Апрель был веселый и ясный. Глубокие сугробы темнели и оседали. Горные речки на этот раз особенно свирепо вздулись. Повеселела в голубом мареве весны тайга. Скоробогатов с тревогой наблюдал за Безыменкой, которая подымала все выше и выше свой пенистый хребет… А там, где раньше молчаливо стоял стройный березняк, появился новый шум: это Смородинка, размывая свой новый путь, бешено, с ревом била в бок Безыменки и разливалась по низине. Лес стоял в воде.

— Небывалая вода нонче, — сообщил Телышков, придя в контору. — Смородинка-то поддает! Надо бы перевалить прорез, а старое-то русло разобрать.

Скоробогатов поехал к Маевскому, но дома его не застал. Не оказалось его и в правлении. В кабинете управляющего на месте Маевского сидел другой, — широкоплечий, рыжий, скуластый инженер. Когда Макар вошел, новый управляющий внушал высокому, похожему на надломленный шест, швейцару:

— Без доклада ко мне никого не впускай… Ты знаешь, что такое аудиенция?

— Никак нет-с! — вытянувшись, крикнул швейцар.

Увидев Скоробогатова, новый управляющий приказал швейцару:

— Выйди!

Кабинет Маевского был неузнаваем. На столах, на подоконниках в беспорядке лежали куски руды, обрезки рельсов, сутунка. Со стены из дорогой золоченой рамы смотрел какой-то вельможа в странном костюме, увешанный орденами и звездами, и с широкой красной лентой на пруди.

В общем, кабинет стал походить на музей.

Новый управляющий Ерофеев терпеливо выслушал Скоробогатова, откинувшись на спинку глубокого кресла, играя красным карандашом. Скоробогатов просил передать ему Акимовские лога. Он уверял: — «Все старатели желают, чтобы они были в моих руках…»

— Вы запоздали, сударь. Лога уже отданы его превосходительству — генералу Архипову.

Скоробогатов вскочил со стула и, скрипнув зубами, нахлобучив картуз, проговорил:

— Какие они!.. Мы должны это делать, а не генералы… Их дело судить да на каторгу ссылать. Мы — золотопромышленники — знаем это дело, к нему приставлены

Если бы тут был Маевский, Скоробогатов разразился бы бранью, но, видя перед собой спокойного незнакомого человека, он сдержался и вышел, не сказав больше ни слова.

Вечером на взмыленной лошади прискакал с прииска белобрысый нестриженный парень — коногон — и сообщил, что Телышков велел ехать на рудник: — «топит разрез». В этот вечер Татьяна тоже собралась ехать на рудник, — смотреть и слушать весну, — но Скоробогатов резко сказал:

— После… Не время сейчас прохлаждаться.

И верхом уехал на Безыменку.

Когда он, спускаясь с горы, увидел через просеку прииск, — лицо его исказилось: вместо разреза голубело озеро, отражая небо. Не было слышно ни грохота бутары, ни завывания бесконечной цепи ковшей, ни усталого пыхтенья паровой машины… Слышался только говор речки да тихий шум леса. А когда Макар подъехал к краю котловины, зубы его захрустели и глухо вырвалась брань: машинное отделение и корпус с чашей стояли в воде.

На коньке крыши верхом сидел Суриков и, постукивая в крышу балодкой, беспечно горланил:

А потом кричал:

— Эй… Скоро-о? Жрать хочу-у!..

На берегу группа рабочих наскоро сколачивала плот. Возле них бестолково суетился Телышков.

— Что это он там орет? — подходя, сердито спросил Скоробогатов. — Как он туда попал?..

— Караулил, да, видно, проспал воду-то, прокараулил!

Когда на плоту перевезли Сурикова, Скоробогатов строго спросил:

— На каких радостях песни хайлаешь?

— А мне что реветь, что ли?.. Топит не мое — казенное.

— Дурак! — Скоробогатов отошел и, краснея от злобы, крикнул Телышкову: — Ну, что слюни распустил? Собирай живо народ, — и на Смородинку!

Впереди всех он шел к месту, где Смородинка сворачивала в прорез. Прорез углублялся, расширялся. Шумя, катила Смородинка мутную воду по новому руслу. Расползалась в низинах и трепала затонувшие кустарники. Скоробогатов не слышал ни говора рабочих, ни шума речки. Он весь был поглощен думой о затопленных разработках. Вспомнил и Малышенко и Ахезина. Несчастье Малышенко теперь не трогало Скоробогатова. Он без сожаления провожал мысленным взглядом его, уходящего в кругу конвоиров в кандалах в Сибирь. А потом подумал, что хорошо бы встретить Ахезина в глухой тайге… схватить бы за горло и задушить!

Когда подошли к Смородинке, Телышков осторожно сказал:

— Лога-то, слышь, взяли… Я боюсь, Макар Яковлич, кабы чего не вышло.

— Ничего не выйдет! Принимайтесь за дело! Никого я не боюсь! Никого не признаю!.. Я здесь хозяин.

При свете костров работали на перехвате русла всю ночь. На другой день около обеда грохнули до десяти динамитных патронов, поднимая воду, смешанную с землей и булыжником. При последних взрывах Смородинка бешено устремилась в старое русло и, злобно урча, принялась разгрызать проход в перехвате. Малышенковский прорез обмелел. По нему катилась вода только с гор, но разрез не сбывал. Он стоял тихим озером.

Под вечер по увалу противоположного берега проехал на своей изношенной одноколке Ахезин. Он остановился, с любопытством поглядел на скоробогатовский разрез и подхлестнул лошадь:

— Хи-хи… Хорошо!