Роз-Эме проговорила всю ночь. Секретов больше не осталось.

На рассвете мы вчетвером вышли на террасу, не в силах произнести ни слова. Прижались друг к другу и смотрели, как первые лучи пробиваются сквозь листву на другом берегу и поджигают воду в озере. Никогда ещё красота этого места не казалась нам такой печальной.

— А я так хотел, чтобы моим отцом оказался Роджер Долтри, — чуть слышно сказал Окто.

Я посмотрела на брата. С тёмными кругами вокруг глаз он как будто постарел за эту ночь лет на пять.

— Даже гитарист Abbа — и то было бы лучше! — воскликнул он. — Да даже любой никому не известный эстрадный певец!

Роз-Эме хотела снова обнять его, но он грубо вырвался и стал дышать быстро и со свистом — как всегда, когда приближался приступ.

— «Вентолин», — мягко подсказал Орион.

— Как мне это… это всё… надоело… просто до смерти! — проговорил Окто, задыхаясь.

Орион побежал в дом за ингалятором, но, когда вернулся, приступ уже начался.

Окто сидел съёжившись на полу и задыхался.

Мы уже привыкли видеть его таким и слышать страшные звуки, исходящие из бронхов. Но на этот раз он вдруг выпрямился и, вместо того чтобы взять ингалятор, который протягивал ему брат, издал сиплый крик, рванул на груди рубашку, будто хотел разорвать себе лёгкие. А потом раскинул руки и прыгнул с террасы. Прямо у нас на глазах плюхнулся в воду.

— Окто, нет! — закричала Роз-Эме.

И как была, в туфлях, прыгнула за ним.

— Мама! — завопил в панике Орион.

— Не двигайся! — приказала я, зная, что Орион плавает как кирпич.

Я приготовилась прыгнуть следом, но Роз-Эме и Окто один за другим вынырнули на поверхность и теперь брызгались и отплёвывались, как глупые собаки.

— Пусти! — орал Окто, потому что Роз-Эме вцепилась в него обеими руками. — Пусти, говорю тебе!

— Перестань немедленно! — яростно крикнула Роз-Эме. — Замолчи!

Она замахнулась, словно хотела влепить ему пощёчину, но Окто остановил её и, продолжая грести свободной рукой, расхохотался.

— Ты меня никогда не била! Было бы странно начать именно сегодня!

— Если захочу — ударю, мой дорогой! Чтобы не забывал, что я твоя мать.

— Попробуй ударь! — крикнул Окто и поплыл прочь от неё.

Роз-Эме даже не пыталась его догнать. Она закашлялась и тоже принялась хохотать.

— Ну и ладно! Зато проснулась! — крикнула она нам с Орионом. — Вам тоже стоит попробовать! Вода замечательная!

— Да-да, давайте, тут здорово! — веселился Окто, хлопая ладонью по поверхности озера.

Орион посмотрел на меня, улыбнулся и сказал:

— Кто последний в воду, тот мокрая курица!

Он сбросил велосипедные ботинки, которые не снимал со вчерашнего дня, а я — туфли, и мы взялись за руки.

— Раз! Два! Три! — сосчитал Орион.

Мы прыгнули вместе, прямо в одежде, в воду, которую за ночь освежила гроза, и пронзительно завопили.

У берега озеро было не слишком глубоким. Пальцами ног мы нащупали ил, и вода мягко обволокла нас со всех сторон и прилепила одежду к телу. После бессонной ночи это купание казалось благословением.

Я немного поплавала вместе с Окто и Роз-Эме, пока Орион бултыхался, ухватившись за сваи террасы.

Когда мы решили, что пора выбираться на берег, усталость как рукой сняло, нам хотелось есть, и приступ Окто прошёл. Он впервые в жизни перенёс его без помощи лекарства.

— Ну, как я вам? — спросил он, усаживаясь в траву и задрав нос к солнцу.

— Герой! — усмехнулась я.

— Идиот! — проворчала Роз-Эме.

— Ты был похож на невероятного Халка, — добавил Орион и изобразил киногероя, когда тот рвёт рубашку на груди.

Мы рассмеялись.

— Только я, в отличие от него, не превратился в зелёного монстра! — уточнил Окто.

— Ты уверен? — спросила я, снимая водоросли с его спины.

Мы ещё немного постояли так, улыбаясь, в этом хорошо знакомом нам покое — дождались, чтобы сердца застучали медленнее и тише. И тут скобки, заключавшие в себе это счастливое отступление от основного сюжета, неотвратимо закрылись.

— Я не знаю, жив ли ещё Пьетро, — сказала Роз-Эме. — Не знаю, поехала ли полиция на ферму. Но ясно одно: ваш отец не единственный, кто знает о существовании денег, и я сомневаюсь, что его друзья оценят эту шутку.

Она вытерла лицо.

— Рано или поздно они бросятся меня искать. Найдут адрес квартиры. Может, они уже там…

Я почувствовала, как по всему телу пробежала дрожь, от головы до пяток.

— Пьетро никогда не был святым, — продолжала Роз-Эме. — Я рисковала, встречаясь с ним, и теперь готова за это отвечать. Проблема в том, что если найдут меня, то найдут и вас, а рисковать вами я не готова. Нужно замести следы. А это можно сделать только одним способом: разорвать связь на столько, на сколько понадобится. Вы понимаете, что я хочу сказать?

Мы с братьями переглянулись. И ничего не ответили. Я думаю, что в каждом из нас бушевала буря вопросов и невыразимых эмоций.

— Я предлагаю вот что, — сказала Роз-Эме, которая непрестанно думала с тех пор, как выехала с фермы. — Из десяти миллионов я беру себе один и уезжаю. Вы поделите оставшиеся деньги на три равные части. Такой суммы каждому из вас хватит, чтобы безбедно прожить всю жизнь. Любая мать мечтала бы сделать такой подарок своим детям. Ну, по крайней мере, я так думаю.

Она предпринимала нечеловеческие усилия, чтобы выглядеть спокойной, но голос предательски дрожал. Роз-Эме замолчала. Две длинноногие птицы пролетели вдали над озером и опустились на воду. Увидев их, я подумала, что это утро навсегда впечатается в мою память и всякий раз, вспоминая его, я буду видеть двух голенастых птиц. Белых цапель.

— Мальчики, вам уже исполнилось шестнадцать, — сказала Роз-Эме. — Рановато, конечно. Но вы справитесь. Я в вас верю.

Орион нахмурил брови, вид у него был растерянный, а Окто вжал голову в плечи — казалось, он внимательно изучает травинки у себя под ногами, но было ясно, что он прячет слёзы.

— Эй! — воскликнула Роз-Эме с напускной весёлостью. — Вы представляете, сколько всего сможете купить на эти деньги? Котёнок, напомни-ка мне марку велосипеда твоей мечты?

— «Джиос-Торино», — улыбнулся Орион.

— Точно! Так вот, теперь ты сможешь его себе купить. Даже два или три, если захочешь!

— Ты думаешь?

— Конечно! А ты, Окто…

Мой брат не дал сформулировать вопрос. Глотая слёзы, он проговорил:

— Yamaha CX5M, как у Барнабе. Но…

— Что «но», сынок?

Окто посмотрел на неё, и слёзы всё-таки полились из глаз.

— Ничего. Всё классно, мам. Реально классно, ты права.

Роз-Эме улыбнулась, глядя на озеро. Теперь и её слезы перелились через край. И мои, понятное дело, тоже.

— Консо, помнишь, когда-то ты спросила, правда ли я считаю тебя талантливой рассказчицей? Это было как раз здесь, на террасе.

Я помнила этот момент с кинематографической точностью.

— Я не изменила мнения: ты должна попробовать. Эти деньги подарят тебе время, необходимое для того, чтобы стать писательницей.

— Значит, ты правда уедешь? — спросил Орион, до которого всегда доходит как до жирафа.

Роз-Эме сжала кулаки. У неё расширились ноздри, плечи ссутулились — всё тело противостояло горю.

— У меня нет выбора, котёнок. Либо так, либо получить пулю в лоб.

Она встала. Одежда её промокла, и, несмотря на солнце, которым было залито всё кругом, Роз-Эме дрожала от холода.

— Револьвер я тоже забрала, — сказала она. — Он в бардачке «панара».

Мама пошла к дому.

— Ладно, хватит реветь! Времени совсем мало, а нужно ещё столько всего вам рассказать!

Мы с братьями молчаливой вереницей последовали за ней. В доме Роз-Эме сказала очень решительным и властным голосом (на другой не было ни времени, ни сил):

— Мальчики, о вас Пьетро ничего не знает. Ни ваших имён, ни того, как вы выглядите. Он даже не знает, что вас двое, ему никогда не придёт в голову искать близнецов. Но вам нельзя больше носить мою фамилию. Понимаете? Избавьтесь от документов и раздобудьте себе новые.

— Как? — спросил Окто.

— Всё можно купить, — ответила Роз-Эме. — Что же до тебя, Консолата, то тебе даже имя сохранить нельзя. Очень кстати, что ты хочешь стать писательницей. Вот тебе первая задача: подбери псевдоним. Придумай, кем теперь будешь. Понятно?

— Понятно, — пробормотала я.

Осознавая собственное бессилие, мы растерянно смотрели, как Роз-Эме, стоя на коленях, отсчитывает деньги, которые полагались ей. Затем она выстелила ими дно одного из чемоданов, который предварительно освободила от пачек, а сверху положила старую одежду, которую уже не носила.

— И последнее, — сказала она. — Нужно найти способ передачи сообщений на случай экстренной важности.

— Там, куда ты едешь, не будет телефона? — спросил Орион.

— Котёнок, телефоном пользоваться ни в коем случае нельзя. Это недостаточно тайный способ.

— Тогда, может, почтой?

Застёгивая чемодан, Роз-Эме покачала головой.

— Когда человек скрывается, он не оставляет адреса. Он нигде не живёт. Его больше нет. Это правило игры.

— Тогда как? — спросила я. — У тебя есть идея?

— Возможно, — ответила она с улыбкой. — Подождите минутку.

Роз-Эме встала и пошла к лестнице. Мы слышали, как она роется на антресолях на втором этаже. Наконец наша мать спустилась, держа в руках несколько старых тетрадей — тех самых, куда Орион перерисовывал страницы каталога, когда был маленьким.

— О-о-о! — воскликнул он. — Ты их сохранила?

— Конечно.

Она разложила тетради на столе и наугад открыла одну, потом другую. Мазутная печь, швейные машины, мужские пижамы, гамаки, стойки для садовых зонтов, покрывала, тачки, рыболовные снасти и собачьи конуры: каждая страница была заполнена рисунками и описаниями, и мы все стали подвывать от умиления, глядя на них.

— Но зачем ты нам это показываешь? — спросил Окто, не видя никакой связи между нашим теперешним положением и старыми тетрадями брата.

Роз-Эме достала из пачки тетрадь в зелёной обложке.

— Орион ведь не только копировал каталог, — сказала она. — Помнишь, сынок?

Орион кивнул, и Роз-Эме стала листать зелёную тетрадь с причудливыми картинками, придуманными предметами и подписями, в которых ничего нельзя было понять.

— Эта идея пришла мне в голову, когда я вспомнила изобретения Ориона.

Мы слушали её объяснения. Нам следовало договориться о системе зашифрованных посланий, которые позволят передавать друг другу важные новости посредством рубрики частных объявлений в газетах. Ничего сложного, достаточно просто сформулировать несколько строчек в телеграфном стиле и, если потребуется, сопроводить их фотографией или рисунком. Впоследствии мы назвали это «Системой Ориона».

— Всем понятно? — спросила она.

— Понятно, — улыбнулись братья.

— Понятно, — подтвердила я.

Затем Роз-Эме переоделась, и всё произошло очень быстро. Она прижала к себе Ориона и Окто. Потом резко отстранилась от них — с той же решительностью, с какой когда-то, в нашем детстве, резким движением отрывала пластырь с наших разбитых коленок.

— Консолата отвезёт меня на вокзал на «панаре», — сказала она. — Я не хочу, чтобы вы тоже ехали, будет слишком тяжело прощаться. Машину я оставляю вашей сестре. Оставайтесь все трое здесь сколько захотите. Это ваше укрытие, не забывайте. А когда будете готовы, уезжайте каждый сам по себе. Старайтесь нигде не показываться вместе.

Мы кивнули, наконец осознав, для чего она взяла с нас клятву, когда мы приехали сюда в первый раз.

— Когда ты вернёшься? — спросил Орион, обеспокоенно глядя на мать своими огромными глазами.

— Когда это будет безопасно, котёнок.

— Когда больше не будет угрозы? — уточнил Орион.

— Именно.

— После каникул?

— Нет, позже. Гораздо позже.

Она легонько ущипнула его за щёку.

— Если вернёшься к Вадиму, не говори с ним ни о деньгах, ни обо мне, хорошо? Он поймёт и ни о чём не будет спрашивать.

— Хорошо, — кивнул Орион.

Роз-Эме подняла чемодан. Она едва держалась на ногах.

Братья вышли на террасу и смотрели, как мы идём к машине. Роз-Эме уступила мне водительское место, а сама села рядом, неподвижная, будто мёртвое тело.

— Скорее, прошу тебя.

Нога на педали сцепления дрожала, и, пока мне удалось переключиться на задний ход и развернуться, машина два раза заглохла. Потом я опустила стекло и крикнула братьям:

— Я скоро вернусь! Провалиться мне на этом месте!

Они помахали мне, и я повела «панар» по ухабистой дороге, не глядя в зеркало заднего вида. Роз-Эме опустила голову на чемодан и закрыла глаза. На потёртый кожаный бок градом текли слёзы.

Через час мы спустились в долину и остановились у пустынной маленькой станции, где теперь уже я попрощалась с Роз-Эме. Она сжала меня в объятьях так сильно, что у меня на плечах потом ещё несколько дней держались синяки.

Мне было двадцать, почти двадцать один, я не знала, увижу ли её когда-нибудь, и смотрела, как мать поворачивается и уходит, с чемоданом в руке, в неизвестном направлении.

小

На обратной дороге, несмотря на помутнение в голове, я сообразила заехать в магазин, чтобы купить продуктов. Подойдя к кассе с корзиной, набитой паштетами, молоком, печеньем, шоколадом и сладкой газировкой, я стала шарить в карманах в поисках кошелька и вдруг остановилась и расхохоталась. Сначала я смеялась тихо, а потом всё громче — так, что слёзы полились из глаз. Другие покупатели не понимали, что происходит. Не могла же я им объяснить, что у меня теперь есть гора денег, но на данный момент с собой ни сантима!

Продавец был так мил (к тому же он видел меня раньше), что позволил взять продукты в кредит. Я пообещала вернуться и расплатиться как можно скорее и поехала с багажником, набитым едой, утешая себя тем, что, по крайней мере, в своей тоске мы не рискуем умереть с голода.

Следующие дни текли невыносимо медленно. Время будто вляпалось в клей. Стояла жара, нас изводили мухи, с озера доносился плеск, но ни у кого не было желания купаться или плавать на лодке до острова. Орион даже ни разу не катался на велосипеде. Мы много спали. Сон защищал от реальности и от решений, которые предстояло принять.

Иногда Орион спрашивал:

— Как вы думаете, где она сейчас?

За несколько дней на поездах и самолётах можно было переместиться довольно далеко.

— Может, в Токио? — предполагала я. — Или в Рио-де-Жанейро?

У Окто были другие идеи.

— На её месте я бы поехал в Вудсток. Ну, или в Восточный Берлин.

Орион вытащил откуда-то старый атлас и теперь часами просиживал над ним в поисках идеального убежища для Роз-Эме. В мире было сколько угодно странных и уединённых мест. Он перечислял названия городов, стран и регионов, о которых я раньше даже не слышала: Саскачеван, Ориноко, Юкатан, Гаочжоу, Перхентианские острова, пустыня Танами… Как обычно, он изнурял нас своими списками, но нам не хватало духу его остановить, и мы как могли поддерживали эту новую манию.

Мы ели шоколад, паштет и печенье в любое время суток и мечтали о том дне, когда Роз-Эме вернётся и приготовит нам тартинки с тунцом-и-помидорами и суп из тапиоки.

Нас тревожило, что под лестницей стоят чемоданы, полные денег. Что мы будем делать со всеми этими миллионами? Роз-Эме пыталась убедить нас, что это потрясающий подарок, но мы пока не могли обрадоваться полученному состоянию. Кроме вопроса о деньгах был ещё один, гораздо более щекотливый. Что мы станем делать дальше со своей жизнью, зная, кто мы такие: потомки вора, дети террориста-наркомана?

На третий день я вдруг вспомнила про долг, который так и не вернула магазину. Я больше не могла сидеть без дела, поэтому вытащила купюру в сто франков из предназначенного мне чемодана, села в «панар» и поехала в деревню.

Я припарковалась у крытого рынка. Проходя мимо газетного ларька, вдруг остановилась как вкопанная, прочитав заголовок «Беглый Пазини пойман». Ниже была сама новость, она начиналась со слов: «Террорист арестован благодаря анонимному телефонному звонку в полицию». С влажными руками я купила по экземпляру всех сегодняшних газет.

Вернувшись в лесной дом, я отодвинула мусор, скопившийся на столе, и бросила пачку газет на освободившееся пространство.

— Разделим поровну и будем читать, — сказала я братьям. — Все статьи, в которых говорится о нём, вырезаем и складываем вот сюда.

Я не могла называть этого человека иначе, как просто «он».

За пару часов мы собрали настоящий урожай. Одни заметки были совсем короткие (шесть строчек в «Лё Монд»), другие — гораздо длиннее (целая страница в «Ля Републик дю Сантр»). Все они сопровождались одной и той же фотографией, благодаря которой мы впервые в жизни увидели лицо нашего отца — на снимке из полицейского участка. Впечатление было удручающим. Никто из нас не искал на фотографии фамильное сходство, но было очевидно, что близнецы унаследовали его чётко очерченные губы и высокий лоб.

Информация во всех статьях была более-менее одинаковой: Маэстро был ранен в голову, но не умер. Под надёжной охраной его перевезли в больницу, где он будет находиться до заключения в тюрьму.

Больше всего подробностей обнаружилось в «Ла Републик дю Сантр». Журналист побывал на месте событий вскоре после ареста Пьетро и рассказал о расследовании, проведённом в окрестных деревушках. Несколько свидетелей сообщили полиции о том, что видели на здешних пустынных дорогах необычную машину небесного цвета. «Панар PL17, внедорожник пятидесятых годов, — утверждал один из них, в прошлом владелец станции техобслуживания. — Ещё бы я её не заметил! Этой модели уже нигде и не встретишь! К тому же мотор у неё грохотал так, что за десять километров слышно!» Возможно, это и не имело отношения к делу, но полиция объявила в розыск удивительную машину и её водителя.

Прочитав это, мы с братьями вышли на террасу.

«Панар» смирно стоял на привычном месте. Мы знали его всю жизнь: он служил нам верой и правдой и возил из Сен-Совера на пляж, из дома Вадима — в Моншатель и из Моншателя — в лесное убежище. Это был наш второй дом, наш преданный боевой товарищ. И вот теперь, из-за умника-автомеханика, «панар» стал представлять угрозу.

— Что будем с ним делать? — спросил Окто.

Дыхание у него стало сиплым, и он вдохнул несколько доз «Вентолина».

— В общем-то, выбора нет, — ответила я.

— Спрячем в лесу, — предложил Орион.

— Да! — подхватил Окто. — Завалим кучей веток!

— Нет, — вздохнула я. — Слишком рискованно.

— Что же тогда? — спросил Орион со слезами на глазах.

Я была старшей, и только я умела водить, поэтому я поняла, что решение придётся принимать мне.

На следующий день, в праздник 14 июля, под потрясёнными взглядами братьев я завела «панар», включила заднюю передачу и покатила по лесной дороге. Когда машина встала под хорошим уклоном, я выключила двигатель, потянула ручник и застопорила руль доской, надеясь, что она удержит «панар». Потом открыла дверь, сняла машину с ручника, и она медленно покатилась вниз по склону. Не дожидаясь, пока фургон сильно разгонится, я выпрыгнула из салона. Я вывихнула лодыжку, неудачно приземлившись среди рытвин, но даже не заметила боли. Я бежала, бежала как сумасшедшая за «панаром» всё время, пока он неутомимо катил прямо, со своей болтающейся передней дверцей, — казалось, это детство уезжает от меня, уезжает навсегда.

Я правильно рассчитала траекторию.

Когда машина докатила до берега, она разогналась достаточно для прыжка. С того места, где я находилась, было видно, как её нос взлетел, затем резко нырнул вниз, и два задних иллюминатора бросили на меня прощальный взгляд, грустный и полный укора.

С весёлыми брызгами наш «панар» ушёл под воду, увлекая за собой на дно озера все наши воспоминания и пистолет Пьетро, который так и остался лежать в бардачке.