Таго приехал в Красный дом десять дней спустя, радуясь свободному вечеру и далеко не представляя себе, какие тучи сгустились над его головой.

Он, конечно, отдавал себе отчет в том, что долго был в отсутствии, но думал, что ему это легко простят, как только узнают причину его занятости.

Он быстро ехал, насвистывая какой-то мотив и придерживая большой сверток, обшитый мешковиной.

Осень уже потихоньку прокралась в долину, окрасив жухлыми красками опавших листьев откосы дамб, пустынные берега каналов, заросшие травою тропинки.

С гумен доносился терпкий запах выжимок винограда, и над крышами стлались дымки, будто придавленные низко нависшим небом.

Кукушки, в последнее время куковавшие уже редко и лениво, совсем умолкли, и теперь в небе слышался только хриплый крик перелетных птиц, тянувшихся на юг среди гонимых ветром туч.

Глядя на пасмурное небо, дождившее изморосью, Таго думал о близкой зиме. Он обещал Сперанце, что они поженятся осенью, но сознавал, что это было легкомысленное обещание и что, быть может, было бы лучше подождать. Он знал, что в ненастное время часто не сможет к вечеру возвращаться домой, и ему не хотелось, чтобы Сперанца оставалась одна в заброшенной хибарке на болоте. Она девушка рассудительная, говорил себе Таго, и подождет до весны.

Он спустился по откосу дамбы и свернул на тропинку, которая вела прямо к гумну.

Под навесом две женщины набивали тюфяки свежими листьями кукурузы и несколько мужчин мирно беседовали, стоя возле дома и укрываясь от дождя под карнизами.

— Эй, люди! — крикнул Таго, придерживая колесо ногой, чтобы затормозить.

— Смотри, кто приехал… — вскрикнула Элена и осеклась. Это был единственный голос, прозвучавший ему в ответ.

Таго не обратил внимания на тишину, внезапно воцарившуюся на гумне при его появлении, и спокойно спрыгнул с седла, сбросив на землю тючок, который он держал на руле велосипеда.

— Все здоровы? — громко спросил он с дружеской сердечностью.

— Все… или вроде того! — серьезно ответил Надален.

— Что это значит?

— Это значит, что живые здоровы, а кто умер, тот почти здоров, потому что перестал болеть…

Таго наморщил лоб, стараясь понять, что он хотел сказать, потом улыбнулся.

— Я вас понимаю. Я в самом деле не мог приехать ни в тот день, ни потом. И не думайте, что мне это не было тяжело; Но когда ты так занят, то в конце концов начинаешь рассуждать по-другому. На первый взгляд это нехорошо, но на поверку выходит — правильно. Чтобы приехать проститься с покойницей, для которой я уже ничего не мог сделать, я должен был бросить срочную работу, важную для многих живых. Вы, может быть, меня не понимаете, но Минга — она, уверяю вас, меня бы поняла.

Надален, сложив руки на груди, покачал головой, демонстративно посмотрел в небо и сплюнул.

— Хорошо, — оборвал разговор Таго. — Я вижу, у вас еще хватает слюны. Добрый знак!

Он с раздражением повернулся, чтобы направиться к двери Сперанцы, но столкнулся с Эмилией, уже стоявшей у него за спиной, приготовившись к схватке.

— Ах, Эмилия, извините, я вас не видел!

Рукава у Эмилии были засучены, а руки по локоть — в виноградной «подливе», которую она замешивала, когда приехал Таго.

Он протянул ей руку, но встретил только деревянный половник, который она впопыхах позабыла оставить на кухне.

Эмилия молча смотрела на Таго и нервно притоптывала ногой, как застоявшийся конь, которому не терпится пуститься в галоп.

Она много раз искала этой встречи, но ей все не удавалось перехватить Таго. Три вечера кряду она ждала его под дождем на развилке дамбы, думая, что он проедет там, возвращаясь домой, но Таго, видимо, выбирал кратчайшую дорогу или оставался где-нибудь ночевать, потому что он не проезжал. А она между тем простудилась, да так, что даже потеряла голос, и ей пришлось сносить веселые замечания соседей, радовавшихся вместе с Надаленом вынужденному молчанию его жены.

И за это тоже она затаила досаду на Таго.

— В чем дело? — спросил он недоумевая.

— А в том, что мы, наконец, встретились лицом к лицу, — ответила она.

— Ну что ж, — сказал Таго и пожал плечами, — будем надеяться, что мы понравимся друг другу. Если бы я раньше знал, я бы даже отпустил себе бороду.

Смешки присутствующих подсказали Эмилии, что вести разговор здесь было бы неосторожно.

— Не зайдешь ли ты ко мне? Нам бы надо кое о чем поговорить.

— Отчего же! Но сперва я забегу к Спере…

Эмилия обернулась и показала на закрытую дверь.

— Видишь? Что же ты думаешь, она не слышала, как ты приехал? Не знает, что ты здесь? Но дверь заперта, Таго, и останется запертой, пока мы не переговорим начистоту.

Надален, который до сих пор выказывал Таго презрительное равнодушие, с тревогой подошел к нему, забыв все свое негодование.

— Берегись, Таго! — крикнул он нежданной жертве своей жены. — Берегись, она кого хочешь обведет вокруг пальца. Не давай задурить себе голову. Ступай лучше к Сперанце и поговори с ней.

Таго нерешительно смотрел то на Эмилию, то на Надалена, и ему хотелось прервать поскорее этот бессмысленный разговор, чтобы побежать к двери каморки и удостовериться, действительно ли она для него закрыта. Сперанца, должно быть, всерьез сердится на него, думал он, раз она до сих пор не вышла ему навстречу,

— Ну, так как же? Войдем?

Таго пошел за Эмилией к дому и, прислонив велосипед к стене, оглянулся на Надалена, который простирал к нему руки, как бы пытаясь его удержать. Он с минуту поколебался, потом положил на эти протянутые руки сверток, который он привез, и следом за Эмилией вошел в дом, закрыв за собой двери.

Сперанца услышала имя Таго и узнала его голос. Не веря себе, она подошла к порогу и выглянула так, чтобы ее не заметили, потом притворила дверь и прислонилась к ней, закрыв глаза и прижав руки к груди, чтобы унять сердцебиение.

Он вернулся!

И вернулся, нахал, без тени стыда. Она увяла от плача, а он улыбается, как ни в чем не бывало — как будто они расстались вчера вечером.

От возмущения и обиды слезы потекли у нее по щекам, но вместе с тем в ней шевельнулась и тайная радость.

«Сумасшедшие Мори…» — подумала она и рассмеялась коротким судорожным смехом.

Она с тревогой прислушалась к разговору, происходившему на гумне, и сразу узнала голос Эмилии. Теперь было уже поздно выйти ему навстречу и помешать неизбежному. Эмилия уже взяла его в оборот.

У Сперанцы вдруг выступил пот на лбу.

«Господи Иисусе…» — зашептала она и, движимая детским импульсом, подбежала к полочке, на которой стоял стеклянный домик воскового Иисуса. Она повернула ларчик задней стороной к себе, чтобы просунуть в него палец и прикоснуться к краю голубого одеяния. Но с суеверным ужасом увидела, что ее палец уже не проходит в отверстие. Она давно не пробовала потрогать младенца и не замечала, как изменилась у нее рука… Теперь это была сильная рука работящей женщины, совсем не похожая на тонкую и слабую руку ребенка.

«Если захочешь, ты и так мне поможешь», — сказала она полинялому Иисусу, окруженному бабочками и цветами, выцветшими от времени. И она пристально посмотрела на него. Глаза у нее сузились, и на напряженном лице был написан вызов: «Теперь будет видно, на что ты способен. Посмотрим, совладаешь ли ты с Эмилией».

Почти то же самое думал тем временем Надален, стоя у входа со свертком в руке.

К нему тихо подошла Элена, сгорая от любопытства.

Через дверь доносился приглушенный голос Эмилии, но слов нельзя было разобрать.

— Как вы думаете, что там делается?

— Я почем знаю? Но уж если она в него вцепилась, будь уверена, целым он оттуда не выберется…

Элена попыталась приложить ухо к двери, но Надален заставил ее отойти.

— Разве можно делать такие вещи? Убирайся, нехорошо…

Как раз в эту минуту кто-то позвал Элену, и девушке пришлось скрепя сердце отойти.

Надален, угнетенный мрачными предчувствиями, остался один.

— Но почему же как раз я не должен ничего знать об этом? — вдруг прозвучал голос Таго.

Надален не мог понять, о чем он спорит с Эмилией, но одобрительно кивнул головой, уловив в его голосе гнев.

— Кто его знает, что она там ему наплела! — вздохнул он, волнуясь за Таго.

Он почувствовал искушение открыть дверь, но у него не хватило храбрости.

«Лучше мне уйти, а то, чего доброго, не выдержу», — сказал он про себя.

Но он не ушел, а пощупал увесистый тючок Таго и, убедившись, что в нем нет ничего хрупкого, положил его на землю и уселся на него.

Когда внезапно открылась дверь, Надален вздрогнул и хотел было встать, но то, что он услышал, его так ошеломило, что он опять опустился на тючок.

Таго, не кто иной как Таго, говорил:

— И если мне кто-нибудь скажет, что вы, Эмилия, не сердечная женщина, я его задушу своими руками…

— Ну и ну! Пропал человек! — простонал Надален. — Господи, она его совсем опутала.

Эмилия между тем отвечала ворчливым тоном:

— Ступай, ступай к этой дурочке. И оба вы перестаньте дурить, дайте людям жить спокойно.

— Видали! — усмехнулся Надален. — Жить спокойно… Это она-то говорит про покой!

— А ты что тут делаешь, мамелюк?

— Это что-то новенькое… — пробормотал Надален, поднимаясь. Потом с неуклюжим поклоном ответил: — Да вот, ждал, когда герцогиня кончит аудиенцию, чтобы войти в дом. Не видишь, что ли, что дождь идет?

— А это что такое?

— Я и забыл! Это он какой-то узел привез…

— Дай сюда.

Эмилия взяла узел, взвесила его на руках, пощупала, недоверчиво понюхала. Потом покачала головой.

— Все, как один, — изрекла она, входя в дом. — По целому месяцу где-нибудь пропадают — ни слуху, ни духу; потом в один прекрасный день возвращаются, и что же они вам привозят? Не цветы, нет, у нас это не водится — чтобы их заслужить, бедняжка должна, по крайней мере, умереть; не сласти, потому что от тех, что продаются в селении, можно умереть в коликах… Но хоть какую-нибудь вещицу, уж я не знаю, пару сережек, цепочку… Хоть что-нибудь дешевенькое, для бедных, лишь бы внимание оказать, можно бы, кажется, иной раз привезти женщине, верно?

Надален слушал ее, кивая головой, как бы показывая, что с интересом ждет окончания. Но Эмилия замолчала.

— А вместо этого? — спросил он с любопытством.

Эмилия с негодованием бросила узел в ушат, стоявший у двери.

— Грязное белье для стирки, — отрезала она.

Она зажгла фонарь, вздохнула и, обернувшись к мужу, который, как завороженный, смотрел на узел, прошипела:

— Свиньи!