с нами.

Основную часть времени я проводил в некоем полусне-полузабытьи. Сознание едва теплилось в мозгу, то и дело, проваливаясь в черную бездну, которая, возможно, и была для меня единственным спасением.

И вот однажды, в очередной раз, придя в себя, я обнаружил, что в камере, вроде бы, стало больше места. Как будто кого-то не хватает. Это была даже не мысль, а, скорей, ощущение.

Возникнув на миг, оно сразу же исчезло, так как мне было совершенно на все наплевать.

Я просыпался еще несколько раз, и с каждым новым пробуждением фиксировал, что нас становится меньше. Никаких мыслей по этому поводу не возникало. Я не ощущал ни страха, ни беспокойства. Если бы мне тогда сообщили, что некий чудовищный Минотавр съедает нас поодиночке, я бы на такое сообщение вряд ли среагировал…

А затем случилось волшебное преобразование.

Очнувшись в очередной раз, я обнаружил себя в чистой светлой комнате в мягкой и уютной постели. Рядом находился столик, на котором чудным натюрмортом смотрелась громадная ваза с фруктами, кувшин и изящная глиняная чаша.

Странно, стоило измениться обстановке, и я тотчас почувствовал себя нормальным человеком. Куда и подевались апатия с безысходностью.

А, подкрепившись вкусными сочными плодами, я вновь ощутил способность шевелить мозгами.

Правда, мысли были какие-то ненормальные.

Происшедшее накануне, казалось нелепым сном.

Возродившаяся надежда подсказывала, что я, наконец-то, проснулся и затянувшийся кошмар просто обязан исчезнуть. Все должно снова встать на свои места…

На самом же деле, все обстояло по-иному.

В этом я убедился, едва подошел к окну.

Передо мной открывалась совершенно незнакомая картина. Отвесная стена уходила глубоко вниз, а дальше виднелась стена деревянного частокола и убегающая к горизонту холмистая степь.

Дверь оказалась закрытой снаружи.

Пришлось убедиться, что кошмар продолжается. Просто худшая тюрьма сменилась на более комфортабельную.

Только и всего.

Однако я был бы неблагодарной скотиной, если бы не оценил, что перемены, какими они не были, все же происходят к лучшему.

В отгороженном ширмой закутке я отыскал таз с водой и, наконец-то, смог помыться. Ощущение чистоты собственного тела подействовало даже более ободряюще, чем сытный завтрак.

Переполненный оптимизма я улегся на кровать и стал ожидать. Больше мне, по сути, ничего и не оставалось.

А где-то под вечер дверь отворилась и в комнату вошла Татьяна…

 

Глава пятая

Меня ни на миг не покидало ощущение, что из моей памяти выпало нечто очень важное. Ключевой эпизод, который я хорошо помнил, находясь в том мире, но напрочь забыл, вернувшись в мир наш. Записи не могли помочь его восстановить, как я не пытался. Они содержали намеки, но не давали ключа.

И это обстоятельство послужило еще одним поводом для не прекращающихся душевных терзаний.

Даже из разговора с Татьяной, запечатленного в дневнике, я осознавал, что тогда знал и понимал значительно больше, нежели сейчас…

* * *

"-Андрюша, ты умный парень и должен понимать, что иного способа возвратиться домой, не существует…

— Да, я думал над этим…

— И ты еще в чем-то сомневаешься?

— Почти нет. Этот мир не настолько хорош, чтобы у меня возникло желание остаться в нем навсегда…

— Но ты, все же, сомневаешься…

Чувствовалось, девушка нервничает и разговор ей так же неприятен, как и мне.

— Танечка, я хочу… Нет, я требую, чтобы мы возвратились все! Иначе у вас просто ничего не получится…

— Это не так легко сделать… — Татьяна призадумалась. — С ребятами проблем не будет. А что делать с девчонками? Как я успела понять, они уже давно не девственницы…

— Танечка, это — ваши проблемы. Только при выполнении таких условий я согласен принимать участие в вашей клоунаде. Тем более, если и существуют какие-то законы, их всегда можно изменить…

— Хорошо, я подумаю и… — она замялась. — Андрюша… Помни, чтобы все получилось, ты должен выжить…

— Я помню. И, поверь, сделаю все возможное, чтобы не скопытиться раньше времени. Ведь, в ином случае, ваши боги останутся без пищи, что, в свою очередь, подорвет идеологическая устои социального устройства…

— Зря ты язвишь. Твоя судьба мне, действительно, не безразлична…

Ее голос потеплел и стал почти таким же, как у той Татьяны, с которой еще совсем недавно мы были хорошими друзьями и в которую я, кажется, даже успел влюбиться…

— Хотелось бы надеяться… — ответил равнодушно и отвернулся к окну, чтобы она не увидела предательскую слезу, так не вовремя просочившуюся из глаза…"

* * *

Я знал, что мне предстоит сражаться в поединке за право стать полноправным членом живущего в этом мире народа.

Мне такое совсем не было нужно, только я был уверен, что лишь таким образом смогу обрести возможность вернуться домой.

Откуда мне было известно, кто снабдил меня такой информацией, оставалось загадкой.

Но я знал еще больше. Что все видимое в мире, где мы оказались, является ничем иным, как грандиозным театром абсурда…

Живущие здесь свято верили, что они что-то значат, а на самом деле миром правили совершенно иные люди. Каста избранных, которая манипулировала всеми, словно марионетками, вынуждая их хранить верность глупым традициям и не позволяя развиваться больше, чем дозволено.

Каста находилась в тени, мало кто даже догадывался о существовании тайных вершителей, и, тем не менее, ничего значительного без участия и одобрения избранных не происходило.

Опять-таки, не спрашивайте, откуда мне все известно, ибо я сам не знаю…

Больше Татьяна меня ни разу не навестила.

Меня, по-прежнему, держали взаперти, я был полностью оторван от внешнего мира и ничего не знал о судьбе своих спутников. Пищу мне доставляли молчаливые стражи в белых балахонах, даже лиц их я рассмотреть не мог. Кормили, однако, неплохо. И я напихивал себя до отвала, понимая, что в недалеком будущем мне придется рассчитывать только на свою силу и выносливость.

Татьяна, перед тем, как уйти, вроде бы успокоила, утверждая, что народ здесь живет маломощный и особо опасаться мне нечего, но, кто знает, как обернется все на самом деле?..

Также я всерьез занялся своей физической подготовкой. В основном, отжимался от пола, так как спортивных снарядов и тренажеров в комнате-камере, естественно, не было. Физические упражнения отвлекали от ненужных мыслей и помогали скоротать время, которое из-за одиночества тянулось очень медленно.

И вот, час "Х" наступил.

С утра меня навестила делегация людей в балахонах. Мне жестами приказали снять одежду. Взамен я получил такую, как у них, униформу, которая напоминала банный халат и так же завязывалась длинным поясом вокруг талии.

Потом меня вывели из комнаты, теперь уже с открытыми глазами.

Мы прошли длинной галереей, она, как я понял, опоясывала все здание, спустились крутой лестницей, миновали длинный узкий коридор со сводчатым каменным потолком и оказались перед окованной железом дверью.

Комната была небольшая с несколькими узкими, словно бойницы, окнами. Там наша мужская компания снова воссоединилась. Мои спутники были в таких же, как и я, нарядах, лица их были мрачными и унылыми.

Мое появление встретили, если и не с радостью, то с надеждой. Даже Федор и его друзья, невзирая на взаимную неприязнь, дружески пожали мне руку. Они, оказывается, ничего не знали и жаждали услышать свежих новостей.

Расспросы застали меня врасплох. Я терялся, не зная, каким образом поведать им о том, что нас ожидает. И, нужно ли рассказывать все?

Лишь в одном я был абсолютно уверен: им незачем знать о той роли, которую сыграла в нашей судьбе Татьяна. В этом вопросе я еще сам полностью не разобрался и опасался делать поспешные выводы.

Девушка, по-прежнему, была для меня очень дорога, и я не желал выслушивать поток обвинений, возможно, совершенно напрасных, которые неминуемо должны были вылиться на ее голову.

Не хотелось также заранее пугать той участью, которая ожидала нас в случае благоприятного исхода грядущего испытания. Безысходность могла убить дух сопротивления и перечеркнуть, хоть и очень слабую, но все же надежду на возможное возвращение домой.

Поэтому я не стал забегать далеко вперед, ограничив свой рассказ лишь ближайшей перспективой.

— По какому-то, совершенно случайному стечению обстоятельств, нам удалось открыть врата древнего языческого капища, — сказал я, — и мы перенеслись то ли в иной мир, то ли на другую планету. В сущности, разница небольшая… Когда-то, очень давно, несколько тысячелетий назад, этими вратами воспользовались наши далекие предки, дабы сохранить чистоту расы и избежать полного вырождения. Так получилось, что они до сих пор живут по варварским законам. Всякие новшества, ведущие к прогрессу, в нашем его понимании, здесь пребывают под строжайшим запретом, ибо, как мне сообщили, они чреваты междоусобными войнами и прочими нехорошими делами. Так что, нам в некоторой степени, несказанно повезло, ведь мы собственными глазами увидим, как жили люди в далеком прошлом…

— Ничего себе, счастьичко привалило… — съязвил Федор.

— И что нас ожидает дальше? — как-то вяло поинтересовался Илья.

Из всех присутствующих он выглядел самым подавленным. Его угнетала вынужденная разлука с любимой девушкой.

— К сожалению, от нас в нашей дальнейшей судьбе мало что зависит. Есть лишь два выхода: или умереть на поле брани, или победить и стать полноправными членами живущего здесь народа…

— Завидная перспектива… — снова не удержался от иронии Федор. — Слушай, а откуда тебе все известно?

Вопрос был, что называется, на засыпку. Мне бы не поверили, если бы я сказал, что не знаю. А сваливать все на Татьяну я не собирался.

— Сорока на хвосте принесла…

— Ну, ты это… Брось грузить… — вызверился один из дружков фермера.

Я понял, что нервы у всех натянуты до предела и шутить — небезопасно. Не хватало еще снова подраться…

Пришлось в пожарном порядке придумывать убедительную версию.

— Ко мне приходил то ли монах, то ли, как их там… Он вполне сносно говорит по-нашему. Он все и объяснил. Обнаглел до такой степени, что даже предложил подумать, согласны ли мы на их условия? Вроде бы, у нас есть выбор…

Проглотили за чистую монету.

Правда, кто-то недовольно буркнул, мол, почему именно мне выпала такая честь, но развивать тему не стал.

Все призадумались, и на некоторое время в комнате воцарилась тишина.

Нарушил ее Федор.

— Значит, в любом случае, обратной дороги нет? — то ли спросил, то ли констатировал он.

— Почему? — возразил я. — Сторож же каким-то образом появляется в нашем мире… Можно попытаться выследить его и разузнать секрет перемещения…

— Попался бы мне этот Сторож… Я бы ему голову отвернул! У меня бы он сразу заговорил… — проворчал Вася.

— Ты думаешь? — засомневался Игорь. — Я где-то читал, что есть такие люди, которые вообще боли не чувствуют. Хоть режь их, хоть огнем пытай… Буддийские монахи, например. Вдруг и этот из таких?

— А если попробовать сбежать? Напасть на охрану…

— Вы уже пробовали… — возразил Илья. — И что получилось? Как по мне, лучше умереть на свежем воздухе, чем снова гнить в колодце…

Его слова убедили всех. Слишком свежи были воспоминания о подземной темнице. А меня Илья порадовал. Я считал его самым слабым звеном в нашей компании и его бойцовское настроение приятно удивило.

— А, что за испытание?

Ответить я не смог. Мне было известно лишь, что оно смертельно опасное, но вполне преодолимое.

Если, конечно, верить словам Татьяны…

— Возможно, придется драться с молодыми воинами, которые тоже хотят стать полноценными мужчинами…

— Если просто драться, то еще ничего…

— Боюсь, что драться придется насмерть, — разочаровал я. — Потому что побежденных ("впрочем, как и победителей" — добавил мысленно) ожидает ритуальное жертвоприношение…

 

Глава шестая

После проливного ночного дождя земля благоухала приятной свежестью. В горячих лучах пробудившегося солнца она искрилась и сверкала девственной чистотой. Легкие струйки пара неторопливо поднимались ввысь, где присоединялись к своим собратьям, рваными клочками разбросанным по небу, и медленно уплывали в небытие.

День обещал быть погожим и жарким.

Я устроился под пестрым зонтиком летнего кафе и лениво потягивал холодное пиво. Это было то кафе, где, еще совсем недавно, состоялся мой первый разговор с Татьяной.

Правда, тогда мы сидели в прохладном полумраке подвала…

Только сути это не меняло. Мои мысли неизменно возвращались в прошлое. Кажется, и музыка та же играла: нервная, неритмичная, раздражающая…

Рядом мелькали люди, за соседним столиком щебетали девчонки, улицей с тихим жужжанием проносились автомобили, и никому не было до меня никакого дела, так само, впрочем, как и мне до них.

Вырвавшись из тесной квартиры, я перестал чувствовать себя изгоем, хотя, все еще никак не мог свыкнуться с мыслью, что все жуткое, страшное и непонятное осталось позади. Что я, как и прежде, могу наслаждаться жизнью и даже гордиться тем, что именно на мою долю выпали столь занимательные приключения.

Только радости от сомнительного удовольствия было мало.

Мысли мои неизменно возвращались к Татьяне.

Тщетно, в который раз, пытался я отыскать ответы на волнующие вопросы.

Кто она?

Какую роль сыграла в моей жизни?

И, вообще…

Женщина, которую еще совсем недавно я чуть ли не боготворил, казалась мне все более таинственной и непонятной. Она была сплошной загадкой, разрешить которую я пытался постоянно, но неизменно натыкался на непреодолимый для разума барьер.

Столь же непреодолимым барьер оказался и для сердца. Чувства мои пребывали в полном смятении.

Я даже не мог однозначно определить, как отношусь к девушке?

Иногда мне казалось, что я, по-прежнему, безумно влюблен в нее, а приходили минуты, когда я в ужасе содрогался от одного воспоминания ее имени.

В основном же, преобладала некая томливая встревоженность. Нудная, словно зубная боль…

Я догадывался, что нечто весьма существенное выпало из моей памяти.

Возможно, провал когда-нибудь наполнится, как постепенно заполнялись иные чистые страницы. Может, ключик находится где-то совсем рядом и нужно только слегка поднапрячься, чтобы его найти?

Или, в крайнем случае, подзапастись терпением и ожидать…

Только, где его взять, терпение?

И сколько у меня осталось времени?

Успею ли я докопаться до сути прежде, чем безумие полностью завладеет моим разумом?

Молодая симпатичная официантка подошла поменять пепельницу. Она была одета в светлую свободную блузку и строгую черную юбку. На груди красовалась пластиковая бирка с именем. "Тамара" — от нечего делать прочитал я и поднял глаза выше.

Прическа у девушки была необычной. Длинные темные волосы спадали ниже плеч. На лбу они были стянуты пестрой широкой лентой…

Я содрогнулся. Именно так подвязывали волосы женщины в том, ином, мире…

Вероятно, изумление или даже испуг слишком явно отразилось на моем лице.

— Вам плохо? — участливо спросила официантка.

— Нет, ногу засидел… — придумал нелепое объяснение, которое вполне устроило девушку.

— Будете еще что-то заказывать?

Я заказал еще пиво.

Тамара молча удалилась, а я все никак не мог успокоиться. Сердце мое колотилось, словно задалось целью раздробить грудную клетку.

Совсем нервы никудышные стали…

Снова громко заиграла несносная музыка, и опять я вспомнил Татьяну.

Только на этот раз воспоминание не было приятным.

Ее образ явился ко мне, как олицетворение зла и коварства, и снова мороз пробежал по коже…

* * *

"Арена была небольшая, едва ли больше цирковой, зато амфитеатр вокруг нее был громадный. Высочайшей чашей он возносился над крохотным пятачком и был полностью заполнен безликой серой массой. Эта масса шумела, гоготала, проявляя свои эмоции, только я знал, что, пришедшие насладиться зрелищем, ровным счетом ничего не значили в моей судьбе. Так само, как и в своей тоже. Они были марионетками, бездумными роботами, над которыми всецело властвовали невидимые правители…

Однако, я ошибся, обозвав всю массу серой и безликой. Была группа людей, которая восседала отдельно, на лучших местах, отгороженных от остальных высокой каменной стеной и охраняемых воинами, вооруженными мечами и копьями. Местная аристократия, местные правители, если таким словом можно назвать не истинных властителей, а посредников между настоящими правителями и народом…

В привилегированной ложе я увидел Татьяну. Она сидела на одном из самых почетных мест, что красноречиво свидетельствовало о том, что в местном табеле о рангах она занимает высокое положение…"

* * *

Фантазия организаторов шоу не простиралась далеко. Все оказалось элементарно просто: мы впятером должны были противостоять пятерым аборигенам. Единственное отличие от спортивных состязаний — ценой нынешнему соперничеству была жизнь.

К счастью, обошлось без оружия, которым местные, наверняка, умели пользоваться лучше нас, и шансы как бы уравнялись.

Смертоубийства от нас также никто не требовал. Иначе, не знаю, чем бы все могло закончиться: ведь одно дело участвовать в привычном мордобое "стенка на стенку" и совсем иное — лишить кого-то жизни. Пусть даже во имя спасения своей…

Пребывая в полном неведении, я все время до начала состязания настраивал себя на то, что мне непременно придется кого-то убить. Однако своеобразная медитация не принесла желанного успокоения. Я, впрочем, как, наверное, и все в нашей компании, оказался слишком испорченным цивилизацией. Мне легче было смириться с возможностью собственной гибели, чем оправдать смерть иного человека от моей руки. Даже аргумент, что положение сложилось безвыходное и, что я вынужден буду защищаться, не смог меня убедить.

Мои друзья тоже чувствовали себя неважно, выглядели подавленными…

Сейчас же, узнав истинное положение вещей, все воспряли духом и оживились. У Федора лицо прям-таки расплылось в злорадной ухмылке. Еще бы, драться ему не привыкать, а аборигены, как и обещала Татьяна, оказались хилыми недоростками.

— Сейчас эти сосунки у нас попляшут…

Голос Федора не обещал ничего хорошего нашим противникам, а его боевой задор передался всем, разве что, кроме Ильи, который, сколько я его помнил, всегда избегал конфликтов и уж, тем более, потасовок. И, все же, его робкая покорность вряд ли могла стать обузой. Силы казались слишком неравными, чтобы всерьез опасаться из-за малодушия одного человека.

Как на боксерском ринге, ударил гонг, точнее, кто-то, невидимый нам, смачно шмякнул в бубон, и состязание началось. Правда, поняли мы это лишь, когда щупленькие соперники, словно неразумные цыплята, толпой набросились на нас, вероятно, посчитав, что, коль поступаются силой, возьмут натиском.

Расчет их оказался тщетным. Даже драки, как таковой, не получилось, сплошная пародия и издевательство.

Местных недоростков не нужно было бить в полную силу, они и так едва на ногах держались. Не знаю, что тому было причиной: истощение от голода (тонкая, казалось, прозрачная кожа едва покрывала их угловатые скелеты) или, может, нам довелось стать свидетелями завершающего периода вырождения нации?..

Тогда мне, конечно, было не до размышлений, хотя и делать особенно было нечего. Я даже не припомню, успел ли кого-нибудь ударить, ибо, мгновение спустя, все наши соперники, поверженные и жалкие, валялись в разных концах арены, а фермер и его дружки чуть ли не стонали от досады, что все так быстро закончилось.

Разочарование преобладало и в зрительном зале, ибо, прежде, чем раздались овации в нашу честь, по рядам пронесся глубокий вздох огорчения. Такой же, как и в боксерском зале, когда поединок, за право присутствовать на котором уплачены большие деньги, не оправдывает ожиданий и заканчивается слишком быстро.

Да и, кто победил?..

Присутствующим мы были глубоко параллельны. Они должны были ставить на своих соплеменников и, естественно, болеть за них.

После секундного разочарования, амфитеатр, все-таки взорвался рукоплесканиями и ликующими возгласами.

Мне даже стало жаль поверженных противников. Их ожидала незавидная участь.

Они проиграли, оказались слабее, и им теперь нет места среди равных. Жестокие варварские обычаи требуют избавляться от таких.

Те же обычаи, впрочем, не признавали и сильнейших: они опасны для общества. От них тоже нужно избавляться.

Хоть и со всеми надлежащими почестями, но суть от этого не меняется.

Интересно, каким образом, при таком раскладе народу, вообще, удалось выжить? Ведь и те неугодны, и другие тоже…

Загадочка еще та…

Только разгадывать ее у меня не было ни сил, ни желания…

А вообще, во всем происшедшем ощущалась столь явная фальшь, что я почти не сомневался: нам специально подсунули самых слабых и немощных, дабы исход поединка был очевиден и исключал любые случайности. Ради этого, наверное, были и смягчены условия состязания.

Спектакль, скорей всего, разыгрывался с единственной целью — убедить местное население, что боги действительно получат лучшее, и что у них не будет повода гневаться на подопечных.

Как бы там ни было, триумф нам устроили по полной программе.

Не успели стражники убрать поверженных противников, на арену спустились уже знакомые нам старейшины. Они нацепили нам на головы венки, искусно сплетенные из ароматных трав, и с почестями, если таковыми можно назвать почетный караул из пары десятков вооруженных воинов, препроводили в громадный банкетный зал с длинным столом, заставленным всевозможными вкусностями и напитками.

В банкете принимала участие только знать. Все речи, хоть мы ничего и не понимали, провозглашались в нашу честь и, до этого слегка просвещенный Татьяной, я понял, что зачисление в соплеменники произошло автоматически, едва мы стали победителями в поединке.

Теперь мы должны были обладать теми же правами, что и остальные обитатели этого мира, только на самом деле происходило обратное.

Нам суждено было стойко переносить бремя славы. В глазах собравшегося скопища мы считались героями, но вооруженные лучники, которым в общем веселье принимать участие не полагалось, по-прежнему, внимательно следили за каждым нашим шагом и движением…

 

Глава седьмая

Дома меня ожидал сюрприз.

Из щели почтового ящика (сто лет в него не заглядывал, все равно писать некому) выглядывал светлый уголок конверта.

Письмо, судя по обратному адресу, было от Ильи. На красивой открытке с цветами каллиграфическим почерком (никогда бы не подумал, что Рыжая умеет так писать) было стандартное приглашение на свадьбу.

Оставалось только порадоваться за друга и его суженную, но, вопреки здравому смыслу, непонятная и ничем не объяснимая тоска сдавила сердце.

Даже не ревность.

Ревновать Рыжую было глупо и нелогично.

Несмотря на наши прошлые отношения, меня с ней совершенно ничего не связывало. Я с ней встречался ради приятного времяпровождения и только. Ни о чем более серьезном не могло быть и речи.

И, тем не менее, я чувствовал нечто вроде обиды.

Я вновь, в который уже раз, ощутил себя покинутым и никому не нужным.

Если даже Рыжая отдала предпочтение Илье, которого я сам никогда всерьез не воспринимал и потешался над ним по любому поводу и без, то чего же я стою в этой жизни?..

Скорей всего, это была обыкновенная зависть. Та самая, которую в народе именуют "жабой" — большой, зеленой, в пупырышках, гадкой и отвратительной. И она давила меня, не жалея сил.

Я осознавал всю мерзость обуявшего постыдного чувства и ничего не мог с собой поделать. Мне казалось ужасно несправедливым, что, вот, у Ильи все так хорошо обустроилось. Он обзаводится семьей, скоро остепенится, станет солидным человеком. А у меня, по-прежнему, ни кола, ни двора…

И, что самое обидное, никакого просвета, никакой надежды на скорое изменение к лучшему.

Спрашивается: чем Илья лучше меня?

Или, так будет справедливее: чем я хуже?..

Было еще кое-что на этом цветастом картонном прямоугольнике, что больно потревожило незаживающую рану. В постскриптуме молодожены просили передать приглашение Татьяне…

Вроде бы, я встречаюсь с ней каждый день или, по крайней мере, знаю, где она сейчас находится?

Хотя…

Вдоволь натосковавшись, я таки поднял телефонную трубку и набрал заветные цифры. И только, когда раздались длинные гудки, сообразил, что уже два часа ночи и звонить поздно.

Но трубку не положил.

Дождался, когда после энного количества гудков в ней раздался щелчок и послышался сонный, встревоженный голос:

— Алле… Я вас слушаю…

Этого было более чем достаточно. Я убедился, что Татьяна дома, и сердце мое бешено заколотилось в груди.

Я легонько придавил пальцем рычажок и, полистав справочник, набрал круглосуточный номер агентства пассажирских перевозок.

Мне повезло. Первый микроавтобус на Киев отправлялся через полтора часа, и я успел забронировать на него место.

На звонок с автовокзала долго никто не отвечал. Я даже испугался, что опоздал и Татьяна куда-то ушла.

Но вот раздался знакомый, до боли родной, голос.

— Таня, это я…

Она узнала меня и, похоже, не была в восторге от моего звонка. Внешне это никак не отразилось, но я почувствовал.

— Мне необходимо срочно с тобой увидеться…

— Я даже не знаю… — Татьяна замялась, явно не зная, что мне ответить. — Я только вернулась из командировки… Но, если будешь в Киеве…

— Я уже в Киеве.

Она растерялась.

Теперь уже не нужно было обладать даром медиума, чтобы догадаться: мое сообщение ее не обрадовало. Более того, мне показалось, она чего-то боится.

Неужели меня?

Или, может быть, тех вопросов, которые я собирался ей задать? Ведь она не могла быть полностью уверенной, что я все позабыл…

И все же, Татьяна не посмела мне отказать.

Мы договорились встретиться в кафе в центре города, что больно задело мое самолюбие. Девушка явно не желала, чтобы я узнал, где она живет.

Пришлось молча проглотить и эту пилюлю. Вот только обиду полностью погасить не удалось. И она придала мне уверенности, перечеркнув возникавшее ранее малодушное желание, по возможности, избегать неприятной темы.

Она явилась, как всегда — красивая до невозможного. И от ее немыслимой красы еще больнее сделалось на сердце и неуютней на душе.

Она была желанной, как никогда раньше и еще более недоступной. Ибо, так некстати прозревшая память, разделила нас непреодолимой пропастью.

Татьяна пыталась казаться жизнерадостной и веселой. Только получалось у нее плохо.

Неубедительно.

Надетая ради меня маска не могла полностью скрыть той тревоги, что легко прочитывалась в ее глазах.

Дабы не мучить девушку понапрасну, да и себя тоже, я решил не тянуть резину и сразу ошарашил ее жестоким признанием:

— Татьяна, я все вспомнил…

— Что именно?

Она хваталась за соломинку, самим тоном, словно бы, убеждая меня, что я не прав, что все мне только приснилось…

А, может, и в самом деле верила, что я говорю о чем-то ином, не связанном с нашим пребыванием на Монастырище?

Только, вот беда, кроме Монастырища нас с Татьяной ничего и не связывало…

Она быстро сообразила это.

Взгляд ее погас, она вся сникла, плечи ссутулились. На какое-то мгновение мне пришла в голову мысль, что она похожа на загнанного в угол зверя.

Не на того, который, осознав тщетность своих усилий, делает последний бросок, намериваясь разорвать охотника на части. На иного, который, утратив веру в свои силы, потерял вместе с ней и волю к сопротивлению, и, смирившись с неизбежным, полностью полагается на волю победителя…

— Я вспомнил все, что с нами произошло… Мне помогли записи, которые я, оказывается, делал в том мире…

— Да?..

Пауза затянулась.

И вдруг светлая волна пробежала по лицу девушки. Татьяна приняла решение.

Она придумала, как вести себя дальше…

— Знаешь, Андрюша, я тоже кое-что вспомнила… И хотела сама тебе позвонить… Вот только ты меня опередил…

Ее ложь звучала убедительно, но только не для меня. Я знал, что не дождался бы ее звонка. Она никогда бы не позвонила мне только ради того, чтобы пролить свет на темные страницы истории наших странствий. В таком случае ей пришлось бы рассказывать и о своей неблаговидной роли.

А кто же добровольно станет изобличать самого себя?

— Как же тебе удалось? Ведь ты, насколько мне известно, ничего не записывала… А перед тем, как нас отпустить, нам всем основательно промыли мозги…

К такому вопросу, как ни странно, Татьяна оказалась подготовленной. Она открыла сумочку и протянула мне маленький фотоальбом.

Я небрежно полистал его. На всех снимках были знакомые виды Монастырища.

— Вот здесь смотри…

Татьяна обратила мое внимание на два последних снимка. На них были запечатлены Рыжая и Катюха за рулем "Джипа".

Снимки были настоящими, я помнил, как она их делала.

На обеих фотографиях таинственной пеленой просматривались очертания сгорбленного старца в длинном одеянии с капюшоном на голове. Старец был прозрачен, словно дымка, но, вне всякого сомнения, это был тот самый старик, который повстречался нам сначала на Монастырище, а затем и в том, ином, мире. Именно его местные жители величали Стражем урочища…

Аргумент, предоставленный Татьяной, выглядел серьезным и неоспоримым доказательством. При желании легко было поверить, что снимки могли пробудить воспоминания так же, как смогли пробудить их мои отрывистые, порой бессвязные, записи.

И все же, я не мог ей верить.

Мне было известно значительно больше, чем она могла предположить…

* * *

Сумятицу в общее веселье внесла Рыжая. Не пойму, откуда она взялась? Поначалу в числе приглашенных ни ее, ни Катьки я не замечал. Да и вообще, круг женщин в обществе избранных был очень узок.

Теперь же, картина существенно изменилась. Девушки в легких накидках сновали вдоль длинного стола, принимали из рук захмелевших соплеменников наполненные кубки и, не комплексуя, лихо осушали их, весело хихикали, когда чья-нибудь рука похлопывала их пониже спины и охотно усаживались на колени, если их к этому принуждали.

Начиналось второе действие праздничного разгула, которое, судя по развитию событий, должно было мало чем отличаться от буйной вседозволенности, какая нередко случается после коллективных попоек и в наше время…

Напиток, которым нас потчевали, был вкусный и, наверное, очень крепкий. Не зря у меня кружилась голова, во всем теле ощущалась необычайная легкость, а чувство необъяснимого восторга преобладало над всеми иными. Реальность воспринималась в розовом цвете.

Куда и подевались былые подавленность и страх перед неотвратимым.

Я принимал участие в общем бесшабашном веселье и веселье полностью меня захватило. Я жил нынешним мгновением, наслаждался им и плевал на все, что должно было случиться после.

Да и какая разница?

Не так много счастья дарует жизнь, чтобы безответственно отказываться хотя бы от одного его мига, забивая голову ненужными, бесполезными мыслями.

Подобным образом вели себя и мои друзья. Им, правда, было легче, ведь они не ведали и сотой доли того, что знал я…

Иногда в моей голове искоркой вспыхивало долисекундное озарение, только оно тут же безжалостно гасилось чьей-то злой волей или же тем предохранителем, который оберегает наш разум от сумасшествия…

Выбросив с головы ненужное, я веселился наравне со всеми. Потому и неудивительно, что момент появления девушек прошел мимо моего внимания, и я впоследствии сумел только запечатлеть факт их присутствия.

Рыжая, похоже, была изрядно навеселе. Ее совершенно не смущала уготованная ей роль представительницы наидревнейшей профессии.

Иначе, впрочем, и не могло быть.

Если в реальной жизни она и не успела стать таковой, то неизменно к этому катилась…

Сейчас она была в своем репертуаре. Даже на фоне назревающего всеобщего разврата, она смогла выделиться из группы профессионалок и шокировать всех непредсказуемым поведением.

Ловко избежав цепких объятий бородатого верзилы, она вскочила на стол, распихала ногами посуду и устроила показательный стриптиз. Не тот, дешевый, который показывают в ночных барах недозрелые "пэтэушницы", а настоящий, красивый, завораживающий…

В зале мгновенно воцарилась тишина, в которой особенно явственно слышалось возбужденное дыхание пьяных не столько от хмельного напитка, сколько от проистекающего зрелища, мужчин.

Остальные женщины были сразу забыты.

Они и сами, затаив дыхание, взирали на чудный танец, боясь упустить хотя бы одно движение и, наверное, втайне мечтая, повторить его в недалеком будущем.

А Рыжая, ничуть не смущаясь, предоставляла наглядный урок истинного соблазнения, убедительно доказывая, что достойна не одного воздыхателя, а что все присутствующие мужчины должны валяться у ее ног.

Катька также взобралась на стол и пробовала подражать движениям Рыжей, только у нее получалось настолько нескладно, что какой-то из мужиков грубо стащил ее и пренебрежительно отшвырнул в сторону, подальше от стола.

Это был триумф только Рыжей и никому другому рядом с ней места не нашлось…

Отвергнутый накануне девушкой бородач все же попытался восстановить единоличные права на обладание Рыжей.

Она легко увернулась от его рук, не прерывая танца, подхватила полный кубок и небрежно вылила его содержимое на голову обидчика. В зале раздался одобрительный гул, бородач на время успокоился, а Рыжая продолжала напрягать публику.

Она пребывала в каком-то трансе, лицо ее было одухотворенным, неземным. Она больше походила на ангела, нежели на демона разврата.

Всему приходит конец.

Последние плавные движения, и девушка в изнеможении опустилась на стол. Некоторое время еще удерживалась тишина. А затем все мужчины одновременно выдохнули сдерживаемый воздух и, словно по команде, десятки рук потянулись к распростертому телу.

Каждый из присутствующих мужчин желал обладать Рыжей, и я почувствовал, что тоже не составляю исключение.

Чем это грозило девушке, догадаться не трудно. Еще мгновение, и она будет растерзана ненасытными пьяными мужиками. И вряд ли ее что-то может спасти…

Но чудо, все же, произошло.

Илья, который еще минуту назад, как и все, заворожено смотрел на возлюбленную, вдруг взобрался на стол и, наступая на блюда, и головы, неровной походкой вдрызг пьяного человека, направился в самую гущу событий. Лицо его было бледным и преисполненным решимости. В руке он сжимал тяжелую деревянную табуретку, которую секунду спустя, не колеблясь, опустил на голову самому настырному воздыхателю.

А потом началась настоящая свалка.

Мы впятером довольно-таки успешно справлялись с толпой пьяной элиты и с трезвыми лучниками, которые, покинув пост, бросились на выручку своим одноплеменникам.

Оружия против нас никто не применял. Наверное, было дано недвусмысленное приказание по поводу сохранности наших жизней. Но это касалось только лучников. Участники пира не стеснялись размахивать кулаками и увесистыми предметами.

Завязавшийся вестерн неминуемо должен был закончиться для нас самым плачевным образом.

Так, очевидно, и случилось, ибо окончания драки я не мог вспомнить ни тогда, в том мире, ни сейчас, в мире нашем…

 

Глава восьмая

— И что ты обо всем этом думаешь? — спросил у Татьяны, возвращая альбом с фотографиями.

Татьяна неловко прикурила сигарету, при этом особенно заметно было, что она нервничает, затем, пытаясь растянуть паузу, глотнула кофе.

— Не знаю… — произнесла, наконец, когда я уже почти отчаялся что-нибудь от нее услышать. — Единственное, что я могу утверждать с уверенностью, мы стали свидетелями чего-то неординарного, таинственного, неподвластного нашему разуму…

Красивая фраза.

Заковыристая.

Достойная научного сотрудника.

Только такой ответ, увы, не мог меня удовлетворить.

— Ты уверена, что больше ничего не хочешь мне сказать?

— Конечно, мы должны о многом рассказать друг другу. Но ведь это не делается так, на ходу…

— Что же мешает нам переменить обстановку?

— Знаешь, у меня не так много свободного времени. И, к сожалению, я не всегда могу распоряжаться им по собственному усмотрению…

Она слишком явно намекала, о желании избавиться от моего общества. Вероятно, в том был какой-то смысл.

Может, она не могла мне ничего объяснить, предварительно не проконсультировавшись?

С кем, и где?

Неужели все действительно настолько серьезно?

Сколько их может быть в нашем мире?

Не думаю, чтобы слишком много, и все же…

— Андрюша, мне нужно собраться с мыслями… — словно угадав, о чем я думаю, сказала Татьяна. — Давай встретимся завтра, или лучше — через день. Ты где остановился?

— Разве ты не пригласишь меня к себе?

— К сожалению, это невозможно…

Она не стала объяснять, почему, но по голосу я понял, что ответ окончательный.

И мне вдруг стало страшно.

Я знал, что она сейчас поднимется и уйдет. Возможно, я ее больше никогда не увижу…

Мысленно я проклинал себя за то, что затеял никому не нужный и совершенно бесполезный разговор.

Зачем начал ворошить прошлое?

Что хотел узнать?

Какая, в сущности, разница, что там было в прошлом…

Если что-то и было, то давно миновало.

А Татьяна, реальная, красивая, любимая мною девушка — вот она. Сидит напротив в полутемной кабинке кафе.

И это гораздо важнее…

— Танечка… — наверное, в моем голосе что-то изменилось. Непреклонная суровость исчезла с ее лица, она посмотрела на меня почти так, как раньше, с интересом, а не со страхом. — Танечка, а ведь самого главного я тебе и не сказал…

Я подозвал официанта, попросил еще кофе, затем вспомнил, что Татьяна любит коньяк и заказал его тоже. Не знаю, сколько он может стоить в этом заведении, наверное, очень дорого, но, какая разница?

Один раз живем…

— Танечка, ты знаешь, Илья женится на Рыжей, и они приглашают тебя на свадьбу…

— Да? — девушка заинтересовалась. — Вот молодцы! — искренне обрадовалась она. — Они так подходят друг другу. Я думаю, они сделали единственно правильный выбор.

Что она говорила дальше, я не понимал.

В моем мозгу словно бомба разорвалась. Испорченной пластинкой в нем бесконечно повторялись два только что услышанных слова: "правильный выбор…", "правильный выбор…".

Что-то в них было магическое. Они полностью отключили мое сознание.

Слова повторялись с завидным занудством. Потом начали трансформироваться, и неожиданно я совершенно отчетливо услышал голос Татьяны. Не этой Татьяны, а той, другой, из иного, непонятного, мира:

— Ты должен сделать правильный выбор… — сказала она.

И снова вспышка озарила мой мозг.

Мучительное недопонимание завершилось полным просветлением. Теперь в моей памяти не оставалось белых пятен.

Я вспомнил абсолютно все…

Наверное, все, происходившее в моей голове, отразилось на лице.

— Что с тобой? Тебе плохо? — забеспокоилась Татьяна.

Я почти не воспринимал ее слов. Они едва достигали моего сознания, как будто доносились из очень далекого расстояния.

Но, может, так оно и было?

Ведь мыслями я снова находился в далеком мире, дверь в который столь неожиданно отворило для нас древнее урочище.

— Да, — совершенно без всякой связи с предыдущими словами девушки, словно бы находясь в глубоком трансе, молвил я. — Каждый волен сделать свой выбор. Одни выбирают богатство и карьеру, другие — мучительную смерть…

И это были, действительно, мои слова. Когда-то я их уже произносил и только сейчас вспомнил, по какому поводу.

Теперь уже стало страшно за Татьяну.

В один миг она сделалась совершенно бледной и, казалось, вот-вот лишится чувств…

* * *

Комната, в которую меня привели, практически ничем не отличалась от привычных в реальном мире офисов фирм среднего пошиба. Жалюзи на окнах, стандартный набор кожаной мебели, компьютер, телевизор с видеомагнитофоном, еще какая-то техника. Мне поначалу даже показалось, что я, наконец-то, очнулся после долгого кошмара и все, как и положено тому, стало на свои места.

Татьяна, она осталась единственной провожатой после того, как диковинные охранники остановились у входа в помещение, хозяйским жестом пригласила меня сесть в мягкое глубокое кресло рядом с журнальным столиком и, когда я выполнил ее просьбу, примостилась рядом.

Через некоторое время в стене напротив отворилась незаметная с первого взгляда дверь, и в комнату вошел среднего роста мужчина, одетый в элегантный, вполне современный серый костюм. Он кивнул головой и уверенно занял место за столом с компьютером.

— Я вижу, вы удивлены? — то ли спросил, то ли констатировал незнакомец.

— Более того… — удивительно быстро мне удалось справиться с замешательством. — Поражен размахом, с которым вы организовали мистификацию. И, естественно, меня очень интересует, зачем вам это нужно?

— Уместный вопрос, — снова улыбнулся мужчина. — Хотя, мне было бы интересно узнать, что именно вы подразумеваете под термином "мистификация"? То, что видели снаружи здания или здесь?

— Разве непонятно?

— Может быть… — не стал спорить незнакомец. — И мне бы хотелось услышать ваше мнение по этому поводу. Если уж вы оценили наши возможности, неплохо бы услышать более полную характеристику…

— Ну что ж… — я заметно расслабился, ощутив себя в привычной обстановке и с радостью убедившись, что все, приписываемое раньше болезни рассудка, обрело, наконец-то, реальные очертания. — Задуманное и осуществленное вами выглядит, не постесняюсь громкого слова, гениально! Декорации достойны творений лучших голливудских режиссеров, артисты тоже поражают, они настолько вжились в играемые роли, что все воспринимается очень реально. В общем, все на самом высоком уровне. Остается лишь гадать, по какой роковой случайности нам довелось стать действующими лицами разыгрываемой вами драмы? Или случайные исполнители, нагло вторгнувшиеся в ваш сюжет, вовсе не являются случайными?

Я вопросительно посмотрел на присмиревшую, до сих пор не проронившую ни слова, Татьяну.

— Лестно. Очень лестно такое от вас услышать, уважаемый Андрей Васильевич. Пока вы меня ничуть не разочаровывали. Надеюсь, нам и в дальнейшем удастся столь же легко найти общий язык. Но, к сожалению, я пока так и не услышал ответ на главный вопрос: что именно вы считаете мистификацией?

— Если следовать логике здравого рассудка, — не стал ломаться я, — то под реальностью следует воспринимать то, что является обыденным и привычным. Все невероятное и неправдоподобное может быть или следствием помешательства, или же ловко разыгранной мистификации. Реальной и привычной картиной для меня служит эта комната. Вы с Татьяной также прекрасно вписываетесь в ее интерьер. В то же время, творящееся за стенами дома, иначе, как бредом сумасшедшего назвать невозможно. Так что, подчиняясь той же логике, я должен назвать реальным происходящее здесь. Однако, если по правде, меня настораживает маленький нюанс: именно к такому выводу вы меня настоятельно подталкиваете и, как мне кажется, именно такой ответ ожидаете от меня услышать. Так что я, поневоле, вынужден задуматься: в чем подвох?

Я замолчал, пауза затянулась. Краем глаза я видел, как неестественно напряглась Татьяна. Наверное, я оказался слишком близко к истине, и она боялась, что ее могут заподозрить в предательстве.

Если по правде, я и сам до конца не понимал, зачем высказал всю эту бредятину. Скорей всего, просто из вредности. Ибо, оказавшись здесь и увидев хозяина кабинета, больше ни капельки не сомневался, что все, случившееся накануне, является, хотя и не понятно, ради какой цели, но, все же, тщательно спланированным розыгрышем.

Теперь же, увидев напряженное лицо собеседника и застывшую, словно каменное изваяние девушку, я заново проанализировал сказанное и всерьез задумался, не поспешил ли обрадоваться?

Молчание продолжалось не слишком долго. И последующие за ним слова незнакомца подтвердили зародившиеся в душе сомнения.

После нескольких секунд тягостных раздумий, они уж слишком явно отразились на его лице, мужчина весело рассмеялся и даже захлопал в ладоши.

— Браво! Браво! Мы явно вас недооценивали, Андрей Васильевич, что всего лишь подтверждает правильность сделанного нами выбора. Такие проницательные люди нам и нужны. Конечно же, вы полностью правы в своих сомнениях. Именно эта комната является виртуальной в той реальностью, которую вы несколько минут назад покинули. Демонстрируя ее, я хотел всего лишь пробудить в вас ностальгические чувства, чтобы вы смогли в полной мере осознать, что потеряли, и что можете вновь обрести…

— То есть, вы намекаете, что я смогу вернуться обратно?

— Естественно. Вы можете вернуться домой в блеске славы. И не влачить потом жалкое существование, как было раньше, а — процветать! Не правда ли, Татьяна Сергеевна?

Татьяна утвердительно кивнула головой, но подать голос так и не решилась. Несомненно, невзрачный с виду мужчина был для нее большим начальником. Настолько большим, что даже, невзирая на присущие ей независимость и строптивость характера, она очень и очень его боялась.

— Извините, не знаю, как вас величать…

Уловив вопрос в намеренно недосказанной фразе, незнакомец поспешил на него ответить. Правда, весьма своеобразно.

— Боюсь, мое настоящее имя покажется слишком неудобоваримым для вашего языка. Поэтому, чтобы вам было проще, можете называть меня господином директором или господином начальником, как вам будет угодно…

— Предпочитаю первое. Оно более нейтральное. Ведь вы для меня не начальник…

— Вам виднее… — слегка разочарованно, как мне показалось, произнес мужчина.

— Так вот, господин директор неизвестно чего, нутром чую, вы приготовили для меня какой-то торг. И коль ставка в нем настолько высокая, я готов выслушать ваши условия.

— Опять вы угодили, как говорят в вашем мире, в яблочко. Только не нужно торопиться. Для начала я вам хочу кое-что показать. Вы, наверное, успели соскучиться за вашим миром?

Он щелкнул дистанционкой. Зажегся экран телевизора. Сей предмет мебели оказался не бутафорией.

Комнату заполнила звуковая заставка информационной программы канала "НТВ". Татьяна Миткова рассказывала о разбившемся в пригороде Парижа "Конкорде", о наездах российского президента Путина на независимую прессу и прочие страшилки из далекого, суетного и в то же время такого родного, моего, мира.

— Это позавчерашние новости. Но вы можете воспринимать их, как относительно свежие. К сожалению, работать более оперативно у нас нет возможности. Расстояние, сами понимаете… Да и курьеры, снабжающие нас информацией, вынуждены тратить немало времени, пока доберутся к "окнам"… Теперь, я полагаю, вы убедились что мы располагаем полными данными о происходящих в вашем мире событиях. В нашей библиотеке имеются лучшие книги, издаваемые у вас, мы постоянно читаем ваши журналы, газеты, просматриваем фильмы, ознакамливаемся со всеми достижениями в области науки и техники…

— Зачем вам все это?

— Кто владеет информацией, тот владеет миром. Так у вас говорят…

— Информацию обычно копят для того, чтобы ее использовать…

— Возможно…

Дальше господин директор распространяться на эту тему не стал. По-видимому, не хватало компетенции. Или же считал, что мне необязательно знать слишком много…

— Если вы такие грамотные и умные, почему же основная масса вашего народа живет в неком дивном доисторическом времени? Коль вам знакомы все достижения нашей цивилизации, почему не воплотить хотя бы часть из них?

— Зачем? Вам цивилизация принесла много счастья? Конечно, для некоторых жизнь сделалась комфортнее, но, поверьте мне, не зная, что жить можно лучше, не к чему стремиться… Такое положение вещей лучше всяких законов предохраняет от ненужных социальных потрясений…

— Лично вы же пользуетесь благами нашей цивилизации, и не считаете их излишеством…

— Знаете, Андрей Васильевич, даже в вашем мире в разные времена истории были избранные и плебеи. Одним доставалось все, остальным — ничего. И в этом, извините за своеобразный парадокс, заключена высшая справедливость. Нищие радуются своему убожеству, ибо иной жизни для себя не ведают, богатые наслаждаются своим богатством и развлекаются, глядя на более бедных. Каждым миром правит каста избранных, и наш мир не исключение. Когда-то, давным-давно, некоторые из наших перебрались в ваш мир. Что из этого получилось? Самые сильные и там стали владыками. А изгои сбежали обратно. Будучи изгоями там, они должны ими оставаться такими же и здесь… Мы, избранные, тщательно следим за этим. Ибо боги — вовсе не те каменные идолы, которым они поклоняются. Настоящие боги — мы, избранные! Мы вершим судьбы своего народа! А, если быть полностью искренним, и вашего тоже. Мы поставляем вам правителей, которые вершат ваши судьбы…

— Бред! — не выдержал я.

— Вы меня разочаровываете. Поверьте, Андрей Васильевич, ни одно потрясение в вашем мире без нас не обходится…

— И как вам это удается?

— Я не могу раскрыть все наши методы. У нас не очень много эмиссаров в вашем мире, но мы располагаем громадными средствами, которые используем в избирательных кампаниях, лоббировании выгодных для нас интересов…

— Каким образом происходящее в нашем мире может касаться вас?

— Самым прямым. Наши далекие предки, конечно, я имею в виду не тех изгоев, которые позорно бежали, сделали немало, чтобы направить вашу цивилизацию. Более того, они стояли у ее истоков. Поэтому мы просто обязаны, на правах наследников, следить за всем и управлять…

— Мне кажется, вы заблуждаетесь. Наследниками могут быть только потомки. А они остались в нашем мире.

— Нет. Потомки не сохранили чистоты расы…

Спор мог быть долгим и безрезультатным. Все равно, что убеждать Папу Римского, что Бога не существует. Если он и сам понимает это, никогда не признается. Поэтому я не стал зря ломать копий в бесполезных дебатах.

— Вы не боитесь, что изгои могут проведать некоторые из ваших тайн и, мягко говоря, возмутиться?

— Исключено. Мы поддерживаем у них предельно низкий уровень интеллекта. Умных и сильных, как и в прежние времена, дабы не возвышались, приносим в жертву каменным изваяниям. Если грозит перенаселение, устраиваем маленькие войны для профилактики.

— Вам не страшно все это мне рассказывать?

Что-то в моем вопросе показалось собеседнику смешным. Его лицо расплылось в едкой ухмылке, мне даже показалось, что он едва сдерживает себя, чтобы не высказать нечто оскорбительное и неприятное для меня.

Но я уже сам сообразил, что к чему.

— Да, конечно, я понимаю, в случае отказа от сотрудничества со мной особо церемониться не станут. И, все-таки, господин директор, с вашей стороны не совсем честно ставить меня в такие условия, когда отказ равносилен смертному приговору. Вы не предоставляете мне права выбора, а в таком случае, о каком торге вообще может идти речь?

— А кто говорил, что с вами намерены торговаться? Мы не настолько нуждаемся в ваших услугах, чтобы выслушивать ваши условия. И, вообще, наш разговор с вами можете расценивать не как вынужденную необходимость с нашей стороны, а, скорей, как акт доброй воли, коему вы всецело обязаны прелестной Татьяне Сергеевне. Похоже, вам удалось задеть ее интимные струны…

Татьяна вспыхнула, словно цветок мака, и виновато потупила глаза, как будто, ее обвинили в чем-то постыдном. Она, как мне показалось, хотела что-то сказать, но под ледяным взглядом начальника сникла и не проронила ни звука.

— Вообще-то, мы ничего не имеем против тех чувств, которые в вашем мире именуются любовью. И, в то же время, мы придерживаемся правила чистоты брака. Татьяна, как вы уже, наверное, сумели понять, принадлежит к касте посвященных. Вы же, в нашем понимании, всего-навсего — жалкий изгой. Наделенный интеллектом и сообразительностью, но, все же — изгой! К тому же, изгой — опасный для нашего мира!

Металлические нотки и раньше проскальзывали в его голосе, сейчас же они звучали особенно явственно. Его слова не воспринимались иначе, как прямая, неприкрытая, угроза.

— Невзирая на это, вы снизошли до разговора с жалким изгоем, который, судя по вашим жизненным принципам и устоям, не должен даже подозревать о вашем существовании. Неужели причина всему лишь женская прихоть? Будь я романтиком, может, и поверил бы. Но… Я — прагматик. И, как мне кажется, вами для меня уготована некая роль, значение которой вы нарочно пытаетесь приуменьшить и при этом всячески вводите меня в заблуждение…

— Татьяна Сергеевна, вы по-прежнему, убеждены, что этот человек к вам неравнодушен?

Услышав вопрос, девушка содрогнулась.

Когда она заговорила, голос ее звучал неуверенно и то и дело срывался.

— Мне так казалось… Я не думаю, что могла ошибиться…

— А вы, как считаете, Андрей Васильевич, ошибалась девушка или нет?

Нужно было выручать Татьяну.

— Нет, не ошибалась, — ответил я. — Она мне очень нравится и, мне кажется, я ее даже любил…

— Почему вы говорите в прошедшем времени?

— А какая, в сущности, разница? Неужели так необходимо копаться в моей душе? — вспылил я, но, наткнувшись на ледяной взгляд, теперь уже адресованный мне, осекся. — Если вам интересно знать, я отвечу. Я любил ту Татьяну, которую знал раньше. Молодую, умную, привлекательную девушку. Научного сотрудника. Теперь, вдруг, оказывается, что она не тот человек, каким представлялась… Возможно, я смогу полюбить и эту Татьяну. Чтобы такое произошло, мне, как минимум, необходимо узнать ее…

— Может, в ваших словах и присутствует логика. Однако, поверьте, для вас будет лучше, если это случится скорее.

— Не улавливаю смысла…

— Объясняю. Татьяна Сергеевна, беспокоясь о вашей судьбе, которая, вне всякого сомнения, для нее небезразлична, решила просить разрешение на брак с вами. А, чтобы подобное стало возможным, вы должны перестать быть изгоем…

— Даже так? А как же чистота расы?

— Вы зря иронизируете. Понятие "чистота расы" давно утратило изначальное значение. Теперь приоритетным является преданность идее. Готовность пожертвовать ради нее всем, даже жизнью…

— Нечто подобное я уже слышал. Прямо-таки коммунистическая пропаганда…

Господину директору не понравился мой сарказм. Он нахмурился, выражение его лица не обещало для меня ничего хорошего. И все же гром, который должен был грянуть, не разразился.

Громоотводом на этот раз стала Татьяна. Она справилась с обуявшей ее робостью и поспешила мне на выручку.

— Андрюша, ты просто не хочешь ничего понять. Даже в коммунистической пропаганде были свои положительные моменты. А сейчас речь идет совершенно об ином. Если ты согласишься стать в наши ряды, то уже — навсегда. У тебя не будет ни права, ни возможности повернуть вспять. Если ты предашь наши интересы, ты просто-напросто все потеряешь, даже жизнь…

— Очень доступно.

— Да, Татьяна Сергеевна, благодарю, вы точно описали перспективы, я бы сказал, с отрицательным знаком. Для полноты картины необходимо рассказать и о положительном. Так вот, Андрей Васильевич, пройдя посвящение, вы обязаны будете некоторое время, достаточно долгое, работать в вашем мире и исполнять наши поручения. Конечно, жизнь ваша не сравнится с предыдущей. Вы будете обеспечены всем необходимым, можно даже сказать, купаться в роскоши. Впрочем, Татьяна Сергеевна вам лучше объяснит…

— Понятно, — выдавил я. — Теперь для меня ясно, откуда у научных сотрудников заокеанские "джипы" и прочие излишества…

— Не надо меня упрекать, Андрюша. Скоро ты сам поймешь, что все не так плохо…

Больше я не питал иллюзий. Меня откровенно вербовали в шпионы. И, наверное, мне нужно было соглашаться.

Только непокорный бесенок, сидевший внутри меня, начал подавать усиленные сигналы протеста.

Не хочу, чтобы меня неправильно поняли. В те минуты меня меньше всего волновали такие высокие понятия, как патриотизм, чувство долга и прочее. Я давно не придавал значения подобным абстракциям. Мною руководствовало обыкновенное чувство противоречия. Меня склоняли к чему-то, что я пока еще не мог полностью осмыслить. И именно тот факт, что склоняли очень настойчиво, даже применяя угрозы, вынудил названное чувство вырваться наружу.

— А если я все-таки откажусь от лестного предложения, вы меня немедленно ликвидируете?

— Зачем же так?

— Я ведь узнал непозволительно много…

— Вы об этом забудете сразу, как только выйдете из этого кабинета…

— И в дальнейшем мне предстоит влачить роль жалкого изгоя в вашем нелепом мире?

— Нет, как раз этого мы допустить не можем. Даже позабыв все, о чем здесь шла речь, вы и ваши друзья представляете опасность для нас. Вы знаете слишком много такого, чего не должны знать остальные изгои…

— То есть, возвращаясь к исходному, вы нас всех уничтожите?

— Можно сказать, что — так. Происходить казнь будет следующим образом. Дабы развлечь наших верных подданных, им нужно время от времени дарить зрелища. Вы пройдете обряд посвящения и станете равными среди них. Пока вы не владеете языком, вы — не опасны. Естественно, времени на то, чтобы язык выучить, у вас не будет. У этого народа с древних времен существует хорошая традиция приносить в жертву лучших представителей своей расы. Боги ведь любят только первосортный товар…

— Варварский обычай…

— Да, но таким образом очень удобно регулировать внутриплеменные отношения. Лидеры всегда опасны непредсказуемостью. А так, никто зазря высовываться не станет. Потому что знает, чем такое чревато. Вот и царят мир и покой… Вы, по-прежнему, не согласны, что это хорошая традиция?

— Возможно, — не стал спорить я. — Только относительно самого себя, нарисованная вами перспектива, отчего-то не радует…

— У вас есть право выбора. И все же, я хочу быть предельно откровенным. Будучи принесенными в жертву нашим богам, вы умрете только для этого мира, и снова возродитесь в своем. После казни врата, ведущие к нам, для вас навсегда закроются. А учитывая, что вы начисто лишитесь воспоминаний о проведенном здесь времени, такой исход нас вполне устраивает. Как видите, мы вовсе не изверги…

— Процесс принесения в жертву, наверное, болезненный?

— Увы… Но у вас, как уже неоднократно упоминалось, есть право выбора.

— И когда я должен его сделать?

— Прежде, чем покинете этот кабинет.

Я обернулся к Татьяне и внезапно понял, что она по-прежнему дорога для меня, и я очень люблю ее.

Девушка гипнотизировала меня взглядом, умоляла соглашаться. И я готов был подчиниться ее просьбе. Ведь для нас двоих уготовано столь блистательное будущее…

О чем еще можно мечтать?

Однако, прежде чем мой разум осмыслил все, язык, подчиняясь предательскому чувству противоречия, уже сделал свой выбор.

— Что же… — произнес я. — Такова "се ля ви". Каждый волен сделать свой выбор. Одни выбирают богатство и карьеру, другие — мучительную смерть. Наверное, я выгляжу полным идиотом, только я выбираю — второе…

Сказал и сам испугался своих слов. А что-то менять уже было поздно…

 

Глава девятая

— Танечка, ты действительно хотела выйти за меня замуж?

Она сидела напротив: бледная, испуганная и нервно теребила в руках скомканную бумажную салфетку. Часть стола с ее стороны, словно снегом, покрылась белой невесомой трухой.

Услужливая официантка хотела смести пыль, но я знаком попросил не мешать.

— Что об этом теперь говорить… — наконец, произнесла Таня. — Все равно уже слишком поздно…

— Почему? — возразил я. — Если я мертв для того мира, что мешает нам быть вместе в этом?

— Нет… Я не могу…

— Что тебе мешает?

В ее глазах отразилась такая вселенская печаль, что мне стало не по себе…

— В этом мире мы всего лишь временные. А в том, ином, можно жить вечно. И хорошо жить… Глупенький, зачем ты отказался?..

Мне показалось, в ее глазах взблеснули слезинки.

Однако, Татьяна слишком быстро, быстрее, чем мне бы того хотелось, смогла совладать с чувствами и взяла себя в руки.

— Ты — хороший парень, Андрей… Возможно, я когда-то и питала к тебе нежные чувства. Только все осталось в прошлом. Ты должен смириться и не смущать меня нелепыми предложениями, а себя не тешить беспочвенными надеждами. К тому же, нынешним разговором ты окончательно возвел между нами непреодолимую стену. Вспомнив, что с тобой произошло, ты стал опасен для нашего мира и я обязана что-то предпринять… Конечно, трудно предположить, что кто-то поверит твоему бреду, если ты захочешь предать его гласности, и, все же, в иных делах, не лишнее — перестраховаться… Ты меня поставил в безвыходное положение. При всем моем к тебе уважении, теперь я должна относиться к тебе, как к врагу…

— То есть?..

Она сумела прочитать не прозвучавший вопрос.

— Нет, сама я ничего предпринимать не буду. Но наш разговор не может долго оставаться тайной. Я просто обязана сообщить о нем…

— А если, нет?

— В таком случае, они сами о нем узнают. И, тогда я также буду причислена к предателям…

— Как они узнают?

— Есть много способов…

Я чувствовал, что Татьяне нелегко говорить, ведь, практически, она выносила мне смертный приговор…

— И сколько у меня осталось времени?

— Не знаю. Не думаю, чтобы слишком много…

В ее голосе было столько безнадежной обреченности, что мне стало дурно. Внезапно я во всей полноте осознал, что услышанное — не шутка, что все очень и очень серьезно.

Да и на что, собственно, я мог рассчитывать?

Что надеялся услышать в ответ на никому не нужные разоблачения?

Глупо было ожидать раскаяния и сочувствия, тем более неуместными выглядели бы восхищения моими умственными способностями…

Нашел то, что искал…

Разве можно винить Татьяну?

Она такая же игрушка в чужих руках, как и я. Она всю жизнь работала на некую, непонятную для меня, перспективу, и, с чего ради, вдруг должна от нее отказываться?

Только потому, что я оказался полным идиотом?..

Жестом я приказал бармену принести еще коньяк.

Татьяна сидела напротив и, молча, смотрела мне в лицо. Теперь она была совершенно спокойная, и невозможно было угадать, о чем она думает?

— Эх, Танюша, Танюша… — произнес я, сам не знаю почему. Но уж точно не для того, чтобы ее разжалобить.

Она все так же, молча, изучала меня.

— А как все хорошо начиналось. Ты помнишь, как мы с тобой познакомились? Ты ведь тогда уже прекрасно знала, что собой представляет Монастырище, и как умело притворялась удивленной и ничего не ведающей…

— Андрюша, я не притворялась. Ты действительно преподнес мне сюрприз. Я заинтересовалась урочищем, как научный сотрудник. Я ведь историк по призванию. В то время я не могла и предположить, что отыщу путь в иной мир. Ведь, до тех пор он мне не был известен. Я не имела права знать, где находятся такие пути. Я была простым передаточным звеном…

Она говорила тихо, спокойно, и я ей поверил.

— Ты хочешь сказать, что совсем ничего не знала?

— Да. Я, как и вы, попала в иной мир совершенно случайно. И, наверное, волей судьбы, мы оказались именно в том мире, с которым я давно связана прочными нитями…

— Что, наверное, помогло тебе в продвижении по службе?

— Нет. Даже — наоборот. Я узнала то, чего не должна была знать. А нарушения иерархии не поощряются нигде.

— И, все же, ты, по-прежнему, в фаворе?

— Может быть…

— Танюша, а давай забудем обо всем, словно бы, ничего и не было. Черт с ним, что произойдет завтра. Сегодня ведь мы можем оставаться друзьями, как прежде?..

На мгновение показалось, что она мне откажет.

Но, нет…

Тень замешательства скользнула по ее лицу и исчезла. Черты разгладились, девушка даже попробовала улыбнуться.

— А у нас получится?

— Не знаю. Но что нам мешает, хотя бы, попытаться?

И мы попытались.

Еще посидели в кафе, затем долго бродили уютными столичными парками, болтая ни о чем, тщательно избегая запретной темы. А вечером, когда день погас, и улицы озарились светом фонарей и рекламных щитов, она, все же, пригласила меня к себе.

Ночь получилась долгой и какой-то скомканной.

Мы оба чувствовали, что это наша последняя ночь, а потому, даже невзирая на количество выпитого, не могли полностью расслабиться. И то, о чем не говорили вслух, все же стояло мертвой стеной между нами. Словно материализовалось, не позволяя нам в полной мере насладиться теми крупицами счастья, которые мы решили подарить себе напоследок.

Утром, когда мне нужно было уходить, нас больше ничего не связывало. Точки над "і" были расставлены, а купленная ночь искупления миновала без следа.

Уже можно было говорить обо всем, и это, ровным счетом, ничего не меняло…

Татьяна плакала, склонившись над чашечкой кофе. Я с унылым видом размышлял о той горькой несправедливости, которая должна была вскоре свершиться, и проклинал себя последними словами из-за того, что так глупо отказался от девушки, да и, вообще, от всего…

— Самое страшное, что я совсем ничего не могу сделать… — говорила Татьяна. — Стоит мне с ними встретиться, и они сами обо всем узнают. Им подвластен дар, который нами давно утрачен. Они умеют читать мысли, изведывать тайны из глубины подсознания…

— Пока ты с ними не встретишься, мне ничего не угрожает?

— Да, если я сама не назначу встречу и не доложу…

— Ты это сделаешь?

— Не знаю. Я ведь, действительно люблю тебя. Однако, я даже не представляю, что будет со мной, когда ты уйдешь…

— Танечка, я не хочу, чтобы у тебя были из-за меня неприятности. Я разрешаю тебе рассказать им все…

— Да замолчи, ты! — вышла из себя девушка. — Не рви мне душу! И, ради Бога, не строй из себя благородного ангелочка! Разве ты не понимаешь, что унижаешь меня еще больше? Да и не всегда чрезмерное благородство идет на пользу… Ты сам в этом не раз убеждался…

Возразить было нечего.

Я чувствовал себя оплеванным, и оплеванным по заслугам…

В общем, расставание получилось грустным и тяжелым. Огромный булыжник придавил душу всем своим весом, и не было никакой возможности от него избавиться.

Говорить, казалось, уже было не о чем, и возникшая пауза еще больше усугубляла неловкость…

Татьяна хотела заварить еще кофе, но, высыпав в "турку" полпачки порошка, в сердцах выбросила ее в мойку. Достала из шкафа початую бутылку коньяка и стала наливать себе в чашку с застывшей на дне кофейной гущей.

Обо мне, вроде бы, позабыла.

А потому, когда коньяк начал переливаться через верх, я вырвал из ее рук бутылку и сделал несколько глотков из горлышка. Однако не ощутил ни вкуса, ни крепости.

Татьяна также залпом осушила чашку и снова замерла, подперев голову руками.

— Наверное, я пойду…

Она ничего не ответила, лишь, когда открывал дверь, я услышал ее тихий шепот:

— Прощай…

Выйдя из подъезда, я обернулся и за прозрачной занавеской увидел ее нечеткий силуэт.

Татьяна смотрела на меня…

Домой я добрался затемно.

Еще с лестницы услышал, как разрывается телефон. Уезжая, я забыл включить автоответчик.

— Андрюша, дорогой, как хорошо, что я тебя застала…

Я молчал. Мне нечего было ей сказать.

— Андрюшенька, миленький, я тебя очень люблю…

Голос Татьяны был тихим и грустным. Мне показалось, что она оправдывается передо мной…

Только, к чему запоздалые оправдания и никому больше не нужные слова?

— Андрюшенька, ты слушаешь?

— Да, Танечка… Дорогая… — добавил после небольшой паузы и испугался, что сейчас совсем раскисну, брошу все к чертовой матери и снова помчусь в Киев, неизвестно зачем и ради чего…

Сердце мое разрывалось от тоски и обреченности. И, наверное, от любви…

Взаимной и недоступной…

Зачем жизнь сыграла со мной такую жестокую шутку?

Чем я так сильно провинился?

Почему у меня все не как у людей?

— Андрюшечка, могу я тебя попросить об одной услуге?

— Да, конечно…

— Пообещай мне, что не поедешь на свадьбу к Илье…

Я молчал.

— Андрюшенька, тебе нельзя туда ехать. Для тебя это очень опасно… Ты не должен появляться возле Монастырища…

Я положил трубку и выключил звонок. Потом достал бутылку и накачивал себя коньяком почти всю ночь.

Однако желаемое забвение не приходило.

А когда коньяк закончился, я спустился во двор и вывел из гаража свою потрепанную "Таврию"…

 

Глава первая

Где-то на полпути начал моросить дождь и, чем ближе я продвигался к цели, он все усиливался.

Пока был асфальт, дождь мне особо не мешал. Лишь, когда нужно было сворачивать на грунтовку, я понял, что моя "Таврия" безнадежно застрянет в вязком черноземе. Пришлось оставить машину и добираться пешком.

К тому времени почти рассвело, а, когда я преодолел семь километров, отделявших меня от Монастырища, солнце уже показалось из-за горизонта, озаряя окрестности золотисто-радостными лучами.

Дождя словно не бывало. О нем напоминала лишь мокрая трава под ногами да мои раскисшие, впитавшие, словно губка, влагу, кроссовки. В отличие от травы, которая должна была скоро высохнуть, обувь, похоже, доживала последние часы. Но не было смысла расстраиваться, ибо я не знал, сколько осталось жить мне самому. А, как известно, потеряв голову, по волосам не плачут…

Я не мог объяснить себе, зачем сюда пришел?

Скорей всего, снова сыграл злую шутку неподвластный мне дух противоречия. Ведь, не далее, как вчера, меня недвусмысленным образом предупредили, что я здесь — нежеланный гость, и что это не самое безопасное для меня место…

Или, может, была иная причина, смысл которой я не мог постичь, ибо подчинялся исключительно наитию, напрочь оградив себя даже от намека на здравый рассудок?

Меня, вроде бы, что-то звало сюда, тянуло невидимой нитью. Я словно бы попался на крючок мистического рыбака, который уверенно подсек леску и теперь неторопливо подтягивал ее к берегу, зная, что глупая рыбешка никуда не денется…

Правда, находясь уже у подножия скалы, для очистки совести я все же придумал некое оправдание. А именно, что прибыл в урочище с целью поймать таинственного Сторожа и, таким образом, в один момент расставить все точки над "і".

Только, одно дело — придумать убедительную версию, и совсем иное — заставить себя поверить в нее…

А, как было на самом деле, я просто не знал…

Пугливая птичка вспорхнула из-под ног и тревожным криком на мгновение освободила меня от пут своеобразного транса.

Туман рассеялся с моих глаз, и я совершенно отчетливо увидел заросшие мхом камни, блестящие под лучами пробудившегося солнца лужицы не успевшей испариться из их впадин влаги. Мой слух стал различать шорохи листьев на деревьях и заунывный рокот реки, которая коварной змеей опоясывала урочище…

И теперь, уже совершенно осознанно, в который раз я задал себе все тот же вопрос: "Что я здесь делаю, и как я здесь оказался?"

Увы, несмотря на кажущееся пробуждение, ответа, по-прежнему не было. Мои действия не поддавались логике, пытаться их анализировать было бессмысленно…

Сердце заколотилось с неимоверной силой, я вмиг покрылся испариной, когда, скользнув по каменным исполинам на вершине горы, мой взгляд остановился на большом жертвенном камне.

Уши заложило от неистового крика тысяч несчастных, которые на протяжении многих столетий в неимоверных муках встретили здесь свой последний час. В каплеподобном углублении в косых лучах восходящего солнца до сих пор молчаливым упреком алела их невинно пролитая кровь…

Я в ужасе содрогнулся, явственно ощутив, как холодный нож палача прикоснулся к моей груди.

В глазах потемнело, закружилась голова, окружающий мир расплылся перед глазами, в один миг из реального и привычного превратившись в наполненный ужасающими тонами мерцающий мираж…

Ноги не держали меня.

Я присел на камень, однако, могучая сила, исходящая от него, не желала удовлетвориться малой победой и еще настойчивее тянула меня к жертвеннику, вынуждая лечь на него так, как когда-то лежали невинно убиенные.

Я не мог сопротивляться. Такое было выше моих возможностей.

И вот, плечи ощутили грубую поверхность влажного (от дождя ли?) камня, а закрытые глаза с нереальной четкостью запечатлели неумолимо приближающийся багровый от крови предыдущих жертв, выгнутый полумесяцем клинок. Над ним в зловещей ухмылке расплывалось спрятанное в глубоком капюшоне от всех, кроме жертвы, лицо палача.

Надо мною вечностью нависла неизбежность. Тело нервно, словно уже в агонии, задергалось на жесткой поверхности жертвенника и сотни мелких камушек, словно клещи, впились в него, терзая преддверием боли и не позволяя вырваться из замкнутого ада.

Неистовый крик отчаяния, то ли настоящего, то ли нафантазированного, пронзил мозг и тысячью отголосков пронесся долиной, натыкаясь на гранитные скалы, отталкиваясь от них и понемногу затихая в невидимой дали…

И вдруг реальность снова вернулась, шокировав четкостью окружающего и непривычно живой яркостью красок…

Я лежал на мокром холодном камне, который, казалось, еще продолжал нервно пульсировать подо мной. Но уже не было ни садиста-палача, ни опускающегося на грудь клинка…

Лишь только синее-синее небо с режущими глаза от солнечного отражения белесыми клочьями туч.

Магическое притяжение жертвенника ослабело, я смог подняться и сесть. Обрывки воспоминаний все еще продолжали носиться в черепушке, но уже утратили связь между собой и почти не воспринимались.

Еще некоторое время я не мог прийти в себя и сосредоточиться на окружающих предметах.

Чтобы освободиться от пережитого кошмара, того самого, который, кажется, совсем недавно произошел со мною на самом деле, я поспешил отойти от жертвенника, приблизился к краю площадки и надолго замер, всматриваясь в ленивое течение неторопливой реки.

Картина успокаивала, внося желанный покой в душу, излечивая ее от пережитого стресса. Нынешнего — надуманного и прошлого — реального.

Реального ли?

И, вообще, что такое реальность, и способен ли я рассуждать о ней?

Ведь, не исключено, что мои воспоминания, на самом деле является лишь нафантазированными ужастиками или наснившимися кошмарами?..

Может, и сейчас я спокойно сплю в мягкой постели в своей, хоть и маленькой, но уютной квартирке?

Такие мысли запутали меня еще больше.

Я постарался взять себя в руки и взглянуть на происходящее по-иному: воспринимать его таким, каким вижу, и относиться к увиденному с долей здорового скепсиса.

Итак, что я имею?

Я почему-то нахожусь на Монастырище, более, чем за сотню километров от дома. Но это, как раз, вполне объяснимо. Мотивом безрассудного поступка мог послужить выпитый накануне коньяк.

По-пьяне и не такое совершить можно…

Дальше: мои пробудившиеся воспоминания и последовавший за ними разговор с Татьяной…

На алкоголь списать трудно.

Уж больно все задело за живое.

А, значит, в моей жизни и в самом деле произошло нечто такое, что трудно или даже, невозможно, объяснить…

Придя к такому выводу, я понял, что ничего путного из затеянного не выйдет. Подобным образом, можно было объяснить все, что угодно и в то же время, ровным счетом ничего.

Я осмотрелся.

Увидел каменных исполинов, разбросанные в беспорядке, покрошенные временем и закамуфлированные мхом, гранитные валуны, глубокую долину у подножия скалы.

Картина казалась мирной и спокойной. Даже жертвенник с каплеподобным углублением больше не казался страшным. Я убедился, что в нем нет никакой крови, только лужица дождевой води…

Все, как и должно быть.

Выходит, причину недоразумений нужно искать только в самом себе. И, дабы совсем не сорваться в пропасть безумия, необходимо тщательно себя контролировать и, по возможности, стараться воздерживаться от употребления крепких напитков…

Поставив себе диагноз и прописав необходимые лекарства, я успокоился и стал, неторопливо спускаться вниз. Теперь я снова в полной мере мог наслаждаться окружающей природой.

Только природой…

Ибо углубляться в неразрешимые загадки я себе также строго-настрого запретил.

Вот я уже внизу.

Вижу место нашей недавней стоянки, обгорелые поленья костра, примятые автомобилем кусты. В кустах поблескивает плоская бутылка от "Смирновской", втоптанная в грязь сигаретная пачка…

Явные свидетели нашего недавнего здесь пребывания…

Только, что в этом удивительного?

Никто ведь и не собирается отрицать, что мы здесь были…

Я уже собрался уходить, когда мое внимание привлек посторонний звук.

Я обернулся.

Труды моего самовнушения в один миг ушли насмарку. Передо мною реальней реального маячило подтверждение того, что я так упорно пытался приписать проискам фантазии.

Старик с клюкой в руке, в длинных неопределенного цвета лохмотьях и скрытом в глубоком капюшоне лицом, стоял всего в нескольких шагах от меня.

И имя старику, как утверждали местные жители, было — Сторож.

Убедившись, что я его вижу, хранитель урочища угрожающе взмахнул клюкой, развернулся и мелкой рысцой побежал к вершине пирамиды. Я бросился следом, но, как уже было когда-то раньше, меня снова постигла неудача.

Старик исчез так же внезапно, как и появился…

И опять я не знал, что думать.

Я отчетливо видел Сторожа, отчетливей не придумаешь, но, когда старика не стало, сразу начал в этом сомневаться.

Наверное, снова нашло помутнение?

Я уже взобрался на вершину противоположного земляного склона, когда услышал шум автомобильного двигателя.

Из-за кустов вынырнула и остановилась рядом со мной белая "Нива". Хлопнула дверца и из автомобиля показался председатель сельсовета Андрей Павлович.

— Какие люди! — кажется, искренне обрадовался он, увидев меня. — Ищем новые приключения и загадки?

— Скорей, пытаемся разтгадать старые, — в тон ему, неожиданно для себя, признался я.

— Похвальное занятиию А я вот приехал травки подсобирать. Здесь ее много, целебной, растет. Подождешь пол часика, могу подвезти…

Я не стал отказываться, но и сопровождать Андрея Павловича не решился. Сослался на усталость, свалился в уже успевшую высохнуть траву, закурил сигарету.

Председатель, действительно, отсутствовал недолго. Вернулся с пучком желтоватых цветов и небрежно бросил их на заднее сидение.

— А ты, тезка, значит, к Илье на свадьбу приехал? — расспрашивал по дороге. — Правильно. У меня Федька тоже женится, так что две свадьбы вместе гулять будем. Событие — значимое, все село должно веселиться…

Я молча кивал головой, только сейчас вспомнив, что суббота уже завтра, и что именно на завтра намечено торжество в жизни моего друга.

Когда грунтовка закончилась, я попросил Андрея Павловича остановиться.

— Это еще, почему? — не понял он. — Довезу тебя до самого порога, как миленького…

— У меня здесь машина. Утром по грязи проехать не смог, вот и пришлось пешком добираться… — объяснил я.

— А… — как мне показалось, разочарованно протянул председатель. — Тогда, понятно…

Он притормозил у моей "Таврии", но уезжать не спешил. По-видимому, ожидал, что я поеду следом. Только мне почему-то не хотелось составлять ему компанию.

Я открыл капот и сделал вид, что что-то чиню.

— Может, помочь? — Андрей Павлович стоял рядом.

— Нет, я просто протираю. Нужно еще машину помыть. Не являться же в таком виде к молодоженам…

Председатель походил вокруг и, видно, поняв, что я уезжать не собираюсь, неохотно попрощался.

Едва он уехал, я завел двигатель. Однако, трогаться не спешил. Что-то меня насторожило в поведении Андрея Павловича.

Председатель далеко не уезжал. Я догнал его за первым же поворотом. "Нива" стояла на обочине и он, как недавно я, делал вид, что копается в капоте.

— Помочь? — подражая ему, предложил я.

— Нет-нет, ничего страшного. Нужно было воду в радиатор долить…

Я обогнал "Ниву" и медленно покатил к селу. В зеркале было видно, что сзади, так же медленно, движется машина председателя.

Все очень уж походило на примитивную слежку, что еще больше меня встревожило.

Возле деревни я свернул к колхозной ферме и остановился рядом с водонапорной башней, где находилась колонка с водой. Мои действия вполне вписывались в придуманную для председателя легенду.

Андрей Павлович притормозил, посигналил мне и поехал дальше. Когда он скрылся в переулке, я снова вырулил на трассу.

Я спешил обратно к Монастырищу.

Теперь я точно знал, что меня насторожило в поведении Андрея Павловича. Я не придал значения тому, что он спустился к капищу со свертком в руке, а возвратился лишь с охапкой травы.

Сверток остался где-то там, возле пирамиды. Или на ее вершине…

Я облазил все вокруг, но ничего похожего на искомое, не находил. В скале было много щелей и укромных мест, к некоторым трудно было добраться. На такие я не обращал внимания. Андрей Павлович справился быстро, значит, тайник находится в доступном месте.

Вопрос: где?

Очень скоро я отчаялся в успехе затеянного, тем более, что шансов было не так и много.

Где гарантия, что напуганный мною Сторож, не вернулся обратно и не забрал передачу?

Не солоно хлебавши, я совсем уж настроился уходить, когда вспомнил о подпертом круглом камне. Просунул руку в узкую щель и сразу же нащупал перевязанный бечевкой целлофановый пакет.

Развернув его, я увидел две видеокассеты в фабричных картонных упаковках. На коробках — сделанные шариковой авторучкой надписи на непонятном мне языке.

Этот почерк я узнал бы из тысячи других…

Невзирая на мои надежды и сомнения, Татьяна продолжала исправно исполнять свою черную работу. А потому, не исключено, что в какой-то из найденных кассет таился мой смертный приговор…

Догадка поначалу ошеломила меня, а затем привела в неистовство.

Я буйствовал, словно ненормальный, да и нельзя было назвать меня в тот момент нормальным…

Я крошил кассеты обломками камней, рвал пленку и, когда под моими ногами валялась лишь груда черных пластиковых обломков и спутанные мотки магнитной ленты, собрал все это в охапку и выбросил в речку.

Кое-что сразу утонуло, что-то медленно поплыло вниз по течению, цепляясь за стебли камыша, крутясь и запутываясь вокруг выступающих из воды камней. Но я был уверен: ни одному эксперту, из какого бы мира он не был, ни за что не удастся восстановить информацию, которую хранили жалкие обрывки магнитной пленки.

 

Глава вторая

Никакой предпраздничной суеты в доме Ильи почему-то не наблюдалось.

Обширный двор, вопреки ожидаемому, поражал тоскливо-обыденным спокойствием. Упитанный рыжий кот лениво дремал на скамейке возле калитки, самим своим видом отрицая возможность грядущих перемен, степенные индюки чинно прохаживались в отгороженном "рабицей" закутке, из глубины двора изредка доносилось сонно умиротворяющее похрюкивание.

Совсем не такую картину ожидал я застать накануне переломного в жизни однокурсника дня.

Не случилось ли чего?

Только, ведь это — деревня. О любом мало-мальски значимом происшествии здесь сразу стало бы всем известно. А не прошло и часа с момента моего разговора с Андреем Павловичем, который, поначалу, был искренне уверен, что в эти края я мог пожаловать только на свадьбу к Илье.

Тогда, в чем дело?

В моем представлении, да и по логике вещей, все должно было обстоять совершенно иначе.

По дороге воображение рисовало бурную суматоху последних приготовлений, стук молотков в остов сооружаемого громадного шалаша, кипящие на кострах котлы и множество добровольных помощников, большая часть которых, отлынивая от работы, занималась бы пересудами грядущего действа.

Свадьба в селе — событие выдающееся, и в нем должны быть задействованы все…

Я нажал на клаксон, но на протяжный зов моей старушки никто не обозвался. Лишь кот раздраженно подергал рыжим ухом, да в очередном похрюкивании невидимой свиньи послышались недовольные нотки.

Озадаченный еще больше, я выбрался из автомобиля и направился к калитке. Она жалобно взвизгнула, от чего кот решил окончательно проснуться и, потянувшись, спрыгнул с лавки.

Дальше меня ожидала еще одна странность. На двери веранды я увидел большой навесной замок.

— Нету никого… — раздался за спиной голос.

Я содрогнулся, словно вор, которого застигли на месте преступления. У калитки стояла соседка Ильи, пожилая толстуха лет шестидесяти.

— Вижу, что нет. Куда же все подевались?

— Мария с утра в клубе. Свадьбу там играть будут, вот она и хлопочет. А Илья в райцентр уехал…

Вон оно что…

И как я сам не догадался?

Ведь, кажется, Андрей Павлович что-то говорил насчет того, что две свадьбы вместе справлять будут. А где еще в деревне объединить два таких грандиозных события, как не в клубе?

Делать в клубе мне было нечего, да и желания там появляться — никакого. Поэтому решил прогуляться к райцентру, авось, встречу Илью. Дорога туда одна, разминуться трудно.

А — нет, просто развеюсь, время убью…

Илью я не встретил, а, когда прибыл в райцентр, едва перевалило за полдень.

Я остановился у единственного летнего кафе в центре поселка, и примостился в стандартном пластиковом кресле, прячась от лучей солнца под зонтиком с рекламой "Мальборо". Конечно же, сигарет таких здесь не курят, да и в самом кафе их в помине не было, а потому я, без стеснения, выложил на столик пачку "Примы" и дешевую одноразовую зажигалку.

Долго сомневался, что заказать: коньяк и кофе или пиво. По той причине, что кофе был лишь растворимый, остановил выбор на последнем.

Заказал бутылочку темного "Янтаря" и настроился на долгое ожидание. Слава Богу, такое качество входит в сферу профессиональных навыков журналиста. Праздное просиживание в разного рода забегаловках занимало едва ли не большую часть моего рабочего времени. Для отмазки перед начальством я называл подобное времяпровождение творческим процессом, поиском сюжетов, развитием духовности и еще много чем…

Как говорил один из моих коллег, если творческий человек смотрит в окно, он и тогда работает…

В общем, я настроился окунуться в полный вакуум, и, по возможности, оградить себя от надоедливых мыслей и тревог.

Вот только никак не удавалось. События сегодняшнего утра не желали оставлять меня в покое.

Монастырище…

Сторож…

Андрей Павлович…

Кассеты с надписью, сделанной почерком Татьяны…

Версии выстраивались одна невероятней другой.

Но что такое — невероятное?

Если принимать за реальность происшедшее на Монастырище, тоненькая пленка, разделяющая возможное и невозможное, исчезает напрочь, так само, как и грань, которая позволяет отличить нормального человека от сумасшедшего…

Незаметно бутылка опустела, а пепельница наполнилась окурками. Прошло всего полчаса и впереди была уйма времени, которое я просто не знал, чем заполнить. А потому, без особых колебаний, заказал еще пива.

То, что я — за рулем, меня не волновало. В сельской глуши нарваться на гаишника менее вероятно, чем встретить инопланетянина.

Официантка вытерла столик, поменяла пепельницу. Она старалась, так как я был единственным посетителем. А, может, хотела познакомиться. Только мне она показалась слишком старой и страшной…

Невольные мысли об официантке чудным образом подействовали успокаивающе. Мне даже удалось избавиться от тягостных раздумий и вынырнуть из навязчивой мистики в настоящее сегодня.

Может, и алкоголь подействовал.

Хотя, сколько того алкоголя в пиве?

Я, наконец-то, смог сосредоточиться на улице, проходящей вдоль кафе, осознал, что на ней не видно ни прохожих, ни автомобилей.

Райцентр, по сути, всего лишь — большое село. Основная часть его жителей или работала, или занималась на приусадебных участках. Бездельников, коротающих время в кафе, было мало.

На данный момент — я один.

Местное население придет развлекаться позже, когда стемнеет и что-то делать по хозяйству станет невозможным. И развлекаться будет громко, буйно, с размахом, возможно, с мордобоем, как принято в глубинке. Люди здесь простые, без комплексов и условностей. Умеют работать, умеют и веселиться…

Мне вдруг захотелось стать участником подобного беспредельного буйства…

Вспомнился пир-посвящение в том, ином, мире, стриптиз, устроенный Рыжей на длинных сдвинутых столах, поединок за право стать равным среди равных…

Хотя, разве мы стали равными?

Мы были сильнее…

А от сильных нужно избавляться…

Потянулась ниточка к нашему времени.

Мы живем по таким же законам. Серые карлики двигают нами, словно шахматными фигурками, и без раздумий избавляются от всех, кто посмеет высунуться больше остальных.

Личностям везде мало места.

Любой из миров может быть хорошим только для посредственностей, которым и в голову не придет задумываться над вопросом: зачем они существуют?

Стоп!

Опять понесло…

Я сделал большой глоток, закурил новую, предпоследнюю из пачки, сигарету и уже насильно заставил себя сосредоточиться на не блиставших идеальной прямотой ножках официантки. Она же, стараясь привлечь мое внимание, усиленно протирала соседний столик, причем, наклонилась таким образом, чтобы от моего взгляда ничего интересного не могло укрыться.

"Было бы на что посмотреть…" — мысленно прокомментировал ее действия, а вслух попросил принести сигареты.

По-видимому, я произвел на нее впечатление. Мгновение спустя, передо лежала пачка настоящего, рекламируемого зонтиками и отсутствующего на витрине "Мальборо". Чтобы не разочаровывать женщину, я, мысленно проклиная местные наценки, мужественно заплатил едва ли не втрое больше реальной стоимости сигарет.

Моя вынужденная щедрость растрогала женщину и она, наконец-то, решилась заговорить.

— Мне кажется, я вас где-то видела…

Банальнее не придумаешь.

Я лишь сдвинул плечами, мол, ничего странного, мир тесен…

— Вы ведь не местный?

Интересный вопрос. Кому, как не ей знать?

В сельской местности, будь поселок хоть трижды райцентром, все аборигены друг с другом знакомы. Но, если вопрос задан с единственной целью, чтобы завязать разговор, бывает и похуже…

— Вы удивительно догадливы… — ответил ей в тон и неожиданно обнаружил, что лицо официантки больше не кажется мне старым и уродливым. А ножки, если слегка и кривоваты, так только самую малость. Почти незаметно. Под каким углом посмотреть…

— Я тоже — не местная, — ошарашила меня официантка. — Мы здесь с напарницей вахтовым методом по неделе работаем…

Так вот в чем разгадка веяния цивилизации в виде пластиковых столиков и зонтиков. Оказывается, фирма, открывшая кафе, отнюдь, не провинциального происхождения…

— Земляки, значит? Как вас зовут?

— Лариса. Можно просто — Лара.

— Я - Андрей.

Дальше меня понесло. Пиво таки ударило в голову…

— Что будешь пить, Лара?

— Мне, вообще-то, нельзя. Я на работе… — казалось, она искренне огорчилась. — Да и пиво терпеть не могу. Оно горькое и от него у меня икотка.

"Хорошо, что не другое…" — вспомнив анекдот, мысленно улыбнулся, но новой знакомой решил его пока не рассказывать. Знакомство только завязывается и грань, которую можно переступить, я еще не нащупал.

— Что же ты любишь?

— Вино. Могу водку. От коньяка у меня голова болит.

Уже легче. Их цены на коньяк меня запросто по миру пустят…

— От винца и я бы не отказался…

— Но ведь я на работе…

Она больше не отказывалась и не сомневалась. Она была готова на все. А ломалась просто так, для приличия, словно подталкивая меня: "Ты ведь — мужик, ты — умный, придумай что-нибудь, сделай так, чтобы я не смогла отказаться…"

Начиналась игра, правила которой я хорошо знал…

— Обед же у тебя бывает?

Лара призадумалась.

— Вообще-то, рабочий день у меня ненормированный. Только, я, ведь, одна работаю. Да и посетителей в такое время почти не бывает…

— Так в чем дело? Вешай табличку и подсаживайся…

Я знал, что перспектива распивать вино за столиком, на виду у жителей, ее не устраивает, но я свой ход сделал, очередь за ней…

— Не. За столиком не могу. Увидят, начальству пожалуются. Из работы в момент вышвырнут. Может, у меня в вагончике? — скромно потупила бесстыжие глазки.

Прежде чем согласиться, я на мгновение вспомнил Татьяну.

Только на мгновение.

И не почувствовал ничего, даже угрызений совести. Мысль о ее предательстве была слишком горькой и смогла заглушить то светлое чувство, которое я когда-то, еще совсем недавно, испытывал к девушке…

В передвижном автомобильном вагончике на колесах было жарко, тесно и неуютно.

С одной стороны: на стеллажах разложен товар, там же узенькое окошко, через которое этот товар отпускают покупателям, небольшой столик с электрическим чайником, сахарницей и распечатанной баночкой растворимого кофе. С другой стороны: на всю длину вагончика, раскладушка, заправленная вылинялым байковым одеялом.

Узким проходом можно передвигаться только бочком…

Первым делом Лара, как я ей и советовал, выставила табличку с надписью "Обед" и зашторила окошко. Мы оказались в полутьме, которая, как нельзя лучше, соответствовала планам официантки, а в серьезности ее намерений я не сомневался.

Не буду ханжой и не стану утверждать, что не собирался ей подыграть. Скабрезные мысли не оставляли меня с момента начала нашего разговора.

Мною овладело прямо-таки неистовое желание. Я даже поверил, что нечаянное знакомство, возможно, хотя бы ненадолго, сумеет меня успокоить.

Устроиться мы смогли только на раскладушке. Благодаря особенностям конструкции незамысловатой мебели, наши тела мгновенно оказались плотно прижатыми друг к другу. Сердце мое сразу же забилось в ускоренном темпе, дыхание участилось, а лицо покрылось испариной.

Ларой, вероятно, обуревали такие же чувства…

Мы сдерживали себя из последних сил, ведь еще не были соблюдены все необходимые правила приличия…

Привычным хозяйским жестом Лара откупорила картонную коробку дешевого "Славянского" (я успел заметить, что по цене оно не уступает марочному вину), и щедро наполнила кровавым напитком пластиковые стаканчики, которые, хотя и назывались одноразовыми, судя по их виду, уже неоднократно бывали в употреблении.

Выпили, как и полагается, за знакомство.

— Приятно в такой глуши встретить интеллигентного человека… — молвила Лара, закуривая сигарету из моей пачки "Мальборо".

— Я тоже не ожидал встретить здесь такую красавицу…

После второй моя рука лежала на ее колене, а официантка, изнывая от жары, расстегнула две верхние пуговички на блузке. Как раз достаточно для того, чтобы я убедился, что под ней из одежды больше ничего нет.

Но, только из одежды…

Все остальное выглядело очень аппетитно. Мне сразу же захотелось попробовать это "остальное" на ощупь. Я знал, что возражений не будет и все же, подчиняясь внутреннему голосу, повременил.

— Третий тост принято провозглашать за женщин! — сказал слегка заплетающимся языком, при этом неловко наполняя вином стаканчики. — Но, так как женщина здесь одна, предлагаю, дабы окончательно преодолеть ненужные, я бы сказал, мешающие жить и развиваться, условности, выпить "на брудершафт"…

Лара нервно хихикнула, и наши руки переплелись.

Вино частично пролилось мне за пазуху, безнадежно испачкав рубашку. Однако я не обратил внимания. Мой локоть прикоснулся к ее мягкой податливой груди, а дальше последовал долгий поцелуй, который нельзя было назвать пуританским.

Я был доволен, что не подтвердились худшие предположения по поводу запаха из ее рта (пахло приятно — мятной жевательной резинкой) и поплыл по течению…

Моя рука властно хозяйствовала под блузкой официантки, она томно вздыхала в ожидании более решительных действий…

— Ой, как здорово! — шептала она. — Ты не думай, я не такая. Я неделю мужика не видела. Здешние жлоба, как понапиваются, больше ни на что не пригодные…

Почему-то захотелось спросить о муже, но мой взгляд наткнулся на обручальное кольцо, надетое на левую руку, и вопрос отпал сам собой.

Ее короткая юбчонка, казалось, сама собой задралась выше пояса, обнажая белые, незагорелые, бедра и узенькие, из скользкой на ощупь ткани, трусики. Сама Лара повалилась на раскладушку, увлекая меня за собой…

Развлекаться с девушкой на раскладушке — не самое удобное занятие. Я пребольно стукнулся локтем о металлический ободок и сразу протрезвел.

Вспомнил о тоненьких стенках вагончика, через которые, хоть ничего и не видно, зато слышно, пожалуй, все.

— Что же ты остановился, миленький? — не понимая причины заминки, шептала Лара. — Возьми меня, ты же хочешь…

Однако, желание мое, хотя и не пропало полностью, заметно поубавилось.

— Ларочка, здесь не совсем удобно. Давай прокатимся на природу?

Она не ожидала подобного оборота.

— Почему? Я больше не могу терпеть. Я неделю мужика не видела… — едва не взмолилась она.

— А ты представь, как этот вагончик будет раскачиваться. На него весь поселок смотреть сбежится…

До Лары стало понемногу доходить.

В полумраке я смог увидеть, как ее лицо начало приобретать осмысленное выражение. Затем, после мгновенной растерянности, на нем, как мне показалось, отразился страх. Вероятно, да что там, вероятно, очевидно, я был не первым ее посетителем в тесной конуре, а мысль о раскачивающемся вагончике раньше женщине в голову не приходила…

— Что же делать?..

— У меня — машина. Прокатимся в посадку…

— А как же столики, зонтики? Их нужно спрятать.

— Что с ними станется?

— И то правда, — оживилась Лара. — Кому они нужны?

Неприятные мысли о качающемся вагончике пронеслись, не нанеся ущерба ее внутреннему моральному облику, и она снова пребывала в предвкушении скорого наслаждения.

Не теряя времени, Лара бросила в пакет нераспечатанную коробку вина, стаканчики, несколько упаковок чипсов.

— Гулять, так гулять… — и широким жестом отправила туда же нарезанный батон и пару пакетиков "салями".

— Посчитаешь сразу или потом? — занервничал я, боясь даже предположить, насколько потянет приготовленное угощение.

— Потом! — отмахнулась официантка. — И, возможно, со скидкой… — добавила многозначительно.

О том, что обещанную скидку придется отрабатывать в поте чела своего, я понял без лишних объяснений. И такая перспектива, отнюдь, не огорчала.

— Ты выходи первым и жди меня в машине, — как-то запоздало вспомнила о правилах приличия, хотя, как, на мой взгляд, подобная конспирация была уже лишней. Выходя из вагончика, я успел заметить, недвусмысленную ухмылку древнего старика, примостившегося на скамейке с противоположной стороны улочки. Он, наверное, не впервые наблюдал за вагончиком, вспоминая при этом дела давно минувших дней и преданья старины глубокой…

Ехали молча, одолеваемые нетерпением и едва сдерживаемым желанием.

От неистового напряжения между нами словно стена возникла. Появились скованность, неуверенность, смущение…

Однако стенка оказалась непрочной. Ее безжалостно разрушила первая же рюмка вина, выпитая на уютной, с мягкой бархатистой травой, полянке лесополосы у забытой проселочной дороги.

А дальше нас уже не сдерживало ничего.

Когда снова вернулись в поселок, Лара попросила свернуть на боковую улочку и притормозить у длинного, барачного типа, здания.

— В этой общаге я живу. Видишь, третье окно от угла с цветастыми занавесками — моя комната. Если надумаешь остаться, постучи. После двенадцати я всегда дома…

И вышла из машины, дабы добираться до работы пешком. Чтобы никто ничего не подумал…

Глупенькая, в деревне такие фокусы не проходят…

Но я не стал разочаровывать девушку.

Немного покатавшись по поселку, я снова вернулся к кафе. Лара встретила меня, словно постороннего и совершенно незнакомого посетителя. Только глаза ее благодарно поблескивали, когда наши взгляды встречались.

Несомненно, она осталась довольна моей отработкой, потому что о плате за пикник и не заикнулась.

Начинало сереть, в кафе появились первые посетители. За соседним столиком трое колхозников глушили горькую, еще двое у окошка посасывали пиво и заигрывали с официанткой.

Я заказал кофе. Не для того, чтобы протрезветь. Просто накачиваться вином в одиночку — неприлично, а пиво больше не лезло.

Я еще не знал, что буду делать дальше. Заночевать у Лары казалось мне не худшим вариантом. С утра — поехать к Илье и успеть на самое главное, не смущая никого своим присутствием ночью.

Но…

Нетронутая чашка с кофе парила передо мной. Я закурил сигарету. В это время рядом с моей "Таврией" остановилась знакомая "Мазда". Из нее выбрались Катька, друзья фермера и Федор собственной персоной.

Они засекли мое присутствие и направились прямиком к моему столику.

Я не знал, чего следует ожидать, не мог даже вспомнить, на какой стадии развития были наши отношения во время последней встречи.

Однако сомнения развеялись почти сразу. Лицо Федора сияло от неподдельного счастья.

— Братуха, привет! — хлопнул меня по плечу. — Молоток, что приехал.

Вслед за приветствием один из его дружков, никак не могу запомнить, кто из них кто, торжественно водрузил на столик полуторалитровую бутылку с мутной жидкостью.

Приключения, которыми и так оказался чрезмерно насыщен день, похоже, не закончились. Возможно, только начинались.

И я был рад.

Мне, как никогда раньше, захотелось оторваться по-настоящему…

 

Глава третья

Веселье затянулось до поздней ночи. Настоящее веселье, без навязчивых мыслей, тревожных предчувствий и прочей ненужной ерунды, которая ежечасно отравляет нашу жизнь.

Вскоре к нашей компании присоединился Илья. Он несказанно обрадовался встрече, и за это также пришлось выпить.

Отношения Ильи с фермером кардинально изменились. Теперь недавние недруги были дружбанами до гробовой доски, как выразился сам Федор, оглашая очередной, не помню, какой по счету, тост. Что послужило причиной для столь разительной перемены, оставалось для меня загадкой.

Судя по всему, да так оно и было задумано, воспоминания о времени, проведенном в ином мире, начисто исчезли из их памяти, смутно они помнили и о конфликте, разыгравшемся на Монастырище. В этом я убедился, задав несколько уклончивых, наводящих вопросов. А о драке после дискотеки теперь вспоминали не иначе, как о неком суперинтересном приключении из далекого прошлого. Негативные моменты исчезли и конфликт, едва не стоивший нам с Ильей, если не жизни, то тяжелых увечий — точно, преподавался с изрядной долей юмора.

Нам всем было хорошо и весело теплым осенним вечером в уютном летнем кафе в центре небольшого поселка, который гордо именовался районным центром.

Несколько раз я перехватывал томно-влюбленные взгляды официантки Лары и бодро, как мне казалось, кивал ей в ответ. А однажды, когда я в очередной раз направлялся к кустарнику за вагончиком, девушка перехватила меня и, по-заговорщицки, шепнула, чтобы я не забывал о третьем окне. Я не знал и даже не догадывался, куда занесет меня кривая жизни этой ночью, но заверил женщину, что все помню и буду иметь ввиду.

В какое-то время к нам присоединился капитан Ященко, однако, составлял компанию не долго. Выпил за пропащую молодость Федора и Ильи и незаметно удалился по своим, наверное, сугубо служебным, делам.

Вопреки сложившейся традиции, несмотря на количество выпитого, никто из нашей компании этим вечером не подрался и даже до скандала дело не дошло.

Катька вела себя, примерной пай девочкой, от спиртного наотрез отказалась, умиротворенно посасывала "Кока-Колу" и в мужские разговоры не встревала. Однако даже немым своим присутствием служила сдерживающим фактором для жениха. Окосевший Федька несколько раз заикался о том, что в последнюю ночь холостяцкой жизни не мешало бы оторваться по-настоящему, после чего его взгляд натыкался на невесту и идея зависала в воздухе, не находя логического продолжения.

Я пытался выяснить у Ильи, где Рыжая, но безуспешно. Пьяный Илья таращил на меня выпученные глаза и всякий раз уклончиво отвечал, мол, все — нормалек, и что завтра невеста будет там, где ей и положено быть.

Я успел соскучиться по Рыжей и никак не мог представить ее в роли невесты.

Для меня она оставалась все той же беззаботной и… безотказной девчонкой.

В последнее время я неоднократно ловил себя на том, как мне ее не хватает. Появилась предательская мысль и сейчас, за столиком. Причем, меня совершенно не смущало присутствие друга, ее жениха, а завтра — законного мужа.

Человек — подленькое существо, и нередко похоть берет верх над приличиями.

Не добившись вразумительного ответа от Ильи, я с тем же вопросом обратился к фермеру.

— Она остановилась у родственников Ильи. Сейчас мы ее заберем…

До закрытия кафе мы не досидели.

Илья поплыл, да и все мы выглядели не лучшим образом. А еще нужно было отмахать километров двадцать к деревне…

Я попросил у Лары пачку "стиморола". Протягивая жвачку, она незаметно прикоснулась к моей руке и ее губы что-то прошептали. Наверное, о третьем окне…

Я кивнул в ответ, земля заметно покачивалась под ногами, и помог подняться Илье.

— Ну что, едем за невестой?

— Ага, — ответил Илья, цепко ухватившись за рукав моей рубашки.

Федор и компания не стали нас дожидаться и, когда я уселся за руль, увидел лишь красные отблески габаритных огней его машины, которые вскоре исчезли за поворотом.

Странно, выпитое совершенно не мешало мне управлять автомобилем. За рулем я чувствовал себя уверенно и, кажется, даже протрезвел.

Мы долго петляли узкими извилистыми сельскими улочками, пока Илья, наконец, не сориентировался и не показал, возле какого дома нужно остановиться.

Я посигналил.

Рыжая вышла почти сразу. Она не ожидала увидеть меня и растерялась.

— Привет, дорогуша! — я обнял ее за талию и нежно чмокнул в щечку.

— Садись. — Илья открыл дверцу.

— Что, сейчас? Мы же договорились на завтра…

— Проблема с транспортом, — заплетающимся языком объяснил Илья. — Да и, какая разница?..

Рыжая не возражала. Она смоталась в дом и вскоре появилась с большой сумкой.

Что-то с нею было не так. Девушка показалась мне грустной, неуверенной в себе. Раньше за нею такого не водилось.

— С тобой все в порядке? — спросил я.

— Да, — ответила она, только голос, каким было сказано, меня не убедил.

Когда выехали за поселок, Рыжая попросила остановиться.

По иронии судьбы мы находились возле той самой лесополосы, где несколькими часами раньше я отдыхал с Ларой. В совпадении я уловил ниспосланный мистический знак, тем более что Илья беззаботно дрых на заднем сидении.

— Тебя провести?

— Сама справлюсь! — резко, с несвойственным ей раздражением, отрубила Рыжая, но я истолковал ее интонацию по-своему.

"Конечно, разве о таком спрашивают? Ночь ведь, темно, словно глаза выкололи…"

Я выключил фары и последовал за девушкой.

Едва придорожные кусты скрыли автомобиль, я обнял ее сзади, уловил знакомый пьянящий аромат волос, мои ладони сошлись на мягоньких бугорках и голова закружилась…

Рыжая обмякла и поддалась.

— Ну что, тряхнем стариной напоследок?

Мои руки сами собой опустились ниже, скользнув по гладким бедрам, забрались под платье.

— Андрюша, не надо…

Голос был тихим, умоляющим и я не придал словам Рыжей значения. Лишь когда она резко меня оттолкнула, я понял, что девушка не шутит.

— Дорогая, что случилось? — растерянно спросил я, еще не веря тому, что меня отвергли.

— Ничего. Просто я завтра выхожу замуж.

— Так ведь — завтра! А пока ты — свободная женщина… — перевел неприятный инцидент в шутку и попытался снова поймать ее в объятия.

Девушка увернулась.

— Андрей, я хочу, чтобы ты запомнил раз и навсегда: все, что между нами было раньше, осталось в прошлом. И возврата не будет. Я теперь совершенно иная…

Да, это, действительно, была не та Рыжая, которую я знал. У нее был другой голос, она употребляла иные слова. От вульгарной девчонки с примитивным полублатным жаргоном не осталось ничего, кроме оболочки.

Словно побитый пес, я вернулся к автомобилю, плюхнулся на сидение и закурил сигарету.

Никогда раньше я не ощущал себя таким одиноким и всеми покинутым. Мне было неимоверно тоскливо. И — полная пустота на душе…

Храп Ильи, раздававшийся сзади, лишь усугублял мои терзания. Снова из каких-то потаенных уголков души вынырнула уродливая, в отвратительных бородавках, жаба и, с присущим ей злорадством, стала щедро высыпать горсти соли на не успевшие зарубцеваться душевные раны.

"Вот, Илья, конченный алкоголик, а и он, оказывается, кому-то нужен. А я — один, как перст. И никакой перспективы. Почему все так несправедливо?"

Дабы заглушить противный квакающий голос, я включил магнитофон, только заунывный джаз мало чем мог помочь. От тоскливой мелодии захотелось взвыть волком…

Хлопнула дверца.

Рыжая вытащила сигарету и подкурила.

— Не обижайся… — попросила.

Я ничего не ответил.

С какой стати я должен на нее обижаться? Разве она мне что-нибудь должна? Это я вел себя, как последняя сволочь. По отношению к ней, Илье. Да и к самому себе тоже…

Я включил зажигание, и "Таврия" тихонько покатила по неровной, разбитой гусеницами тракторов, брусчатке.

Уже показались первые дома деревни, когда Рыжая снова подала голос.

— У меня проблема, Андрюша…

Вот здорово! У всех есть проблемы, только у меня все в порядке…

— Что случилось? Рассказывай…

— У меня нет подружки. Я не знаю, как мне завтра быть.

Тоже мне, проблема…

Нашла из-за чего расстраиваться.

Но тут я вспомнил, что и родителей у нее нет, и, вообще, неизвестно, кто у нее есть…

— Ты не можешь мне помочь?

— Не знаю…

— А Таня не приедет?

Сердце мое сжалось от такой неимоверной тоски, что слезы выступили на глазах.

— Вряд ли… — пытался говорить равнодушно, только голос, все равно, не послушался и предательски задрожал.

— Что же мне делать?

Я не знал, что ей ответить.

— Во сколько вы расписываетесь?

— В двенадцать.

— Я постараюсь что-нибудь придумать…

Пообещать — легко, как выполнить? Но Рыжая об этом не задумывалась.

— Вот здорово! — радостно воскликнула она, бросилась мне на шею и поцеловала в губы.

От неожиданности я едва не выпустил руль. На мгновение я поверил, что рядом со мной прежняя Рыжая, и мне захотелось остановить автомобиль, чтобы убедиться в этом.

Было слишком поздно.

Мы уже катили тихой пустынной сельской улочкой. Да и девушка недвусмысленно дала мне понять, что возврата к прошлому нет, и никогда не будет. Стоит ли снова испытывать судьбу?

И зачем, собственно?

Марья Ивановна еще не вернулась. Как видно, приготовления в клубе шли полным ходом.

На двери, по-прежнему, висел большой замок. Рыжая отыскала ключ, и мы общими усилиями препроводили Илью к его привычному лежбищу на веранде.

— Тебе где постелить? — девушка уже успела освоиться с ролью хозяйки в доме.

— Мне не надо…

— Почему? — растерялась Рыжая.

— Еще ведь нужно найти для тебя подружку…

— Так ты, действительно, мне поможешь?

— Постараюсь…

— Спасибо…

Она нежно поцеловала меня в щеку, и это был самый целомудренный поцелуй из всех, какие я знал.

Покидал я деревню с самыми противоречивыми чувствами. У меня, почему-то, пропало желание присутствовать на завтрашнем торжестве и, в то же время, я понимал, что буду последней свиньей, если сбегу просто так, не попрощавшись.

Мне вдруг захотелось плюнуть на все, поехать в Киев, упасть на колени перед Татьяной, просить, умолять ее…

Вместо этого, приехав в райцентр, я свернул с главной улицы, остановился у длинного, похожего на барак, здания и отсчитал уже темное третье окно.

 

Глава четвертая

Лара долго не ломалась и согласилась выступить свидетельницей на свадьбе моего друга. В городе ей, по-видимому, особо делать было нечего, так что утром она быстро сдала дела напарнице и заявила водителю развозки, что задержится на несколько дней.

К десяти часам мы были на месте.

Несмотря на то, что к назначенному торжеству оставалась уйма времени, в доме Ильи ощущалась паника по поводу моего отсутствия.

Мало того, что дружки не хватает, так еще и шафер сбежал…

А потому встречали меня, как самого дорогого гостя. Марья Ивановна, едва я выбрался из автомобиля, лично преподнесла рюмочку "душистого" самогона, настоятельно требуя выпить за здоровье молодых. Подобная честь была оказана и Ларе, лишь только выяснилось, с какой миссией она прибыла.

Рыжая язвительно ухмыльнулась, наверное, по поводу внешности новоиспеченной дружки. Я лишь развел руками, мол, где среди ночи отыскать лучшую? Да и сама невеста вовремя сообразила, что при таком контрасте будет выглядеть еще привлекательней.

Я удостоился еще одного целомудренного поцелуя и многих, жалко, не высказанных вслух, слов благодарности.

Я их прочитал в глазах новобрачной.

Мои возражения по поводу критической оценки внешности официантки также остались при мне. Откуда Рыжей знать, что Лара очень и очень ничего в постели?…

Илья был свежим, как огурчик.

Не знаю, каким образом удалось достигнуть столь поразительного эффекта, потому что вчера вечером он оставлял жалкое впечатление. Я же, хотя и был трезвее, даже после принятого лекарства чувствовал себя не лучшим образом. Сказывалась также бурная бессонная ночь…

Рыжая выглядела настоящей красавицей. В белом, может, и устаревшего фасона, свадебном платье она казалась сказочной принцессой.

Пришла мысль о гадком утенке из сказки Андерсена, который превратился в прекрасного лебедя, только гадким утенком Рыжая никогда не была.

Она расцвела, словно цветок.

И куда только подевались показные простота и вульгарность?

Передо мной была женщина в настоящем значении этого слова.

В который уже раз я ощутил острый приступ ревности…

Я завидовал Илье черной завистью и в то же время укорял себя, что раньше не смог разглядеть драгоценности под слоем нанесенной на него повседневной пыли.

Хотя…

Если быть полностью откровенным, я никогда не рассматривал Рыжую, как возможную кандидатуру на роль жены, не решился бы я связать узы с ней и сейчас. Мне просто хотелось обладать ею…

— Тебе плохо?

Голос Ильи заставил меня содрогнуться. Я испугался, что ему каким-то образом удалось подслушать мои, отнюдь, не праведные мысли.

— После вчерашнего неважно себя чувствую, — запинаясь, словно не выучивший урока первоклашка, все же, нашел что ответить на каверзный вопрос.

— А! — прям таки расцвел Илья. — Так мы это дело сейчас враз поправим…

И, схватив меня за рукав, расталкивая гостей, потащил вглубь дома к своей комнате.

Чего-чего, а пить мне не хотелось совсем. Однако я понимал, что расплата за грешные помыслы — неминуема, и потому почти не сопротивлялся.

Оказавшись в своей келии, тщательно отмытой и прибранной по поводу намечающегося торжества, Илья запер дверь на задвижку и, по-заговорщицки мне кивнув, просунул руку в щель между массивным одежным шкафом и стеной. Вскоре на свет божий появился запыленный граненый стакан. Илья похукал в него и тщательно протер новеньким носовым платком. Чище от этого стакан не стал, и желания принимать из него горячительные напитки у меня не прибавилось.

Отвращение, наверное, слишком явно отразилось на моем лице, потому что новоиспеченный жених поспешил еще раз словесно меня успокоить, а затем начал вытворять нечто для меня совершенно неожиданное.

Снова опасливо покосившись на закрытую дверь, Илья снял с подоконника кувшин с водой и на две трети наполнил стакан. Потом вытащил из внутреннего кармана пиджака блестящую упаковку, разорвал ее зубами и бросил в воду огромную белую шайбу.

Таблетка взбесившимся волчком завертелась в тесной стеклянной емкости, оставляя вокруг себя пузырчатый след.

— Ты что, на "колеса" присел? — не врубился я.

— "Алко-зельтцер"! — гордо объяснил Илья. — Лучшее средство от похмельного синдрома. Мне Андрей Павлович из города привез. Здорово помогает. На себе испытал…

Закончив рекламную речь, Илья торжественно протянул мне стакан. Воодушевленный тем, что на этот раз судьба избавила от дегустации вонючего самогона, я почти с наслаждением влил в себя неприятную колючую жидкость.

— Через пять минут будешь, как новенький! — пообещал Илья и, снова наполнив стакан, бросил в него вторую таблетку, уже для себя.

— Я сегодня должен блюсти трезвый образ жизни… — словно оправдываясь, молвил он и залпом проглотил содержимое гранчака.

Правда, сдержаться от гримасы отвращения не смог. Вытер рукавом выступившие из глаз слезы, зачем-то вдохнул два раза широко открытым ртом воздух и прокомментировал:

— Гадость — первостатейная! Но ведь один день можно и потерпеть…

Торжественное таинство бракосочетания происходило на сцене сельского клуба при переполненном зрителями зале.

Как и обещал Андрей Павлович, погулять на свадьбе собралось все село.

Ломящиеся от яств столы были накрыты на улице под специально сооруженным навесом. На крыльце и ступеньках очага культуры громоздились колонки и музыкальные инструменты, посредством которых местные виртуозы должны были развлекать подвыпившую публику.

Вероятно, аппетитные запахи, достигавшие душного помещения и назойливо щекотавшие ноздри присутствующих, способствовали тому, что торжественная часть прошла скомкано, в ускоренном варианте.

Действительно, чего зря мурыжиться?

Захотели жениться, связать свои судьбы вечной обузой — пожалуйста!

Ваше дело!

Но зачем людей, изнывающих от жажды, зазря мучить?

Очень им интересно смотреть на приторно-радужные физиономии новобрачных…

Если бы не надуманные условности, народ в зал арканом не затащили. Все бы сразу обосновались за длинными столами, толкнули пару тостов за молодых, а дальше и вовсе о них позабыли…

Возможно, я и утрирую, выдавая собственные мысли за настроение всех присутствующих, но, не думаю, чтобы слишком. По моим наблюдением, во время обязательной программы собравшаяся публика просто-таки изнывали от тоски и нетерпения.

Даже Андрей Павлович, который данной ему государством властью узаконил отношения молодых, был, на удивление, сдержан и немногословен. Протараторил традиционное напутствие своему сынку с Катькой, повторил то же самое для Ильи с Рыжей, заставил новобрачных скрепить союз поцелуями и расписаться в толстой амбарной книге.

После того, как свидетели также оставили свои автографы, председатель умело откупорил шампанское, мы все, находящиеся на сцене, наскоро отхлебнули из хрустальных бокалов и под фальшивые звуки нестареющего Мендельсона направились к выходу.

Начиналось второе, главное, действие, ради которого, собственно, все и собрались. Ведь союз новоиспеченных ячеек общества может быть крепким лишь в том случае, если его хорошенько обмыть…

Столы под навесом были расположены в форме буквы "П". Молодоженов и свидетелей посадили у ее основания, напротив — родители и родственники виновников торжества, остальные гости рассаживались, кто, где хотел.

Заправлял организацией праздника бойкий шустрый мужчина лет сорока, как шепнул мне Илья — знаменитый тамада, специально приглашенный из райцентра. Речь тамады изобиловала дешевыми шутками-прибаутками, трафаретными хохмочками, которые, там не менее, воспринимались публикой "на ура!" И, несмотря на едва завуалированную пошлость, извергаемые реплики все же окультуривали целенаправленное поглощение алкоголя.

Молодым несколько раз пришлось усладить вкусы гостей долгими поцелуями, то же самое довелось проделать мне с Ларой и Федькиному шаферу (моему старому знакомому — Игорю) с пышнотелой сельской красоткой.

В общем, все шло согласно старому, давно заведенному и не нами придуманному, ритуалу…

Темп, заданный тамадой, меня, откровенно говоря, шокировал, и я был искренне благодарен Илье за потчевание чудодейственным лекарством, позволившим мне достойно продержаться на протяжении первого стола и не осрамиться перед аборигенами.

А дальше, после недолгого перерыва с дикими плясками под не менее дикую музыку, уже никому не было до меня дела и можно было сачковать, если бы не маленькая закавычка. К тому времени мой организм сумел приспособиться к термоядерному напитку и даже выработал какой-то иммунитет. Мне даже стало казаться, что с каждой новой рюмкой я только трезвею.

К сожалению, это была только иллюзия…

Говоря, что никому до меня не было дела, я, все же, поторопился с выводом. Волей судьбы Андрей Павлович, как отец жениха, сидел напротив меня, и все время я чувствовал на себе его изучающий взгляд.

Поначалу столь пристальное внимание меня раздражало и даже пугало. Каким-то шестым чувством я ощущал исходящую от председателя угрозу.

Внешне, конечно, она никак не проявлялась.

Андрей Павлович, как всегда, был спокоен, сосредоточен, вежлив и интеллигентный.

Несмотря на количество выпитого, а в том, что он пил наравне со всеми, я не сомневался, председатель был абсолютно трезвый. Он несколько раз пытался заговорить со мной, однако, я, выискивая всяческие отмазки, игнорировал его, внутренне содрогаясь от воспоминаний о вчерашней встрече на Монастырище.

Андрей Павлович не обижался на проявленное неуважение и, со своей стороны, внимательно следил, чтобы моя рюмка вовремя наполнялась и опустошалась.

Похоже, он задался целью напоить меня, а я, почему-то, даже не пытался противиться.

Наверное, слишком поверил в выдуманный иммунитет…

Вскоре, однако, мои тревоги и опасения развеялись сами собой. Я даже не заметил, как это произошло. Просто вдруг осознал, что больше не боюсь встречаться взглядом с председателем и даже перебросился с ним несколькими ничего не значащими фразами.

После перерыва мы уже сидели рядом, благо, успевшая поднадоесть Лара, решила, наконец-то, бросить меня на произвол судьбы и задалась целью отбить Федькиного шафера у пухлой красавицы. Учитывая, что Игорь был изрядно навеселе, ее затея могла увенчаться успехом.

Для хмельного мужика все бабы — неотразимы. По себе знаю…

— Ну и как оно, ничего? — проронил дежурную фразу Андрей Павлович.

— По-прежнему… — в тон ему ответил я.

— А ваша столичная знакомая все еще интересуется нашими местами?

— Не знаю.

Напоминание о Татьяне отозвалось мимолетной тоской, не более.

— Места у нас, действительно, уникальные…

— Кому, как не вам знать… — уклонился от прямого ответа, но Андрей Павлович, вероятно, уловил в моих словах скрытый подвох, и легкая тень огорчения пробежала по его лицу.

— Да… Монастырище — загадка, каких мало. И вряд ли кому-то удастся проникнуть в ее тайну…

— Почему же?.. — начал было я и осекся.

"Ведь он специально выпытывает. Пытается выведать, насколько я осведомлен…" — молнией пронзила тревожная мысль и, вместе с ней, сразу же возвратился завуалированный алкоголем страх.

Андрей Павлович почувствовал перемену в моем настроении и больше не настаивал на продолжении разговора. Кроме всего прочего, он оказался тонким психологом. А умный противник (в том, что мы с ним находимся по разные стороны баррикады, я не сомневался) — очень и очень опасен.

— Красивая? — проследив за моим взглядом, направленным на толпу танцующих, поинтересовался Андрей Павлович и задымил сигаретой.

На площадке заметно выделялась симпатичная бабенка, лет тридцати. Мне показалось, она несколько раз задорно мне подмигнула.

— Видная женщина. Жаль только, муж никудышный попался…

— А кто муж? — живо поинтересовался я, чувствуя, как кровь начинает бурлить в жилах.

Такое со мной случается всегда, когда дохожу до кондиции. Лишь только увижу юбку со смазливой мордашкой, враз забываю обо всех проблемах, да и, вообще, обо всем…

Прямо индикатор какой-то сидит внутри.

Начинаю на женщин засматриваться — все, баста! Пора завязывать пить.

Правда, именно этого мне никогда и не удавалось. Тащило дальше, по течению, принося одну неприятность за другой, которые я, увы, зачастую осознаю значительно позже, на больную неопохмеленную голову…

— Вон, сидит, наклюкался уже…

Андрей Павлович взглядом указал на противоположный край стола, где, тупо уставившись в стол, медитировал мой старый знакомый заведующий фермой Петр Тимофеевич…

— Так вот она какая, Верка…

— Слыхал уже?.. — чему-то довольно улыбнулся председатель. — Она женщина — ничего, работящая. Слабенькая, конечно, на передок, но, ведь, все бабы такие. А ее и винить грешно. С таким то мужем… Ты бы пошел, потанцевал с ней, что ли? Вишь, как на тебя смотрит! Дело-то молодое…

Я еще раз опасливо покосился на приунывшего зав. фермой и, осознав, что неприятных осложнений с его стороны быть не может, решительно поднялся из-за стола.

Старый сводник удовлетворенно крякнул и проводил меня хитроватой улыбкой.

Кружась с Веркой в медленном танце, ощущая ее мягкие, податливые, выпуклости, вдыхая возбуждающий аромат женского тела, я краем глаза заметил, что Андрей Павлович переместился к мужу моей партнерши и о чем-то с ним беседует. При этом они оба бросали на нас недвусмысленные взгляды. И Петр Тимофеевич больше не казался беспробудно пьяным.

Но, к тому времени я уже успел потерять голову, и мне было глубоко на все наплевать…

 

Глава пятая

Потанцевав, мы с Веркой, пардон — Вероникой, именно так она настаивала, чтобы ее называли (тлетворное влияние творений супругов Голон — налицо), за стол не вернулись. Воспитанная в лучших традициях сельского гостеприимства, женщина считала, что обязана показать заезжему гостю местные достопримечательности. Я, естественно, против окультуривания программы не возражал.

В результате, мы, миновав уже знакомый мне фруктовый сад, оказались на том же злополучном месте на берегу реки, где некогда так бесславно развивались мои отношения с невестой фермера. Наверное, оно было заколдованным и всех блудниц, независимо от того, местные они или заезжие, тянуло к нему, словно магнитом. Вот только "донжуаны", как я имел возможность убедиться, чувствовали себя здесь не совсем уютно.

Оставалось надеяться, что прошлые мои неприятности являются исключением, а, отнюдь, не правилом.

— Красиво здесь… — расслабленным романтическим голосом произнесла Вероника. — Не правда, ли?

Закат и вправду был чудесен. Даже — изумительный. Лучи заходящего солнца окрасили тучи в багровые тона, и зарево вселенского пожара отражалось в спокойных водах никуда не торопящейся реки.

Однако мне было не до длинных прелюдий.

— Тебя муж не хватится? — спросил с тревогой, совсем не к стати вспомнив почти осмысленное выражение на лице у заведующего фермой.

— Не думаю… — бойко, но, как мне показалось, не совсем уверенно ответила женщина. — По-моему, он уже того… Готовченко… А ты что, его боишься?

О, женщины!

Глупейшие создания…

Или, как там сказал поэт?

Нет, не помню…

— "Боюсь" — не то слово. Вернее сказать — опасаюсь. А это — разные понятия, — надоумил непутевую Веронику.

— Вообще-то, ты прав. Он меня к каждому быку колхозному ревнует. Я даже из-за этого на ферму ходить перестала…

Трудно было понять, шутит она или говорит серьезно?

— Тогда, может, вернемся?

— Ну что ты… Мне с тобой так интересно… Ты такой умный…

Ее руки обхватили меня за плечи, и наши губы слились в долгом сладком поцелуе.

Больше никакие тревоги и опасения меня не волновали…

Мы уже приводили себя в порядок, когда над оврагом, местом нашего уединения, зашуршала трава и послышались чьи-то шаги. А вскоре, мы едва успели испугаться, сверху нарисовалась довольная физиономия Федькиного шафера.

— Ну ты, мужик, и даешь… — довольно загоготал он. — Прямо кобель какой-то…

За его спиной раздался нервный повизгивающий смешок, и я убедился, что моя недавняя подруга Лара таки добилась своего.

— Уж чье бы мычало… — вяло огрызнулся я, выбираясь из оврага.

Игорь был настроен благодушно. Одной рукой он поддерживал Лару за талию, другой сжимал горлышко бутылки, распить которую собирался явно не с нами.

— Ты бы, Верка, линяла поскорей отсюда. Там твой мужик уже всем морды бить собрался…

— Стуканул кто-то? — наивно поинтересовалась женщина, чем вызвала еще один раскат хохота.

— Да тут и стучать не нужно. Ежу и тому понятно, куда вы смылись. Конспираторы… Цветочки они пошли собирать…

Чем больше развлекался Игорь, тем скверней становилось у меня на душе. Я не разделял его оптимизма, так как перспектива общения с сумасшедшим Веркиным мужем не сулила ничего приятного.

Вероника тоже сникла, сделалась непривычно тихой и сосредоточенной. Она еще раз расправила платье, тщательно повыдергивала прилипшие к нему травинки.

— Я, наверное, пойду… — потухшим голосом, ни к кому конкретно не обращаясь, сказала она и унылой походкой поплелась на звуки едва достигающей сюда веселой музыки.

Мне тоже в оставшейся компании делать было нечего и, немножко выждав, я отправился вслед за ней.

Меня еще тешила робкая надежда, что, авось, и на этот раз все образуется…

Не долго.

Очень скоро пришлось убедиться, что серьезных неприятностей не избежать.

Лишь только узкая крученая тропинка свернула в тень густого дикорастущего кустарника, передо мною возник пресловутый Петр Тимофеевич, собственной персоной, притом, в самом свирепом своем обличии.

Его дикое "мать-перемать" в момент всколыхнуло округу и, не успел я слова молвить в свое оправдание, тяжелая сучковатая дубинка смачно соприкоснулась с моим лбом.

Наверное, природа наградила меня очень прочной черепушкой. От тяжелого удара она не раскололась, уподобляясь грецкому ореху, и, хотя я на некоторое время потерял способность видеть и слышать, душа, все же, не спешила расставаться с бренным телом и улетать на преждевременное рандеву с прародителями.

Правда, осознал я это далеко не сразу.

Когда утерянные чувства начали постепенно возвращаться, я понял, что лежу на траве. Что-то больно вдавилось в щеку, и не было никаких сил повернуть голову, дабы избавиться от неприятного ощущения.

Потом вернулись звуки.

Они поначалу были очень далеки от реальных. Голова гудела, словно вибрирующий колокол. Я даже подумал, что если так поют ангелы, то голоса у них совсем не ангельские…

Дальше сработала некая настройка и сквозь заунывный звенящий фон я смог различить шуршание веток над головой и ощутить телом прикосновение легкого осеннего ветерка. Слух также уловил шаги топчущегося рядом человека, возможно, не одного.

А, когда послышались голоса, я окончательно убедился, что пребываю еще на этом свете…

— Да… Здорово ты его огрел, Тимофеич…

По тембру и характерной расстановке слов я узнал Андрея Павловича. Видеть, правда, его не мог, отяжелевшие веки мне еще не подчинялись.

— Я что… Разве ж я хотел? — всхлипывая, оправдывался зав. фермой.

— Он живой хоть?

— Дышит, вроде…

Шершавая ладонь прикоснулась к моей шее.

— Живой, да не жилец… — резюмировал председатель, и мне стало, по-настоящему, плохо.

— Хреновые твои дела, Тимофеич, — между тем, продолжал Андрей Павлович. — Убийство, конечно, тебе не пришьют, но нанесение тяжких телесных увечий со смертельным исходом… К тому же, он — журналист! А, по нынешним временам, это, ох как, отягчает. Могут даже политику припаять…

— Какая политика, Палыч? — истерически завизжал зав. фермой. — Жену мою он… того…

— Ладно-ладно… На ка покури лучше… — чиркнула спичка, я унюхал запах табачного дыма. — Ты, Тимофеич, вот что, горячку зазря не пори. Вдруг все еще уладится?

— Как же уладится? Он сейчас копыта откинет. Может, того… в больницу его?

— Не выдержит. Дорога тряская. Помрет по дороге, тебе тогда точно — кранты!

— Что же делать? — Тимофеич плакал навзрыд.

Странно, но после первого приступа панического ужаса, я слушал диалог совершенно спокойно, как будто речь шла вовсе не обо мне. Видно, все действительно двигалось к трагическому финалу и эмоции первыми отказались мне служить.

— Знаешь, Тимофеич, — после недолгой паузы продолжил председатель. — Ты ведь работник неплохой. Жаль терять такого. Да и знаем мы друг друга, чай, не первый день. А он нам кто? Приехал, неизвестно откуда. Не сват, не брат… В общем, так, я ничего не видел, ничего не слышал. А, если его завтра в речке выловят, пусть докажут, что он не сам туда, по-пьяне, свалился…

И тут меня осенило.

Я осознал суть коварного плана председателя.

Я вспомнил, как он подстрекал меня потанцевать с Вероникой, как после шептался с заведующим фермой, и понял, что, происходящее со мной, не несчастный случай, а четко продуманное хладнокровное убийство…

Только, что толку от запоздалого прозрения?

— Андрей Павлович! Спаситель! Ввек не забуду…

Глупец!

Идиотина безмозглая!

Как он не понимает, что его просто-напросто использовали?

— Ладно, хватит ныть. Сочтемся. Смотри только, чтобы все аккуратно было…

— Сделаю, как надо, — заверил Петр Тимофеевич и по удаляющимся шагам я понял, что председатель оставил нас одних.

Некоторое время были слышны только всхлипывания зав. фермой. Затем я почувствовал, как он схватил меня за ноги и куда-то потащил.

Мое многострадальное тело тяжко заскользило по траве, отдаваясь резкой болью от каждой неровности почвы.

Приторная сладость разлилась желудком, рот наполнился густой слюной. Я застонал и могучая струя вырвалась изо рта на волю.

Избавившись от груза поглощенных за день пищи и напитков, я почувствовал себя лучше и, наконец-то, смог открыть глаза.

Было еще светло.

Растерянный, испуганный Петр Тимофеевич таращился на меня, словно на привидение.

— Ты того… Живой, что ли?

Я криво улыбнулся и снова застонал. Перед глазами все мельтешило и кружилось. Во рту воняло, как из выгребной ямы.

— Ну и рука у тебя, Тимофеич… — едва выдавил из себя, но все же несказанно обрадовался, что не разучился разговаривать.

А заведующий фермой, просто, обалдел от радости.

Он напрочь забыл о причине конфликта и был по-настоящему счастлив, от того, что я живой и разговариваю с ним.

Оно и понятно, не так то просто осознавать себя убийцей…

Я попробовал встать и, вопреки ожидаемому, у меня получилось. Земля шаталась под ногами, то и дело, норовя встать на дыбы. Но, как для готового к погребению покойника, я чувствовал себя вполне сносно. То ли удар оказался не таким уж и сильным, то ли пьяного Бог бережет.

Похоже, обошлось даже без сотрясения.

Гораздо чувствительнее оказалась моральная травма. Мало того, что после подслушанного разговора я напрочь утратил веру в людей, я еще и слишком серьезно отнесся к диагнозу, поставленному Андреем Павловичем. А потому к собственному воскрешению относился с недоверием, ожидая, что вот-вот наступит агония, и я окончательно и бесповоротно распрощаюсь с этим, не таким уж и плохим, миром…

Внушение внушением, а действительность оказалась, все же, сильнее. Я смог таки убедить себя, что мне снова удалось отделаться легким испугом. Если, конечно, не принимать во внимание громадной, болезненной на ощупь шишки на макушке.

Только, что такое какая-то шишка по сравнению с едва не растворившимися передо мною вратами вечности?

Зав. фермой суетился возле меня, словно сестра милосердия. Он успел смотаться к речке, намочил там какую-то тряпку, прилаживал ее к моей ране и все время бормотал нечто нечленораздельное и не поддающееся переводу.

Затем он взял меня под руку и, как маленького ребенка, провел к воде. Поначалу я опасался идти, вдруг у него опять что-то перемкнет? Но вскоре убедился, что на радикальные меры Петр Тимофеевич способен только в порыве неистовой ярости. А она, ярость, к счастью, уже миновала.

Искупавшись, я почувствовал себя более-менее сносно.

Голова, правда, болела, но не так сильно, как можно было ожидать. Земля все еще покачивалась под ногами, и тут в равной степени можно было винить как Петра Тимофеевича, так и выпитое накануне.

— Ты того, не серчай на меня… — увидев, что я окончательно оклемался, молвил зав. фермой. — Это я сдуру так гахнул. Как узнал, что ты с моей лярвой ушел, вообще голову потерял. Оно, конечно, ты и не виноват вовсе. Это бабы все. От них зло одно. Мужик он, что… Сам в молодости грешил… А Верка, она, вообще, ненормальная. Как увидит мужика, так и бросается. Давно бы выгнать ее надобно, да кому ж я, кроме нее, такой нужен?

Мне показалось, что он вот-вот снова заплачет.

— Ладно, Тимофеич. Все нормально. Убедил. Больше к твоей женушке на километр не подойду.

Тимофеич только крякнул. Не знаю, от досады или от недоверия? Достал из кармана обрывок газеты, насыпал щепотку самосада.

Я на него вовсе не обижался. По-человечески, мне было его очень жаль…

— Угостил бы табачком…

Зав. фермой обрадовался просьбе. Он с готовность протянул мне скрученную сигарету и тут же начал сворачивать себе новую.

Дымили молча. Крепкий самосад наждаком резал горло, но именно это мне сейчас было нужно для окончательной прочистки мозгов.

Покурив, поднялись и вместе направились к клубу, где не прекращалось беззаботное веселье.

Я понимал, что мне нельзя там показываться, более того, нужно бежать с деревни, как можно скорее и куда подальше. Только, почему-то я снова поступил вопреки здравому смыслу…

 

Глава шестая

Андрей Павлович держался очень хорошо.

По его лицу нельзя было догадаться, что он удивлен моему возвращению. Всего лишь легкая тень пробежала, да и то — на мгновение. Черты сразу разгладились и передо мной опять сидел все тот же добродушно-снисходительный мужчина предпенсионного возраста, солидный и бескомпромиссный, каким и полагается быть руководителю его ранга. Чего нельзя было сказать о бравом капитане Ященко, а именно он теперь составлял компанию председателю.

Капитан, наверное, должен был позаботиться, чтобы по поводу происшедшего со мною несчастного случая ни у кого не возникло подозрений.

Иначе, чем объяснить его внезапное появление на торжестве?

У многоуважаемого Геннадия Сергеевича, когда он меня увидел, челюсть отвисла на полметра, а в глазах застыло такое изумление, как будто я явился к нему прямиком с того света в белом саване и с косой на плече. В общем, и дураку было понятно, что если капитан и ожидал меня увидеть, то не столь здравствующим.

А Штирлиц из милиционера, мягко говоря, оказался никудышный.

— Долго же вы отсутствовали, молодой человек, — дабы отвлечь внимание от неадекватной реакции милиционера, затеял разговор Андрей Павлович. — Давеча тут едва невесту не украли, а дружка, и вообще куда-то запропастилась. Кстати, познакомьтесь… — увидев, что лицо Ященко, приобрело осмысленное выражение, повернулся к нему председатель. — Мой кум, то бишь, крестный отец Федора, мужественный борец на фронтах с организованной и не очень организованной преступностью Геннадий Сергеевич Ященко. Прибыл сюда с архиважной миссией — выпить за счастливую супружескую жизнь своего любимого крестника, в чем, надеюсь, и мы составим ему компанию…

— Мы уже знакомы.

— Неужели? Ах да, простите, запамятовал. Как же, как же. Ведь вы действительно виделись после того прискорбного происшествия…

Несвойственное ему многословие выдавало волнение Андрея Павловича. Он явно ощущал себя не совсем комфортно.

Я решил не высказывать своей осведомленности и притворился наивным кроликом. Как ни в чем не бывало, поздоровался с капитаном и присел рядом. Благо, зав. фермой куда-то запропастился. Я не сомневался, что из него Штирлиц получился бы еще хуже, чем из милиционера.

— А вы, никак, с кем-то геройски сражались?

Председатель наклонил мою голову в сторону лампы и провел ладонью по еще саднящей шишке.

— Ничего страшного, — ответил, как можно небрежнее. — Споткнулся, упал…

— И так — восемь раз подряд! — по-жлобски захохотал Ященко.

— Да, неровностей здесь хватает… — хитро улыбнулся Андрей Павлович. — А если рядом молодая и красивая женщина, под ноги смотреть некогда…

Елейно-издевательский тон раздражал.

Я не собирался забывать, что именно этот интеллигентный с виду мужчина, не более часа назад, натравил на меня ревнивого мужа, а после спокойно, как ни в чем не бывало, советовал ему утопить мое тело в реке…

И теперь он еще смеет издеваться надо мной…

Я уже собирался ответить откровенным хамством, но не успел.

Может быть, к счастью…

Музыканты перестали играть, тамада зазвал всех за стол и раскрасневшийся Илья, по-моему, он таки успел принять на грудь, едва ли не силой потащил меня на мое, положенное шаферу по чину, место.

— Ты где пропадал? — неистовал в праведном гневе жених.

— А что случилось?

— Да понимаешь… — замялся Илья, осторожно покосился на Рыжую (та о чем-то оживленно беседовала с осиротевшей Катькиной дружкой) и, наклонившись к самому моему уху, зашептал. — По соточке бахнем?

— Тебе ж нельзя…

— А… — махнул рукой. — Всем можно, а я что?..

— А как же первая брачная ночь? — издевался над другом.

— Да ты че? — не понял моего тонкого юмора Илья. — Какая первая? Какая ночь?

Я не ошибся, когда предположил, что Илья успел выпить. Теперь же убедился, что за время моего отсутствия, он успел это сделать не единожды. А рюмкой больше, рюмкой меньше, какая, в сущности, разница?

— Ладно, наливай! — подсунул свой стакан.

Илья ловким движением фокусника умыкнул его, нырнул под стол и оттуда послышался звук наливаемой жидкости.

По-моему, мой друг совсем поехал. Вот что женитьба с людьми делает. Мне то ведь пить никто не запрещает, и я могу делать это вполне легально. К чему конспирация?

Но, если ему так больше нравится, почему не уважить?

Я нащупал под столом уже наполненный стакан, там же, под столом, чокнулся со стаканом Ильи и, подыгрывая ему, оглядевшись по сторонам, залпом его выпил.

— Класс!

Илья был доволен и чувствовал себя героем. Рыжая едва сдерживалась от смеха, исподтишка наблюдая за нашей партизанщиной.

Вероятно, со стороны мы, действительно, выглядели смешными.

Народу за столами поубавилось. Не все гости выдержали заданный темп, многие сошли с дистанции задолго до финиша. Самые стойкие скучковались по интересам, что-то обсуждали между собой, или же нестройно завывали традиционные застольные песни.

Иногда то там, то сям вспыхивали кратковременные ссоры, а кто-то, по-моему, успел и подраться.

Да и что за свадьба без мордобоя?

Все шло, как и положено, по давно устоявшемуся сценарию.

Свадьба постепенно из организованного мероприятия превращалась в сумбурную пьянку с непредсказуемыми последствиями…

Невесть откуда появилась Лара, довольная, похоже, удовлетворенная. Бесцеремонно взгромоздилась ко мне на колени, смущая Илью своими едва прикрытыми прелестями. Непривычный к таким зрелищам молодожен обалдел окончательно и пялился в распахнутую блузку, словно пресловутый баран на новые ворота, напрочь позабыв обо всем на свете, в том числе и о молодой жене.

Дабы сохранить его, еще и не начавшуюся, семейную жизнь, пришлось уже мне наполнять рюмки.

Сначала выпили втроем. Потом к нам присоединились Катька и Федор. Самими примерными оказались Рыжая и ее новая пухлая подруга. Но и они, дабы не портить нам праздник, посасывали из стаканов вино кроваво-красного цвета.

В общем, мы не отставали от гостей и образовали свой кружок по интересам.

Протрезвевший после удара по голове, я начал накачиваться по новой ускоренным темпом.

Чем больше поглощалось алкоголя, тем меньше оставалось здравого рассудка. Мне опять было море по колено, а происшедшее накануне казалось нелепым недоразумением.

Помню, я даже мысленно ругал себя за излишнюю подозрительность, и так же мысленно называл себя сумасшедшим, свихнувшемся на мании преследования. А, покончив со своеобразным самобичеванием, пришел к закономерному выводу, что жизнь вовсе не плохая штука и надо сполна пользоваться теми радостями, которые она изредка дарует…

Я решительно сбросил с колен опостывшую изменщицу Лару и стал оказывать недвусмысленные знаки внимания симпатичненькой пухленькой красотке. Благо, никому и в голову не приходило ревновать ее. А она сама, лишенная мужского внимания и брошенная Игорьком на произвол судьбы, так и расцвела от внезапно привалившего счастья, почувствовав, наконец-то, что интересует кого-то как женщина.

Мне удалось узнать, что ее зовут Ирой, что она студентка третьего курса медучилища, и что мы с ней почти соседи, так как живем в одном микрорайоне. Казалось невероятным, что этой крошкой, тем более, не местной, до сих пор никто, кроме меня, не заинтересовался.

Случаются ведь в жизни несуразицы…

Ира из себя пай-девочку не строила и, едва я предложил, сразу согласилась совершить небольшую экскурсию по ночной деревне. По ее словам, предложение выглядело заманчивым и романтичным…

Однако, вопреки обоюдному желанию, задуманному, не суждено было свершиться. Видно, судьбой было назначено Ире в этот день, вернее, уже ночь, оставаться праведницей.

Едва мы выбрались из-под навеса, как сразу же наткнулись на Андрея Павловича, о чем-то беседовавшего с капитаном Ященко.

Увидев нас, они умолкли, из чего я сделал вывод, что разговор каким-то образом касался меня. А стоило поймать цепкий, колючий, не предвещающий ничего хорошего, взгляд милиционера, мои подозрения, на время успокоенные алкоголем, возобновились с новой силой.

Внутренний голос стал настойчиво убеждать, что пора и в самом деле рвать когти…

— Никак, вы покидаете нас? — словно угадав мои мысли, елейным голоском поинтересовался председатель.

— Как можно? — в тон ему ответил я. — Ведь праздник только начинается…

— И по сто грамм мы еще не бахнули! — заржал Ященко.

— Да, нехорошо получается… — подыграл ему председатель. — Надо уважить моего кума.

— Может, потом?

— Какое, потом? Ему завтра с утра на дежурство! Служба… Иришка, — Андрей Павлович обратил, внимание на мою спутницу. — Ты бы пошла за Федором присмотрела, чтобы он там не очень. А мы пока мужским делом займемся…

Девушка сникла, но ослушаться председателя не посмела. Одарила меня тоскливым взглядом и поплелась обратно за стол.

Капитан Ященко также смотался под навес и вскоре вернулся с бутылкой и тремя рюмками. Мы отошли к крыльцу клуба и расположились возле бетонного парапета. Музыканты уже собрали аппаратуру и нам никто не мешал.

Я чувствовал себя неуютно в такой компании.

Только, что мне оставалось делать? Не показывать же, в самом деле, что я их боюсь…

Да и что они могут мне сделать здесь, на глазах, как минимум, сотни свидетелей?

Капитан Ященко наполнил две рюмки и уже собирался плеснуть вонючего напитка в третью, когда председатель его остановил.

— Может, хочешь моей водочки попробовать? — обратился ко мне и, не дожидаясь ответа, достал из внутреннего кармана пиджака плоскую металлическую флягу.

Какой-то червь сомнения шевельнулся в душе, но я вспомнил чудный вкус украинского женьшеня и не смог отказаться.

Ароматный напиток освежающей прохладой прокатился по пищеводу и разорвался в желудке кумулятивным зарядом.

Мы выпили еще. Причем, бальзамом потчевали только меня. Председатель и милиционер мужественно лакали местное пойло. Я еще поразился их благородству и трогательной обо мне заботе…

А после третьей рюмки мне стало не по себе.

Все вдруг начало расплываться перед глазами. И хотя я, по-прежнему, слышал и, кажется даже, соображал, тем не менее, контролировать своих действий больше не мог.

— По-моему, молодой человек набрался…

Андрей Павлович склонился надо мной, и его лицо превратилось в громадное желтое расплывчатое пятно.

— Готов! — удовлетворенно хихикнул Ященко.

— Да, совсем молодежь пить не умеет… — ерничал председатель.

— Не обучена… — поддакивал капитан.

— Ну, что ж, негоже его здесь оставлять. Нужно бы позаботиться. Ты, Геннадий, прокатил бы его на своем мотоциклете с ветерком. Авось, очухается. А, может, и нет… — добавил после недолгой паузы. — Ты уж позаботься. Не мне тебя учить…

— Будет сделано, Андрей Павлович! — отрапортовал милиционер.

Кто-то из них подхватил меня под руки, и я почувствовал, что меня куда-то тащат.

Я понимал, что "прогулка с ветерком" хорошего не обещает, и ничего поделать не мог. Ни тело, ни голос мне больше не подчинялись…

Затем в глазах прояснилось.

Я увидел себя сидящим в коляске мотоцикла. Но, опять-таки, я мог только констатировать факты: звук, картинку. Да и то, вроде бы со стороны. Тело же уподобилось тряпичной кукле с оборванными поводками.

На этом, наверное, мой жизненный путь и оборвался бы.

Если бы не случилось чудо…

Настоящее чудо!

Лишь только Ященко завел двигатель, и коляска нервно затряслась подо мной, неожиданно глаза ослепил очень яркий свет. Когда он слегка поубавился, я разглядел силуэт дорогой импортной машины.

До боли знакомой.

Где-то, когда-то я уже видел такой японский вездеход.

Хлопнула дверца и передо мною, как в сказке, нарисовался прелестный облик самой дорогой для меня женщины…

Наверное, все мне только приснилось…

А, может, я уже умер?

— Андрюшенька, родненький, что с тобой?

Татьяна трясла меня за плечи, я видел застывшие в ее глазах слезы.

— А что с ним могло случиться? Перебрал маленько… — внешне спокойно объяснил Андрей Павлович.

— Решили проветрить… — поддакнул Ященко.

Я мог бы легко разоблачить их ложь, только голос, по-прежнему, меня не слушался. И, если откровенно, я все еще не был уверен, что увиденное и услышанное происходит на самом деле.

Услышав диагноз, Татьяна, похоже, успокоилась.

Она настояла, чтобы меня перенесли в ее машину. Странно, ни председатель, ни милиционер не осмелились ей прекословить. Вероятно, в их табеле о рангах девушка занимала не самое последнее место.

Придя к такому выводу, я призадумался: радоваться мне избавлению или нет? Ведь Татьяна тоже из их компании и вряд ли смена игроков что-либо существенно изменит в моей судьбе…

Но, все-таки, согласитесь, гораздо приятнее принять смерть от любимой женщины, чем стать жертвой тупорылого жлобковатого мента…

На этой мысли я, кажется, успокоился и сознание мое, словно ожидая подобного умозаключения, тотчас сигануло в глубокую черную пропасть.

 

Глава седьмая

Сознание возвращалось медленно и болезненно. Первое, что я ощутил — жуткую какофонию звуков, раздирающую мою бедную головушку на составные части. Затем мои страдания усугубил едкий всепроникающий запах. От него мне и вовсе стало дурно. Но, почувствовав это, я пришел к парадоксальному выводу, что, если мне так плохо, значит, я все еще живой, и мне снова, каким-то непостижимым образом удалось выкарабкаться из преисподней…

А в том, что одной ногой там находился, я не сомневался.

Резкий агрессивный запах, нагло ворвавшийся в легкие, прочистил мозги и навел кое-какой порядок в голове. Лишние, дурманящие звуки постепенно поубавились, а вскоре и вовсе исчезли, я снова мог слышать, как нормальный человек.

Я попытался открыть глаза и, когда получилось, неимоверно обрадовался. Ведь я снова мог владеть своим телом, и оно мне подчинялось.

Правда, боль в голове не убавилась. Там словно разгорался вулкан. Я всерьез опасался, что он вот-вот достигнет критической массы и разнесет мою черепушку вдребезги…

— Ну как, полегчало?

Живая и реальная Татьяна находилась рядом со мной. Ее нежная белая ручка сжимала клочок ваты у моего носа, и именно от него разил ужасный запах нашатыря.

— Ой, как мне плохо… — простонал я, не столько ради того, чтобы пожаловаться на горькую судьбинушку, сколько, дабы убедиться, что язык действует так же исправно, как и веки.

Разочарования не последовало.

Получилось.

Хоть и не совсем хорошо и уверенно, но все-таки…

— Танюша, как я рад тебя видеть…

Я сумел поймать ее руку и прижал к своей щеке. Она была теплой и такой родной…

— Как ты здесь оказалась?

— Потом расскажу… — в ее голосе напрочь отсутствовала нежность, однако, насколько я помнил, Татьяна и раньше редко поддавалась эмоциям. — На ка лучше выпей, — и протянула мне пластиковый стаканчик с шипящей жидкостью.

— Что это?

— Антипохмелин.

Что за день такой? Второй раз мне предлагали пить эту гадость, которую за всю свою жизнь я пробовал лишь однажды…

— Танечка, мне уже лучше. Я, как только тебя увидел, мне сразу полегчало…

Но напиток все же выпил. И почувствовал себя лучше. Не совсем хорошо, конечно. Я по-прежнему оставался жалкой развалиной, только теперь уже развалиной, способной на какие-то действия…

Я полулежал на откинутом сидении ее "Джипа". Салон освещался маленькой неяркой лампочкой, а вокруг, за ее пределами, все тонуло в сплошном мраке.

— Где мы?

— Потом… — снова резко отмахнулась Татьяна и, убедившись, что со мной все в порядке, устроилась за рулем и завела двигатель.

Я поднял кресло и уставился в лобовое стекло.

Огни дальнего света вырывали у темноты неровную брусчатку с редкими кустиками растительности на обочине. Вокруг, судя по всему, расстилалась степь. Несмотря на отсутствие явных ориентиров, интуиция подсказывала, что мы находимся где-то между деревней и райцентром.

Татьяна резко двинулась с места. Машина рванулась вперед, резво подпрыгивая на частых ухабах. От неистовой болтанки у меня снова помутилось в глазах.

Открыл их, лишь, когда дико взвизгнули тормоза и я едва не впечатался головой в стекло.

Впереди, метрах в двухстах от нас, задорно помигивал "маячок" на милицейском "УАЗике".

Таня дала задний ход и ловко развернулась на неимоверно узком пятачке.

Теперь мы во всю прыть мчались обратно.

Не долго.

За очередным поворотом свет фар наткнулся на мотоцикл с коляской, возле которого нагло лыбилась физиономия капитана Ященко.

Не снижая скорости, Таня резко свернула на примыкавшую к брусчатке грунтовку и понеслась вдоль длинной лесополосы. Вскоре она закончилась, и на развилке мы увидели светлый силуэт легковушки, в которой я без труда узнал председательскую "Ниву".

"Джип" остановился. Голова девушки упала на руль, тело ее содрогнулось от рыданий.

— Может, прорвемся? Ведь за твоей машиной им не угнаться…

— Бесполезно… — Татьяна вытерла платочком глаза и закурила сигарету. — Они теперь тебя везде достанут… — она снова всхлипнула. — Ну почему? Что же ты наделал, Андрюша… Ведь я же умоляла тебя, чтобы ты сюда не ездил…

Машина председателя оставалась на месте. В ее стекле маячил красный огонек зажженной сигареты. Никто не пытался к нам приблизиться. И от этого становилось еще неуютнее. Не предпринимая активных действий, преследователи словно констатировали: "Вот, мол, вы где, и никуда от нас не денетесь…"

— А если рвануть прямиком через поле? Тогда они нас точно не догонят…

Татьяна сняла с шеи маленький блестящий медальончик, открыла потайную крышечку. Нажала невидимую кнопку, и на матовом экране тотчас зажегся крохотный зеленый огонек. Он мерцал прямо посредине.

— Огонек — это ты, — объяснила Татьяна. — У каждого из них есть такой приборчик. Так что вычислить твое местопребывание — раз плюнуть…

— Но почему? Что я им сделал?

— Скажи лучше, чего ты не сделал. Ты ведь сам, сознательно искал погибель на свою голову. Вот и доигрался… — зло ответила Татьяна. — Говорили тебе, как человеку, сиди дома и не рыпайся. Нет, приключений ему захотелось. Ладно, приехал сюда, так сиди и не чирикай. Зачем полез на Монастырище, зачем уничтожил посылку?

— Ведь никто не видел… — оправдывался я.

— Глупенький… — сменила гнев на милость девушка и нежно погладила меня по голове. — Сторож должен был забрать посылку, и ты рвал ее у него на глазах. Вот тебя и приказали ликвидировать, как очень опасного, представляющего угрозу. Кроме того, что ты многое помнишь, ты еще стал сознательно мешать. Такое не прощается. А в тех кассетах, возможно, было твое помилование. Я, как могла, пыталась убедить, что ты не представляешь вреда. Что же ты наделал, родненький мой… — и она снова заплакала.

Я обнял ее и поцеловал.

Но, внезапно, отпрянул.

— Таня, а почему ты вдруг решила мне помогать? Ты же в их команде…

— А ты не понимаешь, дурачок? Я люблю тебя!

Меня как будто снова по голове треснули. Я даже не знал, радоваться признанию или нет?

В носу защипало, словно от резаного лука, плотный клубок подкатил к горлу.

Моя душа разрывалась на части.

Я ведь тоже безумно любил девушку. Только между нами за последнее время произошло столько всего непонятного, что чувства мои раздваивались. Не находя твердой опоры, они зависли в невесомости, и я просто не знал, как себя вести дальше…

Я не знал, что делать?

Сейчас, когда, наконец-то, появилась определенность, я растерялся. И не потому, что в чем-то сомневался. Мне было неудержимо горько и обидно, что все произошло слишком поздно, когда вернуть уже ничего нельзя…

— И ты все бросила, пожертвовала всем, чтобы меня спасти?

Помимо желания мой голос предательски дрожал.

— Андрюша, я долго думала после нашего с тобой разговора. И пришла к выводу, что можно жить вечно, иметь богатство и карьеру, но при всем этом не быть счастливой…

— Что же нам делать?

Автомобиль председателя бельмом маячил перед глазами, а где-то, пока еще далеко, слышалась приближающаяся трещотка мотоциклетного двигателя.

— Может, у нас получится отыскать маячок и выбросить его? — осенило меня.

— Невозможно, — ответила Татьяна. — Тебя Андрей Павлович чем-нибудь угощал?

— Угощал, — признался я, вспомнив вкус свалившего с ног украинского женьшеня.

— Тогда этот маячок сидит у тебя в крови. Вместе с алкоголем он впитывается в организм…

— Надолго?

— Так же, как и спиртное, на сутки-двое…

Положение складывалось отчаянное, я бы даже сказал — безвыходное.

Мне не хотелось умирать, а сейчас, тем более. Никогда я не дорожил своей жизнью больше, нежели в эти критические минуты.

Мне не хотелось верить в безысходность и предопределенность дальнейшего. Я не хотел ощущать себя загнанным и приговоренным к сковородке кроликом.

— Танечка, ведь они не станут меня ликвидировать при свидетелях?

— Боюсь, что ликвидировать будут уже не только тебя, а и меня тоже. Не позже, как завтра, в Центре узнают о моем предательстве и меня тоже приговорят к смерти. А вообще, — вспомнив о моем вопросе, продолжила Таня, — в идеале все должно выглядеть, как несчастный случай, чтобы никто ни о чем не догадался…

— Значит, находясь среди людей, мы будем в безопасности?

— По идее — да. Но, кто знает. Исполнители часто действуют по собственному усмотрению…

— Терять нам, все равно, нечего. Так что разворачивайся и гони к Илье. Мы будем гулять на свадьбе, и держаться в самой гуще событий. Думаю, пару дней прокантуемся, маячок испарится, а там что-нибудь сообразим…

Необходимость думать уже не только за себя, а взять ответственность за жизнь любимой девушки, пробудила меня к активным действиям.

Я не собирался складывать лапки и сдаваться на милость победителей. Мы еще побрыкаемся, и, кто знает, как оно сложится…

Таня против моего предложения не возражала. Развернула автомобиль и медленно покатила в сторону брусчатки. Белая "Нива" пристроилась сзади и так же, не спеша, катила следом. Вскоре впереди нарисовался Ященко на своем мотоцикле. Он с готовностью посторонился, развернулся и пристроился за машиной председателя.

В деревню мы въезжали в сопровождении почетного эскорта.

Пассивность преследователей можно было объяснить. По-видимому, приказ на уничтожение Татьяны еще не поступил, а я и так находился в поле их зрения. Им оставалось только выжидать удобного случая, чтобы все было тихо и без пыли, как выражался популярный телегерой.

Подъехав к дому Ильи, Таня пристроила "Джип" рядом с моей "Таврией". "Нива" остановилась у развилки, Ященко объехал нас и занял пост на противоположном конце улицы. Похоже, они собирались нас сторожить всю ночь.

Что же, их дело…

Мы выбрались из машины и вошли в калитку. Было уже далеко за полночь, однако, на веранде горел свет.

Открыв дверь, мы увидели картину, достойную душещипательной мелодрамы. Классический любовный треугольник со всеми действующими особями налицо.

Пьяный Илья в свадебном костюме трупом валялся на топчане, рядом с ним в полуобнаженном виде дрыхла Лара, и ее рука даже во сне импульсивно пыталась залезть молодожену в штаны.

Мать Ильи сидела тут же за столом и горько причитала, Рыжая, уже переодетая в домашнее, как могла, старалась ее успокоить.

— Ну напился, с кем не бывает. Думаете, он понимает, что делает? Завтра проснется и ничего не вспомнит…

— У, алкаш! — Марья Григорьевна замахнулась рукой в сторону сына и тут же бессильно ее опустила. — А Андрюша… Тоже — молодец! Кого он к нам в дом привел. Где он откопал эту проститутку? Ну, появись он мне на глаза…

Я появился.

Марья Григорьевна одарила меня испепеляющим взглядом и, ничего не сказав, продолжила плакать дальше, уже молча, без слов.

Судя по всему, семейная жизнь Ильи начиналась весьма и весьма нестандартно.

Рыжая несказанно обрадовалась нашему появлению.

— Танюша, дорогая. Как здорово, что ты приехала! — заворковала она, бросилась Тане на шею, и они поцеловались.

— Веселенькая у тебя первая брачная ночь… — съехидничал я, и сразу же заткнулся, получив чувствительный тычок в бок.

Никогда бы не подумал, что Рыжая умеет драться. Да еще так сильно.

Хотя, что заслужил, на то и нарвался…

— Танечка, ты, наверное, проголодалась с дороги? — меня в этом доме игнорировали.

Таня от еды отказалась.

— Я сейчас вам постелю… — не стала настаивать Рыжая.

— Не стоит, мы в машине переночуем, — вежливо отказался я.

— Ага, и эту лярву с собой забирайте… — очнулась Марья Григорьевна.

С этими словами она, похоже, выплеснула остатки затаенной обиды, потому что вдруг улыбнулась и стала снова гостеприимной хозяйкой, какой я знал ее всегда.

— Вы не обижайтесь, Танечка, это я так, с дуру ляпнула. Разве Андрюша виноват, что этот оболтус снова нажрался? Присаживайтесь к столу, поужинаем…

После таких слов отказываться — обидеть хозяев.

Мы покушали, выпили по рюмочке за счастье молодых, но ночевать, все же, отправились в машину.

 

Глава восьмая

На следующее утро все сползались к клубу, словно сонные мухи. Неопохмеленные, хмурые, безрадостные.

Однако после первого тоста и горяченького жидкого супа общий тонус за столами значительно повысился. Музыканты снова наяривали веселые мелодии, гости, напрочь позабыв о недавних страданиях, веселились до упаду.

Только оба женихи сидели, как в воду опущенные. Видно, после вчерашнего у обоих брачная ночь не сложилась…

Когда мы с Татьяной появились, Андрей Павлович был уже на месте. Выглядел он слегка озабоченным, но, в общем, как для его возраста, учитывая бессонную ночь, вполне прилично. Он даже кивнул нам, и мы, в свою очередь, вежливо ответили на приветствие.

В наших отношениях сложились некие правила. Уподобляясь дипломатам враждующих сторон, мы вели себя подчеркнуто вежливо, дабы посторонние, не посвященные в суть истинных отношений, не могли ни о чем догадаться.

Присутствовал и капитан Ященко.

Он забыл о сегодняшнем дежурстве или же просто решил проигнорировать его.

Да и в самом-то деле: не каждый день крестник женится…

В отличие от Андрея Павловича, милиционер не стал изображать притворного радушия, он впялился глазами в тарелку и сделал вид, что нас не заметил.

Марья Григорьевна встретила нас у навеса и проводила к молодым. Меня посадили на мое место, а Татьяну на место дружки, которое почему-то пустовало.

Мне неудобно было спрашивать, куда подевалась Лара, но Рыжая не выдержала и сама рассказала, что мать Ильи прогнала ее сразу, как только та проснулась.

Что ж, сама виновата. Никто ее силой не заставлял лезть в постель к чужому жениху…

Никто из сельчан подмены так и не заметил.

Лишь Игорь таращил удивленные глаза на Татьяну, озабоченно морщил лоб, видно, пытаясь вспомнить нечто очень важное, но, чувствовалось, что мыслительный процесс дается ему с большим трудом.

Федор, конечно же, не мог не узнать Татьяны, только он был настолько погружен в собственные невеселые мысли, что лишь слегка кивнул головой в знак приветствия, не утруждая себя задуматься, откуда девушка здесь появилась.

В отличие от женихов, обе невесты блистали свежестью и красотой. Только и на них мало кто обращал внимание.

Второй день свадьбы — уже не торжество, а своеобразная агония, в процессе которой мало кто достоверно помнит, ради чего, собственно, затеяна пьянка.

Татьяна умоляла меня, чтобы я не напивался и сам я прекрасно понимал, что мне, как никогда раньше, нужна свежая трезвая голова. Только совсем не просто удержаться от рюмочки-другой, особенно, когда рядом сидит друг и на глазах издыхает от глубокой тоски-кручинушки. Как видно, утром ему хорошо досталось и от матери, и от молодой жены…

Я тихонько толкнул Илью локтем и предложил поправить здоровье. Он посмотрел на меня таким жалобно-грустным взглядом, что я сразу же осознал нецелесообразность сказанного. Пришлось просить в собутыльники Татьяну.

Мне ведь тоже необходимо было подлечиться.

К счастью, Татьяна, осознав тяжесть моего положения, не отказалась пропустить рюмочку, правда, с существенной поправкой, что она будет первой и последней на сегодняшний день.

Пришлось смириться.

Так, безнадежно уныло, проплелись часа два.

Никто из нашей стороны стола не стремился составлять компанию веселящимся гостям, не рвался танцевать, не злоупотреблял алкоголем. Как будто каждый из нас проходил испытание на вступление в общество трезвости.

Андрей Павлович устроился у самого выхода и глаза мне не мозолил. Но, ей-богу, мне было бы намного спокойнее, если бы он, как и раньше, сидел напротив.

Врага нужно всегда держать в поле зрения…

Я попросил Татьяну, чтобы она взглянула на медальончик-индикатор. Зеленая точка вроде бы потускнела. Но оставалась достаточно яркой, чтобы надеяться незаметно улизнуть.

— А противоядия никакого нет? — спросил, даже, не рассчитывая на обнадеживающий ответ.

— Может и есть, — ответила Татьяна, — только мне оно неизвестно.

— А если просто вырубить Андрея Павловича и Ященко? Не думаю, чтобы посвященных было слишком много…

Татьяна не удосужила мою глупость ответом.

Где-то еще через час к клубу подкатили два автобуса. Среди гостей началось непонятное оживление. Музыканты перестали играть. Тамада, завладев микрофоном, объявил присутствующим, что сейчас, по устоявшейся местной традиции, празднество предлагается перенести, так сказать, на лоно природы.

— Куда это? — спросил у Ильи.

— Как, куда? На Монастырище!

Наверное, я побледнел. Татьяна тоже выглядела растерянной.

— Неужели, все из-за нас?

Девушка только сдвинула плечами.

— Что же делать?

Я посмотрел на председателя. Он не спускал с нас глаз. Татьяна также посмотрела в его сторону и мило, обезоруживающе, улыбнулась.

— Иллюша, Света, — обратилась к молодым. — Зачем вам трястись в автобусе? Поехали с нами на машине.

Естественно, они не отказались.

Гости длинной чередой двигались зигзагообразным спуском к подножию застывшей в долине скалы.

Что-то подобное я уже видел в том, ином, мире и от воспоминаний становилось не по себе.

"Не по себе" — мягко сказано.

Временами мой мозг пронзали приступы такого отчаянного страха, что, минутой спустя, когда сердцебиение восстанавливалось и мне снова удавалось более-менее контролировать собственные эмоции, я искренне удивлялся прочности нервной системы, которая оказалась способной выдерживать столь непосильные нагрузки.

Мое состояние было похоже на состояние шизофреника, я видел себя одновременно в нескольких реальностях. Мне чудилось, будто я снова оказался в кошмаре параллельного мира, и меня, как безропотного барашка, ведут к алтарю, дабы напоить моей кровью ненасытные каменные изваяния.

Иногда перед глазами возникали картинки уже из этого мира, но, словно вытащенные из далекого прошлого. Те же унылые люди в белых одеяниях. Те же несчастные, обреченные на смерть жертвы.

И, неизменно, я в их числе…

В мгновения особенно сильных приступов ужаса я в отчаянии, словно за соломинку, хватал руку девушки и тут же разочарованно отпускал ее, понимая, что Татьяна чувствует себя ничуть не лучше…

Нам бы вырваться из толпы и, наплевав на условности, бежать куда подальше…

Но даже этого мы сделать не могли.

Монастырище словно околдовало нас. Связало невидимыми прочными нитями и немилосердно тянуло к себе.

Мы уже просто не подчинялись себе, своим желаниям, и уныло, вместе со всеми, плелись протоптанной тысячелетиями тропой к скале, вершину которой венчали ожидающие нас жертвенные камни…

Теперь роль тамады свелась к нулю. Заправлял всем Андрей Павлович.

Едва гости спустились в долину и обосновались у подножия скалы, невесть откуда, по его указке, появились мангалы, в которых тут же запылали загодя приготовленные дрова. На длинные шампура нанизывались куски промаринованного мяса.

Одними шашлыками, судя по всему, дело не должно было ограничиться. Рядом с мангалами лежали и затравленными глазами таращились на происходящее два ничего не соображающих связанных молодых барашка.

— Гости дорогие! — обратился ко всем председатель. — Издавна это место — священное для всех нас. Испокон веков предки наши приходили сюда, дабы ублажить суровых богов быть милостивыми и снисходительными. Они приносили сюда свой скромный дар, орошали кровью животных, да и не только животных, жертвенники. И боги нередко прощали им все прегрешения и одаривали своей милостью. Не будем и мы отступать от традиций славных предков, они ведь были не глупее нас, и дадим вкусить камушкам свеженькой кровушки, чтобы боги позаботились о счастье молодых…

Вековую тишину нарушили радостные вой и свист. Присутствующим понравилось новое развлечение.

— И кому, как не друзьям молодых, ублажать всемогущих? — закончил свою речь председатель и снова заработал бурю оваций.

— Ну ка, подсоби, — обратился затем ко мне, поднимая с земли связанного барашка.

И я безропотно подчинился его приказу.

— Тебе туда нельзя… — пробовала остановить меня Татьяна.

Однако я не мог ничего с собой сделать. Разумом осознавал смертельную опасность уготованной председателем ловушки. Только тело и разум, почему-то перестали быть единым целым…

Игорь с Ященко подхватили второго барашка, и мы вчетвером направились к вершине пирамиды.

Я заметил, что Татьяна идет вслед за нами.

Не знаю, было ли это нарушением традиции, да и существовала ли такая традиция до сегодняшнего дня, но председатель не пытался препятствовать девушке. Наверное, ее присутствие в нашей компании его вполне устраивало.

Первому предстояло пасть смертью храбрых барашку, предназначенному в жертву за счастье и благополучие Федора и Катьки.

Капитан Ященко ловко свалил тушу на жертвенный камень, извлек откуда-то длинный острый нож, оттеснил Игоря и профессиональным движением перерезал горло несчастному животному.

Я не любитель кровавых зрелищ. При виде крови, почувствовал тошноту и поспешно отвернулся.

Очнулся от дикого крика восторга, издаваемого Федькиным шафером.

Каплеподобная чаша к тому времени была до краев заполнена алой жидкостью, а Игорь стоял на камне и размахивал над головой тушей убиенного, обескровленного барашка. Парень был во власти дикого, непонятного мне, веселья. От вида пролитой крови у него, словно бы, крыша поехала…

В отличие от Игоря, Ященко и председатель держались спокойно и невозмутимо. Капитан стащил Игоря с камня, что-то сказал ему, и парень, не переставая издавать диких воплей, вместе с барашком отправился вниз.

На вершине скалы мы с Татьяной остались наедине со своими врагами. Надвигалась развязка затянувшейся драмы.

Теперь уже не только тело, но и чувства мои оказались парализованными необъяснимой силой, исходящей от мрачных камней. Они словно бы наслаждались своей властью надо мной, самим своим величавым спокойствием утверждая, что никуда я не денусь, и, что неоткуда мне ждать спасения.

Кажется, я даже поверил в это и перестал на что-либо надеяться. Более того, я смирился с неизбежным и стал подобен тому самому барашку, безропотно ожидающему, когда ему перережут горло.

Окровавленный клинок жреца уже вонзался в мое тело…

Тогда мученическую смерть согревала надежда на возвращение домой. Теперь рассчитывать было не на что.

Впереди меня ожидала лишь Вечная Тьма…

Откуда же такое безразличие к собственной участи?

Почему я не сопротивляюсь?

С долины нас не было видно, как и мы никого не видели внизу. Мы находились на плоской вершине, отрезанные от всего живого. Вдали медленно протекала река, вокруг нее холмилась успевшая пожелтеть степь.

Все это уже казалось каким-то нереальным. Лишь только глубокое синее небо было близким и почти осязаемым…

— Что же вы застыли, молодые люди? Не пора ли агнцу принять уготованную ему участь? — измывался Андрей Павлович.

Глаза капитана Ященко излучали кровожадный блеск и не обещали ничего хорошего.

Татьяна стояла у жертвенного камня и растерянно озиралась вокруг.

Она еще могла убежать, но, по-моему, даже не мыслила об этом.

Андрей Павлович приблизился ко мне, нагнулся и подхватил лежавшего у моих ног связанного барашка. Легко поднял его и небрежно бросил на влажный от крови камень.

Милиционер стоял рядом с девушкой.

— Держи! — приказал председатель, и я покорно ухватился за голову несчастного животного.

В тот же миг над ним взблеснул остро заточенный клинок. Барашек содрогнулся в моих руках, издал робкий блеющий звук, который тотчас сменился предсмертным хрипом.

Теплая липкая жидкость потекла по моим рукам, после чего кровь из горла животного брызнула фонтаном и заслепила глаза.

Мир вокруг превратился в алое зарево.

На какое-то мгновение я полностью ослеп.

Сильные руки схватили меня за плечи, повалили на спину и я ощутил под собой мокрую шероховатую поверхность жертвенного камня.

И, опять-таки, я даже не пытался сопротивляться.

Все происходило, вроде бы, не со мной. А если даже и со мной, то в каком-то нелепом кошмарном сне, который кажется страшным, лишь пока спишь. И я спал, во всяком случае, внушал себе, что сплю, с непонятным садистским наслаждением ожидая той страшной боли, которая меня разбудит, перечеркнет несуразность происходящего и возвратит все на круги своя…

— Не надо! Не трогайте его! — услышал голос Татьяны и резко мотнул головой, чтобы согнать с глаз красную пелену.

Что-то больно оцарапало шею, и рядом со мной раздался стук железа о камень. Наверное, нож не выдержал удара и сломался, потому что Ященко громко выматерился.

В моих глазах уже немного прояснилось.

Я снова увидел над собой небо. Только оно больше не было голубым и бездонным.

Тяжелая серая туча заслонила солнце. С каждым мгновением она опускалась ниже, окутывая все вокруг белесой мглой. Мне показалось, что в надвигающемся тумане я распознал смутный силуэт таинственного Стража Монастырища. Он был все в том же бесформенном балахоне и подавал какие-то знаки моим мучителям.

— Так ты, значит, вырываться… — хрипел надо мной Ященко, и его тяжелое колено надавило мне на грудь.

Стало тяжело дышать. Из груди вместе с воздухом вырывался только беспомощный хрип.

— Держи девчонку! — внезапно истерически завизжал Андрей Павлович.

Но милиционер был слишком занят. В его занесенной руке снова блестел нож.

Опуститься он так и не успел.

Я ощутил толчок, и тело капитана слетело с меня. Затем еще один толчок и уже я покатился куда-то вниз, больно соприкасаясь с каменными выступами и острыми ветками кустарников.

Потом я услышал громкий крик Татьяны. Так мог кричать только умирающий человек…

В густом тумане уже почти ничего нельзя было разглядеть.

Почти на ощупь я добрался до жертвенника. Увидел неясную склоненную фигуру и опустил ей на голову загодя припасенный булыжник. Тяжело охнув, капитан Ященко медленно опустился на землю.

Теперь очередь Андрея Павловича.

Где же он?

Я беспомощно озирался вокруг, однако, со всех сторон меня обступала матовая, совершенно непрозрачная, стена.

Затем я споткнулся обо что-то мягкое. Наклонился, провел рукой. По длинным волосам узнал Татьяну.

Девушка еще дышала. Из ее груди торчала костяная рукоятка ножа…

— Танечка, дорогая… — слезы душили меня, я не мог ни плакать, ни говорить.

Ее глаза были открыты, и в них отражалась Вселенная.

Я видел мириады маленьких точек-звездочек и громадную пустоту между ними. Звездочки становились все больше и ближе, а пустота затягивала, словно магнит. Снова, как когда-то уже было, я почувствовал, что тело мое начинает рассыпаться на атомы, дабы безвозвратно раствориться в бездонной пропасти. Глубокий зев развернутой спирали уже готов был поглотить меня.

Окончательно и бесповоротно…

— Андрюшенька, миленький…

Голос девушки вынудил меня встрепенуться. Я снова почувствовал себя единым целым, снова смог осознать реальность и увидеть себя стоящим на вершине пирамиды у охладевающего тела любимой девушки.

— Андрюшенька, я люблю тебя…

Из последних сил Татьяна приподнялась на локтях, и наши губы сомкнулись в прощальном поцелуе.

— Мы еще встретимся…

Это были последние слова Татьяны.

Она решительно оттолкнула меня от себя, и я послушно отступил назад.

Над скалой прогрохотал гром, зигзагообразная молния распеленала молочную бледность тумана.

Я увидел, как громадный смерч неистово закружил вокруг жертвенного камня, затягивая в себя Татьяну, капитана Ященко и, невесть откуда взявшегося, Андрея Павловича…

Когда я снова открыл глаза, никакого тумана уже было.

В бездонном небе ярко сияло сентябрьское солнце. На окровавленном жертвенном камне валялась жалкая тушка растерзанного барашка. Рядом с ней, обнявшись, сидели Ященко и Андрей Павлович. Вид у них был, какой-то, пришибленный. Они недоуменно озирались по сторонам, словно не соображали, где находятся…

Мой взгляд остановился на костяной рукоятке складного ножика.

Не вытирая красных пятен, я сложил его и засунул в карман брюк. Это было все, что осталось мне от Татьяны…

Никто не пытался меня остановить. Словно призрак, я миновал толпу гуляющих, никем не замеченный взобрался по крутому склону наверх, к дороге, забрался в Танин "Джип".

На передней панели сиротливо лежал ее брелок-индикатор. Я открыл крышечку. Посредине крохотного экрана ярко пульсировала маленькая зеленая точечка…

Но мне уже было абсолютно все равно.

Без сожаления я забросил брелок подальше в густую траву и завел двигатель…