Как-то утром Роз-Эме побросала все наши вещи в «панар», вытащила клинья из-под колёс, и рыба-машина покинула бугристую местность перед домом Жана-Ба, чтобы припарковаться на ровном дворе самого красивого дома во всём Сен-Совере.

Четырёхлетний Окто сразу узнал кованые ворота, тополиную аллею и странную колокольню, которая венчала башню на одном из крыльев здания.

— Не хочу укол! Не хочу укол! — закричал он, пиная ногами кресло перед собой, куда Роз-Эме, за нехваткой места сзади, усадила меня.

— Эй! — возмутилась я. — Я не груша для бокса!

— Чк-чк-чк, — прощёлкал Орион — он делал так всегда, когда в воздухе чувствовалось высокое напряжение.

— Не хочу уко-о-о-о-ол! — Окто завопил пуще прежнего. — Я не болею! Я не бо…

— Прекрати, Окто! — прикрикнула Роз-Эме. — Сегодня никому не будут делать укол, обещаю!

Я тоже узнала этот дом: здесь жил доктор Борд. Но я-то в свои девять лет сообразила, что на сей раз мы приехали сюда не на приём к врачу.

Тем более что доктор Борд ждал нас на крыльце без докторского халата и стетоскопа. На нём были куртка цвета хаки с накладными карманами и сапоги выше колен. Рядом сидел рыжий кокер-спаниель, неподвижный, как на страницах каталога в рубрике «Охота и рыбалка».

— Здравствуйте, дети! — протрубил доктор и помахал над головой собачьим поводком.

Никто из нас ему не ответил.

Когда Роз-Эме потянула ручной тормоз, я скрестила руки на груди и сказала:

— Я остаюсь в машине.

— И я тоже, — немедленно поддержал Окто.

Краем глаза я увидела, как он повторил мой жест, и почувствовала безграничную нежность к младшему брату.

— Ты поступай как хочешь, — заявила я Роз-Эме. — А я туда не пойду.

— И я тоже, — снова сказал Окто. — Я солидарен с Консолатой.

Для своего возраста Окто мог похвастать неплохим словарным запасом. Надо сказать, что я часто заставляла его играть в школу, и он всегда был моим единственным учеником.

— Мы не предатели, — добавила я.

— Не предатели, — повторил Окто.

Орион, понятное дело, в заговоре не участвовал. Роз-Эме сунула ему в руки каталог, чтобы не шумел, поэтому он сидел и тихонько потрескивал, изучая страницу с осветительными приборами. Даже если бы с неба хлынул дождь из лягушек, а Земля раскололась надвое, Орион продолжал бы листать свой обожаемый каталог.

Роз-Эме посмотрела на нас, вздохнула и открыла дверь, а доктор, с этими его накладными карманами и огромными сапогами, бросился нам навстречу.

— Добро пожаловать в мой дом! — воскликнул он. — Лулу приготовила для вас блины!

— Блины? — переспросила Роз-Эме. — Какая жалость! Октябрь и Консолата их не любят!

Она открыла дверь машины со стороны Ориона.

— Зато мой маленький котёнок — уж он-то обожает блины! Правда, Орион?

Она взяла брата на руки и, виляя бёдрами, пошла вслед за доктором; только щебёнка трещала под каблуками сабо.

Мы с Окто остались в «панаре», тихие, как рыбки в аквариуме.

Нам уже несколько недель было известно, что Роз-Эме бросит Жана-Ба, а значит, и нам тоже придётся его покинуть. Решение было принято без единого крика, без ударов, без разбитых тарелок. Разбилось нечто более хрупкое, чем тарелка (объяснил мне Жан-Ба):

— Это доверие, понимаешь?

Я вся съёжилась где-то глубоко внутри и проговорила:

— Из-за пожара?

Конечно же, доверие разбилось из-за пожара.

Роз-Эме и Жан-Ба прожили вместе несколько лет. Но, увы, каким бы замечательным кулинаром ни был мой друг-заправщик, ему так и не удалось найти чудесный рецепт, который восполнил бы урон, понесённый в тот день.

— Вы ведь остаётесь в Сен-Совере, а значит, мы будем видеться, — говорил он мне. — Я буду покупать тебе жетоны на игру в пинбол, Роз-Эме обещала тебя отпускать.

Понимая, что я вот-вот разревусь, он попытался меня рассмешить:

— Будем выводить из себя мадам Шикуа в булочной! Нажимать на её дурацкий звонок, и первый, на кого наорут, получит щелбан, договорились?

Я не удержалась и улыбнулась. Все дети Сен-Совера забавлялись со звонком, который булочница установила на своём прилавке. Игра заключалась в том, чтобы нажать на кнопку и заставить хозяйку поверить, что её ждёт клиент. Тогда ей приходилось вынимать свои сто килограммов из кресла, в котором она клевала носом, укрывшись в подсобке, и идти встречать посетителей. Конечно же, убегать полагалось в самый последний момент — так, чтобы тебя не увидели, но чтобы успеть услышать, как мадам Шикуа вздыхает и проклинает пустоту перед прилавком.

— Понятное дело, в футбол мы тоже продолжим играть, — добавил Жан-Ба. — Может, не каждое воскресенье, но…

Я сжала зубы и стиснула его в своих объятиях.

— Кон-со-ла-та, — проговорил по слогам Жан-Ба. — Это ведь означает «та, которую утешили», ты помнишь?

Мы плакали, и я клялась себе, что больше никогда-никогда-никогда не полюблю любовника матери. Конечно, за исключением моего отца, если Роз-Эме когда-нибудь решит наконец отправиться на его поиски.

— Думаешь, это правда? Про блины? — спросил Окто после долгого молчания.

— Конечно же нет. Это ловушка.

— А кто такая Лулу?

— Кухарка доктора Борда, — ответила я. — Этот остолоп даже омлет с салом не умеет приготовить.

— Кто тебе сказал?

— Ну подумай сам. Если бы он знал, как разбить яйцо, разве стал бы заводить кухарку?

— Проблема в том, — протянул Окто, — что я, как назло, ужасно проголодался.

Я обернулась, встала коленями на сиденье и одарила его самым злым взглядом, на какой была способна.

— Если ты выйдешь из машины, ты предатель, и я больше не буду с тобой разговаривать. Никогда.

— Я не предатель! — крикнул Окто.

— Тогда сиди здесь. Со мной!

— А Орион?

— Ты прекрасно знаешь, что Орион не имеет к этому никакого отношения.

На нас опрокинулась тишина весом в тридцать тысяч тонн.

Через задние иллюминаторы виднелось крыльцо под железным, немного ржавым козырьком, тополя, с которых уже начали облетать листья, а чуть дальше — огромная лужайка с целой горой дров. Спаниель вырыл яму между кустов, откуда торчал только его нелепый хвост.

— Дурацкое место, — проворчала я.

— Согласен, — поддержал Окто.

Как обычно, Роз-Эме не позаботилась предупредить нас заранее о дне, на который назначен переезд. В то утро она вдруг велела нам быстро освободить свои комнаты, собрать чемоданы и упаковать игрушки в коробки: из этого мы сами должны были сделать вывод, что сегодня переезжаем. Но куда? Тайна, покрытая мраком.

Орион взял с собой каталоги, Окто — переносной проигрыватель для пластинок и гоночную трассу с машинками, а я — футбольный мяч и коллекцию «Великолепной пятёрки».

— Мы будем тут жить? — спросил меня Окто.

— Нет, конечно, — фыркнула я.

— Где же тогда мы будем жить?

Я вспомнила один разговор, который услышала в школе: две девочки разговаривали про своих старших братьев.

— У нас нет выбора, — ответила я. — Нам придётся стать отказниками совести. Знаешь, что это значит?

— Нет, — честно признался брат.

— Это значит, что мы должны будем уехать. Доберёмся автостопом до какого-нибудь секретного места и там укроемся. Никто не сможет нас найти. И больше нам никогда не придётся делать то, чего нам не хочется.

Окто тщательно переваривал эту информацию, ёрзая в кресле. Я прекрасно видела, что ему не по себе.

— Хочешь писать?

— Нет, что ты! — ответил он.

Одной рукой он поднял крышку ближайшей коробки и вытащил первое, что попалось. Это оказался его плюшевый барашек. Окто улыбнулся и принялся сосать большой палец, прижимая к себе игрушечного зверька, а я продолжала излагать свой план побега.

— Мама станет нас повсюду искать, и тогда она поймёт, что мы не хотим жить у доктора Борда. Она будет с ума сходить от беспокойства, а нам будет на это плевать, правда?

— Да, — сказал Окто и стал сосать палец с удвоенной силой.

— Мы будем отказниками совести до тех пор, пока она не решит вернуться к Жану-Ба.

— Думаешь, она решит?

— Ну, или до тех пор, пока она не выполнит своё обещание и не поедет искать моего отца.

— И моего тоже? — спросил Окто.

— Да, и вашего.

— Ладно, — сказал он, немного успокоившись.

А потом, немного помолчав, спросил:

— А можно нам перед отъездом поесть блинов?

Хотя Окто и был удивительно зрелым для своего возраста, сознательности в нём не было ни на грош. Прежде чем я успела схватить его за рукав, он открыл дверь и выпрыгнул наружу.

— Подлый предатель! — крикнула я, глядя, как он бежит, сверкая пятками, к крыльцу.

Он резко остановился и повернулся ко мне, нахмурив брови.

— Знаешь, Консо, я для этого ещё слишком маленький, — объявил он с самым серьёзным видом. — Вот ты сможешь это сделать! Я никому ничего не скажу, обещаю!

Окто торжественно поднял руку, в которой держал барашка, и плюнул на гравий доктора Борда. А потом бесстыдно отвернулся, бросился вверх по ступенькам и открыл дверь своего нового дома.

Я осталась в салоне «панара», среди коробок, чемоданов и океана печальных мыслей. С самого рождения я была как чемодан: Роз-Эме таскала меня за собой, ни разу не спросив моего мнения. Я для неё ничего не значила, как и Окто. Только Орион, похоже, был исключением. С тех пор как он чуть не погиб в огне, он стал «котёнком», «чайничком» и «любимым мальчиком».

— Эгоистка, предатель и любимчик, — составляла я неутешительный список моих родственников. — А теперь ещё и тупой докторишка в сапогах и с дурацкой псиной. Тьфу.

Когда я чувствовала себя одинокой и потерянной, то начинала думать об отце. Я ничего о нём не знала и поэтому могла воображать всё что угодно. Ни в чём себе не отказывать.

Скинув на пол пару коробок, я открыла нижнюю в надежде отыскать альбом с наклейками «Панини». Он оказался втиснут между двумя мохеровыми свитерами, которые связала мне коллега матери. Я открыла на странице «Сент-Этьена», моей любимой команды, и нашла фото моего любимого футболиста.

Это открытие я сделала в прошлом году, одним майским вечером, когда Жан-Ба взял меня с собой поиграть в пинбол и выпить воды с мятным сиропом в баре «Четверо лучших». В тот вечер по телевизору, который стоял в глубине зала, показывали матч против Марселя. Я жевала соломинку, рассеянно поглядывая на экран, и тут «Сент-Этьен» забил гол. Через секунду на экране крупным планом появилось лицо игрока, забившего мяч, и меня пронзило в самое сердце. У футболиста были светлые волосы и глаза, меланхоличный взгляд — в общем, всё, чтобы я могла легко узнать в нём себя саму. Это он! Сомнений быть не могло. Я сидела на своём табурете как приклеенная до самого финального свистка, забыв про мятный напиток и не отрывая глаз от крошечного силуэта, который бегал по полю, и волосы его развевались на ветру.

С тех пор я изводила Жана-Ба, требуя смотреть как можно больше матчей. Я увидела, как «Сент-Этьен» играет против «Сошо», «Труа», «Пари Сен-Жермен», «Ланса» и «Метца». И всякий раз я сидела неподвижно, заворожённо разинув рот.

— Что это с ней? — спрашивали друг друга посетители бара, никогда не видевшие, чтобы девочка питала такую страсть к футболу.

— Влюбилась? — смеялся хозяин.

И только Жан-Ба, который не был идиотом, разгадал причину моего восхищения красавцем-футболистом. Пару раз он пытался тактично объяснить, что моя гипотеза необоснованна: спортсмен этот слишком молод, и моя мать никогда с ним не встречалась, и живут они в разных частях страны, — но я твёрдо стояла на своём: Доминик Батеней — мой отец. И когда дела шли не очень, как, например, сейчас, я долго с ним разговаривала, раскрыв альбом «Панини» и обращаясь к наклейке с его фото.

— Нет, ты видел физиономию этого докторишки? Наша Роз-Эме, кажется, двинулась! Что она в нём нашла? Усы точь-в-точь как хвост у его собаки. Страшный и старый, да! И в футболе наверняка полный ноль. Спорим, я ему забью десять пенальти подряд и даже не устану!

Конечно же, после того как я совершенно уверилась в том, что Доминик Батеней — мой отец, я уговорила Роз-Эме купить мне футбольный мяч.

Я постоянно тренировалась на бугристой площадке рядом с домом Жана-Ба: дриблинг, удары, работа ног, финты — я часами отрабатывала всё это. А когда дело доходило до отрабатывания голов, я отрывала Окто от машинок и пластинок и звала во двор.

— Пошли, мне нужен вратарь!

Два мохеровых свитера, свёрнутые в клубок и брошенные в траву на нужном расстоянии друг от друга, обозначали границы ворот.

— Вставай в середину.

— Вот так?

— Да, только не стой столбом! Согнись! Давай, шевели ногами! И руки расставь!

— Так?

— Давай, ныряй!

Я била, и мои пушечные снаряды систематически пролетали в метре над головой брата.

— Верхний угол! — кричала я.

Окто морщился.

— Ворота слишком большие! — упрекал он, поднимаясь с коленок, на которых были пятна грязи.

Я разрешала ему положить свитера поближе друг к другу и продолжала его расстреливать, пока он не уходил дуться к себе в комнату.

Однажды, за неимением лучшего, я попыталась поставить на ворота Ориона. Я не успела даже прицелиться, как он присел на корточки и начал собирать маргаритки. На этом его карьера вратаря закончилась.

К моей великой радости, по воскресеньям Жан-Ба водил меня на футбольное поле на другом конце деревни. Там мы находили десяток детей и их отцов в шерстяных спортивных костюмах. Я была единственной девчонкой среди них, но за несколько игр заработала авторитет, так что мне даже доверили распределение ролей на поле.

— Ты будешь крайним нападающим, а ты — центральным.

— А ты? — спрашивали игроки.

— Что же до меня, — отвечала я с достоинством, — то я всегда центральный полузащитник.

Волосы у меня успели отрасти, а грудь — ещё нет, так что во время этих неистовых матчей я могла почувствовать себя знаменитым футболистом, с точностью копируя каждое его движение. В конце с меня градом катился пот, и мальчишки с уважением подходили пожать мне руку.

Как-то раз после игры, в которой я забила три гола, один тип из соседней деревни бросил:

— И не скажешь, что девчонка! Может, ты на самом деле пацан и сама этого не знаешь?

— Скажи это моему отцу! — ответила я, подперев кулаками бока.

— Кто твой отец-то? Вот он? — спросил тип, с усмешкой указывая на Жана-Ба, который согнулся пополам и еле дышал, запыхавшись после матча.

— Ха, вот ещё! Это парень моей матери. А мой отец — Батеней.

— Доминик Батеней? — ошарашенно переспросил мальчишка.

— А ты сам не видишь? Я похожа на него как две капли воды!

Я говорила с такой уверенностью, что мой собеседник буквально онемел. На следующий день слух о моём происхождении разнёсся по всей долине, от Сен-Совера до Бомона…

— Ладно, — решительно произнесла я вслух, сидя в «панаре». — Я знаю, что делать. Сбегу и поеду в Сент-Этьен!

Этот план меня приободрил. Я представила себе, как однажды, в день чемпионата, пробираюсь в раздевалку стадиона «Жефруа-Гишар», незаметная, словно мышь, и там сталкиваюсь нос к носу с Домиником. Его взгляд. Мой взгляд. Мы мгновенно узнаём друг друга — безошибочно, интуитивно. Его переполняют чувства. «Дочь моя! Я знал, что в один прекрасный день ты меня разыщешь!» Объятия, смех, слёзы, музыка, всеобщий восторг и конфетти.

— Эй! — шёпотом позвал кто-то. — Консо!

Я подскочила от неожиданности. В иллюминаторе появилось лицо Окто, и мечта моя рассыпалась осколками, когда он открыл заднюю дверь.

— Чего? — буркнула я.

— Я тебе тоже принёс! — улыбнулся братишка, размахивая двумя блинами.

У него искрились глаза и рот был вымазан шоколадом.

— Попробуй! Вкусные!

Я захлопнула альбом «Панини».

Посмотрела на обезоруживающую физиономию Окто, на его глаза, полные тревоги, на маленькие ладошки, облепленные сахаром.

— Нельзя же тебе уходить на пустой желудок, — сказал он, и у меня внутри всё перевернулось.

Я приняла его дар и вдруг поняла, что мне не хватит храбрости сбежать. Ни в Сент-Этьен, ни куда-либо ещё. И в итоге я тоже поднимусь по крыльцу в дом доктора Борда, потому что моё место — здесь, рядом с матерью и братьями. Оставалось лишь молиться, чтобы Роз-Эме как можно скорее надоели докторские усы и сапоги!