В статье, снабжённой фотографией, говорилось об аресте человека, взятого с поличным во время налёта на парижский бар. Вор, итальянец по имени Пьетро Пазини, находился в розыске у себя на родине. Его подозревали в причастности к революционной организации, совершавшей теракты. Был выдан международный ордер на его арест, и Италия требовала высылки Пазини в Милан.

Роз-Эме сложила газету. Что-то тяжёлое навалилось на грудь, стало трудно дышать. Понадобилось несколько минут, чтобы прийти в себя. Болезненное прошлое, которое она так старалась забыть, годы дурного обращения, унижения, нужды и страха — всё это снова выплеснулось на неё.

Вадим видел, что она нервничает и чем-то обеспокоена. Он хотел помочь ей снять напряжение и выписать успокоительные и отдых, но Роз-Эме категорически отказалась. Отпуск? Ни в коем случае! Стоило ей остановиться, перестать работать и заниматься разными делами, как тревога накрывала с головой.

Она стала отслеживать новости о Пьетро во всех газетах, по телевизору и радио. Она уходила спозаранку и возвращалась очень поздно, объясняя это напряжённой работой в издательстве, но на самом деле просто выкраивала несколько часов, чтобы уединиться, читать и размышлять.

В июле она наконец узнала, в какой тюрьме содержится наш отец. В тот день она ушла с работы, села в «панар» и поехала по трассе, ведущей к одному из парижских пригородов.

По дороге заехала в кафе, чтобы позвонить домой. К телефону подошла Лулу. Роз-Эме, конечно, соврала: она не собиралась объяснять старой кухарке со слабым сердцем, что едет в тюрьму проведать отца своих детей!

Увидев Роз-Эме в комнате для свиданий, Пьетро едва не разрыдался. Он стал без умолку говорить, как всюду её искал, с ума сходил от беспокойства, что её исчезновение едва его не убило. Он тогда почувствовал себя таким несчастным и покинутым, что вернулся в Италию. Там он нашёл своих старых товарищей по борьбе и, чтобы притупить печаль и тоску, посвятил себя Делу. Он ни о чём не жалел, но в конечном итоге вернулся спустя шесть лет только ради неё одной и только потому, что никак не мог её забыть. Её и своих детей.

Роз-Эме дала ему выговориться, не перебивая. Укрывшись за переговорным стеклом, она ощущала свою недосягаемость для этого человека, которого в прошлом так любила и который причинил ей столько страданий. Было похоже на зоопарк, когда стоишь перед клеткой с хищниками.

Когда Пьетро поинтересовался, родился ли у неё сын, Роз-Эме не смогла соврать и кивнула. Да, сын. Но про второго рассказывать не стала.

Пьетро разрыдался горючими слезами.

— Сын! У меня есть сын! — повторял он, всхлипывая, а Роз-Эме ждала, когда закончится этот спектакль.

Пьетро ни разу не поинтересовался, как она поживает, здорова ли, не выразил ни малейшего раскаяния по поводу того, как с ней обращался. Для него Роз-Эме была не более чем вещь.

И всё-таки, несмотря на это, она приехала к нему снова. Один раз, второй, третий: именно это она называла своими командировками.

В переговорной она почти всё время молчала, а Пьетро без конца говорил. Он читал проповеди, мешая французский с итальянским. Но на каком бы языке он ни говорил, его слова были полны злобы и радикальных призывов. Он хотел всё сломать, уничтожить и поджечь — во имя того, что называл своим идеалом.

Роз-Эме незаметно качала головой. Если раньше Маэстро, может, и был идеалистом, то теперь перед ней сидел исполненный ненависти фанатик. И когда он спрашивал, можно ли увидеть сына, она неизменно отвечала: «Нет».

Пьетро пытался её уговорить, умолял. «У меня есть бабки, — говорил он. — Много бабок, в надёжном месте. Приведи ко мне сына! Я заплачу».

Но Роз-Эме нельзя было купить. Ни её саму, ни её детей.

Каждый раз, выходя из здания тюрьмы, она чувствовала себя выжатой как лимон, опустошённой. Она говорила себе: «Этот человек безумен и опасен, но он отец моих детей…» Она ничего не могла с собой поделать, не могла махнуть на него рукой.

В 1976 году, после нескольких месяцев переговоров, Италия добилась высылки Пьетро Пазини. В августе его под строгим надзором перевезли в миланскую тюрьму, и внезапно тяжесть, душившая Роз-Эме, пропала. Вдали от этой отравы она почувствовала, что ожила. Она снова могла обниматься с Вадимом, ей снова хотелось смеяться, любить и ездить на море.

В Италии Пьетро приговорили к пожизненному заключению за проведение террористического акта. Но год спустя появилась информация о побеге нескольких миланских заключённых. Среди них был и Пьетро Пазини.

С этого момента Роз-Эме приступила к осуществлению плана: она экономила каждый сантим, предвидя наш переезд в Моншатель, а главное — покупку дома в лесу, где каждое лето учила нас обходиться малым, жить как робинзоны и надёжно прятаться. На всякий случай.

Шли годы. Роз-Эме не подавала виду, но всё время была настороже, хоть Пьетро Пазини и находился далеко (сначала в Гватемале, потом в Никарагуа). Когда в 1985 году президент Миттеран принял решение даровать, на определённых условиях, политическое убежище итальянцам, осуждённым за терроризм, она сразу поняла, что Маэстро не заставит себя ждать.

И вот в июне 1986-го — та-да! — она получила письмо. Пьетро её разыскал, теперь у него был их адрес. Он вернулся тайком во Францию и утверждал, что хочет всё наладить и — воспользовавшись правом убежища — начать новую, мирную жизнь. Он поручил своё дело хорошему адвокату, но на данный момент всё ещё находился в розыске, и ему по-прежнему грозило заключение из-за ограбления, устроенного в Париже одиннадцать лет назад. В том же письме он просил Роз-Эме наконец позволить ему увидеться с дочерью, которая, писал он, стала «уже взрослой и наверняка такой же красивой, как её мать».

Вместо того чтобы тревожно ждать или опять скрываться, Роз-Эме сделала упреждающий удар: она ответила Пьетро, что согласна, но для начала хочет увидеться с ним сама. Они назначили встречу 9 июля, в конспиративной квартире, которую друзья предоставили Маэстро, на двухстах километрах от Моншателя.

Роз-Эме взяла отгул на консервном заводе, рано утром 9 июля села в «панар» и поехала к условленному месту. Её план был не вполне продуман: она хотела заключить нечто вроде соглашения с Пьетро, чтобы он оставил нас в покое, но не очень представляла себе, как это сделать, не знала, что предложить взамен. Она надеялась, что за прошедшие годы он изменился, стал спокойнее и благоразумнее. Но главным образом она надеялась выиграть время, чтобы подготовить нас к столкновению с правдой куда менее привлекательной, чем то, что мы себе придумывали.

Следуя указаниям из письма, она проехала двести километров до пустынного перекрёстка в чистом поле. Когда она приехала, Пьетро сидел на капоте старого «Рено 4» и курил. Одинокий, ссутулившийся, с осунувшимся за годы тюрьмы и скитаний лицом.

Он улыбнулся Роз-Эме.

— Ты не изменилась, — сказал он. — Всё такая же красивая.

Он принял меры предосторожности и обыскал «панар», прежде чем позволить гостье следовать за ним на конспиративную квартиру. Они доехали каждый на своём автомобиле до старого склада, стоявшего посреди рапсового поля. Было ясно, что вокруг на многие километры нет ни одной живой души.

Роз-Эме было не по себе, она хотела остаться снаружи. Пьетро показался ей слишком нервным и перевозбуждённым. Она заметила капли пота у него на висках и подумала, что он, видимо, что-то принял. Она прекрасно помнила амфетамины, ЛСД и прочую дрянь, которую он глотал раньше.

Пьетро рассмеялся.

— Что с тобой? Ты меня боишься? Мир сошёл с ума! Ведь это я рискую, позволив тебе приехать сюда, а боишься почему-то ты!

Он раскинул руки.

— Меня ищут легавые, а я, видишь, доверяю тебе на сто процентов! Тут никого нет. Даже собаки. Давай, идём!

Наконец они вошли в здание, огромный заброшенный склад с разнокалиберной мебелью, расставленной тут и там, который отапливался, похоже, только небольшим камином.

— Я провёл здесь всю зиму, чуть не околел, — рассмеялся Пьетро. — Разводил огонь и сидел, стуча зубами, как сумасшедший. Вот это жизнь, да?

Он с досадой плюнул на пол.

Час или два он говорил о себе, как обычно. Хвастливо рассказывал, как жил в тропиках, как был в бегах, как кому-то заговорил зубы, как разжился баблом, как сделал то, придумал сё. Рассказывая, он без остановки пил виски, отхлёбывая прямо из бутылки.

— Точно не хочешь? — спрашивал он после каждого глотка.

Было ещё утро, не больше одиннадцати. Роз-Эме слушала его и думала, в какую ужасную историю вляпалась.

Потом Маэстро захотел, чтобы она показала ему фотографии детей. Он просил её об этом в письмах: «Привези мне их фото. Я хочу увидеть, какими они были в разном возрасте. Хочу наверстать упущенное время».

Но Роз-Эме ничего не привезла. Ни единого снимка. Она стала делать вид, что ищет фотографии в сумке, и тут поняла, что Пьетро не изменился ни на йоту: он всё так же жесток, вспыльчив и совершенно не в состоянии себя контролировать. И это с ним она рассчитывала о чём-то мирно договориться!

— Ну? Где фотографии?

Надеясь, что, возможно, с этого свидания удастся сбежать прежде, чем оно успеет начаться, Роз-Эме сказала:

— Ох, ну я и дура, забыла их в машине!

Но Пьетро уловил неуверенность в её голосе. И в глазах Маэстро вспыхнул недобрый огонь.

— Наврала, да? — воскликнул он. — Ничего не привезла! Ты что задумала? Хочешь меня поймать, да?

Он двинулся на неё, плюясь итальянскими ругательствами. Он размахивал бутылкой виски, и Роз-Эме почувствовала, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Пьетро преградил ей дорогу к двери, она отступила к камину — и схватила подвернувшуюся под руку железную кочергу.

Она была так же напугана, как тогда, в августе 1969 года, когда схватила в охапку малышку-дочь и сбежала от него. Нужно было действовать. Пока Пьетро, обезумев от алкоголя и злобы, продолжал орать страшные угрозы, она обеими руками покрепче ухватилась за кочергу и ударила. Изо всех сил, наотмашь.

Маэстро рухнул на пол.

На волосах показалась кровь. На секунду Роз-Эме почудилось, что он убит.

Повинуясь какому-то животному инстинкту, она бросилась обшаривать здание. В нише, когда-то служившей свинарником, ей попался на глаза сундук. Внутри лежал револьвер, а под ним — огромный мешок, набитый стофранковыми купюрами, такой тяжёлый, что она не смогла его поднять.

Отыскав среди хлама спортивную сумку, она заполнила её деньгами, после чего мешок удалось вытащить из сундука и перенести добычу в багажник «панара».

Она вернулась в здание, на всякий случай с револьвером в руке. Пьетро по-прежнему лежал на животе у камина. Она наклонилась к нему и увидела, что он дышит, хоть и слабо.

Пока она стояла над Пьетро, мозг её работал быстро и сосредоточенно. В груде немытой посуды Роз-Эме отыскала то, что нужно, и вернулась во двор, вооружённая острым ножом. Солнце стояло высоко в небе. Подойдя к машине Пьетро, она проколола одну за другой все шины и зашвырнула нож в заросли сорняков.

После чего села в «панар» и тронулась с места.

Некоторое время она ехала наугад через поле, пока не вырулила к дороге, ведущей в Моншатель. В первой же деревне она остановилась у телефонного автомата и позвонила в полицию.

Назвавшись вымышленным именем, Роз-Эме сообщила, что налётчик и террорист Пьетро Пазини, много лет находящийся в розыске, тайно вернулся во Францию и в данный момент лежит на полу заброшенной фермы посреди рапсового поля. Она описала местность настолько подробно, насколько смогла, и повесила трубку, так и не узнав, воспринял ли полицейский её слова всерьёз.

Затем она набрала номер консервного завода. К телефону подошла её коллега, Роз-Эме сообщила, что увольняется, и тут же повесила трубку.

Когда она приехала в Моншатель, уже вечерело. В квартире никого не было. Роз-Эме взяла все чемоданы, спустилась в гараж и там, укрытая от посторонних глаз, переложила деньги из мешка. Пять тысяч пачек.

Управившись с деньгами, выехала из гаража и припарковалась у входа, чтобы дождаться возвращения Ориона с ежедневной тренировки. Когда он появился из-за поворота на своём красном «Эльетте», мать вышла из машины. Не дав ему перевести дух, она попросила забросить велосипед в машину и самому тоже забираться.

— А что? — удивился он. — Мы куда-то уезжаем?

— Да, котёнок. Это сюрприз.

Роз-Эме хлопнула дверью.

— Нужно заехать за Окто и Консолатой.