Сперанца и Эмилия возвращались с работы.

Они молчали, потому что падали с ног от усталости, и разговаривать на ходу им было трудно. Дамба была узкая, и так как косы, покачиваясь у них на плечах, стукались друг о друга, Эмилия скоро пропустила вперед Сперанцу и пошла за ней.

Все думали, что Сперанца с удивительной покорностью приноровилась к тяжелой жизни, которую она вела, как бы отказавшись раз навсегда от всяких желаний и сожалений.

Эмилия неустанно думала об этом и выходила из себя.

— Ты всегда молчишь. Никогда не отвечаешь, даже если тебе прямо смеются в лицо. Для тебя, выходит, все хорошо… Работаешь ты, как вол, но никто не слышал, чтобы ты возмутилась. Никто и никогда! Видно, у тебя в жилах вода, а не кровь!

Старуха с горечью качала головой: она просто разочаровывалась в Сперанце.

Сперанца не спорила с ней. Эмилия была решительно неспособна ее понять.

Сперанца верила в будущее: эта вера созрела в ней и крепла день ото дня, возобладав, наконец, над всеми другими чувствами.

Она была твердо убеждена, что в конце концов все должно перемениться, но одновременно понимала, что одним возмущением не изменить хода событий.

Эмилия, напротив, обычно отвечала на провокации бранью и насмешливыми жестами, вызывая хохот негодяев, которые для того и донимали ее, чтобы позабавиться. Такая уж была у нее натура, тут с ней ничего нельзя было поделать.

Она мечтала рано или поздно всадить вилы в бок кому-нибудь из них, не понимая, что таким путем она, конечно, не улучшила бы положение батраков.

Мать Элены всегда крестилась, когда женщины выходили из хибарки, отправляясь на работу.

— Будьте поосторожнее… — шептала она Сперанце, и лицо ее выражало слезную просьбу.

Сперанца с улыбкой ободряла ее.

— Будьте спокойны, Берта! Меня они на удочку не поймают. Я должна оставаться в долине, потому что жду Таго, и мне нужна работа. Они могут сколько угодно меня провоцировать, я не поддамся!

Эмилии Берта не решалась и слова сказать, но та терпеть не могла немой мольбы, которую каждый день читала на лице Берты, и нарочно кричала, выходя из дому:

— Сегодня эти сволочи пусть лучше ко мне не подходят, — у меня руки так и чешутся кого-нибудь из них укокошить…

Берта дожидалась, пока она повернется к ней спиной, и издали крестила ее. Но однажды Эмилия, внезапно оглянувшись, поймала ее на этом и в бешенстве вернулась назад.

— Что это значит?

Побледневшая Берта, дрожа от страха, молчала.

— Что вы воображаете? — наступала на нее Эмилия. — Может, по-вашему, у меня глисты, что вы меня крестите?

— Бросьте, Эмилия, — вмешался Тонино. — Вам-то что, если она в это верит?

— Пусть крестит тебя, коли ты ей зять, пусть крестит своих родных и свою скотину, раз ей это нравится, но только не меня. Понятно? И если я это еще раз увижу, ей не поздоровится.

В селении их жилье называли «Красной палаткой». Название это было заимствовано у одной полярной станции того времени и служило указанием на уединенное и глухое место, где была расположена хибарка, а также и на взгляды ее обитателей.

— Эмилия лезет на рожон, — говорил Надален, когда все уходили и они с Бертой оставались одни. — Даже удивительно, что с ней еще ничего не случилось. Сколько я ее знаю, она всегда перла на рожон, но, опять говорю, уму непостижимо, как это ей все сходило с рук до сих пор.

Но однажды опасения Надалена подтвердились.

Это было во время сенокоса. Сперанца и Эмилия возвращались с работы. Как обычно, они шли друг за другом, босиком, с косами на плечах.

Под откосом дамбы, там, где к ней подходила проезжая дорога, стоял черный автомобиль.

Сперанца, которая шла впереди, увидев машину и в ней пятерых мужчин, видимо, поджидавших кого-то, почуяла недоброе. У нее сжалось сердце, но она прошла мимо, не поворачивая головы, будто не замечая безмолвной угрозы. Через несколько метров, не слыша за собой шагов Эмилии, она поняла, что идет одна. Чтобы не привлекать к себе внимания, она дошла до поворота дамбы и только там обернулась. Эмилия неподвижно стояла напротив машины, упершись одной рукой в бок и держа в другой, как знамя, косу, которую она поставила на землю лезвием вверх.

У Сперанцы заколотилось сердце. Она остановилась и с минуту подождав, позвала Эмилию. Та даже не обернулась. Никто не двигался в машине, не двигалась и Эмилия.

— Идиотка! — с озлоблением прошептала Сперанца. — Надумала играть с ними в гляделки!

Она осмотрелась по сторонам, нет ли поблизости кого-нибудь, кто мог бы заставить Эмилию уйти, и увидела группу батраков, женщин и подростков, подходивших справа.

«Вот кого они ждут…» — сказала себе Сперанца.

И в самом деле, она заметила среди батрачек и ребят высокую фигуру мужчины.

Принуждая себя к спокойствию, но решительным шагом она пошла назад по дамбе.

— Не провоцировать и не поддаваться на провокации, — говорила она себе. — Но если одному из наших людей угрожает опасность, долг каждого прийти ему на помощь.

Она машинально повернула косу лезвием вперед, не сознавая, что приняла позу человека, готового броситься вперед и нанести удар.

Когда группа батраков была уже под откосом дамбы, кто-то из них окликнул стоявшую спиной к ним Эмилию.

Женщина не двинулась с места, но крикнула в ответ:

— Поосторожнее, здесь вас поджидают, чтобы сказать вам пару ласковых слов.

Батракам из-под откоса не видно было машины по другую сторону дамбы, но услышав это предостережение, они остановились.

Сперанца теперь различала нерешительные лица людей, смотревших друг на друга, как бы спрашивая совета, и поняла, что все растерялись.

Из машины между тем выскочило четыре человека.

С противоположной стороны насыпи выглянула девочка и тут же с визгом бросилась обратно.

Потом все смешалось.

Шум, крик, плач… Женщины и ребята с воплями бросились врассыпную… Не двигались с места только Эмилия и батрак, который, поднявшись на дамбу, встал рядом с ней.

— Если вы меня ищете, я здесь, и нечего пугать других.

— Сматывайся отсюда….. — не поворачивая головы, шепнула ему Эмилия. — Я и одна их задержу.

Сперанца одним прыжком оказалась с ней рядом. Теперь они вдвоем, придвинувшись вплотную друг к другу, пытались заслонить мужчину, который не хотел и слышать об этом.

— Трус, — кричали ему из-под откоса, — баб на защиту позвал… Что, за юбками прячешься?

— Может, это я, по-вашему, баба? — кричала Эмилия, и Сперанца даже в такую минуту не могла не улыбнуться.

Но батрак протиснулся между женщин и с высоко поднятой головой спустился с дамбы навстречу вооруженным бандитам.

В ту же минуту за ним бросилась Эмилия, а за нею Сперанца.

Она сразу получила такую пощечину, что зашаталась, но тут же справилась, бросила косу и с голыми руками кинулась в драку.

Сперанца могла вынести что угодно тяжелый труд, искони привычный для людей, к которым она принадлежала, и закаливший ее так, что ей не страшна была никакая работа, унижения, которые развеивались в прах ее верой в будущее, подобно тому, как мгновенно испаряются капли воды, упавшие на раскаленное железо, — все что угодно, но не пощечину.

Перед ней был только один человек — тот, который ее ударил.

Шофер, выскочивший из машины помочь остальным, убегал от Эмилии, которая с криком гналась за ним, замахиваясь косой.

Трое других окружили батрака.

Сперанца дралась, как одержимая. Негодяй пустил в ход плетку, и, заслоняя лицо, Сперанца подставляла под удары руки, но продолжала драться локтями и коленями. Иногда ей удавалось вцепиться ему в волосы. Он отшвыривал ее, она опять налетала.

Наконец Сперанца изловчилась, вырвала у него плетку и брезгливо отбросила ее. Но она уже слышала новый звук: то были глухие удары, доносившиеся, казалось, издалека.

Несколько минут спустя и она и мужчина лежали на земле. Мужчина стонал. Она подняла голову. В ушах шумело, перед глазами плыли красные и лиловые пятна. Она увидела, что к ней направляются те трое, которые избивали батрака, и, прерывисто дыша, вся ушла в ожидание. Наконец, она почувствовала страшный удар по голове и, словно под ней расступилась земля, провалилась в пропасть.

Сперанца открыла глаза, услышав голос, звавший ее откуда-то издалека.

Она с трудом пошевелила руками, точно они были связаны, потом прикоснулась к лицу и почувствовала, что оно горячее и мокрое. Но это было ее лицо, и она действительно трогала его своей рукой.

Попрежнему слышался звавший ее голос… Это был голос Эмилии.

— Сперанца, — с мольбой говорила Эмилия. — Приди же в себя. Ты жива и должна мне помочь.

Сперанца через силу приподнялась и села с помощью Эмилии.

Но разве это была Эмилия? Над Сперанцей наклонилась черная фигура с устрашающе черным лицом и сверкающими глазами, которые казались круглыми и огромными, зияя белизной роговицы.

Сперанца открыла рот, но не смогла произнести ни звука, а лишь почувствовала вкус крови, которая шла горлом, и сплюнула.

— Парень чуть жив, — хрипела старуха. — Надо унести его…

Сперанца начинала вспоминать, что произошло, но не могла понять, почему у Эмилии такое черное лицо.

— И нечего на меня так смотреть, — резко сказала Эмилия. — Не видела, что ли, никогда перепачканных людей? Эти сволочи мне запакостили лицо и влили в глотку полбутылки керосина. Скоты… Но теперь надо помочь Вико. И поскорее, потому что он потерял много крови.

Сперанца кое-как встала на ноги, но у нее сразу началась рвота, и она опять свалилась.

— Только этого не хватало, — простонала Эмилия. — Мало того, что меня чуть наизнанку не вывернуло, теперь и с тобой та же история!

У Сперанцы все ходуном ходило перед глазами, и Эмилия казалась ей пляшущим призраком.

— Ты не опасно ранена….. — уговаривала ее старуха. — У тебя только одна ссадина на голове. Это пустяки, Сперанца… Бывает, мальчишки начнут кидаться камнями, да один другому в голову попадет, вот и у тебя такая царапина… Ведь не умирают же от этого ребятишки, правда? Ну, ну, поднимайся, не пугай меня!

Сперанца снова сделала усилие и встала на ноги, с трудом сдерживая рвоту. И тут она увидела Вико. Он лежал посреди дороги, раскинув руки, как Христос, и его мертвенно бледное лицо было ярко освещено луной.

— Они его, звери, били, как бешеные… — со слезами в голосе сказала Эмилия.

Сперанцу опять затошнило. Она сделала несколько шагов, зашаталась и упала возле Вико, не подававшего признаков жизни.

Эмилия ходила мимо нее взад и вперед, поднимаясь на дамбу и снова спускаясь, и стонала, в отчаянии ломая себе руки, бессильная помочь умирающему. Сперанца слышала эти тихие стоны, тоскливые, как вой раненого животного, и, сжав зубы, опять поднялась.

Но скоро подошла подмога.

Разбежавшиеся женщины и дети рассказали дома о машине, поджидавшей кого-то у дамбы.

Попозже, когда стемнело, люди стали заходить к Вико, чтобы выяснить, чем кончилась эта история, и узнали, что он не вернулся. Слух об этом из дома в дом прошел по всей долине, и отряд батраков в тревожном молчании отправился на место происшествия. Вико унесли на носилках. К утру он умер.

Сперанца и Эмилия, поддерживая друг друга, направились в хибарку и по дороге встретили Тонино, который их уже разыскивал,

В хибарке при их появлении все онемели.

У Сперанцы волосы, лицо и платье были в крови. Но на Эмилию с распущенными волосами и черным лицом было просто страшно смотреть.

Через минуту в хибарке поднялся плач и загремели проклятья.

— Ну, уж это я так не оставлю! — кричал Надален, кружась вокруг стола, за которым, молитвенно сложив руки, сидела Берта.

Элена цеплялась за Тонино, бросавшего угрозы, умоляя его успокоиться.

— Ради ребенка прошу тебя… Ради ребенка! Если ты погубишь себя, погибнет и он…

На следующий день Сперанца слегла и бредила в жару, но никакого врача к ней не звали.

Эмилия, напротив, пошла на работу, как бы бросив вызов врагам. Лицо у нее было распухшее и воспаленное от керосина, которым она отмывала его, но она шла по дамбе с высоко поднятой головой, стреляя глазами по сторонам. Никто не осмеливался приставать к ней с вопросами, и все опускали голову, чтобы не встретить ее разъяренного взгляда.

На работе тоже никто не упоминал о вчерашнем происшествии. Только Эмилия заговорила о нем во время перерыва, пристально глядя на бригадира, ненавистного всем женщинам:

— Мне давным-давно надо было принять слабительное, да я все не могла собраться. То, которое мне дали вчера, пошло мне на пользу…

Она помолчала, тщетно ожидая ответа.

— Вы себе не можете представить, женщины, до чего оно мне помогло… — продолжала она.

Женщины опустили головы. Бригадир нагнулся и стал счищать с башмака налипшую грязь.

Батрачки видели перед собой Вико, распростертого на носилках…

Они знали, что он оставил старуху мать, у которой больше никого не было, знали, что Эмилия защищала его с яростью тигрицы, и чувствовали, что теперь ей надо было дать выговориться, выкричаться, излить свою боль и свой гнев…

Они все ниже опускали головы, пряча лица в платки. Бригадир молча ушел, затаив в сердце страх.

В этот вечер женщины пошли с работы все вместе, держась тесной кучкой.

Только Эмилия шла впереди и пела.

— Как это она может петь, когда Вико обряжают на кладбище?

— Ты думаешь, ей весело? Она поет, чтобы показать, что они ее не скрутили. А что у ней на душе, только она одна знает…

Эмилия еще пела, когда встретила карабинеров, которые шли за нею.

Женщины увидели, как она остановилась, потом (пошла дальше уже между ними. В первую минуту никто не поверил своим глазам. Потом одна из женщин подняла голову и затянула песню с того места, на котором ее оборвала Эмилия, и все подхватили ее. Так они шли до самого селения.

Карабинеры время от времени оглядывались на них и ускоряли шаг. Эмилия вошла в казарму под звуки песни.

Она недолго там оставалась.

Едва переступив порог, не дожидаясь, когда ее станут допрашивать, она широким сердечным жестом протянула руку фельдфебелю и сказала, сверкая своими маленькими колючими глазами:

— Вы честный человек и правильно сделали, что прислали за мной, чтобы допросить меня как свидетеля. Ведь я своими глазами видела, как убивали Вико. Я попыталась вступиться за него, но их было пятеро, и все с оружием. Вы очень хорошо сделали, господин фельдфебель, что послали мне навстречу своих людей, чтобы мне никто не помешал прийти сюда и дать показания…

Фельдфебель заерзал на стуле. Неблагодарная была у него работенка! Но приказ есть приказ.

— Как вас зовут? — спросил он, вытирая лоб.

— Бросьте, бросьте, господин фельдфебель. Вы прекрасно знаете, как меня зовут… Спросите лучше, как зовут тех, кто убил Вико. Там были Джиджио делла Веффа, Марио дель Монко и, конечно, Кривой. Без него уж не обойдется!.. И еще…

Никто не мог заставить ее замолчать.

В караульне она пела всю ночь, несмотря ни на какие уговоры и угрозы.

Фельдфебель по телефону запрашивал указаний и отвечал на запросы. Эмилия обвинялась в том, что она якобы затеяла ссору и вызвала драку, в которой был убит человек, Но она заявляла, что была свидетелем преступления, и, конечно, не стала бы молчать на суде.

Телефон все звонил, и фельдфебель, обливаясь потом, старался объяснить, что дело обстоит не так, как хотелось бы начальству.

А Эмилия в караульне пела во все горло. Карабинерам приходилось разгонять любопытных, толпившихся перед казармой.

— Кто это там? — спрашивали прохожие.

— Одна женщина из Красной палатки…

— Кто же это?

— Какая-то сумасшедшая старуха…

В скорости было решено, во избежание скандала, и в самом деле объявить ее сумасшедшей и как таковую выпустить.

— Что за женщина! — говорил на следующий день Надален все тому же фельдфебелю, к которому он пришел справиться о жене. — Скажите по правде, — и старик своим черным пальцем тыкал в грудь унтер-офицера, — вы ее испугались… Оно и понятно, потому что вы даже не знаете, что она могла бы натворить, если бы ее посадили… Все вплоть до бунта… Да, да! Она подняла бы на бунт всех каторжан! Какова женщина!

Он даже присвистнул от восхищения, уставившись на помятое от бессонной ночи лицо фельдфебеля, отвечавшего ему безучастным взглядом.

Старик, казалось, задумался на минуту, потом, понизив голос, сказал со вздохом:

— Подумайте только! С такой женщиной я живу шестой десяток.

Тут лицо фельдфебеля явно оживилось. Перегнувшись через письменный стол, он с горячим сочувствием пожал Надалену руку.

Через час Эмилия шла домой.