Я приехала в наш лесной дом около часа дня.
Помню ворон и осеннее небо, неподвижное и серое, отчего озеро казалось наполненным жидкой ртутью.
Я приехала первой. Ключ лежал в ящичке под половицей. Я открыла дверь домика, растопила печь и, поскольку согреться сразу не удалось, поставила кипятить воду. Потом, сжимая чашку горячего чая, вышла на террасу покурить в ожидании братьев.
В тот год мне исполнилось 32 года. С тех пор, как я переехала в Париж, в моей жизни мало что изменилось. Мне так до сих пор и не удалось ничего написать, и если я когда-нибудь что-то и публиковала, то это были исключительно короткие объявления по «Системе Ориона». Печальные итоги, на мой взгляд.
Правда, коллекционировать любовные разочарования я перестала. С тех пор, как за два года до этого я встретила Яна, моя личная жизнь наконец устаканилась. Мы жили вместе (в моей квартире), нам нравились одни и те же вещи, и наши надежды на будущее тоже были схожи (он мечтал стать художником). Нас окружали друзья, и с финансами никаких проблем не возникало (я положила деньги из чемодана на несколько разных счетов в банке), мы часто ездили отдыхать, но несмотря ни на что я не чувствовала себя счастливой.
За год до этого меня вдруг осенило. Раз не получается писать, нужно сделать кое-что другое: родить! Ну конечно! Нужен ребёнок, чтобы в моей жизни появился смысл и дни не протекали так бесцельно! Но, увы, забеременеть тоже не удавалось. Ян уверял, что для этого требуется время и никакой спешки нет, а я чувствовала, что огромная преграда мешает мне осуществить и эту затею. У преграды было имя: Пьетро Пазини.
Я много думала и делала записи в блокноте, прежде чем прийти к кое-каким выводам. Вот почему я назначила встречу в лесном домике: нужно было задать братьям один вопрос.
Я поставила кружку на ступеньку крыльца и достала из кармана блокнот, чтобы ничего не забыть. Некоторые слова я подчеркнула, а некоторые написала красной ручкой: «заброшенность», «несправедливость», «идол», «отец», «успех» и «примирение».
Я сидела одна у озера и непрерывно курила, понимая, что пора бы остановиться. Я вспомнила Роз-Эме, которая, сидя на этом самом месте много лет назад, тушила в пепельнице окурок за окурком, и добавила к своему списку в блокноте ещё два слова: «преданность» и «предательство».
Было около трёх, когда на лесной дороге показался Орион. К моему удивлению, он был не на велосипеде, а под ним. Опасаясь испортить колёса выполненного на заказ «Джиоса», он нёс драгоценный драндулет над головой как трофей и мелкими шагами спускался к озеру.
— Это украшение? — пошутила я, когда наконец с огромной осторожностью он опустил своё сокровище на траву.
Орион улыбнулся.
— Спорим, ты никогда не видела ничего подобного, Консо! «Джиос», разработанный специально для соревнований на треке! Титановая рама, вилка из углеволокна, цельный диск у заднего колеса. Всё выверено лично под меня, с точностью до микрона. Год работы. Стоит целое состояние. Во всём мире такой велосипед — единственный!
— Обалдеть! — проговорила я в искреннем изумлении.
— «Формула-1» велосипедного спорта, — гордо подытожил Орион. — По большой дороге я сюда ещё ехал, но по этой дурацкой тропинке, конечно, нет!
Он занёс сокровище в дом и только после этого подошёл поцеловать меня в щёку. Прошло полгода с нашей прошлой встречи на озере, и мы были очень рады друг друга видеть.
— Чай будешь? — спросила я.
Пока вода закипала, я задала ему серию традиционных вопросов, на которые Орион, как обычно, терпеливо ответил.
— Как Вадим и Лулу?
— Хорошо. Лулу устаёт. Вадим велел ей взять отпуск, и она уехала к сестре.
— А ты? Как у тебя дела?
— Хорошо.
— Правда?
— Иногда на тренировках побаливает спина, — признался Орион. — А, Вадим подобрал кота. Сиамского. Мы назвали его Чиполлини, как чемпиона Италии.
— Смешно. А как у тебя с любовью? — улыбнулась я.
— …
— По-прежнему никак? Никого? Совсем?
— …
— Ладно. А когда следующая гонка?
Я знала, что Ориона бессмысленно пытаться разговорить. Он отвечал всегда по минимуму, а глава его любовных историй оставалась безнадёжно пуста. По крайней мере, я находила это безнадёжным, а он смеялся: его включили в состав команды Франции в гонке преследования, а ещё он готовился к отборочному туру Олимпийских игр в Сиднее. В этом и заключалось его счастье.
Спустя некоторое время мы услышали, как к дому подъехал Окто за рулём одной из огромных машин, которые ему так нравилось водить: что-то вроде пикапа, который делал его похожим на техасского землевладельца, отправляющегося на охоту. Он открыл дверь, выпрыгнул на землю, загорелый и прекрасный, в своей белой рубашке и кожаной куртке.
— Ты откуда? — спросила я, пока он сжимал меня в объятьях.
— Из «Диско Фазза», — ответил Окто и подмигнул.
Прежде чем по традиции заехать к Барнабе, он побывал на солнечных Карибах, но не из-за этого так горели его глаза. Сияя от радости, он сообщил:
— Невероятная новость! Мы с Барнабе наконец-то создаём группу! Решено! Я прекращаю своё кривляние за диджейским пультом, бросаю чемоданы в Моншателе, и мы переоборудуем магазин в студию звукозаписи! Всё равно никто больше не покупает диски, так почему бы не заняться любимым делом? Будем записывать классную музыку!
Окто был полной противоположностью Ориона: когда он говорил, я слова не могла вставить. Он буквально подпрыгивал от волнения и по дороге в дом продолжал излагать свои планы во всех подробностях.
— Вода вскипела, налить тебе чаю?
Нет, нет, спасибо, чаю Окто не хотел. Ему нужно было придумать название для группы. А ещё — сценический образ для себя, Барнабе и басиста, которого они недавно нашли. А ещё он искал звуки, особую атмосферу и старые музыкальные приёмы из семидесятых.
— Скоро всё это опять будет в моде, я уверен, — объяснял он. — Как думаешь, мама сохранила мои старые кассеты?
— Те, которые ты записывал на «Радиоле»?
— Да. Думаешь, они уцелели?
— Может, наверху? На антресолях? — предположил Орион. — Во всяком случае, все мои велосипедные вещи мама держала там.
Окто достал из кармана ингалятор. Три раза нажал на поршень, вдохнул лекарство и только после этого поспешил на второй этаж. Мы двинулись следом.
Год за годом Роз-Эме складывала на чердаке все наши реликвии: старые туфли, мою полную коллекцию «Великолепной пятёрки», пробитый футбольный мяч и форму команды «Сент-Этьена», альбомы с наклейками футболистов, все каталоги, выпущенные издательством в период между 1970 и 1980 годами, тетради Ориона, сотни фотографий и бобин с киноплёнкой, которые снимал на камеру Жан-Ба (правда, теперь невозможно было добыть проектор, чтобы их посмотреть). Кроме того, на чердаке громоздились коробки с велосипедными запчастями Ориона и какие-то ещё. Отыскав среди них свои старые записи, Окто прошептал:
— Восторг! Мама, спасибо!
Он уселся на пол по-турецки и принялся изучать кассеты, расшифровывая собственный детский почерк на полустёршихся наклейках.
— Kiss, Элис Купер, Джорджо Мородер… О! «Галактика» Rockets! Мой любимый!
Пока я с трепетом разглядывала коллекцию фотографий Батенея, Орион открыл шкафчик в дальнем углу. Внутри обнаружился полный набор его старых велосипедных маек. Он доставал их и показывал нам одну за другой. Я вспомнила, как будто вчера, его воскресные тренировки, на которые Роз-Эме часто таскала нас всех, чтобы поддержать её «котёнка». Конечно, среди прочих там была и майка команды Моншателя (с рекламой консервов «Вивье-Лажель»), а ещё те, что Вадим коллекционировал в семидесятых, с названиями его любимых команд: «Бик», «Рено», «Бианши» и знаменитая майка «Мольтени» Эдди Меркса.
— Ого! Смотрите-ка! — вдруг радостно воскликнул Орион.
— Вот это да! — ахнул Окто. — Мама не выбросила! Она ведь её терпеть не могла! Помнишь?
Орион расхохотался, а Окто изобразил Роз-Эме:
— «О нет, котёнок, сними немедленно! Это настоящий кошмар!»
Это была кофта-шутка, которую Орион купил во время школьной поездки в Англию, когда ещё учился в коллеже. На ней был изображён человеческий скелет — рёбра и лёгкие, причём реалистично, как на рентгене. Иногда Орион не снимал её даже за ужином, чтобы позлить Роз-Эме.
— Погоди-ка, — вдруг ошарашенно проговорил Окто. — А ведь это идея…
Он снял белую рубашку и, выхватив у брата кофту-скелет, натянул на себя. В этом виде он спустился с антресолей, чтобы посмотреться в зеркало в ванной.
Вернулся он, сияя, как начищенный пятак.
— Помните, как я разорвал на груди рубашку и прыгнул в озеро? У меня ещё приступ прошёл сам по себе.
Я отчётливо вспомнила эту сцену, и мне сдавило горло.
— Ты имеешь в виду тот… последний день? Перед тем как уехала мама?
— Да.
— Когда ты сделал как Халк, — добавил Орион.
— Точно! А теперь смотрите.
Он расстегнул молнию на кофте-скелете, потом снова застегнул, расстегнул, застегнул и так далее, пока я не уловила его мысль. Если включить воображение, можно было представить, что он разрезает скальпелем грудную клетку, потому что она слишком тесная и не даёт ему дышать полной грудью.
— Представьте, какой эффект будет на сцене! — воскликнул Окто. — С ультрафиолетовой подсветкой в темноте и с дымом получится просто жуть!
Мы с Орионом смотрели на брата с недоверием, а он всё расстёгивал и застёгивал молнию.
Наконец я спросила, поморщившись:
— Ты серьёзно? Думаешь, в этой штуке можно играть в группе?
— Да! Если Орион не откажется мне её отдать…
Орион пожал плечами. Выступать в этом в Сиднее на Олимпийских играх он всё равно не сможет, так почему бы и нет?
— Возьмите, к примеру, Rockets! — продолжал Окто, всё больше вдохновляясь. — Или Мэрилина Мэнсона! Что отличает их от других, не считая музыки? Сценический образ! Их look!
Он расцеловал брата в обе щеки.
— Я всегда считал тебя гением, братишка! Барнабе наверняка не откажется нарядиться живым мертвецом!
Я улыбнулась, представив нашего друга — продавца пластинок — в таком костюме. И ради смеха добавила:
— Можно ещё и маски сделать! Было бы круто.
Окто кивнул и сказал, что подумает. После этого мы закрыли коробки, спустились вниз и уселись у огня.
— Ну? — спросил Окто.
Это я попросила их приехать, значит, и разговор предстояло вести мне.
— Я долго думала… — начала я.
— Ой! — Окто изобразил испуг и рассмеялся.
— И приняла решение.
— Ай! — веселился Окто, по-прежнему в прекрасном настроении.
Я предполагала, что ему станет не так смешно, когда я выложу всё, с чем приехала. И не ошиблась.
— Я хочу написать единственную историю, которая, на мой взгляд, достойна того, чтобы быть написанной. Я напишу нашу историю. Историю Роз-Эме, Пьетро и всех остальных.
Близнецы сидели в креслах напротив, и я увидела, как они синхронно подпрыгнули. Будто я их одновременно больно ущипнула.
— Смеёшься? — спросил Окто.
Сам он больше не смеялся.
— Мама будет против, — отозвался Орион.
— Подождите! Я же не сказала, что опубликую эту историю. Речь пока идёт только о моей потребности её записать. Это разные вещи.
Как я и предполагала, братья заняли оборонительную позицию, но у меня были заготовлены для них аргументы. Главное, чтобы они меня выслушали.
— Для этого мне нужно… Мне буквально необходимо поговорить с Пьетро.
— Что?! — не поверил Окто.
— Этого делать нельзя! — воскликнул Орион.
— Конечно можно. Нет такого закона, который запрещал бы мне разыскать собственного отца и поговорить с ним. Единственное, что мне мешает, — закон, который провозгласила на этом самом месте Роз-Эме.
— То есть ты не станешь этого делать? — дрожащим голосом уточнил Орион.
— Роз-Эме исчезла из нашей жизни одиннадцать лет назад, — продолжала я, цедя слова сквозь зубы. — И все эти годы она даже не пыталась с нами увидеться.
— Но ты ведь прекрасно знаешь почему! — закричал Окто, стукнув кулаком по подлокотнику кресла. — Она что, непонятно объяснила? Консо, её жизнь в опасности! И наша, соответственно, тоже!
Я попыталась усмирить безумный стук сердца, но от волнения меня всю колотило. Я понимала: мои доводы идут вразрез со всем, что Роз-Эме вбила нам в голову, и с моей стороны очень рискованно говорить братьям то, что думаю.
— Правда может иметь много сторон, — попыталась я объяснить. — Взгляните на себя! И на меня! Мы уже давно взрослые. И можем наконец подумать о себе самих, вам не кажется? Откуда нам знать, права ли Роз-Эме? Вам не кажется, что нам пора пересмотреть положение дел?
— Да что с тобой такое? — спросил Окто, поморщившись. — Можно подумать, ты…
Его голос прозвучал сдавленно и сипло. Точно таким же непонимающим тоном фразу за него закончил Орион:
— Можно подумать, ты разлюбила маму!
Слова хлестнули меня по лицу, было ужасно больно их слышать. Но следовало во что бы то ни стало оставаться сильной, и я поборола желание заплакать.
Я всегда любила Роз-Эме. Любила, по правде говоря, даже слишком сильно. Обожала. Все эти годы память о ней была впечатана глубоко во мне и превратила живую Роз-Эме в статую, идол, несокрушимое божество. Даже в тысячах километров от неё я задыхалась под тяжестью нашей клятвы. И братья мои, сами того не сознавая, задыхались точно так же.
— Я должна познакомиться с моим отцом, — повторила я. — Он хранит вторую половину истории. Без него я не смогу сдвинуться с места. Если я этого не сделаю, то остаток жизни проведу задержав дыхание и дожидаясь маловероятного возвращения Роз-Эме.
— И чего ты хочешь от нас? — буркнул Окто. — Разрешения?
Я поморщилась.
— Не думаю, что мне требуется разрешение. Но вот ваша поддержка — да. Она бы не помешала.
Окто решительно покачал головой, и я повернулась к Ориону: он елозил в кресле и явно чувствовал себя неважно.
— Может, мама скоро вернётся? — пробормотал он еле слышно.
Я делано рассмеялась.
— Слушайте, вы что… не видите? Она же нас совершенно забросила!
— Что за ерунда! — взвился Окто. — Ты забыла, что она для нас сделала? Забыла всё, что она нам рассказала? Консо, ты вообще в своём уме??
Мой брат, вне себя от гнева, вскочил с кресла и вышел на террасу. На нём по-прежнему была кофта-скелет Ориона. В сумрачном ноябрьском освещении выглядело действительно жутковато.
Я схватила сигареты и вышла за братом, Орион проводил меня взглядом.
— Консо, тебе надо бросить курить, — сказал он.
— Да! Я знаю! Спасибо! Совсем не обязательно каждый раз мне об этом сообщать!
Ну вот. Я разнервничалась, хотя обещала себе, что буду сохранять спокойствие.
Снаружи воздух был прохладный, пахло водой и сухой листвой. Я закурила. Окто стоял ко мне спиной, сунув руки в карманы джинсов.
Я ещё так много хотела сказать. Я чувствовала, что должна торопиться.
Франсуа Миттеран уже два года не был у власти, и больше никто не мог гарантировать снисхождения Франции к бывшим итальянским террористам.
— Что, если Пьетро экстрадируют в Италию? — набросилась я на Окто. — Что, если его приговорят к пожизненному заключению?
— Вот и хорошо! — воскликнул брат. — Пусть этот подонок сдохнет, мне на него плевать!
— Ты только послушай себя! — вспылила я. — Ведь ты говоришь точь-в-точь как Роз-Эме! Ты никогда в жизни не видел этого человека, ни разу не разговаривал с ним — и уже его ненавидишь! А ведь он так хотел с нами увидеться. Даже рисковал жизнью, чтобы нас найти!
— Что ты хочешь сказать? Что мама преувеличивала? Наговаривала на него? Манипулировала нами?
Я пожала плечами и отвернулась к озеру. В то время я была потерянной и слабой. Всего боялась. Пытаясь разобраться в своей истории, я прочитала много книг и статей о радикальном политическом движении, в котором принимал участие наш отец. Я задавалась вопросами о том, что справедливо, а что нет. Бывали дни, когда, исполненная отвращения, я осуждала все формы жестокости, а бывали и такие, когда мне казался близок мятежный дух Пьетро и его товарищей по борьбе. Порой я чувствовала себя полной неудачницей, и тогда меня охватывало желание всё разломать и уничтожить! В такие моменты я с гордостью вспоминала, что я — дочь революционера. И мне бывало очень хорошо, когда я переставала ненавидеть того, кому обязана половиной жизни. Похоже на примирение с самой собой.
— Может, он не такой уж и плохой человек? — прошептала я. — Возможно, пришло время нам… его реабилитировать?
Окто подошёл ко мне. Он дрожал в своей тонкой кофте со скелетом.
— Консо, — произнёс он. — Предупреждаю: если ты поедешь к нему, я перестану с тобой разговаривать. Навсегда.
У меня подкосились ноги. Ну вот и всё. Случилось то, чего я так боялась.
Я повернулась к Ориону. Он стоял, прислонившись плечом к косяку балконной двери.
— А ты?
Орион взглядом попросил подсказки у брата. Губы его задрожали.
— Нельзя нарушать клятву, — сказал он. — Мы же поклялись, все вместе. Правда, Окто?
Окто молча кивнул.
— Но если эта клятва мешает нам жить?! — крикнула я.
— Мне она не мешает, — бросил Окто. — Ни мне, ни Ориону.
— Это ты так думаешь! Вам почти тридцать, а вы до сих пор никого не любили! Почему? Ты, Окто, сбегаешь каждый раз, когда кому-то из девушек вдруг вздумается провести в твоей постели больше чем одну ночь, а Орион прячется под крылышком у Вадима и Лулу, будто ему десять лет! Почему?
Я была в панике, поэтому уже не сдерживала себя и без обиняков швырнула им в лицо болезненное открытие, к которому сама приходила так долго.
— Потому что вы боитесь предать маму! Боитесь полюбить кого-нибудь, кроме неё! Вы ждёте, чтобы она вернулась и наконец позволила вам расти и жить своей жизнью! И не говорите, что это не так, я прекрасно знаю, я сама такая же!
— Ладно, — холодно произнёс Окто. — Хватит.
Даже не взглянув на меня, он вернулся в дом, взял рубашку и куртку, коробку со старыми кассетами и вышел. Спустился по ступенькам и пошёл к машине.
— Окто! Подожди меня! — крикнул Орион.
Окто подождал, пока тот сходил за велосипедом и поставил его рядом с автомобилем.
— Подбросишь до дороги, ладно?
Он осторожно погрузил чудо техники в багажник, закрыл дверцу и сел рядом с братом. Робко и грустно махнул мне на прощанье, но я не нашла в себе сил помахать в ответ. Я стояла одна на террасе, смотрела, как пикап разворачивается среди деревьев, и не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой. Когда задние огни машины исчезли в густых кустах тропинки, я поняла, что потеряла всё, что имела.