Неожиданно для жителей Малой Вогулки старый скоробогатовский дом исчез, а вместо него вырос новый — двухэтажный, бревенчатый. Чисто выструганный, как восковой, с железной крышей, окрашенной в зеленый цвет, он стоял нарядный, убранный завитушками. Появились новые надворные постройки — амбары, хлевы, большой сеновал, появился плотный забор с узорчатыми воротами.

Соседние домишки расступились, как будто испугались незнакомого, непрошенного гостя. Смирненько смотрели они-на размятую дорогу, нахлобучив черные коньки. Особенно убого выглядела избенка Никиты. Ставень одного окна был закрыт, и похоже было, что хозяин выбил глаз своей избушке.

Яков снова приобрел горделивую осанку. Лицо его пополнело, порозовело. Борода стала шире и мягче, разговаривая, он презрительно прищуривал правый глаз. На руках его поблескивали массивные перстни. Изменилась и Полинарья. Она раздобрела, стала носить золотые кольца, — на каждом пальце не менее двух. В ушах висели большие дутые серьги. Голову она повязывала черной вязаной файшонкой. Впрочем, соседи не перестали называть ее заглаза «жабочкой».

В зимние праздники Скоробогатовы выезжали на шустром сером иноходце, запряженном в легкую новую кошевку: Яков в енотовом тулупе, в больших казанских валенках с пятнышками, в бобровой шапке, а Полинарья в плюшевой шубе с куньим воротником и в пуховой шали.

Выставив одну ногу на отвод, Яков картинно правил, а Полинарья, выпрямившись и закинув голову немного назад, искоса посматривала по сторонам.

Встречные почтительно уступали дорогу и, когда Скоробогатовы проезжали, говорили, провожая их взглядом:

— Подвезло Скоробогатовым… запыхали.

А иные отмахивались небрежно:

— Как подвезло, так и провезет.

— Зодото, что карта. Везет — не зевай, а как протащит — в пузырь полезай!

— Загремели!

Знакомые бабы провожали Полинарью злобными взглядами.

— Будь ты проклятая, краля! Сидит и рыло — бобом! Как путняя!

Особенно картинно Скоробогатовы катались на масленице. К серому иноходцу подпрягали пристяжную. Коней украшали красными гарусными кистями. С заспинника кошевки свешивался ковер. Все гремело бубенчиками — «ширкунцами». Сосредоточенно глядя на коней, вытянув в черных перчатках руки с вожжами, Скоробогатов покрикивал:

— Гэт!.. Гой!..

И любуясь пристяжной, которая, круто загнув голову набок, шла галопом, весь горел от удовольствия. ~ Макар жил как-то в стороне от родителей. Он имел лошадь — сытого, круглого, гнедого жеребца, санки, одноместные беговушки с бархатным сиденьем. В черном теплом суконном пиджаке, в шапке с ушами, он ездил один. Ездил он «трунком», не картинно.

Не один раз отец говорил ему:

— Проехать так проехать! Чтоб пыль в глаза пустить! Чтобы было потом что помянуть!

Но Макар делал всё по-своему. Он стал серьезный, задумчивый, иногда казался даже строгим.

Полинарья не раз тихонько говорила Якову:

— Женить бы надо Макара-то!

— Не знаю, мать, по мне тоже бы уж пора. Как он?..

— А что он? Женить да и все, пока не смотался.

И Яков ему предложил:

— Слушай-ка, Макар, женить тебя надо.

— Ну это, тятенька, не ваше дело, — отрезал сын.

— Вот как! — удивился отец. — Мы прежде так родителям не говорили. А нонче народ какой-то своеобычный стал.

— Ну, мало ли что! То было ваше время.

Он терпеть не мог, когда вмешивались в его дела. А непрошенным советчикам давал резкий отпор.

На рождестве к Скоробогатовым приехали попы славить. Яков обрадовался, засуетился. Полинарья тоже расцвела, кланяясь, приглашала их в горницу.

— Милости просим, батюшка, уж не запнитесь у нас, порядки-то какие! попросту живем!

Когда отслужили, сели закусить-за богато сервированный стол. Отец Андриан, маленький тщедушный попик, с лицом суслика,'— спросил, указывая острыми глазами на Макара:

— Сынок-то женат ли?

— Нет, батюшка, не женат еще, — кланяясь всем телом, отвечал Яков.

— Почему это?.. Женить надо… Дом у вас — чаша полная. Сын молодец-молодцом. Молодицу надо в дом.

— А коньячок-то у тебя знатный, — пробасил черный, как жук, дьякон и, наливая рюмку, рявкнул:

— Благослови, владыко-о!..

— Тебе, отец дьякон, уж было бы… — строго заметил отец Андриан. — Как звать сынка-то? — спросил он Якова.

— Макар Яковлич! — торопливо ответил Яков.

— Да что же это ты, Макар Яковлич, а?..

— А мое, говорит, дело, — рассказывал Яков.

— Правильно! — рявкнул дьякон.

— Не твое, а родительское, — погрозив пальцем дьякону, продолжал отец Андриан. — Заповеди божьи нужно соблюдать! Чти отца твоего…

— И мать твою, — перебил дьякон, опрокидывая уже третью по счету рюмку.

Макар молча стоял в стороне. На лбу его выступила и надулась жила.

— Слушай-ка, батюшка, — проговорил он, — когда мы бедно жили, никто к нам не ездил и никто нас не замечал, а богатых учить теперь не время.

Яков качнулся всем корпусом, будто намереваясь подскочить и заткнуть рот сыну, а Макар спокойно продолжил:

— Да, да, батюшка, когда на этом месте стояла избушка, вас и духу в наших краях не было, а теперь вот явились.

— Макар!.. — крикнул Яков. В голосе его были слышны страх и удивление. — Безбожник!

— Неправда, тятя, я верю в бога…

Отец Андриан поспешил распрощаться. Садясь в сани, он обиженно проговорил:

— Бог с ним! Молодой еще, не ведает, что творит.

— Вы уж, батюшка, простите христа ради, — виновато бормотал Яков, кланяясь, и сунул в руку попу красную десятирублевку.

Когда попы уехали, Яков, пылая гневом, вбежал в дом.

— Ты чего это наделал, кощун ты этакий!

Но, встретившись со строгим взглядом сына, сразу смяк:

— Нехорошо… Нехорошо… Прямо в глаза бухнул…

— Сколько дал им, долгогривым? — так же спокойно и строго спросил Макар.

— Сколь? Не от бедности… Стыдно рублевкой-то было отделаться… Десятку дал…

— Пятак надо было дать… Вон, посмотри, как они прошпарили мимо Никиты. Не только заехать, а и не заглянули!

— Ну, что ты сделаешь! — сказал Яков. — Подь-ка тоже хлеб едят, — и уже весело добавил: —Айда-ка, пропустим по одной.

Яков с утра прикладывался в кухне к четвертине. Это уже заметно было по его красному лицу. Ероша волосы и подливая в стакан, он заговорил:

— Сегодня вечером придет Ларион Прокопьич… Этот судейский, из конторы. Надо его попотчевать. Через него мы добудем не делянку, а заимку. Теперь, видишь, этот Исаика пронюхал дело-то, хочет нам всучить на Безыменке раздел. Народишко узнает, пожалуй, насыплет.

Макар молча покручивал ус.

— И если Исаика придет, так и его обходить не надо. Ты его не бей словами-то. Нам только захватить побольше места, договор заключить, а там нас, брат, с тобой

Митькой звали. А ты к управляющему-то хотел съездить! Ездил? Подружился с ним? Знакомство, брат, с господами — полезная штука и знатная. Только обхождению с ними научиться надо, как у них заведено.

— А ты помнишь, тятенька, у тебя Ванюшка-то робил?

— Ванюшка?.. А., а… помню. Это который в шахту-то упал? При тебе ведь, ты еще вот экий был — парнишка. Ну, так что?

— Мать-то у него по миру ходит!

— Давно я ее не видывал.

— Плохо, отец! Посулили ей много, а ничего не сделали. Я велел ей придти сегодня.

— Ну, так что же… Зачем?

— Помочь надо бабе-то. Ведь обещанное!

— Так ведь это уже давно было.

— Знаю, а старуха-то с голоду на паперть вышла.

— Я не знаю, как тут быть, Макар, — хлопнув себя по коленке, сказал Яков.

— Ну, а я знаю!

— Слушай-ка, Макар, станешь давать — продаешься!.. Их ведь, нищей братии, много… Их, брат ты мой, не вспучишь…

— А она одна. Надо дружней жить с народом, тогда и дело будет лучше.

— Это верно. Это верно, Макар Яковлич!..

— Люди будут говорить хорошо, работники будут хорошие.

— Это правильно! Правильно, сынок!

— Ты ей дай сегодня, если она придет, десять рублей на праздник. Надо бы вот тут давать, а не долгогривым попам.

— Ну, ладно. А по-моему, трешницы хватит.

— Де-сять рублей!.. — властным тоном сказал Макар и продолжал: — а потом я с Никитой повидался сегодня… нанял его сторожем.

— Так ведь есть караульщики, дневальные-то.

— Ну, это не караульщики, а так, для близиру. Надо отдельного человека держать на руднике.

— Пропьет… и себя пропьет, и казармы!

— Не пропьет. Дал слово. Сядет в лесу, негде взять там.

— Ну, свинья грязи найдет. Ладно коли… Ты, Макар, того, больно уж орудовать здорово зачал.

— Ничего. А с весны я думаю на вскрышу пробовать да паровую поставить. Ничего твой Ларион Прокопьич не сделает. По-другому дело поставить нужно.

— Как знаешь! Ты грамотный, — дальше видишь.

— Завтра я поеду к управляющему. Если взятку дать, так надо, чтобы она в верные руки попала, а этих захребетников — к чомору!

— От Исаики никуда не отвертишься.

— Ну, насчет Ахезина мы посмотрим. Разве пока на машертах робим.