Восемь суток — день и ночь — пьянствовал Макар. Напившись он буйствовал, бахвалился. Играя в карты, выбрасывал на стол деньги, как никчемные бумажки… А когда трезвел, ему хотелось сунуть куда: то голову, чтобы забыться, освободиться от гнетущей тоски. Дома он эти дни почти не жил. Ему хотелось найти такое место, где бы не преследовала его мысль о Наталье. Иной раз он задавал себе вопрос:

— С чего бы это? — и не находил ответа.

На девятый день к вечеру приехал с рудника Яков,

— Где Макар?..

— Полюбуйся, — утирая красные, распухшие от слез, глаза, ответила Полинарья и указала в соседнюю комнату. Макар лежал на мягком диване, свесив руку и ногу. Лицо его было красное, опухшее. Широкая грудь его поднималась — он, тяжело дыша, мертвецки спал.

— Все время из дому куда-то пропадает!.. Привез какую-то руднишную девку… Должно быть с ней колобродит, — рассказывала дрожащим голосом мать, — приходит домой — ни тяти, ни мамы.

Яков вышел, крякнув. Распрягая лошадь, он заметил, что в конюшне нет Макаровой лошади.

— А где мухортый?

Полинарья промолчала.

— Где, говорю, жеребенок-то? Тебя я спрашиваю?..

— А кто его знает! Пятый день как не стало лошади.

Яков, как пришибленный, присел на приступок крыльца. Потом вскочил и почти бегом бросился в амбар. Там он не досчитался выездной сбруи. Его серые глаза злобно расширились. Он еще раз пробежал в конюшню, не веря себе, еще раз заглянул туда, где всегда стоял его любимый мухортый.

— Горе-то какое! Эх!..

Скрипнув зубами и выругавшись тяжелой бранью, он вошел в дом. Лицо его было бледно, борода высоко поднялась, а волосы как-то странно вздыбились. Он снял с гвоздя узду и вошел в горницу. Постояв возле сына, Яков дернул его за ногу, говоря:

— Эй ты, богата-богатина!..

Макар приоткрыл глаза и, промычав, повернулся на диване. Ещё раз взглянул безумными глазами, и улегся вниз лицом. Яков взмахнул уздой, со всего размаха ударил сына по спине. Удила звякнули.

— Вот тебе, поганый ты человек!

Макар вскочил, глаза его были налиты кровью.

— А, вот что! — задыхаясь, крикнул Яков. Удила, снова звякнув, тяжелым ударом опустились на плечи Макара.

— Тятя! — рявкнул Макар и, стиснув зубы, бросился к отцу. Он схватил его, встряхнул, приподнял и бросил на пол. Яков мешком рухнул и ударился головою о косяк. Глаза его закатились.

— Варнак!.. Ты чего это с отцом-то делаешь? — визжа вбежала Полинарья.

Макар с опущенными руками стоял и смотрел на старика.

— Отец!.. Голубчик, ты мой! — подбегая к Якову, плача, говорила Полинарья. Она взяла его под руку и попыталась поднять.

— Погоди, мать… — тихо проговорил Яков. — Я ничего… Поучить захотел… Сына своего поучить хотел, а… а… а он… — Яков заплакал, утирая глаза подолом рубахи.

— Ах ты, подорожник ты этакой! Ах ты, варнак ты этакой! — взвизгнула мать. — Да я тебя!… Погоди ужо! — Полинарья угрожающе потрясла кулаком и выбежала в кухню. Она возвратилась с кочергой и ударила Макара по спине. — Вот тебе, рестант ты этакой!.. Вот тебе, острожник!

Удар за ударом сыпались на Макара, а он недвижно стоял, подставляя свою широкую спину. Полинарья бросила кочергу и вцепилась в его волосы. Глаза ее налились слезами. Она, как обозленная кошка, рвала волосы Макара, а когда уставшая, задыхаясь, тяжело опустилась на стул, Макар криво усмехнулся, сказал:

— Эх вы, учителя несходные!

Напялил картуз на взлохмаченную голову и вышел, тяжело хлопнув дверью.

Утром за чаем Яков, сосредоточенно смотря в стакан, сказал:

— Женить надо, пока вконец не смотался!

— И то, — согласилась Полинарья. — Я уж невесту ему подсмотрела.

— Где? — глядя исподлобья, настороженно спросил Яков.

— У Трегубовых!

— Которую?..

— Конечно, младшую — Софью!

Яков недовольно ответил:

— Какая она будет ему жена?.. Финтифлюшка какая-то, да и не по плечу мы им будем!

— А что мы? Не хуже людей — не по-банному крыты, не лыком шиты!

— Знаю я… Аристарх Трегубов не отдаст… Они с господами водятся. Наш брат — мужик — для них не подойдет!

С неделю отец и мать обсуждали этот вопрос, перебирая богатых невест Подгорного, а Макар снова погрузился в работу. Он стал молчалив. На Фимку не обращал никакого внимания. Та старалась попасть ему на глаза, но Макар, как бы не замечая, проходил мимо. По мере того, как вырастали один за другим крепкие корпуса на Безыменке, он внутренне тоже крепчал. Разговаривая с управляющим горного округа — с лысым, хитрым инженером Маевским, он не без усмешки думал: — «Сколь не ерепенься, а я все-таки тебя куплю».

Два раза он обедал у Маевского. Вначале он стеснялся, не чувствовал себя свободно в квартире инженера, но, отсчитав ему из бумажника пять радужных сторублевок, осмелел. К тому же Маевский, дружески хлопнув его по плечу, молвил:

— Ну, будем друзьями!

За обедом он весело болтал о прииске, о платине, называя Макара не старателем, а золотопромышленником. Это еще выше поднимало Макара и приближало к Маев-скому. Осматривая мягко освещенную обширную комнату, большие картины в золоченых рамах, серебро, ковры, он испытывал чувство нового, незнакомого ему до сих пор восторга. Вдыхая мягкий аромат, завистливо думал:

«Вот это да!.. Не жизнь, а рай».

…В комнату вошла маленькая женщина, туго затянутая в черное, суконное платье. Лицо ее освещали синие смеющиеся глаза, на лоб опускались пряди светлорусых волос.

— Знакомьтесь, — сказал Маевский, — моя дражайшая половина — Мария Петровна… Молодой золотопромышленник, Скоробогатов Макар Яковлич. Для тебя очень интересный человек — доморощенный уралец.

Макар, неуклюже, краснея, поднялся с дивана, а Мария Петровна быстро подошла и, смело глядя ему в глаза, протянула руку.

Рука Макару показалась очень маленькой, легкой, полудетской. Он ее стиснул и тряхнул отчего Маевская поморщилась.

Выпив несколько рюмок вина, Макар приободрился. Ему хотелось сказать хозяйке что-нибудь приятное, но слов не находилось. Краснея, он молчал, не отвечал на вопросы Марии Петровны. После чая она подошла к пианино и взяла несколько громких аккордов. Маевский, запустив руки в карманы, прошелся по комнате, улыбаясь осовевшим лицом, сказал:

— Ты, мамочка, сегодня в настроении?

— И ты тоже, настроился опять!.. Вы любите музыку? — спросила она Скоробогатова.

— Люблю! — бессознательно ответил Макар, любуясь ее маленькими ручками, которые умело и быстро бегали по клавиатуре.

Маевский, прохаживаясь по комнате, начал подсвистывать.

— Петька, ты опять со своим свистом!

— Это моя единственная музыка, — подмигнув Скоробогатову, сказал Маевский.

Макару все больше начинала нравиться Маевская. Она держалась весело и просто. Подобных женщин он не видал в старательской среде. Не без зависти Макар посмотрел на Маевского: «Вот бы мне такую жену!».

На этот раз Скоробогатов засиделся у Маевских дольше. Он уехал домой в приподнятом настроении.

Через некоторое время его снова потянуло к Маевским. Не застав дома Петра Максимовича, он хотел было уйти, но Мария Петровна взяла его под руку и повела в комнаты.

— Какой вы дикий!.. Ну, что вы смотрите на меня? Располагайтесь! Будем обедать. Петр Максимович уехал на рудник.

Он и рад был остаться, но его мучила мысль: — «В гостях — без хозяина!» Ежась, он сказал:

— Как-то… Марья Петровна…

— Не Марья, а Мария Петровна, — улыбаясь, перебила она.

— Ну, ладно, — краснея, продолжал Макар. — Неловко… Петра Максимовича нету, а я ввалился.

— Ну и что же?..

Она рассмеялась и принялась расставлять тарелки при помощи горничной.

Макара удивило: Мария Петровна, как при муже, поставила на стол графин с водкой. Она заботливо подкладывала ему на тарелку еду, весело говоря:

— Будьте, как дома!

Скоробогатову есть не хотелось. Он следил за каждым движением ее маленьких рук. Мария Петровна стала рассказывать, как они жили на Украине.

— Я не люблю сидеть на одном месте… Я все собираюсь поехать к вам на прииск… У вас много там рабочих?..

— Да, человек двести!

— Ого… Когда поедете, заезжайте за мной. Я поеду с вами. Лесом… Здесь, должно быть, чудные места.

Макар удивился. Его кольнула дерзкая мысль. Он отогнал ее… но она возвратилась. Мало-помалу он понял, что его тянет к Марии Петровне и что в сердце его растет ревнивая досада при мысли о Маевском, который стоит между ним и этой женщиной.

О своей женитьбе Макар совсем не думал. На предложение родителей, отрицательно качая головой, сказал:

— Не пришло еще время. Когда вздумаю, вас не спрошусь.

Якова покоробил такой ответ. Он почувствовал, что сын ушел из-под его влияния. Яков замечал, что сын часто стал похаживать к Маевским в то время, когда «самого» нет дома. Наконец, старик спросил:

— Ты это зачем к управляющихе-то?..

— Это мое дело, хожу, — значит, нужно!

— А ты слыхал про нее?

— Чего?..

— А то!.. За ней жандармы следят…

Макар гропустил это мимо ушей: — «Чепуха! Что за ней следить!». Гораздо больше его удивила просьба Маевского:

— Ты, Макар Яковлич, об этих пятистах рублях, что мне подарил, не проговорись жене.

Макар о деньгах уже забыл. Так же потом он забыл и о просьбе Маевского. Мысль о совместной поездке на рудник не давала ему покоя, но заехать за Марией Петровной он не решался.

Веселым майским утром, отправляясь на рудник, он встретил горничную Маевских. Та ему приветливо кивнула и что-то сказала. Макар остановил лошадь. Настя вспыхнула до ушей.

— Ты куда пошла?

— На базар!

— А как живет Мария Петровна?..

— Хорошо… Они говорили, почему к ним не заезжаете?..

Макар молча подхлестнул лошадь и погнал к особняку Маевских. Но только он переступил порог, его встретил молодой жандарм. Во всех дверях стояли жандармы. В комнате они вскрывали шкафы, ящики, комоды, доставали книги, какие-то бумаги. Ротмистр в белом кителе с золотыми погонами молча, сосредоточенно раскрывал книги, вытряхивал из них что-то, от чего книги странно ершились листками. Ему помогали высокий, как жердь, околоточный и какой-то незнакомый штатский человек. Мария Петровна сидела в кресле и нервно курила папиросу. Увидев Скоробогатова, она сказала:

— Вы за мной на рудник? Подождите… Вас теперь все равно не выпустят. Они кончат, и мы поедем!

Ошеломленный Скоробогатов по просьбе ротмистра присел. Мария Петровна улыбалась. Ее синие глаза потемнели, лицо побледнело. Скоробогатову показалось, что она за это время похудела, стала еще меньше и красивее. Среди разбросанных книг и бумаг она сидела спокойная, отвечая ротмистру кратко и строго:

— Читайте, я думаю, вы — грамотный человек…

Или:

— Это меня не касается, и я вам отвечать не хочу.

Ротмистр недовольно отводил глаза в сторону. Жандармы, приближаясь к самому начальнику, козыряли, странно вытягиваясь, круто поворачивались и уходили, а в соседних комнатах они осторожно ступали большими сапогами, точно боялись поломать пол.

Овладевшая Скоробогатовым оторопь прошла. Насмешливые улыбки Маевской в сторону полиции веселили его. Он с любопытством следил за движениями людей и недоумевал: «Что ищут?» Но когда ротмистр стал допрашивать Макара, он густо покраснел:

— Я золотопромышленник… Я на рудник собрался… За Марией Петровной заехал! — пробормотал он несвязно.

Ротмистр, худенький, с золотым пенсне, посаженном на большой нос, подозрительно прищурил глаз. Он вежливо, но строго заявил:

— Я вынужден вас обыскать!

Скоробогатов покорно поднял руки и, расставив широко ноги, стоял, пока старый, изношенный жизнью жандарм, с большой серебряной медалью у шеи, и незнакомый штатский, выворачивали ему карманы. Обнаружили револьвер и туго набитый деньгами бумажник.

— Зачем вы носите такие большие суммы денег? — спросил ротмистр.

— Нужно, значит, потому!… Я люблю деньги!

Ротмистр улыбнулся. Просмотрел свидетельство на право ношения огнестрельного оружия. Потом он дружелюбно улыбнулся Скоробогатову и, подавая его вещи, сказал:

— Вы зайдите ко мне в камеру!

— Сейчас?

— Нет, на днях!

Когда жандармы ушли, гремя сапогами и позвякивая шпорами, Мария Петровна, растопырив пальцы, показала им вслед нос.

— Мы сейчас поедем… Мерзавцы!.. Я минуточку.

Она вышла и скоро возвратилась с маленьким саквояжем.

— Ну, едемте, — сказала она, надевая синее пальто.

Теперь Макар чувствовал эту женщину возле себя так близко, что на минуту забыл об обыске. Ему хотелось говорить такое, что бы сделало Марию Петровну еще более близкой, но он неловко молчал. Мария Петровна сосредоточенно смотрела вдоль дороги. B нырках она хватала его руку и плотно прижималась к нему. От этих прикосновений у Скоробогатова сильно вздрагивало сердце и было несколько обидно, что Мария Петровна упрямо молчит. На ее лице лежала какая-то скрытая забота.

Было жарко. По небу плавали облака. Они вздувались на горизонте белыми клубами. Похоже было, что там кипят огромные котлы и, пенясь, поднимают горы густого пара. В тихом мареве лес задумчиво молчал, обдавая горячим, смолистым дыханием.

— А, пожалуй, нас накроет с вами! — сказала Маевская.

— Кто?

— Гроза!

— Едва ли…

— Вы думаете?.. Фу, как жарко!

Мария Петровна распахнула пальто. Высокая грудь обрисовалась под кисейной блузкой. Макара обдало запахом духов.

— Как от вас приятно пахнет!

Маевская расхохоталась. Этот смех Макара смутил.

— Вам скучно со мной? — спросила она.

— Н-нет… не скучно.

— Но у вас какой-то кислый вид. Вы не обижайтесь на то, что я молчу. Мне почему-то хочется молчать. Вы бывали когда-нибудь в таком состоянии, когда ни о чем не хочется говорить, а хочется молчать и думать?

— Бывал, — ответил Скоробогатов и добавил мысленно: «когда с похмелья»..

Предсказание Маевской сбылось. Сбоку надвинулась тяжелая, темносиняя туча. Подул прохладный сырой ветер, будя лес. Как из-под земли, донесся глухой раскат грома. Скоробогатов подхлестнул лошадь.

— Вот видите?.. Я правду говорила, — кутаясь, сказала Маевская.

Гроза быстро надвигалась. Лес тревожно зашумел. Высокие шпили елей плавно закачались.

— Вы не боитесь грозы? — спросила Маевская.

Скоробогатов отрицательно покачал головой, следя за бегом лошади. В почерневшем небе начали появляться тонкие змейки молний. Казалось, что небо дает трещины, ломается, рвется, а из огненных трещин, с оглушающим грохотом, падают на землю огромные железные листы. Брызнул редкими, крупными каплями дождь.

Макар круто свернул с тракта на узкую лесную дорожку. Сжатые двумя стенами деревьев, они потонули в глухом шуме леса. Вверху бешено ревел ветер, пригибая вершины деревьев, а внизу он мотал и рвал кустарник. Где-то далеко, в глухой чащобе загудел ливень. Скоробогатов выдернул из-под сиденья кожаный плащ и накинул его на Маевскую, а она заботливо прикрыла полой плаща голову и плечи Скоробогатова. Эта заботливость обдала его приятной теплотой. Маевская плотно прижалась к нему.

Ливень докатился до них. Смокшая лошадь, фыркая, бежала по плотному грунту лесной дорожки. Земля, как подогретая, кипела.

Выехали на широкую елань. Сквозь стеклянную кисею дождя показалась покосная избушка, прижавшаяся в угол к темному ельнику. Лошадь свернула к ней.

— Переждем в балагане, — сказал Скоробогатов и взглянул на Марию Петровну. Он ее не узнал. Ветром и ливнем точно смыло с ее лица бледную тень заботы. Она порозовела, а глаза весело заискрились.

Слушая легкую живую речь ее, Скоробогатов следил за каждым движением ее маленьких рук. Она, смеясь, отжимала подол юбки. Видны были ее стройные ноги. Никогда еще она не казалась Макару такой желанной. Он представил себе, как ее руки обнимают его шею… В избушке было тихо, сухо, пахло свежим сеном, примятым на нарах. В углу жужжали осы.

— Ну, что же вы молчите? — сказала Маевская. — Или теперь на вас нашел такой стих? — Она растянулась на нарах. — Ах, как хорошо! Как приятно здесь отдохнуть! — Она закурила папироску. — Прилягте, отдохните, Макар Яковлевич! Дождь скоро пройдет.

У Скоробогатова потемнело в глазах. Он бессознательно вскочил на нары и, схватив Маевскую, крепко ее обнял. Мария Петровна удивленно вскрикнула и, рванувшись, отскочила к двери. Глаза ее загорелись гневом.

— Вы это что?

Скоробогатов растерялся. Он почувствовал стыд и страх. Маевская, попрежнему стоя у порога, бледная, спросила:

— Вы что хотите от меня?

— Простите, я… думал…

— Кажется, я никакого повода не давала вам…

Скоробогатов неуклюже слез с нар, бормоча:

— Простите, Мария Петровна!

— Гадко… Вы совершенно испортили мне настроение.

Дождь стих. Уходящая туча громыхала вдали.

— Едемте, дождь перестал! — сказала Маевская.

Они молча сели и поехали. Оба сосредоточенно молчали. Только когда уже подъезжали к Безыменке, Скоробогатов заговорил:

— Вы все-таки простите меня, Мария Петровна!

— Ну, хорошо. Только, знаете ли, больно думать… Так гадко, грубо поступаете! Наверно, и с работницами, которые зависят от вас… Вы бросьте это… Не… Нехорошо… Гадко.