— Джок, — сказал я Джоку, потягивая благословенную вторую чашку подлинной смеси «Эрл Грея» утром Пасхальной среды. (Полагаю, Пасхальная среда-то уж в природе имеется? Единственный подвижной праздник, который всегда со мной и хоть чем-то для меня привлекателен, — это тележка с седлом барашка в «Симпсонзе».) — Джок, — сказал, стало быть, я, — хотя человек ты всего-навсего грубый и некультурный, мне выпадало наблюдать в тебе некие качества, которые я высоко ценю. В кои-то веки я имею в виду не твой посланный небом дар обращения с заварником и сковородой, но иной, более редкий талант.

Джок слегка повел головой, дабы стеклянный глаз мог посмотреть на меня уклончиво.

— В данный случай я имею в виду твою врожденную способность завязывать беседы, вечные дружбы и потасовки с разной публикой в пабах.

— Хнх. Вы ж сами мне последний раз такое устроили после свалки, нет?

— М-да, но это — исключительно потому, что ты прикончил малого, не так ли, а я раз за разом тебе твержу этого не делать, к тому же ты знаешь, как скверно это влияет на мое пищеварение, а мне пришлось говорить враки полиции, дескать, ты весь вечер сидел дома со мной и смотрел Мольера по телевидению, но они все равно ни единому слову не поверили, не правда ли?

Джок оделил меня сочнейшей своей улыбкой — той, что по-прежнему пугает даже меня, — когда у него обнажается один длинный желтый клык, свивший себе гнездышко на нижней, ливерного цвета, губе.

— Как бы там ни было, — продолжал я, — этот твой дар, иначе навык, ныне будет с пользою применен. Вот тебе десять фунтов — прекраснее Бейлиф Джерси и напечатать бы не мог. Тебе надлежит уплатить их за пиво, сидр, ром или что там еще способно удовлетворить среднего мерзопакостного джерсийца. Не угощай никого, кроме чистокровных. Известно только им.

— Чё известно, мистер Чарли?

— Известно, кто где был в Пасхальный понедельник. Известно, какой малый способен карабкаться по опасной глицинии, дабы утолить свою беззаконную похоть; известно, кто до сих пор участвует в крайне старомодных и весьма неприличных кутежах, — а также известно, быть может, у кого на… э-э, каминной полке хранится фарфоровая жаба.

Джок минуту-другую поразмышлял — или, по крайней мере, похмурил лоб и пожевал губу: он видел, что так поступают другие люди, когда они думают.

— Не могу я такое джерсов спрашивать. Они ж захлопнутся сразу, что твои раковины.

— А ты не спрашивай. Ты им рассказывай. Излагай, что по-твоему все это значит. Неси белиберду да знай наполняй им кружки. А потом наблюдай: смотри, кто улыбнется. И слушай: кто назовет тебя идиотом. Но не бей его — лепи простофилю, пусть потешаются над бестолочью. Кто-нибудь в капкан и свалится.

— То есть — Леса Келлетта лепить?

— Именно.

(Лес Келлетт — борец первостатейный, а кроме того — изумительный клоун: выглядит так, будто он спотыкается по рингу в счастливом забытьи, но спотыкание это обычно имеет место, едва противник наскакивает на него, чтобы нанести «ку-де-грас». Обычно он озадачен и сокрушен, когда противник улетает за канаты и приземляется на кумпол. Иногда он помогает малому вернуться на ринг, отряхивает его, после чего осуществляет жуткий бросок за предплечье на обе лопатки, кой и приносит ему победу. Иногда, к тому же, он по рассеянности хватает рефери и колотит противника им. Он очень храбр, силен и забавен.)

Я еще немного поинструктировал Джока из глубин собственного невежества, после чего с добрыми напутствиями отослал в общем направлении дверей таверны.

Вскоре до меня донесся рокот заводимого огромного мотоцикла, затем — бормотанье оного по дорожке. Я говорю «бормотанье», ибо у Джока эдакая симпатичная довоенная 1000-кубовая машина «ариэль» с четырьмя цилиндрами и бруклендзскими рыбьими хвостами выхлопов. Он — Джокова радость и гордость, я же его нахожу до крайности ужасающим.

В пабах уже наверняка гоношенье — на Джерси они, похоже, никогда не закрываются. (Рейсы из Хитроу часты; бронируйте сейчас, дабы избежать разочарования.) Я снова отправился на боковую, окончательно уверовав, что алкоголизация крестьянства — в руках мастера. Снова отправляться на боковую — несоизмеримо слаще, нежели отправляться на боковую впервой.

Едва, как мне показалось, я сомкнул вежды, меня возбудила Иоанна — и я употребляю сию словоформу с прецизионной точностью. Я открыл глаз.

— Ты принесла чаю? — спросил я.

— Конечно же, нет. Смешной ты, Чарли.

— В таком разе — НЕТ, и позволь тебе напомнить о судьбе тети Мэйбл и дяди Фреда, которые чувств лишились до обеда.

— Чарли, уже не утро, уже второй час. И ты сам прекрасно знаешь, что до обеда ты ничего не ешь.

Я бежал в душевую, но — недостаточно споро, Иоанна успела проникнуть в нее тоже. Мы разыграли исторически верную реконструкцию «Последнего рубежа Кастера». Впоследствии я обнаружил, что времени все равно только половина двенадцатого, — очень скверно, если собственная жена вам лжет, не находите?

Затем Иоанна отвезла нас в Гори на Востоке Острова — на ланч-сюрприз в «Швартовах», где очень хороши моллюски. Она не переставала встревоженно поглядывать на меня, словно бы опасаясь, что я могу лишиться чувств прямо за столом. По пути домой, в силу какой-то непонятной, чисто американской причины, она остановилась и купила мне огромную бутыль мультивитаминов.

Джок еще не вернулся. Мы с Иоанной посидели на лужайке, потягивая на солнышке рейнвейн с зельтерской. Днем Иоанна обычно не пьет, но я объяснил, что сегодня день рождения Оскара Уайлда — и, кто знает, может, так оно и было.

Вечером мы отправились на званый ужин на остров Олдерни — последний весьма уместно описывается как скала, за кою цепляются полторы тысячи алкоголиков. Ужин оказался восхитителен, однако полет восвояси в крохотном «пайпере» Сэма был ужасен: от пилота пахло выпивкой.

Когда мы вернулись, Джок сидел в кухне. По его собственным меркам, он был вовсе не пьян, но некоторая одеревенелость лица и походки выдавала, что его джерсийские кореша пропили десять фунтов не без помощи.

Иоанна, которую «отпустили с игр», как мы выражались в Роудине, ушла спать.

— Ну, Джок, есть ли новости?

— Да в общем, нет, мистер Чарли, хоть я и закинул на ночь несколько удочек, можно сказать. Только вот скока-то времени зря потратил на одного кренделя, а тот оказался с Хернси. Ну так а я ж не знал, а?

— Я полагаю, те носят другие свитера.

— А я вам чё, модистка?

— Нет, Джок. Продолжай.

— Ну вот, некоторые джерсы как бы к базару прислушались, и я прикидываю, парочка бы точно раскололась, если б не ихние кореша рядом. В общем, один завтра вечером сюда придет в домино играть: я притворился, что спер у вас бутылку скотча.

— Притворился?

— Ну. А, и еще — я там нанял одного старпера приходить и помогать в саду несколько часов в неделю, вы ж не возражаете? Тот еще тип, матерый такой по виду, я с ним познакомился в пабе «Каррефур-Селу», а губернатор там грит, старый гусь этот знает все Джерси как свои пять и ни разу в жизни в бане не мылся.

— Что за великолепный, должно быть, малый — с нетерпением жду знакомства. А что это ты ешь такое?

— Бутер с солониной.

— И побольше горчицы?

— Еще б.

— И, осмелюсь предположить, толсто нарезанными кольцами лука?

— Ну.

— А хлеб, судя по звуку, свеж и корочка его хрустка?

— Ох, ладно, ладно, вам я тоже сделаю, как дожую.

— Как превосходно ты читаешь мои мысли! — восхитился я.

— Мистер Чарли?

— Да, Джок?

— А чё такое хряпо́к?

— Понятия не имею. А что?

— Ну этот хернс мне сказал, что кореша на Джерси так всегда друг другу грят, и настропалил меня это сказать одному, а джерс в ответ попробовал меня стукнуть.

— Попробовал? Джок, ты подрался?

— Не-а. Я его за кулак поймал и как бы сжал легонько, пока он не сказал, что ошибочка вышла, а хозяин ему грит, что я ничё плохого не хотел, а потом я спросил, чё это значит, и они опять на меня вызверились, поэтому я не стал на рожон лезть и взял всем еще по стакану, и никто не обиделся, только вот хернсу, по-моему, по жопе надавали, когда наружу вывели. Странно, что вы не знаете, чё такое хряпок, — я слыхал, вы так славно по-францусски грите.

— Крапо! — вскричал я.

— Ну, я ж и говорю — хряпок.

— Это французское слово. Значит «жаба».

— Жаба, значит, э?

— Да. И ты утверждаешь, что джерсийцам оно не понравилось?

— Да они чуть не лопнули. По их выходит, это дьявольская дерзость.

— И «дьявольская», быть может, — гораздо лучшее слово, нежели ты думаешь.

— Э?

— Ничего, Джок. Ну и где этот бутерброд?

— Уже едет. А, и вот еще чего, чуть не забыл. Когда я начал трындеть про этого насильника с мечом на животе, кое-кто из них как бы локтем друг друга — тык, а старый хрен, который к нам в садик придет, тоже как бы хмыкнул. Я уточнять не стал, все равно бы не сказали. Своя какая-то шуточка, я так прикидываю. А может, и неприличное чего.

— Возможно, и то, и другое. Сдается мне, я слышу в отдаленье бряцание фаллических цимбал.

— Э?

— Да-да. А, вот и бутерброд. Как вкусно. Я заберу его с собой в постель. Спокойной ночи, Джок.

— Спок-ночи, мистер Чарли.

Я уверен, что намеревался зайти и пожелать спокойной ночи Иоанне, ибо отдаю себе отчет, как много эти маленькие любезности значат для хрупкого пола, но, осмелюсь доложить вам, я забыл. Даже мужчины не идеальны.