Это было уже серьезно, очень серьезно! Вернувшись на Круа-Русс, я тут же помчался к Мади, а Стриженый побежал звать остальных.

Через полчаса мы собрались в Пещере на настоящий военный совет. Бледная от волнения, Мади никак не могла поверить, что готовилось такое ужасное преступление.

— Этого не может быть! Наверное, вы ошиблись! Перила и так были в плохом состоянии, гайки могли отвинтиться сами по себе… Я уже замечала, что перила шатаются.

Однако у нас были неопровержимые доказательства. Ремонтируя перила, мы их внимательно осмотрели. На резьбе болтов не было ржавчины, значит, гайки были скручены недавно. Перекладина несомненно была перепилена… Скрежет пилки слышала и мадам Лазерг, только не смогла распознать. К тому же на площадке валялись свежие железные опилки. Наконец, гайка, забытая на площадке, не могла находиться там раньше: ведь вчера вечером старушка подметала лестницу.

— Да, — вздохнула Мади, — это настоящие улики. Это ужасно. Воспользоваться слепотой несчастного старика, чтобы подстроить такое!..

— Но кто преступник? — спросил Корже. — Человек в сером пальто или старьевщик?

Обоих можно было заподозрить в равной степени. Старьевщик живет в том же доме, он знает, что обе квартиры на верхнем этаже пустуют. Что может быть легче, чем подняться туда ночью, когда все спят?.. Но ведь и торговец роялями знаком с этим домом. Он хочет получить бесценный рояль, и слепой чувствует, что этот человек не остановится ни перед чем, лишь бы завладеть инструментом…

Разгорелась горячая дискуссия. Большинство склонялось к тому, что подпилить перила мог только старьевщик; может быть, нам так казалось потому, что после истории с похищением Брике и Кафи он представлялся нам настоящим бандитом… Но какова связь между кражей двух собак и диверсией на лестнице?

Неожиданно Корже осенило, и очевидность его догадки просто ошеломила нас. Как же мы раньше не догадались? Преступник любой ценой хотел подстроить так, чтобы мсье Воклен стал жертвой несчастного случая. Именно для этого были украдены обе собаки, и мерзавец прекрасно знал, что без поводыря мсье Воклен дважды едва не погибу под колесами.

Это открытие взволновало нас еще больше.

— Итак, — подытожила Мади, — по-вашему, преступник — этот старьевщик. Но зачем ему нужно все это? Чтобы завладеть роялем? Тогда нужно предположить, что Курчавый знаком с человеком в сером пальто, а это маловероятно. Они из разных слоев общества: один ухоженный, элегантный, а другой ходит в лохмотьях, немытый и неотесанный грубиян.

— Это верно, — согласился Стриженый. — Мсье Воклен прав в том, что не доверяет торговцу роялями, но он не похож на убийцу. Старьевщик опасный тип… но, к сожалению, мы не знаем главного: зачем ему понадобилось избавиться от старика?

Мы дали волю своему воображению. Гиль предположил, что старьевщик маньяк или буйный сумасшедший. Бифштекс считал, что Курчавому надоели наши хождения по его двору. Он знает, что мы дружим со слепым, и решил отыграться на нем. Более практичный Сапожник полагал, что если бы слепой умер, квартира бы освободилась и старьевщик пристроил бы туда одного из своих подручных.

Однако ни одно из наших предположений не казалось правдоподобным.

В любом случае, — сказала Мади, — мотивы преступления сейчас не так уж важны. Первое, что нужно сделать, — это заявить в полицию.

И поскорее! — горячо поддержал ее Гиль. — Жизнь мсье Воклена в опасности.

Однако Корже сомневался.

Да, это серьезно, но послушайте! Заявить в полицию — это значит рассказать обо всем старику.

Вовсе не обязательно!

Полицейским будет мало наших показаний. Они станут допрашивать Воклена. Однако воспоминание о человеке в сером пальто приводит его в ужас, и представьте, что будет, если он узнает еще и о старьевщике! Он просто сойдет с ума…

Верно, — вздохнула Мади, — он очень расстроится. Но зато старьевщика арестуют!

Совсем не обязательно! Полиция будет вести расследование, улик окажется недостаточно… Перила и так были в плохом состоянии. Поверят ли нам, что их кто-то специально испортил? Да и как доказать, что это был старьевщик?

А краденые собаки?

О них может рассказать один малыш Тонен, но на него нельзя рассчитывать: он промолчит, чтобы его не отлупили.

Извините! — закричала Мади. — А собачник?

Конечно, ему есть что рассказать. Но когда его станут допрашивать, он скажет, что ничего не знает. Он не выдаст того, кто привел ему собак, чтобы не нажить неприятностей.

А Сапожник добавил:

— В конце концов, даже если торговец собаками опознает Курчавого, что из этого будет следовать?

Дело кончится обвинением в краже собак, старьевщик отсидит восемь дней в тюрьме, а через неделю снова примется перетряхивать во дворе свое барахло. И тогда мы уж точно никогда больше не попадем в этот дом.

— Но ведь это ужасно! — воскликнула Мади. — Если полиция ничего не сможет сделать из-за отсутствия улик, представляете, чем все это кончится?!

В Пещере воцарилось молчание, которое нарушил Малыш Сапожник.

Не будем терять голову. Если на полицейских рассчитывать нельзя, может, нам самим удастся кое-что сделать. Старьевщик не знает, что мы его подозреваем. Давайте разработаем план наблюдения за ним!

Наблюдения?! — всплеснула руками Мади. — Но нам нельзя ждать! Ведь завтра с мсье Вокленом что-нибудь может случиться!

Мы будем его охранять. Когда он вернется из больницы, ты, Мади, должна убедить его ни в коем случае не выходить на улицу в одиночку. Он согласится на это после того, что с ним уже случилось. Мы будем провожать его всюду…

А когда начнутся занятия?

— Мы будем ходить к нему по очереди, после школы. Пусть посещает своих клиентов по вечерам, а не после обеда, как раньше. В любом случае давайте условимся: он не должен знать, что Брике и Кафи нашлись.

Несмотря на логичность этих планов, Мади мучили сомнения. Решение повсюду ходить со слепым казалось ей рискованным. В один прекрасный день кто-то из нас не сможет прийти, и мсье Воклен отправится на улицу без поводыря.

Честно говоря, сомневались все. Снова наступило молчание. Мы понимали — ситуация сложилась серьезная.

Команда разошлась по домам только после обеда. В пылу спора мы не заметили, как пролетело время.

Вернувшись домой, я с трудом смог сдержать свои чувства и едва не рассказал обо всем отцу. Дело было слишком серьезным — жизни слепого грозила опасность! Но тут внутренний голос тихонько сказал мне: «Нет, Тиду, старик ничем не рискует. Вас семеро, и вы сможете его спасти. Не говори отцу, подожди немного. Что-то еще случится до конца каникул, и ты не пожалеешь о своем решении».

Когда я встретился с друзьями после обеда, то удивился и одновременно успокоился, узнав, что за семейным столом каждому пришла в голову та же мысль и все услышали один и тот же совет внутреннего голоса.

Теперь, когда мы снова были вместе, мы уже не предавались фантазиям. Нужно было разработать лан действий — правда, без Гиля и Бифштекса, которые в последний раз отправились к слепому, прихватив с собой свитер.

Итак, — начал Корже, — раньше мы думали, что Курчавый — простой старьевщик. Мы видели, как он перебирает во дворе металлолом и тряпье. Но ведь, кроме того, он часто куда-то уезжает на своем пикапе. Нужно узнать, где он бывает. Мы можем следить за ним даже на своих велосипедах. В Лионе на улицах постоянно пробки, повсюду светофоры, на велосипеде получится даже быстрее, чем на машине.

Давайте разобьемся на три группы, — предложил Сапожник. — Тогда мы сможем с утра до вечера дежурить на Сен-Бартелеми и всегда будем готовы поехать за ним. Важно, чтобы он нас не заметил. Хорошо, что сейчас каникулы…

— А когда пойдем в школу? — заволновался Стриженый.

— Тогда посмотрим, — ответил Корже. — Мне кажется, что и до этого еще много чего случится.

И действительно, события следовали одно за другим. Долго ждать нам не пришлось.

Это произошло тридцать первого декабря. Слепой, вернувшись домой, тут же бросился к своему любимому роялю, чтобы исполнить на нем мелодии, которые он сочинил в больнице. Счастливый, что он снова дома, окруженный нашей заботой, старик как будто забыл о своих тревогах. Мади водила его к клиентам и обратно. Она была в восторге от его новых пьес и упрашивала продиктовать ноты, чтобы их можно было записать на нотной бумаге.

Зачем это тебе? — удивлялся слепой. — Все равно этого никто никогда не сыграет.

Они мне нужны, я хочу, чтобы они сохранились, — настаивала Мади.

Тем временем, тайком от нашего старого друга, мы дежурили на Сен-Бартелеми. Тупик показался нам опасным местом, потому что туда часто прибегали играть дворовые мальчишки, но чуть пониже, между аптекой и угольной лавкой, мы нашли закоулок, где можно было спрятаться вместе с велосипедами.

Два дня подряд мы ездили по городу за желтым пикапом, но, к своему разочарованию, не обнаружили решительно ничего подозрительного. Курчавый объезжал старые кварталы, собирал там всякую всячину, потом сортировал старье и отвозил тюки к старьевщикам-оптовикам, в квартал Гильотьер или в предместье Вез.

Ежедневно около полудня мы встречались в Пещере и обменивались результатами наблюдений. Мы стали уже сомневаться в их целесообразности, когда однажды днем появились запыхавшиеся и взволнованные Бифштекс и Сапожник. Они дежурили вместе.

По их лицам было видно, что они что-то разузнали.

Ну вот, — выпалил Сапожник, — теперь мы уверены!

В чем уверены?

Сейчас узнаете.

Немного отдышавшись, он продолжал:

— Это произошло примерно в половине десятого. Мы с Бифштексом торчали в закоулке у аптеки, когда появился пикап. Мы тут же поехали за ним. Машина двинулась вниз по набережной — мы решили, что на вокзал; но, доехав до вокзала, Курчавый нырнул под железнодорожный мост и направился в сторону квартала Перраш, мимо сортировочной станции. Потом повернул налево и остановился на какой-то улочке. Мы, конечно, подумали, что Курчавый сейчас выйдет из кабины, но нет! Он только два раза просигналил, и вскоре из дома появился какой-то человек, по виду такой же старьевщик. Он пересек улицу и сел в пикап. Тогда мы решили, что Курчавый собирается подвезти куда-то приятеля, но машина с места не трогалась. На улице почти никого не было, мы оставили велосипеды на тротуаре и подошли.

Он замолчал, с трудом переводя дыхание. За него продолжал Бифштекс:

— Задние двери пикапа были открыты. Мы подошли совсем близко. Риска, что нас увидят, не было: в кузове лежало три здоровенных тюка, а железный корпус так усиливал звуки, что мы прекрасно слышали, о чем говорят эти двое.

«Слушай, — объяснял Курчавый, — это дело особое. Я виделся ночью с хозяином, он рассчитывает на тебя.

Что за дело?

Рояль.

Рояль? С каких пор ты увлекся роялями?

Это не просто рояль, это целое состояние. Можно здорово заработать… Хозяин хочет тебя видеть.

Меня?.. Где?

У себя.

Я думал, что никто, кроме тебя, не осмелится его потревожить. Я-то знаю, что за это бывает.

Дело срочное, все надо сделать завтра утром.

А почему он тебе это не поручил?

Ну, понимаешь…

Слишком опасно?

Наоборот, ничего страшного, но дело в том, что меня там знают. В общем, иди к хозяину. Он живет на улице Драгонн, дом найдешь легко — такой красивый, с двумя башенками. Оденься поприличнее. Хозяин есть хозяин. Не надо, чтобы люди думали, что к нему приходят подозрительные типы.

Ты уверен, что риска нет?

Совершенно никакого. Это даже ребенок смог бы проделать.

Когда нужно к нему идти?

Вечером. Хозяин будет дома.

Ладно!»

Бифштекс замолчал, и слово снова взял Сапожник, который наконец отдышался.

— Заметив, что они прощаются, мы вернулись к велосипедам. Приятель Курчавого вылез из кабины и вернулся в дом; мы заметили адрес — улица Ансьен-Шеналь, семь. Потом старьевщик поехал в квартал Гильотьер, сгрузил на складе тюки и вернулся домой. Мы спрятались в закоулке, и я достал свою карту. Минут десять мы с Бифштексом искали эту самую улицу Драгонн… Знаете, где она?

Ну где же? Говори скорей! — закричали все наперебой.

В пригороде Сент-Фуа, там, где Тиду нашел Кафи.