На Кривом логу Скоробогатову не повезло. Хотя золото и было, но заработок оказался плохой. При каждом сполоске у Якова таяла вера в богатое содержание логов. А Никита, стоя на вороте, скучал. Он лениво доставал бадьи с песком, посматривая на дорогу, которая вела в Подгорное.

По вечерам беспокойно возился на нарах, вздыхал, садился, курил, выходил из балагана и, сидя на пне, прислушивался к ночным шорохам леса. Монотонно пели комары; в темноте за ельником побрякивал боталом мерин; где-то далеко играла гармошка, пели песни.

Яков понимал тоску Никиты. Он говорил:

— Эк, ведь, бес-то в тебе бунтует! Сам — здесь, а ум — в кабаке.

Никита, отдуваясь, молчал.

Наконец, он не вытерпел, ушел. Скоробогатов долго поджидал своего работника, но Никита не возвратился.

Сделав последний смывок, Яков, как угорелый, прибежал в балаган. От радости ему хотелось кричать, с кем-нибудь разговаривать, но никого не было. Сжимая в руке небольшой увесистый комок, он крепко зажмурился. Потом, разжав руку перед самым носом, открыл глаза. На ладони лежал самородок, похожий на раковину. Яков повертел его перед глазами, отнес подальше от глаз, взвесил на руке и почти вслух сказал:

— Хаврулька!

Запрятав грохот в шурф и закидав его хворостом, он запряг лошадь и поехал домой.

Дорогой не один раз он доставал хаврульку, которая ласкала глаз своим матовым красноватым блеском.

Проезжая мимо избенки Сурикова, он увидел Никиту. Тот сидел на завалинке босой, в рубахе без пояса. Голова его была взлохмачена, борода, скатавшаяся, как войлок, сбилась на бок. Высунувшись из окна, Дарья громко кричала:

— Да будь же ты проклят! Окаянный! Навязался на мою шею. Что я только стану с тобой делать?

Увидев Якова, она выскочила и загородила ему дорогу.

— Ты что это, Яков Елизарыч, за что прогнал моего-то?

— Не гнал я, сам ушел.

— И деньги, поди, все забрал вперед?

— Нет. Хоша и взял, да не все.

— Ради ты христа не отдавай ему, окаянному. Хлеба маковой росинки дома нет, а он пирует. — Она заголосила — Полюбуйся-ко, пальтишко-то… он ведь пропил! И сама я не знаю, куда он его ухайдака-а-л!.. Наплевать на пальтишко, некорыстно, да там ведь выползок зашит был! Да что же я теперь стану делать-то-о-о?!

Окошки соседних домов раскрылись, высунулись головы баб и мужиков — посмотреть на бесплатное зрелище.

— Ну, так ты меня-то хоть пропусти, — сказал Яков. — Придешь завтра — додам.

Никита, не обращая внимания на крики жены, спокойно сидел на завалинке, сплевывал на землю, стараясь попасть в одно мест Когда Дарья прошла мимо него, сердито раздувая юбки, он спокойно сказал:

— Дарька, я тебе сколькой раз говорю, дай квасу!

— Не заробил… Гори, кобель. Да чтоб тебя это зелье прокляненное спалило… Не дам.

— Ну, чорт с тобой…

Яков ему не сказал о своей находке, о которой Никита и не предполагал. Суриков был уверен, что в Кривом логу нет богатой породы, а только один «пустяк». От этого он и заскучал. Никита любил работать там, где можно было каждый день получать плоды своих трудов в виде бутылки с водкой.

Он выклянчил у Якова на сороковку и ушел.

Вскоре в избе Скоробогатова кое-что изменилось: на окнах появились тюлевые занавески, на полу — пестрые, новые домотканные половики. Избу оклеили обоями, на которых были изображены странные животные, похожие на людей, но с кошачьими лапами. Животные с человеческими косматыми головами стреляли из лука. Эти «воеводы» покрывали стены сплошь. На дворе под навесом стоял новый экипаж с плетеным коробком. Полинарья стала чище, круглее и как будто даже побелела. Яков выпрямился. В глазах его заиграла самодовольная улыбка.

Каждый понедельник Скоробогатов, перекрестясь, выезжал на чалом степняке из ворот и отправлялся на рудник.

Соседи, с завистью поглядывая на него, говорили:

— Должно быть, фартнуло: опять зачал «пыхать».

Другие, пряча в бороду улыбку, отвечали:

— Как пришло, так и уйдет. Пролетит, не в первый раз!