Глава первая

Урочище, как и всегда раньше, открылось неожиданно.

Обогнув жиденькую лесополосу, грунтовка некоторое время петляла пыльной равниной, а затем внезапно раздваивалась, левой частью уходя вдоль пологого ската, тогда, как другая ее часть ныряла в глубокий овраг, частично скрытый густой зеленью кустов и деревьев.

Увидев такое буйство природы, даже непосвященный человек догадался бы о близком присутствии воды. Мне не надо было догадываться, я и так знал, что внизу протекает река.

— Ты куда? — заметив, что я не собираюсь сворачивать, занервничал Илья. — Там мы не проедем.

— Все будет окей! — заверил друга.

Автомобиль весело скатился вниз, затем едва заметной тропинкой, миновав несколько скудных крестьянских огородов, буквально вонзился в тесно переплетенные ветви деревьев.

Мы оказались словно в длинном туннеле. Видимость ухудшилась, иногда ветки полностью заслоняли лобовое стекло, сорванные листья щедрым зеленым дождем сыпались на капот. Продираться приходилось почти наощупь. Колея была неровной, местами болотистой. Иногда колеса пробуксовывали в жиже, но я успокаивал себя мыслью: коль здесь удалось проехать моей "Таврии", то японское чудо выберется и подавно.

Вот и злополучное место, на котором во время предыдущей поездки у "Таврии" дважды глох мотор. Я окрестил его контрольно-пропускным пунктом, своеобразным стражем Монастырища. Захочет — пропустит, не захочет…

Как будет в этот раз?

Узкая расщелина, вероятно, русло небольшого ручейка, забросана гранитными булыжниками и сухими ветками. Визуально этакое подобие моста не внушало доверия, но я уже дважды испытывал его на прочность и потому уверенно направил автомобиль на ненадежный настил.

Раздался неприятный треск, колеса прокрутились вхолостую, мотор надрывно взвыл, когда я надавил на газ. Некоторое время он, как бы раздумывал, стоит ли и дальше терпеть издевательства над собой? И, похоже, склонился к отрицательному ответу: нервно зачихал, по корпусу автомобиля пробежала мелкая дрожь. Но вот передние колеса сцепились с травой на противоположном краю расщелины. "Джип", пару раз дернулся, словно споткнувшись, и выкарабкался на ровное место.

Двигатель вздохнул с облегчением и снова заработал в привычном размеренном ритме.

Вместе с ним вздохнул и я.

Хоть я и причислял себя к разряду здравомыслящих людей и особо не доверял мистическим россказням, по поводу Монастырища у меня сложилось особое мнение. И я искренне радовался, что оно пропустило нас к себе добровольно.

Правда, могло случиться и такое, что утомленный веками древний страж просто-напросто проспал наше вторжение…

Вскоре после того, как мы миновали расщелину, кусты расступились, и под ярким светом полуденного солнца перед нами открылась панорама полукруглого амфитеатра с величественной пирамидой посредине. С трех сторон амфитеатр окаймлялся круто уходящим вверх земляным склоном, а с противоположной стороны, на другом берегу реки, высилась обрывистая гранитная стена.

— Это и есть то, что мы называем Монастырищем, — сказал Татьяне.

Позабыв недавнюю обиду, девушка приникла к стеклу. Она словно пыталась впитать взглядом каждую частицу окружающего пейзажа.

Я даже пожалел, что выбрал этот путь, лишив ее возможности насладиться видом сверху. Но поразмыслив, что она еще успеет все увидеть, успокоился.

Обогнув амфитеатр у самой кромки земляной стены, я подъехал к пирамиде с южной стороны, где, в отличие от преобладающей болотистой местности, было относительно сухо. Здесь Илья, когда приводил на экскурсии школьников, разбивал палаточный городок.

В сущности, это было единственное, пригодное для ночлега место.

Аккуратно, стараясь не повредить автомобиль о выступающие отовсюду камни, я загнал его в заросли камыша. С единственной целью — чтобы он был меньше виден постороннему глазу.

Не знаю, зачем я так сделал?

Скорей всего, по укоренившейся привычке. Просто так, на всякий случай. Осторожность ведь никогда не бывает лишней…

— Ну что, это дело нужно обмыть… — когда вышли из автомобиля, неожиданно прорезался голос у Ильи.

Ему, кроме всего прочего, необходим был допинг для общения со слабой половиной человечества, которая, после недавнего приобретения, стала явно преобладать в нашей тесной компании.

Не знаю, насколько уместным было высказанное предложение, хотя ни я, ни Рыжая, ни Катька, вроде бы, ничего против не имели.

Вот только Татьяна…

Ее передернуло от услышанного, на мгновение мне показалось, что ученая дама испепелит Илью взглядом…

Но, только на мгновение.

Татьяна сразу взяла себя в руки и, несмотря на одолеваемое нетерпение, а оно чувствовалось во всех ее движениях, вдруг мило улыбнулась, и согласилась с Ильей.

— Если так необходимо…

— Традиция требует, — поддержал я Илью. — Нельзя не выпить за успех нашего безнадежного мероприятия…

— А что мы будем потом делать? — невинно поинтересовалась Рыжая.

Судя по всему, окружающая местность ее не впечатляла.

Не то, чтобы совсем…

Она воспринимала ее, как приятный уголок для пикника, не утруждая себя необходимостью вникать в дебри проблем, ради которых, мы, собственно, сюда и приехали.

Рыжая подсознательно ограждала себя от всего сложного и непонятного, дабы зря не ломать голову, ибо никакой пользы в подобном занятии не видела. И, по-видимому, была права. Ведь основную часть проблем, мы придумываем себе сами, а потом тратим уйму времени и нервов на их разрешение. Поэтому я нередко завидовал ее свойству ограждать себя от всего лишнего и ненужного…

Заданный Рыжей вопрос звучал риторически, он не требовал ответа, и завис в воздухе, не найдя отклика в наших сердцах. Да и сама Рыжая, наверное, забыла о нем, едва задав.

Невеста фермера еще не успела влиться в наш сплоченный коллектив, чувствовала себя неловко и в разговор не встревала.

Илья же, ободренный всеобщим "одобрямс", проворно нырнул в кабину, достал оттуда свернутую ветровку, размотал ее и извлек на свет Божий полуторалитровую пластиковую бутылку с уже хорошо знакомой мне мутноватой жидкостью. Когда он успел ее прихватить ума не приложу…

Вкус сельского пойла настолько явственно воскрес в памяти, что тотчас плотный клубок, зародившись где-то в области желудка, с курьерской скоростью подкатил к горлу, затруднив дыхание и вынудив пожалеть о поспешности, с какой я согласился на традиционное "обмытие" предприятия.

Татьяна, до сих пор не испытавшая прелестей предлагаемого напитка, подчиняясь разуму или женской интуиции, удержалась от безрассудного риска. Жестом остановила Илью, открыла багажник машины, извлекла из него плоскую бутылку "Смирновской". Оттуда же возникла бутылка с минералкой, целлофановая упаковка тонко нарезанного "Салями", запечатанный в целлофан, порезанный батон.

Таня оказалась предусмотрительной женщиной. В бездонном чреве ее автомобиля нашлось место и для раскладного столика, на который мы водрузили извлеченный харч.

— Думаю, пока еще особо никто не проголодался, — заметила Татьяна. — Так что слегка перекусим и займемся делом.

Естественно, никто не возражал. Прозрачная жидкость детскими дозами была разлита в одноразовые пластиковые стаканчики, которые мы, не мудрствуя лукаво, сразу же осушили. Илья, отнюдь, не удовлетворенный выпитым, потянулся за бутылкой, дабы продолжить банкет, но Таня решительно прикрыла свой стакан ладонью.

— Вы, как хотите, а мне нужно работать, — безапелляционно заявила она и, на ходу дожевывая бутерброд, направилась к скале. — Андрей, ты меня проводишь?

— Да, конечно, — поспешил ответить я. — Сейчас догоню… — и кивнул Илье, чтобы поскорей наполнял посуду.

Илья лихо разлил оставшуюся в бутылке водку в четыре стаканчика, мы быстро соприкоснули их в немом тосте и так же быстро выпили. Татьяна ничего не заметила. Ее внимание было сосредоточено на каменных глыбах, из которых была сложена пирамида.

— Впечатляет? — спросил я.

Она ничего не ответила. Молча двинулась вдоль каменной стены, и я последовал за ней.

— Андрюша, — когда мы свернули за угол, обратилась ко мне. — Может, пора завязывать с пьянками? Мы ведь не на прогулку приехали…

— Это, с какой стороны посмотреть… — заметил я. Хмель таки ударил в голову. Настроение сделалось игривым, солнце светило необыкновенно ярко и резко, земля покачивалась под ногами. — В сущности, работать сюда приехала ты одна. Я тут давно уже все облазил, осмотрел и обо всем написал. Единственное, что я могу добавить к своим материалам — твое авторитетное мнение. Пока же оно не сформировалось, я вправе считать себя вольношатающимся…

— Ужасный ты человек. Я ведь рассчитываю на твою помощь…

— Все, что в моих силах… — я споткнулся об камень и едва не плюхнулся в заросшую камышом лужу.

— Помошничек из тебя, как я погляжу…

— Ладно, обойдемся без нравоучительных бесед, — досадуя на собственную неловкость, резко оборвал девушку. — Сейчас перекурим, и я проведу для тебя экскурсию по полной программе.

Таня не возражала.

Мы присели на камне, я достал "Приму", она что-то более легкое, и мы, молча, задымили.

— Красиво здесь… — немного погодя, явно примирительным тоном, заметила она.

— Да, — так же миролюбиво согласился я. — И самое большое преимущество — отдаленность от жилья. Отсутствие людей делает урочище еще более привлекательным, я бы даже сказал, добавляет ему торжественности…

Татьяна, по-видимому, не ожидала услышать от меня столь умную фразу, потому некоторое время ушло на ее переваривание. Или же она просто сдерживала себя от очередного едкого укола. Я почему-то был уверен, что она не преминет съязвить по поводу отсутствия людей, намекая на нашу разношерстную и, отнюдь, не маленькую компанию.

Татьяна оказалась умней, чем я думал. Дабы не заострять наши шаткие отношения, она решила отойти от обсуждения мирских проблем и решительно перевела разговор на стезю вечного и незыблемого.

— Ты знаешь, Андрюша, я начинаю верить в твою версию. Похоже, то, о чем ты писал, действительно, очень близко к истине. Если эта скала и не совсем искусственного происхождения, то, несомненно, человек приложил немало усилий, дабы придать ей нынешний вид. Ты только посмотри на каменные блоки. Как ровно они обтесаны и подогнаны один к другому. Я вовсе не сомневаюсь в могуществе природы, но, как мне кажется, даже она на такое не способна…

Она делала шаг к примирению, и мне это понравилось. Также понравилась высокая оценка изложенной мною в газете версии.

Я улыбнулся.

— А ведь ты еще, почти, ничего не видела. Поверь, тебя ожидают настоящие чудеса…

— Хотелось бы поскорее их увидеть…

Лед в наших отношениях растаял. Мое недавнее раздражение исчезло само собой. Я смотрел на Татьяну и не мог ею налюбоваться. Разве можно таить обиду на столь хрупкое, нежное создание?..

Мне вдруг захотелось прижаться к ней, обнять, вдохнуть аромат чудных золотистых волос…

В моем желании не было ничего пошлого, похотливого. Я смотрел на нее даже не как на женщину. Она казалась мне богиней, и я готов был ей поклоняться.

Нахлынувшее чувство было сродни наваждению. В одно мгновение Татьяна превратилась в бестелесный образ, некий недостижимый идеал, излучающий из себя нечто приятное, волнующее. Я физически ощущал эти волны. Каждая из них наполняла меня новой порцией любви и нежности к девушке. И их, порций, уже скопилось столько, что, казалось, еще немного, и я разорвусь на части, словно воздушный шарик…

А с Татьяной, между тем, происходило нечто невообразимое.

Внезапно ее облик словно бы растворился, в мгновение ока, превратившись во множество крошечных светящихся точек. Сначала они в полном беспорядке метались из стороны в сторону, то поднимались вверх, то падали вниз, затем, словно повинуясь чьей-то воле, хаотический блестящий рой начал проявлять признаки организованности. Движение каждой золотой пылинки приобретало осмысленность и целенаправленность. Каждая из них, сначала очень медленно, а потом все быстрее начала описывать правильные круговые движения вокруг невидимой мне оси.

Очень скоро передо мной неистово вращалась блестящая воронка. Ее широкая часть находилась в нескольких метрах от меня, а узкая убегала в неизведанную даль и заканчивалась крохотной, идеально черной, точкой.

В какой-то миг мое сознание словно разорвалось. Я осознал, что воронка содержит в себе всю нашу Вселенную, и что я больше не смею сопротивляться ее воле. Я, маленькая ее частичка, должен безропотно подчиниться и покорно следовать настойчивому зову…

Впрочем, сопротивляться не было ни сил, ни желания. Я перестал быть собой, я больше не ощущал себя мыслящим индивидуумом, способным управлять собственным телом и собственными эмоциями.

Да и самого тела я больше не чувствовал. Оно пропало, исчезло…

Осталась лишь пыль, легкое облачко, которое неумолимо засасывалось бездонной воронкой, несущей то, что еще недавно было мною, в Вечность и ни во что одновременно…

И все же, какие-то из пылинок, ничтожные атомы моего разорванного сознания, продолжали агонизировать. Некоторые из разрозненных частиц моего мозга функционировали и, словно сигнал "SOS", посылали единственную мысль, которая ничего не объясняла и в то же время объясняла абсолютно все.

"Это — полное сумасшествие!" — перекликались между собой мелкие частицы меня, несясь навстречу неизведанной пустоте.

Их полету, казалось, не было конца.

И какая-то из частиц вдруг осознала, что еще чуть-чуть, и меня вообще не будет, так само, как не будет и ее, этой частицы, ибо она неспособна существовать одна, оторванная от себе подобных.

Ее ужас передался другим частицам, которые сразу почувствовали то же.

То ли панический страх, то ли узкое отверстие воронки вынудили частицы плотней прижаться одна к другой. На какое-то мгновение их поля соприкоснулись, и в тот же миг я вновь ощутил себя единым целым, а тревога каждой из частиц слилась воедино, умножив ее в несчетное количество раз.

Теперь уже весь я, возможно, принявший несколько иную форму, неистово кричал "Караул!"

Мне не хотелось исчезать в черной дыре!

Я хотел жить. Мне нравилось быть таким, каким я был еще несколько минут назад. И я сопротивлялся, как мог.

Не в состоянии управлять телом, его у меня просто не было, противился мыслью, сознанием, ужасаясь, что еще совсем немного и оно снова рассыплется на атомы, и тогда уже ничего сделать будет невозможно…

Спираль воронки уже не казалась далекой. Она была прямо передо мной и, наверное, вокруг меня. Теперь я видел, что она вовсе не яркая и не блестящая. Мелкие пылинки рассыпались, разлетелись на неимоверно далекое расстояние и превратились в крупные холодные звезды, которые окутывала мертвая, бездыханная темнота.

Я увидел, точнее — осознал, Вселенную с множеством неведомых галактик, как-бы изнутри. И эта чуждая Вселенная безжалостно меня пожирала. Каждая из звезд притягивала к себе частицу моего сознания, распыляя его и уничтожая меня, как единое целое.

Сил на сопротивление не осталось вовсе.

Последняя мысль "Все кончено!"" завибрировала миллиардами частиц, унося меня в разные стороны, разные миры, разные созвездия…

Когда уже совсем все исчезло, когда в последний миг я успел ощутить вселенскую пустоту и вечную тьму, поглощающую мой разум и меня самого, когда все, абсолютно все, было кончено, внезапно вновь появилась крохотная светящаяся точечка, затем еще одна, еще и еще…

С разных сторон, с неизведанных далей, с неимоверной скоростью они неслись навстречу одна другой. Их было много. И, когда они приблизились настолько, что стали похожими на блестящее пыльное облачко, вдруг возродившееся из ниоткуда сознание дало понять: это я несусь навстречу самому себе.

А затем все повторилось с точностью до наоборот.

Вселенная снова превратилась в блестящую спираль, воронка расплылась в бесформенное облачко, я снова ощутил тело и способность двигаться.

Передо мной сидела Татьяна — прелестное, милое создание. Я смотрел в ее глаза и видел в них потухающие огоньки далеких холодных звезд.

— Андрей, что с тобой? — в голосе девушки слышалась тревога.

— Ничего… — я, наконец, смог оторваться от ее глаз и заметил тлеющую в руке сигарету.

На красноватом угольке едва успел образоваться тоненький слой пепла. Значит, умопомрачение, длилось мгновение, не больше…

— Тебе плохо?

— Наверное, просто устал…

Я поднялся с камня, выбросил окурок.

В душе поселились пустота и тревога. От недавней эйфории не осталось и следа. Мысли были поглощены одной неразрешимой загадкой: что же со мной произошло на самом деле?

Является ли случившееся признаком мистических свойств Монастырища или закономерным следствием выпитого накануне?

И мне было проще склониться ко второму, потому что первое объяснить невозможно…

 

Глава вторая

Экскурсию я провел по полной программе. Показал Татьяне все, что мог, рассказал все, что знал. Однако, сам при этом был настолько рассеян, и мысли мои витали так далеко, что я почти не воспринимал увиденного и слабо осознавал, о чем говорю. Тем не менее, Татьяна слушала внимательно, иногда переспрашивала, уточняла, я же что-то ей отвечал, объяснял в меру своих знаний и сообразительности.

Мне запомнилось, что особый интерес девушка проявила к выдавленному в белом камне у подножия скалы отпечатку человеческой стопы, к обломкам постаментов, как я считал, изваяний языческих богов, к очертаниям лица, выцарапанного словно детской рукой на плоской стороне камня, расположенного рядом с извилистой тропой, ведущей на вершину пирамиды. Когда же мы поднялись наверх, и Татьяна увидела смотрящее в небо каменную голову, с явно высеченным человеческой рукой торчащим подбородком, выложенную из валунов женскую фигуру, огромных каменных исполинов, олицетворяющих невиданных чудовищных зверей, она была потрясена.

Только я, совсем недавно испытывающий здесь подобные чувства, сейчас, почему-то, не разделял ее восторга. Я уподобился механическому роботу, который исполнял заданную программой работу. А по той причине, что, в отличие от робота, мне были присущи человеческие чувства, работа казалась мне скучной и неинтересной. Единственная мысль, затмившая все остальные, настойчиво советовала спуститься вниз, найти укромный уголок и завалиться спать.

Такое, вообще-то, несвойственное мне желание, я мог объяснить лишь глубокой усталостью. Наверное, внесла свою лепту в прогрессирующую депрессию и не прекращающаяся со вчерашнего утра пьянка…

Даже самому себе я боялся признаться, что основным толчком для неприятных ощущений, скорей всего, послужило кошмарное и столь же непонятное видение. Воспоминание о нем то и дело просачивалось из глубин подсознания, невзирая на то, что я настойчиво гнал его прочь, серьезно опасаясь за состояние собственного рассудка.

Татьяна заметила, что со мной творится неладное, и не возражала, когда я, сославшись на усталость, попросился отдохнуть. Она была настолько поглощена увиденным, что, возможно, и желала остаться наедине, дабы в полной мере насладиться созерцанием пантеона загадок…

Ей, как специалисту-историку, здесь должно было открыться гораздо больше тайн, нежели мне, непосвященному аматору.

Пирушка внизу продолжалась. В ход пошла бутылка Ильи и, когда я появился возле автомобиля, она выглядела изрядно опустевшей. Впрочем, о количестве выпитого можно было судить по поведению моего друга. Он успел перешагнуть черту собственной застенчивости и свободно общался с представительницами слабого пола. Девчонки же, разгоряченные "огненной водой" местного разлива, поддались буйству веселья, и долину вокруг пирамиды то и дело оглашал их громкий смех.

— Андрюха, братан! Где ты пропал? Тут сто грамм стынет…

Я с тоской посмотрел на веселящуюся компанию, с содроганием вспомнил пережитый накануне кошмар, почему-то сейчас он мне показался далеким и несущественным, мысленно продиагностировал собственное состояние и принял героическое решение, не обижать друзей.

Стаканом больше, стаканом меньше — какая разница?

Я мужественно проглотил поднесенный мне вонючий самогон, запил его минеральной водой и, почувствовав, что теперь силы уже на самом деле меня оставляют, забрался в салон автомобиля, откинул сидение и мгновенно вырубился.

Сколько я проспал, не знаю.

Когда проснулся, был еще день, правда, солнце переместилось ближе к закату. Вокруг царили тишина и покой. Катька дрыхла на заднем сидении, Илья отключился в сидячем положении, прислонившись головой к заднему колесу машины. Рыжая отдыхала на бархатистой траве в тени у подножия пирамиды.

Не могу сказать, чтобы я чувствовал себя больным и разбитым. Хотя накопившаяся усталость полностью не прошла, ощущал я себя вполне сносно.

Утолив жажду оставшейся в бутылке теплой минералкой, направился к речке. Разделся, залез в воду. Она была теплой и приятной. Мелкая галька покалывала пятки, быстрое течение щекотало ноги. Однако полноценно искупаться возможности не было. Я дошел до середины реки, а вода едва достигала колен. Тогда я просто лег на спину и, держась руками за стебли камыша, чтобы не унесло течением, некоторое время наслаждался приятной прохладой.

Ощущения — высший класс!

Мягкая вода укачивала, словно колыбель, а сверху — бездонное, чистое голубое небо. И — чувство полной свободы, оторванности от всего. Заботы, тревоги, неприятности, все осталось в ином мире. Здесь царили тишина и спокойствие. Такие же, как сто, двести, тысячу лет назад…

Внезапно я ощутил, что нахожусь одновременно как бы в далеком прошлом и в далеком будущем.

Как это возможно? Да очень просто. Ведь и через тысячу лет, когда нас давно уже не будет, здесь все останется по-прежнему…

Татьяну я, как и предполагал, отыскал наверху.

Подперев голову руками, она сидела на камне и задумчиво смотрела на протекающую глубоко под нами реку. Рядом лежал раскрытый, испещренный мелкими пометками, блокнот, скрученная металлическая рулетка и небольшой фотоаппарат-"мыльница".

— Устала?

Я присел рядом и нежно провел ладонью по ее золотистым волосам. Она не отпрянула, наоборот, доверчиво положила голову мне на плечо, и от ее прикосновения теплая волна прокатилась по телу.

— Нет, не устала. Думаю… Представь, тысячи лет назад здесь все было таким же, как сейчас… Та же река… Те же камни… Вот только людей тех давно нет. Скоро и нас не будет. А камни останутся, и река останется…

— Танечка, от твоих слов мне становится жутко. Совсем недавно я тоже об этом думал…

— Не вижу ничего странного. Место такое. Заставляет вспомнить о вечном и мимолетном. Вечное — вот оно, рядом. А мимолетное — это мы с тобой. И все остальные. Мы можем возомнить о себе все, что угодно, а на самом деле? Пройдет несколько десятилетий и никто даже не вспомнит, что мы когда-то существовали…

— Не хочется в это верить. Да и неправда все это! Сколько здесь побывало людей. Думаешь, от них ничего не осталось? Такого не может быть. Каждый, побывавший здесь, оставил частицу себя, частицу своей души, своих мыслей. Камни все помнят. Они хранят информацию и, возможно, делятся ею. Вот только мы не умеем ею пользоваться… Разве ты не чувствуешь, какая здесь аура, какая энергетика?

— Может, ты и прав, — не стала спорить Татьяна. — Только то, что ты называешь аурой или энергетикой, как-то обезличено. Если мы и ощущаем следы присутствия наших предков, то лишь обобщенно. Мы тоже оставили здесь сегодня какой-то след, однако, вряд ли кто-нибудь в далеком будущем сможет отделить его от тысячи других…

— Не нравится мне ваше настроение, Татьяна Сергеевна. Подобные мысли чреваты неблагоприятными последствиями. Если все время думать о собственной незначимости, можно разочароваться в смысле жизни и прийти к выводу, что наша суета совершенно бесполезна, махнуть на себя рукой и прозябать в ожидании закономерного финала, который, увы, кроме избавления, принесет еще и горесть разочарования о напрасно улетевших годах. Не зря ведь утверждают, что настоящая мудрость посещает человеческий разум только на склоне лет, когда мы становимся дряхлыми и больше ни на что не способными…

— Философ… — улыбнулась Татьяна, без труда уловив в моих словах некую двусмысленность. — Если бы я тебя немножко не изучила за эти дни, возможно, и приняла твои слова всерьез. Но… — она решительно убрала мою руку, которая уже несколько минут нежно массировала маленькое упругое полушарие ее груди и, осмелев, или обнаглев, как кому угодно понимать, решилась было нырнуть под футболку девушки. — Ты не относишься к тем людям, слова которых следует воспринимать за чистую монету…

— Неужели я настолько потерян для общества?

— Для общества, может, и не совсем. Хотя, смотря что подразумевать под этим словом…

— Общество состоит из индивидуумов. И то, что мы подразумеваем под понятием "объективное", на самом деле состоит из субъективных понятий множества индивидуумов, обобщенных в одно целое, и далеко не всегда отображающее реальную действительность…

Обиженный постигшей неудачей, я загнул такой "умняк", что вряд ли сам смог бы постичь смысл изреченной тирады. А Татьяна, похоже, и не пыталась вникать. Она смотрела на меня с такой озорной улыбкой, что мне и самому стало смешно…

— Знаешь, — сказала она. — Ты, как мне кажется, относишься к тем людям, даже несусветная наглость которых может казаться привлекательной…

— Можно воспринимать, как комплимент?

— Считай, как хочешь, воплощение порока…

Она легко поднялась с камня, вдруг наклонилась и нежно чмокнула меня в щеку.

Я был ошарашен ее неожиданным поступком.

— Значит, ты даришь мне надежду? — спросил, запинаясь.

— Надежда умирает последней… — весело изрекла девушка. — Заметь, не я это придумала… — и, подобрав вещи, стала спускаться вниз.

Совершенно озадаченный, я поплелся за ней.

В голове моей царил хаос. Я пытался ухватиться за обрывки мыслей, которые метеорами носились в мозгу, но ничего не получалось. В результате, осознав безнадежность затеянного, решил плюнуть на все и, в который раз, осознанно пустил свою жизнь на полный самотек. Захватившая пучина в любом случае куда-нибудь да вынесет, независимо от того, буду я барахтаться или нет…

В нашем маленьком лагере уже наблюдалось некоторое движение. Протрезвевший хмурый Илья барахтался в реке, очнувшиеся от спячки девчонки молча наблюдали за его унылыми движениями. Сон нарушил тоненькую нить возникшего накануне взаимопонимания, и сейчас они не знали, как общаться друг с другом. Поэтому наше появление восприняли с радостным оживлением.

Рыжая поднялась с травяного ложа, смачно потянулась, ее лицо расплылось в блаженной улыбке.

— У-ух. Как здорово! — молвила она, не обращаясь ни к кому, и затем, уже конкретно к нам: — Где вы пропадали?

— Гуляли, — ответил я.

— Да? — Рыжая восприняла мои слова всерьез. — Андрюша, я тоже хочу с тобой погулять.

— Потом…

Я боялся, чтобы Рыжая не сморозила чего лишнего и не разрушила по своей простоте душевной тот хрупкий мостик, который едва начал налаживаться в наших с Татьяной отношениях. К счастью, девушка удовлетворилась моим ответом. Ее внимание мгновенно переключилось на фотоаппарат в Таниных руках.

— Мы будем фотографироваться?

— Почему бы и нет? — Таня подняла аппарат и нажала на спуск.

— Ой, я ведь непричесанная… — расстроилась Рыжая.

— Ничего, крошка, ты и так прекрасно выглядишь, — успокоил ее.

Несмотря на расхлябанный образ жизни, Рыжая была опрятной девушкой и тщательно за собой следила. Возможно, поэтому она мне и нравилась…

— А можно и мне сфотографироваться? — робко попросила Катя. Она сидела на подножке автомобиля и курила сигарету. — Нет, не здесь, — заметив, что Таня готова исполнить ее просьбу, запаниковала невеста фермера. — Можно я сяду за руль? Классная тачка! Знакомые упадут, когда увидят…

Татьяна не возражала, и мечта Катьки осуществилась незамедлительно.

— Так ты всю пленку зазря отщелкаешь… — укорил я.

— Ничего, этого добра у меня хватает, — беззаботно ответила девушка.

Она пребывала в прекрасном расположении духа.

— Хочешь, и тебя запечатлею для истории?

— Как-нибудь потом, — отмахнулся я.

— Как хочешь… — она спрятала фотоаппарат в кожаный футляр. — Не кажется ли вам, друзья, что пора перекусить? — обратилась ко всем.

— Поедем ко мне? — спросил подошедший Илья.

— Не для того я проделала столь длинный путь, чтобы так быстро уезжать отсюда. Харчи у меня имеются, нужны лишь костер и вода…

Мы с Ильей наломали сухих веток, Татьяна достала из багажника металлическую треногу с телескопическими складными ножками и походной котелок.

— Я вижу, ты запаслась на все случаи жизни… — подколол я.

— Естественно. А ты как думал? Не люблю зависеть от обстоятельств…

Илья смотался к роднику за водой, и вскоре в котелке весело булькала гречневая крупа. Когда каша сварилась, Татьяна высыпала в котелок банку тушенки и сногсшибательный аромат заполнил окружающее пространство.

Нашлись в багажнике и пластиковые тарелочки, но мы наотрез от них отказались. На природе вкусней кушать с котелка.

Когда ужин был готов, Илья подмигнул мне, намекая на оставшуюся в бутылке жидкость, но Татьяна заметила его пантомиму и неожиданно рассмеялась.

— Иллюша… — голос Татьяны был наполнен укоризной, однако, как мне показалось, в ее глазах блестели озорные искорки.

— Я что? Я, ничего… — словно провинившийся школьник перед строгой учительницей оправдывался мой друг.

— Ты меня испугался? — теперь Татьяна едва сдерживалась, чтобы не рассмеяться.

Уловив комичность ситуации, Катька и Рыжая нервно захихикали.

— Почему? Нет… Ну… — совсем растерялся Илья.

— Чего к человеку пристала? — вступился за друга.

— Кажется мне, он что-то задумал, а вслух сказать не решается…

— Видно не уверен, что его предложение воспримут с надлежащим пониманием…

— Да? — как будто, искренне удивилась Татьяна. — Интересно, почему?

Она приблизилась к Илье вплотную и начала его внимательно рассматривать. Парень совсем сник, потупился и больше не пытался что-то сказать. Его неадекватное поведение вконец развеселило Татьяну, но, поняв, что игра зашла слишком далеко, и Илье, увы, не до смеху, она, наконец, смилостивилась.

— Илюшенька, родненький… Илюшенька, не обижайся, пожалуйста. Я ведь пошутила…

— Я и не обижаюсь…

— Илюшенька, я не против того, что ты замыслил. Более того, хочу сама предложить выпить.

— Вот здорово! — обрадовалась Рыжая.

— С чего бы вдруг? — не смог врубиться я.

— Дорогие мои, хорошие… Я очень благодарна вам всем за то, что вы мне показали. Такого чуда я в своей жизни еще не встречала. Сказать по правде, и не мечтала встретить. И мне очень хочется выпить. Сегодня такой день, что просто нельзя не выпить…

— А что сегодня за день? — не поняла Катя.

— И что мы здесь увидели? — переспросила Рыжая.

— Цыц! — шикнул на нее. — Потом расскажу. Так, значит, это действительно то, о чем я предполагал? — спросил у Тани.

— Мне кажется, да, Андрюша. Интуиция мне подсказывает, что мы находимся на пороге величайшего открытия.

— Странно такое слышать из уст ученого. Хотя, ученый ученому — рознь. До сих пор от вашей братии мне доводилось слышать лишь, что это — эрозия. Но такое разнообразие не может не радовать. Значит, еще не все потеряно…

— Андрюша, не будь врединой…

Татьяна достала из багажника очередную бутылку "Смирновской" и сама наполнила стаканчики.

— У тебя там склад? — невинно поинтересовался я, но Таня подняла палец, призывая к молчанию.

— Я не хочу, и не буду говорить тостов, — сказала она. — Давайте просто выпьем. Поверьте, место, где мы находимся, достойно того.

Мы чокнулись и выпили. Рыжая с Катькой в недоумении вертели головами, так и не сообразив толком, за что приходится пить. Они обе почему-то побаивались Татьяну и задавать вопросы ей не решались.

Когда бутылка закончилась, Татьяна достала еще одну.

— Знаете, — раскрасневшись от выпитого, сказала она, — наши предки были далеко не ангелами и в древние времена, я почти уверена, здесь устраивались настоящие оргии…

— Да? — наконец, подал голос Илья.

Не столько ради того, чтобы спросить, сколько, чтобы проверить, не разучился ли говорить.

— А что ты подразумеваешь под этим словом? — едко поинтересовался я.

— Разве существует его иное значение?

— Твои слова можно расценивать, как предложение?

— Скорей, как констатацию. Хотя, разве мое мнение для тебя что-нибудь значит? Наверное, ты и на необитаемом острове нашел бы с кем устроить оргию…

Вне всякого сомнения, хмель ударил ей в голову.

— Человек движется по пути наименьшего сопротивления, — парировал я. — Если ему недоступна некая вершина, он взбирается на другую…

— Однако, прежде, чем сделать вывод, что вершина недоступна, нужно хотя бы попробовать на нее взобраться…

Мне показалось, что я схожу с ума.

— О чем это вы? — не выдержала Рыжая.

— Да так, ни о чем… Илья, — голос Татьяны снова стал серьезным и деловитым. — Надеюсь, ты не забыл, что обещал рассказать легенды о Монастырище?

— Когда угодно и сколько угодно! — бодро отозвался Илья, и я понял, что мой друг вновь достиг кондиции, необходимой для нормального общения.

 

Глава третья

Солнце спряталось за высокой каменной грядой противоположного берега, и хотя небо еще не утратило свежей голубизны, а на верхушках деревьев листья еще переливались в золотистых отблесках последних лучей, здесь, внизу, уже начинали сгущаться сумерки. Тень от скалы медленно надвигалась на наш лагерь, укутывая его темным покрывалом.

Вместе с уходящим днем исчезали и привычные звуки. Тише и реже становилось пение птиц, трещотка дневных насекомых сменилась иными голосами, менее радостными и более таинственными. Неясная тревога закрадывалась в души, и мы невольно прижимались ближе к костру.

Несмотря на количество выпитого, а, может, именно поэтому, чувства обострились и почти незаметные перемены воспринимались очень остро, внося в жизнерадостную беззаботность напряжение, постепенно перерастающее в мистический страх.

Конечно, каждый старался держаться естественно, не подавать виду, скрывать нахлынувшую тревогу, только от показного бахвальства она становилась еще более явной.

Самое время рассказывать жуткие истории…

Нашей компании не нужны были замысловатые выдумки. Мы приготовились слушать Илью, и сама природа, как будто догадываясь о его недюжинных ораторских способностях, поспешила создать соответствующие декорации.

Не знаю, какой из Ильи был учитель, и как ему удавалось втирать мозги ученикам на протяжении сорока пяти минут, только, прелюдия заняла больше времени, нежели сам рассказ. Да и тот оказался сухим и неинтересным. Илья, дабы не ударить лицом в грязь перед столичной гостьей, тщательно подбирал слова, и от этого речь его выглядела корявой и неестественной.

Хотя, наверное, я слишком строг к нему. Девчонки слушали Илью затаив дыхание, а Татьяна настолько увлеклась рассказом, что совершенно не обращала внимания на мои руки, которые методично изучали анатомические особенности ее тела. Возможно, именно это, более интересное занятие, сделало меня невнимательным и невосприимчивым к словам друга…

Но, как бы там не было, мне гораздо легче передать поведанное им собственными словами.

Илья рассказал, что давно уже занимается исследовательской работой на Монастырище, записывает истории, услышанные от стариков, водит учеников на экскурсии. В школе даже сделал специальный стенд, на котором разместил все, что печаталось об урочище в газетах.

Из собранных легенд, как он считает, особого внимания заслуживают лишь несколько, ибо остальные дублируют их в разных интерпретациях.

По одной из таких легенд Монастырище является местом, где запорожские казаки после разгрома Екатериной Второй Запорожской Сечи спрятали свои сокровища. Они, якобы, находятся в пещере под скалой, которая имеет два выхода. Один — на вершине пирамиды под овальным камнем, а второй — где-то под рекой.

Иная легенда гласит, что у местного пана Требинова забеременела дочь и, дабы никто из местных жителей не узнал о позоре, он держал ее здесь в затворничестве, пока она вынашивала ребенка.

Вариант предыдущей легенды ведает о том, что монахини, совершившие грех прелюбодеяния, отбывали в урочище наказание и тяжелым трудом искупали вину перед Богом.

Еще одна версия предполагает совершенно противоположное: здесь селились бесплодные девицы и целебный воздух, настои из редких трав, растущих только здесь, помогали им исцелиться от недуга.

Что же касается названия урочища, по преданию, все тот же пан Требинов, якобы, собирался строить здесь монастырь. Построить не построил, а название Монастырище осталось…

— Здесь может быть клад? — лишь только Илья закончил, оживилась невеста фермера. — Вот здорово! Мы его найдем?

— Успокойся, Катюша, — остудил ее пыл. — Если бы здесь было что-то ценное, его давно бы уже отыскали…

— А кто-то спускался в пещеру? — поинтересовалась Рыжая.

— Говорят, пацаны лазили под камень. Там действительно есть дыра, а под ней что-то вроде пещеры. Однако, в пещеру никто спуститься не решился. Здесь в округе много змей, а там их, вроде бы, целое кубло…

— Фу, какая мерзость! — фыркнула Катя и придвинулась еще ближе к костру.

— А ты, Танюша, что думаешь по этому поводу? — спросил у столичной гостьи.

— Вообще-то, я и предполагала услышать нечто подобное…. - она высвободилась из моих рук, потянулась, у нее это получилось очень грациозно, достала сигарету и подкурила от горящей ветки. — Легенды интересны, как этнографический материал и, хотя им, вряд ли, больше двух-трех столетий, кое-что все же проливает свет и на более древние времена…

— Что именно? — заинтересовался я.

— Ну, хотя бы то, что почти во всех легендах присутствует женщина. Также затронут вопрос плодородия. Бесплодные женщины ищут исцеления от недуга. По-моему, это все равно, что молиться прародительнице, богине плодородия. Такие обряды были распространены у древних славян и, вероятно, в более ранние времена. Образ распростертой женщины на вершине скалы также говорит о том, что люди, создавшие его, поклонялись женщине. Ведь именно женщина олицетворяла как начало жизни, так и ее продолжение в будущих поколениях…

— Ты имеешь в виду матриархат? — блеснул собственными познаниями в истории.

— Именно. Такая форма социальных отношений была широко распространена в наших краях, о чем красноречиво свидетельствуют народные предания. Во многих местах Украины до сих пор рассказывают легенды о так званых Девичь-горах. По сути, они похожи на рассказанные Ильей. Не исключено, что Монастырище в свое время также называлось Девичь-горой. Если придерживаться мнения академика Бориса Рыбакова, такие горы служили культовым местом, в котором поклонялись богам плодородия. А если ты, Андрюша, вспомнишь слова председателя сельсовета, о том, что еще его бабушка рассказывала, как здесь устраивали гульбища на праздник Ивана Купалы, то, несомненно, придешь к выводу, что гипотеза о Девичь-горе имеет под собой основание. В народе традиции и обычаи живут долго, передаются из поколения в поколение в почти первозданном виде, претерпевая лишь незначительные изменения… Конечно, я не имею в виду наше время. Раньше, до революции, деревня жила замкнутой общиной, и влияние извне было очень слабым…

— Но какое отношение имеет праздник Ивана Купалы к матриархату? — не понял я.

— Самое непосредственное. Он один из основных языческих праздников и, в отличие от остальных, мы знаем о нем не так уж мало. Языческие обряды передались нам в виде песен, сказаний. Почти все обряды праздника исполнялись женщинами. Даже разжигать костер, а он — главный атрибут празднования, могла только женщина…

— А сам Иван Купала — мужчина! — тонко подметил Илья.

Осадить Татьяну оказалось непросто. Оседлав любимого конька, она вошла в раж, и завалить провокационными вопросами ее было невозможно. Она или пользовалась нашей неосведомленностью и бессовестно грузила лапшу на уши, или, может, действительно была такой умной…

— То, что Купала — мужчина, весьма и весьма сомнительно, — авторитетно заявила ученая дама, повергнув нас в полнейшее недоумение. — Дело в том, что имя Иван появилось недавно, а поначалу праздник посвящался богине плодородия Макоше. Иногда в дошедших до нашего времени песнях Макоша упоминается вместе с Купалой: Макоша-Купала. А, что Макоша была женщиной, сомнений не возникает. Ее изображения имеются на ритуальных полотенцах, которые вышивались старыми людьми вплоть до начала двадцатого века…

Татьяна долго еще говорила о языческих обрядах и, должен заметить, получалось у нее интересно. Даже девчонки не скучали, слушали затаив дыхание. Опомнилась Таня лишь когда стало совсем темно.

— Я думаю, никто не возражает против ночевки? — спросила она.

— Если бы знать заранее, я бы палатку прихватил, — сокрушился Илья.

— У меня есть палатка и пара спальных мешков. Для вас с Андреем, а мы уж как-нибудь в машине поместимся.

— Мать не будет волноваться? — спросил у Ильи.

— А че ей? Она ведь знает, что я с вами.

На том и решили.

Палатка была двухместной из тонкой, почти невесомой, ткани, непривычной куполообразной формы. Если бы не помощь Татьяны, мы бы с Ильей с ней не справились. Мой последний опыт с туристским атрибутом относился к далеким студенческим годам, когда вместе с однокурсниками иногда устраивали вылазки на природу.

Несмотря на внешнюю невзрачность, палатка оказалась довольно вместительной.

— Ха. Да мы здесь все прекрасно поместимся!

— Не сомневаюсь, — улыбнулась Татьяна. — Если собираешься уговаривать, мол, так теплее будет, можешь зря не стараться…

— Почему? — пьяно захихикала Рыжая. — Устроим легкий перепихончик…

— Думаю, никто ничего против группен-секса не имеет?

Катька взвизгнула от восторга, Илья застенчиво промолчал.

— Боюсь, Танюша, если ты не поменяешь своих взглядов на жизнь, тебе придется спать в машине одной…

Похоже, я перегнул палку.

Таня сникла, нахмурилась, словно туча на лицо нашла, молча собрала посуду и отправилась к реке. Мне бы пойти вслед за ней, извиниться, только на меня снова что-то нашло.

Подумаешь, интеллигенточка выискалась. Уже и сказать ничего нельзя.

Пошутил, а она надулась.

И едва не рассмеялся, вспомнив пошлый каламбур о беременной женщине: "С ней пошутили, а она надулась…"

 

Глава четвертая

Проснулся я перед рассветом. Было еще темно. В бездонном небе искрились яркие звезды, но, казалось, сама природа нашептывала, что не долго осталось царствовать тьме и очень скоро на смену ей придет ласковый погожий день.

В распахнутую палатку проникал прохладный воздух, вокруг — тишина. Та тишина, какую можно ощутить только в последние предрассветные мгновения. Лишь очень редко ее нарушал пугливый всплеск воды или иной непроизвольный звук, который, едва раздавшись, тотчас терялся в безраздельно властвующей тиши. Даже лягушки, затеявшие вечером неимоверный галдеж, не решались нарушить воцарившийся покой.

В палатке кроме меня никого не было, что казалось странным и непонятным.

Утренняя прохлада вместе с надвигающейся сыростью тумана уже начали уверенно диктовать свои права. Поежившись, я чиркнул зажигалкой и подкурил сигарету. Стрелки часов показывали половину пятого. В свете крохотного огонька я увидел, что лежу на кое-как расстеленном спальном мешке. По-видимому, вечером не нашлось сил, чтобы упаковаться в него.

Воспоминания о вечере пробудили смутные неприятные ассоциации и я, дабы не ломать понапрасну голову, поспешил отогнать их прочь. Вот тогда-то и забилась паническая мысль: почему я один, и куда подевались все остальные?

Легкие облачка тумана уже начали скапливаться на дне долины. Воздух утратил ночную прозрачность. На смену черным ночным тонам все настойчивее надвигались серые. Звезды уже не были яркими и отчетливыми. Желтоватое мерцание поглощалось молочной бледностью, да и само небо, уступая безликой серости, больше не казалось бездонно глубоким. С каждой минутой оно опускалось ниже и кое-где оказалось напрочь связанным с землей клубящейся белесой дымкой.

Трава была мокрой и холодной, как будто недавно прошел дождь. Мои кроссовки промокли насквозь и неприятно чавкали при каждом шаге.

Содрогаясь от холода, я приблизился к едва различимому силуэту автомобиля и заглянул в приоткрытое окно. Разглядеть, что находится в темном салоне, было невозможно. Тогда я просунул внутрь руку с зажигалкой и присветил.

На разложенных сидениях, укутавшись в байковое одеяло, мирно похрапывала невеста фермера. Больше в автомобиле никого не было…

После такого открытия вполне понятная тревога завладела моим рассудком. Мысли в полнейшем беспорядке забились об черепную коробку. На некоторое время я даже забыл о холоде.

Я не мог сообразить, куда подевались мои друзья, и всякие предположения, одно нелепее другого, роем зажужжали в голове.

Сначала я подумал, что сошел с ума, затем, как бы подтверждая это, фантазия начала рисовать жуткие картинки о страшных чудовищах, якобы обитающих здесь, которые, воспользовавшись нашей беззаботностью, под покровом ночи набросились на спящих спутников и сожрали их.

Сразу вспомнились все жуткие истории, связанные с Монастырищем, и к их длинному списку я готов был добавить еще одну.

Самую ужасную и непонятную.

Я уже был уверен, что лишь благодаря случайности (счастливой ли?) сия чаша миновала нас с Катей, и непередаваемая скорбь завладела моим существом.

И все же, рассудок отказывался капитулировать без боя. Ему не хотелось верить в неотвратимое. Вопреки моей, уже чуть ли не уверенности, в трагическом исходе, он не уставал подбрасывать спасительные соломинки, за которые я, словно утопающий, тут же хватался обеими руками. Они не выдерживали испытания на прочность и ломались под бурным натиском доводов того, что я называл в те минуты здравым смыслом.

Наконец созрела еще одна соломинка. Она казалась более крепкой, нежели остальные, и давала кое-какую надежду.

"Я просто сплю! — ярчайшей вспышкой озарило мозг. — И все мне только снится…"

Если бы…

Катя что-то пробормотала, перевернулась на другой бок, от чего автомобиль мягко закачался. И я понял, что не сплю. Меня окружала самая, что ни на есть настоящая реальность.

Хотя, от движения автомобиля, я, как бы и в самом деле проснулся. Точнее, вышел из оцепенения.

Я снова ощутил утреннюю сырость, зубы мои, как и раньше, стали выстукивать неровную дробь. А мысли побежали иной стезей. Фантастические чудовища испарились, на смену им пришли неприятные воспоминания о минувшем вечере. Я вспомнил, как обидел Татьяну, и запоздалое раскаяние острыми когтями зацарапало душу.

Может, я не только Татьяне нахамил?

Может, и другим тоже?

Они обиделись, ушли, оставив меня одного с Катей, которой, в сущности, и деваться некуда…

Только, почему остался автомобиль?

Как-то не очень вяжется…

Я подошел к месту вчерашнего ужина. Костер был еще теплым и под серым слоем пепла просматривались красные огоньки тлеющих углей.

Значит, он погас совсем недавно. А коли так, кто-то же поддерживал в нем жизнь до утра…

Ноги сами повели меня едва заметной тропинкой, огибающей скалу.

Уже начало светать, хотя видимость не улучшилась. Даже наоборот. Окружающие предметы безнадежно утопали в молочной сырости, наполнившей до краев, словно чашу, приютившую нас долину.

У реки туман казался еще гуще. Только на ощупь я угадывал длинные стебли камыша, гибкие ветки лозы. Тихий плеск воды, огибающей валуны, был единственным звуком, нарушающим таинственное безмолвие. Влажные закругленные камни предательски ускользали из-под ног, но я упрямо перепрыгивал с одного на другой, пока не оказался почти посредине неширокого русла.

Только здесь я сумел разгадать непонятный зов, который, вопреки здравому смыслу, вынудил совершить рискованное путешествие. На большом камне, островком возвышающемся посреди реки и окруженном с трех сторон плотной стеной камыша, я разглядел неясный силуэт.

— Не спится? — подойдя вплотную, спросил у застывшей на камне Татьяны.

Она ничего не ответила, молча подвинулась, приглашая присесть рядом.

Мы были совсем одни.

Где-то плескалась вода, но ее не было видно, что-то нашептывали стебли камыша, но они были так же неразличимы, как не понятна их вкрадчивая речь. Вокруг — только белый туман. Настолько густой и насыщенный, что его можно было потрогать.

Странное ощущение…

Вроде бы мы остались одни на всем белом свете…

— Ты на меня обиделась? — спросил, и сам не узнал своего голоса.

Он звучал глухо, неестественно. Окружающая пелена поглощала его сразу и без остатка.

Татьяна снова промолчала, лишь доверчиво положила голову мне на колени.

От прикосновения на меня вновь нахлынула столь мощная волна нежности к девушке, что стало страшно. Чувство переполнило меня. Оно больше не помещалось в груди и, не находя выхода, казалось, вот-вот разорвет меня на части. В висках бешено пульсировала кровь. Раздувшиеся жилы едва выдерживали ее натиск. Сердце колотилось с такой силой, словно бы задалось целью пробить брешь в ребрах и вырваться наружу…

Моя реакция не ускользнула от внимания девушки. Она подняла голову и заглянула мне в глаза.

— Почему мужчины такие глупые?

Непонятно, что это было: утверждение или вопрос?

Но, если даже вопрос, ответить на него было невозможно, ибо ответов на такие вопросы не существует…

От звука ее голоса волна блаженства прокатилась по телу. От избытка счастья или еще отчего-то закружилась голова, потемнело в глазах.

Я вдруг почувствовал, что больше не могу выдержать всего этого. Еще немного, и сознание покинет меня…

— Глупышка… Разве я могу на тебя обижаться? — очень издалека, словно бы из иной галактики, доносились успокаивающие слова.

Чудным бальзамом они обволакивали истерзанную сомнениями душу, вносили в нее покой и умиротворение.

И вместе с тем, как бы призывали к действию.

Не знаю, к чему именно, да это и не важно, потому что, все равно, ничего сделать я не мог.

Я находился за миллиарды световых лет, в далеких глубинах космоса. И, несмотря на это, меня ни на миг не оставляла уверенность, что Татьяна находится рядом…

Наконец, сознание начало проясняться.

Очень медленно из непроницаемой тьмы стало вырисовываться некое подобие света. Сначала — бледная серость с безликим пятном посредине, затем очертания сделались отчетливее.

Я увидел лицо девушки. Оно было очень близко. И эта опасная близость лишала меня способности думать о чем-либо.

Может, и к лучшему.

Повинуясь скорей чувству, нежели разуму, я обхватил шею девушки, некоторое время с неистовством наркомана вдыхал пьянящий аромат ее волос, гладил их, целовал…

Девушка не отвергала мои ласки. Сначала она воспринимала их молча, с покорностью неизбежного. Но я чувствовал, что постепенно сила моей страсти передается и ей.

Одна тлеющая искорка мгновенно породила великий огонь, и его пламя должно было, если не согреть, так испепелить нас.

Наши губы, отыскав, наконец, друг друга, слились в долгом поцелуе…

Дальнейшее было сродни взаимному помешательству. Мы были неистовы во взаимном стремлении друг к другу.

Страсть, обуявшая нашими телами, изливалась нескончаемыми ласками и поцелуями. Ее было столь много, что она не находила выхода, и, передаваясь от одного к другому, скапливалась в еще больших, ужасающих размерах.

В наших действиях преобладало нечто дикое, первобытное, не ведающее преград и запретов. Мы ничего не говорили, но возбужденное дыхание, стоны, всхлипы были красноречивее любых слов. Мы качались по мокрому камню и не ощущали ни его холода, ни его твердости. Наша любовь уподоблялась ярости диких зверей, а невысказанные ласковые слова выдыхались неистовым рыком.

В какие-то мгновения сознание таки возвращалось, и я даже пытался осмыслить происходящее, только жалкие попытки сразу же подавлялись новым приступом вырвавшегося из оков инстинкта.

В один из таких мигов пробуждения я увидел глаза Татьяны.

В ее широких черных зрачках перемигивались мириады блестящих точек, в которых я сразу узнал ту неизвестную вселенную, которая однажды едва не поглотила меня. И теперь у меня не было желания ей сопротивляться. Я готов был безропотно подчиниться. Раствориться, распылиться, нырнуть в эту вселенную дабы остаться в ней навсегда.

Более того, подобная участь являлась самым заветным моим желанием.

Пределом моих мечтаний…

 

Глава пятая

Все когда-нибудь заканчивается, а минуты счастья имеют свойство пролетать настолько быстро, что, пережив их, поневоле задумаешься, было ли все на самом деле?

А какие немыслимые муки приносит нелепое раскаяние, порожденное ущербным воспитанием, убеждающим, что приятное не может быть хорошим и полезным, а только — постыдным и неугодным. И мы, рабы привитых нам догм, понимая, что они являются глупейшим предрассудком, все же подчиняемся им и сожалеем о, возможно, лучшем, что совершили в своей жизни…

Мы сидели на том же камне, нас плотной стеной окружал все тот же густой туман, разве что из серого он превратился в молочно-белый, вот только от прежней эйфории ничего не осталось. Она растаяла без следа, а на смену явились горечь и какая-то душевная пустота.

Мы боялись взглянуть друг на друга, почему-то стыдились того счастья, которое пережили…

— Страшное место… — только и произнесла Татьяна, когда страсть, лишившая рассудка, миновав, оставила нас наедине с тяжелейшим грузом собственных мыслей.

Возможно, Татьяна была права, и мы действительно поддались магическому влиянию Монастырища? Ведь те оргии, которые устраивались здесь несколько тысячелетий назад, наверное, были такими же дикими и неуправляемыми, в них так же напрочь отсутствовали чувства, а властвовали необузданные ярость и страсть?

Но разве подобное может служить оправдание нам, считающим себя цивилизованными людьми?

Не знаю, сколько бы продолжалось неловкое молчание, если бы мертвую тишину уединенного места внезапно не нарушил посторонний звук. Он был чужд окружающей природе и мгновенно привлек наше внимание.

— Что это? — испуганно прошептала Татьяна, прижавшись ко мне.

Ее прикосновение словно бы растопило корку льда, которая вновь начала образовываться в наших непростых отношениях.

— Не знаю… — так же тихо ответил я, внимательно прислушиваясь к голосам пробуждающейся природы.

Вскоре настороживший нас звук повторился. Словно кто-то стучал деревяшкой по камню. Затем раздался сухой старческий кашель и заунывное то ли пение, то ли молитва.

— Может, Илья? — предположил я, и сам не поверил своим словам.

— Нет, он ушел в деревню. У него там какое-то неотложное дело…

"Знаем мы эти неотложные дела, — подумал я. — Наверное, он просто побоялся оставаться на ночь в женском обществе…"

— А Рыжая? — спросил. — Куда она подевалась?

— Светлана вызвалась сопровождать Илью, и он не смог устоять перед ее бурным натиском.

Бедняга, и тут не повезло…

Мне вдруг снова стало хорошо на душе, и причиной был шутливый тон Татьяны. Похоже, девушка отошла от стресса…

Но, все-таки, что это за звуки?

— Сходим, посмотрим?

Мы поднялись и, стараясь не шуметь, держась за руки, попрыгали с камня на камень к берегу.

Туман уже начал редеть и понемногу рассеивался. Край неба озолотился лучами восходящего солнца.

Потревожившие нас звуки раздавались где-то вблизи стоянки. Мы осторожно обогнули угол скалы и медленно продвигались узкой тропинкой.

Пение слышалось уже рядом, но рассмотреть что-либо было невозможно. Хотя небо и очистилось от молочной пелены, остатки тумана, скопившиеся внизу, смазывали очертания и делали их призрачно-нереальными.

Лишь когда мы почти вплотную приблизились к автомобилю, нашему взору открылось странное зрелище.

Вокруг машины вприпрыжку бегал старик в длинном черном одеянии с капюшоном на голове. Он размахивал короткой тростью, иногда стучал ею о камни и распевал заунывную песню на непонятном языке.

— Сумасшедший, что ли? — удивилась Татьяна.

— Может, сектант? Илья рассказывал, что сюда приезжают странные люди, молятся, совершают обряды…

— Для меня между сектантами и сумасшедшими разница небольшая. Терпеть не могу фанатиков…

— Ну, почему же? На каждой религии кто-то делает свой бизнес…

— Разве что… Но основная масса — тупые твердолобые фанатики… — упрямо стояла на своем Татьяна.

Уяснив причину встревожившего нас шума, мы больше не пытались скрывать своего присутствия и говорили в полный голос. Однако, старик, которому пришлась по душе машина Татьяны, упорно не обращал на нас внимания. Вероятно, по простоте душевной, он принял транспортное средство за некоего нового идола и заунывным пением вымаливал у него блага для себя или ближних.

Некоторое время понаблюдав за ним, я не выдержал.

— Эй, дедуля! Ты что здесь делаешь?

С таким же успехом можно было обращаться к каменному изваянию. Странный незнакомец откровенно нас игнорировал.

И это задело мое самолюбие.

Почувствовав, как в жилах закипает праведный гнев, я приблизился вплотную к нарушителю спокойствия с намерением схватить его за плечо. Старик проскользнул между моими пальцами, словно угорь. Единственным моим достижением стало то, что незнакомец больше не мог не обращать на нас внимания. Он отпрыгнул на безопасное расстояние и обернулся. Его белая борода неопрятными клочьями торчала из-под черного капюшона, из-под кудлатых седых бровей на меня осуждающе смотрели узкие щелочки глаз.

— Дедуля, ты чего здесь забыл?

Старик отскочил еще на несколько шагов, поднял палицу, угрожающе помахал ею и бросился убегать неуклюжей рысцой. Я зачем-то побежал вдогонку, а Таня за мной.

Вслед за дедулей мы оказались у зигзагообразной лестницы и стали взбираться на вершину пирамиды. Теперь я не опасался, что старику удастся скрыться. Спуститься обратно, как и подняться, можно было только этой дорогой. В иных местах — отвесные стены.

Я замедлил шаг и подождал Татьяну. Теперь мы уже не торопясь преследовали странного старика.

— Чудак какой-то, — удивлялась девушка. — Почему он убегает?

— Тем более что и бежать некуда…

Заметив, что мы отстали, старик обернулся и снова погрозил палицей.

— Не бойся, дедушка, мы ничего тебе не сделаем.

Мои слова, как и прежние, обращенные к нему, остались без ответа.

Непонятно, на что рассчитывал старик. Убегать дальше ему было некуда.

И тогда случилось неожиданное…

Почти добежав до края обрыва, старик вдруг резко свернул в сторону и с разбега врезался в каменную глыбу, олицетворяющую некогда какого-то грозного и, судя по занимаемому в пантеоне месте, влиятельного божества.

Не ожидая подобного, я зажмурился и долго не решался открыть глаза. Фантазия, между тем, рисовала самые жуткие картины.

Татьяна громко вскрикнула и с такой силой сжала мою руку, что, кажется, даже кости затрещали. Только в тот миг я этого даже не почувствовал.

Не знаю, сколько длилось оцепенение, но вечно продолжаться оно не могло. Пришло время, я открыл глаза, и тотчас мне довелось пережить новое потрясение.

Мысленно подготовив себя к худшему, к тому, что увижу кошмарное кровавое месиво, я оказался не готовым узреть обратное.

Каменное изваяние стояло на прежнем месте. Целое и невредимое.

Да и что с ним могло случиться?

Однако, оно не хранило на себе следов разыгравшейся на наших глазах трагедии. Ни пятен крови, ни клочков одежды, ни груды костей, если предположить, что старик вообще был лишен плоти, ни на камне, ни рядом с ним не было. Само тело также исчезло бесследно…

Случившееся, если не было шарлатанством, попахивало чистейшей мистикой. В полном недоумении я несколько раз обошел вокруг древних идолов, заглянул в глубокую пропасть, разверзающуюся за ними, только результат оказался тем же. Старик сгинул, вроде бы его никогда и не было.

— Ты что-нибудь понимаешь? — спросил у Татьяны.

Она лишь недоуменно пожала плечами, так и не решившись сдвинуться с места.

Тогда я снова подошел к валуну, о который грохнулся старик, и стал внимательно его осматривать. Углубленное его изучение не приблизило к разгадке тайны. Я ощупал камень руками, он был жестким и шершавым, как и положено граниту. Если стукнуться об него с той силой, с какой стукнулся странный старик, без тяжелейших увечий обойтись не могло…

Разум говорил одно, а действительность утверждала обратное. И, что самое обидное, реальность не потрудилась предоставить нам ни единого аргумента, который, хотя бы косвенно подтверждал, что мы продолжаем пребывать в здравом рассудке. Ибо, если по правде, я начинал здорово в этом сомневаться…

Косые лучи солнца растворили последние клочки тумана, чистое небо все уверенней приобретало оптимистический синий цвет, ярко-зеленая трава радовала неиссякаемой свежестью. Далеко внизу медленно струились одним им ведомым маршрутом воды реки. Легонький, еще прохладный, ветерок развевал волосы на голове и, словно бы, нашептывал, что все в полном порядке, что именно такой есть действительность, вечной и незыблемой. А все остальное, осталось где-то там, далеко, и не нужно утруждать себя мыслями о нем. Оно просто того не стоит.

Не нужно вообще ни о чем думать: любая мысль приводит к смятению, порождает беспокойство. А жизнь, настоящую, такую, какая она есть, необходимо воспринимать глазами, слушать ее, чувствовать. И ни в коем случае не вникать в ее суть, не пытаться ее осознать, потому что человек слишком мелок и ничтожен, дабы постичь то, чего ему постичь не дано…

Вот только человек — существо непокорное, мнительное и амбициозное. Строптивость не раз играла с ним страшную шутку, но на протяжении длительной истории так ничему и не научила…

Татьяна, осмелев, приблизилась ко мне и также стала ощупывать каменного истукана. Но и наши общие усилия успехом не увенчались.

— Остается предположить лишь одно, — наконец, изрекла девушка. — Или старик растворился, словно облачко тумана, или же, его никогда не было…

— Наверное, мы увидели призрак? — попробовал пошутить и сам почувствовал, что шутка получилась неловкой, натянутой, неуместной.

— Знаешь, я где-то читала, что иногда можно увидеть духов прошлого. Так, в ночи при свече у древней картины можно рассмотреть образ художника, творившего ее, в старых каменоломнях иногда слышен звон цепей и мелькают тени каторжников, некогда дробивших в них камни. Говорят, всему есть научное объяснение…

По-видимому, Татьяну обуяли те же страхи по поводу здравости рассудка, и она, как и я, пыталась отыскать хоть какое-нибудь приемлемое объяснение непонятному происшествию.

— Может, увиденное нами, тоже является своеобразным посланием из прошлого? Тенью монаха, который умер сотни, или тысячи лет назад? Камни, словно фотопленка, запечатлели образ и сейчас воспроизвели его нам?..

— Не знаю…

— Одно успокаивает: мы видели его вдвоем, что, как бы, уменьшает шанс попасть в психушку…

Солнце поднялось выше, и тень от каменного истукана слегка отодвинулась в сторону.

Посмотри, что это?

Татьяна указывала на место, о которое, возможно, лишь в нашем воображении, должен был расшибиться призрачный старик.

Я присмотрелся и увидел потускневший, высеченный, вероятно, в древние времена знак солнца: точку посредине и расходящиеся от него линии-лучи. Такие, какими их изображают в своих рисунках маленькие дети.

— Ничего особенного, — успокоил Таню. — Всего лишь один из знаков пиктографического письма, оставленный нам в назидание далекими предками. Здесь таких много. Нужно только искать. Они стерлись от времени, вода и ветер сделали свое дело. Но, при разном освещении, если смотреть под углом, некоторые из таких знаков можно увидеть вполне отчетливо…

— Что-то же он обозначает?

— Конечно. Только, вряд ли нам суждено разгадать его тысячелетнюю тайну. А об истории с исчезнувшим стариком он и подавно ничего не расскажет…

Таня продолжала недоверчиво ощупывать таинственный знак. Лишь убедившись, что он не является волшебным "сезамом", способным разомкнуть скалу, она согласилась спуститься вниз.

Нам почти удалось убедить себя, что мы стали жертвами галлюцинации. Видят же путешественники миражи в пустынях, что же мешает подобным видениям иногда появляться и у нас?

У автомобиля меня ожидало еще одно неприятное открытие, ставившее большой жирный крест на всех наших умоуспокоительных доводах. На запотевшем лобовом стекле я увидел нарисованный точно такой же знак солнца, как только что найденный на скале. Под лучами небесного светила он уже начал растекаться, но общие очертания не оставляли никаких сомнений.

Дабы не вводить Татьяну в еще большее смятение, я быстро рукавом вытер страшный рисунок и заглянул в кабину.

Катя по-прежнему мирно спала и, судя по ее спокойному личику, никакие призрачные старикашки ее сон не тревожили.

Илья с Рыжей появились около десяти. Солнце уже жарило вовсю, и вид у них был пляжный. Да и настроение — ничего…

Оба казались довольными жизнью, что мне очень и очень не понравилось. Я почувствовал даже нечто вроде ревности, однако, вовремя сообразил, что Рыжая ничем мне не обязана, как, впрочем, и я ей.

Перемены в поведении Ильи были настолько разительными, что сразу бросались в глаза. Несмотря на относительную трезвость, вел он себя естественно, раскованно, что уже само по себе говорило о многом. По-видимому, извечная борьба самки за обладание самцом, увенчалась успехом. Можно было только порадоваться за друга, да и за Рыжую тоже, так как она вся искрилась от счастья.

На Рыжей была короткая светлая юбчонка и красный лифчик от купальника. Ее соломенного цвета волосы украшал искусно сплетенный венок из одуванчиков. Илья блистал обнаженным торсом, уже изрядно загоревшим. В руках он держал громадную парусиновую сумку из тех, с которыми отечественные челноки совершают вояжи за товаром.

— И где вас носило? — спросил я, лишь только они приблизились.

— Понимаешь, Андрюха, нужно было немного продуктов подзапасти. Вот мы и сгоняли ко мне домой…

— Все было так здорово! — восхищалась Рыжая. — Представляешь, мы топали пешком до самой деревни. Ух, как далеко…

— Представляю… — Я старался говорить спокойно, только гадкий червь все же точил изнутри и иногда голос предательски вздрагивал. — Чем порадуете? — перевел внимание на сумку.

С утра мы выпили лишь кофе, и голод давал о себе знать.

— Картошечка, масло, сало, сметана, творожок, хлеб свежий, мать только испекла, ну и…

— Вот-вот… С этого следовало и начинать… — оживился я.

Утреннее приключение настойчиво требовало допинга для укрепления нервной системы.

Илья с опаской покосился на вершину пирамиды и лишь, убедившись, что девчонкам не до нас, достал из сумки пластиковую бутылку.

Как это не странно, Рыжая отказалась составить нам компанию. Вероятно, она начала формировать положительный имидж в глазах нового кавалера. А это означало, что Илья прочно угодил в искусно расставленные сети.

"Финит а ля…", как говорят наши друзья макаронники…

Илья налил самогон в стаканчики, мы, молча, выпили и закусили еще теплой коркой свежеиспеченного хлеба.

— А ты делаешь успехи…

Я покосился на Рыжую, которая, оставив нас одних, примостилась на камне и беззаботно плескала ногами в воде.

— Классная девчонка!

— Еще бы…

Илья снова налил, мы заговорщицки, словно по команде, взглянули наверх и быстро осушили стаканчики.

— Все, баста! Прячь бутылку!

Таня с Катей уже спустились и направлялись к нам.

После бурных утренних событий мы с Таней почему-то избегали оставаться наедине. Желание было обоюдным. Мы старались ничем не выдавать его, но оно само проскальзывало в словах, движениях. Нам нужно было время, чтобы все хорошенько осмыслить. А потому, пока они с Катей чем-то там занимались, вероятно, научными исследованиями, я мирно прохлаждался в тени возле автомобиля.

Катю, кстати, с утра было тоже не узнать. Она вдруг воспылала любовью к истории, не отставала от Татьяны ни на шаг, и при этом полностью меня игнорировала. Последнему я мог только порадоваться.

Обед прошел скучно и неинтересно. Татьяна была поглощена собственными мыслями, и выпить больше не предлагала, а Илья, по привычке робея перед ученой дамой, предпочел не затрагивать больной темы. Катюша выглядела хмурой и замкнутой. Наверное, вспомнила о крутом фермере и призадумалась о грозящей неминуемой расплате. Лишь Илья с Рыжей не унывали, перешептывались между собой, весело хихикали…

Когда скучнейшее принятие пищи подходило к завершению, Татьяна вдруг встрепенулась, и ее лицо озарилось милой улыбкой.

— Илюша, — обратилась к моему другу. — Андрей говорил, ты еще одну легенду об этом месте знаешь…

Странно, ни о чем подобном я даже не заикался.

— Вроде бы в этих местах иногда появляется древний бородатый старик в капюшоне и с тростью в руке…

Так вот, к чему она клонит…

Тоже мне, конспираторша…

— А, так это — Сторож.

— Сторож?

— Да, так его у нас называют. Только никто не знает, кто он. Говорят, охраняет Монастырище. Он редко показывается на глаза. Может сумасшедший, а, может, и вообще — призрак. Люди боятся его. Рассказывают, кто увидит Сторожа, тому беда грозит. У нас, если с кем что-то случается, говорят, мол, Сторожа встретил…

Татьяна приуныла, тень беспокойства охмурила ее лицо.

— Не пора ли рвать когти? — беззаботно спросил я.

— Ну что ты? — улыбнулась девушка. — Как можно? Ведь самое интересное только начинается…

Мысленно я был с ней полностью согласен. Наша жизнь не настолько заполнена событиями, чтобы упускать столь увлекательное приключение…

 

Глава шестая

После обеда наступила такая духотища, что впору было задохнуться. Солнце зависло над головой и пекло с таким усердием, словно задалось целью изжарить нас заживо, а разленившийся ветер заныкался в холодке, совершенно позабыв о своих служебных обязанностях.

Если верить народным приметам, такие коллизии свидетельствовали о приближающейся грозе. Однако внешне пока все выглядело вполне благопристойно. Ни одна, даже самая маленькая, тучка не решалась нарушить девственной голубизны глубокого июньского неба. Разве что пернатые приутихли, да лягушки затаились в своих мокрых обителях. Зато насекомые старались вовсю. От их неистового стрекота звенело в ушах, а цветы и растения распространяли настолько удушающий аромат, что становилось дурно…

Чем-то заниматься в такую погоду было невозможно. И хотя Татьяна пыталась изображать видимость деятельности, выходило у нее неубедительно, не ощущалось присущих ей юношеского задора и энтузиазма.

Мудрей всех вели себя Катя с Рыжей. Они твердо решили переквалифицироваться в разряд земноводных и уже несколько часов бултыхались в мутной речушке.

Илья, видно вспомнив, что поднялся ни свет, ни заря, со спокойной совестью завалился в палатке, где и поймал крепкий дрых.

Мне же не спалось, и купаться не хотелось. Я пробовал делать какие-то заметки в блокноте и сразу забросил гиблое дело. Мозги будто расплавились от несусветной жары, и я не то, что двигаться, даже извилинами шевелить не мог.

Чувство долга обязывало подсказать Татьяне, что, если разразится гроза, мы тут застрянем надолго, ибо даже ее японскому чуду будет не по силам выбраться из трясины, но почему-то я не спешил этого делать. А, может, и вовсе не собирался. Мысленно мне даже нравилась перспектива остаться отрезанным от всего мира в такой хорошей компании.

Конечно же, в первую очередь я имел в виду именно Татьяну.

Она была для меня самим совершенством. Я с истинным наслаждением наблюдал за ее гибкой фигурой, восхищался тем, как она ловко перепрыгивает с камня на камень, любовался ее идеальными, уже успевшими покрыться легким загаром, плечами, короткими русыми волосами, выбившимися из-под кепки с длинным, как у бейсболистов, козырьком. Мне льстило, что всякий раз, когда наши взгляды встречались, девушка одаривала меня приветливой улыбкой.

Бывает же такое, после дикой оргии на камне мы, словно школьники, затеяли робкую игру в романтическую влюбленность.

Как-то все шиворот-навыворот получалось…

— Загораешь? — Татьяна шутливо пнула меня босой ногой.

— А что еще делать? Не так часто приходится отдыхать на лоне природы.

— Тебе не кажется, что будет гроза?

Голос девушки сделался серьезным, и я понял, что мои коварные планы вот-вот потерпят фиаско.

— Кажется… — ответил честно, хоть и без энтузиазма.

— И тогда нам здесь придется торчать до новых веников… — словно угадала мои недавние мысли Татьяна.

— Придется…

— Но ведь это не страшно? — было заметно, что она, отнюдь, не горит желанием уезжать с Монастырища. — Ведь летом грозы не длятся долго? А высохнуть должно быстро. Мне так еще хочется поработать…

— Да, летом земля высыхает быстро. Стоит только солнышку пригреть — и все будет в норме.

Она весело улыбнулась и снова убежала к скале.

Как оказалось, гроза было не самое неприятное, что могло произойти, тем более что к вечеру, несмотря на не спадающую духоту, в природе так ничего и не изменилось.

Я задремал и разбудил меня шум автомобильного двигателя. Выглянув из своего укрытия, я увидел остановившуюся на краю оврага знакомую старушку "Мазду".

Такое развитие событий не сулило ничего хорошего. Для полного счастья нам не хватало только разборок с бесноватым Федором.

Я поискал глазами девчонок, чтобы предупредить Катю, но их, как назло, рядом не оказалось. Тем не менее, нужно было срочно что-то предпринимать, так как дверцы машины отворились и из нее вышла неразлучная троица. Наверное, фермер без своих дружков и шагу не ступал.

Выругавшись от досады, я стряхнул с себя остатки сна, поднялся на ноги и отправился навстречу незваным визитерам. Илью решил не будить, все равно в таких делах толку от него мало.

Я не ощущал страха, и сам удивлялся этому. Лишь только чувство глубочайшей досады угнетало душу. Было до боли обидно, что какие-то идиоты могут нарушить наши планы, помешать нам заниматься любимым делом.

Несправедливо…

Я не взял с собой ничего, ни палки, ни камня. Просто шел навстречу недругам и с горечью готовил себя к тому, что сейчас снова придется драться, неизвестно зачем и ради чего…

— Какая встреча! — изобразив притворно-радостное выражение на лице, издевательским тоном поприветствовал гостей, когда нас разделяло около десятка метров.

Трезво рассудив, что, коль терять нечего, нужно брать инициативу в свои руки, я остановился в расслабленной позе, готовый отразить нападение, если оно последует. Правда, реально оценивая собственные шансы, я пришел к неутешительному выводу, что у меня их нет вовсе. Но не убегать же, в самом то деле…

Однако визитеры пока своей агрессивности не проявляли. Даже — наоборот. Федька неожиданно дружески пожал мне руку, после чего то же самое проделали его соратники.

— Ну, как, работаете? — поинтересовался.

— Работаем, — лаконично ответил я, озадаченный их поведением.

— Мы вам не помешаем?

Мне показалось, что в моей голове что-то сдвинулось. По разговору получалось, вроде бы мы с Федором если не закадычные друзья, то уж старые приятели — точно.

— Да нет… — промямлил неубедительно.

— Мне батяня рассказывал, вы тут что-то изучать надумали. Так мы, вот, решили посмотреть. Интересно ведь. Я историю еще со школы уважаю…

— Что ж… — я посторонился уступая им дорогу.

Друзья фермера прошли вперед, а сам он немного поотстал и придержал меня за руку.

— Катька с вами? — спросил тихо, чтобы никто не услышал.

Я замешкался, не зная, как выйти из затруднительной ситуации.

— Да не бойся ты… Мне эта шлюха на фиг не нужна…

— Почему — шлюха? Вполне приличная девчонка. Она Татьяне Сергеевне помогает…

Федору, видно, понравилось, что я заступился за его невесту.

— Все они приличные до поры до времени. Катька, вообще-то, баба нормальная, только пить ей нельзя. Сразу перемыкает… Тебя, кажется, Андреем зовут?

Я утвердительно кивнул головой.

— Слышь, Андрюша, ты на меня не обижаешься?

— Чего уж там… — великодушно простил я, мысленно радуясь, что все обернулось таким макаром.

— Так, может, того, мировую?..

Возражать в моем положении было бы верхом неприличия.

Мы догнали Федькиных друзей и вместе подошли к месту стоянки.

Неожиданный визит не прошел незамеченным. В лагере царило напряженное молчание. Илья, потупив глаза, держал Рыжую за руку, Татьяна тревожно смотрела на меня…

Отсутствовала лишь Катя. Наверное, где-то спряталась.

— Ничего, не волнуйтесь, все нормально… — поспешил успокоить друзей. — Ребята решили освежить школьную программу по истории древнего мира в изложении доцента из Киева. А заодно — замять неприятный инцидент, случившийся пару дней назад. Илья, доставай бутылку!

Все вздохнули с облегчением. Татьяна бросилась к багажнику и начала сервировать столик, Рыжая ей помогала. Илья рылся в сумке, но что-то очень долго.

— Андрюша, ты не помнишь, куда я ее подевал? — наконец, озвался он.

— Вроде бы, в сумку…

— Нет ее тут…

— В чем проблема, братаны? — оживился Федор. — Мы хоть люди и невоспитанные, но без пузыря в гости не ходим…

С этими словами он достал из кармана куртки, которую в свернутом виде держал в руке, плоскую металлическую флягу.

— Должны же и мы чем-то гостей встретить… — парировал я и, приблизившись к Татьяне, спросил на ушко: — У тебя больше ничего не осталось?

— Одна еще, кажется, есть…

— Доставай, родимая. Ради мира и спокойствия…

— Для такого дела не жалко, — улыбнулась девушка и водрузила рядом с флягой "Смирновскую".

— Козырно! — восхитился один из друзей фермера.

— Ты бы нас хоть познакомил… — подала голос Рыжая.

— Так щас и выпьем за знакомство. Это — Вася, это — Игорь. Меня Федором зовут…

Федя не пожлобился, принес лучшее из отцовских запасов. Именно этим чудным бальзамом не так давно потчевал нас мой тезка Андрей Павлович.

— А где же красотка моя ненаглядная?

Все замолчали, так же, как и я, впервые услышав подобный вопрос. Мои друзья не знали, насколько проинформированы гости и боялись взболтнуть лишнее.

Федя, уловив напряжение, поспешил разрядить обстановку.

— Если спряталась, ладно. Явится же когда-нибудь… Илья, что ты там копошишься?

Илья с виноватым видом в десятый раз перебирал вещи в своей сумке.

Федор и его друзья вели себя прилично. О Васе и Игоре у меня сложилось впечатление, что они полностью подчинены своему патрону. Притом, подчинение не было следствием физического или иного давления, я думаю, даже деньги играли в их отношениях не главную роль. Возможно, такое покажется странным, но я был почти уверен, что фермер удерживал соратников силой своего интеллекта. Федор был для них светочем знаний. Мудрым и справедливым. Они же, значительно отставая в умственном развитии, не мыслили для себя иного существования, как находиться в добровольном подчинении у более умного человека.

Сначала подобное предположение мне показалось абсурдным, но, чем дольше мы общались, тем больше я убеждался, что поспешил отнести Федора к разряду толстолобых мастодонтов. Он оказался весьма эрудированным собеседником, охотно вступал в дискуссии с Татьяной, выявляя при этом недюжинные познания, как в истории, так и в других науках.

Словом, этим вечером он полностью поменял свой имидж, и я поневоле задумался: какой же он на самом деле?

Который из них настоящий: тот Федор, заслышав одно имя которого, в ужасе содрогалась вся деревня, или этот интеллигентный парень, свободно рассуждающий о проблемах древних цивилизаций, причем, не перед кем-нибудь, а перед столичной ученой?..

Опасаясь поспешных выводов, я так и оставил для себя вопрос открытым.

Когда разговор зашел непосредственно о Монастырище, и Татьяна рассказала, чем, по ее мнению, могло служить место для наших предков, Федор искренне изумился.

— Странно, сколько здесь живу, сколько раз бывал здесь, казалось бы, облазил снизу доверху, а никогда ничего подобного в голову не приходило. Вот вы говорите о рисунках на камнях, о каких-то фигурах… Почему я их никогда не видел?

— Ничего странного, — заметил я. — Я каждый день хожу на работу мимо памятника Кирову и тоже его не вижу. Здесь необходима свежесть восприятия.

— Может быть. Но, неужели все это построено людьми?

— Я думаю — да. Конечно, доказать будет трудно. Но наука способна сделать и это. Главное, чтобы нашлись заинтересованные люди…

— Бабки нужны? — проявил эрудицию Вася.

— Скорей — промывка мозгов… — серьезно ответила Таня.

В процессе разговора пришла идея перенести трапезу на вершину скалы. Заинтригованные Татьяной слушатели желали воочию увидеть все, о чем она рассказала. И это при том, что они лучше нас знали расположение каждого камня. Правда, теперь для них все должно было предстать в совершенно ином свете.

Наверху нас подстерегала неприятная неожиданность и причиной ее стала давно позабытая всеми Катя.

Едва мы достигли верхней площадки, раздался дикий крик, поначалу повергший нас, меня уж — точно, в неописуемый ужас, и из-за камня вылетело странное создание, в котором я не сразу узнал невесту фермера. Девчонка явно была не в себе.

— Не подходите!!! — истерически визжала она, отбегая все ближе к отвесной стене.

Сначала я подумал, что виной неадекватного поведения только панический страх перед Федором. Однако, присмотревшись, увидел в руках Кати пластиковую бутылку, которую недавно с таким усердием искал Илья, и понял, что девчонка ко всему прочему еще и сильно пьяна.

— Катюха, ты что? — пробовал утихомирить ее Федор. — Да не трону я тебя. На фиг ты мне нужна…

Катя на его слова не реагировала. Она все ближе отступала к обрыву и вскоре остановилась на самом его краю. Поднявшийся к этому времени ветер трепал ее волосы, парусом надувал платье, да и сама девушка под его порывами угрожающе раскачивалась, балансируя на грани бытия и вечности.

Ситуация становилась критической. Одно неосторожное движение, любая нелепая случайность могла привести к трагическим последствиям.

— Стойте! — страшным голосом приказал Федор и сам замер, словно истукан.

Между нами и девушкой было метров десять.

— Катенька, дорогая, ты хотела мне что-то сказать?

— Ха-ха-ха!!! Испугались?! То-то же. А я вот возьму и прыгну! Думаете, я не умею летать? Еще как умею…

— Сумасшедшая… — прошептала за моей спиной Рыжая, но Федя так на нее посмотрел, что она сразу умолкла.

— Катюша, брось ломать комедию. Иди лучше к нам. Мы тебе нальем…

Ответом на мой призыв стала новая порция истерического смеха. Потом Катя демонстративно поднесла к губам пластиковую бутылку и, обливая платье, сделала несколько глотков. При этом она так опасно наклонилась над пропастью, что я от ужаса зажмурил глаза, даже не надеясь, что ей удастся удержаться на ногах.

Но на этот раз, кажется, пронесло…

— Ладно, Катюша, уговорила. Мы уходим…

Федя медленно повернулся к ней спиной и сделал несколько шагов.

Мне показалось, что в глазах девчонки промелькнуло осмысленное выражение. Она вдруг растерянно оглянулась и едва снова не свалилась вниз. Только на этот раз сама испугалась и непроизвольно отпрянула назад.

— Федя… — теперь ее голос звучал жалобно, словно у побитой собаки.

— Чего тебе? — заметив перемену в поведении неудавшейся камикадзе, уже более грубо бросил фермер.

— Ты меня точно не тронешь?

Катюша сделала вид, что снова намеривается приблизиться к пропасти, но было видно, что она боится.

Помешательство закончилось, началась игра…

Напряжение улеглось.

— Надо же так нажраться… — возмущалась Рыжая. — С такими нервами вообще пить нельзя.

— На себя посмотри, дура! — вызверилась Катя и все дружно рассмеялись.

Слава Богу, у Рыжей хватило ума не реагировать на оскорбление.

— Федюня, ну скажи, что ты меня не тронешь…

— А если трону? — осклабился фермер.

— Тогда я прыгну!

— Ну и прыгай на здоровье!

— Только бутылку оставь, — подал голос Илья.

— Да подавитесь вы своей водкой! — психанула Катя и швырнула в нас пластиковой посудой.

Игорю удалось поймать ее на лету. Содержимое почти все расплескалось, осталось на донышке, но не пропадать же добру…

— Звери! Подонки! Изверги! — осыпала нас проклятиями Катя.

А на нее никто не обращал внимания. Успокаивать и что-то доказывать не имело смысла.

Мы уселись возле круглого камня, под которым якобы находился вход в таинственное подземелье, разлили остатки водки и молча выпили. Всем было не по себе…

— Ну ты ее и зашугал… — шепнул фермеру.

— Разве я? Она, как водку унюхает, сразу дуреет… Правда, такой и я ее впервые вижу…

Убедившись, что всем на нее наплевать, Катя громко зарыдала, после чего шатающейся походкой отошла подальше от обрыва, свалилась в траву и, похоже, вырубилась.

И все бы закончилось хорошо в тот пасмурный вечер, если бы Федя не послал Игоря к машине за новой бутылкой.

Наверное, все могло бы быть по иному, если бы мы проявили благоразумие и отказались от продолжения банкета…

Только откуда нам было знать, что горячительные напитки действуют отрицательно не только на сумасшедших девиц?

Святые простота и наивность, разве мы могли предположить что-нибудь подобное?..

 

Глава седьмая

Не знаю, кто из нас больше виноват в том, что случилось: я или Федор? Когда возник конфликт, мы оба были слишком пьяны, чтобы контролировать свои слова и поступки…

В какой-то момент, а мы по-прежнему находились на верхней площадке, мне показалось, что фермер уделяет слишком много внимания Татьяне. Естественно, мне такое не понравилось.

— Убери лапы! — грубо потребовал я.

— Чего? — сделал вид, что не понял Федор.

Его глаза мгновенно налились кровью, и я сразу же узнал в нем того быка, с которым дрался накануне.

— Лапы убери, говорю!

Все сразу же притихли и со страхом смотрели на нас.

Еще тогда можно было бы избежать инцидента, если бы Федор не стал надо мной издеваться.

— Ты это мне говоришь, сосунок? — процедил он и демонстративно притянул Татьяну к себе. Она пробовала освободиться, но у нее не получалось. — Пацан, да ты что, совсем припух? Как мою Катьку трахать — пожалуйста, а до его бабы, вишь, и рукой дотронуться нельзя… Несправедливо получается… Не так ли, братцы?..

Его корефаны согласно кивнули, но в разговор предпочитали не вмешиваться.

— Федька, успокойся, — пробовал замять ссору Илья.

Федор цыкнул, и он трусливо замолчал.

— Отпусти… — умоляла Татьяна, только дело уже пошло на принцип.

— Чего ломаешься, красотка? Или хочешь сказать, что если — ученая, то не баба? А может мне для полноты ощущений только ученой и не хватало?

Дальше терпеть я не мог.

Я поднялся на ноги, шатающейся походкой, приблизился к фермеру и врезал ему в челюсть.

Не думаю, что удар получился сильным, но пьяному Федору хватило и такого. Не ожидая от меня решительных действий, он кувырнулся на спину и выпустил девушку.

Его друзья тотчас очнулись от летаргии и схватили меня за руки. Пока я пытался вырваться, Федор поднялся и, словно на тренировке, не спеша, нанес мне несколько сокрушительных ударов под дых.

Я успел услышать дикий визг Рыжей, затем свет в глазах заслонила черная пелена.

Когда очнулся, сумерки сгустились почти до черноты. Я лежал на спине и видел, что небо заслонили тяжелые грозовые тучи. Кажется, в своих прогнозах насчет погоды я не ошибся. Затем ко мне возвратился слух.

То, что довелось услышать, напоминало кошмарный сон.

— Ты, дурочка, зря из себя недотрогу корчишь, — измывался Федор. — Хотя, как знаешь. Себе ж хуже… Вместо того, чтобы расслабиться и получить удовольствие…

Потом — возня, стон, громкие маты…

Я поднял голову.

Татьяна полулежала на камне. Ее футболка была разорвана от ворота до низу, взгляд дикий и затравленный.

Федор корчился, держась руками за причинное место.

— Ах ты, сука!

Я встал на четвереньки, но подняться не успел. Кто-то из дружков фермера отфутболил меня ногой, и я покатился неровным крутым склоном. От гибели меня спасло лишь то, что по пути я наткнулся на обломок какого-то из поверженных божков.

Полученные ушибы были ничем по сравнению со злостью, которая кипела внутри. И все же я понимал, что ничем помочь девушке не смогу. Одному с тремя мне не справиться. А что случилось с Ильей и Рыжей я не знал…

Рискуя свернуть шею, почти по отвесной стене я спустился вниз и побежал к автомобилю.

Бардачок оказался закрытый на ключ. Времени на раздумья не оставалось. Я резко дернул, что-то неприятно затрещало и крышка, оббитая мягким материалом, осталась у меня в руках. Я выбросил ее в сторону и начал выгребать все из бардачка на сиденье.

Вскоре моя рука наткнулась на искомый предмет.

Это был маленький блестящий пятизарядный револьвер. Я откинул барабанчик и убедился, что он заряжен.

Игорь или Вася, я так и не разглядел, кто из них, попытался преградить мне дорогу, но я сбил его мощным ударом. Потом я увидел лежащего без сознания Илью и связанную ремнем Рыжую.

Таня еще пыталась сопротивляться, хотя сил у нее почти не осталось. Она уже не стонала, просто пыталась вырваться и, судя по всему, сама не верила, что ей это удастся. Движения ее были вялыми, импульсивными. Федор же навалился сверху и пытался стащить с девушки джинсы, кто-то из его дружков держал ее за шею…

Выстрел слился с первым раскатом грома. Я даже не услышал его. Лишь почувствовал, как резко содрогнулась рука, и увидел, что Федор отлетел в сторону, стукнулся головой об камень и затих. Из разбитой головы струилась казавшаяся черной кровь.

Вася смотрел на меня круглыми от изумления глазами.

— Отпусти! — приказал я, и он мгновенно подчинился.

Я подбежал к девушке, обнял ее. Она уткнулась лицом мне в грудь и зарыдала.

— Ничего, дорогая, не плачь… Уже все хорошо… — успокаивал я.

— Ты что, убил его? — тихим, неестественным голосом спросил Вася.

Он стоял на том же месте, не мог отвести глаз от поверженного друга и не решался приблизиться к нему.

Я оторвался от девушки, увидел распростертое тело фермера, и только сейчас до меня стало доходить, что я наделал…

Я выпустил револьвер, который до сих пор судорожно сжимал в руке и, лишившись последних сил, опустился на землю.

Я видел, как Игорь, шатаясь, подошел к телу и тупо уставился на него. Потом рядом с ним появился Илья, и они уже вдвоем смотрели на фермера.

Мой взгляд все четко фиксировал, но мозги отказывались работать. На какое-то время я оказался полностью парализованным.

Первой, как это ни странно, опомнилась Татьяна. Прикрываясь лоскутами разорванной футболки, она приблизилась к Федору и прислонилась ухом к его груди.

— Что вы стоите, как оболтусы! — набросилась на мужиков. — Илья, у меня в машине аптечка… Ты! — ткнула пальцем в Игоря. — Бегом за водой! Вася, помоги мне его приподнять…

Лишившись лидера, его дружки утратили недавнюю агрессивность и покорно подчинялись каждому слову девушки. Они, как и я, были очень напуганы.

Наконец, я нашел в себе силы и приблизился к Федору.

— Таня, он умер?

— Ушибся головой. Возможно, сотрясение…

— Таня, ты не поняла, я стрелял в него…

— Думаю, ничего страшного. Выживет…

Она словно бы не услышала моих последних слов.

— Таня, я попал в него…

— Это, конечно, болезненно, но не смертельно.

Я ничего не понимал.

Между тем, Илья притащил аптечку, а Игорь воду. Таня вылила на вату перекись водорода, промыла и стала перевязывать рану на голове.

— Ты не то делаешь! — нервничал я. — У него рана на спине! Я попал ему в спину!

— Андрюша, миленький, успокойся. Мой револьвер не может никого убить. Он заряжен резиновыми пулями. Это оружие для защиты, а не для убийства.

Земля пошатнулась под моими ногами. Я в изнеможении прислонился к шершавому граниту.

В это время небо над нами разверзлось ярчайшей молнией, от грохота содрогнулась скала и тотчас тяжелые капли застучали по камням.

Федор открыл глаза и застонал.

— Вот видишь, живой… — Татьяна уже была рядом со мной и гладила мои мокрые от дождя волосы. — Ты — умница, Андрюша… Спасибо…

Она нежно поцеловала меня в губы.

Теперь Федором занимались только его друзья. Илья освобождал от пут Рыжую. Откуда-то возникла Катя, тихая, присмиревшая…

— Нужно спускаться, — сказала Татьяна.

— Да, — согласился я, хотя у меня не было ни сил, ни желания куда-то идти.

Снова вспыхнула молния, загрохотал гром. С неба уже падали не капли, потоки воды низвергались на наши головы. Но мне почему-то было приятно…

Федор стоял на ногах в каком-то неестественно-согнутом положении. С двух сторон его поддерживали Игорь и Вася. Я видел, как кровь с его головы, смешиваясь с дождевой водой, струится в каплеподобное отверстие на жертвенном камне…

А затем у меня, наверное, начались галлюцинации…

При свете очередной молнии я увидел старика в капюшоне. Причем, не на земле, а в небе. Старик был громадный. Он строго взирал на меня своими узкими глазами-щелками и угрожающе размахивал сучковатым посохом…

Теперь я знал, кто он.

Я знал, что он — Сторож. Он охраняет Монастырище. И, кто его увидит, того ожидает беда…

В этом я больше не сомневался…

Старик исчез так же внезапно, как и появился. А вместе с ним куда-то подевались и тучи.

Гроза прекратилась.

Надо мной было чистое бездонное небо с мириадами разнокалиберных огоньков-звезд и огромной круглой луной посредине. Луна была совсем рядом. Зависла над самой головой. И я испугался, что она вот-вот свалится и раздавит меня, словно букашку.

Она манила к себе, притягивала, и я едва нашел силы, чтобы оторвать взгляд от ее пылающей твердыни…

Вокруг, вроде бы, все было, как и раньше.

Танина рука по-прежнему лежала на моей голове. Илья с Рыжей застыли на том же месте, Игорь с Васей так же поддерживали Федора под руки. Но что-то все же изменилось.

Я не мог сообразить, что именно?

Конечно же, прекратился дождь…

Однако, не это главное…

Картинка казалась нереальной, неестественной.

Ах, да, освещение…

Я видел все в каком-то призрачном синевато-зеленом свете…

Затем мой взгляд переместился на жертвенный камень.

Кровь с раны Федора по-прежнему стекала в каплеподобное углубление. Каждая капля, попадая в наполненную водой воронку, тотчас вспыхивала ярко-зеленым огоньком, и таких огоньков уже мерцало неимоверное множество. От их переливчатого света рябило в глазах…

И вдруг все они взметнулись вверх, закружились неистовым вихрем, заслонили собой все вокруг…

Поначалу движение мерцающих светлячков было беспорядочным и непредсказуемым. Однако вскоре я начал угадывать некое подобие системы.

Крохотные огоньки сталкивались и отскакивали один от другого, словно бильярдные шары, потом столкновения прекратились и они перемещались независимо один от другого, но меня ни на миг не покидала уверенность, что все они прочно связаны между собой.

Затем мне показалось, что небо опустилось еще ниже и звезды, до сих пор молча созерцавшие бешеную карусель, вдруг также пришли в движение.

Все смешалось в полнейшем хаосе.

Теперь уже невозможно было отличить светлячки от настоящих звезд. И меня озарила гениальная идея: их и не нужно отличать, потому что, и капельки крови, и небесные светила, по сути, являются одними и теми же частицами необъятной Вселенной.

Ужасный гром снова потряс все вокруг. Он словно призвал мерцающий хаос к порядку. Светлячки сразу же присмирели и послушно выстроились в уже знакомую мне спираль.

Перед нами разверзлась ее громадная горловина, а дальше все терялось в непостижимой, пугающей разум, бесконечности.

А потом началось непонятное.

Я увидел, как Илья и Рыжая, они ближе всех находились к горловине, стали расплываться и рассыпаться на такие же мерцающие светлячки. Еще некоторое время они сохраняли привычные контуры, пока могучий вихрь не рассыпал их, разметал и безжалостно засосал в черное небытие.

То же самое случилось с Катькой, Федором и его друзьями. Только что были нормальные живые люди и вдруг — пыль, прах, и ничего…

С ужасом посмотрел на Татьяну, и полнейшее отчаяние овладело мной.

Я не увидел живого лица, лишь только множество мерцающих зеленых точек. Перевел взгляд на наши переплетенные руки, но и рук не увидел. Они рассыпались на глазах, и уже невозможно было разобрать, где находятся частицы меня, а где частицы девушки?

Затем сознание тоже распылилось на атомы.

Каждый из атомов вопил, протестовал, и был бессилен что-либо изменить…

Пока частицы меня находились рядом и еще могли контактировать между собой, я чувствовал, как меня, словно пылесосом, засасывает вовнутрь Вселенной. Но с каждым мгновеньем контакт становился слабее и, прежде чем все поглотила вселенская тьма, остатки моего разума успели констатировать, что меня больше не существует…