Никому ничего не сказав, на свои сбережения Роз-Эме купила странный домик в лесу, в самом конце дороги, прямо у воды. Изначально эта лачуга, построенная на возвышенности и окружённая деревьями, служила пунктом наблюдения за птицами, сюда приезжали группы орнитологов. Но со временем исследователи забросили это место, и оно стояло всеми забытое, пока сюда не явилась перелётная птица Роз-Эме, чтобы обосноваться здесь и оживить заброшенный дом.
Наша мать считала, что ей невероятно повезло, потому что с дороги его было совершенно не видно. В тот день, когда она впервые привезла нас сюда, нам пришлось выбраться из «панара» и расчищать себе путь. Окто, Орион и я голыми руками убирали с дороги упавшие ветки, которые уже обросли насыпью из камней и земли. Ещё немного, и мы бы совсем не смогли проехать. С тех пор мы больше никогда не являлись сюда без лопаты и секатора. Приходилось то и дело прорубать себе дорогу, а уж если весной шли сильные дожди, потом надо было выдирать из земли корни-щупальца, разрывать лопатой засохшую грязь, разравнивать рытвины… Я даже придумала специальную игру в фанты, чтобы без ссор решать, кому на этот раз выпадет самая грязная работа.
— О нет, — злился проигравший. — Это несправедливо! Я на прошлых каникулах драл корни!
— А не надо было проигрывать в «Да и нет не говорите»! — радовались двое остальных.
Признаться, чаще всего из машины с лопатой приходилось вылезать Ориону. Из-за особенностей в развитии он соображал медленнее нас, и мы с Окто бессовестно этим пользовались. Подсчитывая очки, мы каждый раз ухитрялись его запутать.
— Какие вы подлые! — вздыхала Роз-Эме, глядя через лобовое стекло, как её бедный котёнок сражается с зарослями.
— А вот и нет, — оправдывался Окто. — Просто мы играем по правилам!
— И мы не виноваты, что Орион всё время проигрывает! — добавляла я.
— Идите и помогите ему сейчас же! — не выдерживала Роз-Эме. — Втроём у вас дело пойдёт в три раза быстрее.
— Я что-то не очень хорошо себя чувствую, — вдруг говорил Окто слабым голосом и доставал из кармана ингалятор. — Если я выйду, боюсь, не обойдётся без приступа…
— А если не выйдешь, боюсь, не обойдётся без подзатыльника!
Раздосадованные, мы с братом слезали с уютных сидений и отправлялись на помощь Ориону.
Когда «панар» наконец добирался до конца дороги, мы были все в поту, грязные как свиньи, и Окто без конца брызгал себе в горло «Вентолином», мрачно поглядывая на Роз-Эме. Если погода была хорошая, я первой бросалась в озеро. «Кто последний в воду, тот мокрая курица!» Я прыгала не раздеваясь с моста и через секунду выбиралась из воды, счастливая и с туфлями, полными ила.
Так начинались наши каникулы — мы называли их «каникулами робинзонов». Несколько недель полного отшельничества вдали от Моншателя, вдали от всего вообще, без электричества и водопровода — по крайней мере в первые годы; потом ситуация изменилась. Но с 1981-го по 1986-й каждое лето, пять раз подряд, мы проводили здесь абсолютно дикие и вольные каникулы и очень привязались к этому месту. К нашему убежищу. К нашей тайне.
Когда мы в первый раз ступили на террасу, Роз-Эме заставила нас поклясться, что мы никому не расскажем об этом доме.
— Даже моим подружкам? — уточнила я.
— Прости. Даже твоим подружкам.
— Даже Вадиму? — спросил Орион, который продолжал видеться с доктором во время велогонок.
— Да, котёнок, даже Вадиму.
— И Барнабе? — поинтересовался Окто, который завёл дружбу с молодым продавцом из «Диско Фазза».
— Да, и Барнабе тоже! — раздражённо воскликнула Роз-Эме. — Если я говорю «никому», значит, я именно это и имею в виду. Я же, кажется, по-французски разговариваю?
Она потрясла у нас перед глазами связкой ключей.
— Дети, запомните: этот дом существует только для нас четверых. Мы должны сохранить его в полнейшей тайне. Как будто он невидимый.
— Как сказочная избушка? — подсказала я.
— Вот! Именно так.
— Но почему? — не унимался Окто.
— Бессмысленно выяснять почему, мой дорогой. Это правило игры. Правило, которое не обсуждается, понятно?
Роз-Эме раскрыла объятия, и мы все втроём нырнули к ней под крыло.
— Мы дадим клятву, — объявила она. — Тот, кто её нарушит, поставит под угрозу безопасность всей семьи.
— Что значит «поставит под угрозу»? — спросил Орион.
— Значит, всё станет очень плохо, — перевёл его брат.
— Правильно, — подтвердила Роз-Эме. — Если кто-нибудь из вас раскроет тайну нашего убежища, он нарушит клятву, и это приведёт к катастрофе.
В безмятежности летнего вечера это слово показалось мне несколько преувеличенным. Как могла произойти катастрофа, когда воздух такой тёплый, а в лиловом небе порхают ласточки? Я тихонько хихикнула, но мне хватило одного взгляда на Роз-Эме, чтобы понять, что она не шутит: глаза её были как два холодных камня. Я заглушила в себе смех и, когда мать с торжественным видом попросила нас поднять руки, чтобы произнести клятву, безропотно повиновалась.
— Повторяйте за мной: «Я обещаю…»
— Я обещаю, — сказали мы хором.
— «Никогда не рассказывать о нашем доме в лесу…»
— Никогда не рассказывать о нашем доме в лесу…
— «Никому».
Роз-Эме плюнула в озеро. Мы с братьями повторили за ней и опустили руки.
Ласточки пищали у самой воды, глотая комаров. Наша мать спокойно выдохнула. Глаза её снова ожили, и она спросила:
— Ну а теперь — кто хочет супа из тапиоки, тартинок с тунцом-и-помидорами и перчёных сухариков?
— Я!
— Я!
— Я!
Она кивнула на «панар».
— Вытаскивайте вещи из багажника! Сейчас всё будет.
На протяжении пяти вольных и диких лет мы ни разу больше не задавали ей вопросов о клятве, которую дали друг другу в тот вечер. Мы твёрдо держали обещание. А для того, чтобы отвечать на вопросы друзей, соседей и учителей, которые, конечно, всякий раз интересовались, куда мы едем, мы придумали себе дедушку и бабушку, которые живут на юге.
— Замечательных вам каникул на юге! — желали нам соседи и учителя, узнав о том, что мы скоро уезжаем. — И удачи в пробках на дороге!
Ах, юг! Они завидовали нам, считая, что мы едем к цикадам, запаху мимоз и синему Средиземному морю, а на самом деле мы катили по свободной трассе к этой одинокой облезлой возвышенности в восточном направлении.
— Наших дедушку и бабушку будут звать Муни и Пути, — постановила я однажды, вспомнив персонажей одной книжки с картинками, которая была у меня в детстве.
Братья добросовестно заучили эти имена и стали ждать, чтобы я рассказала им подробности о наших воображаемых предках. Я начала скромно и банально:
— У Муни и Пути седые волосы. Они очень добрые…
Постепенно я добавляла к картине детали: голубой дом (как в песне), построенный на скалах, с цветником, бассейном с голубыми бликами, ленивыми котами, бельём, развешенным на террасе, и фруктовым садом, в котором Муни выращивает абрикосы для своего восхитительного варенья. А Пути я наделила страстью к истории наполеоновских войн.
— Он собирает оловянных солдатиков. У него их сотни, они расставлены на полках за стеклом. Иногда он вынимает оттуда одного-двух и разрешает нам их раскрасить. Это бывает днём, пока Муни спит после обеда. Она спит всегда час или два днём, лёжа в гамаке в тени мангового дерева.
— Ты уверена, что манговое дерево могло вырасти на такой высоте? — вмешалась Роз-Эме.
— Нет. Просто мне очень нравится слово «манго»!
— Если ты хочешь, чтобы люди тебе верили, по-моему, стоит посадить в саду что-нибудь другое…
— Да? И что бы ты посадила там вместо манго?
— Шелковицу, — не задумываясь предложила Роз-Эме. — Их на юге очень много. И они дают свежую тень.
Похоже, ей доставило радость воспоминание об этом дереве и его тени, так что я приняла его в свою историю. Итак, у нас были готовы обстановка, атмосфера и персонажи. Теперь каждый мог рассказывать про каникулы как ему вздумается — всё будет звучать правдоподобно.
— Я бы так хотел, чтобы Муни и Пути были на самом деле, — часто вздыхал Орион. — Вот здорово было бы раскрашивать оловянных солдатиков, как в истории у Консо.
— Почему у нас нет бабушки и дедушки? — тут же принимался ныть Окто. — У всех есть.
Как каждый раз, когда мы задавали ей вопросы о семье, глаза у Роз-Эме затуманивались.
— Потому что у меня нет ни папы, ни мамы. Вы прекрасно знаете почему. Я вам тысячу раз рассказывала, мальчики!
Своими нелепыми выдумками (она говорила, что её родители погибли в автомобильной аварии, когда она была совсем маленькой) Роз-Эме пыталась прервать поток расспросов. С нашими отцами дела обстояли не лучше. По её словам, они оба… тоже умерли! Мой — из-за слабого сердца, папа близнецов — из-за неудачного прыжка с парашютом. Не семья, а какая-то кровавая бойня.
— Но почему все умерли? — возмущался Окто. — Ведь даже никакой войны не было!
— Люди умирают не только на войне, мой дорогой.
Лет с шестнадцати я стала выручать Роз-Эме, поддерживая её враньё. Я говорила братьям:
— Перестаньте изводить маму! Муни и Пути не существует, но у них есть огромное преимущество перед другими бабушками и дедушками: они идеальны! Я уверена, что другие дедушки и бабушки — те, которые существуют на самом деле, — кричат на своих внуков, запрещают им разговаривать за столом и прыгать на кроватях. И ещё у них наверняка нет никакого бассейна, а на подоконниках не сидят коты. И я уверена, что варенье у этих реальных бабушек похуже, чем у Муни. И знаете почему?
Мои братья мотали светловолосыми головами. Я обожала, когда они вот так меня слушали, широко раскрыв глаза и навострив уши. Я обожала испытывать на них невероятную утешительную силу историй, которые сама придумывала.
— Потому что Муни происходит из древнейшего рода поставщиков варенья к королевскому двору, — импровизировала я. — Это тайное братство, которое существует уже двадцать тысяч лет. И Муни… унаследовала особый дар превращать дождь в мёд.
Хотя Окто и Орион тоже росли, они не уставали слушать мои выдумки. Иногда получалось так сильно их увлечь, что братья даже переставали ссориться и драться. Они сворачивались клубочком в креслах гостиной и замирали в ожидании продолжения.
Однажды вечером, когда мне удалось помешать очередной ссоре перерасти в драку или приступ астмы, Роз-Эме подошла ко мне и поцеловала в щёку.
— У тебя особый дар, моя девочка, — сказала она.
— Какой ещё дар? — удивилась я.
— Не знаю, как это называется. Но не всякий умеет превращать двух разбуянившихся чертят в мирно спящих ангелочков.
Она приложила палец к губам, и мы тихонько вышли на террасу. Погода стояла прекрасная, всплески воды убаюкивали уголок вселенной, где мы укрылись, и в кои-то веки даже комаров было не слишком много. Роз-Эме вздохнула с облегчением и закурила сигарету.
— Ты правда думаешь, что у меня талант? — спросила я. — В смысле, талант рассказывать истории?
Я была в том возрасте, когда задаются вопросами, кто ты и кем хочешь стать. Мне необходимо было узнать мнение матери.
— Я в этом совершенно убеждена. Вон доказательство! — она указала на усыплённых близнецов за окном.
Я наморщила нос…
— Если мои истории погружают в сон, это не слишком хороший знак…
— Почему? — улыбнулась Роз-Эме. — Есть разные истории. От одних хочется плакать, от других — смеяться. Есть истории, которые задают вопросы, и те, что на них отвечают. Какие-то не дают уснуть… а некоторые успокаивают.
— Значит, ты считаешь, что у меня талант успокаивать?
— Несомненно.
— И ты думаешь, на других людей это тоже подействует? — взволнованно спросила я. — Потому что я не хочу придумывать истории только для них двоих, понимаешь? Я бы хотела, чтобы мои истории нравились людям, которых я не знаю. Самым разным людям!
Роз-Эме мечтательно прищурилась и посмотрела вдаль.
Она всегда противостояла трудностям взрослой жизни, делала всё возможное, чтобы оградить нас от них. Но теперь я выросла. И мне нужна была не защита, а искренность.
— Я правильно понимаю, ты хотела бы стать писательницей? — спросила мать.
Я кивнула. Мне доставляло радость представлять себя сидящей дни напролёт за пишущей машинкой, как Франсуа Мерлен из фильма «Великолепный». Я готова была перебиваться с хлеба на воду и пахать как проклятая, чтобы оплачивать счета. Я не сомневалась, что игра стоит свеч. Но в лицее нам целыми днями втолковывали, что, мол, прежние поколения жили беспечно, а нам про это следует забыть, потому что наша молодость будет непростой. Мы только и слышали, что о безработице, вымирающих отраслях и закрытии заводов. Мечтателей уговаривали вернуться на землю. Интересно, Роз-Эме тоже, как и все они, станет убеждать меня, что надо перестать витать в облаках?
Она потушила сигарету и посмотрела на меня очень серьёзно.
— Послушай, доченька, я не знаю, можно ли ещё зарабатывать, складывая слова во фразы. Но если у тебя к этому лежит душа, обязательно нужно попробовать. Всегда надо пробовать.
Я улыбнулась, и она улыбнулась в ответ, и мы долго сидели молча, наблюдая, как дом наш медленно погружается во тьму и в пение лягушек.
Наверное, в юности мне бы следовало, как и всем моим подружкам, мечтать о каникулах в летнем лагере или за границей, где можно изучать иностранный язык. А не о том, чтобы проводить долгие летние недели в глуши, в компании нашей маленькой семьи. Но я, как ни странно, не желала ничего другого и наслаждалась каждой секундой, проведённой на берегу озера.
Я любила это место и его тягучее время.
Любила читать, опустив ноги в воду, или, в ненастные дни, писать, сидя за столиком в маленькой комнате и слушая, как барабанят по крыше капли дождя.
Любила переправлять братьев на остров и устраивать там бесконечные поиски сокровищ.
Любила наблюдать, как ворчит Окто из-за того, что в его магнитофоне сели батарейки и он не может слушать свои сокровенные кассеты Kraftwerk или Depeche Mode.
Любила, как вечером Роз-Эме звонит в колокол, сообщая нам, что пора возвращаться из экспедиции. Она ещё расставляла по всему дому свечки, и они мерцали, как россыпь светлячков.
Я любила смотреть на Ориона, когда он чинил велосипед, у которого по несколько раз в неделю пробивало шины камешками на дороге. Руки у него были вечно в резиновом клее!
Любила дни пополнения запасов, когда мы все вместе отправлялись в продуктовую лавку в посёлок. Улыбку, которой озарялось лицо Окто, когда он получал новую коробку батареек. Любила выбрать себе в журнальном ларьке три-четыре книги, тогда как Орион неизменно уходил оттуда с новым номером «Зеркала велосипедиста».
Я любила возвращаться в наш лесной дом с полным багажником покупок.
Наступал вечер. Комары, летучие мыши, последние лучи солнца, а дальше — темнота, которая просачивалась между еловых стволов, а потом выплёскивалась на поверхность озера, плотная и тяжёлая, как лава. Ночь окутывала нас со всех сторон, мир впадал в кому, и до следующего дня на свете не существовало больше ничего.