Назначив встречу с Келли на вечер, Карен поняла, что не может справиться с раздражающими ее сомнениями. Правильно ли она поступает? В конце концов, она же сама первым делом дала себе обещание, что будет проводить это расследование строго по правилам.

Она взяла бумажную чашку кофе, которую налила себе из автомата не так давно, а потом забыла о ней, и сделала большой глоток. В ту же секунду Карен выплюнула все обратно. Кофе был почти холодным и к тому же достаточно плох, даже если пить его горячим.

Она вылила кофе в горшок с цветком, что стоял у нее в углу, и, делая это, обратила внимание на то, что цветок не выглядит таким уж счастливым. Карен увидела в этом прямое следствие того, что все предыдущие чашки со столь же сомнительным кофе были опустошены в этот самый горшок. Но как бы то ни было, она отправилась вниз за очередной чашкой. В офисе уголовно-следственного отдела было полно сотрудников, которых можно было без особых проблем заставить принести чашечку кофе для своего босса. Но Карен всегда было трудно заставлять людей исполнять такие дурацкие просьбы. В любом случае дорога до автомата – дополнительное время для того, чтобы подумать.

На самом деле у нее не было никаких сомнений. Только кое-какие опасения. Но они казались ей вполне обоснованными.

К тому времени, как Карен пришла домой, почти в половину восьмого, она поборола свои страхи и преисполнилась новой решимости.

У нее едва хватило времени на то, чтобы пробежаться по квартире, подбирая оставленные туфли и другие раскиданные предметы одежды, которые она затем без разбору швыряла в спальню. Иногда беспорядок распространялся из спальни в гостиную и далее, несмотря на то что она отчаянно старалась не допускать этого.

И как только она захлопнула дверь спальни, свалка в которой производила еще большее впечатление, чем сегодня утром, раздался звонок. Карен побежала к двери, на ходу поправляя прическу, в отчаянной попытке привести ее в порядок после того, как она носилась по квартире. Она подумала, что лицо у нее, наверное, красное. Хотя какая разница, ведь там, в коридоре, ее ждал всего лишь Келли. И она совершенно забыла о том, как выглядит, когда увидела его. У него были воспаленные глаза и бледное изможденное лицо. Он был нехорош, и ей даже показалось, что он постарел за последние несколько дней.

– Заходи, – сказала она. И сразу обняла его. – Ты выглядишь таким измученным.

– У меня бывали деньки и получше, – сказал он. – И лучшие времена в моей жизни.

Он замолк.

– Но имей в виду. Бывали времена и похуже.

Он улыбнулся. Карен улыбнулась в ответ. Она знала все о его бурном прошлом. Да, у него уж точно бывали времена и похуже, догадывалась она.

Но тем не менее чувство юмора никогда не подводило Келли, даже в самых тяжелых жизненных ситуациях, и это, по мнению Карен, была его наиболее симпатичная черта. На самом деле он прекрасно знал обо всех своих недостатках, и его резкий юмор был зачастую направлен на самого Келли, что смягчало последствия его часто безрассудного поведения.

– Проходи, – сказала она, одной рукой направляя его в гостиную, а другой закрывая входную дверь.

Она предложила ему чаю и пошла на кухню, за чаем для него и красным вином для себя.

Когда она вернулась в гостиную, он стоял у окна спиной к комнате и глядел на залив. Она молча подошла и протянула ему чашку чаю, не сказав ни слова.

Он повернулся и взял у нее чай:

– Ты знаешь, я думаю, больше всего на свете Мойра любила гулять по набережной Торки. Мы проводили вместе отпуск – и раза два было очень здорово. Но думаю, то время, когда у нас выдавались свободные часы днем и мы прогуливались вдвоем по набережной, купив мороженое или хот-дог, ну или, ближе к вечеру, что-нибудь выпить или рыбный ужин, – думаю, это было наше самое счастливое время.

Он резко замолчал. Вид у него сразу же стал такой, будто он пожалел, что сказал так много. Карен слишком хорошо знала, что Келли нелегко было делиться своими чувствами. И то, что он рассказал ей историю о Мойре, вместо того чтобы сразу приступить к расспросам о Хэнгридже, ясно говорило о том, в каком он сейчас состоянии.

Она подождала с минуту, но он не сказал больше ни слова. И она так же прекрасно знала, что его лучше не торопить. Вместо этого она сжала его руку и пригласила сесть вместе с ней на диван.

Она села рядом и, не став ждать, когда он начнет задавать вопросы, по порядку рассказала о том, как движется расследование хэнгриджского дела.

– На данный момент я не могу получить разрешение от начальника полиции на то, чтобы начать официальное полицейское расследование. Я думаю, это неправильно…

– И я тоже.

– Не перебивай. Все очень запутано. И если ты хоть кому-нибудь и словом обмолвишься о том, что я тебе сейчас собираюсь рассказать, то я прекращаю все, о'кей?

– Теперь мне можно сказать?

– Келли!

В ее голосе звучало предупреждение. Конечно, он был сейчас в необычном состоянии, но все равно он оставался тем же стариной Келли. Таким же проницательным, как всегда.

– Хорошо. Я нажимаю на «delete» и стираю эту встречу из моей памяти.

– Очень смешно. Только это не шутка, Келли, ты и сам это отлично понимаешь, и тебе лучше сделать так, как я сказала, – для нашего же блага. Понимаешь, на самом деле я хочу, чтобы ты дал этому делу широкую огласку, потому что, боюсь, это единственный способ хоть как-то докопаться до правды. Я готова поделиться с тобой всей информацией, какая только у меня есть, чтобы помочь твоему расследованию. И ты будешь работать со мной неофициально. Официальное сотрудничество может испортить все. Но неофициально все, что я накопаю, твое. Однако взамен я ожидаю, что и ты будешь делиться со мной всем, что узнаешь. Не должно быть никаких тайн.

Было видно, что Келли полон сомнений. Он действительно типичный журналист, подумала Карен, и у него намного лучше выходит добывать информацию, чем делиться ею. Это же правило распространялось и на его личную жизнь.

– По рукам, – сказала она. – Или так, или вообще никак.

– А ты твердая женщина, – ответил он.

– Иногда мне кажется, что я мягкая, как дерьмо, – ответила она.

– Никогда.

Она ждала.

– О'кей, по рукам, – сказал он.

Хотя он немного сомневался. Она сразу это заметила. Карен слишком хорошо его знала.

– Давай, – приказала она. – Выкладывай, что у тебя. Я же вижу, что ты уже что-то хочешь рассказать мне.

– Думаю, да. Семьи погибших детей объединяются. Маргарет Слейд позвонила мне сегодня утром. К моему удивлению, очень возбужденная…

И он подробно пересказал ей содержание их разговора.

– Ну, так вот, – сказал он, закончив свой рассказ, – семьи собираются организовать группу действия, и они хотят, чтобы я был их официальным представителем. Смешно, правда?

– Правда. Это очень хорошие новости, Келли. Власти не смогут игнорировать тебя, если ты представляешь интересы семей погибших молодых солдат, и, конечно, при определенной настойчивости ты сможешь получить доступ к каждому, кого ты захочешь видеть. И это также дает тебе преимущества перед СМИ.

– До некоторой степени, – поосторожничал Келли.

Карен ухмыльнулась. Она реально смотрела на вещи. Она даже не станет спрашивать, что за уговор был заключен между Келли и Маргарет Слейд, и, возможно, для нее даже лучше этого не знать. Но она могла хороню представить себе, что это была за сделка. Сделка не сделка, но допустить мысль, что Келли будет расследовать хэнгриджское дело без того, чтобы записывать все, что случилось, с целью потом превратить это в главную статью в своей жизни, было бы крайне наивно.

– Бывший журналист, – сказала она.

Он улыбнулся в ответ.

– В любом случае спасибо, Карен, – сказал он. – Ты знаешь, вместе мы сможем раскусить даже этот крепкий орешек.

– Все, что мне нужно от тебя, – это достаточно информации, чтобы я могла убедить этого ублюдка и подхалима Томлинсона. Нужно, чтобы он разрешил мне развернуть настоящее полицейское расследование. По крайней мере, это для начала.

– Я сделаю все, что смогу, – сказал Келли. Карен почувствовала на себе его взгляд. – Но у меня такое чувство, что сперва у тебя есть для меня информация, – сказал он.

– Ты прав, – ответила она, потянувшись за дорожной джинсовой сумкой, которую до этого бросила на пол рядом с кроватью. Открыв сумку, она достала из нее маленькую стопку листов формата A4, распечатки с ее офисного компьютера.

– Отчеты о расследовании, – объявила она и увидела, что у Келли загорелись глаза. – По Джослин Слейд, смерть которой, на мой взгляд, вообще загадка, по Крейгу Фостеру и некоему Тревору Парсонсу.

Она выдержала паузу, дабы придать происходящему еще больше драматизма, и не была разочарована. Келли чуть было не свалился со стула.

– А смерть Тревора Парсонса, разумеется, – еще одно якобы самоубийство, хоть бы и случившееся намного раньше.

Она хлопнула по коленям маленькой стопкой бумаги:

– Здесь имеется адрес семьи Парсонсов, а также адрес другого молодого солдата, чья фигура представляется мне особенно интересной. Рядовой Джеймс Гейтс. Он проходил в качестве свидетеля по делу Джослин Слейд.

– Ничего себе! – сказал Келли. – Вот это я понимаю – хорошее начало, Карен. Я лучше пойду. Я прочитаю доклады сегодня перед сном и завтра же утром начну расследование.

Он встал и протянул руку. Карен подала ему бумаги. Он попытался улыбнуться, но улыбка оказалась довольно слабой. Карен рассмотрела его с головы дот ног. Выглядел он очень измученным. Несмотря на весь энтузиазм, который он пытался показать, Карен подумала, что он близок к полному нервному истощению.

– Ты, наверно, совсем не спишь? – спросила она.

– Нет, – сказал он, попытавшись улыбнуться. – Ну, по крайней мере не в кровати. Посадите меня в кресло, и я отключусь на раз, вот только проснусь с болью во всех конечностях и чувствуя себя так хреново, что лучше было бы совсем не спать.

– А ты хоть ешь что-нибудь?

– Ем? – Келли выглядел озадаченным. – Ты знаешь, я не могу вспомнить, когда я последний раз что-нибудь ел. Вчера меня весь день тошнило, а сегодня мне просто не пришло в голову поесть.

– Ты сейчас голоден?

– Я, честно говоря, даже не знаю.

– Как насчет того, чтобы остаться здесь еще на какое-то время? Я закажу нам пиццу.

Она видела, что он колебался. А потом сел на диван, сложил бумаги и убрал их в карман куртки:

– Думаю, это хорошая идея.

– Какую?

– Оставляю выбор за тобой.

Он, возможно, понимал, что ему следует поесть, но нее еще был равнодушен к еде. Карен начинала сильно волноваться за своего старого друга. Не прекращая следить за ним краешком глаза, она позвонила в местную пиццу с доставкой и заказала большую «Времена года».

Келли заговорил снова, как только она положила трубку. И казалось, будто он совершено забыл о том противоречивом деле, которое они только что обсуждали, и о плане действий, который они вдвоем разработали.

– Конечно, мы с Мойрой никогда официально не жили вместе, – сказал он, и голос его был мягче и слабее, чем обычно. – Но она всегда была в моем доме, и даже если ее там не было, было такое чувство, словно она все равно рядом. Это звучит глупо? Я хочу сказать, что всегда чувствовал ее присутствие. Она была там. В моей жизни. Даже если она не находилась в том же доме, что и я. А теперь она просто ушла. Навсегда. Я больше не чувствую ее присутствия, и мой дом кажется совсем пустым. А я… я чувствую себя таким одиноким.

На последних словах голос его задрожал.

– В этом есть хоть какой-то смысл? – продолжал он.

– Да, – быстро ответила Карен. – Конечно. Так всегда бывает, я думаю.

Это был тот ответ, который ему нужен, думала Карен, и она думала, что это, должно быть, правда. Но она также с грустью понимала, что на самом деле не имеет ни малейшего представления, каково это, потому что у нее самой никогда в жизни не было даже подобия таких близких отношений, как у Келли с Мойрой. Было то давнее бедствие с мужчиной, который оказался жуликом, связь, которая могла бы погубить ее карьеру, если бы не Келли, занимавшийся этим случаем и решивший не предавать его публичной огласке. А последующая ее любовная жизнь была вряд ли чем-то большим, чем мимолетные увлечения и связи на одну ночь, до ее недавнего романа с детективом сержантом Филом Купером. Романом, который вскружил ей голову и разбил ей сердце. Но она не собиралась думать о нем и о том, какой опустошенной она осталась после него. Только не в этот вечер. И вообще больше никогда в жизни. Если сможет.

Она думала, что надо подобрать еще какие-то подходящие слова, но раздался спасительный звонок. В конце концов, по части задушевных откровенностей она была ненамного лучше Келли. А может, и намного хуже.

Она открыла, заплатила разносчику пиццы, отклонив предложение Келли поделить плату, и поставила коробку на кофейный столик у дивана.

Вернувшись с кухни с бумажными салфетками, стаканом красного вина для себя и диетической колы из холодильника для Келли, она застала его глядящим в пустоту. Коробка так и стояла неоткрытая.

Она взяла на себя обязанности хозяйки и подала Келли ломоть пиццы, осторожно удерживая его на кусочке бумажной салфетки.

Ел он без энтузиазма, но съел все, кроме самой корочки, которую завернул в салфетку.

Она уговорила его съесть еще один кусочек. И он съел половинку. Она же, как всегда, была очень голодна. Два ломтя были поглощены в одно мгновение, и только на середине третьего она почувствовала, что чуть-чуть утолила голод.

Келли, закончив, подошел к окну и снова встал спиной к комнате и смотрел на залив, в то время как Карен продолжала есть. Когда она наконец почувствовала, что более или менее насытилась, она подошла к нему.

Свет в комнате горел тускло, и им была очень хорошо видна вся набережная, ярко освещенная не только обыкновенными уличными фонарями, но и гирляндами разноцветных изящных огней и фарами проезжающих машин.

– Все еще вспоминаешь о том, как вы там гуляли имеете с Мойрой? – отважилась спросить Карен.

Он ничего не ответил. И только слегка отвернулся от нее.

Карен не стала давить. Она понимала. Она молча стояла рядом с ним какое-то время, пока не заметила, что, хоть он и не издает ни звука, плечи у него едва заметно дрожат.

Она слегка обняла его рукой и наполовину повернула к себе. Его тело странным образом не сопротивлялось. И тогда она заметила, что по лицу его катились слезы. Он тихо плакал.

Тогда она обняла его двумя руками очень крепко, так и не сказав ни слова.

– Все смешалось у меня в голове, – бормотал он сквозь слезы. – Смерть Мойры, Хэнгридж, моя неспособность писать. Я не говорил тебе? Две сраные главы. Все, что я сделал. Я ведь не говорил тебе, правда?

– Нет, Келли, ты не говорил мне, – тихо сказала она.

– Нет. Я никому не говорил. Я не могу сделать это, Карен. Это чересчур – сделаться, мать его так, великим писателем. Я ни хрена не могу. Надо что-то поправить в голове, чтобы писать беллетристику. Мне не нравится то, что у меня в голове, и я не могу справиться с этим. Сейчас не могу. А Хэнгридж… я был так же поглощен им последние две недели, как и Мойрой. И из-за этого я чувствую себя виноватым. Я чувствую себя очень виноватым. Я не могу разобраться в себе. Все так запуталось, такая отчаянная гребаная путаница…

Он прильнул к ней.

– Прости, прости, – повторял он снова и снова сквозь мучительные всхлипывания.

– Все нормально, Келли, – сказала Карен утешительным, как она надеялась, тоном. – Все хорошо. Знаешь, это нормально – выпускать наружу свое горе. Ты можешь поплакать. Так давай. Давай. Поплачь. Так сильно и так громко, как ты хочешь.

Спустя какое-то время он перестал даже пытаться плакать тихо. Он просто плакал и больше не пробовал остановить слезы. Прошло целые две или три минуты, прежде чем его рыдания перестали быть такими неистовыми, но он все еще был в ее объятиях. Как ребенок, подумала она. Затем он снова заговорил:

– Мне жаль, правда, прости.

– Не надо, пожалуйста, не извиняйся, – сказала она. – Я польщена.

Она достала из кармана джинсов бумажные платочки и заботливо вытерла одной рукой его лицо. Другой она гладила его лоб. Неожиданно она почувствовала прилив нежности к нему.

А потом все это случилось. Что-то изменилось в его теле, и, к ее удивлению и, возможно, к ее испугу, что-то изменилось и в ее теле тоже. Может, это было проявление нежности, а может, что-то еще, что-то выше их понимания. Она не знала. Только Джон Келли больше не был просто ребенком, ищущим лишь утешения.

Его руки обнимали ее крепче, и он начал целовать ее лицо, лоб, глаза, а затем и рот. Он с жадностью искал губами ее губы. Она не хотела отвечать, но почему-то ничего не могла с собой поделать. Он прижался губами к ее губам, и руки его стали двигаться по ее телу, гладя и лаская ее. А затем она обнаружила, что делает то же самое. Он раскрыл ее губы своим языком. Она не сопротивлялась. Так они и стояли несколько секунд, обхватив друг друга. Поцелуй становился все глубже и глубже, все желаннее.

Но потом она вдруг услышала голос своего разума. То, что они делают, – безумие. Совершенное безумие. А безумия в ее жизни и без того достаточно. Келли только вчера похоронил свою подругу. Его чувствам нельзя доверять, как, наверное, и ее. А это, мягко говоря, очень глупо. Хуже того, просто ужасно. Она не может спокойно жить с этим, даже если может он. И в довершение всего, это же Джон Келли. Ее давний друг, с которым можно поговорить о чем угодно. Он никогда не мог стать и никогда не станет ее любовником. Ни при каких обстоятельствах, сказала она себе, и уж конечно, не при этих обстоятельствах. Она сама себя ненавидела.

Она резко отдернула голову, уклоняясь от его поцелуя и в то же время борясь с Келли, отстраняя его. Но это даже не было борьбой. Она почувствовала, как его объятия ослабли, и он тоже стал отодвигаться, еще до того, как она положила обе руки ему на плечи, чтобы его оттолкнуть. Они оба шагнули назад и стояли, тяжела дыша, молча глядя друг на друга.

Келли слегка опустил голову. Она подозревала, что он чувствовал то же, что и она.

– Теперь мне действительно очень, очень жаль, – наконец произнес он. – Я не знаю, что на меня нашло. Так стыдно. Я просто…

– Нет, – перебила она. – Нет. Мы оба виноваты. Я тоже участвовала. И также не знаю, что нашло на меня. У тебя хотя бы есть оправдание. Ты был на грани срыва. Ты только что потерял самого близкого человека, ты запутался, ты сам сказал мне это. Ты не ведал, что творил…

– Не ведал, что творил? – тихо произнес он. – Нет. Нет. Мне не станет лучше от твоих слов. Мне нет никакого оправдания. Сотни причин, почему мне не следовало делать это. Послушай, думаю, мне лучше уйти.

Она почувствовала, что эмоционально совершенно истощена, и была уверена, что он тоже. И разумеется, у нее больше не осталось сил на попытки рационально оценить случившееся. Она просто хотела, чтобы ее оставили одну, чтобы она могла хотя бы попробовать разобраться с этим. Точнее сказать, с тем, что чуть было не случилось.

– Да, – тихо ответила она. – Думаю, тебе лучше уйти.

Она не сделала попытки встать и проводить его. Он прекрасно знал дорогу. И он сразу же ушел, не сказав больше ни слова. Возможно, как и она, он просто не знал, что еще здесь можно сказать.

Она осталась стоять у окна и смотрела, как его маленький «MG» выезжает с парковки и медленно едет по прибрежной дороге.

Софи терлась о ее ноги, пытаясь обернуться вокруг них. Забавно, с одной стороны, она была типичной эгоистичной кошкой, но с другой – так тонко чувствовала настроение своей хозяйки, что почти всегда угадывала, когда той необходимо было утешение.

Карен нагнулась и взяла кошку на руки, а та оцарапала ей шею сзади, пока хозяйка усаживала ее на плечо. Настойчивое мурлыканье Софи звучало все громче и громче в ее ушах.

– Знаешь что, Софи, – пробормотала Карен. – Твой дядя Келли и я чуть было не натворили глупостей.

Карен поняла, что находилась почти в шоковом состоянии. Хотя Келли ей всегда нравился, Карен никогда не думала о нем в романтическом или сексуальном смысле. Ей просто никогда не приходило это в голову.

И она была рада, что они оба опомнились, прежде чем этот необычный момент не перерос во что-то большее. Она была очень рада, что они остановились. Но только потому, что чувствовала: это плохо. В конце концов, сложно было представить более неподходящее время.

Но когда руки мужчины обнимали ее и тело его прижималось к ее телу, было вовсе не плохо. Он был нежным и желанным одновременно. А поцелуй… поцелуй был просто великолепен. Великолепен. Она не хотела признаваться себе в этом, но это была правда.

Она все еще ощущала его, чувствовала его вкус. Это и вправду был особенный поцелуй, и она была очень удивлена. Она бы никогда не подумала, что между ней и Келли может произойти нечто подобное.

Но как бы то ни было, это не должно привести ни к чему большему. Она не хотела никаких неприятностей с мужчинами, а с Келли всегда были какие-то неприятности. А еще она очень ценила их дружбу – она была чем-то важным для нее, а романтика (возможно, она имела в виду секс), по опыту Карен, слишком часто подводила черту под дружбой.

– Есть только один выход, Софи, – сказала она все еще мурлыкавшей кошке, – твой дядя Келли и я должны просто забыть обо всем и вернуться к тем отношениям, что у них были.