Сен-Совер был совсем небольшим городком. И, как во всех маленьких городах, здесь все знали всё про всех. Так что Владимир Борд был в курсе, что я считаю себя дочерью известного футболиста Доминика Батенея. Он слышал о моих воскресных подвигах на футбольном поле и ещё до того, как Роз-Эме со всеми пожитками высадилась у его подъезда, заказал некие загадочные брёвна, которые я заметила сгруженными на бескрайнем газоне в наше первое утро у него дома.
В следующие дни в окно спальни на втором этаже, куда я в конце концов согласилась занести свои вещи, я наблюдала за непонятным строительством, развернувшимся на лужайке. Трое рабочих рыли ямы, устанавливали брёвна, соединяли их друг с другом, и я сначала подумала, что доктор велел построить манеж для лошадей. Это вполне в его духе, думала я: охотник, рыбак, коневод, любитель сапог и грязи, всё сходится.
Однако, когда вся лужайка оказалась обведена ровной оградой, я увидела, как рабочие разложили на огороженной площадке металлические прутья, которые подозрительно напоминали футбольные ворота.
Я стояла, приклеившись к окну, и не могла поверить собственным глазам, пока никаких сомнений оставаться уже не могло: в качестве приветствия Вадим превратил эту часть сада в уменьшенную копию стадиона «Жефруа-Гишар». Он сделал это для меня. Чтобы порадовать.
Дверь моей комнаты вдруг распахнулась, и влетел Окто.
— Ты видела? Там, во дворе! Видела?
Запыхавшись, он подбежал и тоже прижался носом к стеклу. Мы молча смотрели на прямоугольник лужайки, где трое рабочих завершали волшебство: с помощью специального валика рисовали на траве белой краской линии штрафной площадки.
— Вадим ждёт тебя на кухне! — наконец сообщил Окто.
— Это он тебя прислал?
— Да. Пойдём, ты не пожалеешь, честно!
Он взял меня за руку и потащил к двери.
— Давай! Скорее!
Мы спустились по лестнице, прошли через прихожую, через пустынную гостиную, и наконец Окто втолкнул меня в кухню.
Роз-Эме и Орион сидели спиной к окну, а Вадим стоял у конца длинного стола, на котором Лулу обычно расстилала старые газеты и чистила на них овощи. Но сейчас кухарка стояла, убрав руки в карманы передника, и ждала, пока освободится её рабочее место. Потому что на столе вместо продуктов лежали три пергаментных пакета. Сердце моё перестало биться. В каждом пакете было по футболке зелёного цвета с сине-бело-красной каймой на горловине и рукавах и со знаменитыми белыми буквами на груди — эмблемой команды Сент-Этьена.
— Почтальон только что доставил, — улыбнулся Вадим. — Одна для тебя, одна для Окто и одна для Ориона.
Я не могла поверить собственным глазам.
— Совсем как настоящие, — прошептала я.
— Сделаны на той же фабрике, — подтвердил мою догадку Вадим. — Открывай скорее. Конечно, к ним прилагаются шорты и носки.
Я наконец развернула пакет, очень осторожно, чтобы ничего не испортить.
Майка, белые шорты и, как положено, пара зелёных гетр — всё было просто идеально. От изумления я не могла проговорить ни слова.
— А для меня… — начал Вадим, поднимаясь со стула.
Я изумлённо смотрела, как он разворачивает жёлтую фуфайку вратаря Ивана Чурковича.
— И перчатки тоже есть. Говорят, у тебя мощный удар, а я дорожу своими пальцами! — добавил он хитро, доставая из-под стола кожаный мяч.
Окто стал скакать на месте, как блоха, и орать:
— Ура! Будем играть! Ура! Будем играть!!
— Конечно, — воскликнул Вадим, натягивая поверх рубашки фуфайку Чурковича.
Роз-Эме помогла Ориону тоже облачиться в новую форму, и мы впятером вышли из дома, величественные, как олимпийцы, под восторженные крики воображаемых болельщиков, которые заняли места на трибунах моей фантазии.
Стоял ноябрь, день клонился к вечеру, и под плотной завесой облаков было уже довольно сумрачно, но холода ещё не настали. Пилюля, рыжий кокер-спаниель, вертелся у наших ног и радостно лаял. Когда мы вышли на аллею, Вадим заметил вдали рабочих, которые убирали строительное оборудование.
— Как думаешь, они не откажутся с нами сыграть?
Так состоялся первый футбольный матч на нашем собственном футбольном поле: играли вшестером плюс сторож, не считая спаниеля, который не желал уходить из игровой зоны. Зная, что Орион предпочёл бы смотреть, как плывут по небу облака, а Окто, несмотря на регулярные тренировки, к которым я его принуждала, был не силён в футболе, я поняла, что мне придётся одной сражаться против команды рабочих.
— Давай, Консо! — кричала наша единственная болельщица. — Вперёд, девочка моя! Покажи им! Не сдавайся! Долой фаллократов!
Единственный вид спорта, которым Роз-Эме когда-либо занималась, имел прямое отношение к интимной обстановке её спальни. Но свою роль матери она тоже исполняла со страстью и, как большинство женщин того времени, исповедовала агрессивный феминизм.
— Давай! Ты лучшая! Раздави этих мачо! Покажи, кто здесь главный! Разбей оковы! Порви им за… Го-о-о-ол!
Матч закончился со счётом 4:2 в пользу Сент-Этьена. И хотя я подозреваю Вадима в том, что он заплатил рабочим, чтобы они мазали по воротам или пропускали мои мячи, я совершенно убеждена: в тот день я играла как Батеней.
Мы стали часто проводить матчи — такие же невероятные, как и первый. В течение недели Вадим набирал добровольцев среди своих пациентов («Мишель, вам это будет очень полезно!», «Давайте, Жильбер, я прописываю вам позицию центрального нападающего, считайте, что это мой рецепт!»), и по выходным больные игроки собирались вместе со здоровыми на лужайке у доктора. Поначалу команды были малочисленными, но потом к делу подключился ухогорлонос, и скоро мы могли комплектовать полные составы, нам даже было кого усадить на скамейку запасных. Маленькие, большие, старые, с простудой и температурой, женщины, мечтающие сбросить вес, пациенты с депрессией, надеющиеся переключиться с печальных мыслей, дочь мясника с её дополнительной хромосомой, жандармов сын с ногами разной длины, работники издательства, мои одноклассники, водитель школьного автобуса и порой даже господин мэр собственной персоной. А посреди этого разношёрстного сборища сияющий Вадим щеголял футболкой голкипера, и спаниель Пилюля радостно путался у него под ногами, не отходя от хозяина ни на шаг.
— Спорт — это здоровье! — восклицал доктор. — Чем больше двигаешься, тем меньше чихаешь!
Он надевал перчатки, вставал на ворота и давал свисток к началу матча. Он ловил мяч в прыжке и в падении, мастерски пританцовывал в ожидании удара и оказался таким свирепым вратарём, что в конце концов я вынуждена была признать, что в футболе он всё-таки не полный ноль.
В одно из воскресений на тополиной аллее, ведущей к нашему полю, появился какой-то молодой человек. Его силуэт казался знакомым. Он был одет в синий спортивный костюм, на шее висело махровое полотенце. Гость подмигнул мне.
— Привет, чемпион!
У меня перехватило горло от нахлынувших чувств. Это был Жан-Ба. Я перескочила через ограду и бросилась ему на шею. Я так давно его не видела!
— Вот это ты шевелюру отрастила! — улыбнулся он, взъерошив мне волосы.
Он взглядом поискал мою мать, но на этот раз её не было среди зрителей.
— Так захотелось вас увидеть, тебя и мальчишек. С тех пор как вы перебрались сюда, в деревне вас не встретишь. Вас тут взаперти, что ли, держат?
Он ткнул пальцем туда, где сердце, добавил:
— Я записался на приём к доктору Борду, сказал, что у меня болит вот здесь. И он прописал мне матч. Утверждает, что нет лучшего средства от любовных огорчений.
В эту секунду нас заметил Вадим, и Жан-Ба приветственно поднял руку.
— А он симпатичный, этот тип, — сказал он.
— Ты лучше! — запротестовала я.
— Ну ещё бы, — улыбнулся Жан-Ба. — Уверен, с ним ты не играешь в Тарзана!
Я энергично замотала головой. Ни за что бы я не стала запрыгивать на спину доктору Борду!
— Ты как-то уж слишком выросла, — заметил Жан-Ба. — Неужели я больше не смогу таскать тебя на плечах?
Я разревелась, и Жан-Ба крепко обнял меня. Думаю, ему тоже хотелось заплакать, но он сдержался.
— А меня? Меня ты сможешь поднять? — раздался голос Окто.
Братишка стоял за спиной у Жана-Ба, в шортах, которые были уже далеко не такие белые, и в майке, которая была уже далеко не такая зелёная.
— О! А это что за малэнкая свинья? — воскликнул Жан-Ба, имитируя акцент мадам Руис. — У меня на спине никаких маленьких свиней, claro?
Он подхватил Окто, забросил его на плечи и помчался вокруг поля так быстро, что мой брат хохотал и повизгивал.
Орион бежал за ними следом и аплодировал. Жан-Ба опустил Окто на траву и наклонился ко второму близнецу; глаза у него при этом были немного красные.
— Привет, птица-синица! — сказал он и поднял Ориона на руки. — Ну как ты? Чирикаешь?
В ответ мой брат засвистел.
— И бумкаешь? — продолжал Жан-Ба.
— Бум! Бум! — весело ответил Орион.
— Гудишь и веселишься?
— Чух-чух-чух, бр-р, дрын-дрын!
Жан-Ба звонко чмокнул Ориона в щёку, поставил его на землю и вытер глаза.
— Ну что, доктор? — крикнул он Вадиму. — В какой я команде?
— Спросите у Консолаты! Это она здесь решает!
— Как всегда, — улыбнулся Жан-Ба.
Он развёл руки, показывая, что отдаётся в мою власть, и я тут же постановила, что играть он будет нападающим в моей команде.
В конце матча, измотанный, но довольный победой, он подошёл пожать руку Вадиму.
— Вы были правы, доктор. Я чувствую себя намного лучше!
— Да, эти ребята — отличное лекарство, — улыбнулся Вадим. — Приходите к нам в любое время.
Я догадалась: Жан-Ба очень расстроился, что не повидался с Роз-Эме. Он подошёл к нам попрощаться, и, когда вышел из ворот, мне стало очень больно — как будто меня рвали на части. Это была боль от того, что всё меняется, время проходит, и мы ничего не можем с этим поделать.
Жан-Ба стал приходить с нами играть. Но со временем это случалось всё реже и реже, потом мы и вовсе перестали видеться. А потом я встретила его случайно, у булочной мадам Шикуа.
В тот день по дороге из школы я нашла на земле монету в один франк и решила как можно скорее потратить её на конфеты. Я дождалась, пока мои одноклассники разойдутся, и двинулась, с ранцем за плечами, обратно к булочной. Я уже собиралась нырнуть за занавеску из бусинок, закрывавшую вход, но тут навстречу показались два посетителя. Я отступила, пропуская их.
— О, — проговорил Жан-Ба, обнаружив за занавеской меня.
В одной руке он держал багет, а на другой висела рыжеволосая девица в босоножках на танкетках. Она посасывала дужку солнцезащитных очков.
— Консо! — воскликнул Жан-Ба, и в голосе его слышалась наигранная весёлость. — Что ты тут делаешь?
— Ну… — сказала я, глядя на рыжую. — Я…
Я продемонстрировала свою монету.
— Ух ты, — улыбнулся Жан-Ба. — Пришла тратить сбережения?
Я стала путано объяснять, что нашла монету на земле и хочу купить конфет, но всё это время не могла отвести глаз от одной-единственной вещи: живота девицы. Я смотрела на него как заворожённая — он был круглый, прямо как футбольный мяч!
— Конфеты — это вредно для зубов, — строго сказала рыжая с высоты своих глупых босоножек.
Она говорила со странным акцентом. Мне очень захотелось сказать, что её никто не спрашивал, но вместо этого я с виноватым видом опустила голову.
— Синди — зубной врач! — поспешил объяснить Жан-Ба, вымученно рассмеявшись. — Она целыми днями сражается с кариесом, вот и злится на конфеты!
Он освободился от руки девицы и присел передо мной на корточки.
— Не слушай её, чемпион, — прошептал он. — Иди спокойно покупай свои сладости!
Он хотел погладить меня по щеке, но я втянула голову в плечи и, ни слова не говоря, раздвинула занавеску и вошла в булочную.
— Консо! — окликнул Жан-Ба.
Он вошёл вслед за мной в магазин.
— Консо! Прости! У меня не получилось прийти на последние матчи. Сразу столько всего навалилось: работа, ремонт и всё вот это…
Я повернулась к нему спиной, так что ему был виден только мой ранец — огромная прямоугольная штуковина из мягкой кожи, которую Вадим выбрал, утверждая, что ранец прослужит мне верой и правдой до первого курса медицинского института.
— Консо, я… — снова заговорил Жан-Ба.
— Всё нормально. Я поняла.
— Да, — сказал он. — Конечно.
Наступила долгая тишина, во время которой ни он, ни я не двигались с места. Мадам Шикуа, как обычно, сидела в кресле у себя в подсобке и дремала. Монета, которую я сжимала в кулаке, намокла.
— Ну что ж… так даже лучше, — вздохнул Жан-Ба.
Не удостоив его взглядом, я прошла несколько шагов, отделявших меня от прилавка, и нажала на кнопку звонка.
— Уходи, — процедила я сквозь зубы. — А то получишь щелбан.
Сказав это, я закрыла глаза.
Пока мадам Шикуа перемещала свой центнер из подсобки в магазин, я стояла не двигаясь, а когда обернулась, Жан-Ба уже исчез.
— Ну? Что будет угодно малышке?
Перед булочницей я держалась молодцом. Я навыбирала себе сладостей и вскоре вышла из лавки, сдерживая слёзы, но ощущение было такое, как будто мне в ранец запихнули целую наковальню.
Дойдя до перекрёстка, я остановилась перед мусоркой. Посмотрела на разноцветные драже, мармеладных крокодилов, ракушки с мягким леденцом внутри и яркие желатиновые пустышки, лежавшие на дне пакета. Утёрла глаза и вытряхнула все конфеты в урну.