Террористы? Это те, что ходят с нечесаными волосами, в разодранных брюках и по ночам бродят с бомбами в руках? Я тоже так думал, пока первый из увиденных мной террористов не явился ко мне домой и не оказался господином в роговых очках, в синем галстуке со скромной красной полоской. Об этом галстуке моя жена потом сказала:

— Тебе надо купить такой же.

И в довершение всего на нем были — черт подери! — лаковые туфли. Звали его Андре, но это была, разумеется, подпольная кличка, чтобы навести на ложный след. Я думал вначале, что его костюм тоже должен был ввести всех в заблуждение, потому что, когда он садился, аккуратно поправляя складку на брюках, он походил скорее на фата, нежели на террориста. Визе, который тоже присутствовал при нашей встрече, сказал ему, что надо опустить на всю Германию одну большую бомбу, в ответ на это Андре, не скрывая своего ужаса, поднял брови и сказал, что было бы жаль, если б оказались разрушенными древние соборы и замки. А когда я возразил, что это всего лишь груда старых камней и что после войны можно построить новые церкви, он посмотрел на меня так… как я перед этим смотрел на его лаковые туфли. Потом я узнал, что он был раньше, до того как занялся подпольной работой, хранителем чего-то там в музее, где главным образом безрезультатно борются с пылью. А вот еще один пример, тоже достаточно хорошо его характеризующий. Он должен был поддерживать связь с одной девушкой-террористкой, которая работала в порту; всем этим девушкам почему-то дают нелепые и двусмысленные клички: одну зовут машинисткой, другую педикюршей, а третью — вообще шлюхой; так вот, эта девица, когда ей сказали о нем, воскликнула: «О Андре!» Оказалось, она была его хорошей знакомой.

Андре прошел весь кровавый крестный путь — через гестаповские застенки до Бреендонка, а из Бреендонка он попал в Бухенвальд, и даже там, в Бухенвальде, за ним пришли ЕЩЕ РАЗ, а если уж там за кем-нибудь пришли, на этом человеке можно было поставить крест. Они связали ему руки за спиной и подвели к виселице, чтобы… ох, я чуть не сказал: чтобы надеть на него последний галстук, но это звучит так… особенно когда подумаешь, сколько сотен наших лучших людей прошли этот путь со связанными за спиной руками. И вот когда он уже стоял под виселицей, начался воздушный налет — бомбили эсэсовские бараки. Все разбежались и оставили Андре перед виселицей одного. Когда налет кончился и немцы вернулись из своих бомбоубежищ назад, они напрасно искали Андре — он уже успел спрятаться среди убитых. Он взял себе бумаги убитого француза, положив на их место свои, и его объявили погибшим. Он жил нелегально у нас и так же нелегально стал жить в Бухенвальде.

Когда все уже было позади, он снова пришел ко мне, осторожно сел и вежливо осведомился, как мои дела. А я начал его расспрашивать о его жизни, и он рассказал кое-что из того, что его особенно поразило в Бухенвальде.

— Я был определен в рабочую команду, и знаете, что мне пришлось делать?

Он слегка краснеет, смущенно опускает голову и так тихо, что едва сам себя слышит, говорит:

— Я чистил туалеты.

Вот философия маленького, бедного, обманутого человека: сколько ни копошись в дерьме, а все равно помрешь.

В трамвае рядом с хрупкой блондинкой сидит сержант-сапер и старается поразить ее воображение, рассказывая о том, как они обезвреживают мины:

— Мы подводим к ним кабель, а потом — крак-крак, — он делает энергичное движение рукой, — и в соседних домах вылетают стекла. Ха-ха. Но бывает иногда и raté.

— А что такое raté?

— Это когда мина не взрывается. И тогда мы разряжаем ее сами.

Сержант соединяет большой палец руки с остальными — получается маленькое сердечко, которое испуганно бьется в руке. Хрупкая блондинка млеет от удовольствия.