Минга уже лежала на столе. На том самом столе, на котором остались метки от ножа дедушки Цвана и у которого ножки были изгрызены молодыми охотничьими собаками.

Руки старухи, сложенные на груди, были похожи на свернувшиеся осенние листья, темные, прозрачные, в сплошных прожилках… Щеки ввалились, нос и подбородок заострились. Глубоко запавшие глаза исчезли под опущенными веками. Больше не суждено было им смотреть на долину, больше не суждено было видеть убегавшую вдаль дамбу. Для Минги уже не существовало ни дней, ни слез.

Пришел человек, который должен был сделать гроб, и стал ходить вокруг стола, снимая мерку и размышляя с озадаченным видом.

— Как тут быть? Гроб я смогу сделать, но она в нем не поместится. Как же быть?

Эти слова пробудили у Сперанцы воспоминания о давно минувшем.

«…Как же это ее положат в гроб, когда она помрет?»

Она устало подняла голову.

— Сделайте как можете.

— Постараемся, чтобы вышло получше. Крест на крышке сделать?

— Она такой крест несла всю свою жизнь, что уж этот-то не будет ей в тягость.

— Иди отдыхать, — то и дело повторяла Эмилия. — Минге уже ничего не нужно, да и мы здесь, Пойди приляг, ведь ты нездорова.

— Нет, я себя чувствую хорошо, — упорствовала Сперанца.

Наконец, Эмилия подошла к ней и сказала властным тоном:

— Я давно за тобой смотрю. Ты нездорова.

Сперанца подняла голову, и во взгляде ее вдруг проскользнуло смущение. Эмилия стояла над ней и смотрела на нее со странным выражением лица.

— С того раза, как ты вернулась на рассвете после праздника урожая, ты изменилась. Да, я видела, как ты пришла на рассвете в тот раз: я была в это время под навесом. Я об этом никому не сказала, но с тех пор присматривалась к тебе и все поняла. Ты должна подумать о нем, о ребенке. Потому что ты носишь ребенка, тут и сомневаться нечего.

Сперанца смотрела на нее, широко раскрыв глаза.

Она прекрасно знала, что носит ребенка, и у нее не было на этот счет никаких сомнений, но она думала, что только она одна это и знает. Даже с Таго она не говорила об этом! У него, казалось, больше не было для нее ни минуты времени, и ее признание походило бы на вымогательство. Она готова была скорее умереть, чем принудить Таго к браку во искупление его вины!

И вот Сперанца с ужасом увидела, что Эмилия знает о ее состоянии.

В постель!

Сперанца была больше не в силах отнекиваться. Она дала увести себя в свою каморку и бросилась на топчан.

Укрывая ей ноги одеялом, Эмилия продолжала говорить:

— Мертвым ничего не нужно. Надо думать о живых… Это счастье — иметь ребенка. Что ты думаешь? Если бы только у меня был сын, я была бы сама себе госпожа. Думаешь, я хоть на один день осталась бы прислуживать этому лоботрясу, моему муженьку? Да я его давно послала бы ко всем чертям… Что в них толку, в мужьях, скажи на милость? Вся суть в детях.

Сперанца понимала, чем вызваны эти слова. Эмилия догадалась, в каком она положении, и старалась по-своему помочь ей; испытав крушение любви, по крайней мере сохранить гордость. Только это могло заставить так говорить Эмилию, на самом деле горячо любившую мужа.

Сперанца сочла необходимым защитить Таго от несправедливого осуждения.

— Он не знает… — устало промолвила она.

— О чем он не знает?

— О ребенке… Я ему не хотела говорить. Вы знаете, какой он… Ему могло показаться, что я хочу заставить его жениться на мне, и я решила лучше молчать. Он ничего не заметил. Ему не до меня…

Она уронила голову на подушку и безутешно разрыдалась, как обиженная девочка, какой она в сущности и была.

— С ума сойти! Ну и дурочка… Неужели правда? Ладно, не плачь… Все исправится, не беспокойся… Я сама займусь Таго.

— Ради бога, Эмилия! — чуть не закричав, перебила ее Сперанца. — Выбросьте это из головы! Я бы скорее умерла…

— Небось, не умрешь! Все это глупости. Говорю тебе, что я им займусь. Хоть он и занят по горло, не спорю, но дать имя своему сыну он у меня найдет время, будь я не я.

— Имя? Так все дело в имени? Бросьте, Эмилия… На что оно, собственно говоря?

И в памяти Сперанцы вдруг всплыла вереница имен, по-детски неумело, большими неровными буквами написанных на могильных крестах.

И эти имена, почерпнутые из метрик, путали живых и ставили в тупик мертвых.

Джованни Мори. Но он всегда был Цваном.

Джертруда Банти. Кто догадается, что это Тудо?

Теперь там появится и Доменика Мори. А она была Мингой.

— На что оно, имя?

— Чтобы знать про человека, кто он родом — вот на что! А теперь молчи.

И Эмилия, ринувшись с развернутым одеялом на привставшую было Сперанцу, силком уложила ее в постель.

Раз Эмилия решила вмешаться, никакая сила в мире не могла заставить ее отказаться от своего намерения.

«Бедный Таго!» — напоследок подумала Сперанца и, обессиленная, заснула.