— Мы можем еще продать наше пианино, — сказала жена. Я молча смотрел в сторону, отлично понимая, что значило для нее это пианино: единственный предмет, которым мы могли подпереть остатки нашей буржуазности. И потом — к чему скрывать, — для меня это пианино тоже кое-что значило. Я любил сидеть в саду на скамейке и слушать звуки пианино, льющиеся из дома, даже если это была всего лишь песенка «Дождь стучит в ваши окна». В конце концов, о вкусах не спорят: один любит пиво, другой девчонок, которые проезжают мимо на велосипедах, а я предпочитаю льющиеся из окон звуки пианино. О, этот не поддающийся голосу рассудка романтизм, которому бессмысленно противиться! Я написал объявление: «Продается пианино», выставил его в окне, и мы сразу почувствовали себя пауками, ждущими, когда прилетит муха.

— Кажется, объявление слишком мало, — сказал я.

В это время пришел булочник. Мы пытались от него отделаться, чтобы написать объявление побольше размером, но булочник не двигался с места, повернув к нам свою длинную, глупую физиономию.

— Я насчет пианино, — сказал он наконец, — можно его посмотреть?

Мы провели его в комнату и остановились в ожидании рядом. По его лицу ничего нельзя было определить, оно было таким же идиотским, как и всегда.

— Нет, — сказал он наконец. — Я думал, что это такая штука, которая играет сама.

— Пианино, которое само играет, если в него бросить монетку, есть в кафе за углом, — сказала моя жена. — Может быть, хозяева согласятся продать его вам?

И мы втроем пошли смотреть электрическое пианино. Булочник бросил в щель монетку, и пианино заиграло. При виде клавишей, которые прыгали вверх и вниз без прикосновения руки человека, булочник засмеялся.

— Прямо колдовство какое-то, — сказал он. Он не стал даже спрашивать цену, его интересовало только одно: как он доставит пианино домой.

— Мы погрузим его на телегу, я дам лошадь, — сказал хозяин кафе. — Но сначала я хочу угостить всех присутствующих.

Булочник запротестовал.

— Я угощаю всех, — сказал он.

Они оба угостили всех нас, потом угостил еще раз булочник, потом — хозяин кафе, и вскоре мы стояли вокруг пианино и смотрели совершенно пьяными глазами на клавиши, которые прыгали вверх и вниз, воспроизводя звуки песенки «Рамона, ты лучшая девушка в мире». Булочник знал эту мелодию и начал подпевать, потом он протанцевал с хозяйкой и снова угостил всех нас. Он вспомнил своего отца, бедного пекаря, который погиб во время бомбежки, и, вспомнив его, заплакал.

— Жаль, отец не видит, какие деньги я теперь зарабатываю, — сказал он.

В это время открылась дверь кафе, и на пороге появилась жена булочника, разыскивающая пропавшего мужа.

— Ты опять нализался и платил по тридцать пять франков за рюмку? — спросила она.

Булочник втащил ее внутрь, крепко обхватил за талию и начал с ней кружиться. Он непременно хотел, чтобы и она тоже выпила. А потом он снова заплакал и сказал:

— Я только что рассказывал, что бедный отец не узнает, какие деньги мы с тобой зарабатываем.

— Замолчи! — сказала жена.

Пианино внезапно перестало играть, и мы все умолкли тоже. Булочник повернул к нам свою глупую физиономию и неловко выпрямился, желая показать, что он не такой уж пьяный.

— Я знаю, что говорю, — сказал он.

— Нет, ты не знаешь, что говоришь, — возразила жена.

И она принялась втолковывать нам, что сейчас каждый думает, будто булочники зарабатывают кучу денег, но это неправда. После войны люди узнают, что для них сделали булочники.

— Да? — сказал хозяин кафе и поинтересовался, почему же тогда пайковый хлеб такой плохой. — Даю голову на отсечение, что там нет ни крупицы муки.

— Конечно, там нет муки, — подтвердил булочник, — только отруби, шелушеный овес и молотые каштаны.

— Вот видите, — сказал хозяин кафе. — А когда мы получаем пайковую муку и печем хлеб сами, то мука там остается. Как же это получается?

Булочник промолчал, отвернув в сторону свою глупую физиономию, и вышел из кафе, и его жена за ним следом. Они купили наше пианино, хотя на нем нужно играть самому, а ни булочник, ни его жена играть не умеют.

— Я заставлю играть маленькую Мис, — заявил булочник.

Богачи, которые считают себя патриотами, говорят, когда прилетают самолеты: они должны бомбить КАЖДУЮ НОЧЬ, КАЖДУЮ НОЧЬ, а сами крепко-накрепко запирают свои ворота и калитки, чтобы рабочий люд, что бежит от бомбежки с фабрики или со станции, не вздумал прятаться в их саду и мять траву.

А бедняки если и упрекают богачей, то тихонько, про себя, чтобы их никто не услышал. Может быть, это новая форма патриотизма? Но почему тогда ворованный на железной дороге уголь они продают не своему брату бедняку, а богачам, хотя сами сидят в холоде?

Англофилы не могут слышать дурного слова об англичанах: они и хорошие, они и добрые, они и храбрые, они и самые лучшие солдаты, и здорово танцуют свинг — а свинг, как известно, лучший танец в мире, — а их противники утверждают, что англичане трусы и ничего не умеют делать и только танцуют свинг, а свинг, как известно, самый безнравственный танец в мире.

В наш дом врываются гестаповцы, загоняют жену в угол и бросаются в садик, где я как раз высаживаю рассаду, — и все это только для того, чтобы проверить мои бумаги. А я уж подумал было, что моя песенка спета, и почти ощутил удар резиновой дубинки по голове.

В перерывах между бомбежками молодежь изобретает новую моду: длинные волосы и очень короткие брюки. В танцевальный зал, желая попугать молодых людей, врывается эсэсовец с револьвером в руке. Еще вчера этот тип вместе с другими вломился в дом, где они изнасиловали женщину, испоганили детей и разнесли в щепки скудную мебель. Потом оказалось, что они ошиблись номером дома.

Браль признается мне, что он плакал, когда узнал об освобождении Сталинграда. «Теперь к нам придут большевики», — говорит он срывающимся от страха голосом.

А дочь Бооне говорит, что русские бомбили Берлин, потому что большевики — не люди. «А ты не слышала, что немцы уничтожают русские города?» «Я в это не могу поверить», — говорит она.