В те годы многие любили заказывать вещи по каталогу. Конечно, получалось не так быстро, как через интернет, но система была хорошо отлажена, и в издательстве каталогов работали сотни людей: верстальщики, фотографы, наборщики, бухгалтеры и куча работников без квалификации — благодаря всем этим людям раз в год из типографии Сен-Совера выходил новый каталог. Только представь: кирпич в тысячу страниц, разноцветный, на глянцевой бумаге, попадал в почтовые ящики по всей стране. Библия современного потребления! В каждой семье дрались за него: загибали уголки страниц, отмечали галочкой самые вожделенные товары, выбирали, сомневались и до последнего момента бесконечно что-то исправляли в бланке заказа. Когда прибывал каталог следующего года, старый подкладывали на стул детям, чтобы те могли есть за одним столом со взрослыми.
Благодаря Жану-Ба мою мать взяли кладовщицей на один из складов издательства. Она наполняла коробки, заклеивала их скотчем и передавала на отправку; потом принимала другие коробки, вскрывала их и разбирала содержимое. В начале семидесятых всякий, у кого было две ноги и две руки, легко мог найти себе несложное дело вроде этого. Вот только Роз-Эме не собиралась довольствоваться малым. Хоть она нигде и не училась, амбиции у неё были высокие. Ей нравилось играть словами и складывать фразы. И получалось это так хорошо, что, едва устроившись на склад, Роз-Эме тут же нацелилась на одну из самых престижных должностей в издательстве: редактора.
Стремясь, чтобы её заметили, она разыгрывала из себя образцовую сотрудницу и бралась за любое поручение. Предлагали отработать дополнительные часы — отрабатывала, просили заменить кого-нибудь — соглашалась. Иногда переработка выпадала на поздний вечер, иногда на субботу. Для меня это было сущее наказание.
— Сегодня я не смогу забрать тебя из школы, Консо, — говорила она. — Вы с братьями пойдёте к мадам Руис.
— Не-ет! Не хочу!
Мадам Руис была няней близнецов. Она жила одна в мрачном доме, втиснутом между школой и булочной госпожи Шикуа. Мадам Руис приехала из Испании перед войной, и у неё были акцент, варикоз и изжога. Она целыми днями окучивала огород, такой же тошнотворный, как хозяйка, натирала воском бесконечные лестницы, которые, казалось, тянулись через весь дом, или во весь голос звала своих кошек. Близнецов она ещё терпела, но меня (возможно, из-за того, что я была девочкой) едва выносила.
— Не хочу к мадам Руис! Не хочу к мадам Руис! Не хочу к мадам Руис!
— Ради бога, Консолата, я сейчас оглохну от твоего ора.
— Не хочу к мадам Руис! Пожалуйста, пожалуйста!
Увы, как я ни умоляла, мать поступала по-своему, и я в очередной раз оказывалась перед дверью испанки — понурив голову, со слезами на глазах. Едва Роз-Эме исчезала за поворотом, как старуха злобно шлёпала меня по пальцам.
— Иди мыть руки, — командовала она. — У меня в доме никаких маленьких свиней, claro?
И начинался долгий день бесконечных упрёков.
Но в тот раз, когда Роз-Эме опять объявила, что ей нужно в издательство, я не успела запустить сирену отчаяния.
— Я нашёл парня, который заменит меня на заправке, — сообщил Жан-Ба с радостной улыбкой.
Я уставилась на него, не веря своим ушам.
— Значит, я не пойду к мадам Руис?
— Вы останетесь здесь, в тепле, со мной, — ответил заправщик. — Адьос, мадам Руис!
Я бросилась ему на шею.
Надо сказать, что с моего первого приступа гнева Жан-Ба успел приручить меня омлетами, баловством и картошкой, жаренной в сале. Он был невероятно терпеливый, всегда готовый поиграть и какой-то совсем не взрослый; за пару недель мы превратились в лучших друзей.
Он закинул меня за спину, и я оплела его, как лиана.
— Давай беги! — сказал он матери. — А то опоздаешь!
Мы преследовали Роз-Эме по всему коридору, издавая рыки диких зверей. Когда она открыла входную дверь, в дом ворвался ледяной вихрь.
— Бр-р, — воскликнула мать и накинула перуанское пончо поверх толстого свитера.
— Я знал, что сегодня из дома лучше не высовываться, — сказал Жан-Ба. — Смотри!
Он указал мне на небо над церковью, которое было цвета серых крыш.
— Первый снег, — объяснил он. — Хорошо, что я успел убрать дрова в дом.
Роз-Эме помахала нам на прощанье и ушла в издательство. Едва закрылась дверь, я спросила:
— Ну? Поиграем?
В то время моим братьям было месяцев восемь-девять, так что они меня совершенно не интересовали. Они всё время спали, не умели ни ходить, ни говорить, ни тем более играть в Тарзана. То ли дело Жан-Ба — он запросто забирался на кухонный стол и допрыгивал до потолочных балок, издавая знаменитый крик: «А-а-а-а-и-а-и-а-а-а-а-а-а!» А я тем временем изображала Читу и всех зверей — обитателей джунглей.
— Ок, поиграем! — ответил он.
Обстановка для игры была простой и не требовала никаких денежных вложений. Нам хватало воображения, чтобы превратить дом в джунгли. Стулья в столовой служили горами, ковёр в коридоре — бурной рекой, веник из кухни — факелом, с которым можно входить в тёмную пещеру (то есть в бельевой шкаф, где всегда обнаруживалось несколько пауков, вполне себе настоящих, из-за которых я вопила от ужаса). В тот день я хотела играть и играть без передышки. Но через несколько часов прыжков и криков Жан-Ба поднял руки.
— Перерыв! — потребовал он.
Я замотала головой: лично я ещё не закончила исследовать Африку.
— Но Тарзан быть сильно голодный! — взмолился Жан-Ба, хлопая себя по животу. — Очень дико хотеть есть!
Я никогда не сопротивлялась слишком долго. Жан-Ба открывал огромную банку шоколадной пасты и разрешал макать туда бананы целиком, даже если я влезала в шоколад пальцами, и есть, пока не затошнит.
Но в эту субботу мы не успели открыть банку. Мы были ещё в самых дебрях джунглей (Жан-Ба — с голым торсом, а я — завёрнутая в оранжевый плед, который играл роль львиной шкуры), когда кто-то постучался в кухонное окно.
Жан-Ба узнал через стекло одного из своих клиентов. Он спустился с пальмы, чтобы открыть дверь, и чужак протопал прямо на середину кухни в ботинках, облепленных снегом. Я вдруг осознала, что вокруг нет ни кокосов, ни крокодилов, и если нам и жарко, то исключительно благодаря тому, что в печи горят дрова.
Человек был взвинчен, на лбу у него блестел пот, хотя на улице стоял собачий холод. Оказалось, на заправке проблемы: и бензин налить некому, и на кассе никого, и лобовое стекло никто протереть не может.
— Вообще никого! Ты в своём уме? Заправка стоит открытая, входи кто хочет!
— А как же мой сменщик? — проговорил Жан-Ба.
— Товарищ, похоже, удрал! — воскликнул тип и промокнул лоб большим носовым платком. — И что прикажешь делать с моим грузовиком? Бак пустой! Ты же знаешь, тут до самой долины ни одной заправки!
— Вот дерьмо, — вздохнул Жан-Ба.
— Ты сказал плохое слово, — указала я.
— Знаю, Консо. Но тут, по-моему, никакое другое не подходит.
С тех пор как я пошла в класс к месье Сильвестру, я всюду отслеживала непристойности, чем страшно раздражала Роз-Эме. «Занудная какашка», — фыркала она. «Какашка — тоже плохое слово», — отвечала я, и она грозилась отправить меня спать без ужина.
— Ну? Что мне делать-то? — принялся за своё водитель грузовика. — Ещё и погода такая, что прохлаждаться некогда!
Жан-Ба посмотрел на меня, что-то быстро прикинул и выпалил:
— Прости, Консо. Придётся всё-таки отвести тебя и малышей к мадам Руис.
— Нет, нет! Не хочу к мадам Руис!
В ужасе я принялась бегать по дому — вокруг стола, в коридор, через гостиную — и орать во всё горло. Плед развевался у меня за спиной, как плащ супергероя.
— Прекрати, Консо! — крикнул Жан-Ба. — Иди сюда!
Он бросился за мной, поймал, схватив за плащ, привёл на кухню.
— Мне нужно сходить посмотреть, что там происходит, — сказал он. — Тащить вас с собой я не могу. Снег валит, на дороге очень опасно, понимаешь?
Я заглянула на самое дно его глаз; губы у меня дрожали, грудь ходуном ходила от рыданий.
— Не хочу к мадам Руис, не хочу к ма… да…
— Хорошо, хорошо, — вздохнул Жан-Ба.
И стал ходить туда-сюда, пытаясь что-нибудь придумать, а водитель грузовика нервно топтался на месте в луже растаявшего снега, и я слышала, как у него скрежещут зубы.
— Я могу подождать тебя здесь! — предложила я. — Присмотрю за малышами! Они спят!
— Даже не обсуждается, — отрезал Жан-Ба. — Придётся всё-таки…
Но тут у водителя лопнуло терпение:
— Мы же ненадолго! Если девчонка говорит, что может остаться одна, значит, оставляй её! Мне же только бак налить, и всё!
Жан-Ба натянул футболку и толстый свитер. Он ещё раз сказал слово «дерьмо», а потом достал из буфета банку шоколадной пасты и поставил на стол, рядом с корзиной с фруктами.
— Консолата, слушай внимательно.
Передо мной забрезжила надежда. Я во все уши слушала, как Жан-Ба даёт мне указания. В конце он показал на часы:
— Если две стрелки соединятся в одну, а меня всё ещё не будет, ты побежишь за мадам Руис, понятно?
— Да!
— Знаешь, где она живёт?
— Между школой и булочной мадам Шикуа!
— Дорогу найдёшь?
— Да!
— Хорошо.
Он тяжело вздохнул и махнул рукой водителю грузовика.
— Поехали.
— Не прошло и года, — проворчал тот.
И они ушли.
В доме настала небывалая тишина. Близнецы спали на втором этаже, снег приглушал все звуки, которые могли доноситься снаружи, и я вдруг почувствовала себя ужасно одинокой. Целую вечность я просидела, не делая вообще ничего, но, когда посмотрела на часы, увидела, что стрелки ни на одну чёрточку не сдвинулись с места.
— Гр-р-р, — громко прорычала я.
Рык вышел неубедительный. Было так тихо и так много снега скопилось на оконном карнизе, что мне не удавалось поверить в то, что я — настоящий лев.
Я подтащила к столу табурет. Забравшись на него с ногами, очистила первый банан, чтобы окунуть в шоколад. Без Жана-Ба это было не так весело, но я всё равно засунула банан в пасту вместе с пальцами.
Наверное, приблизительно на третьем банане мне вдруг сдавило горло от едкого запаха. Запах был сильный, противный и ел глаза так, что из них покатились слёзы. Я всё бросила — и банан, и банку с шоколадной пастой, — попыталась утереть слёзы, но пальцы были липкие и грязные, я только перемазалась и испугалась, что скажет мадам Руис, если я заявлюсь к ней в таком виде. Скорее! Воды! Отмыть это свинство!
Кубарем скатившись с табурета, я бросилась к умывальнику. И только теперь осознала, что кухня полна густого тумана. Это из-за него тут так воняло и щипало глаза. Но откуда он? От какого пруда к нам поднялся? От какой реки? От какой выдуманной Замбези?
Мне стало совсем трудно дышать, я бросилась к двери, и в лицо хлестнул холодный декабрьский воздух. Я закашлялась и кашляла так сильно, что согнулась пополам и меня вырвало моим полдником прямо на снег. Вернувшись в дом, я увидела языки пламени, от которых постепенно начинали чернеть стены гостиной, и только тогда поняла.
Возможно, из огня выпрыгнул один маленький уголёк? А может, моя львиная шкура приземлилась слишком близко к камину?
Первое, о чём я подумала: как бы поступил Тарзан на моём месте? И мне сразу стало очевидно: Тарзан ни за что не сбежал бы, бросив в беде Читу. Ни за что!
Я набрала воздуха и поскакала, как испуганная газель, к лестнице, крича на бегу:
— Орион! Окто! Держитесь! Я иду!
Второй этаж ещё не полностью заволокло дымом. В спальне братья плакали, вцепившись в прутья кроватки, красные, как их махровые пижамы.
— Я здесь! — кричал верный Тарзан. — Я здесь!
Вцепившись в того, кто был ближе, я вытащила его из клетки.
— Сейчас вернусь! — крикнула я тому, которого пришлось оставить и который орал теперь пуще прежнего.
Не знаю, как я ухитрилась спуститься и не упасть. С тяжёлым младенцем на руках пришлось пробираться сквозь густой дым, который заполнил уже всю нижнюю часть лестницы. Выбежав наружу, я стала искать сухое место, чтобы опустить мою ношу. Всё вокруг было покрыто снегом, я выбилась из сил, но брат вопил с такой силой, что я держала себя в руках. Тарзан не плакать.
Наконец я нашла навес, под которым Жан-Ба хранил дрова, положила перепуганного малыша прямо в щепки и побежала за вторым близнецом. К несчастью, я потеряла драгоценное время. Дым стал таким густым, что превратился в настоящую стену, перегородившую вход в дом. Я попыталась прорваться сквозь эту стену один раз, другой. Невозможно.
В итоге я осталась снаружи, стояла словно в параличе перед дверью и икала как сумасшедшая. Неужели всё пропало? Брат теперь умрёт по моей вине? А что, если стрелки на часах уже соединились? Может, пора бежать за мадам Руис?