Мы, собравшиеся наутро в половине девятого в кабинете начальника, являли собой компанию довольно капризную. Джордж и Сэм, похоже, таили ко мне мелочную обиду касаемо того факта, что мне попросту хватило дальновидности прихватить зубную щетку и прочее. А может, им просто не нравилось сидеть под замком — есть такие люди, знаете.
Джордж вышагивал по кабинету взад-вперед — четыре шага влево, четыре вправо, — словно капитан до крайности малого суденышка, меряющий шагами то, что обычно меряют ими капитаны торгового флота. По ходу он одну за другой рычал фамилии влиятельных людей, причем всем им, как он ясно давал понять, он собирается немедля звонить, более того — в означенном же порядке. Сэм неким вялым комом грудился в кресле: как и я, он очаровательный собеседник лишь после — но никоим образом не до, истинная правда, — того, как что-нибудь выпьет перед ланчем.
Когда Джордж истощил свою умственную адресную книжку, начальник сыска прочистил горло тем манером, кой предоставлял лишь наималейший намек на самодовольство.
— Серьезные обвинения, — сказал он. — Серьезнее, вероятно, нежели вы отдаете себе отчет. Определенно серьезнее, чем мы предполагали. На это не станут закрывать глаза. Отнюдь не станут. Неприемлемо, видите ли.
Сэм вкратце помянул южный шлюз мочеиспускательного канала во множественном числе, после чего возвратился в свое состояние комковатости.
— Нет-нет, сэр, — изрек н.с., — это нам ничуть не поможет, такое ваше отношение. Здесь подход должен определяться словом «конструктивный». Давайте же будем конструктивны. Посмотрим, что нам удастся придумать. Поменьше вреда, поменьше публичности, поменьше бремени для налогоплательщиков, э?
Сэм высказал предложение, которое среднему налогоплательщику могло бы доставить удовольствие — но, с другой стороны, могло и не доставить.
— Ну вот вы опять, сэр, видите? Биологически это интересно, а вот конструктивным не назовешь. Повезло, что у нас тут нет полицейского стенографа, э?
Нежная угроза нежно спорхнула на пол. Сэм пробурчал:
— Извините, — а Джордж изрек:
— Хрррмф.
Я сказал, что не привык на завтрак пить какао. Н.с. оскорбительным образом извлек бутылку виски.
После чего объяснил нам — с хило замаскированным удовлетворением, — что мы плывем в цементной байдарке без весла по ручью с маловероятным названием, и самое милостивое, что он лично может для нас сделать перед тем, как упаковать в глубочайшую свою темницу, — это позволить каждому по одному телефонному звонку. Адвокат Джорджа, весомейший из всех, твердил «ох господи, ох господи», пока Джордж не швырнул трубку. Адвокат Сэма, судя по всему, произносил только «ой ой, ой ой», пока Сэм не заявил резко, что в суде стенания не помогут.
Мой же малый — обычный солиситор, его реакция была бодра.
— Давайте сюда легавого, — бодро сказал он.
Две минуты спустя н.с. — бодро же — сообщил нам, что ему только что пришло в голову: он не имеет возможности задерживать нас, пока не придумает обвинений получше, а посему, если мы не прочь выполнить некие пустяковые формальности у кассы, пока можем быть свободны.
Свободны мы и стали. По пути домой я был вполне готов к легкой светской беседе, но спутники мои казались как немногословными, так и онемевшими. Никогда не пойму я этих ваших людей.
Иоанна приветствовала меня дома своей загадочной улыбкой — это от нее она выглядит Моной Лизой для богачей — и тем сестринским поцелуем, коим супруга вам сообщает, что любит вас; но. Пренебрегши объяснениями, я пронесся в свою гардеробную, оставив в кильватере инструкции быть призванным не ранее, чем за двадцать минут до ланча.
— Да, дорогуша, — ответила она. У нее дар к слову.
В конечном итоге из свинской дремы, пронизанной устрашающими сновидениями, меня поднял Джок.
— Отбивные, мистер Чарли, — сказал он, — с жареной картошкой и маленькой французской фасолью.
— Ты меня странно интересуешь. Кстати, Джок, тебе вчера ночью удалось сбежать без, э, трений?
— Сбежать? — осклабился он. — Да этой шарашке и сифак не поймать в Порт-Саиде.
— Джок, прошу тебя. Я желаю насладиться ланчем.
— Ну. В общем, кухарка только что перевернула отбивные, поэтому у вас на спуск в столовую есть, я так прикидываю, четыре минуты.
Я успел. Отбивные я помню живо — они были вкусны; как и помянутые французские фасолины.
Весь день гудел телефонными звонками; я себя ощущал У.Б. Йейтсом на его «пчелогромкой поляне». Сначала — Джордж: он сурово отчитал меня, сообщив, что Соня себе места не находила всю ночь, оставшись в доме одна. («Фи!» — мысленно сказал я на это.) Джордж весь полнился планами импортировать сюда цвет Английской Адвокатуры для устрашения Королевского Суда Джерси.
— Черт возьми, не глупите, — сказал я. — Во-первых, у них здесь, возможно, не будет репутации. Во-вторых, у них уйдут годы на изучение всех причуд и каверз джерсийского законодательства. Выкиньте из головы. Доверьтесь дядюшке Чарли.
— Нет, послушайте, Маккабрей, — начал он. Я учтиво объяснил, что никогда не дослушиваю фраз, начинающихся подобным манером. Он начал сызнова, и сызнова я вынужден был его прервать, дабы объяснить, что я, хоть и не знаменит исправной посещаемостью церкви, все же нахожу богохульство безвкусным. Он тяжело посопел в инструмент минуты, быть может, полторы. Мне показалось, что следует ему помочь.
— Погоды, я полагаю, стоят прекрасные для этого времени года, не так ли?
Он повесил трубку. Я принялся за кроссворд «Таймс».
Следующим протелефонировал Сэм.
— Чарли, вы окончательно обезумели или все-таки соображаете, что делаете? Джордж утверждает, что вы изъясняетесь, как полоумный.
— Я когда-нибудь вас подводил? — просто осведомился я.
— Я вам когда-нибудь давал такую возможность?
— Как Виолетта?
— В полном отказе. Диагноз: не уверены. Прогноз: не можем сказать. Кормят внутривенно. Смените тему.
— Хорошо. У нас на ланч были отбивные. Приезжайте на ужин: Джок своими руками делает «алу гошт» по-бангалорски.
— Чарли, я полагаю, вы осознаете, что если вы разыгрываете все не по нотам, мне придется своими руками выпустить вам кишки?
— Разумеется. Но если я играю не по нотам, вам и не придется, изволите ли видеть. Придете на ужин?
— Ох, ладно. В восемь?
— Пораньше. Давайте назюзюкаемся.
— Договорились.
Забредшая в комнату Иоанна сказала:
— Приятно так часто видеть друзей.
— Передай Джоку, чтобы положил в карри побольше картошки, — сказал я. — Дорогуша.
Следующего звонка я ждал с ужасом: от Веселого Сола, моего Чудо-Солиситора.
— Хо хо хо! — довольно вскричал он, потирая руки. (У него громкоговорящий телефон, который оставляет обе руки свободными, — такие незаменимы для убежденных рукопотирателей.) — Хо хо! Вы в такой интересной бодяге, на какую я и не надеялся при жизни. В историю юриспруденции мы точно попадем!
— Меньше фырчков, ближе к делу, — кисло потребовал я.
— А, да, что ж — вы естественно тревожитесь. У вас, кстати, нет престарелых родителей, чьи седины вы от горя сведете в могилу? Нет? Ну, это, наверное, дело хорошее. Остальные наши дела по преимуществу плохи. Власти пока не уверены, сколько обвинений собираются вам предъявить, половина ярыжек Генерального Атторнея трудится над этим день и ночь, причмокивая над сочным ростбифом. Предварительный список пока выглядит так: Взлом и проникновение; Поведение, могущее привести к нарушению общественного порядка; Отвратительное сквернословие в общественном месте; Препятствование офицеру полиции в отправлении им служебного долга; Святотатство согласно Параграфу 24 Акта о кражах 1914 года: по нему максимальное наказание — пожизненное заключение, спорим, вы этого не знали, ха ха; Подстрекательство — м-да, это спорно; Art. I de la Loi pour Empêcher le Mauvais Traitement des Animaux — за это полагается всего три месяца. Да, и 200 фунтов штрафа; Art. I de la Loi Modifiant le Droit Criminel (Sodomie et Bestialite) confirmee par Ordre de Sa Majeste en Conseil, я очень надеюсь, что за это вас не упекут: максимум — пожизненное, но минимум — трёха. Последнего малого просто депортировали, но он был чокнутый; Кража одного петуха, иначе кочета — нет, фермер клянется, что Джок ему не заплатил. Могут скостить до «Изъятия и увоза без предварительного согласия владельца», ха ха; Бродяжничество: у вас при себе, видите ли, не было наличности; Отсутствие личной подписи на водительских правах; Нарушение Закона о наркотиках (предотвращения злоупотребления оными) (Джерси) 1964 года — это зависит от того, чем окажется та дрянь, которую жег о. Тичборн; Нарушение — возможное — La Loi sur L’Exercise de la Medecine et Chirurgerie Veterinaire.
У меня не было времени искать зерцало, да и нужды, вообще говоря, не имелось: безо всякого сомнения могу сказать, что лицо мое побелело, как любая простыня — и, вероятно, стало белее многих.
— Это всё? — мужественно проблеял я.
— Отнюдь, Чарли, отнюдь. Боюсь, все это можно удвоить и переудвоить многократно, просто повторив то же самое и прибавив перед началом формулировку «сговор с целью». Законными также, вероятно, могут быть признаны следующие гражданские иски: Противоправное нарушение владения часовни и причинение оной ущерба; Противоправное нарушение владения дольмена и причинение оному ущерба; Противоправное нарушение владения участка «Ля Уг-Би» в целом и неуплата входной платы; Причинение ущерба в касательстве означенного петуха, иначе кочета… Вероятно, придумают что-нибудь еще, они едва приступили. Затем, боюсь, существует множество липких возможностей по церковному праву — а если эта компания вздумает выдвигать обвинения, я бы на вашем месте сразу признал себя виновным: дела в их судах тянутся годами, а издержки вас обанкротят… Просто к примеру: если об этом прослышит Епархия Кутанс, у вас большие неприятности — у Епископа там имеется некое Право Вмешательства, если что-то касается священника уголовным порядком… Затем существует особо кошмарная Папская Булла 1483 года — она до сих пор в силе, — в согласии с которой Папа Сикст IV оберегает церкви Джерси ото всего, машинально приговаривая к «отлучению, анафеме, вечному проклятию и конфискации имущества». Об этом не следует сильно переживать, если вы случаем не папист: пункт про конфискацию имущества сегодня критики не выдержит.
— О, это хорошо, — тягостно вымолвил я. — А теперь вы исчерпали все возможности? То есть я слыхал о человеке из Нового Орлеана, который отбывает 999 лет, но я уже, знаете ли, не молод.
— Ну, вообще-то, боюсь, возможностей много больше. Видите ли, на Джерси практически не существует кодифицированного статусного уголовного права: практически все преступления подпадают под общее. А для обычного клиента это значит, что Генеральный Атторней может преследовать вас за что угодно, если оно будет признано оскорбительным или антиобщественным, лишь присобачив слово «незаконный» к описанию того, что вы натворили и против чего кто-либо возражает. Вы следите за моей мыслью?
Я утвердительно хныкнул.
— Но позвольте мне пролить на вашу жизнь лучик света. Все внутренние страховые полисы транспортных средств автоматически аннулируются, если помянутое средство используется в незаконных целях, поэтому Джорджа Брейкспира наверняка засудят за вождение без страховки. Да, я так и думал, что это вас несколько взбодрит. О, и, кстати, вам повезло, что ваша гаденькая церемония не преуспела в действительном призвании лично Дьявола: в настоящее время действует противоящурное ограничение, и вас могли бы притянуть по Акту о заболеваниях животных за перевозку парнокопытного зверя без лицензии, ха ха.
— Да, и впрямь «ха ха». Тем временем — что мне делать?
— Ждать, — ответил он. — И молиться.
Я повесил трубку.
Ни ожидание, ни вознесение молитв не относятся к навыкам, коими я могу похвастать. Мыслить — вот что поистине требовалось, а мышление, в свою очередь, требует шотландского виски, как вам скажет любой мыслитель, я же в минуту праздности дал одно нелепое обещание Иоанне. Часы стояли на без десяти три. Я подвернул стрелки на пять минут седьмого и призвал колокольчиком Джока. Он вкатил животворную тележку с напитками манером, кой я могу определить лишь как непокорный, и бессловесно вернул часы в порядок.
— Джок, — сказал я, когда графин забулькал. — Довольно-таки предполагаю, что я — в дерьме. Все потому, что, изволишь ли видеть, о. Тичборн умирает. Сейчас все это уже трудно контролировать.
— Ну он же не виноват, нет? — угрюмо ответствовал Джок.
— Конечно, нет, он был отличный парень, воплощенная учтивость; и помыслить бы не мог нарочно поставить нас в неловкое положение. Но факт остается фактом — это нам очень все усложнило. Что делать?
— Ну чего, не по хорошу мил, а по милу хорош, не? Особенно у джерсов.
— Я никогда не понимал до конца, что это значит. Каково твое толкование?
— Ну, скажем, если болонь — (под коей он имел в виду Отдел уголовного розыска) — подбирается к вам слишком уж близко, звоните кому-нибудь из своих корефанов по Борсталу, и он подводит клюя под взятку. Неважно, прилипнет или нет: его все равно отстранят, пока будут расследовать, а у новенького мудня, кого на ваше дело бросят, прежних контаков уже не будет, э? И первый мудень все про вас держал в голове, точно? Так у вас месячишко-другой на разборы, ага?
— Мне кажется, ага. Батюшки. Но, я полагаю, так в мире принято. Я определенно ничего иного придумать не могу. Благодарю тебя, Джок.
Я позвонил Джорджу.
— Джордж, — произнес я сладкоречиво. — Я поистине должен перед вами извиниться за свою недавнюю неучтивость. В пылу мгновенья, сами понимаете. Сам не свой, э?
Его хрюк я принял за приемку моих извинений.
— Сдается мне, — продолжал я, — что нашим кличем должно стать «не по хорошу мил»: мы должны применить влияние, оказать мягкое влияние, как вы думаете? Например, насколько близко вы знаете наиболее августейших персон Джерси; сидели вы с кем-либо из них в Борст… то есть в Харроу за одной партой? Я имею в виду малых вроде того малого, которому вы звонили вчера из участка?
— И в самом деле — некоторых весьма неплохо.
— Ну так, стало быть, и вот. Пригласите их к чаю, набейте им утробы снедью — горячими пышками с маслом, пирожочками с мясом, вишневой наливочкой, в общем, всем, что им не разрешают есть дома, — а затем напомните им о ваших школьных деньках, о невинных шалостях, что вы устраивали вместе, короче, сами знаете.
— В данный момент я именно этим и занимаюсь. Что-нибудь еще?
— Да вообще-то нет.
— Тогда — до свидания.
— До свидания, Джордж.
Мысль о горячих пышках с маслом схватила меня за глотку, аки тигрица; меня раздирало желание оных. Я забрел в кухню, где Джок наклеивал в альбом фотоснимки Ширли Темпл.
— Джок, — как бы между прочим сказал я, — как ты полагаешь, у нас в доме не найдется горячих пышек с маслом?
Он сердито на меня воззрился.
— Вам перкасно известно, мистер Чарли, что́ насчет горячих пышек с маслом говорила миссис Маккабрей. «Лучше обходиться без них» — вот что она сказала. Вам.
— Но сейчас особый случай, — проскулил я. — Мне эти пышки необходимы, неужели ты этого не сознаешь?
Физиономия его осталась каменной.
— Я тебе так скажу, Джок; ты забудешь упомянуть миссис Маккабрей о горячих пышках с маслом, а я забуду упомянуть о том, что ты спер ее банку икры. Не по хорошу мил, знаешь ли.
Он вздохнул:
— Быстро схватываете, мистер Чарли.
Я придвинул стул, потирая руки, как заправский законник.
По некой сокровенной причине, пышки продаваемые на Джерси, склонны распределяться по семь штук на пакет, а это значит, что если вместе собирается двое пышкоедов, между ними разгорается довольно нелицеприятное состязание в обжорстве, ибо доевший первым третью пышку получает естественное право на четвертую. Мы оба уже порядочно углубились в третью — дело даже выглядело так, что победителя придется вычислять по фото-финишу, — когда звякнул дверной колокольчик, и Джок поднялся, уныло стирая с подбородка растаявшее масло. Вот в такую годину дает о себе знать порода. После молниеносной умственной схватки я разделил оставшуюся пышку на две почти равные доли.
Джок вернулся, метнул взгляд на тару с пышками и объявил, что в вестибюле меня дожидаются какие-то господа из прессы и нужно ли провожать их в гостиную.
«Господами из прессы» оказалась одна привлекательная юная дамочка из «Джерсийской вечерней афиши», явно пышущая интеллектом, один пресытившийся юный фотокорреспондент и один крупный, печальный и благовоспитанный парняга, представляющий радиовещание и телевидение. Я сдал им стаканы спиртных напитков с проворством, достойным шулера с миссисипских колесных пароходов, после чего заключил с ними сделку.
— Не дайте национальной прессе сесть нам на шею, — вот к чему сводилось бремя песенки моей, — и получите — эксклюзивно — всю информацию и все фотографии, которые только разумно ожидать. Подведете меня — и я захлопну перед вашим носом двери и Расскажу Всё «Воскресной публике».
За этим последовали три содроганья, а за ними — три же рьяных кивка.
Тщательно отрепетированными формулировками я изложил им довольно крупную порцию правды, особо упирая на то, что негодяй — явный колдун, а всем отлично известно, что Обедня Святого Секария способна без промаха выдернуть ему зубы и лишить его всех мистических сил, если, конечно, он и впрямь знается с ведьмами, а если он будет упорствовать в злодеяниях своих, и некоторые физические силы его прискорбно и мучительно повредятся.
После чего я метнулся на другую половину дома и позаимствовал у хозяина крупную вонючую трубку и мелкого вонючего пуделька. Зажав одно в зубах (да, трубку), а другое под мышкой, я позволил гостям сделать несколько фотоснимков благостного старины Маккабрея в его любимом кресле и еще более благостного старины Маккабрея за ковырянием в саду. Ушли они вполне удовлетворенными. Я удрал в ванную и от привкуса трубки избавился полосканием рта, переоделся и велел Джоку испакощенный пудельком костюм отправить в чистку, а если надежды на восстановление нет — отдать нуждающимся.
Более ничего примечательного в тот день не произошло, за исключением изысканного карри, по ходу поглощения коего я воспроизводил пластинки Вагнера: под карри он идет изумительно, иного применения ему я по сей день так и не нашел. Сэм нас покинул рано, да и я был уже готов баиньки, как со мною случается всегда после ночи, проведенной в каталажке. Я слышал, как Иоанна вернулась со своей партеи в бридж, но отправилась она прямиком к себе в комнату, поэтому предполагаю, что она проигралась. Долго лежал я без сна, раздумывая о бедняжечке Эрике Тичборне и чувствуя себя «язычником, взращенным в устарелой вере». Полагаю, чувство сие вам известно, особенно если супруга ваша иногда отправляется на боковую, не пожелавши вам спокойной ночи.