Шесть месяцев спустя Карен сидела за своим рабочим столом в полицейском участке Торки и безутешно перелистывала нескончаемое количество папок и отчетов, которые к тому времени скопились по хэнгриджскому делу. Она боялась, что ей больше ничего не остается, кроме как все отложить. Притом что это было самое будоражащее дело за всю ее практику.

Полицейское расследование, организовать которое ей стоило таких сил, было пока что впечатляюще безрезультатным, и хотя официально дело еще не было закрыто, на самом деле почти все возможные направления были расследованы, и шансы на то, что можно будет еще как-то продвинуться, были практически равны нулю.

Карен приложила максимум усилий к тому, чтобы все вопросы были тщательно продуманы, каждая улика тщательнейшим образом проработана и учтена. Тем не менее очень неудовлетворительная встреча с Паркером-Брауном и его заявление полицейским из Центрального управления, сводившееся главным образом к отрицанию попытки бегства, можно сказать, определили ход всего дальнейшего расследования. И оно зашло в тупик. А вмешательство Лондона уничтожило ее автономию старшего следователя, чего она и ожидала и, естественно, заподозрила власти, военные и гражданские, в намерении спустить все на тормозах.

Не было найдено абсолютно никаких доказательств того, что смерть Тревора Парсонса не является самоубийством. И Карен вынуждена была признать, что гибель этого несчастного молодого солдата действительно может быть простым совпадением.

Тело Джослин Слейд было эксгумировано, и был нанят независимый эксперт по баллистике, чтобы изучить пулевые ранения, от которых она погибла. Однако результаты его исследования были туманными. Он доложил, что по крайней мере две из пяти пуль вошли под таким углом, как будто SA80 держали значительно выше, чем он мог находиться в случае самострела. Однако все пять выстрелов были произведены с расстояния, которое вполне соответствует условиям попытки самоубийства. Подобным образом эксперт по баллистике посчитал, что, хотя это и может показаться странным для серии из пяти пуль – даже выпущенных из скорострельного автоматического оружия, – возможно атрибутировать их следы попытке суицида.

Не обнаружилось никаких доказательств того, что смерть Крейга Фостера и Джеймса Гейтса не была несчастным случаем, хотя гибель Фостера окружали некоторые подозрительные обстоятельства. Формуляр его автомата SA80, содержавший всю историю оружия, непонятным образом исчез вскоре после его смерти, и одежду, которая была на нем в день фатальных учений, уничтожили.

В случае с Гейтсом странные обстоятельства его смерти могли вызвать вопросы, но количество алкоголя в его крови, почти в четыре раза превышавшее норму, допустимую при вождении, фактически их снимало. Разумеется, чрезвычайное опьянение покойного привело к тому, что немецкие власти воспротивились повторному рассмотрению его дела.

Смерть Роберта Моргана однозначно была убийством, но никаких доказательств того, что к его смерти причастны военные и что она имеет хоть какую-то связь с другими смертями в Хэнгридже, не было найдено.

Но самым неприятным для Карен было расследование смерти Алана Коннелли, которое было наконец проведено спустя три месяца после формального открытия дела. Келли был вызван в качестве свидетеля. И, имея привилегию не соблюдать обычные ограничения законов о диффамации, он мог бы сделать в суде любые заявления против Джеррарда Паркера-Брауна. Почти вся британская пресса, взбудораженная к тому времени возможностью крупного скандала, в котором была бы замешана армия, присутствовала в коронерском суде Торки. И если бы Келли высказал свои подозрения относительно полковника и заявил, что узнал в нем одного из двух мужчин, забравших Коннелли из того паба в Дартмуре за несколько секунд до его смерти, в СМИ поднялась бы настоящая буря с самыми непредсказуемыми последствиями.

Но Келли решил этого не делать.

Когда его спросили, узнает ли он кого-нибудь из их двух мужчин, что пришли в бар за Коннелли, он ответил только, что на них были шерстяные шапки, натянутые низко на лоб, а воротники их пальто были подняты и что было бы нечестно строить какие-то догадки.

Карен была удивлена и чувствовала, что ее подста вили. В конце концов, если бы не различные уверения и заявления Келли, если бы он не давил на нее все время, то, может быть, никакого расследования бы и не было. Она до сих пор была уверена в том, что Паркер Браун по горло в каком-то дерьме. Но, к ее невероятному раздражению, она была так же далека от раскрытия его тайны, как и шесть месяцев назад. И то, что Келли отступил, лишь ухудшило положение.

У нее практически не было иного выбора, кроме как принять те примитивные объяснения, которые Келли впоследствии дал ей. Он сказал, что, поразмыслив, не может быть абсолютно уверен в том, что Паркер-Браун был одним из тех двух в «Дикой собаке». И что он предпочел промолчать в суде, чем ошибиться в таком очень важном вопросе.

Карен это не убедило. И она сказала, что на него это вовсе не похоже – сомневаться в том, в чем поначалу он казался уверенным на сто процентов. Келли просто пожал плечами. Позже наедине с собой Карен пришла к выводу, что Келли, должно быть, просто напуган, что он не хочет больше рисковать и решил не вмешиваться в это дело. И она действительно не могла винить его за это. В конце концов, он думал, что его собирались убить. Но тем не менее – это так непохоже на него! Это абсолютно несвойственно Джону Келли – бежать, испугавшись, даже если для страха была серьезная причина.

Отдельное расследование нападения на Келли на пляже Баббакомба оказалось таким же безуспешным, как и расследование хэнгриджского дела. Команда не добилась почти ничего, выясняя, кто напал на Келли. Как он и предсказывал, не было найдено никаких улик, за исключением фрагментов кожи, которые остались на его зубах. Но даже они мало чем могли помочь следствию в том случае, если не было никакого подозреваемого, у которого можно сравнить ДНК. А подозреваемого не было. Как не было и возможности каким-то образом связать нападение на Келли с Хэнгриджем. Аноним, который утверждал, что может дать Келли информацию о смертях в Хэнгридже, говорил в пользу такой связи. Но это ничего не доказывало. Нападавший мог быть человеком, имевшим зуб на Келли по каким-нибудь посторонним причинам.

Карен была разочарована и сыта всем этим по горло. Было уже почти полшестого. Карен подумала, что можно попытаться найти предлог хоть раз в жизни пораньше уйти домой. Она представила, как здорово было бы свернуться калачиком на диване со своей кошечкой Софи. И выпить несколько стаканчиков джина с тоником. Вряд ли она сможет сделать сегодня что-нибудь толковое.

И только она начала расчищать свой рабочий стол, как дверь ее офиса с шумом распахнулась и в комнату влетел обычно угрюмый сержант Томпкинс. Лицо его было необычайно воодушевленным.

– Они сделали это, босс, черт побери, они это сделали, – кричал он, размахивая перед ней стопкой бумаг формата A4. – Семьи Хэнгриджа, они ведь так и не сдались, а? Они сделали это, босс. Они в конце концов добились открытия публичного расследования. Только что объявили!

Карен сразу же воспрянула духом. Появился маленький шанс, что ее собственное полицейское расследование, пусть даже оно и не стало очень удачным, все-таки тоже может сыграть свою роль.

– Это замечательная новость, Крис, – сказала она.

– Замечательная, не так ли? – продолжал обычно угрюмый детектив с несвойственным ему энтузиазмом.

Родственники погибших солдат, под блистательным водительством возрожденной Маргарет Слейд, с неустанной энергией продолжали вести кампанию за полное публичное расследование смертей своих горячо любимых детей. Карен знала, что они добились активной поддержки более чем ста членов парламента и что их различные демонстрации – у парламента, у министерства обороны и, с неустанной регулярностью, у ворот Хэнгриджа – привели к тому, что их движение не сходило с первых страниц национальных газет все последние шесть месяцев.

И теперь казалось, что британские правящие круги наконец-то отступили. Победа простого народа, подумала Карен. Семьи будут очень рады. Она только надеялась, что расследование будет абсолютно независимым.

– Есть еще кое-что, босс, – продолжал Томпкинс. – Они решили изменить существующие законы, чтобы то, что произошло в Хэнгридже, больше не повторилось. Это все в докладе Минобороны, только что присланном по электронной почте в офис начальника полиции.

Он кинул стопку бумаг, которой размахивал перед Карен, ей на стол. Она с жадностью схватила их. В будущем гражданское расследование всех смертей в армии в мирное время станет стандартной практикой. Должен быть опубликован новый протокол, обеспечивающий полноценное расследование полицейскими силами Соединенного Королевства всех смертей на армейских базах, в отличие от прежде существовавшей практики, касавшейся только случаев очевидного убийства. Кроме того, и королевской военной полиции, и командующим баз запрещалось принимать активное участие в расследовании подозрительных смертей. Для них предусматривалась роль свидетелей.

После того как Томпкинс, бурно радовавшийся, ушел, Карен перечитала положение еще раз, более внимательно. А затем продолжила убираться на своем рабочим столе. Она все равно уйдет пораньше, но ей уже не хотелось свернуться калачиком в обнимку с Софи. Нет. Ее настроение полностью изменилось. В порыве радости она решила, что поедет домой к Келли, чтобы поделиться с ним хорошими новостями. Она понимала, что заявление Минобороны еще неизвестно широкой публике, и была уверена, что Келли будет так же, как и она, рад узнать эту новость. В конце концов, он, должно быть, так же расстроен отсутствием прогресса в полицейском расследовании, как и она, равно как и своим неудачным в нем участием.

За последние шесть месяцев она его почти не видела, за исключением короткой встречи в суде, где он казался совсем другим человеком. И она совершенно не имела от него вестей, что тоже было очень необычно. Несколько раз ей приходило в голову, что, быть может, он все еще смущен тем поцелуем у нее дома. Ее же собственное смущение почти исчезло по истечении времени, сметенное другими переживаниями, большинство из которых было связанно с ее работой. В любом случае инстинкт подсказывал ей, что дело вовсе не в этом.

Было чуть больше шести, когда она подъехала к дому Келли. Он сразу же открыл входную дверь, и, пока он вел ее в гостиную, она сразу разболтала все новости.

– Так что, может, полицейское расследование ничего и не дало, но это настоящий результат, Келли, – с энтузиазмом говорила она. – Семьи добились публичного расследования, и, что бы из этого ни вышло, скоро получит силу новое распоряжение для гражданской полиции, благодаря которому, будем надеяться, ничего подобного Хэнгриджу никогда не повторится.

– Это здорово, – сказал Келли.

Но Карен не заметила ни улыбки на его лице, ни энтузиазма в голосе.

– Да, здорово, – сказала она.

Он грустно улыбнулся. Карен посмотрела на него внимательно. Он очень сильно похудел, но это шло ему. Прежде всего, у него исчезло брюшко. Он не выглядел больным, просто изнуренным. Казалось, у него ничего не осталось от его обычной энергии.

– Келли, что-то не так? – спросила она. – Тебя это действительно не впечатляет? Это на тебя совершенно непохоже.

– Хм. Да. Наверно, я напуган. Я ведь и вправду думал, что меня убьют.

– Я знаю. – Карен решила высказать то, что думала, когда Келли пошел в суде на попятный. – Да, я предполагала, что дело в этом. Но на тебя это так не похоже, Келли, – бояться. На самом деле я никогда не видела, чтобы ты вообще чего-нибудь боялся. Обычно ты просто становишься еще упрямее и решительнее.

Келли легко улыбнулся после этих слов.

– Возможно, все дело в том, что я старею, – сказал он. – Когда становишься старым, тебя намного легче напугать.

– Возможно, – сказала она, все еще продолжая на него смотреть.

Глаза у него были уставшие, а волосы сильно поредели. Она еще раз подумала о его словах – «когда становишься старым, тебя намного легче напугать». Быть может, все действительно так просто.

В общем, она знала Келли в этом настроении. Оно означало, что Джон не собирается ничего рассказывать. Карен решила, что может просто сменить тему.

– Как Дженнифер? – спросила она. – И другие девочки? Должно быть, Паула уже скоро родит.

Келли даже и не подозревал, что Карен знает, что Паула снова беременна.

– У них все хорошо, ребенок должен родиться через пару недель, и это девочка. Паула с Беном собираются назвать ее Мойрой.

Впервые с того момента, как она приехала к Келли, Карен увидела какую-то жизнь в его глазах, и, когда он улыбнулся, его лицо осветилось. Она поняла, что очень рада это видеть. Ей действительно очень нравился Джон Келли. И несмотря на то что она дала себе обещание не думать об этом, она вспомнила об их долгом волнующем поцелуе. Конечно, более неподходящего времени нельзя было и придумать, но сам поцелуй, хоть и шокировал ее, был так приятен!

– Это чудесно, – сказала она с теплотой в голосе. – А как Ник? Как поживает твой красавчик сын?

Келли отвернулся:

– У него тоже все отлично. Я думаю.

– Ты думаешь? Ты что, не знаешь?

– Я не видел его какое-то время.

– Он за границей?

Карен знала, что Ник был крутым предпринимателем, разъезжающим по всему свету, но (как и Келли до того момента, когда узнал ужасную правду) она не имела ни малейшего представления о том, как он зарабатывает себе на жизнь.

– Да. На какое-то время за границей.

Было видно, что Келли не собирается развивать эту тему. Да и Карен было не особенно интересно. Она всегда думала, что сын Келли хоть и несомненно красивый и очень удачливый, но при этом абсолютно пустой молодой человек. Келли она, разумеется, никогда об этом не говорила.

Он снова повернулся к ней лицом, и она заметила, что жизнь исчезла из его глаз. Господи, каким он казался усталым. И если присмотреться, было видно, что он очень худой.

– Послушай, тебя, по-моему, не помешает накормить, – выпалила она, снова движимая каким-то порывом. – Как насчет того, чтобы составить мне компанию за ужином?

Она видела, что он раздумывает. Может, в отличие от нее, он все еще смущен их поцелуем. А может, он не готов рисковать и еще раз попасть в положение, которое может кончиться тем же. А может, он просто не хочет ужинать с ней. Карен ждала.

Наконец он снова улыбнулся.

– С удовольствием, – сказал он. – Чудесная идея. Мне только надо надеть другую рубашку.

Келли ополоснул лицо холодной водой наверху в ванной комнате.

То, что он сказал Карен о Нике, было почти правдой. Ник уехал в Багдад, который казался Келли подходящим для него местом. Там все еще так часто убивали и была такая путаница, что его сын, без сомнений, чувствовал себя как рыба в воде. Келли не хотел и думать о том, чем Ник мог заниматься в Ираке. Он не хотел думать ни о чем из того, чем его сын занимался в своей взрослой жизни. На самом деле он не хотел вообще думать о своем сыне. Никогда.

И это разбило его сердце.

Ник несколько раз звонил из Багдада. Раза два Келли по неосторожности поднимал трубку. Но сразу же бросал ее, услышав голос Ника.

Несколько раз Ник оставлял сообщения. Все они были одного содержания. Слегка обеспокоенный за свою собственную шкуру. Слегка жалостливый. Взывал, хотя и только в самых общих выражениях, к отцовскому пониманию, к возобновлению их прежних теплых отношений.

Но этого никогда не будет. Никогда, пока Келли жив, он не захочет вновь увидеть своего сына. Несколько раз ему приходило в голову, что, быть может, он все еще в опасности, но вряд ли причиной тому Ник. По словам сына, он уже доказал, что не может повредить своему отцу. Келли думал, что момент, когда нужно было бояться Паркера-Брауна, тоже прошел.

Ник не рассказал ему, как Паркер-Браун отреагировал, узнав, что Ник не убил Келли. И Келли не спросил этого. Он подумал, что армейский офицер принял это как обычную военную неудачу, примерно так. Судя по тому, что Карен сказала ему на слушании дела Коннелли о настроении Паркера-Брауна, полковник оставался абсолютно уверенным в своей неуязвимости.

Тем временем Келли все еще не мог ужиться с последствиями открывшейся правды о Нике. Какая-то его часть – Джон Келли-мужчина, Джон Келли-журналист, Джон Келли-человек – уже много раз хотела рассказать все Карен Медоуз. Но его вторая половина – Джон Келли-отец – не могла сделать этого, не могла смириться с мыслью о том, что придется стоять в суде и давать показания против своего единственного сына. Даже несмотря на то, что он понимал: позволяя сыну оставаться безнаказанным после его убийств, он позволяет остаться безнаказанными и куче других ублюдков. Включая Джеррарда Паркера-Брауна. Не говоря уже о чудовищном ирландце, все еще остававшемся человеком без имени.

Широковещательные заявления о защите национальной безопасности не впечатляли Келли. Ему было плевать, что изначально толкнуло Паркера-Брауна, безумного ирландца и его собственного сына на серию преступлений, которые Келли считал бесчеловечными. Он никогда не думал, что игра стоит свеч.

Но он также не был готов бросить своего сына волкам, отправить его в тюрьму почти наверняка на пожизненное заключение. Вместо этого он решил скрыть улики, чтобы защитить Ника, и – хотя, может быть, это и странно – скорее такое решение, чем то, что совершил Ник, подвело его к тому, чтобы едва не покончить с собой.

Он снова ополоснул лицо водой. Шишки и разноцветные синяки уже давно сошли с его лица. Но шрамы на душе не заживут никогда.

Он подумал о Карен. О том, с каким честным и немного старомодным энтузиазмом она ловила преступников. Он подумал о Маргарет Слейд. О том, как поиски справедливости по отношению к дочери и к другим погибшим молодым солдатам превратили ее в совершенно другого человека. Он подумал о Джослин Слейд, которая была застрелена из собственного автомата, а до этого изнасилована. Ее матери еще предстоит это узнать. Он подумал о Крейге Фостере, Джеймсе Гейтсе, Алане Коннелли и Роберте Моргане. Самому старшему из них было лишь девятнадцать. Он подумал, как внезапно у них отобрали жизнь.

А затем подумал о том, как он всех их подвел.

Встретившись лицом к лицу с Карен сегодня вечером и зная, сколько всего еще не сказано, зная, что он один из немногих людей, кто отчасти знает о том, что случилось в Хэнгридже, зная, что он точно единственный человек, который может хоть что-то изменить, пусть немногое, Келли вдруг понял, что пришло время действовать.

Наверное, это было неизбежно. Приняв решение не расставаться с жизнью, он не мог продолжать дальше жить с этой страшной правдой. Ему придется пожертвовать своим сыном, и только сейчас он почувствовал, что готов к этому. Это было невыносимо, хоть он и знал, что ничего лучшего Ник не заслуживает. Его сын был хладнокровным убийцей и, по мнению Келли, страшным человеком. Келли не мог больше прикрывать его. Он не мог больше прикрывать ни одного из них. Время и вправду пришло.

Ему было сложно представить, каково это – давать в суде показания против собственного сына. А если он сделает это, вполне возможно, ему придется открыть и свои ошибки – то, как он бросил в детстве мальчика, который вырос, чтобы стать убийцей. Но теперь Келли был готов и к этому.

Теперь он чувствовал себя сильней, чем был во время слушания дела Алана Коннелли. Он более или менее оправился после смерти Мойры. И хотя он так и не воспрянул духом, но он, конечно, уже был далек от суицида.

Келли тщательно вытер руки и лицо и пошел вниз. Карен ждала его в холле. Она выжидательно посмотрела на него. У Келли кольнуло в сердце. Она была, наверное, его лучшим другом. И в эти одинокие месяцы ему очень ее не хватало. И, как и она, он с наслаждением вспоминал этот их единственный поцелуй. И не мог удержаться от того, чтобы спрашивать себя – возможно, однажды, в лучшее время, только возможно…

Нет. Снова неподходящий момент. Неподходящий момент для того, чтобы даже думать о таких вещах.

У Келли было что сказать. И он не мог больше ждать. Он сразу же перешел к главному.

– Я думаю, нам придется забыть об ужине, Карен, – сказал он. – Я хочу кое-что тебе рассказать. На самом деле мне надо рассказать тебе столько всего… Думаю, тебе лучше снова сесть.