Глава первая

Ушлыми ребятами оказались эти шаманы, жрецы, или как их там еще…

Если они мне не пригрезились и не являются плодом моей нездоровой фантазии, то по части промывки мозгов дело у них поставлено на такой уровень, что, куда там нынешним идеологам вместе со всеми спецслужбами браться.

Хотя, если быть точнее, речь идет даже не о промывке мозгов, а о полном извлечении из них той информации, которая, по мнению, служителей культа, в случае распространения могла причинить им вред или же просто доставить ненужные хлопоты.

А потому очнулся я с совершенно стерильной памятью.

Только тогда я об этом и не подозревал.

Лишь, когда мне сказали, что наша компания отсутствовала несколько недель, я понял: с моей памяти самым наглым образом изъят весьма существенный промежуток времени. Я прекрасно помнил, как мы начали рассыпаться в прах и все, что было раньше, затем, как логическое продолжение — пробуждение на том же месте, в той же компании.

Правда, вместо привычной одежды, на нас были непонятные балахоны желтовато-серого цвета…

Но не это поразило меня больше всего.

Я удивился, что первым, кого увидел, был бравый капитан милиции Ященко. Рядом с ним находился озабоченный Андрей Павлович, а чуть поодаль крутилось еще несколько блюстителей порядка…

Потом до меня начало кое-что доходить, и я серьезно струсил, вспомнив, что накануне стрелял в Федора. Значит, я на самом деле убил его и теперь менты явились, чтобы арестовать меня?

Но, нет…

Федор, вот он, совершенно здоровый, улыбается, словно идиот, и, похоже, также не может сообразить, что послужило поводом для столь пристального внимания к нашим особам.

— Батяня, ты, чего здесь делаешь? — наконец, не выдержав, спросил он.

— Чего-чего… Тебя дурака ищу…

Андрей Павлович старался выглядеть спокойным, но чувствовалось, что показное спокойствие дается ему с большим трудом.

— Разве что-то случилось?

— Да как тебе сказать?..

Он, вероятно, понял, что не следует нас сразу шокировать, и решил подготовить. А потому, убедившись, что мы целы и невредимы, беззастенчиво прогнал милиционеров, заметив при этом, что с него причитается, а также добавив, мол, не дай Бог, кто-нибудь проболтается об увиденном. Он уж постарается, чтобы виновник вылетел с работы с "волчьим билетом" и без выходного пособия. В авторитете председателя сельсовета не сомневался никто, понятливые милиционеры согласно закивали головами и скрылись с глаз долой.

Все мы чувствовали себя пришибленными.

Может, я беру на себя большую смелость, утверждая подобное, но именно такое чувство прочитывалось на лицах всех, без исключения, членов нашей компании. И именно такое чувство преобладало надо мной.

Пришибленность, недоумение, непонимание происходящего…

Еще почему-то было стыдно, за ту одежду, в которой предстал перед глазами многочисленных свидетелей. Наряд казался нелепым и шутовским: простыня на шнурке с громадным балахоном, болтающимся за спиной. Словно рисунок из школьного учебника в разделе о Ку-Клукс-Клане. Осталось жертву найти и можно обряд начинать…

А самое неприятное — отсутствовал даже намек на подсказку: каким образом клоунская одежда попала к нам и зачем мы в нее вырядились?

И еще что-то, едва уловимое, беспокоило изнутри. Вроде бы в жизни произошло нечто важное, а, что именно, я вспомнить не мог.

Такое бывает, когда утром не можешь вспомнить сон. Только что все видел, еще свежи ощущения, а сам сюжет ускользнул без возврата…

Краски, звуки и даже запахи воспринимались по-особенному, казались необычайно выразительными и насыщенными, словно в телевизоре с расстроенным тембром и повышенным уровнем цветности.

Привычные предметы угадывались с трудом, и создавалось впечатление, что я вдруг оказался на совершенно чужой планете…

— Танечка, ты что-нибудь понимаешь?

Девушка стояла рядом, и только задав вопрос, я почувствовал, как цепко она держится за мою руку, словно боится потерять ее.

Татьяна недоуменно сдвинула плечами и не решилась заговорить. Наверное, боялась не услышать своего голоса. Только что меня самого одолевали такие сомнения.

— Ты ведь помнишь, что с нами произошло?

— Кажется, да… — ответила тихо и неуверенно.

— Ты видела, как мы рассыпались в пыль, и нас куда-то унесло?

— Да, именно это я и видела…

Теперь ее голос звучал увереннее. Сходность воспоминаний, похоже, пробудила в ней надежду, что, возможно, не все потеряно и диагноз окажется не таким страшным, как думалось поначалу.

— Друзья, а ведь мы, кажется, живы! — молвила Рыжая. — Ведь это так здорово!

— Ты что-то помнишь? — обратился к ней.

— Не знаю. Мне кажется, я увидела сон, что мы все умерли…

— А ты, Федор? Что видел ты?

Фермер хмыкнул и ничего не ответил.

Его друзья вообще лыком не вязали. То же самое можно было сказать и об Илье. Лишь Катька мычала под нос неразборчивое, и добиться от нее вразумительных слов казалось невозможным.

Пока мы перемаргивались, перемигивались, перешептывались, Андрей Павлович внимательно наблюдал за нами и, в процессе, лицо его из сурово-озадаченного приобретало все более скептическое выражение.

— Клоунада, конечно, полнейшая, но, слава Богу, хоть так… — проронил непонятную для нас фразу и стал спускаться вниз.

Мы, покорно и безропотно, выстроившись цепочкой, последовали за ним.

Когда приблизились к Таниному "Джипу", я с удивлением обнаружил, что дверки, капот и багажник опечатаны бумажными полосками с неразборчивыми подписями.

— Что это значит? — возмутилась Татьяна.

— Уже, пожалуй, ничего… — спокойно ответил Андрей Павлович и с невозмутимым видом стал отдирать светлые полоски.

Они поддавались с трудом, как будто были наклеены очень давно и клей успел закаменеть. Бумага слоилась, и ногти председателя не могли с ней совладать.

— Может, хватит ломать комедию? — снова вышла из себя Татьяна.

— Да, наверное…

— Батяня, ты объяснишь, что происходит? — настаивал Федор.

Он уже успел избавиться от шутовского балахона, повязав серую простыню вокруг бедер. Мне показалось, что так смотрится приличней, и я последовал его примеру.

— Не волнуйся, сынок, ничего не произошло. А если что-то и случилось, объяснять должен не я, а вы.

— Мы?

— Вот именно. Если ты считаешь странным, что мы начали беспокоиться, когда вы где-то пропали и не объявлялись две недели… А после этого находят ваши автомобили…

— Две недели?..

— Вот именно, уважаемая Татьяна Сергеевна.

— Но такого не может быть…

От неожиданности услышанного у меня закружилась голова и, дабы не свалиться, я облокотился на дверцу машины.

— Вы нас разыгрываете, Андрей Павлович? — обозвался Илья.

— Нет, это вы надо мной издеваетесь. А твоей матери, Илюша, поверь, далеко не до смеха. Она все глаза себе выплакала…

Илья заметно приуныл. Да и не только Илья. Всем было не по себе.

Я не мог осознать происходящее. Мне казалось, что я нахожусь в глубоком сне, настолько глубоком, что никак не могу проснуться, хотя и осознаю, что просыпаться нужно как можно скорее.

Помню, я пытался убедить себя, что настоящее, реальное должно находиться где-то посредине, между тем, что я считал сумасшествием, и тем, что воспринимал органами чувств: видел, слышал. Однако, даже такой компромисс не смог ни в чем убедить. В мозгах царил хаос, а мысли сплелись в настолько замысловатый гордиев узел, что только мечом его и можно было разрубить…

Никто не посмел отказаться от предложения Андрея Павловича тотчас вернуться в деревню, и кавалькада автомобилей: впереди председательская "Нива", за ней Федор с друзьями и мы в хвосте, медленно поплелась подальше от жуткого места, именуемого в народе Монастырищем.

Наш отъезд даже отдаленно не походил на триумф победителей, наоборот, мы панически убегали, разбитые наголову, как физически, так и морально…

Илья решительно отказался заехать к председателю, он спешил успокоить мать. Рыжая пожелала оказать ему моральную поддержку.

— Илюша, ты мать зря не пугай. Незачем ей ломать голову над всякими загадками… Ты уж извини меня, старика, но я сказал ей, что вы с Федором и гостями в город уехали…

— Спасибо… — пробормотал Илья и хотел уже выйти с машины, когда я сообразил, что нельзя им с Рыжей в таком виде показываться на людях.

— Мы отвезем вас, — сказал я. — Думаю, ты найдешь, во что мне переодеться?

Мы пообещали Андрею Павловичу сразу же вернуться и отправились к Илье.

К счастью, мать Ильи восприняла слова председателя за чистую монету и, вместо ожидаемых упреков, нас ожидала несказанная радость матери, дождавшейся сына из долгой, но вполне оправданной, отлучки. Еще больше она обрадовалась, когда увидела, что Рыжая также вернулась.

В ее голове уже, наверное, бренчали звонкие свадебные колокольчики, и Марья Григорьевна даже не обратила внимание на наши наряды. Хотя, вполне возможно, приняла их за нормальную одежду. Откуда ей знать, как сейчас принято одеваться в городе?

Труднее всего было отказаться от обеда, но тут весомым аргументом сослужил авторитет Андрея Павловича. Так что, переодевшись в старые шмотки Ильи, у Тани сменная одежда нашлась в машине, мы через несколько минут снова оказались у дома председателя.

Хозяин хлопотал на террасе, накрывая на стол, его сынок понуро сидел рядом, о чем-то сосредоточенно размышляя. На наш приход он не отреагировал.

— Вы уж не обессудьте, что я сам готовлю. Мать так переволновалась за Федора, что слегла…

Вскоре все было готово, на столе появился знакомый графинчик с зеленоватой настойкой, только разговор не клеился.

Тогда Андрей Павлович взял инициативу в свои руки.

— Я уже пытался говорить с Федором, — сказал он. — И ничего от него добиться не смог. Думаю, столь же бесполезно расспрашивать и вас?..

Он оценивающе посмотрел на меня, затем на Татьяну. Мы хранили молчание и он продолжил:

— Можно было бы, конечно, упрекнуть вас в нежелании поделиться со старшим впечатлениями от неизвестно где проведенного времени, но… — Андрей Павлович наполнил рюмки. — Но я знаю, что вы все равно ничего не сможете мне рассказать, потому что сами ничего не знаете, или не помните. Разве я не прав?

Мы согласно кивнули головами, подтверждая правильность его умозаключения.

— Я, думаю, вы удивитесь, если я скажу, что верю вам? Во всяком случае, любой здравомыслящий человек, наверняка, удивился бы. Однако я верю вам, потому что в свое время сам пережил нечто подобное. Мне показалось, что я провалился в преисподнюю, а, когда выбрался из нее, был точно в такой же одежде, как и вы, и тоже ничего не помнил. И за то время, которое показалось мне одним мгновением, в реальном мире прошло несколько дней…

— Да, то же самое… — словно находясь в глубоком трансе тихо пробормотала Татьяна.

— Но что это может быть? — спросил я.

— Не знаю. Я долго ломал голову над таинственным происшествием и ни к какому выводу не пришел. Думаю, вам тоже не удастся. Так что, запишем происшедшее, как еще одну из тайн Монастырища. А, коли мы не в силах разрешить ее, думаю, не стоит особенно афишировать случившееся. Вам самим это пойдет на пользу. Все равно никто не поверит.

Нам не оставалось ничего иного, как согласиться с его мудрыми доводами.

В тот же вечер мы с Татьяной покинули деревню.

Рыжая пожелала остаться с Ильей. Они быстрее отошли от тягостей пережитого. Вероятно, зародившаяся любовь сумела пересилить негативные эмоции и свадебные колокольчики, звучавшие в голове Марьи Григорьевны, судя по всему, на этот раз ее не обманули.

Татьяна была не похожа на себя, выглядела болезненной, подавленной, да и я, наверное, со стороны смотрелся не лучше. Она согласилась переночевать у меня, но, в отличие от Ильи с Рыжей, даже любовь не сумела пробудить ее к жизни.

Таня все время о чем-то думала, была невнимательна, не реагировала на мои слова и почти все время молчала.

Утром, чуть свет, она уехала.

Расставание получилось сухим и скомканным, совсем не таким, каким я его представлял, хотя мне с ней вообще не хотелось расставаться. Но удержать девушку я не мог. Мне казалось, что она тяготится моим обществом, а, может, просто не могла отделаться от тяжести, давящей непосильным грузом, тайны…

Она обещала звонить, возможно, даже, приехать в гости. Только все было сказано просто так, как бы, между прочим…

Мне было тяжело, но что я мог поделать?

Может, так лучше?

Ведь мне самому, ох, как нужно было разобраться с собственными мыслями и, вообще, со всем, что произошло в моей жизни…

Прошло два долгих месяца.

Пару раз Татьяна звонила, мы разговаривали ни о чем, опасной темы не затрагивали. Девушка не намекала о желании продолжить наши отношения, я же от такого желания весь сгорал. И, почему-то, не решался поведать девушке о том, что искорка, вспыхнувшая в моем сердце, не умерла, а с каждым новым днем разлуки все больше сжигает меня изнутри…

Душевные страдания я пытался заглушить работой, пахал, как проклятый, даже шеф дивился моей внезапно проснувшейся работоспособности…

Так продолжалось до тех пор, пока редакция не исчерпала финансовых ресурсов, и редактор скорбным голосом не заявил, что, ввиду отсутствия средств и огромной задолженностью перед типографией, газета вынуждена временно прекратить существование, а все мы отправляемся в неоплачиваемые отпуска.

Страшнее наказания для меня нельзя было придумать.

И дело не в финансовых проблемах. У меня имелись кое-какие сбережения в твердоконвертируемой валюте и несколько месяцев я смог бы протянуть.

Я боялся оставаться наедине с собой, наедине с собственными мыслями…

И тогда, дабы окончательно не спиться, я решил загрузить себя домашней работой. Для начала — перестирать свои вещи, которых набилась полная стиральная машина.

Именно благодаря этому марудному занятию я и сумел раскрыть непостижимую тайну, которая постигла нас на Монастырище…

Среди грязного белья была и серая накидка — скорбное напоминание об урочище.

Вместе с одеждой я бросил ее в таз с водой. И сразу же увидел, как сквозь светлое полотно начинают проступать темные пятна, похожие на чернильные. Опасаясь за остальные вещи, я выхватил накидку и стал ее осматривать.

Раньше я почему-то на это не удосужился. И теперь сделал для себя настоящее открытие.

Внутри к необычному одеянию были плотно пришиты длинные полосы такой же грубой материи. Оторвав одну из них, я увидел, что она густо исписана мелким почерком, который, вне всякого сомнения, мог принадлежать только мне.

Я включил утюг, стал отдирать полосы и сушить их. Успокоился лишь, когда убедился, что все записи сохранились. Потом, позабыв о стирке и прочих делах, углубился в чтение…

А закончив, понял, что шаманы, жрецы или, как их там еще можно назвать, весьма поднаторели в промывке мозгов и стирании памяти. Они не смогли учесть лишь одного: что кто-то будет аккуратно записывать все события, а после, прочтя записи, сможет почти полностью восстановить удаленное ими…

Так что, не прав был Андрей Павлович, когда говорил, что нам никогда не удастся раскрыть этой тайны…

 

Глава вторая

Буквы были большими и корявыми, цвет чернил отдавал ржавчиной, фразы — отрывистые, иногда совсем не связаны между собой. Но не это было суть важно.

От одного лишь вида собственных записей в моей голове стало проясняться, как будто с памяти сползло некое одеяло, укрывающее целый период жизни.

Происходящее со мной можно было сравнить с фотобумагой, которую окунули в раствор проявителя и на ней начали появляться смутные очертания запечатленных некогда изображений.

Даже еще не вчитываясь в собственные каракули, едва увидев их, я тотчас вспомнил, что у меня были проблемы с чернилами. Я долго не знал, чем их заменить, пока не додумался использовать сок черных ягод, горьких и неприятных на вкус. Высыхая, он оставлял на ткани рыжеватый, но вполне отчетливый след.

То же самое с каракулями.

У меня не было ни ручки, ни пера. Писать приходилось остро заточенной деревянной скалкой, что, хоть и было неудобно, зато вынуждало концентрировать внимание на главном и не растекаться мыслью по древу.

Не знаю, почему мне вообще пришло в голову что-то записывать?

Наверное, настолько укоренился журналистский инстинкт, что, даже оказавшись в критической ситуации, я не мог прожить ни дня без строчки.

И, скорей всего, я вел дневник втайне от всех. Только таким образом можно объяснить отрадный факт, что его у меня не отобрали.

Теперь же записи сослужили полезную службу. Благодаря им я смог хотя бы частично избавиться от амнезии.

После прочтения оставалось много неразрешенных вопросов. Дальше, их становилось и того больше, однако, я уже не чувствовал себя слепым котенком, бредущим наощупь в поисках истины.

Теперь я, более-менее, в общих чертах, знал, что случилось со мной и моими друзьями. И хотя я, по-прежнему, не мог ничего объяснить (этого не смог бы объяснить никто), я ни капли не сомневался, что все происходило именно так, как повествовалось в моих записях. Ибо, если не верить самому себе, кому же тогда?

* * *

"Не знаю, где мы оказались: возможно, на иной планете, а, может, где-то совсем рядом от того мира, который привыкли называть реальным, ибо никогда иных не видели…

Мир этот красив и своеобразен. В нем ощущается простор, яркость красок поначалу до боли резала глаза. Но, только поначалу. А вообще, все здесь очень напоминает Эдем, каким его принято изображать на библейских картинках…"

* * *

Очнулся я внезапно, словно от толчка.

После того, как мое тело распылилось во Вселенной и сознание угасло, возвращение к реальности и восприятие ее как таковой оказалось болезненным и даже неприятным.

Словно пробуждение ото сна, даровавшего покой и умиротворение. Сновидения отошли, вроде их никогда и не было, а проблемы, только и ожидавшие этого, набросились с новой силой.

Ярко светило солнце. Небо было чистым и безоблачным. Ничего не напоминало о недавней грозе, как будто она нам всего лишь пригрезилась…

Внешние восприятия почти полностью подавлялись нарастающей внутренней тревогой. Слишком свежи были воспоминания о последних событиях.

Особенно тот миг, после которого наступило Великое Ничего.

И первая мысль была далека от канонов научного материализма, она напрочь перечеркивала его основы, упорно вдалбливаемые в голову во время учебы в школе и институте.

В момент пробуждения я не сомневался, что накануне — умер, и, последовавшая за скорбным событием способность снова созерцать небо и чувствовать твердь земли под собою, воспринималась, как чудо, неопровержимо подтверждающее церковный догмат о существовании загробного мира.

Я был искренне рад такому открытию. Ибо, хотя Великое Ничто тоже имеет положительные стороны, гораздо приятнее осознавать, что ты есть и, коли, таким образом, устроено мироздание, будешь существовать вечно.

Такие мысли неосознанно пронеслись в голове сразу после пробуждения.

Затем я ощутил неудобство от позы, в которой лежал, и прирожденный скепсис начал брать верх над размышлениями о вечной благодати.

Я поднял голову, и с радостью убедился, что тело мне подчиняется. Присел и осмотрелся по сторонам.

Мои друзья и недруги находились тут же. Они, как и я, начали приходить в себя и ошарашено вертели головами.

Вид у всех был слегка прибабахнутый: глаза круглые, челюсти отвислые, выражения на лицах — соответствующее полным идиотам.

Отличалась только Татьяна.

Она, по-видимому, очнулась первой и теперь сидела на мягкой траве, уткнув голову в колени и выглядела скорее задумчивый, нежели ошарашенный.

Мы находились на невысокой возвышенности, вокруг нас расстилалась холмистая местность. Незнакомая и даже какая-то нереальная.

Трава казалась слишком зеленой, небо слишком голубым, деревья, видневшиеся вдали, неестественно резко отдавали темной синевой. Как на картинке неопытного художника, не научившегося подбирать естественные тона…

Таким было мое первое впечатление о загадочном мире, в котором, волей судьбы, нам довелось оказаться при столь странных обстоятельствах.

Естественно, тогда никто из нашей компании не мог даже предположить, каким образом и где именно мы очутились. На первых порах высказывались разные немыслимые версии, и не самой глупой из них казалась гипотеза о коллективном помешательстве.

Необычность ситуации как-то сразу сгладила острые углы в наших отношениях. Забылись прежние размолвки и конфликты, мы сообща пытались решить возникшую проблему. Однако ничего путного никому в голову не приходило.

Мы внимательно осматривали местность, пытаясь угадать знакомые ориентиры, но все наши усилия оказались напрасными.

— Если чувства и ощущения нас не обманывают, а, судя по всему, воспоминания наши сходятся до мельчайших деталей, и, если все, что мы видим, нам не снится, тогда мы, наверное, стали жертвой колдовского перемещения в пространстве, а, возможно, и во времени… — изрек очередную версию Федор…

Сейчас, вспоминая тот разговор и зная уже почти все, я удивился, насколько быстро мы подошли к верному решению. Правда, тогда слова Федора никто всерьез не воспринял.

Помню, его дружки съязвили, мол, меньше телевизор смотреть надо, а Катька злорадно захихикала. Согласился с фермером только Илья, да и то, наверное, лишь ради желания пофантазировать на любимую тему.

— Вполне возможно, — сказал он. — Учитывая все таинственное, что приписывают Монастырищу…

Я тоже сморозил нечто умное. Не помню, что именно, какую-то банальность, и не подтверждающую, и не отрицающую высказанное накануне.

Рыжая и Таня участия в споре не принимали. Первая по той причине, что ей было безразлично, где она находится, а Татьяна…

Еще тогда ее поведение должно было меня насторожить. Но я не придал значения странностям, приписывая их пережитому девушкой стрессу…

А ведь я должен был помнить, что раньше Татьяна никогда не теряла голову, даже, когда у всех остальных опускались руки. Взять хотя бы ситуацию, когда я стрелял в Федора и думал, что убил его…

Кстати, как это ни странно, после чудного воскрешения никаких ссадин, синяков, ушибов на наших телах не оказалось. Как будто взаправду некто всемогущественный разложил нас на мельчайшие частицы и затем, сложив обратно, выбросил лишнее и ненужное…

Так вот, пережитый накануне стресс не помешал Татьяне первой броситься на помощь пострадавшему фермеру, невзирая на то, что он хотел с ней сделать. Сейчас же девушка выглядела вялой и безучастной. Наши дебаты ее не интересовали. Она сосредоточенно о чем-то размышляла, и делиться своими мыслями с нами не собиралась…

Спорить о том, где мы находимся и, как мы здесь оказались, можно было долго, до бесконечности, только ответы на задаваемые вопросы не могли появиться из ничего. Мы вынуждены были всерьез задуматься над иной, не менее важной, проблемой: что делать дальше?

Теория здесь бессильна. Нужно было действовать — идти и искать. Кого и что, не суть важно…

Почему-то все были едины в желании двигаться на запад, к кромке виднеющегося вдалеке леса.

Не скажу, что наше путешествие было приятным, хотя свежесть красок девственно чистой природы не могла не радовать глаз, а обилие звуков, издаваемых насекомыми и пернатыми, снова и снова направляли мысли в сторону библейского Эдема. И все же, жизненные проблемы казались слишком близкими и насущными, чтобы мы могли вдоволь насладиться окружающей красотой, возможно, загробного мира.

Когда мы приблизились к заветным деревьям, солнце уже клонилось к закату, и все сильнее давал знать о себе голод. Мифического сада с изобилием яств рядом не оказалось, и нужно было терпеть, что, отнюдь, не способствовало хорошему настроению.

Углубившись в чащу, мы стали замечать первые признаки существования человека. Правда, сначала мы в этом не были полностью уверены. Множество тропинок и следов, встречающихся на нашем пути, могли быть оставлены и четвероногими обитателями…

Мы понуро брели по одной из таких дорожек, пока она, наконец, не вывела нас на более широкую тропу. Ее пересекал ручеек, поверх которого были положены несколько срубленных стволов от берез.

Теперь в существовании людей никто не сомневался. Но к открытию мы отнеслись спокойно, так как подсознательно мыслили себя еще в привычном мире…

Ручей взбодрил, не найдя еды, мы смогли вдоволь напиться. Думали заночевать возле него, однако, пошли дальше.

Лес оказался небольшим и вскоре закончился. Перед нами расстилался глубокий овраг, заросший колючим кустарником. Внизу, увитая камышом, струилась неширокая мелкая речушка. Мы направились вдоль ее русла и оказались на берегу большого озера. Здесь и решили переждать ночь.

Никто из нас так и не смог уснуть. Голод, тревожные мысли и полное неведение не позволяли расслабиться ни на минуту. Так и просидели возле костра, почти не разговаривая, пока первые лучи солнца не разогнали холодный предутренний туман. Затем, нахлебавшись мутной воды, усталые и изможденные, поплелись дальше, уже почти не соображая, зачем, вообще, нужно куда-то идти…

К полудню мы были полностью морально подавлены.

И, внезапно, когда уже мало кто верил в правильность выбранного маршрута, жизнь даровала нам надежду.

Взобравшись на очередной холм, мы увидели настоящий город. Он, словно бы сошел со страниц учебника по истории Древней Руси.

Длинная стена деревянного частокола, опоясываемая земляным валом и рвом. За стеной смутно угадывались крыши строений.

— Здесь что, фильм снимают? — наивно поинтересовалась Рыжая, но ей никто не ответил.

К этому времени мы уже не сомневались в том, что Монастырище сыграло с нами злую шутку, и теперь получили веское тому подтверждение.

Если даже нас и не отбросило в иную галактику, мы оказались очень далеко от родимого двадцатого века…

— Неужели мы действительно видим средневековый город? — изумился Илья.

— Скорей, даже не средневековый, а более ранний, периода варварства, — вспомнив, что, как-никак имею историческое образование, блеснул "умняком". — Танечка, что ты об этом думаешь?

— Может быть… — безучастно и неподобающе равнодушно, как для историка с ученой степенью, ответила девушка.

— Что бы там ни было, нам не остается ничего иного, как стучаться во врата и сдаваться на милость хозяев…

— Разве нам может что-то угрожать? — не поняла Катя. — Здесь так тихо и спокойно…

— Глупая! — обрубила ее Рыжая. — Видно не все здесь спокойно, если такую стену отгрохали…

Я не ожидал от нее подобной прозорливости. Остальным тоже мысль Рыжей показалась убедительной, и все, кроме Татьяны, тотчас начали настороженно озираться по сторонам. Однако, по-прежнему, ничего не нарушало первобытной тишины.

С того места, где мы стояли, в частоколе не было видно ни ворот, ни калитки. Мы пошли в обход, предпочитая оставаться на безопасно-отдаленном расстоянии от города.

Так мы снова оказались на берегу озера, где увидели небольшую деревянную пристань, у которой находилось на привязи несколько длинных лодок. К пристани от частокола вела выложенная камнем лестница с вбитыми в землю кольями вместо перил. У верхней площадки лестницы виднелась узкая калитка, над которой возвышалась сложенная из брусьев квадратная башня.

Не успели мы приблизиться к пристани, как перед нами, неизвестно откуда, возник древний старец.

Он словно материализовался из воздуха, ведь рядом не было ни кустов, ни деревьев, за которыми можно спрятаться. И я такому не удивился, ибо в странном создании, облаченном в длинную серую накидку с надвинутым на глаза капюшоне, узнал старого знакомого — Стража Монастырища. Правда, теперь, в отличие от нашей первой встречи, он никуда убегать не собирался.

Старик заступил тропу и, приподняв посох, приказал нам остановиться. После чего приблизился и своей сучковатой палкой зачем-то притронулся к каждому из нас.

Возможно, таким здесь был ритуал приветствия?

Мы же, в свою очередь, смогли убедиться, что перед нами не призрак. Старик был материален, а тычки его палицы довольно чувствительными.

Удовлетворившись произведенным опытом, Страж отошел на безопасное расстояние и залопотал некую бессмыслицу на непонятном каркающем языке.

И вдруг, о чудо!

Татьяна ответила ему. И он ее понял.

Оглядел девушку более внимательно и снова залопотал, теперь уже обращаясь к ней одной. Они обменялись несколькими фразами, после чего старик оставил нас и не спеша отправился обратно к лестнице.

Мы хотели последовать за ним, но Татьяна нас остановила.

— Он просил, чтобы мы ждали здесь.

— О чем вы базарили? — спросил Федя.

— И на каком языке? — поинтересовался я.

— Это — древний, мертвый язык, — объяснила девушка. Похоже, она немного отошла от пережитого стресса и сейчас, пообщавшись со стариком, выглядела повеселевшей. — Смесь санскрита с древнеиранским…

— Ну, ты, подруга, и даешь! — восхитился то ли Игорь, то ли Вася. Я никак не мог запомнить, кто из них кто?

— Где ты его выучила?

— Я ведь ученый — историк. Иногда приходится изучать многое, не зная, пригодится оно в жизни или нет…

— Наверное, ужас, как сложно… — по-своему отреагировала Рыжая.

— И что сказал старик? — снова повернул разговор в прозаичное русло Федор.

— Интересовался, кто мы такие и откуда?

— Кому, как не ему об этом знать… — возмутился я.

Кроме меня и Татьяны никто раньше Сторожа не видел, а потому замечание осталось не понятым.

— Надеюсь, ты намекнула, что мы жрать хотим?

— Не волнуйтесь, теперь, мне кажется, все будет хорошо…

Спокойствие Татьяны и ее, неизвестно откуда появившаяся уверенность в благополучном исходе, выглядели странными, но мы очень устали и проголодались, чтобы всерьез об этом задумываться. Оставили девушку в покое и, молча, наблюдали за поднимающимся по лестнице стариком, мысленно проклиная его за медлительность.

 

Глава третья

После того, как я прочитал свои записи, для меня начались трудные дни и долгие ночи. Каждая скупо начертанная строчка оживала новой картинкой воспоминаний.

Воспоминания терзали меня, мучили, возрождая в изможденном мозгу все новые подробности, которые очень часто вместо желаемого ответа, вносили еще большую несуразицу, ставили новые вопросы, ответов на которые я отыскать не мог.

Мое добровольное затворничество в четырех стенах не давало возможности отвлечься, развеяться, и тяжесть воспоминаний захлестнула меня целиком, доводя до полного отупения.

Нередко, находясь на грани нервного срыва, я доставал из холодильника заветную бутылку коньяка, однако, выпив рюмку, благоразумно прятал ее обратно и, укутавшись с головой в одеяло, пытался утонуть в забытье. Но если и удавалось забыться, то ненадолго.

Видения с настырностью кошмара преследовали меня неотступно, и я ощущал, что недалек тот час, когда я окончательно двинусь рассудком…

* * *

"С каждым днем поведение Татьяны становится все непонятнее. Она, по-прежнему, почти ни с кем не общается, все время о чем-то думает, а иногда срывается и начинает психовать. Внешне это проявляется в резких, порывистых, движениях, в ее глазах загорается какой-то неистовый огонь. Пребывая в таком состоянии она начинает бормотать разборчивые, но совершенно непонятные фразы, типа: "Что они себе думают? Они, что совсем оборзели?.." и тому подобное. Не знаю, к кому относились нелестные реплики, только, явно, не к нам.

Иногда мне приходит в голову странная мысль: во время разговора с девушкой Сторож что-то пообещал ей и не выполнил. Хотя, наверное, я брежу. Что мог пообещать девушке незнакомый старик, которого мы встретили всего второй раз в жизни, да и то мельком?.."

* * *

Ожидать нам пришлось не долго. Вскоре из калитки появилась процессия, во главе которой двигались два старца в таких же, как и у Сторожа, накидках, а за ними — шесть воинов в кожаных безрукавках и юбках, прикрывающих бедра выше колен. Вооружены они были короткими мечами, за спинами у каждого, подобно ружьям, торчали луки и колчаны со стрелами. В руках воины держали длинные древка копий.

Вблизи воины, отнюдь, не тянули на суперменов. Они были коренастыми, но низкорослыми. Самый высокий из них едва достигал Федору до подбородка. Лица всех украшали клиноподобные бородки, а длинные волосы были стянуты на макушке широкими кожаными ремнями.

Старики, возглавляющие отряд, выглядели менее экзотично, но более внушительно. В их манерах, движениях, облике чувствовалась уверенность людей, привыкших повелевать.

Оба были старыми, но не дряхлыми. Я пытался определить их возраст, и у меня ничего не получилось. С одинаковым успехом им можно было дать от шестидесяти до восьмидесяти и больше лет.

Старики были худощавые. Их лица имели строго очерченные профили, носы — длинные, с костлявой горбинкой, как у древних римлян, абсолютно седые волосы перевязаны лентами. Светлые накидки — подпоясаны на талии, что подчеркивало стройные осанки фигур.

Они были выше ростом, чем воины и отличались от них, словно представители иной расы…

Приблизившись, воины окружили нас со всех сторон. Они не проявляли агрессии, но были готовы ко всяким неожиданностям с нашей стороны.

Во всяком случае, копья держали наготове.

Один из стариков что-то сказал. Резко, требовательно, словно отдал приказ.

Татьяна тоже произнесла длинную фразу, однако, старцы на ее речь не прореагировали, как будто бы не услышали.

Подобное непочтение озадачило девушку, от обиды она даже прикусила губу.

— Что он сказал? — спросил Федор.

— Чтобы мы следовали за ними…

Татьяна снова повернулась к старикам и произнесла еще что-то на непонятном для нас языке.

Слова так же остались без ответа.

Старики отправились в обратный путь, а воины тычками тупых сторон копий, словно скот, погнали нас следом. По дороге Татьяна пыталась заговорить со стражами, однако, они или не слышали ее, или умело притворялись глухонемыми.

Наверное, город для чужеземцев являлся запретной территорией. Вместо того чтобы распахнуть калитку и встретить хлебом-солью дорогих гостей, нас пригнали на пристань и рассадили в двух длинных лодках.

Я оказался в одной лодке с Ильей, Рыжей и Татьяной. Фермер, его друзья и Катька — в другой.

Нас разместили в центре узких и неудобных посудин. Двое охранников сели за весла, третий с луком и стрелой на натянутой тетиве расположился на корме. Его лицо было беспристрастным, он внимательно следил за нами и был готов, не колеблясь, выпустить стрелу при малейшем подозрительном движении.

Высадили нас на маленьком островке посреди озера. Его берега были плотно укрыты кустами и вьющимися растениями, за которыми виднелась стена густого леса.

По едва заметной тропинке нас привели вглубь острова, и мы оказались на обширной поляне, по краям которой располагались несколько хижин, наподобие шалашей.

Посреди поляны — вытоптанная площадка, лишенная растительности, в центре которой находился сложенный из камней очаг.

Рядом с очагом лежало толстое бревно. Его поверхность была стесана и, вероятно, служила для разделки пищи.

Возле бревна валялся большой металлический котел. Судя по всему, им давно не пользовались, он был заляпан грязью и почти доверху наполнен песком.

Здесь нас и оставили, ничего не объяснив.

Старики ушли первыми, немного выждав, за ними отправились конвоиры.

Когда мы опомнились и добежали до воды, лодки уже отплыли далеко…

В хижинах на поляне никто не жил, да и на всем острове не оказалось ни единой живой души. Весь клочок суши был в нашем распоряжении, только мы не тешили себя иллюзиями. Прекрасно понимали, что видимость свободы ограничивается пределами маленького его береговой линии.

Конечно, нас никто не стерег и, при желании, мы смогли бы убежать, только: куда и зачем?

Тюремщики рассудили здраво, полагая, что самым надежным стражем для нас станет здравый смысл.

Хижин было пять. Все одинаковые: большие шалаши с куполообразной крышей, сплетенной из сухого камыша. Из мебели — ничего, кроме набитых травой мешков, которые должны были служить вместо постелей.

Нас было семеро, но проблем с жилплощадью не возникло. Роман Ильи с Рыжей, несмотря на обстоятельства, шел по нарастающей и, естественно, они решили поселиться вместе. Катька успела помириться с фермером, друзья Федора также разделили одну хижину.

Я решил, что сам Бог велел нам жить с Татьяной вместе, только она, неожиданно, решительно воспротивилась. Настаивать не имело смысла. С Татьяной и так творилось неладное, и назойливые притязания с моей стороны вполне могли послужить поводом для истерики.

Голодом нас морить не собирались. В каждой хижине имелись небольшие запасы продуктов. В основном — мясо: засоленное и сухое. Были также фрукты, грибы, овощи: свекла, морковь, какие-то, неизвестные нам, корни. А в больших кувшинах с высокими узкими горлышками, плотно закупоренными деревянными затычками, оказалось вкусное и крепкое вино.

Первый вечер, проведенный на новом месте, запомнился особенно ярко.

С голодухи мы бросились поджаривать мясо на раскаленных углях, но вынуждены были пережить горькое разочарование. Мясо оказалось соленым и несъедобным. Прежде, чем готовить, его нужно было долго вымачивать в воде.

Тогда девчонки вымыли котел и начали варить бульон из сушеного мяса и овощей.

Дожидаться, пока он будет готов не было сил, и мы напихивали себя фруктами, обильно запивая их вином.

Настроение быстро улучшилось, мы развеселились и даже временно смирились со своим подневольным положением. В сущности, ничего ведь плохого не произошло, и незачем зря ломать голову, размышляя над тем, что будет дальше…

Вино ударило в голову. Мы травили анекдоты, пели песни, веселились, словно полоумные.

Лишь Татьяна держалась особняком, почти не пила и в разговоры не встревала. Сначала мы пытались приобщить ее к общему празднику, а, поняв, что растормошить ее не удастся, плюнули на дохлое дело.

Когда суп был готов, возникла новая проблема: чем его кушать?

Задача поначалу казалась неразрешимой. Оставалось одно: дождаться, пока варево остынет и, уподобившись свиньям, хлебать его с котелка.

Смекалку проявил Федор.

У него в кармане отыскался складной нож, он ловко срезал кору с деревьев и, скрутив ее, мы получили нечто вроде ковшиков, которыми и черпали наваристый бульон, а после выгребали гущу.

В общем, наелись до отвала и упились до упаду…

К счастью, все были слишком уставшими и обошлось без конфликтов…

Утром возле тропинки у озера мы обнаружили корзины со свежим мясом и фруктами. Пока мы спали, невидимые стражи позаботились о нашем благополучии.

Так, впоследствии, повторялось каждый день.

Дни на острове проходили скучно и однообразно.

Единственным стоящим развлечением было купание в озере. Иногда, чтобы разнообразить пищу, рыбачили.

Ловить рыбу оказалось нетрудно. На острове имелась узкая заводь, которую мы рано утром перекрывали частоколом из прутьев, после чего руками вытаскивали крупных карпов…

И все же, мне было скучно и неуютно.

Не найдя общего языка с Федором и его друзьями, они держались особняком, я лишился также и компании Ильи с Рыжей. Поглощены взаимным чувством, они вообще, ни на что не обращали внимания. Татьяна упорно не желала растормаживаться и на контакт тоже не шла.

Волей обстоятельств я оказался предоставлен только самому себе.

Возможно, именно вынужденное одиночество и натолкнуло меня на мысль завести дневник?

Первые несколько дней мы свято верили, что о нас вспомнят и в жизни наступят какие-то перемены. Но миновала неделя, две, три, а все оставалось по-прежнему. Вечерами, а ужинали мы, как и раньше, вместе, все чаще возникали разговоры о необходимости что-то предпринимать.

Не сидеть же, в самом деле, на этом острове всю жизнь…

И в один из вечеров мы твердо настроились бежать. Организатором стал Федор. Он оказался самым нетерпеливым и самым решительным…

— В общем, так, мужики и бабы, — молвил он, наполнив перед этим самодельные деревянные кружки вином. — Вы, конечно, как хотите, а мне экзотика осточертела. Не кажется ли вам, что пора делать ноги?

— Куда? — поинтересовался Илья.

— Какая, в хрена, разница?

— А зачем убегать? Здесь так здорово! — протестовала Рыжая.

— Дурочка! — вызверился Федор, но сразу взял себя в руки. — Кайф, девочка, нужно понемножку ловить, иначе он приедается и перестаешь получать удовольствие. В общем, так, если никто ничего против не имеет, завтра и двинем…

— А через озеро как переправимся? У нас нет лодки… — запаниковала Катька.

— Ты что, плавать не умеешь?

— Умею…

— Тогда переплывешь. Ничего с тобой не станется. Здесь недалеко и вода спокойная. Главное, продуктов запасти. Для них плотик смастерим…

— Федя, а куда плыть будем? — спросил я.

— Хороший вопрос… — призадумался фермер. — Думаю, подальше от города. Че-то мне его обитатели не нравятся…

— А вдруг на кого-то нарвемся? — это Игорь.

— У тебя что, руки из задницы выросли? — подколол его Вася. — У тебя — вон какие кулачищи, а они здесь все какие-то чахлые…

На том и решили. Больше возражений, вроде бы, ни у кого не было. Но вдруг, неожиданно для всех, подала голос Татьяна. Мы настолько отвыкли слышать ее, что даже вздрогнули.

— Все, конечно, хорошо, — сказала девушка, и мне показалось, что я узнаю прежнюю Татьяну. — Но не кажется ли вам, друзья, что, прежде чем ломиться неведомо куда, необходимо провести небольшую разведку. Пусть для начала кто-то один переплывет озеро и попытается разузнать, что к чему…

Предложение было дельное и заслуживало на внимание. Открытым оставался лишь вопрос, кому поручить роль Штирлица?

Дабы не тратить времени на бесполезные споры, решили бросить жребий.

И тут снова вмешалась Татьяна.

— Думаю, правильным будет, если поплыву я. Я знаю язык и мне будет легче раздобыть необходимую информацию…

Возражать против такого аргумента было глупо. Однако предприятие могло быть опасным.

— Татьяна, я тебя одну не отпущу…

Она внимательно посмотрела на меня, и при свете костра я разглядел знакомый, но уже позабытый, блеск в ее глазах. Мне даже показалось, что девушка улыбнулась, и от этого слегка притупившееся за последнее время чувство вспыхнуло с новой силой.

— Андрюшенька, дорогой, я очень тебе благодарна. Если ты будешь рядом, я буду чувствовать себя намного увереннее…

Мы решили отправиться вечером следующего дня.

Только, когда я проснулся, Татьяны в лагере уже не было…

 

Глава четвертая

Мне нужно было срочно связаться с Татьяной, а ее телефон упорно не желал отвечать. Я целый день терроризировал аппарат, пока не догадался, что сейчас — лето и ее на работе может не быть. Нормальные преподаватели, как и положено, в августе отдыхают.

Я не знал ее домашнего номера. Хотя, зацепочка была. Когда Татьяна звонила из кабинета редактора отцу, я успел списать с дисплея набранный номер.

Зачем, сам не знаю? Просто так, на всякий случай.

Теперь ответили почти сразу.

— Татьяну Сергеевну можно?

— А вы уверены, молодой человек, что попали по адресу? — ответил уверенный в себе голос пожилого человека.

— Ведь вы ее отец?

— Хм…

— Простите, что я вас беспокою, я не знаю ее домашнего номера, а мне срочно нужно ее разыскать…

— Странно, ее домашнего телефона вы не знаете, а мой вам, почему-то, известен… Вы не представитесь, молодой человек?

Я назвал себя и добавил, что мы с Татьяной вместе исследовали языческое капище. Теперь же, мол, у меня появились новые данные…

— Можете не рассказывать, что у вас там нового появилось, так как меня это совершенно не интересует, — резко перебил собеседник. — А Татьяна Сергеевна, как вы изволили ее назвать, если и бывает в моем доме, то очень редко. В последний раз… уже даже запамятовал, когда это было… Так что не трудитесь больше сюда звонить.

— Может, вы подскажете ее номер?

— Вы считаете, я обязан это делать?

— Вовсе нет, — благоразумно ответил я. — Только мне, действительно, нужно ее разыскать…

Старик поломался для приличия, и, все же, продиктовал заветные цифры. Правда, не преминул едко заметить, что мне это ровным счетом ничего не даст, так как дочери нет в городе, и объявится она не раньше, чем через неделю…

И все же я решил попытать счастье.

Ответом были длинные, до бесконечности, гудки…

* * *

"В нашем лагере произошел окончательный раскол, хотя полного согласия и раньше никогда не наблюдалось. Атмосфера накалилась до такой степени, что скоро нам всем будет тесно на маленьком клочке суши.

Может, я слишком утрирую?..

В сущности, давление ощущаю я один, так как девчонок и Илью Федор всерьез не воспринимает.

Федор, по-прежнему, настаивает, чтобы мы убегали немедленно, тем более что, по его мнению, никого это особо не обеспокоит и искать нас, скорей всего, никто не станет. Как весомый аргумент, он наводил исчезновение Татьяны: она, мол, отсутствует уже двое суток, а наши стражи и в ус не дуют…

Если раньше я был полностью согласен с необходимостью побега, теперь же, упорно ему противился. Причиной была Татьяна. Я боялся, что если она надумает вернуться и не застанет нас, мы можем больше никогда с ней не увидеться…

— Глупец! — психовал Федор. — На свободе у нас будет больше шансов ее отыскать.

Возможно, Федор был и прав, только его слова меня, почему-то, не убеждали.

После уговоров начались угрозы.

Федор сказал, что оставит меня одного.

Но и это ни к чему не привело. Я твердо намеревался ждать Татьяну до тех пор, пока полностью не разуверюсь в возможности ее возвращения…"

* * *

Угрозы не оказались пустыми.

Однажды я проснулся и увидел, что на островке остались лишь мы с Ильей и Рыжая.

Исчезновение фермера с дружками, вопреки словам Федора, не прошло незамеченным. В тот же вечер нас погрузили в лодку и под вооруженной охраной переправили в город.

Какой он из себя, никто из нас увидеть не смог. Перед тем, как открыть калитку, стражники надели нам на головы колпаки из плотной ткани.

Нас долго вели то ли кручеными улочками, то ли лабиринтами коридоров громадного здания. Несколько раз довелось подниматься и спускаться крутыми лестницами с неодинаковыми по высоте ступеньками.

В результате, мы оказались в узком каменном колодце, настолько тесном, что нельзя было даже вытянуться во весь рост.

Федор, его друзья и Катька уже были там.

— Нас словно бы поджидали, — объяснил Федор. — Только ступили на берег, сразу окружили, связали, заткнули глаза и привели сюда…

Положение наше ухудшилось, дальше некуда.

Воздуха в колодце и так едва хватало, а о таком понятии, как отхожее место и говорить не приходится.

Честным людям скрывать нечего…

Мы впритык друг к другу сидели по окружности колодца, опираясь спинами об влажную каменную стену, и, вдобавок к моральным и физическим страданиям, вынуждено становились зрителями, как один из нас в самом центре справляет естественную надобность. Про стыд, забыли быстро, и, все же, каждый понимал, что долго мы так не протянем.

Оставалась, правда, слабенькая надежда. Ведь Татьяны с нами не было.

Но, если ей и удалось вырваться, разве сможет он нам чем-нибудь помочь?

Мучения длились неимоверно долго, хотя, может, и не настолько долго, как нам казалось. Просто, каждое мгновение мучений растягивалось в неимоверное количество раз, убивая своей безысходностью.

Заключив нас в сырой и зловонной могиле, мучители словно бы подчеркивали контраст между неволей относительной и неволей полной. Они убедительно доказали нам, что человек должен уметь довольствоваться малым, ибо в погоне за большим может утратить все.

И теперь покинутый островок казался нам настоящим раем, которым мы так неосмотрительно пренебрегли.

Не буду говорить о настроении, царившем в темнице. Коротко его можно охарактеризовать, как полнейшее уныние без проблеска надежды.

Не было даже мыслей, словно испугавшись тесноты и вони, они все, вдруг, решили бросить нас, если не навсегда, то до лучших времен. За короткое время мы уподобились трупам, отличающимся от настоящих лишь тем, что продолжали дышать и справлять физиологические потребности.

Еду нам сбрасывали сверху. Ни о какой стерильности, естественно, не могло быть и речи. Но, вместе с отупением, пришло и равнодушие. Позабыв о брезгливости, мы пережевывали грязные куски неизвестно чего, пытаясь таким образом, неизвестно ради чего, продлить дни своего жалкого существования…

И, когда восприятие происходящего полностью покинуло нас, неожиданно грянули перемены, такие же нереальные, как и все происходящее с нами.

Основную часть времени я проводил в некоем полусне-полузабытьи. Сознание едва теплилось в мозгу, то и дело, проваливаясь в черную бездну, которая, возможно, и была для меня единственным спасением.

И вот однажды, в очередной раз, придя в себя, я обнаружил, что в камере, вроде бы, стало больше места. Как будто кого-то не хватает. Это была даже не мысль, а, скорей, ощущение.

Возникнув на миг, оно сразу же исчезло, так как мне было совершенно на все наплевать.

Я просыпался еще несколько раз, и с каждым новым пробуждением фиксировал, что нас становится меньше. Никаких мыслей по этому поводу не возникало. Я не ощущал ни страха, ни беспокойства. Если бы мне тогда сообщили, что некий чудовищный Минотавр съедает нас поодиночке, я бы на такое сообщение вряд ли среагировал…

А затем случилось волшебное преобразование.

Очнувшись в очередной раз, я обнаружил себя в чистой светлой комнате в мягкой и уютной постели. Рядом находился столик, на котором чудным натюрмортом смотрелась громадная ваза с фруктами, кувшин и изящная глиняная чаша.

Странно, стоило измениться обстановке, и я тотчас почувствовал себя нормальным человеком. Куда и подевались апатия с безысходностью.

А, подкрепившись вкусными сочными плодами, я вновь ощутил способность шевелить мозгами.

Правда, мысли были какие-то ненормальные.

Происшедшее накануне, казалось нелепым сном.

Возродившаяся надежда подсказывала, что я, наконец-то, проснулся и затянувшийся кошмар просто обязан исчезнуть. Все должно снова встать на свои места…

На самом же деле, все обстояло по-иному.

В этом я убедился, едва подошел к окну.

Передо мной открывалась совершенно незнакомая картина. Отвесная стена уходила глубоко вниз, а дальше виднелась стена деревянного частокола и убегающая к горизонту холмистая степь.

Дверь оказалась закрытой снаружи.

Пришлось убедиться, что кошмар продолжается. Просто худшая тюрьма сменилась на более комфортабельную.

Только и всего.

Однако я был бы неблагодарной скотиной, если бы не оценил, что перемены, какими они не были, все же происходят к лучшему.

В отгороженном ширмой закутке я отыскал таз с водой и, наконец-то, смог помыться. Ощущение чистоты собственного тела подействовало даже более ободряюще, чем сытный завтрак.

Переполненный оптимизма я улегся на кровать и стал ожидать. Больше мне, по сути, ничего и не оставалось.

А где-то под вечер дверь отворилась и в комнату вошла Татьяна…

 

Глава пятая

Меня ни на миг не покидало ощущение, что из моей памяти выпало нечто очень важное. Ключевой эпизод, который я хорошо помнил, находясь в том мире, но напрочь забыл, вернувшись в мир наш. Записи не могли помочь его восстановить, как я не пытался. Они содержали намеки, но не давали ключа.

И это обстоятельство послужило еще одним поводом для не прекращающихся душевных терзаний.

Даже из разговора с Татьяной, запечатленного в дневнике, я осознавал, что тогда знал и понимал значительно больше, нежели сейчас…

* * *

"-Андрюша, ты умный парень и должен понимать, что иного способа возвратиться домой, не существует…

— Да, я думал над этим…

— И ты еще в чем-то сомневаешься?

— Почти нет. Этот мир не настолько хорош, чтобы у меня возникло желание остаться в нем навсегда…

— Но ты, все же, сомневаешься…

Чувствовалось, девушка нервничает и разговор ей так же неприятен, как и мне.

— Танечка, я хочу… Нет, я требую, чтобы мы возвратились все! Иначе у вас просто ничего не получится…

— Это не так легко сделать… — Татьяна призадумалась. — С ребятами проблем не будет. А что делать с девчонками? Как я успела понять, они уже давно не девственницы…

— Танечка, это — ваши проблемы. Только при выполнении таких условий я согласен принимать участие в вашей клоунаде. Тем более, если и существуют какие-то законы, их всегда можно изменить…

— Хорошо, я подумаю и… — она замялась. — Андрюша… Помни, чтобы все получилось, ты должен выжить…

— Я помню. И, поверь, сделаю все возможное, чтобы не скопытиться раньше времени. Ведь, в ином случае, ваши боги останутся без пищи, что, в свою очередь, подорвет идеологическая устои социального устройства…

— Зря ты язвишь. Твоя судьба мне, действительно, не безразлична…

Ее голос потеплел и стал почти таким же, как у той Татьяны, с которой еще совсем недавно мы были хорошими друзьями и в которую я, кажется, даже успел влюбиться…

— Хотелось бы надеяться… — ответил равнодушно и отвернулся к окну, чтобы она не увидела предательскую слезу, так не вовремя просочившуюся из глаза…"

* * *

Я знал, что мне предстоит сражаться в поединке за право стать полноправным членом живущего в этом мире народа.

Мне такое совсем не было нужно, только я был уверен, что лишь таким образом смогу обрести возможность вернуться домой.

Откуда мне было известно, кто снабдил меня такой информацией, оставалось загадкой.

Но я знал еще больше. Что все видимое в мире, где мы оказались, является ничем иным, как грандиозным театром абсурда…

Живущие здесь свято верили, что они что-то значат, а на самом деле миром правили совершенно иные люди. Каста избранных, которая манипулировала всеми, словно марионетками, вынуждая их хранить верность глупым традициям и не позволяя развиваться больше, чем дозволено.

Каста находилась в тени, мало кто даже догадывался о существовании тайных вершителей, и, тем не менее, ничего значительного без участия и одобрения избранных не происходило.

Опять-таки, не спрашивайте, откуда мне все известно, ибо я сам не знаю…

Больше Татьяна меня ни разу не навестила.

Меня, по-прежнему, держали взаперти, я был полностью оторван от внешнего мира и ничего не знал о судьбе своих спутников. Пищу мне доставляли молчаливые стражи в белых балахонах, даже лиц их я рассмотреть не мог. Кормили, однако, неплохо. И я напихивал себя до отвала, понимая, что в недалеком будущем мне придется рассчитывать только на свою силу и выносливость.

Татьяна, перед тем, как уйти, вроде бы успокоила, утверждая, что народ здесь живет маломощный и особо опасаться мне нечего, но, кто знает, как обернется все на самом деле?..

Также я всерьез занялся своей физической подготовкой. В основном, отжимался от пола, так как спортивных снарядов и тренажеров в комнате-камере, естественно, не было. Физические упражнения отвлекали от ненужных мыслей и помогали скоротать время, которое из-за одиночества тянулось очень медленно.

И вот, час "Х" наступил.

С утра меня навестила делегация людей в балахонах. Мне жестами приказали снять одежду. Взамен я получил такую, как у них, униформу, которая напоминала банный халат и так же завязывалась длинным поясом вокруг талии.

Потом меня вывели из комнаты, теперь уже с открытыми глазами.

Мы прошли длинной галереей, она, как я понял, опоясывала все здание, спустились крутой лестницей, миновали длинный узкий коридор со сводчатым каменным потолком и оказались перед окованной железом дверью.

Комната была небольшая с несколькими узкими, словно бойницы, окнами. Там наша мужская компания снова воссоединилась. Мои спутники были в таких же, как и я, нарядах, лица их были мрачными и унылыми.

Мое появление встретили, если и не с радостью, то с надеждой. Даже Федор и его друзья, невзирая на взаимную неприязнь, дружески пожали мне руку. Они, оказывается, ничего не знали и жаждали услышать свежих новостей.

Расспросы застали меня врасплох. Я терялся, не зная, каким образом поведать им о том, что нас ожидает. И, нужно ли рассказывать все?

Лишь в одном я был абсолютно уверен: им незачем знать о той роли, которую сыграла в нашей судьбе Татьяна. В этом вопросе я еще сам полностью не разобрался и опасался делать поспешные выводы.

Девушка, по-прежнему, была для меня очень дорога, и я не желал выслушивать поток обвинений, возможно, совершенно напрасных, которые неминуемо должны были вылиться на ее голову.

Не хотелось также заранее пугать той участью, которая ожидала нас в случае благоприятного исхода грядущего испытания. Безысходность могла убить дух сопротивления и перечеркнуть, хоть и очень слабую, но все же надежду на возможное возвращение домой.

Поэтому я не стал забегать далеко вперед, ограничив свой рассказ лишь ближайшей перспективой.

— По какому-то, совершенно случайному стечению обстоятельств, нам удалось открыть врата древнего языческого капища, — сказал я, — и мы перенеслись то ли в иной мир, то ли на другую планету. В сущности, разница небольшая… Когда-то, очень давно, несколько тысячелетий назад, этими вратами воспользовались наши далекие предки, дабы сохранить чистоту расы и избежать полного вырождения. Так получилось, что они до сих пор живут по варварским законам. Всякие новшества, ведущие к прогрессу, в нашем его понимании, здесь пребывают под строжайшим запретом, ибо, как мне сообщили, они чреваты междоусобными войнами и прочими нехорошими делами. Так что, нам в некоторой степени, несказанно повезло, ведь мы собственными глазами увидим, как жили люди в далеком прошлом…

— Ничего себе, счастьичко привалило… — съязвил Федор.

— И что нас ожидает дальше? — как-то вяло поинтересовался Илья.

Из всех присутствующих он выглядел самым подавленным. Его угнетала вынужденная разлука с любимой девушкой.

— К сожалению, от нас в нашей дальнейшей судьбе мало что зависит. Есть лишь два выхода: или умереть на поле брани, или победить и стать полноправными членами живущего здесь народа…

— Завидная перспектива… — снова не удержался от иронии Федор. — Слушай, а откуда тебе все известно?

Вопрос был, что называется, на засыпку. Мне бы не поверили, если бы я сказал, что не знаю. А сваливать все на Татьяну я не собирался.

— Сорока на хвосте принесла…

— Ну, ты это… Брось грузить… — вызверился один из дружков фермера.

Я понял, что нервы у всех натянуты до предела и шутить — небезопасно. Не хватало еще снова подраться…

Пришлось в пожарном порядке придумывать убедительную версию.

— Ко мне приходил то ли монах, то ли, как их там… Он вполне сносно говорит по-нашему. Он все и объяснил. Обнаглел до такой степени, что даже предложил подумать, согласны ли мы на их условия? Вроде бы, у нас есть выбор…

Проглотили за чистую монету.

Правда, кто-то недовольно буркнул, мол, почему именно мне выпала такая честь, но развивать тему не стал.

Все призадумались, и на некоторое время в комнате воцарилась тишина.

Нарушил ее Федор.

— Значит, в любом случае, обратной дороги нет? — то ли спросил, то ли констатировал он.

— Почему? — возразил я. — Сторож же каким-то образом появляется в нашем мире… Можно попытаться выследить его и разузнать секрет перемещения…

— Попался бы мне этот Сторож… Я бы ему голову отвернул! У меня бы он сразу заговорил… — проворчал Вася.

— Ты думаешь? — засомневался Игорь. — Я где-то читал, что есть такие люди, которые вообще боли не чувствуют. Хоть режь их, хоть огнем пытай… Буддийские монахи, например. Вдруг и этот из таких?

— А если попробовать сбежать? Напасть на охрану…

— Вы уже пробовали… — возразил Илья. — И что получилось? Как по мне, лучше умереть на свежем воздухе, чем снова гнить в колодце…

Его слова убедили всех. Слишком свежи были воспоминания о подземной темнице. А меня Илья порадовал. Я считал его самым слабым звеном в нашей компании и его бойцовское настроение приятно удивило.

— А, что за испытание?

Ответить я не смог. Мне было известно лишь, что оно смертельно опасное, но вполне преодолимое.

Если, конечно, верить словам Татьяны…

— Возможно, придется драться с молодыми воинами, которые тоже хотят стать полноценными мужчинами…

— Если просто драться, то еще ничего…

— Боюсь, что драться придется насмерть, — разочаровал я. — Потому что побежденных ("впрочем, как и победителей" — добавил мысленно) ожидает ритуальное жертвоприношение…

 

Глава шестая

После проливного ночного дождя земля благоухала приятной свежестью. В горячих лучах пробудившегося солнца она искрилась и сверкала девственной чистотой. Легкие струйки пара неторопливо поднимались ввысь, где присоединялись к своим собратьям, рваными клочками разбросанным по небу, и медленно уплывали в небытие.

День обещал быть погожим и жарким.

Я устроился под пестрым зонтиком летнего кафе и лениво потягивал холодное пиво. Это было то кафе, где, еще совсем недавно, состоялся мой первый разговор с Татьяной.

Правда, тогда мы сидели в прохладном полумраке подвала…

Только сути это не меняло. Мои мысли неизменно возвращались в прошлое. Кажется, и музыка та же играла: нервная, неритмичная, раздражающая…

Рядом мелькали люди, за соседним столиком щебетали девчонки, улицей с тихим жужжанием проносились автомобили, и никому не было до меня никакого дела, так само, впрочем, как и мне до них.

Вырвавшись из тесной квартиры, я перестал чувствовать себя изгоем, хотя, все еще никак не мог свыкнуться с мыслью, что все жуткое, страшное и непонятное осталось позади. Что я, как и прежде, могу наслаждаться жизнью и даже гордиться тем, что именно на мою долю выпали столь занимательные приключения.

Только радости от сомнительного удовольствия было мало.

Мысли мои неизменно возвращались к Татьяне.

Тщетно, в который раз, пытался я отыскать ответы на волнующие вопросы.

Кто она?

Какую роль сыграла в моей жизни?

И, вообще…

Женщина, которую еще совсем недавно я чуть ли не боготворил, казалась мне все более таинственной и непонятной. Она была сплошной загадкой, разрешить которую я пытался постоянно, но неизменно натыкался на непреодолимый для разума барьер.

Столь же непреодолимым барьер оказался и для сердца. Чувства мои пребывали в полном смятении.

Я даже не мог однозначно определить, как отношусь к девушке?

Иногда мне казалось, что я, по-прежнему, безумно влюблен в нее, а приходили минуты, когда я в ужасе содрогался от одного воспоминания ее имени.

В основном же, преобладала некая томливая встревоженность. Нудная, словно зубная боль…

Я догадывался, что нечто весьма существенное выпало из моей памяти.

Возможно, провал когда-нибудь наполнится, как постепенно заполнялись иные чистые страницы. Может, ключик находится где-то совсем рядом и нужно только слегка поднапрячься, чтобы его найти?

Или, в крайнем случае, подзапастись терпением и ожидать…

Только, где его взять, терпение?

И сколько у меня осталось времени?

Успею ли я докопаться до сути прежде, чем безумие полностью завладеет моим разумом?

Молодая симпатичная официантка подошла поменять пепельницу. Она была одета в светлую свободную блузку и строгую черную юбку. На груди красовалась пластиковая бирка с именем. "Тамара" — от нечего делать прочитал я и поднял глаза выше.

Прическа у девушки была необычной. Длинные темные волосы спадали ниже плеч. На лбу они были стянуты пестрой широкой лентой…

Я содрогнулся. Именно так подвязывали волосы женщины в том, ином, мире…

Вероятно, изумление или даже испуг слишком явно отразилось на моем лице.

— Вам плохо? — участливо спросила официантка.

— Нет, ногу засидел… — придумал нелепое объяснение, которое вполне устроило девушку.

— Будете еще что-то заказывать?

Я заказал еще пиво.

Тамара молча удалилась, а я все никак не мог успокоиться. Сердце мое колотилось, словно задалось целью раздробить грудную клетку.

Совсем нервы никудышные стали…

Снова громко заиграла несносная музыка, и опять я вспомнил Татьяну.

Только на этот раз воспоминание не было приятным.

Ее образ явился ко мне, как олицетворение зла и коварства, и снова мороз пробежал по коже…

* * *

"Арена была небольшая, едва ли больше цирковой, зато амфитеатр вокруг нее был громадный. Высочайшей чашей он возносился над крохотным пятачком и был полностью заполнен безликой серой массой. Эта масса шумела, гоготала, проявляя свои эмоции, только я знал, что, пришедшие насладиться зрелищем, ровным счетом ничего не значили в моей судьбе. Так само, как и в своей тоже. Они были марионетками, бездумными роботами, над которыми всецело властвовали невидимые правители…

Однако, я ошибся, обозвав всю массу серой и безликой. Была группа людей, которая восседала отдельно, на лучших местах, отгороженных от остальных высокой каменной стеной и охраняемых воинами, вооруженными мечами и копьями. Местная аристократия, местные правители, если таким словом можно назвать не истинных властителей, а посредников между настоящими правителями и народом…

В привилегированной ложе я увидел Татьяну. Она сидела на одном из самых почетных мест, что красноречиво свидетельствовало о том, что в местном табеле о рангах она занимает высокое положение…"

* * *

Фантазия организаторов шоу не простиралась далеко. Все оказалось элементарно просто: мы впятером должны были противостоять пятерым аборигенам. Единственное отличие от спортивных состязаний — ценой нынешнему соперничеству была жизнь.

К счастью, обошлось без оружия, которым местные, наверняка, умели пользоваться лучше нас, и шансы как бы уравнялись.

Смертоубийства от нас также никто не требовал. Иначе, не знаю, чем бы все могло закончиться: ведь одно дело участвовать в привычном мордобое "стенка на стенку" и совсем иное — лишить кого-то жизни. Пусть даже во имя спасения своей…

Пребывая в полном неведении, я все время до начала состязания настраивал себя на то, что мне непременно придется кого-то убить. Однако своеобразная медитация не принесла желанного успокоения. Я, впрочем, как, наверное, и все в нашей компании, оказался слишком испорченным цивилизацией. Мне легче было смириться с возможностью собственной гибели, чем оправдать смерть иного человека от моей руки. Даже аргумент, что положение сложилось безвыходное и, что я вынужден буду защищаться, не смог меня убедить.

Мои друзья тоже чувствовали себя неважно, выглядели подавленными…

Сейчас же, узнав истинное положение вещей, все воспряли духом и оживились. У Федора лицо прям-таки расплылось в злорадной ухмылке. Еще бы, драться ему не привыкать, а аборигены, как и обещала Татьяна, оказались хилыми недоростками.

— Сейчас эти сосунки у нас попляшут…

Голос Федора не обещал ничего хорошего нашим противникам, а его боевой задор передался всем, разве что, кроме Ильи, который, сколько я его помнил, всегда избегал конфликтов и уж, тем более, потасовок. И, все же, его робкая покорность вряд ли могла стать обузой. Силы казались слишком неравными, чтобы всерьез опасаться из-за малодушия одного человека.

Как на боксерском ринге, ударил гонг, точнее, кто-то, невидимый нам, смачно шмякнул в бубон, и состязание началось. Правда, поняли мы это лишь, когда щупленькие соперники, словно неразумные цыплята, толпой набросились на нас, вероятно, посчитав, что, коль поступаются силой, возьмут натиском.

Расчет их оказался тщетным. Даже драки, как таковой, не получилось, сплошная пародия и издевательство.

Местных недоростков не нужно было бить в полную силу, они и так едва на ногах держались. Не знаю, что тому было причиной: истощение от голода (тонкая, казалось, прозрачная кожа едва покрывала их угловатые скелеты) или, может, нам довелось стать свидетелями завершающего периода вырождения нации?..

Тогда мне, конечно, было не до размышлений, хотя и делать особенно было нечего. Я даже не припомню, успел ли кого-нибудь ударить, ибо, мгновение спустя, все наши соперники, поверженные и жалкие, валялись в разных концах арены, а фермер и его дружки чуть ли не стонали от досады, что все так быстро закончилось.

Разочарование преобладало и в зрительном зале, ибо, прежде, чем раздались овации в нашу честь, по рядам пронесся глубокий вздох огорчения. Такой же, как и в боксерском зале, когда поединок, за право присутствовать на котором уплачены большие деньги, не оправдывает ожиданий и заканчивается слишком быстро.

Да и, кто победил?..

Присутствующим мы были глубоко параллельны. Они должны были ставить на своих соплеменников и, естественно, болеть за них.

После секундного разочарования, амфитеатр, все-таки взорвался рукоплесканиями и ликующими возгласами.

Мне даже стало жаль поверженных противников. Их ожидала незавидная участь.

Они проиграли, оказались слабее, и им теперь нет места среди равных. Жестокие варварские обычаи требуют избавляться от таких.

Те же обычаи, впрочем, не признавали и сильнейших: они опасны для общества. От них тоже нужно избавляться.

Хоть и со всеми надлежащими почестями, но суть от этого не меняется.

Интересно, каким образом, при таком раскладе народу, вообще, удалось выжить? Ведь и те неугодны, и другие тоже…

Загадочка еще та…

Только разгадывать ее у меня не было ни сил, ни желания…

А вообще, во всем происшедшем ощущалась столь явная фальшь, что я почти не сомневался: нам специально подсунули самых слабых и немощных, дабы исход поединка был очевиден и исключал любые случайности. Ради этого, наверное, были и смягчены условия состязания.

Спектакль, скорей всего, разыгрывался с единственной целью — убедить местное население, что боги действительно получат лучшее, и что у них не будет повода гневаться на подопечных.

Как бы там ни было, триумф нам устроили по полной программе.

Не успели стражники убрать поверженных противников, на арену спустились уже знакомые нам старейшины. Они нацепили нам на головы венки, искусно сплетенные из ароматных трав, и с почестями, если таковыми можно назвать почетный караул из пары десятков вооруженных воинов, препроводили в громадный банкетный зал с длинным столом, заставленным всевозможными вкусностями и напитками.

В банкете принимала участие только знать. Все речи, хоть мы ничего и не понимали, провозглашались в нашу честь и, до этого слегка просвещенный Татьяной, я понял, что зачисление в соплеменники произошло автоматически, едва мы стали победителями в поединке.

Теперь мы должны были обладать теми же правами, что и остальные обитатели этого мира, только на самом деле происходило обратное.

Нам суждено было стойко переносить бремя славы. В глазах собравшегося скопища мы считались героями, но вооруженные лучники, которым в общем веселье принимать участие не полагалось, по-прежнему, внимательно следили за каждым нашим шагом и движением…

 

Глава седьмая

Дома меня ожидал сюрприз.

Из щели почтового ящика (сто лет в него не заглядывал, все равно писать некому) выглядывал светлый уголок конверта.

Письмо, судя по обратному адресу, было от Ильи. На красивой открытке с цветами каллиграфическим почерком (никогда бы не подумал, что Рыжая умеет так писать) было стандартное приглашение на свадьбу.

Оставалось только порадоваться за друга и его суженную, но, вопреки здравому смыслу, непонятная и ничем не объяснимая тоска сдавила сердце.

Даже не ревность.

Ревновать Рыжую было глупо и нелогично.

Несмотря на наши прошлые отношения, меня с ней совершенно ничего не связывало. Я с ней встречался ради приятного времяпровождения и только. Ни о чем более серьезном не могло быть и речи.

И, тем не менее, я чувствовал нечто вроде обиды.

Я вновь, в который уже раз, ощутил себя покинутым и никому не нужным.

Если даже Рыжая отдала предпочтение Илье, которого я сам никогда всерьез не воспринимал и потешался над ним по любому поводу и без, то чего же я стою в этой жизни?..

Скорей всего, это была обыкновенная зависть. Та самая, которую в народе именуют "жабой" — большой, зеленой, в пупырышках, гадкой и отвратительной. И она давила меня, не жалея сил.

Я осознавал всю мерзость обуявшего постыдного чувства и ничего не мог с собой поделать. Мне казалось ужасно несправедливым, что, вот, у Ильи все так хорошо обустроилось. Он обзаводится семьей, скоро остепенится, станет солидным человеком. А у меня, по-прежнему, ни кола, ни двора…

И, что самое обидное, никакого просвета, никакой надежды на скорое изменение к лучшему.

Спрашивается: чем Илья лучше меня?

Или, так будет справедливее: чем я хуже?..

Было еще кое-что на этом цветастом картонном прямоугольнике, что больно потревожило незаживающую рану. В постскриптуме молодожены просили передать приглашение Татьяне…

Вроде бы, я встречаюсь с ней каждый день или, по крайней мере, знаю, где она сейчас находится?

Хотя…

Вдоволь натосковавшись, я таки поднял телефонную трубку и набрал заветные цифры. И только, когда раздались длинные гудки, сообразил, что уже два часа ночи и звонить поздно.

Но трубку не положил.

Дождался, когда после энного количества гудков в ней раздался щелчок и послышался сонный, встревоженный голос:

— Алле… Я вас слушаю…

Этого было более чем достаточно. Я убедился, что Татьяна дома, и сердце мое бешено заколотилось в груди.

Я легонько придавил пальцем рычажок и, полистав справочник, набрал круглосуточный номер агентства пассажирских перевозок.

Мне повезло. Первый микроавтобус на Киев отправлялся через полтора часа, и я успел забронировать на него место.

На звонок с автовокзала долго никто не отвечал. Я даже испугался, что опоздал и Татьяна куда-то ушла.

Но вот раздался знакомый, до боли родной, голос.

— Таня, это я…

Она узнала меня и, похоже, не была в восторге от моего звонка. Внешне это никак не отразилось, но я почувствовал.

— Мне необходимо срочно с тобой увидеться…

— Я даже не знаю… — Татьяна замялась, явно не зная, что мне ответить. — Я только вернулась из командировки… Но, если будешь в Киеве…

— Я уже в Киеве.

Она растерялась.

Теперь уже не нужно было обладать даром медиума, чтобы догадаться: мое сообщение ее не обрадовало. Более того, мне показалось, она чего-то боится.

Неужели меня?

Или, может быть, тех вопросов, которые я собирался ей задать? Ведь она не могла быть полностью уверенной, что я все позабыл…

И все же, Татьяна не посмела мне отказать.

Мы договорились встретиться в кафе в центре города, что больно задело мое самолюбие. Девушка явно не желала, чтобы я узнал, где она живет.

Пришлось молча проглотить и эту пилюлю. Вот только обиду полностью погасить не удалось. И она придала мне уверенности, перечеркнув возникавшее ранее малодушное желание, по возможности, избегать неприятной темы.

Она явилась, как всегда — красивая до невозможного. И от ее немыслимой красы еще больнее сделалось на сердце и неуютней на душе.

Она была желанной, как никогда раньше и еще более недоступной. Ибо, так некстати прозревшая память, разделила нас непреодолимой пропастью.

Татьяна пыталась казаться жизнерадостной и веселой. Только получалось у нее плохо.

Неубедительно.

Надетая ради меня маска не могла полностью скрыть той тревоги, что легко прочитывалась в ее глазах.

Дабы не мучить девушку понапрасну, да и себя тоже, я решил не тянуть резину и сразу ошарашил ее жестоким признанием:

— Татьяна, я все вспомнил…

— Что именно?

Она хваталась за соломинку, самим тоном, словно бы, убеждая меня, что я не прав, что все мне только приснилось…

А, может, и в самом деле верила, что я говорю о чем-то ином, не связанном с нашим пребыванием на Монастырище?

Только, вот беда, кроме Монастырища нас с Татьяной ничего и не связывало…

Она быстро сообразила это.

Взгляд ее погас, она вся сникла, плечи ссутулились. На какое-то мгновение мне пришла в голову мысль, что она похожа на загнанного в угол зверя.

Не на того, который, осознав тщетность своих усилий, делает последний бросок, намериваясь разорвать охотника на части. На иного, который, утратив веру в свои силы, потерял вместе с ней и волю к сопротивлению, и, смирившись с неизбежным, полностью полагается на волю победителя…

— Я вспомнил все, что с нами произошло… Мне помогли записи, которые я, оказывается, делал в том мире…

— Да?..

Пауза затянулась.

И вдруг светлая волна пробежала по лицу девушки. Татьяна приняла решение.

Она придумала, как вести себя дальше…

— Знаешь, Андрюша, я тоже кое-что вспомнила… И хотела сама тебе позвонить… Вот только ты меня опередил…

Ее ложь звучала убедительно, но только не для меня. Я знал, что не дождался бы ее звонка. Она никогда бы не позвонила мне только ради того, чтобы пролить свет на темные страницы истории наших странствий. В таком случае ей пришлось бы рассказывать и о своей неблаговидной роли.

А кто же добровольно станет изобличать самого себя?

— Как же тебе удалось? Ведь ты, насколько мне известно, ничего не записывала… А перед тем, как нас отпустить, нам всем основательно промыли мозги…

К такому вопросу, как ни странно, Татьяна оказалась подготовленной. Она открыла сумочку и протянула мне маленький фотоальбом.

Я небрежно полистал его. На всех снимках были знакомые виды Монастырища.

— Вот здесь смотри…

Татьяна обратила мое внимание на два последних снимка. На них были запечатлены Рыжая и Катюха за рулем "Джипа".

Снимки были настоящими, я помнил, как она их делала.

На обеих фотографиях таинственной пеленой просматривались очертания сгорбленного старца в длинном одеянии с капюшоном на голове. Старец был прозрачен, словно дымка, но, вне всякого сомнения, это был тот самый старик, который повстречался нам сначала на Монастырище, а затем и в том, ином, мире. Именно его местные жители величали Стражем урочища…

Аргумент, предоставленный Татьяной, выглядел серьезным и неоспоримым доказательством. При желании легко было поверить, что снимки могли пробудить воспоминания так же, как смогли пробудить их мои отрывистые, порой бессвязные, записи.

И все же, я не мог ей верить.

Мне было известно значительно больше, чем она могла предположить…

* * *

Сумятицу в общее веселье внесла Рыжая. Не пойму, откуда она взялась? Поначалу в числе приглашенных ни ее, ни Катьки я не замечал. Да и вообще, круг женщин в обществе избранных был очень узок.

Теперь же, картина существенно изменилась. Девушки в легких накидках сновали вдоль длинного стола, принимали из рук захмелевших соплеменников наполненные кубки и, не комплексуя, лихо осушали их, весело хихикали, когда чья-нибудь рука похлопывала их пониже спины и охотно усаживались на колени, если их к этому принуждали.

Начиналось второе действие праздничного разгула, которое, судя по развитию событий, должно было мало чем отличаться от буйной вседозволенности, какая нередко случается после коллективных попоек и в наше время…

Напиток, которым нас потчевали, был вкусный и, наверное, очень крепкий. Не зря у меня кружилась голова, во всем теле ощущалась необычайная легкость, а чувство необъяснимого восторга преобладало над всеми иными. Реальность воспринималась в розовом цвете.

Куда и подевались былые подавленность и страх перед неотвратимым.

Я принимал участие в общем бесшабашном веселье и веселье полностью меня захватило. Я жил нынешним мгновением, наслаждался им и плевал на все, что должно было случиться после.

Да и какая разница?

Не так много счастья дарует жизнь, чтобы безответственно отказываться хотя бы от одного его мига, забивая голову ненужными, бесполезными мыслями.

Подобным образом вели себя и мои друзья. Им, правда, было легче, ведь они не ведали и сотой доли того, что знал я…

Иногда в моей голове искоркой вспыхивало долисекундное озарение, только оно тут же безжалостно гасилось чьей-то злой волей или же тем предохранителем, который оберегает наш разум от сумасшествия…

Выбросив с головы ненужное, я веселился наравне со всеми. Потому и неудивительно, что момент появления девушек прошел мимо моего внимания, и я впоследствии сумел только запечатлеть факт их присутствия.

Рыжая, похоже, была изрядно навеселе. Ее совершенно не смущала уготованная ей роль представительницы наидревнейшей профессии.

Иначе, впрочем, и не могло быть.

Если в реальной жизни она и не успела стать таковой, то неизменно к этому катилась…

Сейчас она была в своем репертуаре. Даже на фоне назревающего всеобщего разврата, она смогла выделиться из группы профессионалок и шокировать всех непредсказуемым поведением.

Ловко избежав цепких объятий бородатого верзилы, она вскочила на стол, распихала ногами посуду и устроила показательный стриптиз. Не тот, дешевый, который показывают в ночных барах недозрелые "пэтэушницы", а настоящий, красивый, завораживающий…

В зале мгновенно воцарилась тишина, в которой особенно явственно слышалось возбужденное дыхание пьяных не столько от хмельного напитка, сколько от проистекающего зрелища, мужчин.

Остальные женщины были сразу забыты.

Они и сами, затаив дыхание, взирали на чудный танец, боясь упустить хотя бы одно движение и, наверное, втайне мечтая, повторить его в недалеком будущем.

А Рыжая, ничуть не смущаясь, предоставляла наглядный урок истинного соблазнения, убедительно доказывая, что достойна не одного воздыхателя, а что все присутствующие мужчины должны валяться у ее ног.

Катька также взобралась на стол и пробовала подражать движениям Рыжей, только у нее получалось настолько нескладно, что какой-то из мужиков грубо стащил ее и пренебрежительно отшвырнул в сторону, подальше от стола.

Это был триумф только Рыжей и никому другому рядом с ней места не нашлось…

Отвергнутый накануне девушкой бородач все же попытался восстановить единоличные права на обладание Рыжей.

Она легко увернулась от его рук, не прерывая танца, подхватила полный кубок и небрежно вылила его содержимое на голову обидчика. В зале раздался одобрительный гул, бородач на время успокоился, а Рыжая продолжала напрягать публику.

Она пребывала в каком-то трансе, лицо ее было одухотворенным, неземным. Она больше походила на ангела, нежели на демона разврата.

Всему приходит конец.

Последние плавные движения, и девушка в изнеможении опустилась на стол. Некоторое время еще удерживалась тишина. А затем все мужчины одновременно выдохнули сдерживаемый воздух и, словно по команде, десятки рук потянулись к распростертому телу.

Каждый из присутствующих мужчин желал обладать Рыжей, и я почувствовал, что тоже не составляю исключение.

Чем это грозило девушке, догадаться не трудно. Еще мгновение, и она будет растерзана ненасытными пьяными мужиками. И вряд ли ее что-то может спасти…

Но чудо, все же, произошло.

Илья, который еще минуту назад, как и все, заворожено смотрел на возлюбленную, вдруг взобрался на стол и, наступая на блюда, и головы, неровной походкой вдрызг пьяного человека, направился в самую гущу событий. Лицо его было бледным и преисполненным решимости. В руке он сжимал тяжелую деревянную табуретку, которую секунду спустя, не колеблясь, опустил на голову самому настырному воздыхателю.

А потом началась настоящая свалка.

Мы впятером довольно-таки успешно справлялись с толпой пьяной элиты и с трезвыми лучниками, которые, покинув пост, бросились на выручку своим одноплеменникам.

Оружия против нас никто не применял. Наверное, было дано недвусмысленное приказание по поводу сохранности наших жизней. Но это касалось только лучников. Участники пира не стеснялись размахивать кулаками и увесистыми предметами.

Завязавшийся вестерн неминуемо должен был закончиться для нас самым плачевным образом.

Так, очевидно, и случилось, ибо окончания драки я не мог вспомнить ни тогда, в том мире, ни сейчас, в мире нашем…

 

Глава восьмая

— И что ты обо всем этом думаешь? — спросил у Татьяны, возвращая альбом с фотографиями.

Татьяна неловко прикурила сигарету, при этом особенно заметно было, что она нервничает, затем, пытаясь растянуть паузу, глотнула кофе.

— Не знаю… — произнесла, наконец, когда я уже почти отчаялся что-нибудь от нее услышать. — Единственное, что я могу утверждать с уверенностью, мы стали свидетелями чего-то неординарного, таинственного, неподвластного нашему разуму…

Красивая фраза.

Заковыристая.

Достойная научного сотрудника.

Только такой ответ, увы, не мог меня удовлетворить.

— Ты уверена, что больше ничего не хочешь мне сказать?

— Конечно, мы должны о многом рассказать друг другу. Но ведь это не делается так, на ходу…

— Что же мешает нам переменить обстановку?

— Знаешь, у меня не так много свободного времени. И, к сожалению, я не всегда могу распоряжаться им по собственному усмотрению…

Она слишком явно намекала, о желании избавиться от моего общества. Вероятно, в том был какой-то смысл.

Может, она не могла мне ничего объяснить, предварительно не проконсультировавшись?

С кем, и где?

Неужели все действительно настолько серьезно?

Сколько их может быть в нашем мире?

Не думаю, чтобы слишком много, и все же…

— Андрюша, мне нужно собраться с мыслями… — словно угадав, о чем я думаю, сказала Татьяна. — Давай встретимся завтра, или лучше — через день. Ты где остановился?

— Разве ты не пригласишь меня к себе?

— К сожалению, это невозможно…

Она не стала объяснять, почему, но по голосу я понял, что ответ окончательный.

И мне вдруг стало страшно.

Я знал, что она сейчас поднимется и уйдет. Возможно, я ее больше никогда не увижу…

Мысленно я проклинал себя за то, что затеял никому не нужный и совершенно бесполезный разговор.

Зачем начал ворошить прошлое?

Что хотел узнать?

Какая, в сущности, разница, что там было в прошлом…

Если что-то и было, то давно миновало.

А Татьяна, реальная, красивая, любимая мною девушка — вот она. Сидит напротив в полутемной кабинке кафе.

И это гораздо важнее…

— Танечка… — наверное, в моем голосе что-то изменилось. Непреклонная суровость исчезла с ее лица, она посмотрела на меня почти так, как раньше, с интересом, а не со страхом. — Танечка, а ведь самого главного я тебе и не сказал…

Я подозвал официанта, попросил еще кофе, затем вспомнил, что Татьяна любит коньяк и заказал его тоже. Не знаю, сколько он может стоить в этом заведении, наверное, очень дорого, но, какая разница?

Один раз живем…

— Танечка, ты знаешь, Илья женится на Рыжей, и они приглашают тебя на свадьбу…

— Да? — девушка заинтересовалась. — Вот молодцы! — искренне обрадовалась она. — Они так подходят друг другу. Я думаю, они сделали единственно правильный выбор.

Что она говорила дальше, я не понимал.

В моем мозгу словно бомба разорвалась. Испорченной пластинкой в нем бесконечно повторялись два только что услышанных слова: "правильный выбор…", "правильный выбор…".

Что-то в них было магическое. Они полностью отключили мое сознание.

Слова повторялись с завидным занудством. Потом начали трансформироваться, и неожиданно я совершенно отчетливо услышал голос Татьяны. Не этой Татьяны, а той, другой, из иного, непонятного, мира:

— Ты должен сделать правильный выбор… — сказала она.

И снова вспышка озарила мой мозг.

Мучительное недопонимание завершилось полным просветлением. Теперь в моей памяти не оставалось белых пятен.

Я вспомнил абсолютно все…

Наверное, все, происходившее в моей голове, отразилось на лице.

— Что с тобой? Тебе плохо? — забеспокоилась Татьяна.

Я почти не воспринимал ее слов. Они едва достигали моего сознания, как будто доносились из очень далекого расстояния.

Но, может, так оно и было?

Ведь мыслями я снова находился в далеком мире, дверь в который столь неожиданно отворило для нас древнее урочище.

— Да, — совершенно без всякой связи с предыдущими словами девушки, словно бы находясь в глубоком трансе, молвил я. — Каждый волен сделать свой выбор. Одни выбирают богатство и карьеру, другие — мучительную смерть…

И это были, действительно, мои слова. Когда-то я их уже произносил и только сейчас вспомнил, по какому поводу.

Теперь уже стало страшно за Татьяну.

В один миг она сделалась совершенно бледной и, казалось, вот-вот лишится чувств…

* * *

Комната, в которую меня привели, практически ничем не отличалась от привычных в реальном мире офисов фирм среднего пошиба. Жалюзи на окнах, стандартный набор кожаной мебели, компьютер, телевизор с видеомагнитофоном, еще какая-то техника. Мне поначалу даже показалось, что я, наконец-то, очнулся после долгого кошмара и все, как и положено тому, стало на свои места.

Татьяна, она осталась единственной провожатой после того, как диковинные охранники остановились у входа в помещение, хозяйским жестом пригласила меня сесть в мягкое глубокое кресло рядом с журнальным столиком и, когда я выполнил ее просьбу, примостилась рядом.

Через некоторое время в стене напротив отворилась незаметная с первого взгляда дверь, и в комнату вошел среднего роста мужчина, одетый в элегантный, вполне современный серый костюм. Он кивнул головой и уверенно занял место за столом с компьютером.

— Я вижу, вы удивлены? — то ли спросил, то ли констатировал незнакомец.

— Более того… — удивительно быстро мне удалось справиться с замешательством. — Поражен размахом, с которым вы организовали мистификацию. И, естественно, меня очень интересует, зачем вам это нужно?

— Уместный вопрос, — снова улыбнулся мужчина. — Хотя, мне было бы интересно узнать, что именно вы подразумеваете под термином "мистификация"? То, что видели снаружи здания или здесь?

— Разве непонятно?

— Может быть… — не стал спорить незнакомец. — И мне бы хотелось услышать ваше мнение по этому поводу. Если уж вы оценили наши возможности, неплохо бы услышать более полную характеристику…

— Ну что ж… — я заметно расслабился, ощутив себя в привычной обстановке и с радостью убедившись, что все, приписываемое раньше болезни рассудка, обрело, наконец-то, реальные очертания. — Задуманное и осуществленное вами выглядит, не постесняюсь громкого слова, гениально! Декорации достойны творений лучших голливудских режиссеров, артисты тоже поражают, они настолько вжились в играемые роли, что все воспринимается очень реально. В общем, все на самом высоком уровне. Остается лишь гадать, по какой роковой случайности нам довелось стать действующими лицами разыгрываемой вами драмы? Или случайные исполнители, нагло вторгнувшиеся в ваш сюжет, вовсе не являются случайными?

Я вопросительно посмотрел на присмиревшую, до сих пор не проронившую ни слова, Татьяну.

— Лестно. Очень лестно такое от вас услышать, уважаемый Андрей Васильевич. Пока вы меня ничуть не разочаровывали. Надеюсь, нам и в дальнейшем удастся столь же легко найти общий язык. Но, к сожалению, я пока так и не услышал ответ на главный вопрос: что именно вы считаете мистификацией?

— Если следовать логике здравого рассудка, — не стал ломаться я, — то под реальностью следует воспринимать то, что является обыденным и привычным. Все невероятное и неправдоподобное может быть или следствием помешательства, или же ловко разыгранной мистификации. Реальной и привычной картиной для меня служит эта комната. Вы с Татьяной также прекрасно вписываетесь в ее интерьер. В то же время, творящееся за стенами дома, иначе, как бредом сумасшедшего назвать невозможно. Так что, подчиняясь той же логике, я должен назвать реальным происходящее здесь. Однако, если по правде, меня настораживает маленький нюанс: именно к такому выводу вы меня настоятельно подталкиваете и, как мне кажется, именно такой ответ ожидаете от меня услышать. Так что я, поневоле, вынужден задуматься: в чем подвох?

Я замолчал, пауза затянулась. Краем глаза я видел, как неестественно напряглась Татьяна. Наверное, я оказался слишком близко к истине, и она боялась, что ее могут заподозрить в предательстве.

Если по правде, я и сам до конца не понимал, зачем высказал всю эту бредятину. Скорей всего, просто из вредности. Ибо, оказавшись здесь и увидев хозяина кабинета, больше ни капельки не сомневался, что все, случившееся накануне, является, хотя и не понятно, ради какой цели, но, все же, тщательно спланированным розыгрышем.

Теперь же, увидев напряженное лицо собеседника и застывшую, словно каменное изваяние девушку, я заново проанализировал сказанное и всерьез задумался, не поспешил ли обрадоваться?

Молчание продолжалось не слишком долго. И последующие за ним слова незнакомца подтвердили зародившиеся в душе сомнения.

После нескольких секунд тягостных раздумий, они уж слишком явно отразились на его лице, мужчина весело рассмеялся и даже захлопал в ладоши.

— Браво! Браво! Мы явно вас недооценивали, Андрей Васильевич, что всего лишь подтверждает правильность сделанного нами выбора. Такие проницательные люди нам и нужны. Конечно же, вы полностью правы в своих сомнениях. Именно эта комната является виртуальной в той реальностью, которую вы несколько минут назад покинули. Демонстрируя ее, я хотел всего лишь пробудить в вас ностальгические чувства, чтобы вы смогли в полной мере осознать, что потеряли, и что можете вновь обрести…

— То есть, вы намекаете, что я смогу вернуться обратно?

— Естественно. Вы можете вернуться домой в блеске славы. И не влачить потом жалкое существование, как было раньше, а — процветать! Не правда ли, Татьяна Сергеевна?

Татьяна утвердительно кивнула головой, но подать голос так и не решилась. Несомненно, невзрачный с виду мужчина был для нее большим начальником. Настолько большим, что даже, невзирая на присущие ей независимость и строптивость характера, она очень и очень его боялась.

— Извините, не знаю, как вас величать…

Уловив вопрос в намеренно недосказанной фразе, незнакомец поспешил на него ответить. Правда, весьма своеобразно.

— Боюсь, мое настоящее имя покажется слишком неудобоваримым для вашего языка. Поэтому, чтобы вам было проще, можете называть меня господином директором или господином начальником, как вам будет угодно…

— Предпочитаю первое. Оно более нейтральное. Ведь вы для меня не начальник…

— Вам виднее… — слегка разочарованно, как мне показалось, произнес мужчина.

— Так вот, господин директор неизвестно чего, нутром чую, вы приготовили для меня какой-то торг. И коль ставка в нем настолько высокая, я готов выслушать ваши условия.

— Опять вы угодили, как говорят в вашем мире, в яблочко. Только не нужно торопиться. Для начала я вам хочу кое-что показать. Вы, наверное, успели соскучиться за вашим миром?

Он щелкнул дистанционкой. Зажегся экран телевизора. Сей предмет мебели оказался не бутафорией.

Комнату заполнила звуковая заставка информационной программы канала "НТВ". Татьяна Миткова рассказывала о разбившемся в пригороде Парижа "Конкорде", о наездах российского президента Путина на независимую прессу и прочие страшилки из далекого, суетного и в то же время такого родного, моего, мира.

— Это позавчерашние новости. Но вы можете воспринимать их, как относительно свежие. К сожалению, работать более оперативно у нас нет возможности. Расстояние, сами понимаете… Да и курьеры, снабжающие нас информацией, вынуждены тратить немало времени, пока доберутся к "окнам"… Теперь, я полагаю, вы убедились что мы располагаем полными данными о происходящих в вашем мире событиях. В нашей библиотеке имеются лучшие книги, издаваемые у вас, мы постоянно читаем ваши журналы, газеты, просматриваем фильмы, ознакамливаемся со всеми достижениями в области науки и техники…

— Зачем вам все это?

— Кто владеет информацией, тот владеет миром. Так у вас говорят…

— Информацию обычно копят для того, чтобы ее использовать…

— Возможно…

Дальше господин директор распространяться на эту тему не стал. По-видимому, не хватало компетенции. Или же считал, что мне необязательно знать слишком много…

— Если вы такие грамотные и умные, почему же основная масса вашего народа живет в неком дивном доисторическом времени? Коль вам знакомы все достижения нашей цивилизации, почему не воплотить хотя бы часть из них?

— Зачем? Вам цивилизация принесла много счастья? Конечно, для некоторых жизнь сделалась комфортнее, но, поверьте мне, не зная, что жить можно лучше, не к чему стремиться… Такое положение вещей лучше всяких законов предохраняет от ненужных социальных потрясений…

— Лично вы же пользуетесь благами нашей цивилизации, и не считаете их излишеством…

— Знаете, Андрей Васильевич, даже в вашем мире в разные времена истории были избранные и плебеи. Одним доставалось все, остальным — ничего. И в этом, извините за своеобразный парадокс, заключена высшая справедливость. Нищие радуются своему убожеству, ибо иной жизни для себя не ведают, богатые наслаждаются своим богатством и развлекаются, глядя на более бедных. Каждым миром правит каста избранных, и наш мир не исключение. Когда-то, давным-давно, некоторые из наших перебрались в ваш мир. Что из этого получилось? Самые сильные и там стали владыками. А изгои сбежали обратно. Будучи изгоями там, они должны ими оставаться такими же и здесь… Мы, избранные, тщательно следим за этим. Ибо боги — вовсе не те каменные идолы, которым они поклоняются. Настоящие боги — мы, избранные! Мы вершим судьбы своего народа! А, если быть полностью искренним, и вашего тоже. Мы поставляем вам правителей, которые вершат ваши судьбы…

— Бред! — не выдержал я.

— Вы меня разочаровываете. Поверьте, Андрей Васильевич, ни одно потрясение в вашем мире без нас не обходится…

— И как вам это удается?

— Я не могу раскрыть все наши методы. У нас не очень много эмиссаров в вашем мире, но мы располагаем громадными средствами, которые используем в избирательных кампаниях, лоббировании выгодных для нас интересов…

— Каким образом происходящее в нашем мире может касаться вас?

— Самым прямым. Наши далекие предки, конечно, я имею в виду не тех изгоев, которые позорно бежали, сделали немало, чтобы направить вашу цивилизацию. Более того, они стояли у ее истоков. Поэтому мы просто обязаны, на правах наследников, следить за всем и управлять…

— Мне кажется, вы заблуждаетесь. Наследниками могут быть только потомки. А они остались в нашем мире.

— Нет. Потомки не сохранили чистоты расы…

Спор мог быть долгим и безрезультатным. Все равно, что убеждать Папу Римского, что Бога не существует. Если он и сам понимает это, никогда не признается. Поэтому я не стал зря ломать копий в бесполезных дебатах.

— Вы не боитесь, что изгои могут проведать некоторые из ваших тайн и, мягко говоря, возмутиться?

— Исключено. Мы поддерживаем у них предельно низкий уровень интеллекта. Умных и сильных, как и в прежние времена, дабы не возвышались, приносим в жертву каменным изваяниям. Если грозит перенаселение, устраиваем маленькие войны для профилактики.

— Вам не страшно все это мне рассказывать?

Что-то в моем вопросе показалось собеседнику смешным. Его лицо расплылось в едкой ухмылке, мне даже показалось, что он едва сдерживает себя, чтобы не высказать нечто оскорбительное и неприятное для меня.

Но я уже сам сообразил, что к чему.

— Да, конечно, я понимаю, в случае отказа от сотрудничества со мной особо церемониться не станут. И, все-таки, господин директор, с вашей стороны не совсем честно ставить меня в такие условия, когда отказ равносилен смертному приговору. Вы не предоставляете мне права выбора, а в таком случае, о каком торге вообще может идти речь?

— А кто говорил, что с вами намерены торговаться? Мы не настолько нуждаемся в ваших услугах, чтобы выслушивать ваши условия. И, вообще, наш разговор с вами можете расценивать не как вынужденную необходимость с нашей стороны, а, скорей, как акт доброй воли, коему вы всецело обязаны прелестной Татьяне Сергеевне. Похоже, вам удалось задеть ее интимные струны…

Татьяна вспыхнула, словно цветок мака, и виновато потупила глаза, как будто, ее обвинили в чем-то постыдном. Она, как мне показалось, хотела что-то сказать, но под ледяным взглядом начальника сникла и не проронила ни звука.

— Вообще-то, мы ничего не имеем против тех чувств, которые в вашем мире именуются любовью. И, в то же время, мы придерживаемся правила чистоты брака. Татьяна, как вы уже, наверное, сумели понять, принадлежит к касте посвященных. Вы же, в нашем понимании, всего-навсего — жалкий изгой. Наделенный интеллектом и сообразительностью, но, все же — изгой! К тому же, изгой — опасный для нашего мира!

Металлические нотки и раньше проскальзывали в его голосе, сейчас же они звучали особенно явственно. Его слова не воспринимались иначе, как прямая, неприкрытая, угроза.

— Невзирая на это, вы снизошли до разговора с жалким изгоем, который, судя по вашим жизненным принципам и устоям, не должен даже подозревать о вашем существовании. Неужели причина всему лишь женская прихоть? Будь я романтиком, может, и поверил бы. Но… Я — прагматик. И, как мне кажется, вами для меня уготована некая роль, значение которой вы нарочно пытаетесь приуменьшить и при этом всячески вводите меня в заблуждение…

— Татьяна Сергеевна, вы по-прежнему, убеждены, что этот человек к вам неравнодушен?

Услышав вопрос, девушка содрогнулась.

Когда она заговорила, голос ее звучал неуверенно и то и дело срывался.

— Мне так казалось… Я не думаю, что могла ошибиться…

— А вы, как считаете, Андрей Васильевич, ошибалась девушка или нет?

Нужно было выручать Татьяну.

— Нет, не ошибалась, — ответил я. — Она мне очень нравится и, мне кажется, я ее даже любил…

— Почему вы говорите в прошедшем времени?

— А какая, в сущности, разница? Неужели так необходимо копаться в моей душе? — вспылил я, но, наткнувшись на ледяной взгляд, теперь уже адресованный мне, осекся. — Если вам интересно знать, я отвечу. Я любил ту Татьяну, которую знал раньше. Молодую, умную, привлекательную девушку. Научного сотрудника. Теперь, вдруг, оказывается, что она не тот человек, каким представлялась… Возможно, я смогу полюбить и эту Татьяну. Чтобы такое произошло, мне, как минимум, необходимо узнать ее…

— Может, в ваших словах и присутствует логика. Однако, поверьте, для вас будет лучше, если это случится скорее.

— Не улавливаю смысла…

— Объясняю. Татьяна Сергеевна, беспокоясь о вашей судьбе, которая, вне всякого сомнения, для нее небезразлична, решила просить разрешение на брак с вами. А, чтобы подобное стало возможным, вы должны перестать быть изгоем…

— Даже так? А как же чистота расы?

— Вы зря иронизируете. Понятие "чистота расы" давно утратило изначальное значение. Теперь приоритетным является преданность идее. Готовность пожертвовать ради нее всем, даже жизнью…

— Нечто подобное я уже слышал. Прямо-таки коммунистическая пропаганда…

Господину директору не понравился мой сарказм. Он нахмурился, выражение его лица не обещало для меня ничего хорошего. И все же гром, который должен был грянуть, не разразился.

Громоотводом на этот раз стала Татьяна. Она справилась с обуявшей ее робостью и поспешила мне на выручку.

— Андрюша, ты просто не хочешь ничего понять. Даже в коммунистической пропаганде были свои положительные моменты. А сейчас речь идет совершенно об ином. Если ты согласишься стать в наши ряды, то уже — навсегда. У тебя не будет ни права, ни возможности повернуть вспять. Если ты предашь наши интересы, ты просто-напросто все потеряешь, даже жизнь…

— Очень доступно.

— Да, Татьяна Сергеевна, благодарю, вы точно описали перспективы, я бы сказал, с отрицательным знаком. Для полноты картины необходимо рассказать и о положительном. Так вот, Андрей Васильевич, пройдя посвящение, вы обязаны будете некоторое время, достаточно долгое, работать в вашем мире и исполнять наши поручения. Конечно, жизнь ваша не сравнится с предыдущей. Вы будете обеспечены всем необходимым, можно даже сказать, купаться в роскоши. Впрочем, Татьяна Сергеевна вам лучше объяснит…

— Понятно, — выдавил я. — Теперь для меня ясно, откуда у научных сотрудников заокеанские "джипы" и прочие излишества…

— Не надо меня упрекать, Андрюша. Скоро ты сам поймешь, что все не так плохо…

Больше я не питал иллюзий. Меня откровенно вербовали в шпионы. И, наверное, мне нужно было соглашаться.

Только непокорный бесенок, сидевший внутри меня, начал подавать усиленные сигналы протеста.

Не хочу, чтобы меня неправильно поняли. В те минуты меня меньше всего волновали такие высокие понятия, как патриотизм, чувство долга и прочее. Я давно не придавал значения подобным абстракциям. Мною руководствовало обыкновенное чувство противоречия. Меня склоняли к чему-то, что я пока еще не мог полностью осмыслить. И именно тот факт, что склоняли очень настойчиво, даже применяя угрозы, вынудил названное чувство вырваться наружу.

— А если я все-таки откажусь от лестного предложения, вы меня немедленно ликвидируете?

— Зачем же так?

— Я ведь узнал непозволительно много…

— Вы об этом забудете сразу, как только выйдете из этого кабинета…

— И в дальнейшем мне предстоит влачить роль жалкого изгоя в вашем нелепом мире?

— Нет, как раз этого мы допустить не можем. Даже позабыв все, о чем здесь шла речь, вы и ваши друзья представляете опасность для нас. Вы знаете слишком много такого, чего не должны знать остальные изгои…

— То есть, возвращаясь к исходному, вы нас всех уничтожите?

— Можно сказать, что — так. Происходить казнь будет следующим образом. Дабы развлечь наших верных подданных, им нужно время от времени дарить зрелища. Вы пройдете обряд посвящения и станете равными среди них. Пока вы не владеете языком, вы — не опасны. Естественно, времени на то, чтобы язык выучить, у вас не будет. У этого народа с древних времен существует хорошая традиция приносить в жертву лучших представителей своей расы. Боги ведь любят только первосортный товар…

— Варварский обычай…

— Да, но таким образом очень удобно регулировать внутриплеменные отношения. Лидеры всегда опасны непредсказуемостью. А так, никто зазря высовываться не станет. Потому что знает, чем такое чревато. Вот и царят мир и покой… Вы, по-прежнему, не согласны, что это хорошая традиция?

— Возможно, — не стал спорить я. — Только относительно самого себя, нарисованная вами перспектива, отчего-то не радует…

— У вас есть право выбора. И все же, я хочу быть предельно откровенным. Будучи принесенными в жертву нашим богам, вы умрете только для этого мира, и снова возродитесь в своем. После казни врата, ведущие к нам, для вас навсегда закроются. А учитывая, что вы начисто лишитесь воспоминаний о проведенном здесь времени, такой исход нас вполне устраивает. Как видите, мы вовсе не изверги…

— Процесс принесения в жертву, наверное, болезненный?

— Увы… Но у вас, как уже неоднократно упоминалось, есть право выбора.

— И когда я должен его сделать?

— Прежде, чем покинете этот кабинет.

Я обернулся к Татьяне и внезапно понял, что она по-прежнему дорога для меня, и я очень люблю ее.

Девушка гипнотизировала меня взглядом, умоляла соглашаться. И я готов был подчиниться ее просьбе. Ведь для нас двоих уготовано столь блистательное будущее…

О чем еще можно мечтать?

Однако, прежде чем мой разум осмыслил все, язык, подчиняясь предательскому чувству противоречия, уже сделал свой выбор.

— Что же… — произнес я. — Такова "се ля ви". Каждый волен сделать свой выбор. Одни выбирают богатство и карьеру, другие — мучительную смерть. Наверное, я выгляжу полным идиотом, только я выбираю — второе…

Сказал и сам испугался своих слов. А что-то менять уже было поздно…

 

Глава девятая

— Танечка, ты действительно хотела выйти за меня замуж?

Она сидела напротив: бледная, испуганная и нервно теребила в руках скомканную бумажную салфетку. Часть стола с ее стороны, словно снегом, покрылась белой невесомой трухой.

Услужливая официантка хотела смести пыль, но я знаком попросил не мешать.

— Что об этом теперь говорить… — наконец, произнесла Таня. — Все равно уже слишком поздно…

— Почему? — возразил я. — Если я мертв для того мира, что мешает нам быть вместе в этом?

— Нет… Я не могу…

— Что тебе мешает?

В ее глазах отразилась такая вселенская печаль, что мне стало не по себе…

— В этом мире мы всего лишь временные. А в том, ином, можно жить вечно. И хорошо жить… Глупенький, зачем ты отказался?..

Мне показалось, в ее глазах взблеснули слезинки.

Однако, Татьяна слишком быстро, быстрее, чем мне бы того хотелось, смогла совладать с чувствами и взяла себя в руки.

— Ты — хороший парень, Андрей… Возможно, я когда-то и питала к тебе нежные чувства. Только все осталось в прошлом. Ты должен смириться и не смущать меня нелепыми предложениями, а себя не тешить беспочвенными надеждами. К тому же, нынешним разговором ты окончательно возвел между нами непреодолимую стену. Вспомнив, что с тобой произошло, ты стал опасен для нашего мира и я обязана что-то предпринять… Конечно, трудно предположить, что кто-то поверит твоему бреду, если ты захочешь предать его гласности, и, все же, в иных делах, не лишнее — перестраховаться… Ты меня поставил в безвыходное положение. При всем моем к тебе уважении, теперь я должна относиться к тебе, как к врагу…

— То есть?..

Она сумела прочитать не прозвучавший вопрос.

— Нет, сама я ничего предпринимать не буду. Но наш разговор не может долго оставаться тайной. Я просто обязана сообщить о нем…

— А если, нет?

— В таком случае, они сами о нем узнают. И, тогда я также буду причислена к предателям…

— Как они узнают?

— Есть много способов…

Я чувствовал, что Татьяне нелегко говорить, ведь, практически, она выносила мне смертный приговор…

— И сколько у меня осталось времени?

— Не знаю. Не думаю, чтобы слишком много…

В ее голосе было столько безнадежной обреченности, что мне стало дурно. Внезапно я во всей полноте осознал, что услышанное — не шутка, что все очень и очень серьезно.

Да и на что, собственно, я мог рассчитывать?

Что надеялся услышать в ответ на никому не нужные разоблачения?

Глупо было ожидать раскаяния и сочувствия, тем более неуместными выглядели бы восхищения моими умственными способностями…

Нашел то, что искал…

Разве можно винить Татьяну?

Она такая же игрушка в чужих руках, как и я. Она всю жизнь работала на некую, непонятную для меня, перспективу, и, с чего ради, вдруг должна от нее отказываться?

Только потому, что я оказался полным идиотом?..

Жестом я приказал бармену принести еще коньяк.

Татьяна сидела напротив и, молча, смотрела мне в лицо. Теперь она была совершенно спокойная, и невозможно было угадать, о чем она думает?

— Эх, Танюша, Танюша… — произнес я, сам не знаю почему. Но уж точно не для того, чтобы ее разжалобить.

Она все так же, молча, изучала меня.

— А как все хорошо начиналось. Ты помнишь, как мы с тобой познакомились? Ты ведь тогда уже прекрасно знала, что собой представляет Монастырище, и как умело притворялась удивленной и ничего не ведающей…

— Андрюша, я не притворялась. Ты действительно преподнес мне сюрприз. Я заинтересовалась урочищем, как научный сотрудник. Я ведь историк по призванию. В то время я не могла и предположить, что отыщу путь в иной мир. Ведь, до тех пор он мне не был известен. Я не имела права знать, где находятся такие пути. Я была простым передаточным звеном…

Она говорила тихо, спокойно, и я ей поверил.

— Ты хочешь сказать, что совсем ничего не знала?

— Да. Я, как и вы, попала в иной мир совершенно случайно. И, наверное, волей судьбы, мы оказались именно в том мире, с которым я давно связана прочными нитями…

— Что, наверное, помогло тебе в продвижении по службе?

— Нет. Даже — наоборот. Я узнала то, чего не должна была знать. А нарушения иерархии не поощряются нигде.

— И, все же, ты, по-прежнему, в фаворе?

— Может быть…

— Танюша, а давай забудем обо всем, словно бы, ничего и не было. Черт с ним, что произойдет завтра. Сегодня ведь мы можем оставаться друзьями, как прежде?..

На мгновение показалось, что она мне откажет.

Но, нет…

Тень замешательства скользнула по ее лицу и исчезла. Черты разгладились, девушка даже попробовала улыбнуться.

— А у нас получится?

— Не знаю. Но что нам мешает, хотя бы, попытаться?

И мы попытались.

Еще посидели в кафе, затем долго бродили уютными столичными парками, болтая ни о чем, тщательно избегая запретной темы. А вечером, когда день погас, и улицы озарились светом фонарей и рекламных щитов, она, все же, пригласила меня к себе.

Ночь получилась долгой и какой-то скомканной.

Мы оба чувствовали, что это наша последняя ночь, а потому, даже невзирая на количество выпитого, не могли полностью расслабиться. И то, о чем не говорили вслух, все же стояло мертвой стеной между нами. Словно материализовалось, не позволяя нам в полной мере насладиться теми крупицами счастья, которые мы решили подарить себе напоследок.

Утром, когда мне нужно было уходить, нас больше ничего не связывало. Точки над "і" были расставлены, а купленная ночь искупления миновала без следа.

Уже можно было говорить обо всем, и это, ровным счетом, ничего не меняло…

Татьяна плакала, склонившись над чашечкой кофе. Я с унылым видом размышлял о той горькой несправедливости, которая должна была вскоре свершиться, и проклинал себя последними словами из-за того, что так глупо отказался от девушки, да и, вообще, от всего…

— Самое страшное, что я совсем ничего не могу сделать… — говорила Татьяна. — Стоит мне с ними встретиться, и они сами обо всем узнают. Им подвластен дар, который нами давно утрачен. Они умеют читать мысли, изведывать тайны из глубины подсознания…

— Пока ты с ними не встретишься, мне ничего не угрожает?

— Да, если я сама не назначу встречу и не доложу…

— Ты это сделаешь?

— Не знаю. Я ведь, действительно люблю тебя. Однако, я даже не представляю, что будет со мной, когда ты уйдешь…

— Танечка, я не хочу, чтобы у тебя были из-за меня неприятности. Я разрешаю тебе рассказать им все…

— Да замолчи, ты! — вышла из себя девушка. — Не рви мне душу! И, ради Бога, не строй из себя благородного ангелочка! Разве ты не понимаешь, что унижаешь меня еще больше? Да и не всегда чрезмерное благородство идет на пользу… Ты сам в этом не раз убеждался…

Возразить было нечего.

Я чувствовал себя оплеванным, и оплеванным по заслугам…

В общем, расставание получилось грустным и тяжелым. Огромный булыжник придавил душу всем своим весом, и не было никакой возможности от него избавиться.

Говорить, казалось, уже было не о чем, и возникшая пауза еще больше усугубляла неловкость…

Татьяна хотела заварить еще кофе, но, высыпав в "турку" полпачки порошка, в сердцах выбросила ее в мойку. Достала из шкафа початую бутылку коньяка и стала наливать себе в чашку с застывшей на дне кофейной гущей.

Обо мне, вроде бы, позабыла.

А потому, когда коньяк начал переливаться через верх, я вырвал из ее рук бутылку и сделал несколько глотков из горлышка. Однако не ощутил ни вкуса, ни крепости.

Татьяна также залпом осушила чашку и снова замерла, подперев голову руками.

— Наверное, я пойду…

Она ничего не ответила, лишь, когда открывал дверь, я услышал ее тихий шепот:

— Прощай…

Выйдя из подъезда, я обернулся и за прозрачной занавеской увидел ее нечеткий силуэт.

Татьяна смотрела на меня…

Домой я добрался затемно.

Еще с лестницы услышал, как разрывается телефон. Уезжая, я забыл включить автоответчик.

— Андрюша, дорогой, как хорошо, что я тебя застала…

Я молчал. Мне нечего было ей сказать.

— Андрюшенька, миленький, я тебя очень люблю…

Голос Татьяны был тихим и грустным. Мне показалось, что она оправдывается передо мной…

Только, к чему запоздалые оправдания и никому больше не нужные слова?

— Андрюшенька, ты слушаешь?

— Да, Танечка… Дорогая… — добавил после небольшой паузы и испугался, что сейчас совсем раскисну, брошу все к чертовой матери и снова помчусь в Киев, неизвестно зачем и ради чего…

Сердце мое разрывалось от тоски и обреченности. И, наверное, от любви…

Взаимной и недоступной…

Зачем жизнь сыграла со мной такую жестокую шутку?

Чем я так сильно провинился?

Почему у меня все не как у людей?

— Андрюшечка, могу я тебя попросить об одной услуге?

— Да, конечно…

— Пообещай мне, что не поедешь на свадьбу к Илье…

Я молчал.

— Андрюшенька, тебе нельзя туда ехать. Для тебя это очень опасно… Ты не должен появляться возле Монастырища…

Я положил трубку и выключил звонок. Потом достал бутылку и накачивал себя коньяком почти всю ночь.

Однако желаемое забвение не приходило.

А когда коньяк закончился, я спустился во двор и вывел из гаража свою потрепанную "Таврию"…